Эрик не отрывал глаз от Ловчилы. Том дергался и брыкался, потом по его телу прошла судорога, и он повис неподвижно. Казалось, прошла вечность, прежде чем Робер де Лонгвиль махнул рукой и скомандовал:
      — Снять их!
      Солдаты обрезали веревки и снесли трупы вниз; другие солдаты тем временем торопливо прикрепили новые петли.
      Внезапно Эрик осознал, что сейчас они придут за ним; у него подогнулись колени. Чтобы устоять на ногах, он оперся о стену. Я в последний раз касаюсь рукой камня, мелькнуло у него в голове. Робер де Лонгвиль выстроил стражников и повел их назад. Отряд пропал из поля зрения заключенных, но шаги его были слышны. Они приближались — сначала по двору, потом по коридору, — и Эрик то страстно желал, чтобы все поскорее кончилось, то мечтал, чтобы стражники никогда бы не приходили. Он изо всех сил вдавил ладонь в шершавую стену, словно надеясь, что ощущение надежного камня может отсрочить смерть.
      Отворилась дверь, ведущая в коридор, потом — в камеру, и де Лонгвиль начал выкликать имена. Ру вызвали четвертым, Эрика — пятым, а Шо Пи, единственный, кто не был приговорен к повешению, оказался шестым.
      Ру встал в строй; лицо его было бледным от ужаса.
      — Подождите, нельзя ли.., это не…
      Один из стражников крепкой рукой взял его за плечо.
      — Стой спокойно, парень. Вот хороший мальчик.
      Ру застыл неподвижно. Глаза у него были круглые, по лицу катились слезы, губы шевелились в неслышной молитве.
      Эрик оглянулся, чувствуя в животе болезненное онемение, как при отравлении, и испугался, что наложит в штаны, очутившись на виселице. У него перехватило дыхание, он буквально силой заставил себя дышать. Эрик был весь в поту, ему казалось, что одежда промокла насквозь. Он скоро умрет.
      — Я не хотел… — бормотал Ру, взывая о помощи к людям, которые были не властны его спасти.
      Сержант отдал команду. Заключенных вывели из камеры, и Эрик удивился, что еще в состоянии идти: у него дрожали колени, а ступни были словно налиты свинцом. Ру всего била крупная дрожь; Эрик хотел коснуться плеча друга, но кандалы не дали ему это сделать.
      Осужденных провели по длинному коридору, потом по другому, ведущему к лестнице. Они поднялись по ступенькам, завернули за угол и вышли наружу. Солнце еще не поднялось над стенами, но чистое небо над головой обещало чудесный день. Сердце Эрика едва не разорвалось, когда он подумал, что уже не увидит этого дня.
      Ру плакал открыто; его рыдания прерывались лишь единственным словом «пожалуйста», которое он без конца повторял. Во дворе уже стояла телега для перевозки трупов. Эрик посмотрел на мертвецов — и оцепенел. Он уже встречался со смертью, но такого еще не видел. Искаженные, посиневшие лица, глаза, вылезшие из орбит, неестественно вывернутые шеи… По трупам уже ползали мухи, и никто не удосужился их отогнать.
      Эрик не испытывал потребности облегчиться, но, когда его подвели к эшафоту, почувствовал непреодолимое желание попросить разрешения это сделать. Из неясных глубин памяти поднялась волна детского стыда, и Эрик едва не заплакал. Когда он был маленьким и ночью писал в постель, мать бранила его — и сейчас, по причинам, лежащим за пределами его понимания, мысль о том, что это произойдет на эшафоте, причиняла ему страшные муки. Это было самое ужасное, что можно вообразить. Он словно вернулся в детство и отчаянно боялся огорчить свою мать.
      Эрик хотел оглянуться на Ру, но не успел. Его подняли и поставили на ящик; стражник встал рядом, опытной рукой накинул ему на шею петлю и мягко спрыгнул, так что ящик даже не покачнулся. Эрик огляделся, но Ру не увидел.
