- И получил бы за это порку! Он, по-моему, никогда не моется! - Мара скривилась, а потом покачала головой. - Нет, в Кентосани меня привели другие дела. Конечно, если останется время, мы посетим Имперский архив. Но на первом месте остается властитель Джинеко.
      - Какой пресной была бы жизнь без врагов! - съязвил Кевин, но на этот раз госпожа не стала поддерживать игру.
      Храмы остались позади. Дорога сузилась, движение сделалось еще более оживленным, и разговор иссяк. Кевин могучим плечом разрезал толпу. Ему пришло в голову, что годы рабства вовсе не обернулись для него чередой несчастий. Многое здесь было ему чуждо, он так и не сумел привыкнуть к зрелищу жуткой нищеты. Но если бы он обрел свободу и при этом не потерял Мару, он бы, пожалуй, обосновался в этом странном мире. Жизнь научила его шире смотреть на вещи. Ему, младшему сыну в семье, возвращение в Занн не сулило будущего. А здесь, в Цурануани, жизнь была полна причудливых неожиданностей.
      Целиком погруженный в эти размышления, Кевин даже не стал спорить, когда по прибытии их небольшой свиты в городской особняк Акомы домоправитель велел ему выгружать сундуки и таскать их наверх, в господские покои.
      * * *
      После полудня жара пошла на убыль. Приняв освежающую ванну, Мара готовилась к встрече с правителем Джинеко. Кевин отговорился тем, что во время церемонии не сможет удержаться от смеха. Но властительница понимала, что мидкемийцу куда интереснее побродить с домоправителем по диковинным базарам Священного Города, нежели выслушивать ее обмен чопорными приветствиями и завуалированными колкостями с каким-то недорослем, да еще оплакивающим родного отца. Мара проявила снисхождение и позволила Кевину остаться, а вместо него взяла с собой Аракаси, предусмотрительно обряженного в ливрею слуги. Джинеко были слишком мелкой сошкой, чтобы стоило засылать к ним агентов, поэтому мастер тайного знания решил самолично разведать обстановку в доме и посплетничать со слугами.
      Паланкин двинулся в путь, сопровождаемый двумя десятками воинов: их число призвано было показать властителю Джинеко, что его принимают всерьез. Чтобы избежать толпы и тем самым ускорить путь, процессия обошла стороной центральные улицы.
      Маре всегда нравились окраины Священного Города. Здесь тянулись ряды цветущих деревьев, а от булыжных мостовых веяло прохладой. Деревянные ворота и узорные ограды прятались под вьющейся лозой. Хотя Кентосани, как и Сулан-Ку, был речным портом, имперский указ запрещал держать в городской черте красильни, кожевенные мастерские и другие промыслы, загрязняющие воздух и землю. Поодаль от загонов, окружавших арену, и шумных базаров, подступающих вплотную к гавани, воздух всегда был напоен ароматом цветов и благовонных курений, особенно на закате, когда во всех храмах возносились вечерние молитвы.
      Вот процессия ступила на одну из широких площадей. Наслаждаясь покоем, Мара не сразу заметила, что Аракаси почему-то замедлил шаг.
      Она огляделась вокруг. Ей в глаза бросилась золоченая арка, опирающаяся на две отполированные до блеска колонны. Это были врата посланий, такие во множестве воздвигались по всему городу, чтобы доносить до народа слово Света Небес, обычно духовного содержания, начертанное мелом на золотом фоне. Сегодня по непонятной причине у ворот стоял караул Имперских Белых. При ближайшем рассмотрении оказалось, что за их спинами трудятся двое мастеровых, они подправляли арку, поврежденную во время прошлогодних беспорядков. Даже то малое количество позолоты, что было в их распоряжении, могло привлечь грабителей. Казалось, караул призван охранять ремесленников, но от наметанного взгляда Аракаси не укрылись трое в темных хламидах: они прикрепляли к арке свиток, распрямившийся под тяжестью имперских печатей и лент. Мара озадаченно нахмурилась. С каких это пор Всемогущие из Ассамблеи стали обременять себя такими будничными обязанностями?
