Кэлис подал сигнал к остановке.
      Эрик и его товарищи, которые ехали сразу за Кэлисом и де Лонгвилем, придержали лошадей и передали приказ по цепочке. Оуэн Грейлок скакал рядом с Кэлисом, и Эрик еще не успел с ним поговорить.
      Двое разведчиков, высланных вперед на рассвете, галопом вернулись к отряду. Один из них — воин из клана Хатониса, имени которого Эрик не знал, — доложил:
      — В часе езды — разграбленный купеческий караван. Они пытались сопротивляться, но на шесть повозок у них было не больше шести воинов.
      — Купец двигался налегке, — сказал де Лонгвиль.
      Второй разведчик, которого звали Дьюрэни, добавил:
      — Они даже не успели остановить повозки. Бандиты устроили засаду и утыкали их стрелами, прежде чем те сообразили, что происходит. Убийцы раздели всех догола, забрали доспехи, оружие и все, что смогли унести.
      — Сколько, по-вашему, было бандитов? — спросил Кэлис.
      — Человек двадцать, может быть, больше, — ответил воин из клана Хатониса.
      — Где они теперь? — вставил Эрик. Не обращая внимания на нарушение субординации, Кэлис кивком велел разведчикам отвечать, и Дьюрэни сказал:
      — Они скрылись в зарослях. Мы шли по следу около часа, до того места, где они повернули на юг. — Он огляделся. — Нам их никогда не догнать. Они давно могли проскочить позади нас.
      — Как быть с деревней? — встревожился де Лонгвиль.
      — Наш гарнизон способен ее удержать, если будет прямая атака. Но, судя по всему, это был отряд наемников, а не обычных грабителей. Если они подберутся к деревне незаметно или обманом заставят открыть им ворота… — Кэлис мгновение помолчал, а потом приказал:
      — Бобби, возьми шесть человек и скачи туда, предупредить наших. Это все, что мы можем сделать. Потом как можно быстрее догоняй нас.
      Де Лонгвиль кивнул.
      — Поедешь со мной, — сказал он Эрику. — И вы тоже, — бросил он остальным пятерым, поворачивая лошадь. Они пришпорили лошадей и поскакали назад, к деревне.

***

      Густой дым сказал Эрику, что они опоздали, а с холма он увидел обугленные остатки внешней стены и горящую наблюдательную вышку.
      Не дожидаясь приказа, Эрик погнал лошадь к пожарищу, громко выкрикивая имена тех крестьян, которых он знал. Через минуту из зарослей выглянул человек.
      — Тармил! — закричал Эрик. — Что случилось?
      Тармил, весь измазанный в саже, печально вздохнул:
      — Те люди, что уехали вчера ночью, утром вернулись, но не одни, еще с какой-то шайкой, и попросили продать им еды. Ваши солдаты отказались, они принялись их уговаривать, клялись, что сразу уедут, обещали хорошо заплатить… — Крестьянин махнул рукой в сторону дороги. — Пока они препирались у южных ворот, вторая шайка перелезла через северную стену и открыла ворота там. Ваши люди пытались драться, но на них набросились с двух сторон и перерезали вмиг. Мы попрятались кто куда, а потом вспыхнул пожар, и бандитам стало не до нас: они были слишком заняты, пытаясь спасти от огня все мало-мальски ценное.
      — Потом они ушли? Все?
      Тармил отрицательно покачал головой:
      — Нет. Кажется, нет. Несколько человек где-то здесь, на холмах. Они взяли двух наших женщин, Финию и Эмбрису, и увели с собой.
      — Может, они забрали их и уехали? — спросил подъехавший де Лонгвиль.
      — Они увели женщин в холмы.
      Де Лонгвиль выругался.
      — Я же говорил Кэлису… — Он оборвал себя на полуслове. — Давно они ушли и сколько их?
      — Меньше часа назад, пять или шесть человек, — ответил Тармил.