      Эрика била дрожь, и со зрением творилось что-то странное. Чистое небо над головой и темные тени под стеной дробились, словно мозаика. Он слышал, как кто-то невнятно бормочет молитвы и как монотонно упрашивает, сам не зная кого, Ру:
      «Нет.., пожалуйста.., нет.., пожалуйста.., нет…».
      Он хотел крикнуть что-нибудь на прощание другу, но в это время перед осужденными встал Робер де Лонгвиль. Эрик внезапно обрел изумительную ясность зрения. Он видел своего палача в малейших подробностях. Легкая щетина отливала синевой на его щеках, а над правым глазом у него был небольшой шрам, которого Эрик до сих пор не замечал. На алой куртке у де Лонгвиля была нашивка, и Эрик различал герб Крондора — орла, парящего над окруженной морем горной вершиной, — с необыкновенной отчетливостью. Он увидел синие глаза де Лонгвиля, его темные брови; он успел различить каждый волос на его нестриженой голове. Какой-то частью сознания Эрик поразился тому, как много он смог разглядеть, — и в этот момент его желудок взбунтовался. Эрика едва не стошнило от страха, и четкость зрения пропала так же неожиданно, как и возникла.
      К Лонгвилю подвели Шо Пи; Крондорский Пес повернулся к нему и сказал:
      — Смотри, кешиец, и пусть это будет для тебя уроком. Потом он коротко кивнул стражникам на эшафоте и приказал:
      — Вздернуть их!
      Сильный удар выбил из-под ног Эрика ящик. Эрик со свистом втянул в себя воздух — как можно больше, до боли в ребрах — и, услышав полный ужаса вопль Ру, полетел вниз.
      Небо завертелось над головой. Единственная мысль Эрика была об этой синеве наверху, а когда веревка натянулась, он услышал собственный крик: «Мама!» Внезапный рывок, и петля обожгла кожу, потом второй.., и он полетел дальше. Не было ни треска ломающихся позвонков, ни удушья — только тупой удар, который чуть не вышиб из Эрика дух, когда он со всего маху врезался в неструганые доски эшафота.
      — Поставьте их на ноги! — резко скомандовал Робер де Лонгвиль.
      Грубые руки подняли Эрика. Ошеломленный, он огляделся, не понимая, куда попал — и увидел остальных, таких же живых, изумленных и ошарашенных, как и он сам. Ру хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба; на лице у него расплывался синяк от удара о доски. Глаза его распухли и покраснели, по лицу текли слезы.
      Бигго озирался по сторонам, словно разочарованный тем, что чья-то злая шутка лишила его встречи с Богиней Смерти. Падая, он рассек лоб, и лицо его было залито кровью. Рядом с ним стоял Билли Гудвин. Он закрыл глаза и хрипел так, будто все еще задыхался. Последний приговоренный, имени которого Эрик не знал, стоял у дальнего края эшафота и молчал, исподлобья глядя перед собой.
      — Слушайте, свиньи! — прокричал Робер де Лонгвиль. — Вы — мертвецы! — Глаза его переходили с лица на лицо. — Вы меня понимаете? — заорал он еще громче. Все дружно кивнули, хотя никто ничего не понимал. — Официально вы покойники. И любого, кто сомневается, я могу вздернуть снова, но на этот раз веревка будет привязана прочно. Или, если это вам больше нравится, я перережу ему глотку. — Он обернулся к кешийцу:
      — Марш к остальным!
      Закованных в кандалы людей грубо столкнули вниз и выстроили рядом с телами повешенных. Солдаты обрезали веревки, оставив у каждого на шее петлю, и надели такую же петлю на Шо Пи.
      — Они будут на вас, пока я не скажу вам их снять! — прокричал де Лонгвиль и медленно прошелся вдоль строя, глядя в глаза то одному, то другому. — Вы принадлежите мне! Вы даже не рабы! У рабов есть права! У вас нет никаких прав. С этой минуты вы дышите, пока я этого хочу. Если я решу, что вы зря тратите мой воздух, то прикажу затянуть эти петли, и вы прекратите дышать. Вам понятно?
      Несколько человек кивнули, а Эрик тихо сказал:
      — Да.
