Мара нахмурилась. Если бы рыжеволосый действительно был трусом или не выносил боли, он не смог бы сохранять ледяное спокойствие, когда его уводили для порки.
      - О чем у тебя с ним вышел спор? - потребовал ответа Джайкен.
      Эльзеки растерялся:
      - Так сразу и не скажешь, досточтимый господин. Варвары говорят как-то не по-людски, кто их разберет?
      В это время издалека донесся свист хлыстов и душераздирающий стон: стражники приступили к исполнению приказа. Надсмотрщика прошиб пот - его могла постичь та же участь.
      Мара приказала бессловесному домашнему слуге плотно задвинуть скользящие створки двери, чтобы не отвлекаться на посторонние звуки, однако она успела заметить, что остальные варвары столпились на аллее, опустив садовые ножницы, и с нескрываемой враждебностью уставились в ее сторону. Выведенная из себя такой неприкрытой наглостью, Мара ни за что ни про что прикрикнула на слугу и тут же повернулась к надсмотрщику:
      - Объясни, в чем именно проявилась гордыня этого рыжего варвара?
      - Он требовал отправить одного из рабов обратно в барак.
      Джайкен вопросительно посмотрел на госпожу, и та сделала ему знак продолжать допрос.
      - Под каким предлогом?
      - Выдумал, что здесь солнце печет намного сильнее, чем в их краях, якобы тот лентяй получил солнечный удар.
      - Что еще? - спросила Мара.
      Эльзеки виновато опустил глаза:
      - Еще он доказывал, что некоторым рабам в такую жару не хватает воды.
      - Это все?
      - Нет, госпожа. Он прибегает ко всяческим уловкам, лишь бы сорвать работы. Вот, к примеру, пятерым рабам было приказано прополоть клумбы, а он говорит: они и у себя дома ничего не смыслили в травах, а уж тут - тем более, мол, глупо требовать от них расторопности.
      - А ведь его доводы не лишены смысла, госпожа, - изумился Джайкен.
      Мара вздохнула:
      - Похоже, я погорячилась. Ступай, Эльзеки, и скажи, что порка отменяется. Пусть стражники дадут рыжему невольнику умыться, а затем доставят его сюда, ко мне в кабинет.
      Пятясь задом и беспрерывно кланяясь, надсмотрщик поспешил унести ноги. Мара встретилась взглядом с хадонрой:
      - Сдается мне, Джайкен, наказание было назначено не тому, кто его заслуживает.
      - Да, Эльзеки едва-едва справляется со своими обязанностями, согласился Джайкен, отметив про себя, что госпожу почему-то огорчил его ответ.
      - Придется лишить его должности, - подытожила Мара. - Рабы слишком дорого нам обходятся, чтобы доверять их дуракам. Поручаю тебе поставить в известность Эльзеки и подыскать ему замену.
      - На все твоя воля, госпожа. - Джайкен с поклоном удалился.
      Мара погладила румяную щечку спящего Айяки, а потом приказала горничной отнести его в детскую. Ей нужно было собраться с мыслями.
      * * *
      Прошло совсем немного времени, и двое стражников приволокли мидкемийца. С его волос и набедренной повязки стекали струйки воды. Приказ дать ему умыться был выполнен самым незатейливым способом: стражники недолго думая окунули его в поилку для скота. Нельзя сказать, что от порки и принудительного купания он сделался более покладистым, разве что любопытство в его взгляде сменилось плохо сдерживаемой злостью. Мара похолодела, заметив этот неприкрытый вызов. Ей становилось не по себе даже в тех случаях, когда Люджан пересыпал разговор двусмысленными шутками, но чтобы простолюдин посмел выказывать неуважение - это было неслыханно. Властительница на мгновение пожалела, что не надела более скромный наряд, но тут же решила, что было бы нелепо идти на поводу у беззастенчивого раба. Она ответила ему таким же презрительным взглядом.