      — Рассыпаться, — приказал де Лонгвиль. — Может быть, нам удастся наткнуться на след.
      Натомби нашел следы большого отряда, уходящие к югу, а Шо Пи — другого, поменьше, ведущие к холмам. Де Лонгвиль приказал бывшему кешийскому легионеру запомнить место и повел людей по второму следу.
      Проехав совсем немного, они услышали пронзительные крики. Де Лонгвиль отдал приказ спешиться и растянуться цепью.
      Торопливо стреножив коня, Эрик снял со спины щит и обнажил меч. Справа от него был Ру, слева — Луи де Савона. Они проползли через заросли и от зрелища, открывшегося впереди, Эрика бросило в дрожь.
      Двое мужчин навалились на двух женщин. Одна пыталась сопротивляться, другая не двигалась. Еще трое мужчин смотрели на это, передавая друг другу вымазанный землей кувшин. Послышался крик боли, и женщина затихла; мужчина поднялся с нее, застегивая штаны. Один из тех, что пили, отставил кувшин и принялся развязывать пояс, но вдруг остановился и, глядя на неподвижное тело, воскликнул:
      — Боги и демоны, Кулли, болван, ты же ее убил!
      — Она кусалась, и мне пришлось зажать ей рот.
      — Дурак, ты ее задушил!
      — Саджер, она только что сдохла. Валяй, она еще теплая.
      Эрик разглядел лицо мертвой, и сердце у него остановилось. Это была Эмбриса. На мгновение картина показалась ему до боли знакомой, он словно наяву увидел перед собой Розалину в разодранном платье. Ослепленный яростью, он вскочил и бросился на бандитов. Двое были поглощены спором, но третий начал подниматься. Но он не успел даже встать: одним ударом Эрик снес ему голову.
      Товарищи Эрика с криками выскочили из зарослей, и четверо оставшихся бандитов схватились за оружие. Эрик метнулся к бандиту по имени Саджер. Тот был вооружен только кинжалом, и когда Эрик налетел на него как посланец смерти в человеческом облике, лицо Саджера исказил страх. Впрочем, он не собирался сдаваться. Он сделал ложный выпад, но Эрик, не обращая внимания на блеск стали, шагнул вперед и ударил его щитом так, что сбил с ног. Свистнул меч. Саджер непроизвольно вскинул руку, пытаясь защититься, но меч Эрика отсек ее и разрубил Саджера от плеча до пояса.
      Упершись ногой убитому в грудь, Эрик освободил лезвие и обернулся, но все было уже кончено. Оставшиеся бандиты побросали мечи и сняли шлемы в знак того, что сдаются. Взгляд Эрика остановился на Кулли; не помня себя от ярости, он дико взревел и устремился к нему.
      Де Лонгвиль бросился Эрику наперерез:
      — Фон Даркмур, возьми себя в руки!
      Услышав свое имя, Эрик остановился и посмотрел туда, где лежали женщины. Финия, совершенно нагая, не двигалась, и только слабое дрожание губ говорило, что она жива. Тело Эмбрисы от живота до колен было залито кровью. Эрик вновь повернулся к Кулли:
      — Он умрет. Сейчас. Медленно.
      — Ты ее знал? — спросил де Лонгвиль.
      — Да, — ответил Эрик, частью сознания удивляясь, что де Лонгвиль об этом не знает. — Ей было всего четырнадцать.
      — Они же крестьяне! Мы понятия не имели, что они кому-то принадлежат, — сказал один из пленных.
      Эрик слепо двинулся на него, но де Лонгвиль его оттолкнул:
      — Стоять, я приказываю! — И, повернувшись к бандитам, спросил:
      — Из какого отряда?
      — Ну, капитан, последнее время мы вроде как сами по себе, — ответил тот, кого звали Кулли.
      — Это вы ограбили караван в полудне езды к северу?