      — Когда я задаю вопрос, вы должны отвечать громко, чтобы мне было слышно! Понятно? — проревел де Лонгвиль. На этот раз все шестеро ответили:
      — Да.
      Де Лонгвиль повернулся и снова начал прохаживаться вдоль строя.
      — Я жду!
      И тогда именно Эрик сказал:
      — Да, сэр!
      Де Лонгвиль остановился и наклонился вплотную к нему.
      — Сэр! Жабы, я для вас больше чем сэр! Для любого из вас я больше, чем мать, жена, отец или брат! С сегодняшнего дня я — ваш бог! Если я щелкну пальцами, вы тут же станете настоящими мертвецами. Итак, когда я задаю вопрос, вы должны отвечать: «Да, сержант де Лонгвиль!» Ясно?
      — Да, сержант де Лонгвиль! — ответил нестройный хор.
      — А теперь, свиньи, закиньте эту падаль в телегу, — приказал де Лонгвиль.
      — Каждому по мертвецу.
      Бигго шагнул вперед, поднял тело Ловчилы Тома, как поднял бы ребенка, и положил на телегу. Двое могильщиков оттащили тело от края, освобождая место для следующего.
      Поднимая покойника, Эрик старался вспомнить его имя или хотя бы преступление — и не смог. Он отнес труп к телеге и, отходя, все смотрел в лицо мертвецу. Они провели в одной камере два дня и даже, возможно, беседовали, но он никак не мог узнать этого человека.
      Ру посмотрел на труп у своих ног, потом сделал попытку его поднять. Он застонал от натуги, и слезы фонтаном брызнули из его глаз. Чуть помедлив, Эрик шагнул к нему, чтобы помочь.
      — Фон Даркмур, назад, — приказал де Лонгвиль.
      — Он не сможет, — хрипло сказал Эрик хриплым голосом, коснувшись рукой обожженной веревкой шеи. Глаза де Лонгвиля угрожающе сузились, и Эрик быстро добавил:
      — Сержант де Лонгвиль.
      — Ничего, постарается, — сказал де Лонгвиль. — А нет — так будет первым из вас, кто снова попадет туда. — Кинжалом, неизвестно как оказавшимся в его руке, он показал на эшафот.
      Эрик смотрел, как Ру, выбиваясь из сил, пытается дотащить труп до телеги, но не может даже сдвинуть его с места. Эти десять футов, наверное, казались ему милей. Он никогда не был сильным, а сейчас и подавно. Руки его были словно тряпичные, ноги подкашивались.
      Наконец он сдвинул мертвое тело сначала на фут, затем на два, на мгновение замер, потом протащил его еще на фут. С кряхтением, словно волок в гору доспехи, Ру тянул, пока не дотащил труп до повозки, — и там упал на колени.
      Де Лонгвиль наклонился над ним и, когда их лица оказались на одном уровне, заорал:
      — Что? Да ты никак ждешь, что эти честные трудяги спустятся и доделают за тебя твою работу? — Ру взглянул на него, молча моля о смерти. Де Лонгвиль схватил его за волосы и, рывком поставив на ноги, прижал к его горлу кинжал.
      — И не надейся, свинья! — рявкнул он, словно прочитав его мысли. — Ты принадлежишь мне и подохнешь только тогда, когда я скажу, что это доставит мне удовольствие. И не раньше, понял, ты, тощий ублюдок? А если ты вздумаешь сдохнуть раньше, я ворвусь в палаты Богини Смерти и выдерну тебя обратно — чтобы самому прикончить тебя здесь. Я взрежу тебе живот и пообедаю твоей печенью, если не будешь делать то, что я прикажу. А теперь — грузи эту падаль в телегу!
      Ру отшатнулся и, ударившись о колесо, едва не упал снова. Он наклонился, подсунул руки под труп и напряг мускулы.
      — Нет, парень, ты мне не подходишь! — взревел де Лонгвиль. — Если не закинешь его, когда я досчитаю до десяти, я, слизняк, вырежу тебе сердце у всех на глазах! Раз!
      С застывшим от ужаса лицом Ру сделал еще одно усилие. «Два!» Он упал на колени и, прижав к себе труп, стал медленно подниматься. «Три!»