      Стражники растерялись: они боялись отпустить варвара, который не держался на ногах, и из-за этого не могли отвесить надлежащие поклоны. Старший из двух отважился заговорить:
      - Госпожа, что прикажешь с ним делать? Варвару пристало опуститься перед тобой на колени.
      Только когда стражник обратился к ней с этой робкой речью, она заметила, что на вощеном полу, под ногами невольника, образовались лужицы воды, окрашенной кровью.
      - Пусть стоит.
      Мара хлопнула в ладоши и послала слугу принести побольше полотенец. Тот мгновенно вернулся со стопкой душистых купальных простыней, низко поклонился и с запозданием сообразил, что госпожа потребовала полотенца не для себя, а для грязного варвара, которого с трудом удерживали двое стражников.
      - Чего ждешь? - прикрикнула Мара. - Оботри его, не то он испортит весь пол.
      - Повинуюсь, госпожа, - забормотал слуга и принялся лихорадочно промокать кровоточащую спину мидкемийца между лопатками - выше ему было не дотянуться.
      Мара взвесила все обстоятельства и приняла решение.
      - Оставьте нас, - приказала она стражникам.
      Те отпустили варвара, откланялись и попятились сквозь раздвижную дверь.
      Невольник размял затекшие руки и досадливо отстранился от слуги, а потом, взглядом испросив у Мары разрешения, вытащил из стопки несколько свежих полотенец и без посторонней помощи обтер торс и голову. Слуга в отчаянии взирал на испорченные купальные простыни, небрежно брошенные на пол.
      - Отнеси полотенца прачкам, - скомандовала Мара и жестом показала рыжему невольнику, что ему разрешается взять подушку и сесть.
      Его колючий взгляд по-прежнему сверлил властительницу. Маре сделалось не по себе. Этот раб с самого начала внушал ей смутную тревогу, однако причина стала ясна только теперь: она видела в нем мужчину! Но ведь рабов в Империи держали за скот. Почему же этот вызывал у нее... неуверенность? Впрочем, Мара давно научилась владеть собой, и сейчас ее лицо выражало полное равнодушие.
      - Видимо, я проявила поспешность, - как ни в чем не бывало заговорила она. - По зрелом размышлении можно заключить, что наказание было не вполне справедливым.
      Мидкемийца ошеломило столь откровенное признание, но он не подал виду. Его щеку прорезал шрам, оставшийся после драки на невольничьем рынке, но от этого правильные черты лица сделались еще более выразительными. Рыжая борода тоже выдавала в нем чужака, поскольку все мужчины-цурани ходили гладко выбритыми.
      - Слушай меня, раб, - произнесла Мара, - я желаю узнать о твоей стране.
      - У меня есть человеческое имя. - В густом голосе рыжеволосого звучала неприязнь. - Меня зовут Кевин, я родом из Занна.
      Мара не сочла нужным долее скрывать раздражение.
      - Возможно, когда-то ты и считался человеком, тогда у тебя было имя, но в моем мире ты - раб. У раба нет чести, боги не наделили его душой. Запомни это, Кевин из Занна. - Она выговорила его имя с убийственным сарказмом. - Ты сам выбрал такую судьбу, потеряв честь. Ведь ты мог умереть, но не сдаваться в плен живым. - После недолгого раздумья Мара спросила:
      - А может быть, ты состоял на службе у более могущественного рода и тебе запретили расставаться с жизнью?
      Брови Кевина поползли вверх от минутного замешательства:
      - Не вполне понимаю, о чем идет речь.
      Мара повторила свой вопрос так, что его понял бы и ребенок:
      - Твой род принес клятву верности другому роду?
      Кевин выпрямился на подушках, морщась от боли, и взъерошил влажную бороду:
      - Ну разумеется, Занн хранил клятву верности королю.
      Властительница понимающе кивнула:
      - То есть король отказал тебе в праве броситься на меч, так?
      Кевин был окончательно сбит с толку.
      - Броситься на меч? Но зачем? Хоть я и третий сын в благород... в семье, но мне не требуется разрешение короля на такой нелепый поступок.
