Руки Джиро замерли на шелковой подушке.
      - У отца было одно счастливое качество: он неизменно видел события в желаемом свете. Почему-то он считал Мару очень умной и по этой причине ее высоко ценил. Тебе, должно быть, это хорошо известно: ведь ты и сам добился нынешнего положения благодаря тому же свойству моего отца. - Советник поклонился, хотя слова хозяина прозвучали весьма сомнительной похвалой. Джиро в задумчивости теребил узорчатый пояс. - Мара хочет втереться к нам в доверие. Зачем?
      Чимака ответил, тщательно взвешивая каждое слово:
      - Рассуждая беспристрастно, мой господин, нужно прежде всего отметить: Мара дает понять, что между вашими семьями нет серьезных причин для вражды. Она готовит почву для взаимовыгодных переговоров.
      Джиро даже подскочил, забыв о напускном безразличии:
      - Как это нет серьезных причин для вражды? Разве гибель моего брата не серьезная причина?
      Покрывшись холодным потом, Чимака с величайшей осторожностью опустил свиток на стол. Уж он-то должен был знать, что не гибель Бантокапи породила застарелую ненависть. Братья не ладили между собой с самого детства: Бантокапи, более сильный, жестоко третировал Джиро. Вдобавок Мара выбрала себе в мужья именно Бантокапи - этого Джиро не мог ей простить, хотя властительница Акомы руководствовалась в своем выборе недостатками, а не достоинствами. Она отвергла более умного из братьев, отдав предпочтение недалекому Бантокапи, чтобы вертеть мужем в угоду собственным амбициям. Но разве это имело хоть какое-то значение для того, кто с детства страдал от превосходства родного брата? Пусть Бантокапи уже не было в живых, пусть Джиро стал наследником имени Анасати - раны детства все еще кровоточили. Джиро вечно оказывался вторым: по общественному положению - после старшего брата Халеско, а по телесной силе - после нескладного драчуна Бантокапи.
      Чимака не осмелился спорить. В отличие от покойного отца молодой правитель думал только о самоутверждении и забывал о хитросплетениях Игры Совета.
      - О, разумеется, мой господин, эта трагедия никогда не изгладится из нашей памяти. Прости меня за неосторожные слова: я имел в виду букву закона, а не родственные узы. Твой брат, надев мантию властителя Акомы, тем самым утратил принадлежность к роду Анасати. Строго говоря, его смерть не нанесла ущерба престижу твоего рода: получилось, что Мара подстроила гибель главы своего собственного дома. Еще раз прошу прощения за нечаянную дерзость.
      Джиро ничего не оставалось, как проглотить раздражение. Первый советник снова вышел сухим из воды. Подчас его изворотливость переходила все границы. Что из того, что его должность требовала именно такого склада ума? Однако досада молодого правителя лишь на короткое мгновение вырвалась наружу:
      - Ты по-своему хитер, Чимака. Но сдается мне, что ты больше озабочен удовлетворением собственного тщеславия, нежели возвышением дома Анасати.
      Этот упрек граничил с обвинением в предательстве. Чимака даже забеспокоился.
      - Все мои помыслы направлены только на возвышение дома Анасати, хозяин. - Дойдя до опасной черты, он счел за лучшее переменить тему. Будем ли мы писать ответ Маре, мой повелитель?
      Джиро небрежно кивнул:
      - Сообрази что-нибудь сам... Пусть имеет в виду, что я скорее задеру ей юбку и спалю усадьбу, чем соглашусь... Нет, этого не пиши. - Властитель вовремя спохватился, хотя и не без отвращения. Всем тонкостям политической игры он предпочел бы неприкрытое выражение своих уязвленных чувств. Впрочем, поблагодари Мару за соболезнования. А Потом добавь, что из уважения к памяти отца я возьму на себя сохранение его обязательств. Пока жив мой племянник, я не стану враждовать с Акомой. - Немного поразмыслив, Джиро продолжил со злобной усмешкой:
      - Однако дай ей понять: для меня, в отличие от отца, жизнь Айяки не представляет особой ценности. Если моему племяннику будет грозить опасность, он не найдет защиты у воинов Анасати.