      Ру распрямил ноги, развернулся всем телом и труп повис на краю телеги. «Четыре!» Ру сделал глубокий вдох, снова напрягся, и верхняя часть трупа перевесилась через борт. «Пять!» Ру быстро нагнулся и обхватил труп за бедра. Последним усилием он пихнул его вверх и рухнул, привалившись к задку телеги.
      — Шесть! — проорал де Лонгвиль, наклоняясь над ним.
      Ру поднял голову и увидел, что ноги мертвеца еще перевешиваются через борт. При счете «Семь!» он заставил себя встать и всем телом навалился на них.
      Ру полувтолкнул, полувкатил мертвеца в телегу, когда де Лонгвиль досчитал до восьми.
      После этого он потерял сознание.
      Эрик шагнул вперед. Де Лонгвиль обернулся, сделал короткий шаг ему навстречу — и резкий удар бросил Эрика на колени. Нагнув голову, Робер де Лонгвиль поглядел ему в глаза:
      — Запомни, падаль: что бы ни случилось с твоими друзьями, ты будешь делать то, что тебе прикажут, и тогда, когда тебе прикажут, — и ничего больше. Это твой первый урок, и если ты его не усвоишь, то еще до заката будешь кормить ворон. — Он выпрямился и скомандовал:
      — Увести их в камеру!
      Все нестройной шеренгой поплелись обратно, по-прежнему не понимая, что же произошло. У Эрика звенело в ушах от удара. Он с трудом повернул голову и увидел, что два стражника подняли Ру и тащат за остальными.
      Заключенных снова втолкнули в камеру, следом за ними бросили Ру, и дверь со стуком захлопнулась.
      Шо Пи подошел к Ру и, осмотрев его, сказал:
      — Он придет в себя. Это от страха и потрясения. — Кешиец повернулся к Эрику и улыбнулся. В его глазах плясал странный огонек:
      — Не говорил ли я тебе, что все может обернуться иначе?
      — Но как? — спросил Бигто. — И к чему было ломать эту комедию?
      Кешиец уселся, скрестив ноги перед собой.
      — Я бы назвал это наглядным уроком. Этот человек, де Лонгвиль, который, как мне представляется, выполняет поручение принца, хочет, чтобы мы кое-что твердо усвоили.
      — Усвоили что? — спросил Билли Гудвин — долговязый парень с вьющимися каштановыми волосами.
      — Ну как же — он сам об этом сказал. Он хочет, чтобы мы крепко запомнили, что он без колебаний убьет любого, если мы откажемся делать то, что ему нужно.
      — Но что ему нужно? — спросил тощий рыжеволосый мужчина со светлой бородкой, имени которого Эрик не знал. Шо Пи закрыл глаза, словно собрался спать:
      — Не знаю, но думаю, что нам будет интересно.
      Вдруг Эрик сел и захихикал.
      — Ты чего? — спросил Бигго. Смущенным голосом Эрик сказал;
      — Я наложил в штаны, — и зашелся истерическим смехом.
      — И я тоже, — признался Билли.
      Эрик кивнул и внезапно осознал, что не смеется, а плачет. Мать сильно рассердилась бы на него, если б узнала об этом.

***

      Ру очнулся, когда принесли еду. К общему удивлению, ее было не только много — она была еще и хорошей. До казни их кормили овощами, тушенными в крепком мясном бульоне, а теперь принесли еще сыр и мясо, а хлеб был густо намазан маслом. Вместо обычного ведра с водой каждому выдали оловянную кружку и на всех большой кувшин с белым вином: достаточно, чтобы утолить жажду и прийти в себя, но явно мало, чтобы кто-нибудь захмелел.
      За едой они обсуждали свою судьбу.
      — По-вашему, эту милую шутку придумал принц? — спросил мужчина со светлой бородкой — родезанец по имени Луи де Савона.
      Бигго покачал головой:
      — Я неплохо разбираюсь в людях. Этот Робер де Лонгвиль способен на жестокость, если это нужно для его целей, но принц, мне кажется, не такой человек. Нет, как сказал наш кешийский друг…
      — Изаланский, — поправил его Шо Пи. — Мы живем в Империи, но мы не кешийцы.