      Теперь настал черед Мары выразить удивление:
      - Разве у твоего народа нет чести? Если выбор оставался за тобой, почему же ты предпочел пойти в рабство?
      Через силу улыбаясь, чтобы скрыть саднящую боль от ран, Кевин смотрел на миниатюрную женщину, которая по прихоти судьбы стала его хозяйкой.
      - Поверь, госпожа, от меня ничего не зависело. Будь у меня выбор, я бы сейчас не злоупотреблял твоим... гостеприимством, а отправился бы домой, к родным.
      Мара покачала головой. Не такого ответа она ожидала.
      - По-видимому, нам трудно достичь понимания, потому что ты плохо знаешь язык цурани. Поставлю вопрос иначе: перед тем как тебя взяли в плен, неужели боги не даровали тебе ни единого мгновения, чтобы покончить с жизнью и избежать позора?
      Кевин задумался, взвешивая слова.
      - Вполне возможно, что у меня оставалось несколько мгновений. Но во имя чего мне было себя убивать?
      - Во имя чести! - вырвалось у Мары.
      С горькой усмешкой Кевин спросил:
      - А для чего покойнику честь?
      От такого кощунства у Мары потемнело в глазах.
      - Честь - это... это все. Это смысл жизни. Ради чего еще стоит жить?
      Кевин всплеснул руками.
      - Как это ради чего? Ради того, чтобы наслаждаться жизнью! Чтобы веселиться с друзьями, чтобы служить достойным людям. О себе скажу и другое: ради того, чтобы сбежать отсюда и вернуться домой - вот ради чего стоит жить!
      - Сбежать?!
      Мара была потрясена до глубины души. Да, мидкемийцы - это не цурани, в который раз подумалось ей. Люди, живущие за Бездной, придерживались совсем иных законов. Ей на ум пришел Хокану Шиндзаваи, и Мара напомнила себе разузнать, почему старый господин Камацу интересуется мидкемийцами. Вернувшись мыслями к своему собеседнику, она подумала, что у этого Кевина из Занна могут быть неожиданные идеи, которые пригодятся в борьбе с врагами.
      - Расскажи-ка мне подробнее о землях, что лежат за Бездной, потребовала она.
      Кевина пронзила боль - не только от ушибов и ран.
      - У тебя противоречивый характер, - осторожно произнес он. - Сначала ты велела меня выпороть и окунуть в корыто для скота, потом пожертвовала мне самые дорогие полотенца. Теперь ты хочешь услышать мой рассказ, но не даешь даже глотка воды.
      - Твои желания - или отсутствие таковых - не подлежат обсуждению, желчно заметила Мара. - Если уж на то пошло, ты пачкаешь кровью подушки, за каждую из которых заплачено много больше, чем за тебя.
      Кевин хотел что-то сказать в ответ на такую отповедь, но в это время снаружи донесся легкий шорох, словно кто-то скребся за раздвижной перегородкой.
      Никому из цурани не пришло бы в голову привлекать внимание повелительницы иначе, чем легким, вежливым постукиванием. Мара насторожилась и не спешила с ответом. Но ее молчание, как видно, не смутило незваного посетителя. Деревянная створка скользнула в сторону по хорошо смазанному желобку, и в кабинет просунулась голова лысого раба, который принимал деятельное участие в мошенническом трюке с рубахами на невольничьем рынке.
      - Кевин, - приглушенно окликнул он, словно не понимая, где находится. - Как ты там, братишка?
      У Мары от возмущения раскрылся рот. Лысый мидкемиец одарил ее улыбкой и как ни в чем не бывало ретировался.
      Несколько минут властительница не могла прийти в себя. За всю историю ее рода еще не бывало такого случая, чтобы раб бесцеремонно переступил порог господского дома, заговорил с другим рабом и в довершение всего самовольно ушел прочь! Первым ее порывом было назначить ему самое суровое наказание, но мысль о необходимости понять этих варваров взяла верх.