      - Я подберу подобающие слова, мой господин, - с поклоном заверил Чимака.
      Отпустив советника, Джиро поспешил вернуться в библиотеку. Среди богатого собрания свитков он чувствовал себя увереннее, чем в политических лабиринтах.
      Между тем первый советник дома Анасати удалился к себе в клетушку. За колченогим столом уже сидел счетовод, корпевший над грифельными дощечками. На другом столе, придвинутом вплотную к спальной циновке, лежали бумаги, рассортированные по трем стопкам: расписки, текущие счета и срочные донесения.
      Внимание Чимаки привлекло верхнее письмо в последней стопке. Он дважды пробежал глазами скупые строки и удовлетворенно хохотнул.
      - Ага! Наконец-то тайное стало явным! - Повернувшись к счетоводу (который, несмотря на молодость, успел стать доверенным помощником первого советника благодаря своему усердию), Чимака пояснил:
      - Мару из Акомы словно хранит сама судьба. Теперь мы знаем, в чем причина такого везения.
      Счетовод близоруко сощурился:
      - И в чем же, господин?
      Чимака опустился на любимую подушку, протертую почти до дыр.
      - Мой человек в Сулан-Ку заметил, как приказчик, состоящий на службе у Минванаби, тайком сунул записку одному из слуг Акомы. Какой отсюда вывод?
      Счетовод тупо моргал глазами. Сложные расчеты давались ему легче, чем простые рассуждения.
      - Неужели шпион?
      - И скорее всего не один. - Оказавшись в своей стихии, Чимака назидательно поднял палец. - Стало быть, не мне одному удалось внедрить соглядатая в дом Минванаби.
      Воспоминание было не из приятных, поскольку опытная куртизанка, подосланная к Джингу, в конечном счете испортила все дело. Она сыграла роковую роль в судьбе властителя Джингу, - впрочем, первого советника это не смутило. В отличие от своего хозяина, который люто ненавидел Мару, Чимака рассматривал Игру Совета как обычную забаву, разве что более хитроумную и менее предсказуемую, чем любая другая. К примеру, в настоящее время следовало остерегаться Минванаби. Ведь во всей Империи не было человека опаснее, чем Тасайо, который был наделен не только властью, но и дьявольским умом.
      Взяв кисточку и чистый пергамент, Чимака приступил к делу. Он выводил каллиграфические строчки не хуже писца: "Нам противостоит незаурядный игрок, точнее - двое, ибо наш повелитель горит желанием расправиться и с Марой из Акомы, и с Тасайо из Минванаби. Будем действовать по обстоятельствам. Я прикажу своему человеку в Сулан-Ку не спускать глаз с этого приказчика, чтобы выследить, через кого Мара получает донесения. Немного подумав, он продолжил:
      - Наш молодой хозяин повелел разыграть партию на троих. Приложим к этому все свои старания. Чем труднее игра, тем дороже победа".
      Тут он заговорил вслух, обращаясь не то к себе самому, не то к своему осведомителю Каваи:
      - Видят боги, семья Анасати завоевала прочное положение в Империи отнюдь не потому, что Текума отличался какими-то особыми талантами. Если бы Джиро по примеру отца предоставил мне свободу действий... - Эта мысль так и осталась незаконченной.
      Счетовод благоразумно промолчал. До его ушей и прежде доносились такие тирады, но он не вникал в их суть. В его скромном положении следовало знать свое место и держать язык за зубами. Да это и к лучшему: временами ему казалось, будто первый советник нелестно отзывается о властителе. Молодой помощник всегда говорил себе, что ему это просто послышалось. И впрямь, разве мог бы вероломный человек возвыситься до такого ранга?
      Закончив послание, Чимака сказал:
      - Теперь можно написать и госпоже Маре. Пусть до поры до времени живет спокойно, не рассчитывая, однако, на нашу дружбу. - С мечтательным вздохом он вполголоса произнес:
      - Вот бы с кем поработать, а?