      - Это какой-то указ, - подумал вслух Аракаси. - С твоего позволения, госпожа, я бы хотел с ним ознакомиться.
      Мара кивнула, вмиг забыв о красотах Кентосани. Имперские указы издавались крайне редко, а этот вдобавок прикрепляли к вратам сами Всемогущие. Значит, не зря ходили слухи, что нынешний император отличается от своих предшественников, которые взирали на мир с недосягаемых высот. Новый Свет Небес, Ичиндар, не только вмещался в игру, но и нарушил ее правила.
      Ловко проскользнув меж двух булочников с коробами через плечо, к паланкину вернулся Аракаси.
      - Госпожа, Всемогущие извещают Империю об изгнании Миламбера из Ассамблеи. Далее сказано, что рабы, освобожденные им на арене, по закону будут и впредь считаться свободными, но это не может служить прецедентом. Своим императорским указом и волею небес Ичиндар провозглашает, что все, кто носит серые одежды, навечно останутся рабами - во имя блага Империи, во имя общественного спокойствия, во имя богов.
      Выражение лица Мары не изменилось, но день для нее померк, на сердце легла гнетущая тяжесть. Подав знак носильщикам продолжать путь, она задернула занавески, желая уединения. Она не знала, как расскажет об этом Кевину, который успел загореться надеждой от одной ее необдуманной фразы.
      До недавнего времени госпожа не придавала особого значения его статусу. Находясь в собственности Акомы, невольник мог рассчитывать на кров, пропитание и даже какой-то престиж в силу принадлежности славному роду. Получив свободу, он бы стал ничтожеством даже в глазах последнего нищего. Любой цурани мог бы плюнуть ему в лицо, не опасаясь возмездия. При всей своей любви к мидкемийцу Мара не могла до конца понять его гордость, не имеющую ничего общего с цуранской честью. Ведь рабу в ее доме жилось куда спокойнее, чем свободному одиночке без роду без племени. Это мог бы подтвердить любой, кто бывал в джамарской гавани и видел там отщепенца-турила или отбившегося от своих коротышку-кочевника из Дустари.
      Но все же приходилось признать: Кевин никогда не смирится с неволей, рано или поздно их ждет разлука. Ночь Окровавленных Мечей показала, что он воин, он заслуживал свободы и мог постоять за свою честь. С той поры Мару уже не радовала мысль, что Кевин принадлежит ей на правах собственности. Она сумела многое понять: и мидкемийские правила поведения, пусть даже несовместимые с цуранскими обычаями, и его собственное понятие порядочности.
      Теперь и она прониклась убеждением, что варвар ничуть не опозорил свое имя, когда отдался живьем в руки врага, а затем скрыл фамильный титул, чтобы избежать казни.
      Понимая, что все ее благие намерения перечеркнуты раз и навсегда, Мара так и не смогла избавиться от мрачных раздумий. На протяжении своего визита к Джинеко она соблюдала все требования протокола, но впоследствии не могла воспроизвести ни слова из разговора с молодым правителем и даже не запомнила, как он выглядит. Если Аракаси и заметил, что с ней творится неладное, то не подал виду. Когда процессия приблизилась к особняку Акомы, он умело помог госпоже выбраться из паланкина, словно всю жизнь только этим и занимался, а потом растворился в темноте.
      Мара приказала подать легкий ужин и впервые за долгое время не позвала к себе Кевина. Едва притронувшись к кушаньям, она рассеянно глядела в окно. Из кухни доносился смех: Кевин громогласно рассказывал какую-то смешную историю про птицелова, услышанную на базаре. Он был в ударе и мог бы дать сто очков вперед любому бродячему лицедею.
      Но для Мары этот смех звучал укором. Она со вздохом отодвинула тарелку и пожелала выпить вина. В памяти снова и снова всплывали вопросы, которые она задала магу Фумите - и не получила ответа. Ей вспоминалась его холодность, в какой-то момент властительница даже заподозрила, что новый указ о пожизненном рабстве спровоцирован ее расспросами.