      Мара отправила гонца разыскать вновь назначенного надсмотрщика и сказать, чтобы тот немедленно занял невольников садовыми работами. Затем ее внимание опять обратилось к Кевину.
      - Расскажи, как у вас в стране слуга должен вести себя в присутствии властительницы, - потребовала она.
      Варвар ответил двусмысленной усмешкой. Его глаза беззастенчиво обшаривали тело Мары, прикрытое только полупрозрачным шелком.
      - Если властительница расхаживает перед слугами в таком виде, она явно напрашивается на то, чтобы ее... - Он так и не нашел нужного слова. - В нашем языке здесь употребляется очень грубое выражение. Не знаю, что чувствуют твои подданные, но судя по тому, что ты и перед ними выставляешь себя напоказ, им ничего не приходит на ум.
      - А что им должно приходить на ум? - Мару начали раздражать его уклончивые речи.
      - Ну, как бы это сказать... - Его рука легла на грязную набедренную повязку, а указательный палец изобразил движение вверх. - Я имею в виду то, чем занимаются мужчина и женщина, когда хотят ребенка.
      Мара растерялась. Ей было трудно воспринимать этого варвара как раба, а он ничуть не смущался оттого, что видит в ней женщину. Когда она вновь заговорила, ее голос звучал негромко, но угрожающе:
      - Запомни, раб: за одну такую мысль у нас полагается медленная и мучительная смерть! Самая позорная казнь - это повешение, но в особых случаях преступника подвешивают за ноги. В таком положении некоторые не умирают двое суток! А тем временем у них под головой тлеют раскаленные угли.
      Видя, что Мара не на шутку разгневалась, Кевин поспешил загладить свою оплошность:
      - Наверное, разница в том, что у нас не бывает такой страшной жары. Он говорил рублеными фразами, с трудом подбирая нужные слова, а то и переходя на родной язык. - В наших краях случаются холодные дожди, потом приходит зима, выпадает снег. Чтобы согреться, наши знатные дамы вынуждены носить одежду из плотной материи и меха. Вот потому и получается, что женское тело... скрыто от глаз. - Мара вся обратилась в слух.
      - Снег? - недоуменно переспросила она, услышав странное сочетание звуков. - Холодные дожди? Одежда из меха? Ты хочешь сказать, женщины надевают на себя шкуры животных? Кожу со щетиной? - От удивления она даже забыла о своем гневе.
      - Ну, можно и так сказать, - подтвердил Кевин.
      - Странно. - Мара по-детски задумалась, услышав о таких диковинных обычаях. - Но ведь в меховой одежде тяжело двигаться, а каково рабам ее стирать?
      Кевин расхохотался:
      - Меха нельзя стирать, они от этого приходят в негодность. Их выбивают, чтобы очистить от пыли, а потом развешивают на солнце для проветривания. - Видя, что Маре неприятен его смех, он продолжил свои разъяснения. - Вообще говоря, в Занне нет невольников. - По его лицу пробежала тень. - Правда, у кешианцев рабство еще не отменено, зато у нас в Королевстве закон строго-настрого запрещает иметь рабов.
      Так вот чем объясняется непокорность мидкемийцев, заключила для себя Мара, а вслух спросила:
      - Кто же у вас выполняет грязные работы?
      - Свободные граждане, госпожа. Однако у нас есть слуги, крестьяне-арендаторы, наемные работники. Они верны своим господам. Есть также служащие, торговцы, ремесленники.
      Такое беглое описание общественного устройства не могло удовлетворить любознательность Мары. Она потребовала продолжения и ловила каждое слово, пока Кевин подробно рассказывал об управлении государством. Только когда на раздвижную стену легли косые вечерние тени, госпожа почувствовала усталость. К тому времени невольник совсем охрип. По приказу Мары слуга принес холодные напитки. Утолив жажду, властительница разрешила поставить поднос перед Кевином.