      — Не важно, — отмахнулся Бигго. — Так вот, он был совершенно прав: это урок. И теперь мы с вами носим эти штуки, — он помахал куском веревки, свисающей с шеи, — в знак того, что официально мы мертвецы. Что бы ни случилось, мы не должны забывать, что жизнь нам оставлена из милости.
      — Не хотелось бы, чтобы им пришлось нам об этом напоминать, — сказал Билли Гудвин и покачал головой. — Боже, не могу даже выразить, о чем я думал, когда выбили ящик у меня из-под ног. Будто я вновь стал ребенком и хочу, чтобы мама спасла меня от чего-то. Просто нет слов, чтобы это описать.
      Остальные согласно закивали. Эрик вспомнил, что сам чувствовал в этот момент, и едва не расплакался, но сдержался и, сглотнув слезы, спросил Ру:
      — Как ты?
      Он ничего не ответил, только мотнул головой, не переставая жевать, и Эрик понял внезапно, что Ру стал другим и теперь сильно отличается от того рубахи-парня, которого Эрик знал в Равенсбурге. И, осознав это, он подумал, изменился ли сам в той же степени, как и его друг.
      Позже пришли стражники и молча унесли кувшин и подносы. Скоро камера погрузилась в темноту, но единственный факел за решеткой снаружи оставался незажженным.
      — Я думаю, таким способом де Лонгвиль приказывает нам заснуть так быстро, как это возможно, — сказал Бигго.
      Шо Пи кивнул:
      — Не знаю, что нам предстоит, но утром нас рано поднимут.
      Он вытянулся на каменной скамье и закрыл глаза.
      — Я не могу спать в собственном дерьме, — сказал Эрик. Он снял сапоги и штаны, отнес их к отхожему месту и отчистил, как мог, не пожалев для этого даже немного воды для питья.
      Когда он опять натянул штаны, они были по-прежнему грязными, да теперь еще и мокрыми — но он почувствовал себя лучше уже потому, что постарался это сделать.
      Билли Гудвин последовал его примеру, а Ру забился в угол и обхватил себя руками, хотя ночь была достаточно теплой. Эрик понимал, что его друг охвачен таким внутренним холодом, который не в силах был бы отогнать никакой огонь.
      Эрик улегся на спину, чувствуя, к собственному удивлению, как его охватывает теплая усталость, словно после хорошего рабочего дня; но он не успел задуматься над тем, откуда взялось это неуместное ощущение, потому что сразу уснул.

***

      — Подъем, засранцы! — заорал де Лонгвиль, и заключенные зашевелились. Камера внезапно взорвалась грохотом — стражники принялись стучать щитами по решеткам и кричать:
      — Подъем!
      — Живо!
      Эрик вскочил, даже не успев проснуться. Ру уже был на ногах и стоял, моргая и щурясь, словно сова, попавшая в луч лампы.
      Дверь камеры открылась, и заключенным было приказано выходить. Они выстроились в коридоре в том же порядке, в котором вчера шли на эшафот, и молча ждали, что будет дальше.
      — Когда я скомандую «направо», вы как один повернетесь лицом к этой двери. Ясно? — Последнее слово прозвучало уже как команда.
      — Напра.., во!
      Заключенные повернулись, шаркая, как старики: кандалы не позволяли им высоко поднимать ноги. Дверь в конце коридора открылась, и де Лонгвиль сказал:
      — Когда я скомандую «марш», начнете движение с левой ноги. — Он указал на стражника с нашивкой капрала на шлеме. — Вы пойдете за ним, сохраняя строй, и любой, кто потеряет место в строю, через минуту окажется на виселице. Вам ясно?
      — Да, сержант де Лонгвиль! — прокричали заключенные.
      — Шагом.., марш!