      И снова помощник счел за лучшее отмолчаться.
      * * *
      Строй воинов в синих доспехах замер у входа в господский дом. Кевин издалека смотрел, как солдаты Шиндзаваи салютуют его госпоже. Их офицер легко взлетел по ступеням и с неотразимым изяществом поклонился властительнице.
      - Ты удостоила нас большой чести, госпожа Мара.
      Кевин с неудовольствием отметил приветливую улыбку Мары и радушие в ее голосе.
      - Хокану, здесь тебе всегда рады.
      Варвар совсем помрачнел. Между тем Мара начала представлять гостю своих приближенных. Рядом с Люджаном стоял новичок.
      - Это Сарик, - указала на него госпожа. Сарик был смуглее своего двоюродного брата и намного шире в плечах, но когда он особым образом склонил голову и поприветствовал прибывших, они с Люджаном оказались похожи как две капли воды.
      В большой мрачности от жары, от приезда гостей и от размолвки с Марой Кевин томился от безделья. Госпожа уединилась с Хокану, а воины Акомы по приказу Люджана сопровождали роту Шиндзаваи в отведенные для отдыха казармы.
      Об этом визите стало известно за неделю. Мара не говорила Кевину ничего определенного, но, по слухам, молодой Шиндзаваи собирался сделать ей предложение, чтобы скрепить политический альянс узами брака.
      Кевин в сердцах сломал ветку кустарника, оборвал бутоны белых цветов и швырнул их под ноги. Сейчас он как никогда досадовал, что не может взять меч и до изнеможения заниматься военными упражнениями. Он спас Маре жизнь, он отличился в бою той кровавой ночью, но в его положении ничто не изменилось. Ему бы не доверили и кухонного ножа. Не один год он жил бок о бок с Марой и ее советниками, но цуранский склад ума ставил традиции превыше чувства, логики и здравого смысла.
      Все-таки Патрика, который одержим мыслью о побеге, можно понять, сказал себе Кевин. Он давно не виделся со своими земляками. Ему стало стыдно: ведь он даже не знал, на каких работах те сейчас заняты. Он с неприязнью подумал, что придется узнавать об этом у надсмотрщика.
      Не выпуская из рук голую ветку, Кевин покинул благодатную тень господского сада и оказался на краю открытого луга. Даже сюда доносился серебристый смех Мары. Кевину хотелось зажать уши. Этот смех преследовал его и тогда, когда он шагал к пастбищу, обнесенному поставленной им и его друзьями изгородью.
      Здесь он нашел Патрика и остальных мидкемийцев, почерневших от загара. Стоя на коленях, они выпалывали сорняки, забивавшие сочную кормовую траву.
      Кевин отбросил прут, перемахнул через изгородь и побежал к своим. Патрик, не поднимая головы, обматывал вокруг ладони грубые стебли и рывком выдергивал их с корнем. Не взглянув на Кевина, он сказал:
      - Я так и знал, что мы сегодня сподобимся тебя повидать.
      Опустившись рядом с ним на колени, Кевин тоже взялся за колючий стебель и дружелюбно спросил:
      - Как ты догадался?
      - Не хватайся за сорняки - руки порежешь, - предостерег Патрик. - А догадаться было нетрудно. Ты о нас вспоминаешь только после ссоры с дамой сердца.
      - Почему ты решил, что у нас вышла ссора? - без улыбки спросил Кевин.
      - Да потому, братишка, что иначе ты бы сюда не пришел. - Патрик смахнул пот со лба. - И кроме того, твоя дама сердца сейчас любезничает с воздыхателем - кто ж этого не знает?
      С другой стороны пастбища раздался окрик. Патрик ссутулился.
      - Надсмотрщик нам спуску не дает, братишка. - Не поднимаясь с колен, он переместился немного в сторону. - Ты заметил, что здесь сорняки не такие, как у нас в Мидкемии?