      Больше всего ее интересовали работы по металлу. Среди ее подданных почти никто не владел этим ремеслом, потому что в природе Келевана металлы встречались крайне редко. Мару поразило, что крестьяне-мидкемийцы имеют в собственности железо, медь и латунь, а уж когда Кевин добавил, что у некоторых есть даже золото и серебро, удивлению Мары и вовсе не было предела. Она даже забыла, что совсем недавно едва не отправила этого варвара на тот свет. Чувствуя ее интерес, Кевин стал чаще улыбаться. Его непринужденная манера поведения пробудила у Мары какой-то неведомый доселе голод. Против своей воли она разглядывала линии его тела, следила за движениями сильных, красивых рук, когда он жестами восполнял нехватку слов. Он рассказывал, как кузнецы придают форму железу, как они изготавливают прочнейшие полумесяцы, которые крепятся гвоздями к копытам боевых животных. Оживленная беседа естественным образом перешла на тему военных действий, и тогда выяснилось, что мидкемийцы так же страшатся чо-джайнов, как цурани конных воинов-мидкемийцев.
      - От тебя можно узнать много интересного, - признала наконец Мара, раскрасневшись от удовольствия, но тут их разговор был прерван приходом Накойи, которая напомнила госпоже об отложенном заседании Совета.
      Оказалось, что день уже подошел к концу. Только сейчас властительница заметила вечерние тени на шелковых перегородках, увидела фруктовую кожуру и пустые кувшины на низком столике, отделявшем ее от раба. С сожалением закончив беседу, она позвала своего личного слугу и приказала:
      - Поручаю тебе этого варвара: спроси, какие у него надобности. Дай ему умыться, положи мазь на раны. Подбери для него одежду и отведи в мои покои - пусть дожидается там, я хочу продолжить разговор после заседания Совета.
      Раб поклонился и дал знак Кевину следовать за собой. Варвар разогнул свои длинные ноги, резко встал и поморщился от боли, но заметил, что хозяйка смотрит на него во все глаза. Лукаво улыбнувшись, он без всякой почтительности послал ей воздушный поцелуй и только после этого последовал за слугой.
      Накойя прищурившись наблюдала за этой сценой. От нее не укрылось, что такая фамильярность вызывает у госпожи скорее удивление, нежели гнев. А тут еще Мара прикрыла рот ладонью, не сумев спрятать улыбку. Недовольство Накойи сменилось мрачными подозрениями.
      - Госпожа, будь сдержаннее. Мудрой властительнице не пристало раскрывать сердце перед рабом.
      - Ты о нем? - Мара мгновенно выпрямилась и залилась краской. - Это один из варваров. Мне было любопытно послушать рассказы про их обычаи, не более того. - Она помолчала и со вздохом добавила:
      - Когда я была маленькой, Лано точно так же посылал мне воздушные поцелуи, помнишь?
      Безвременно погибший старший брат не чаял в ней души.
      Накойя воспитывала Мару с рождения, и воспоминание о привычках Ланокоты не тронуло душу старухи-няньки. Куда больше ее взволновало нынешнее состояние госпожи.
      Мара тщательно разглаживала платье на бедрах.
      - Ты же знаешь, Накойя, мужчины меня не интересуют. - Помолчав, она сжала кулаки. - Некоторые властительницы держат при себе молодых красавцев, выдавая их за носильщиков, чтобы те по первому требованию исполняли... обязанности весьма деликатного свойства. Мне такие... забавы не нужны.
      Тут Мара поняла, что выдала себя с головой, как только начала оправдываться. Чтобы уйти от этого разговора, она повелительно взмахнула рукой:
      - Позови слуг, пусть наведут здесь порядок. Сейчас мы продолжим заседание Совета и выслушаем Аракаси - у него есть сообщение касательно Десио Минванаби.