      Билли Гудвин, который возглавлял колонну, сделал первый шаг, и стало ясно, что Бигго и Луи не отличают левую ногу от правой; строй моментально превратился в волнистую линию. Так они дошли до капрала, и тот повел их по длинному коридору, ведущему в противоположную сторону от двора, где вчера совершалась казнь. Звеня кандалами, они поднялись по высокой лестнице и оказались непосредственно во дворце. Чиновники и слуги провожали их долгими взглядами, и Эрик смутился, потому что, как и остальные пятеро, был неимоверно грязен и распространял вокруг себя ужасную вонь, от которой его самого мутило.
      — Сюда, — показал де Лонгвиль, и Эрик вдруг сообразил, что впервые за два дня он говорит нормальным голосом.
      Они вошли в большую комнату, где стояли шесть чанов с горячей водой, каждый в рост человека. Дверь за ними закрылась, и Эрик услышал, как снаружи лязгнул засов. Стражники разомкнули кандалы, и капрал приказал:
      — Снимайте ваше тряпье!
      Бигго начал было стаскивать с шеи веревку, но де Лонгвиль заорал:
      — Свинья, не смей ее трогать! Вы — покойники, и веревки не дадут вам об этом забыть. Снимайте все остальное!
      Заключенные разделись, и мальчик-слуга собрал их одежду.
      — На вас желают взглянуть важные персоны, — сказал де Лонгвиль, — и я не могу позволить, чтобы вы провоняли им весь дворец. Мне-то наплевать, я низкорожденный, как и вы, свиньи, и не привык нежничать, но другие к этому непривычны. — Он махнул рукой, и мальчики в ливреях, похватав ведра, без предупреждения окатили горячей мыльной водой Бигго и Билли, а потом побежали к чанам за новой порцией. — Мойтесь! — скомандовал де Лонгвиль. — Я хочу, чтобы вы были чистыми, как младенцы!
      После того как заключенные соскребли с себя недельный слой грязи, им смазали волосы мазью от вшей, такой едкой, что Эрику показалось, что он прямо сейчас облысеет. Но этого не случилось, и когда с мытьем было покончено, Эрик почувствовал себя так, словно и вправду заново родился. Таким чистым он не был с того вечера накануне убийства Стефана.
      Он взглянул на Ру, и тот в ответ кивнул ему и даже выдавил из себя жалкое подобие своей прежней улыбки. Вода капала с мокрой петли у него на шее, он дрожал и обхватил себя руками, чтобы согреться. На теле у Ру почти не было волос, и Эрик поразился, до чего он похож на ребенка.
      Заключенным принесли одежду — простые серые рубашки и такие же штаны, а Эрику, как и остальным, у кого была обувь, ее вернули. Бигго и Билли ходили босыми.
      Они построились, и де Лонгвиль придирчиво осмотрел каждого.
      — Вам разрешается на некоторое время снять кандалы: у тех, кому вас покажут, тонкая натура, им будет не по себе от звона и вида цепей. Но сначала у меня есть к вам кое-какое дело, — сказал он.
      Капрал отвел их в маленький дворик. По верху стены стояли арбалетчики, а между ними, через пять человек, — лучники с большими луками.
      — Эти ребята там, наверху, — застрельщики, — сказал де Лонгвиль. — За сотню ярдов могут попасть в воробья. Они приглядят, чтобы во время предстоящего вам небольшого урока вы вели себя как полагается. — Он подал знак, и стражник протянул ему меч. — Ну что, подонки, кто-нибудь из вас знает, как этим пользоваться?
      Заключенные молча переглянулись.
      — Ну-ка, давай ты! — рявкнул де Лонгвиль в лицо Луи де Савоне.
      — Я умею обращаться с мечом, сержант, — тихо предупредил тот.
      Де Лонгвиль взял меч за лезвие и протянул его Савоне рукояткой вперед.
      — Тогда договоримся так. Достань меня клинком — и выйдешь из дворца свободным человеком.
      Де Савона помедлил, огляделся, и, отрицательно покачав головой, бросил меч на землю.
      — Поднять! — взревел де Лонгвиль. — Когда надо будет что-нибудь положить, я тебе прикажу! Бери этот меч и нападай на меня, иначе я прикажу этому парню, — он указал на одного из застрельщиков, — насадить твой череп на метровую спицу. Понял?
      — В любом случае я мертвец, — пожал плечами де Савона.