      Кевин не без усилия вытащил из земли цепкий стебель и рассмотрел широкие листья с лиловыми прожилками, окаймленные оранжевой полосой:
      - Здесь все не такое, как у нас.
      - Не скажи, - возразил Патрик. - Вон те травы точь-в-точь как в наших краях. - Он поднял глаза на Кевина. - Не правда ли, братишка, это странно: так много похожего - и совсем другой мир?
      Кевин все-таки порезал руку.
      - У меня это в голове не укладывается. А люди...
      - Да, в них и есть главная загадка, - перебил его Патрик. - Цурани то кровожадны, как хищники, то безобидны, словно малые дети. Ни дать ни взять - гоблины.
      Кевин вытер кровь о штаны и потянулся за следующим сорняком.
      - Оставь, сдерешь кожу с ладоней. Ты у нас существо нежное, поддразнил Патрик и, понизив голос, заговорил о главном:
      - Мы готовимся уже год, Кевин. Но парни не хотят брать тебя с собой.
      Рубаха Кевина давно промокла от пота. Он глубоко вздохнул.
      - Вы все еще не оставляете надежды на побег?
      Патрик поднял голову:
      - Я солдат, братишка. Не знаю, что лучше: умереть или до скончания века копошиться в грязи, но в любом случае я буду драться.
      Распустив шнуровку у ворота рубахи, Кевин язвительно переспросил:
      - Драться? С кем же, позволь узнать?
      - С любым, кто пустится за нами в погоню. - Патрик с остервенением выдернул сорняк. - С каждым, кто попытается нас остановить.
      Кевин стянул рубаху через голову и сразу почувствовал, как солнце обожгло спину.
      - Я разговаривал со здешними солдатами, которые раньше ходили в серых воинах, а потом присягнули на верность Маре. В горах недолго сгинуть. Тамошний люд перебивается впроголодь.
      Патрик поскреб заросший подбородок:
      - Да мы и тут не жируем. Правда, с тех пор как ты за нас замолвил слово, кормить стали получше, только все равно это не банкет.
      Кевин усмехнулся:
      - Не банкет!.. В последний раз ты прилично поел в вабонской харчевне!
      Но Патрик был не расположен шутить. Поджав губы, он отбросил в сторону грубый стебель, и листья мгновенно увяли под беспощадным цуранским солнцем.
      - Я тебя понимаю, - вздохнул Кевин и снова взялся за прополку, хотя порез на ладони больно саднил. - В прошлом году в Кентосани произошло нечто необъяснимое...
      Патрик сплюнул.
      - Здесь каждый день происходит необъяснимое.
      - Да нет же. - Кевин положил руку ему на плечо. - Не знаю, стоит ли об этом говорить... Это всего лишь предчувствие. Когда на Имперских Играх случились беспорядки...
      - Если ты имеешь в виду мага-варвара, который освободил рабов, то нас это никак не касается. - Патрик передвинулся на следующую плашку.
      - Ты только вдумайся. - Кевин переместился вслед за ним. - В стране, где нет даже слова "освобождение", кто-то дал рабам вольную. До нас дошли слухи, что эти люди осели в Священном Городе, кое-как зарабатывают на жизнь, но считаются свободными гражданами.
      Патрик остолбенел:
      - Если устроить побег и проплыть вверх по реке Гагаджин...
      - Нет. - Кевин сам не ожидал, что его голос прозвучит так резко. Участь беглецов не для нас. Я о другом. Надо повторить то, что однажды кому-то удалось.
      - Да кто тебе позволит взять в руки меч? - с горечью спросил Патрик. Ты сам вдумайся. Вот ты отличился, спас хозяйку, а когда опасность миновала, снова стал рабом.
      Задетый за живое, Кевин сердито дернул за стебель и опять порезался.
      - Открой глаза, - разошелся Патрик. - Здешние коротышки такие же цепкие, как эти сорняки. Им лучше смерть, чем малейшие перемены.
      Кевин встал и расправил плечи.