      Как знать - возможно, если бы она построила ту беседу более тонко, у Кевина еще оставалась бы надежда обрести свободу. Жестом приказав слугам убрать со стола, Мара поспешила лечь в постель, а когда в опочивальню вошел Кевин, притворилась спящей. Даже ласковые прикосновения не могли отвлечь ее от безрадостных мыслей. Она едва удержалась, чтобы не открыть ему правду. Всю ночь она лежала без сна, пытаясь подобрать нужные слова. Но время шло, а решение так и не находилось.
      При слабом свете фонаря Мара вглядывалась в профиль Кевина. Шрам, оставшийся после побоища на невольничьем рынке, с годами почти разгладился. Во сне мужественное лицо дышало покоем. Устыдившись недостойной сентиментальности, Мара повернулась на другой бок и уставилась в стену, но помимо воли тут же повернулась обратно, чтобы еще раз увидеть его профиль. Закусив губу, она с трудом сдерживала рыдания.
      На рассвете ей стало совсем невмоготу. Она поднялась раньше Кевина, жалкая и замерзшая. Когда он встал, Мара, уже одетая и слегка приободрившаяся после утренней ванны, скрыла свои переживания под маской деловитости.
      - У меня на сегодняшнее утро намечены важные дела. - Она отвернулась, чтобы горничная успела наложить тени на ее припухшие веки. - Можешь пойти со мной, можешь отправляться на базар - решай сам.
      Удивленный такой сухостью, Кевин застыл, не успев как следует потянуться. Мара спиной почувствовала его взгляд.
      - Разумеется, я с тобой. А птицеловы пускай пока подождут.
      Мара почувствовала, что Кевин ни за что не станет ссориться. Ей оставалось лишь проклинать себя за мягкотелость - варвар забрал над ней небывалую власть.
      Кевин встал и обнял ее за плечи.
      - Ты моя самая любимая птичка во всей Империи, - прошептал он. - Такая прекрасная, такая ласковая, от твоего голоска сердце переполняется радостью.
      Он отступил на шаг, разглядывая Мару с шутливым восхищением. У одной из служанок вырвался неподобающий смешок. Если Кевин и заметил холодную неподвижность госпожи, он приписал это боязни испортить прическу.
      Как же он сразу не понял, что на голове Мары неспроста сооружается эта вычурная прическа? Уже по одной ее высоте любой цурани мог бы безошибочно определить: женщина намерена произвести впечатление. Потребовалось множество тонких нефритовых шпилек, усеянных бриллиантами, чтобы удержать это затейливое чудо, увенчанное тиарой из легких перьев и жемчуга.
      - Не иначе как мы отправляемся в Имперский дворец?
      Оторвав наконец взгляд от Мары, Кевин увидел рядом с воинами неприметного Аракаси, переодетого конторщиком. Сотник, поставленный во главе эскорта, был облачен в парадные доспехи и новый плюмаж. Его копье и шлем обвивали шелковые ленты - он явно приготовился не к длительному маршу и уж тем более не к боевой схватке. Такая помпезность что-нибудь да значила.
      - Мы отправляемся к одному из высших сановников, - сухо уточнила Мара.
      Аракаси помог ей зайти в паланкин. Эту обязанность он выполнял безупречно, не в пример рабу, который преуспел в искусстве владения оружием, но не отличался изысканностью манер - он терялся при виде сандалий на высоких подошвах, многослойных пелерин и накидок, а также драгоценной диадемы, которая в десятки раз превосходила стоимостью любую монаршую корону в Королевстве Островов.
      - Ты похожа на свадебный торт, - отметил Кевин. - Видно, этот сановник важный гусь?
      Только теперь ему удалось снискать улыбку властительницы - хотя и едва заметную под густым слоем тайзовой пудры.
      - Сам он считает именно так. А насколько это соответствует действительности - не играет роли, если идешь к нему с прошением.
      Стараясь не помять наряд, Мара осторожно уселась на подушки.