      Накойя поклонилась и призвала слуг, однако сама не спешила уходить из кабинета и пристально наблюдала за госпожой. По лицу Мары то и дело пробегала задумчивая улыбка. Проницательной Накойе не составило труда догадаться, что причиной тому было отнюдь не предстоящее заседание, а бронзовое тело рыжеволосого варвара, который весь вечер молол языком. Мара выдала себя и этой улыбкой, и непроизвольными движениями рук, которые то сжимались в кулаки, то принимались теребить край платья. От брака с жестоким, бесчувственным мужем у нее осталась только боль и досада, эти воспоминания боролись в ее душе с ураганом желаний. Накойя в свои почтенные годы еще прекрасно помнила, как обжигает молодая страсть. Возможно, лет двадцать назад она и сама была бы не прочь пустить к себе в спальню крепкого невольника. Советница не разучилась ценить мужские достоинства, проводив взглядом Кевина, она исподволь вздохнула, предчувствуя неладное. Хоть Мара и постигла все тонкости Игры Совета, она все еще оставалась предельно неопытной в том, что касалось отношений мужчины и женщины. Она даже не допускала мысли, что здесь может таиться опасность.
      Мучимая беспокойством, старая Накойя попыталась собраться с мыслями перед заседанием Совета. Если Мара решила отдаться внезапно нахлынувшему чувству, то она выбрала самое неудачное время для осуществления своих желаний.
      Глава 4
      КЛЯТВА
      Грянули трубы. Когда застучала барабанная дробь, все приглашенные опустились на колени, коснулись лбами пола, а затем распрямились, не поднимаясь с колен и сосредоточенно глядя перед собой, как издревле повелось у цурани. Они расселись строго по ранжиру, хотя облачение не выдавало чинов - все как один были одеты в белые туники, перетянутые оранжевыми с черным поясами. С минуты на минуту должен был появиться новый властитель Минванаби.
      Тронный зал не имел себе равных во всей Империи. Кто-то из предков Минванаби расщедрился, поручив работу гениальному архитектору и вдохновенному художнику. У каждого, кто оказывался во дворце Минванаби, захватывало дух от утонченной красоты и роскоши, которые неожиданно открывались взору внутри суровых, неприступных стен.
      Перед началом строительства горный склон, выбранный для возведения родового замка, был срыт примерно на две трети, самую высокую часть прорезали арки, которые смотрели в открытое небо, открывая доступ свету и воздуху. Между арками укрепили раздвижные окна, но сейчас, в ясную погоду, они были открыты, и вырубленный в скале тронный зал купался в лучах полуденного солнца. Центральная часть зала, выложенная причудливой мозаикой, тянулась не менее чем на триста шагов от единственного входа и заканчивалась помостом-возвышением, где красовался трон из резного агата. На нем-то и должен был восседать Десио во время торжественной присяги, которую готовились принести его наместники и вассалы.
      Стражники в парадных доспехах замерли в строю на галерее, их черные лаковые шлемы с оранжевыми плюмажами образовали строгую двойную линию, обрамляющую зал. У входа запели фанфары, а потом все смолкло.
      Тишину прорезал резкий свист. Скользнула в сторону раздвижная дверь, и в зал танцующей походкой вошел верховный жрец Красного бога - бога смерти. Костяной свисток, зажатый между его губами, напоминал о древней традиции. Плечи жреца покрывала накидка из перьев, а обнаженное тело было раскрашено черно-красными узорами. Можно было подумать, что во дворец явился окровавленный скелет, чтобы исполнить ритуальную пляску в честь своего божественного повелителя. Волосы жреца, густо смазанные жиром, были заплетены в две тугие косы, на концах которых болтались погремушки из младенческих черепов.
      В сопровождении четырех послушников в кроваво-красных плащах и в масках-черепах жрец трижды обогнул помост. Появление этой процессии вызвало легкое беспокойство среди собравшихся. Многие исподтишка осеняли себя охранным знамением, зная, что встреча со служителями Красного бога Туракаму - дурная примета. Свисток заливался пронзительной трелью, черепа щелкали в такт шагам жреца. Его движения ускорялись, послушники содрогались в конвульсиях. Этот ритуал изображал непоколебимую власть бога Туракаму, насылающего смертельные муки на тех, кто его прогневал.