      - Но Всемогущие не подчиняются закону. Им никто не указ - ни Имперский Стратег, ни даже сам император. Возможно, с оглядкой на мага, освободившего рабов, так же поступит и кто-нибудь из властителей. А беглого раба в любом случае ждет виселица. Если для тебя это все равно что свобода, то уволь.
      Патрик усмехнулся:
      - Ты меня убедил. Что ж, придется повременить. Но до каких пор?
      Кевин решил, что на этом можно остановиться. То, что наговорил ему Патрик, больно задело его самолюбие. Накинув рубаху на плечи, он сгреб в охапку сорняки и понес их в общую кучу возле изгороди. Мидкемийцы отворачивались, когда он проходил мимо. Но и Кевин не смотрел в их сторону. У него в ушах звенел смех Мары.
      Из-за нестерпимой полуденной жары Мара и Хокану перешли из сада в дом и расположились в гостиной, которая использовалась лишь в редких случаях и до сих пор хранила печать незримого присутствия покойной жены властителя Седзу. Слуги подали легкие закуски, опахало из перьев птицы шетра, послушное рукам раба, дарило спасительный ветерок. Хокану успел сменить доспехи на легкую тунику, которая выгодно подчеркивала его прекрасное телосложение. Постоянные военные упражнения добавили его облику мужественности. Пара колец и простое ожерелье из перламутровых раковин были достойным дополнением к одежде, лишенной всякой вычурности. Пригубив вино, Хокану одобрительно кивнул:
      - Редкостный напиток. Твое гостеприимство большая честь для меня, госпожа Мара.
      Властительница поймала на себе его взгляд, но вместо озорной игривости, которую она привыкла видеть в глазах Кевина, во взгляде Хокану угадывалась какая-то глубинная тайна.
      Мара невольно улыбнулась. У нее давно уже сложилось впечатление, что этому воину из семьи Шиндзаваи можно доверять - впечатление особенно непривычное, если принять во внимание бесконечные политические хитрости, столь осложняющие отношения с любым из вельмож ее ранга.
      Тут Мара спохватилась: воззрившись на Хокану, она даже забыла откликнуться на его похвалу. Чтобы скрыть вспыхнувший румянец, ей пришлось тоже сделать глоток из кубка.
      - Я рада, что вино тебе понравилось. Но должна сознаться, что выбор напитков я предоставила своему хадонре. У него безошибочный вкус.
      - Тогда я польщен тем, что он подал лучшее вино из запасов Акомы, спокойно заметил Хокану. Он снова поднял глаза, и было очевидно, что он присматривается не к прическе властительницы и не к покрою ее одежды. С прозорливостью, которая чем-то роднила его с Аракаси, он заговорил о более важном:
      - Ты из тех женщин, которым послан дар ясного видения. Ты знаешь, что я разделяю твое отвращение к птицам в клетках?
      Мара даже засмеялась от удивления:
      - Откуда ты знаешь?..
      Хокану покрутил в руках свой кубок.
      - Когда ты описывала убранство гостиной госпожи Изашани в Имперском дворце, у тебя было достаточно красноречивое выражение лица. Кроме того, Джайкен как-то упомянул, что некий претендент на твою руку однажды подарил тебе птицу ли. По его словам, ты не смогла держать ее в неволе и выпустила уже через две недели.
      Слово "неволя" немедленно заставило Мару вспомнить об ее тяжких заботах, связанных с Кевином. Постаравшись не выдать своих чувств, Мара сказала только:
      - Ты очень наблюдателен.
      - Но я сказал что-то такое, что встревожило тебя. - Хокану отставил кубок в сторону. - Мне хотелось бы знать...
      Мара досадливо отмахнулась:
      - Просто я припомнила рассуждение одного из варваров.
      - В их обществе можно услышать чрезвычайно интересные рассуждения, сказал Хокану, глядя ей прямо в глаза. - Рядом с ними мы иногда выглядим словно упрямые, слепые несмышленыши.
      - А ты изучал их повадки? - вырвалось у Мары. Хокану, по-видимому, не увидел в ее явном интересе ничего достойного порицания: его самого этот предмет весьма занимал.