      - Задерни полог, - обратилась она к Аракаси.
      Носильщики подняли шесты паланкина, и Кевин, так ничего и не поняв, пристроился сбоку. Он решил, что Мара отгородилась занавесками от любопытных глаз, да еще от дорожной пыли. Всю дорогу у него сохранялось жизнерадостное расположение духа, которое не испортили даже нудные расшаркивания перед охраной и привратниками. Он уже привык к тому, что в Империи любая мелочь обставлялась долгой, чопорной церемонией. Оказывается, в этом был определенный смысл. Ни к одному чиновнику, даже самому мелкому, не мог попасть проситель более низкого сословия. Властителей и их жен не мог застать врасплох случайный гость. Все совершалось строго в назначенный срок, в соответствии с иерархией, и для каждого случая предусматривались особые одежды, ритуалы и угощения.
      Вот и хранитель Имперской печати тоже был полностью готов к приему Мары со свитой, когда его секретарь открыл дверь в приемную. После ухода предыдущего посетителя были тщательно взбиты подушки, заменены подносы с фруктами и напитками, а сам чинуша, самодовольный толстяк в мантии с тяжелым воротом и имперским нагрудным знаком, напустил на себя властный вид.
      Его рот едва угадывался в складках жира, переходящих в тройной подбородок, бегающие глазки, как нетрудно было заметить, сразу оценили стоимость акомских драгоценностей. Судя по целому вороху листьев кельджира в корзине для бумаг, хранитель печати был сладкоежкой. От постоянного употребления тянучек из сока этого растения его зубы и язык окрасились в оранжевый цвет.
      По причине непомерной толщины и столь же непомерного самомнения чиновник не утруждал себя низкими поклонами.
      В приемной стоял запах пота и старого воска, из чего Кевин заключил, что все ставни тут закрыты наглухо. Держа в руках ларец с дорожным письменным прибором, доверенный ему Анасати, мидкемиец приготовился к томительному ожиданию. Тем временем вельможа, выслушивая традиционную приветственную речь, успел выдвинуть ящик стола и развернуть тянучку из кельджира. Даже самые обыденные движения у него превращались в священнодействие. Сунув липкий шарик за щеку, он смачно причмокнул и снизошел до ответа.
      - Я в добром здравии. - Он дважды прокашлялся, причем весьма многозначительно. - А ты, госпожа Мара... - Он пососал тянучку, помедлил и договорил:
      - В добром ли ты здравии?
      Мара склонила голову.
      Вельможа переменил позу, отчего под ним жалобно заскрипели половицы, и перегнал конфету за другую щеку.
      - Что привело тебя ко мне в канцелярию, госпожа Мара?
      Кевин услышал ее приглушенный голос, но не понял ни единого слова.
      Зато хранитель вдруг перестал причмокивать. Он снова прокашлялся - на этот раз троекратно, забарабанил пальцами по колену и нахмурился так, что брови сошлись на переносице.
      - Это... это весьма необычная просьба, госпожа Мара.
      Последовало короткое пояснение, и Кевин уловил одно название: Мидкемия. Он весь обратился в слух, но разобрал лишь заключительную фразу, которую госпожа произнесла внятно и отчетливо:
      - Таков уж мой каприз. - Она повела плечом, пустив в ход всю свою кокетливую женственность. - Мне это было бы приятно.
      Хранитель Имперской печати заерзал на подушках, все так же хмурясь.
      Мара что-то добавила.
      - Я и сам знаю, что прохода через Бездну больше нет! - рявкнул вельможа и впился зубами в тянучку. - Какой тебе будет прок от моего разрешения? Все это странно. Право, очень странно. - В очередной раз прочистив горло, он повторил:
      - Весьма и весьма странно.
      Кевин поймал себя на том, что весь подался вперед. Однако ему, рабу, было непозволительно прислушиваться к разговору господ.
      Мара снова заговорила, да так тихо, что Кевин чуть не лопнул с досады.