      Кулли обнажил в ухмылке черные сломанные зубы:
      — К чему все валить на нас, капитан? Это неправильно. Там было еще шесть или семь человек. Они были заодно с теми людьми, что хотели напасть на этот форт. Жирный мужик повел их, у него еще такой большой чалый конь.
      — Зила, — сказал де Лонгвиль. — Однажды я с ним еще посчитаюсь.
      — А мы смотрели из зарослей, и когда они ушли, решили подобрать, что осталось, — продолжал Кулли. — Из горящего дома выскочили эти две бабы, и мы подумали, что не грех немного и позабавиться. — Он кивнул в сторону лежащей без чувств Финии и мертвой Эмбрисы. — Мы не хотели жестокости, но нашли только этих двух, а нас было пятеро. Капитан, если эти девчонки ваши, мы заплатим вам золотом, и покончим на этом. Мы согласны даже забыть о тех двух парнях, которых вы зарубили. Одна баба подохла, но двое за одну — более чем справедливо. А этой дайте пару часов отдохнуть, и она обслужит и вас всех, и нас троих в придачу.
      — На колени! — приказал де Лонгвиль. Бигто, Натомби и Луи схватили бандитов и бросили их на колени.
      — Дайте мне этого, — сказал Эрик, мечом показывая на Кулли. — Я подвешу его над муравейником мордой вниз и буду смотреть, как он подыхает.
      Де Лонгвиль развернулся и изо всех сил ударил Эрика по лицу. Он неожиданности Эрик пошатнулся и едва не упал, а когда в глазах у него прояснилось, он увидел, что де Лонгвиль зашел за спину первому бандиту. Экономным движением он вытащил кинжал, схватил мужчину за волосы, задрал ему голову и одним взмахом перерезал горло.
      Остальные двое попытались подняться, но Бигто и Луи держали их крепко. Они умерли прежде, чем Эрик успел открыть рот. Подойдя к телу Кулли, он поглядел на де Лонгвиля, и тот приказал:
      — Позаботься о женщинах. — И, видя, что Эрик колеблется, властно прикрикнул:
      — Быстро!
      Эрик и Ру подошли к Финии. Ее глаза невидяще смотрели в небо. Когда они склонились над ней, в них впервые появилось осмысленное выражение, и она прошептала:
      — Неужели все это кончилось?
      Эрик молча кивнул, а Ру снял свой плащ, прикрыл ее и помог ей подняться. Ее всю трясло; посмотрев на Эмбрису, она сказала:
      — Я говорила ей, чтобы она делала все, что они скажут. Но она царапалась и кусалась. Она кричала и плакала, и нос у нее был забит. Когда ей зажали рот, она задохнулась.
      Кивком головы Эрик велел Ру отвести Финию к лошадям, а сам, сняв с себя плащ, обернул им Эмбрису и, подняв ее на руки, покачал, словно она спала.
      — Теперь ты никогда не найдешь себе богатого мужа, — тихо сказал он.
      Вернувшись к лошадям, Эрик увидел, что его лошадь держит под уздцы де Лонгвиль. Он передал ему тело Эмбрисы, вскочил в седло и снова взял труп у де Лонгвиля. Когда сержант садился на свою лошадь, Эрик сказал:
      — Они слишком легко отделались.
      — Знаю, — ответил де Лонгвиль.
      — Они должны были умереть на медленном огне.
      — Согласен, но я не хочу никого заставлять страдать.
      — Почему? Неужели вас волнует, что случится с таким дерьмом?
      Де Лонгвиль подъехал вплотную к Эрику:
      — Меня не волнует, что случится с таким дерьмом. Ты мог бы отрезать у них по кусочку в неделю, и мне было бы плевать на их вопли. Но вот то, что произошло бы потом с тобой, Эрик, меня очень волнует. — Не дожидаясь ответа, он отъехал и приказал:
      — В галоп! Мы должны догнать капитана.
      Всю дорогу Эрик размышлял над тем, что сказал ему де Лонгвиль. Он так и не понял, что тот имел в виду, но был очень встревожен его словами.