      - За провалом мирных переговоров в Мидкемии кроется нечто гораздо более важное, чем думают у нас в народе. - Затем, словно не желая позволить, чтобы разговоры о политике разрушили очарование момента, наследник Шиндзаваи решительно вернул беседу в прежнее русло:
      - Прости меня. Я не хотел напоминать тебе о тяжелых временах. Мой отец понимал, каково тебе пришлось той ночью в Имперском дворце. То, что ты смогла отбить все атаки и притом остаться в живых, делает честь Акоме... так он говорил. - Прежде чем Мара успела что-то возразить, он снова пытливо взглянул ей в глаза. - Для меня было бы очень важно из твоих собственных уст услышать, что же тогда произошло.
      Мара заметила, как шевельнулась его рука, лежавшая на столе. С непостижимой чуткостью, которой, как видно, были наделены они оба, она поняла: Хокану томится от желания обнять ее. Властительница вздрогнула, на миг вообразив, какие ощущения она могла бы испытать от его прикосновения. Для нее он был не просто привлекателен. Он понимал ход ее мыслей и движения души, между ними не существовало ни барьеров воспитания, ни противоборства чувств, которые так осложняли ее отношения с Кевином, хотя и придавали им остроту. И если варвар противился проявлениям ее темной цуранской натуры и скрашивал юмором тяжелые мгновения жизни, то с этим человеком, сидевшим за столом напротив Мары, все было иначе: он просто понимал ее и был готов взять на себя ее защиту.
      Мара снова поймала себя на том, что смотрит на собеседника во все глаза, чтобы многозначительное напряжение их встречи не разрешилось порывом страсти, требовалось тщательно обдумать ответ на его просьбу.
      - Я помню множество разломанных птичьих клеток, - сказала она с деланной беспечностью. - Властитель Хоппара соединил свой отряд с моим, и те, кто штурмовал его апартаменты, не нашли в них ожидаемых жертв. Тогда они со зла разбили клетки любимцев госпожи Изашани - птичек ли - ив клочья изодрали ее знаменитые пурпурные драпировки. Те пичужки, которым посчастливилось уцелеть, разлетелись кто куда, и на следующий день птицеловы госпожи сбились с ног, гоняясь за ними.
      Хокану не поддался на уловку Мары и не позволил вовлечь себя в безличную светскую беседу.
      - Госпожа Мара, - сказал он тихо, но столь выразительно, что у нее мороз пробежал по коже, - возможно, я позволяю себе слишком большую дерзость, но в Империи происходят такие события, которых никто из нас не мог предвидеть еще несколько месяцев назад.
      Мара поставила на стол свой кубок, опасаясь, что иначе не сумеет скрыть легкую дрожь в руках. Она знала, отлично знала, к чему он клонит, но ей трудно было разобраться в собственных всколыхнувшихся чувствах. Запинаясь, она спросила:
      - Что ты имеешь в виду?
      Хокану видел ее смятение, для этого ему не нужно было никаких слов. Он подался вперед, как бы подчеркивая серьезность того, что собирался сказать:
      - Мой брат остался по ту сторону Бездны, и теперь считается, что мне предстоит унаследовать титул отца.
      Мара кивнула, безошибочно угадывая его душевную боль от внезапной утраты Касами, с которым он вместе воспитывался и которого привык считать братом. Однако, преодолев нахлынувшую печаль, Хокану улыбнулся:
      - Когда я впервые увидел тебя... признаюсь, госпожа, в тот раз я был крайне огорчен.
      Столь неожиданное признание рассмешило Мару:
      - Какой у тебя странный способ говорить комплименты, Хокану.
      Его улыбка стала шире, и глаза загорелись от удовольствия при виде румянца, вспыхнувшего у нее на щеках.
      - Мне следовало бы выразить это иначе, прекрасная госпожа. Тебе станет понятно мое огорчение, если я напомню, что впервые увидел тебя в день твоего бракосочетания.
      Воспоминание заставило Мару помрачнеть.
      - С этим бракосочетанием связано много огорчений, Хокану.