      Хранитель в замешательстве поскреб подбородок:
      - Есть ли у меня такое право?
      - Это записано в законе, - быстро ответила Мара и жестом подозвала к себе Аракаси, тот остановился у нее за плечом и смиренно склонил голову. Мой конторщик сочтет за честь дать необходимые пояснения.
      Хранитель Имперской печати расправился с тянучкой и забеспокоился еще сильнее, но все же махнул рукой, чтобы Аракаси - которому было оказано не больше уважения, чем какому-нибудь презренному рабу, - зачитал нужную статью.
      Мастер тайного знания извлек из складок плаща какой-то свиток, развязал ленту и проворно развернул документ, который оказался копией одной статьи из свода законов. В ней говорилось, что хранитель Имперской печати имеет право по своему усмотрению регулировать права гильдий, а также облагать налогом ограниченный перечень мелких товаров и услуг без санкции Имперского Совета.
      - Ну что ж, - произнес сановник, уселся поудобнее и принялся разворачивать следующую тянучку. - То, о чем ты ходатайствуешь, бесспорно относится к категории мелких услуг, какие не рассматриваются в Совете. Однако, насколько можно судить, ни одно должностное лицо моего ранга на протяжении многих столетий не оказывало услуг личного свойства.
      - Высокочтимый повелитель, - осмелился заметить Аракаси, - на протяжении этих столетий закон оставался неизменным. - Он с поклоном отступил назад и остановился рядом с Кевином, ясно показывая, что ему вот-вот потребуются письменные принадлежности для составления документа.
      - О чем она просит? - едва слышно спросил его Кевин.
      Аракаси только метнул на мидкемийца уничтожающий взгляд, а Мара вновь неразборчиво заговорила с чиновником. Тот еще более забеспокоился.
      Кевин заключил, что хранитель Имперской печати свято блюдет букву закона. Таких крючкотворов в любой стране хоть пруд пруди, этот уже приготовился отказать Маре в ее просьбе - не потому, что она предъявляла непомерные требования, а единственно потому, что ходатайство выходило за рамки привычной рутины.
      Аракаси застыл в ожидании неминуемого отказа. Кевин с напускным равнодушием уставился в пол и шепнул, чтобы его слышал только мастер тайного знания:
      - Подскажи Маре: пусть даст ему на лапу.
      Если что-то и выдало удивление Аракаси, так только мимолетная пауза.
      - Попробую, - выдохнул он в ответ. - Видно, у вас в Мидкемии взятки обычное дело.
      Кевин утвердительно прикрыл глаза:
      - Не без этого. Он как пить дать положил глаз на ее драгоценности.
      Последних его слов Аракаси уже не слышал. Он шагнул вперед и, почтительно тронув Мару за локоть, быстро шепнул что-то ей на ухо, пока хранитель печати в задумчивости смаковал любимое лакомство.
      Мара все схватывала на лету. Не дожидаясь, пока толстяк раскроет рот, она заговорила:
      - Высокочтимый хранитель, я понимаю, что мое ходатайство потребует от тебя дополнительных усилий - разумеется, в рамках закона и твоих полномочий. Если ты любезно согласишься пойти мне навстречу, я обязуюсь возместить затраты твоего драгоценного времени. Полагаю, сотня железных центориев и три крупных изумруда хоть как-то компенсируют кропотливую работу по оформлению документа.
      Хранитель Имперской печати чуть не подавился тянучкой и выпучил глаза:
      - Госпожа, ты весьма великодушна.
      Ему хотелось поскорее замять эту часть беседы: на самом-то деле просьба Мары была сущей безделицей. Он честно предупредил, что проход между Мидкемией и Келеваном закрыт. Но если капризной властительнице пришла в голову какая-то блажь, не мог же он обременять императора и Высший Совет рассмотрением ее ходатайства. Успокоив себя такими рассуждениями и предвидя солидный куш, сановник подозвал Аракаси.