***

      До лагеря они добрались уже в темноте, и, заслышав стук копыт, часовой громко окликнул их:
      — Кто идет?
      — Молодец, — похвалил его усталый де Лонгвиль. — А теперь быстро опускай мост, иначе я оторву тебе уши.
      Не узнать его голос было невозможно, и часовые без лишних слов перекинули мост через ров, окружающий лагерь. Подковы прогремели по дереву и железу, а навстречу отряду уже шел Кэлис.
      — Зила объединился с бандитами, — скупо доложил де Лонгвиль. — Они спалили деревню. Потом они ушли, но не все. — Он взглянул на Эрика. — Пять человек задержались. Они убили девушку, а мы — их.
      Кэлис кивнул и жестом пригласил де Лонгвиля в командирскую палатку. Эрик взял поводья его лошади и повел вместе с остальными к загону. Больше часа у него ушло на то, чтобы вычистить и остудить лошадей, сменить подстилки и задать свежего корму. Каждое движение давалось с трудом, ныла каждая косточка, и Эрик знал, что это не простая усталость. Чтобы убить человека, нужно не так уж много усилий.
      По пути к палатке он вспоминал сегодняшний день. Первый человек, которого он убил, был всего лишь препятствием на дороге. Он вовсе не старался его обезглавить, просто хотел смахнуть в сторону. Луи потом говорил что-то насчет того, какой это был страшный удар, так же как и удар, которым он рассек Саджера, но Эрик думал об этом как-то отстраненно, как будто сражался кто-то другой. Еще он мог отчетливо вспомнить запахи: чад горящей деревни, дым костра на поляне, вонь пота, железный привкус крови во рту и запах страха. Он чувствовал, как отдается в руке каждый удар, и слышал грохот собственной крови в висках, но все это казалось каким-то далеким, почти исчезающим, и Эрик никак не мог собрать воедино все, что произошло.
      Он знал, что хотел замучить убийцу Эмбрисы. Он хотел, чтобы тот испытал боль в тысячу раз сильнее ее боли, но теперь он умер, отделавшись минутным страданием. Если верить Бигто, его будет судить Богиня Смерти, но что бы там ни было, в этой жизни он уже не испытает боли.
      Возможно, де Лонгвиль был прав. Эрик подумал, что сейчас страдает только он сам, и мысль об этом была одновременно печальной и раздражающей. Эрик подошел к палатке и увидел, что Ру заканчивает укреплять ту секцию, которую должен был поставить он, Эрик.
      — Спасибо, — сказал Эрик, исподлобья глядя на Ру.
      — Просто я подумал, что ты и так тратишь слишком много времени, ухаживая за моей лошадью, — сказал Ру.
      — И за моей, — добавил Бигго.
      — И вообще за всеми лошадьми, — подвел итог Луи. — Послушайте, вам не кажется, что мы должны платить этому парню за то, что он берет на себя наши обязанности?
      Эрик посмотрел на Луи и с удивлением встретил теплый открытый взгляд обычно вспыльчивого и высокомерного родезанца.
      — Это уж точно, — согласился Бигто. — Хотя проще, мне представляется, взять на себя его часть работы по разворачиванию лагеря, как сегодня.
      — Я сам в состоянии справиться со своими обязанностями, — ответил Эрик. — Мне не нужны няньки, и никто не должен делать мою работу вместо меня. — Он сам поразился, как раздраженно звучит его голос, и внезапно понял, что очень рассержен.
      Бигго протянул руку через узкий проход, разделяющий три спальных места с каждой стороны палатки, и сказал:
      — Дружище, не кипятись. Дело в том, что ты и так делаешь больше, чем должен. Все молчат и никто не признается, что для нашей кучки головорезов ты стал конюхмастером.