      И снова она вздрогнула: неведомо откуда взявшаяся уверенность подсказала ей, что он и это понимает без всяких объяснений.
      - Мара, - произнес он так мягко, что слово могло показаться лаской. У каждого из нас есть долг перед предками. С раннего отрочества я уже знал, что мой жребий - способствовать расширению дружественных связей нашей династии с другими знатными семействами и что самый верный путь для этого политически выгодный брак. И я всегда предполагал, что невесту для меня выберет отец. Но теперь...
      Мара договорила за него:
      - Теперь ты наследник властителя прославленного рода.
      Облегчение, испытанное Хокану, было почти осязаемым.
      - Приходится принимать в расчет и другие соображения.
      Вспышка надежды в душе Мары смешалась с болезненным разочарованием: получалось, что она все-таки неверно истолковала его побуждения. Да, она была ему не безразлична, и вот теперь, зная, как действует на нее его присутствие, он щадил ее чувства, проявляя доброту и заботливость. Чтобы облегчить его задачу, Мара поспешила сделать ответный ход:
      - Я понимаю, что политические соображения могут идти наперекор влечениям твоего сердца.
      - Мара, в прежние времена я лелеял надежду, что ты, может быть, сочтешь меня приемлемым консортом для Акомы и обратишься с таким предложением к моему отцу. - Выговорив эти слова, он как будто отбросил колебания и глаза у него загорелись лукавым блеском. - Неравенство наших общественных ролей - правящая госпожа и второй сын Шиндзаваи - вынуждало меня к молчанию. Но теперь, став наследником, я могу предложить другое решение.
      Улыбка Мары угасла. Он, оказывается, вовсе не намеревался вежливо уведомить ее, что его новый ранг не позволяет ему ответить согласием на ее сватовство. Наоборот, он явно собирался сделать ей предложение! Застигнутая врасплох этим открытием, поставленная перед необходимостью немедленно определить, как же быть с Кевином, она постаралась взять себя в руки и спросила:
      - К чему ты клонишь?
      Хокану колебался, что было ему отнюдь не свойственно. Он чувствовал ее растерянность и пытался угадать причину. Необходимо было тщательно взвешивать каждое слово. Он крепко вцепился пальцами в край стола и начал так:
      - Я обращаюсь к тебе без протокольных церемоний, ибо в случае неудачи не хочу получить отказ, который станет достоянием гласности. Но если ты не отвергнешь меня, я отправлю первого советника отца с визитом к твоей первой советнице, чтобы они занялись подготовкой к нашей официальной встрече... Он был на волосок от того, чтобы засмеяться, его сильная, прямая натура взяла верх. - Я несу околесицу. Стань моей женой, Мара. Наступит день, когда Айяки станет властителем Акомы, а твой второй сын - наш сын - сможет возложить на себя мантию Шиндзаваи. Больше всего мне хотелось бы видеть рядом с собою тебя, полноправную властительницу, и знать, что во главе двух древних домов в один прекрасный день встанут братья!
      От неожиданности Мара зажмурилась. Хотя ей был доподлинно известен характер Хокану и его обаяние никогда не оставляло ее равнодушной предложение брачного союза повергло ее в полнейшее замешательство. Она чувствовала неизбежность этого момента, но до последней минуты поддерживала в себе иллюзию, что ей не придется круто ломать собственную жизнь: ведь возвышение Хокану до ранга наследника накладывало на него новые обязанности... в том числе и обязанность подыскать для себя более завидную супругу. Мара ни в коей мере не была готова к тому, что сейчас услышала.
      Даже с закрытыми глазами она ощущала его взгляд и понимала, что ему очевидна ее душевная смута. И с безошибочным тактом он пришел к ней на выручку.