      Де Лонгвиль подошел вплотную к высокому родезанцу:
      — Ты что, мне не веришь? — заорал он. — Я сказал, что если убьешь меня, станешь свободным человеком! — Де Савона ничего не ответил, и де Лонгвиль отвесил ему пощечину:
      — Ты называешь меня лжецом?
      Луи стремительно нагнулся, схватил меч, и, выпрямляясь, сделал выпад. Но де Лонгвиль с легкостью парировал, и внезапно Савона оказался на коленях, а де Лонгвиль — у него за спиной, туго затянув на шее у родезанца петлю. Луи хрипел, стараясь набрать побольше воздуха, а де Лонгвиль тем временем говорил:
      — Я хочу, чтобы вы твердо усвоили: любой человек, которого вы встретите с этого момента, лучше вас. Каждый может обезоружить вас, словно детишек. Каждый побывал во многих боях, и каждый имеет право любому из вас перерезать глотку, задушить, затоптать до смерти и вообще убить любым понравившимся ему способом, если вы вздумаете хотя бы пукнуть без моего разрешения. Ясно?
      Заключенные что-то невнятно забормотали, и он проорал:
      — Не слышу! — Де Савона начал багроветь. — Если он сдохнет до того, как я вас услышу, вас всех повесят.
      — Да, сержант де Лонгвиль! — крикнули заключенные, и де Лонгвиль ослабил петлю. Родезанец рухнул в песок и с минуту лежал, жадно глотая воздух. Потом он встал и, пошатываясь, занял свое место в строю.
      — Помните, каждый человек, которого вы встретите с этой минуты, — ваш командир.
      Де Лонгвиль отдал приказ, и капрал повел заключенных обратно во дворец, во внутренние покои. Их привели в небольшую комнату, и там они увидели принца Крондорского, герцога Джеймса, а еще — ту странную женщину, которая приходила в тюрьму, и нескольких придворных.
      У женщины была напряженная поза, словно ей было неприятно здесь находиться; она поочередно вгляделась в лица заключенных и чуть заметно вздрогнула, когда смотрела на Шо Пи. Казалось, между ними возникла немая связь. Наконец она повернулась к лорду Джеймсу и сказала:
      — Думаю, эти люди сделают то, что вам нужно, сир. Я могу быть свободна?
      — Я понимаю, как это для вас тяжело, миледи, и я вам очень признателен, — сказал принц Крондорский. — Вы можете удалиться.
      Герцог быстро прошептал что-то женщине, она кивнула и вышла.
      — Сир, мертвецы доставлены, — сказал де Лонгвиль.
      — Бобби, вы затеяли это с согласия моего отца, но что до меня, то я до сих пор сомневаюсь… — сказал принц.
      — Ники, ты просто не видел, на что способны эти змеи, — сказал лорд Джеймс. — Ты был в море, когда Кэлис и Бобби предложили свой план, и Арута с ним согласился. И ты бы до сих пор плавал, если бы не умер твой отец. Ни на миг не сомневайся, это действительно необходимо.
      Принц сел и, вертя в руках браслет — символ власти, — принялся внимательно разглядывать заключенных. Они молча ждали. Принц изучал их довольно долго и наконец спросил:
      — Неужели это действительно было необходимо?
      — Да, — ответил лорд Джеймс. — Каждый из них с легкостью солгал бы, что готов служить верой и правдой. Когда у тебя из-под ног выбивают ящик, ты родную мать продашь. Но из всех осужденных на смерть этим шестерым можно больше всего доверять.
      Никлас еще раз вгляделся в лица заключенных:
      — Я по-прежнему не вижу необходимости в этом спектакле на эшафоте. Это было излишне жестоко.
      — Прошу прощения, сир, но теперь эти люди официально мертвы. И я достаточно хорошо вбил им это в головы. Они знают, что мы можем привести приговор в исполнение в любую минуту, и отчаянно хотят остаться в живых, — сказал де Лонгвиль.
      — А что насчет кешийца? — спросил принц.
      — Это несколько особый случай, но моя жена чувствует, что кешиец понадобится, — ответил Джеймс.
      Принц откинулся назад и шумно вздохнул.