      При слове «головорез» перед глазами Эрика возник де Лонгвиль, перерезающий горло бандитам, и он неожиданно ощутил тошноту и жар, словно при лихорадке. На мгновение прикрыв глаза, Эрик пробормотал:
      — Спасибо вам. Я знаю, вы хотели как лучше… — Он чуть помолчал, потом выпрямился настолько, насколько позволял низкий потолок палатки, и вышел. — Я скоро вернусь. Мне надо отдышаться.
      — Через два часа заступаем в караул, — крикнул вслед ему Ру.
      Шагая по лагерю, Эрик старался унять тошноту. Он чувствовал себя так, будто бы отравился, и еле успел добежать до отхожего места.
      В желудке жгло как огнем. Эрик склонился над сточной канавой, и его вырвало. Потом еще раз. И еще. Ему казалось, что из него вылетает пламя. Когда наконец его немного отпустило, он чувствовал себя совсем обессиленным. У ближайшего ручья он умылся, а потом поплелся туда, где у костра сидел Оуэн Грейлок с большой плошкой тушеных овощей и краюхой хлеба в руках.
      Хотя его только что вырвало, едва учуяв запах еды, Эрик почувствовал страшный голод. Он схватил деревянную плошку и зачерпнул ею прямо из котла, погрузив туда, к ужасу Грейлока, руки.
      — Осторожно! — крикнул Оуэн. — Боги, ты же обваришься.
      Эрик поднес плошку к губам, сделал шумный глоток и, утирая губы, сказал:
      — Жар мне не вредит. У кузнечного меха я к нему привык. Наоборот, мне вредит холод. Оуэн рассмеялся.
      — Проголодался?
      Вместо ответа Эрик отломил себе большой кусок хлеба.
      — Не могли бы мы немного поболтать?
      Оуэн жестом предложил Эрику сесть рядом. Поблизости никого не было, если не считать двух дежурных по кухне, которые были заняты уборкой и подготовкой к приготовлению завтрака.
      — С чего прикажешь начать? — сказал Оуэн.
      — Мне хотелось послушать, как вы сюда попали, но сначала можно у вас кое-что спросить?
      — Валяй.
      — Когда вы убивали людей, то что потом чувствовали? Оуэн надул щеки и с шумом выпустил воздух.
      — Непростой вопрос. — С минуту он помолчал, затем сказал:
      — Эрик, мне приходилось убивать людей, как правило, в двух ситуациях. Как мечмастер своего лорда, я приводил в исполнение смертные приговоры, и мне пришлось повесить не одного человека. Каждый раз это бывало по-разному, но легко — никогда. И еще многое зависело от того, кто это был. Убийцы, насильники, разбойники, они… Я, пожалуй, не чувствовал ничего особенного, может быть, лишь облегчение, когда все кончалось. Но когда случай был сомнительный, вроде того, как вышло с тобой, тогда это было весьма неприятное занятие. Я чувствовал себя как после долгой-долгой горячей бани. Впрочем, это бывало редко. Ну а в бою все происходит очень стремительно, тем более что ты обычно чересчур занят тем, как уцелеть самому, и тебе некогда задумываться о переживаниях. Такой ответ тебя устраивает?
      Эрик кивнул, чавкая овощами.
      — Отчасти. А вам никогда не хотелось видеть, как человек мучается?
      Оуэн задумчиво почесал затылок.
      — Пожалуй, нет. Кое-кого я действительно хотел видеть мертвым, но его мучения? Нет.
      — Сегодня со мной случилось именно это. — Эрик рассказал Оуэну про Эмбрису и про то, как он хотел предать ее убийцу долгой, медленной, страшной смерти. Закончив рассказ, он добавил:
      — А потом меня так прошибло, едва добежал. Пронесло, да еще и вырвало. А теперь я сижу здесь, и ем как ни в чем не бывало.
      — Ярость творит с человеком странные вещи, — сказал Оуэн. — Боюсь, тебе будет неприятно это услышать, но я знал только двух человек, которые испытывали те ощущения, о которых ты мне рассказал, — это твой отец и… Стефан.