      - Я вижу, ты удивлена, - почти извиняющимся тоном произнес он. - Не тревожься. Позволь мне удалиться и предоставить тебе время для размышления. - Он встал, сохраняя горделивую осанку высокородного воина и не отводя взгляда от Мары. - Госпожа, какое бы решение ты ни приняла, не опасайся задеть мои чувства. Я люблю тебя, окруженную славой и почестями, но люблю и ради тебя самой. Если ты тяготишься моим обществом, я не стану отнимать у тебя ни одной лишней минуты. Ищи свое счастье, властительница Мара. Я мужчина и найду в себе достаточно сил, чтобы жить дальше.
      Когда притихшая Мара, крепко стиснув руки, подняла глаза, Хокану уже с ней не было. Она не слышала его шагов, когда он уходил. Ей пришлось дважды оглядеться по сторонам, дабы убедиться, что гостиная пуста. Дрожащей рукой она взяла свой кубок с вином и осушила его до дна, а потом уставилась на пустой бокал и нетронутые тарелки с легкими угощениями. В памяти Мары лицо Кевина всплывало и меркло, соединяясь с образом Хокану, пока она наконец не почувствовала, что готова взвыть во весь голос.
      Не могло быть и речи о каком-то выборе между ними, об этом и думать не приходилось, и борьба между любовью и высшими политическими интересами разрывала ее сердце.
      - Всесильные боги, как же быть?.. - прошептала Мара и лишь спустя какое-то время поняла, что она уже не одна.
      Хокану лишний раз доказал, что умеет быть по-настоящему заботливым, прислав к ней советницу, которая смогла бы утешить госпожу и помогла бы ей обрести душевное равновесие.
      Все еще слабая после болезни, Накойя покачала головой, давая Маре понять, что сейчас лучше помолчать.
      - Знаешь что, - без церемоний обратилась к госпоже старая наперсница, - давай-ка перейдем в твои личные покои и избавим тебя от этой парадной амуниции. Когда устроишься поудобней и переведешь дух, можно будет и потолковать.
      С помощью служанок Мара поднялась и пошла за Накойей, как слепой за поводырем.
      - Кто-нибудь позаботился о свите Хокану? - спросила она нетвердым голосом.
      - Сарик взял это на себя. Люджан займется устройством состязаний между воинами.
      Накойя распахнула дверь, ведущую на хозяйскую половину, и сразу же принялась раздавать распоряжения полудюжине горничных и слуг.
      - Воду для ванны, - бросила она. - И что-нибудь легкое и удобное из одежды, чтобы госпожа набросила после купания.
      Пока служанки расстегивали многочисленные пряжки тяжелого парадного платья, Мара стояла, вытянув одеревеневшие руки, и только время от времени слабо протестовала:
      - Это невозможно! Совсем не время для...
      Накойя прищелкнула языком:
      - Шиндзаваи - древняя и славная семья, но их роль в провале мирных переговоров...
      Столь крутой переход к высокой политике слегка отрезвил Мару. Сбросив громоздкий наряд, она забралась в прохладную ванну, две девушки сразу же схватились за губки и начали растирать ей спину.
      - Что же со мной происходит? - вырвалось у Мары. - Почему я не могу просто сказать ему "нет" и выкинуть все это из головы?
      Накойя уклонилась от прямого ответа.
      - Дочка, не существует верных средств, для того чтобы управлять собственным сердцем.
      - Мое сердце тут ни при чем! - подозрительно бурно возмутилась Мара. Что для меня Хокану, если не средство достижения цели?
      Первая советница уселась на подушку, обхватив руками колени. Она молчала все время, пока Мара принимала ванну, которая не принесла ни удовольствия, ни облегчения. Наконец властительница вышла из воды и с хмурым видом вытерпела процедуру обтирания полотенцами.
      Одна из горничных принесла длинный домашний халат, и только тогда Накойя нарушила молчание:
      - Госпожа, не только на моей памяти, но и на памяти моего отца семейство Шиндзаваи неизменно пользовалось всеобщим уважением. Прежний властитель, Шатаи, отец Камацу, был полководцем клана Каназаваи в те годы, когда трон Имперского Стратега занимал властитель Кеды. Никто и никогда не слыхал, чтобы Шиндзаваи нарушили слово или предали союзника. Их честь не вызывает сомнений.