      — Меня с трудом уговорили сесть на престол, пока принц Патрик не подрастет и не займет его. Еще три года, и я с облегчением вернусь в море. Я моряк, черт побери. За двадцать лет я не провел в порту и месяца. Это правление…
      Глаза лорда Джеймса весело блеснули, и на мгновение он показался моложе, чем был.
      — Ты говоришь совсем как Амос, — улыбнулся он.
      Принц покачал головой, и легкая улыбка тронула его губы.
      — Еще бы. Амос научил меня всему, что должен уметь моряк. — Он поглядел на заключенных. — Им уже сказали?
      — Сир, для этого их сюда привели, — ответил Робер де Лонгвиль.
      Принц кивнул лорду Джеймсу, и тот начал:
      — Каждому из вас дается маленький шанс. Слушайте внимательно, чтобы уяснить себе ставку. По милости и великодушию его высочества вы получили отсрочку. Вы не помилованы, и наказание вам не смягчено. Это понятно? — вставил де Лонгвиль.
      Заключенные, переглянувшись, кивнули.
      — Вы все умрете. Вопрос только, как и когда, — сказал Джеймс.
      — В интересах Королевства требуется кое-что сделать. Для этого нам нужны отчаянные люди, и с этой целью мы поставили вас на край смерти, а теперь предлагаем вам этот шанс, — опять заговорил Робер де Лонгвиль. — Любой, кто в душе готов предстать перед Богиней Смерти, может сказать об этом прямо сейчас, и его немедленно отведут на виселицу и повесят. Если кто-то хочет избавиться от забот — прошу. — Он оглядел заключенных, но ни один из них, даже набожный Бигго, ничего не сказал. — Отлично. После того как вы пройдете необходимую подготовку, мы с вами обогнем полсвета и попадем в такие места, где бывали немногие, а вернуться посчастливилось вообще единицам. И там, и по пути туда у вас будет немало поводов чертовски пожалеть, что сегодня вы не выбрали виселицу. Но если нам каким-то образом удастся пройти через все, что нас ожидает, и вернуться в Крондор…
      — Ваши приговоры пересмотрят, и вы будете либо помилованы, либо условно освобождены, в зависимости от того, какие рекомендации представит мне лорд Джеймс, — сказал Никлас.
      — А это, в свою очередь, будет зависеть от рекомендаций, данных вашими начальниками, — добавил лорд Джеймс. — Поэтому если вы питаете надежды в один прекрасный день вновь обрести свободу, делайте то, что вам прикажут.
      Принц кивнул, подтверждая его слова, и де Лонгвиль скомандовал:
      — Кругом!
      Заключенные повернулись, и де Лонгвиль повел их из комнаты. Но вместо камеры их привели во дворик, где уже стояла крытая повозка. Из небольших ворот выехал кавалерийский отряд, и де Лонгвиль приказал заключенным:
      — Залезайте!
      Они подчинились, и стражники быстро приковали каждого к железным кольцам под сиденьями. Де Лонгвиль вскочил на лошадь и дал приказ отправляться. Повозка в сопровождении конвоя выехала за пределы дворца и покатила по городу. Подковы звонко били по мостовой, лошади весело фыркали. Эрик поглядел на солнце; было уже далеко за полдень, а казалось, совсем недавно он смотрел в рассветное небо. Как много событий случилось за эти часы!
      Солнце разогнало утренний туман, и погожий осенний день был в полном разгаре. Теплые лучи ласкали Эрику щеки; свежий бриз, пахнущий солью, доносил до него крики чаек.
      Внезапно к Эрику вернулся тот панический ужас, который охватил его, когда грубые руки поставили его под петлю; он почувствовал, что задыхается, и неожиданно, потеряв контроль над собой, зарыдал.
      Ру взглянул на него и кивнул; по его лицу тоже текли слезы, но ни один человек в повозке — ни солдаты, ни заключенные — не проронил ни слова. Через несколько минут Эрик взял себя в руки и, подставив мокрое лицо океанскому ветру, дал себе клятву никогда больше так не пугаться.

Глава 9. ЗАКАЛКА