      Эрик покачал головой и невесело рассмеялся.
      — Вы правы, мне было неприятно это услышать.
      — Твой отец бывал таким в гневе. В приступе ярости он желал видеть своего врага униженным и страдающим от боли, а не мертвым. Но это случалось редко, и только если он очень злился. — Голос упал почти до шепота. — Стефан был гораздо хуже. Он действительно наслаждался, глядя, как люди страдают. Он.., его это возбуждало. Твоему отцу пришлось раздать немало денег тем, чьих дочерей он.., избил.
      — А Манфред?
      Оуэн пожал плечами.
      — Учитывая, кто его родители, он достаточно приличный малый. Он бы тебе понравился, познакомься вы ближе, но это вряд ли произойдет. — Оуэн внимательно посмотрел на Эрика и добавил:
      — Я знаю тебя, Эрик, очень давно, еще с твоего детства. В тебе есть многое от отца, но в твоих жилах течет не только его кровь. Твоя мать бывала жестокой, но никогда — подлой. Она не стала бы мучить людей ради удовольствия. А в Стефане смешалось самое худшее и от отца, и от матери. — Он помолчал. — Мне кажется, я понимаю, почему тебе хотелось поступить жестоко с тем, кто убил эту девушку. Она ведь нравилась тебе, не так ли?
      — Немного, — улыбнулся Эрик. — Она пыталась заманить меня к себе в постель, чтобы стать женой деревенского кузнеца. — Он с сожалением покачал головой. — Это было так очевидно, и ее уловки были такими наивными, но отчасти…
      — Тебе это льстило?
      — Да.
      Оуэн понимающе кивнул:
      — Мы все немного тщеславны, а внимание хорошенькой девушки редко кого оставит равнодушным.
      — Но это не объясняет, почему я так страстно желал видеть, как этот человек мучается. Оуэн, меня до сих пор преследует это желание. Если бы я мог оживить его и заставить кричать от боли, то, наверное, сделал бы это.
      — Может быть, все дело в чувстве справедливости? Девушка умерла в муках, а он отделался легкой смертью.
      — Под маской справедливости иногда скрывается месть, — раздался голос из темноты.
      Обернувшись, Оуэн и Эрик увидели Накора.
      — Я проходил мимо и услышал ваш разговор. Вы говорили о любопытных вещах,
      — сказал Накор и, не спрашивая разрешения, сел рядом.
      — Я рассказывал Оуэну о том, что сегодня случилось. Ты уже знаешь? — сказал Эрик.
      Накор кивнул:
      — Шо Пи мне все рассказал. Тобой овладела ярость. Ты хотел заставить убийцу испытать боль, но Бобби не дал тебе насладиться его страданиями.
      Эрик кивнул.
      — Некоторые одержимы страстью заставить других людей страдать, так же как иной испытывает страсть к вину или дурману. Если ты, Эрик, вовремя распознаешь в себе такую страсть и научишься ее контролировать, то станешь на голову выше многих, — сказал Накор.
      — Я сам не до конца понимаю, чего, собственно, я желал, — признался Эрик.
      — Не знаю, действительно ли я хотел отомстить, или просто смотреть ему в глаза, когда он корчится в муках, и видеть там что-то.
      — После первого боя солдаты бывают потрясены видом смерти. То, что тебя вырвало… — начал Грейлок, но его перебил Накор:
      — Тебя вырвало?
      — Как будто наелся незрелых яблок, — признался Эрик. Накор усмехнулся.
      — Тогда ты не тот человек, который проглотит отраву, и она придется ему по вкусу. Если бы тебя не стошнило, значит, яд ненависти прижился у тебя внутри. — Он ткнул Эрика пальцем в бок. — Ты съел свою ненависть, но твое тело отвергло ее, как те незрелые яблоки, — он рассмеялся, очевидно довольный объяснением. — Занимайся каждый день рейки и ты справишься со всеми ужасами, которые тебе встретятся.