      - Решать такие дела - моя прямая обязанность. Однако я приму ваши дары... чтобы пожертвовать их какому-нибудь храму. - Тут он расплылся в улыбке. - По зрелом размышлении я пришел к выводу, что ты правильно истолковал статью закона. Подай чернила и пергамент, мы без проволочек составим договор.
      Имперские документы всегда отличались многословием. Кевин переминался с ноги на ногу, маясь от духоты. Аракаси и хранитель печати занудливо, хотя и беззлобно спорили по поводу каждой фразы. Рабы приносили то разноцветный воск, то горелки, то катушки лент. Прошел не один час, прежде чем договор был составлен по всей форме и скреплен Имперской печатью. Потом пришлось ждать, пока высохнут чернила. Тем временем одного из воинов отправили в особняк Акомы за сотней монет и драгоценными камнями. В ожидании его возвращения сановник беспрестанно жевал кельджир и с полным ртом разглагольствовал об ухудшении качества крашеных перьев. Недавно он купил синий выходной камзол, который тут же рассыпался в прах.
      - После беспорядков торговцы совсем потеряли совесть, - сетовал он, наблюдая, как его секретарь перевязывает свиток лентами имперских цветов. Так и норовят всучить залежалый товар. Сегодня трещит по швам наша одежда, а завтра та же участь постигнет Империю.
      - Пока на страже порядка стоит Ассамблея магов, этого можно не опасаться, - вставил Аракаси и поспешил прибрать к рукам готовый свиток.
      После этого к Кевину вернулся ларец, куда вместе с письменными принадлежностями уместился и заветный пергамент. Мара поклонилась и в сопровождении свиты направилась к дверям. Не дожидаясь ухода посетителей, хранитель печати напустился на слугу:
      - Почему в коробке пусто? Или прикажешь мне самому ходить за кельджиром? Кругом бездельники! Красильщики халтурят, купцы сбывают всякую заваль, и даже мои личные слуги отлынивают от дела! Нигде нет порядка, и во всей Империи это никого не заботит, кроме меня!
      После посещения Имперской канцелярии Мара не стала задерживаться в Кентосани. Тем же вечером барка Акомы отбыла в обратный путь. Как обычно бывало во время путешествий по реке, Мара не выходила из палубного шатра. Она подолгу совещалась о чем-то с Аракаси или изучала доклады, полученные от приказчиков в Священном Городе. Все остальное время властительница задумчиво смотрела на воду, не обращая внимания на встречные суда.
      Кевин коротал время, перешучиваясь с гребцами или обыгрывая в кости свободных от караула воинов. Будучи рабом, он не имел права забирать себе выигрыш, что вполне устраивало остальных, которые твердили, что ему помогает нечистая сила.
      Барка прибыла в Сулан-Ку без приключений. Сундуки с вещами были отправлены на хранение до погрузки на попутный караван, а госпожа пересела в паланкин. Она пообедала в лучшей придорожной таверне и возвращалась домой уже в темноте, воинам приходилось освещать путь факелами.
      После короткого пребывания в Кентосани все складывалось таким образом, что Кевин ни разу не смог остаться наедине с госпожой. Поначалу он не придал этому особого значения. Властительнице и прежде случалось уходить с головой в дела Акомы. Это было даже на руку непокорному мидкемийцу. Ему иногда хотелось побыть в одиночестве или отвести душу в мужской компании. Но сейчас им овладело любопытство: ведь до сих пор он так и не узнал, с каким прошением Мара обращалась к хранителю Имперской печати. Пергаментный свиток, закреплявший за ней какие-то права, хранился под замком в ларце с документами, который Мара взяла с собой в паланкин и поставила в ногах.
      Айяки с радостным воплем бросился Кевину на шею, и тот не успел проследить, куда делся заветный ларец. Но, видимо, Мара первым делом приказала унести его в надежное место, а уж потом стала отчитывать нянюшек за то, что ребенок так поздно не спит. Когда Кевин спохватился, было уже поздно. Носильщики быстро ушли к себе в барак, а Джайкен, как назло, куда-то запропастился. Мара уселась пить чоку с Накойей, чтобы узнать у нее последние новости. Понимая, что от Аракаси не добьешься ничего путного, Кевин набрался терпения и стал поджидать госпожу в спальне. Она пришла только через час, падая с ног от усталости.