      По залу пронесся ропот, гости Десио не могли взять в толк, для чего на это торжественное событие приглашены служители Красного бога: нового властителя по традиции освящали жрецы бога добра Чококана или - в редких случаях - служители Джурана Справедливого. Появление жрецов бога смерти повергло в недоумение всех присутствующих.
      Но вот свисток умолк, и зловещие танцоры остановились как вкопанные. Жрец бесшумно поднялся на возвышение. Из складок накидки он извлек красный кинжал и с душераздирающим воплем отхватил себе левую косу, которую тут же повесил на подлокотника трона. Детский череп со стуком ударился о резной агат. Теперь у гостей развеялись последние сомнения. Если жрец бога Туракаму отсек себе косу, это означало, что его небесному повелителю обещано великое жертвоприношение. Десио Минванаби готовился связать себя и весь свой род страшной клятвой.
      Появление почетного караула из двадцати воинов во главе с военачальником Ирриланди и первым советником Инкомо было встречено гробовым молчанием. Наконец перед гостями предстал и сам новоиспеченный правитель, одетый в великолепную мантию с оранжевой опушкой и черной каймой. Его темные волосы были туго стянуты сзади. Инкомо приблизился к помосту и опустился на колени по правую руку от повелителя. Он придирчиво наблюдал за каждым шагом Десио, пока тот поднимался по ступеням к трону. Невзирая на духоту и непривычную тяжесть доспехов, скрывавшихся под мантией, наследник Джингу держался с царственной горделивостью. А ведь в детстве он не проявлял ни малейшей склонности к военному делу. За упражнения на плацу он удостаивался лишь молчаливого презрения наставников. В отрочестве его пару раз посылали с солдатами в дозор, но когда боевые командиры, с трудом подбирая деликатные выражения, посетовали на его полную непригодность к службе, для наследника - радости которого не было границ - подыскали теплое местечко при дворе отца. Десио унаследовал лишь самые худшие фамильные черты, подумал Инкомо. Под его властью нечего было и мечтать о благоденствии дома Минванаби, даже если не принимать в расчет военную угрозу со стороны Акомы.
      Обводя глазами собравшихся, Инкомо задержал взгляд на заметной фигуре в первом ряду. Это был Тасайо. Ладно подогнанные военные доспехи выглядели на нем как вторая кожа. Пожалуй, в трех поколениях рода Минванаби не нашлось бы человека более дельного. Быстро утратив интерес к ритуальной церемонии, Инкомо задал себе вопрос: каково было бы служить под началом такого хитроумного правителя, как Тасайо? Однако первому советнику не приличествовало заниматься вольнодумством, он вот-вот должен был присягнуть на верность Десио.
      Молодой правитель, к немалому облегчению Инкомо, ни разу не споткнулся и не оступился на подходе к трону. Любая оплошность во время старинного ритуала считалась плохой приметой, знаком недовольства богов. Когда Десио поднялся, чтобы произнести речь, у первого советника от волнения перехватило дух. Но вопреки ожиданиям, голос нового властителя Минванаби звучал громко и уверенно.
      - Приветствую вас, мои соплеменники, союзники, друзья, - возгласил он. - Я вдвойне рад видеть среди вас тех, которые верно служили моему отцу и готовы точно так же служить мне.
      У Инкомо вырвался вздох облегчения. На какое-то время можно было успокоиться. Его молодой подопечный продолжал свою помпезную речь, не забыв поблагодарить жрецов, по мере того как слова становились все более напыщенными, Десио даже принялся жестикулировать пухлыми руками. Раздуваясь от собственного величия, он представил собравшимся наиболее знатных гостей. Инкомо, ничем не выдавая скуки, думал о своем: чего можно в ближайшее время ожидать от властительницы Акомы?