      Оуэн и Эрик обменялись взглядами, ясно говорившими, что никто из них не понял, о чем говорил Накор.
      — А теперь расскажите мне, как вы здесь оказались? — сказал Эрик.
      — Благодаря тебе.
      — Мне?
      — Когда тебя схватили, миледи Матильда и твой единокровный брат помчались в Крондор, чтобы убедить принца повесить тебя без лишних разговоров, — начал Оуэн. — Когда мы приехали, я попросил одного из своих друзей при дворе устроить мне аудиенцию у принца, и рассказал тому всю твою историю, начиная с детства, не забыв упомянуть о характере Стефана. — Он дернул плечом. — Очевидно, это оказалось бесполезно, поскольку тебя все же приговорили к веревке. А вдовствующая баронесса узнала, что я пытался вмешаться в твою пользу. — Он посмотрел на Эрика и улыбнулся. — Меня вежливо попросили подать в отставку. Манфред сказал, что делает это с большим сожалением, но, в конце концов, это его мать.
      — Я никогда не встречался с ней, но по всему видно, что эта женщина убеждать умеет, — заметил Накор.
      — Всегда найдет способ настоять на своем, — согласился Оуэн. — Ну да ладно. Отставные мечмастеры никому не нужны, и я попытался получить должность в гвардии принца. Я был готов, если потребуется, служить рядовым или согласиться получить назначение на границу. Но я потерпел неудачу и тогда решил податься в наемники, что сопровождают купеческие караваны в Долину Грез или Великий Кеш. Но этот чертов Бобби де Лонгвиль нашел меня в таверне, напоил, а, проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что отныне должен носиться как сумасшедший от Дороги Доблести до Крайних Земель, выполняя поручения принца Никласа и Кэлиса. — Оуэн помолчал. — Между прочим, он чертовски странный тип, наш капитан. А знаешь ли ты, что при дворе ему оказывают почести, положенные герцогу?
      — Я знаю его только как… — сказал Эрик.
      — Крондорского Орла, — закончил за него Оуэн. — Ну да. А я знаю лишь, что он — весьма важное и влиятельное лицо. В общем, когда пыль осела, я оказался на борту «Вольного Охотника» со списком очередных поручений, которые мне предстояло выполнить в Махарте за какой-то там месяц.
      Эрик отставил плошку.
      — Оуэн, мне очень жаль, что я впутал вас в это. Грейлок рассмеялся:
      — Как говорят игроки, так легли карты. И, честно говоря, в Даркмуре мне все надоело. Конечно, там лучшее в мире вино, и женщины не хуже, чем в любом другом месте, но больше ничего интересного для настоящего мужчины там нет. Я устал вешать бандитов и провожать господ от одного безопасного места до другого. Я подумал, что настало время для великих свершений.
      Накор покачал головой.
      — Впереди у нас их немало. — Он встал и зевнул. — Пойду-ка я спать. Нам еще три дня скакать без передышки.
      — А что случилось? — спросил Эрик.
      — Пока вы там убивали бандитов, пришло известие о рандеву.
      — Рандеву? — переспросил Эрик. — Я уже слышал это слово, но не знаю, что оно значит.
      — Встреча, — сказал Оуэн.
      — Большой лагерь, — в свою очередь, пояснил Накор и, усмехнувшись, добавил:
      — Место, где противники, участвующие в нынешней войне, смогут нанять на службу такие отряды, как наш. Мы примкнем к армии Изумрудной Королевы, и тогда-то настанет время великих свершений для нашего друга Грейлока.
      Кешиец исчез в темноте, а Грейлок заметил:
      — Ты знаешь, он — самый странный человек из тех, кого я встречал. Я разговаривал с ним всего пару раз, но уже услышал столько необычных суждений, сколько не слышал за всю свою жизнь. Но в одном он прав: завтра — тяжелый день, и нам обоим необходимо выспаться.