      Как только Кевин ее обнял, ему стало ясно: произошло что-то неладное. Улыбка Мары была вымученной, губы оставались холодными. Не успел он и слова сказать, как госпожа хлопнула в ладоши и приказала принести ванну. Потом они воспарили к вершинам страсти, и Кевин забыл обо всем на свете. Когда они спустились с небес на землю, мидкемиец почувствовал, что женщина, которую он держит в объятиях, до сих пор пребывает в странном оцепенении. Мысленно вернувшись назад, он осознал, что их любовное соединение было вопреки обыкновению торопливым и однообразным, более того, Мара отвечала на его ласки с какой-то тайной обреченностью.
      Он высвободил руку и бережно отвел с ее лица прядь волос.
      - Что случилось?
      Мара повернулась на бок, чтобы видеть профиль Кевина, и заученно ответила:
      - Дорога была слишком утомительной.
      Кевин снова привлек ее к себе:
      - Ты же знаешь, как я тебя люблю.
      Она уткнулась ему в плечо и промолчала.
      - Зачем ты от меня таишься? - мягко упрекнул он. - Признайся, за что ты дала взятку хранителю печати?
      Ответ Мары прозвучал с неожиданной резкостью:
      - Почему я должна тебе во всем признаваться?
      - Как это почему? - Кевин даже привстал от растерянности. - Неужели я для тебя ничего не значу?
      - Ты очень много для меня значишь, - вырвалось у Мары. - Ты для меня все.
      - Тогда скажи, что за документ ты получила в Кентосани. Я знаю, это как-то связано с Мидкемией.
      - От Аракаси ты не мог этого узнать, - заметила Мара с прежней резкостью в голосе.
      - Конечно нет. Я подслушал.
      Это беззастенчивое признание вызвало у нее вспышку гнева.
      - Содержание документа будет известно только мне и моему мастеру тайного знания. Так я решила.
      Окончательно убедившись, что у Мары есть какая-то тайна, которая может обернуться бедой для его соотечественников, Кевин проявил настойчивость:
      - Ты же сказала, я для тебя кое-что значу.
      Ответа не было. При свете луны он заметил, как окаменело лицо Мары. Не догадываясь, что ее раздирают внутренние противоречия, Кевин потянулся к ней:
      - Неужели после стольких лет близости мы перестали друг другу доверять? Мара, если ты чего-то боишься, зачем держать это в себе?
      Она отпрянула. У Кевина перехватило дыхание от обиды и неожиданности.
      - Чего мне бояться?
      По ее ледяному тону никак нельзя было догадаться, что вопрос мидкемийца задел ее за живое. Она и вправду боялась - что Кевин забрал над ней слишком сильную власть, что из-за него она перестала разбираться в своих чувствах. Сухо, даже враждебно она произнесла то единственное, что могло воздвигнуть между ними стену:
      - Ты раб. Рабу не пристало рассуждать, боюсь я или не боюсь.
      Кевин взвился:
      - Вот как? Просто раб, что-то вроде скотины? - Покачав головой, он сделал над собой усилие, стараясь говорить спокойно. - А я-то думал, что после похода в Дустари, после известной тебе ночи в Кентосани ты увидишь во мне нечто большее. - Кевина затрясло, но он собрал в кулак всю свою волю, чтобы, совсем по-цурански, скрыть обуревавшие его чувства. - Ради тебя, госпожа, я убивал людей. В отличие от вас мои земляки не совершают убийства почем зря.
      У Мары защемило сердце. Чтобы не разрыдаться, она напустила на себя еще большую суровость, словно рядом с ней был не возлюбленный, а заклятый враг:
      - Не заносись. Ты забываешь, что рабу, взявшему в руки оружие, полагается смертная казнь. А ты - раб, точно такой же, как все остальные. Чтобы получше это усвоить, ты сейчас же уйдешь из моей спальни и проведешь остаток ночи в невольничьей хижине, вместе со своими хвалеными земляками.