      Каким образом удалось этой девчонке обратить роковые планы Джингу против него самого? Уже в который раз Инкомо мысленно возвращался в тот злополучный день, силясь понять, что именно повернуло ход событий и привело к непоправимой беде.
      Одно он знал наверняка: Минванаби излишне доверяли наемной осведомительнице-куртизанке. Она слыла непревзойденной мастерицей политической интриги, однако в решающий момент не выполнила свой долг. За это красотка поплатилась жизнью. После этого Инкомо зарекся рассчитывать на тех, кто не присягал на верность дому Минванаби. Впрочем, полагаться на присягнувших тоже надо было с оглядкой. Взять хотя бы командира авангарда Шимицу: тот, как и планировалось, ликвидировал телохранителя Мары, но на следующий день не сумел инсценировать простейший несчастный случай, который был призван уничтожить род Акома.
      Когда Десио провозглашал здравицу в честь очередного знатного гостя, Инкомо для виду поворачивался в нужную сторону, но мыслями оставался далеко.
      Он с содроганием вспомнил, как исказилось лицо правителя Джингу, когда маг - приближенный Имперского Стратега - разгадал предательство куртизанки и командира авангарда. Опозоренный перед всеми приглашенными, Джингу вынужден был искупить вину своей семьи единственным возможным способом. Многовековая история дома Минванаби не знала другого случая, когда властителю пришлось покончить с собой, чтобы спасти честь рода. Инкомо не раз просыпался в холодном поту, когда ему снился навязчивый сон: Джингу собирает все свое мужество и бросает на фамильный меч.
      Последующие события вспоминались ему словно в тумане: обратный путь, траурная церемония, тело хозяина, закованное в сверкающие доспехи, бескровные руки, сложенные на рукояти меча. Ясно виделся лишь миг гибели: распластанный труп в луже крови, вываливающиеся кишки, пустые глаза, замутненные пеленой, словно у рыбы, выброшенной на берег. Жрец бога Туракаму сноровисто перевязал руки Джингу алым шнуром, а на лицо опустил красное покрывало. Память хранила эти подробности. Солнце великого и могучего властителя закатилось.
      Какое-то движение вернуло первого советника в настоящее. С глубоким вздохом он отвесил поклон в сторону очередного вельможи. Пока Десио предавался разврату, Инкомо хладнокровно удерживал в руках бразды правления. Но внешнее спокойствие далось ему нелегко: первый советник пребывал в постоянной тревоге. Никогда еще ему не доводилось участвовать в Игре Совета, и только теперь он понял, каково день и ночь жить в леденящем страхе перед другими властителями.
      От этого наваждения было одно средство - злость. Ее питало неотвязное видение: Мара, которая в сопровождении свиты переправляется через озеро. Вместе с нею удалялись и другие властители, их яркие одежды и доспехи пестрели на озерной глади, как оперенье птиц в брачный сезон. Среди этой беспорядочной флотилии выделялась внушительная, белая с золотом барка Имперского Стратега. Альмеко перенес празднество из дворца Джингу в поместье Акомы, могло ли быть более красноречивое подтверждение тому, что династия Минванаби впала в немилость?
      По лицу Инкомо пробежала тень. Он окончательно стряхнул с себя задумчивость, когда на помост поднялся стройный, по-армейски коротко подстриженный молодой воин. Тасайо, покойный отец которого приходился родным братом правителю Джингу, с низким поклоном предстал перед своим законным господином. Точеный орлиный профиль, безупречная выправка и даже застарелые шрамы битв на руках придавали его внешности мужественную красоту, близкую к совершенству. Всем своим видом он изображал покорность простого солдата, и только обжигающий пристальный взгляд выдавал его сущность. Улыбнувшись двоюродному брату, он произнес слова присяги:
      - Мой господин, клянусь памятью наших общих предков, клянусь священным камнем натами, который хранит дух рода Минванаби, что буду предан тебе до конца своих дней. В твоих руках и моя жизнь, и моя смерть.