      Кевин был так потрясен, что не сразу понял весь смысл этих слов.
      - Прочь! - бросила Мара, будто вынесла окончательный приговор. - Я приказываю!
      Даже охваченный яростью, Кевин сохранял выдержку. Поднявшись с постели, он взял с сундука штаны, но не торопился их надевать. Обнаженный, высокий, он горделиво расправил плечи и ответил:
      - Я едва не предал своих друзей, когда стал делить ложе с их угнетательницей. Пусть они варвары и рабы, но они знают цену верности. Счастливо оставаться, - закончил он, резко повернулся и ушел, не поклонившись.
      Мара долго сидела в неподвижности. Когда у нее из глаз наконец хлынули слезы, Кевин уже тихонько стучался в окно хижины, где ночевал Патрик.
      - Кев? - удивленно спросил сонный голос. - Ты ли это, братишка?
      Только переступив через порог, Кевин вспомнил, что в невольничьих хижинах нет светильников. Он наклонился, выбирая место, а потом осторожно сел на сырой земляной пол.
      - Мать честная, - пробормотал Патрик, не вставая с убогой циновки, служившей ему и постелью, и столом, и стулом, - и впрямь ты. Принесла же тебя нелегкая среди ночи! Или забыл, что нас затемно выгоняют на поля?
      В голосе земляка Кевин услышал больше, чем простой упрек. Однако он только что пережил одну ссору и решил во что бы то ни стало избежать второй:
      - Что-то неладно, дружище?
      Патрик тяжело вздохнул:
      - Хуже некуда. Может, и правильно, что ты решил не ждать до утра. Слыхал про Джейка и Дугласа?
      Кевин затаил дыхание:
      - А что такое?
      - Их повесили за побег! - Патрик подался вперед и горестно продолжал:
      - Проезжал тут один торговец, рассказывал про императорский указ. Кабы ты был рядом, ты бы их удержал. Господи, как я только их не отговаривал! Они для виду кивали, а как настала ночь - их и след простыл. Кейок, старый пес, как почуял, что кто-нибудь из наших ударится в бега. Расставил повсюду засады, вот ребята и попались. Тут их и вздернули, еще до рассвета.
      Кевина больно ужалило в ногу какое-то насекомое. Он его прихлопнул, вложив в этот удар всю свою горькую досаду. Пытаясь осмыслить услышанное, он спросил:
      - Говоришь, вам рассказали про императорский указ? Это что за штука?
      - Неужто не знаешь? - Патрик недоверчиво хмыкнул. - Как же так? Разгуливал по Священному Городу в компании с благородными - и все без толку?
      - Сделай одолжение, объясни по-человечески. - Кевин начал терять терпение. - Я действительно ничего не знаю.
      Патрик поскреб болячку на колене:
      - Похоже, ты не врешь. Да и то сказать, для этих недомерков что рабы, что скотина - все одно.
      - Черт тебя раздери, Патрик! Если в этом указе говорится о рабах рассказывай, не тяни.
      - Ну, слушай. - Патрик провел рукой по лысине. - Когда маг-мидкемиец Миламбер его зовут - прямо на арене освободил рабов, ему это даром не прошло. Перво-наперво вышвырнули его из Ассамблеи магов: дескать, плохо служил Империи, потому как он здесь чужой. Теперь, того и гляди, приговорят его к виселице. Император своей рукой написал указ: мол, ни один раб больше никогда не будет отпущен на свободу. А ты-то наобещал нам с три короба, братишка. Эти бедолаги, Джейк и Дуглас, терпели сколько могли. У остальных тоже терпение на исходе. - Помолчав, он добавил:
      - Знал бы ты, как ребят подкосила эта весть. Сдается мне, они и не надеялись отсюда вырваться. Просто искали смерти. Сколько лет мы все мечтали, что когда-нибудь вернемся домой. Да видно, придется до скончания века...