КОГ СТОЯЛ НА ПАЛУБЕ.
      Его снова доставили в порт Опардума. Не прошло и дня с того момента, как его сняли с корабля из Саладора, а теперь он, закованный в цепи, был в трюме уже другого корабля.
      Вместо полутора месяцев это путешествие заняло лишь неделю. Ког не мог не думать о побеге и несколько раз испытывал крепость цепей там, где они проходили сквозь большое железное кольцо, прикрепленное к бимсу. Все было безрезультатно, и уже на второй день он впал в полное отчаяние. Через неделю его грубо выволокли на палубу, где стоял капитан корабля.
      — Ваше новое жилище, сквайр, — сказал он задушевным тоном, махнув рукой в сторону острова.
      Ког глянул туда, куда указывал капитан, и почувствовал, как последняя надежда покидает его. Крепость Отчаяния представляла собой старую башню высотой в шесть этажей, которая высилась над широким, мили в три, проливом между островом и континентом. Мрачно выделялась она на фоне серого зимнего неба, а холодный ветер проникал под одежду Кога.
      — Крепость построил один из предков герцога, — сказал капитан. — Тогда ее называли Сторожевой. Когда появился город Форпост, эту крепость перестали использовать, а потом один из прежних герцогов решил сделать из нее тюрьму.
      На воду спустили баркас, и Кога заставили сойти в него по веревочной лестнице. Матросы направили баркас к причалу, а капитан помахал рукой ему вслед и вежливо сказал:
      — Надеюсь, вам понравится, сквайр!
      Ког смотрел на зимнее небо — такое же мрачное, как и его настроение. В лицо летели холодные соленые брызги. Лодку качало — четыре матроса гребли изо всех сил, стараясь как можно скорее добраться до причала. Чем быстрее они дойдут, тем быстрее вернутся на корабль — в тепло и хотя бы относительный уют.
      Лодку подвели к причалу, где ожидали трое мужчин в тяжелых плащах. Матросы даже не стали швартоваться — двое удерживали лодку, схватившись за сваи, а еще один указал Когу на короткую лесенку. Ког поднялся на причал, за ним вылез матрос и подошел к встречающим.
      — Комендант, вот приговор.
      Один из мужчин взял бумагу, а матрос не мешкая спустился обратно в лодку, которую тут же оттолкнули прочь. Человек, которому вручили документы, глянул на Кога и сказал:
      — Идем.
      Двое других были вооруженные стражники; по виду они мало отличались от уличных головорезов: на них не было формы, а вместо мечей они были вооружены большими дубинами. Ког не сомневался: если он попытается убежать, любой из них такой дубинкой легко сломает ему руку или ногу. Впрочем, осмотревшись по сторонам, он подумал: «А куда бы я убежал?»
      Словно читая его мысли, комендант сказал:
      — Ты можешь попробовать бежать, по виду ты шустрый, так что перегонишь Кайла и Анатоля, а может, и нет — ты ведь в цепях. Если даже и убежишь, может, и найдешь дорогу к берегу на северной стороне острова, ну и что дальше? Кажется, рукой подать, да? Другой берег, я хочу сказать. Три мили примерно. Но течение понесет тебя к северу, а там акулы и все такое. Это если цепи не утянут тебя на дно. Но, может, ты хороший пловец. Если ты и доберешься до другого берега, еды там не найдешь.
      Они подошли к старому подъемному мосту, который, казалось, много лет уже никто не поднимал. На мосту Ког глянул вниз и увидел узкую расселину глубиной футов в двадцать пять; дно ее покрывали острые камни.
      — Но может, ты и охотник хороший, — продолжал комендант. — Может, ты и выживешь, хотя сейчас зима. Разведешь огонь и не замерзнешь.
      Тут он повернулся, и Ког смог наконец увидеть его лицо. У коменданта тюрьмы не было левого глаза, а глазницу закрывало опущенное веко; на переносице виднелся шрам, словно кто-то рубанул его мечом по лицу. Зубов он тоже лишился и имел во рту хитрое приспособление из дерева, в которое были вставлены зубы — не то человеческие, не то звериные.
      Усмехнувшись собственной шутке, комендант продолжал:
      — Единственное населенное место на сотни миль вокруг — Форпост, а это пограничная зона, и стража встречает всех прибывающих.
      Они подошли к входу к крепости, и комендант остановился.
      — Оглянись, парень. Посмотри на небо. — Ког поднял голову. — Думаю, это последний раз, когда ты его видишь. — Он сделал знак рукой, и стражники повели молодого Ястринса по лестнице.
      Бывший вестибюль стоял совсем пустой — огромное помещение, в каждой стене которого было по нескольку дверей. Каменный пол истерся за столетия; они пересекли зал и вышли через другую дверь.
      — Это был главный зал, — сказал комендант. — Теперь мы устраиваем здесь пирушки.
      Стражники засмеялись.
      Кога ввели в помещение, которое при былом хозяине, видимо, принадлежало управляющему крепостью. Теперь здесь устроили контору — большой стол был завален пищей, пустыми винными бокалами и бумагами. По столу пробежала крыса, и комендант махнул рукой, чтобы спугнуть ее.
      Он снял тяжелый плащ и бросил его на стул.
      — Ну, посмотрим, что нам пишут, — пробормотал он и развернул документ Кога. — Значит, сквайр Когвин Ястринс?
      Ког хранил молчание.
      — Я комендант Зирга. Служил сержантом в личной гвардии отца герцога Каспара. Вот это, — он указал на свое лицо, — получил в битве при Калеш-Каре, когда был не старше тебя. Ну, и в награду они дали мне эту работу. Раз в год у меня неделя отпуска, я могу съездить в Форпост и потратить свое золото на шлюх и пойло. Все остальное время я забочусь о заключенных. Ну, мы друг друга понимаем. Ты не будешь буянить, и мы поладим. Ты приехал сюда умереть — рано или поздно, и от тебя зависит, как ты проживешь срок от сего дня до того времени, когда мы сбросим твой прах с утеса. — Он махнул бумагами Кога и продолжал: — Тут говорится, что с тобой должны хорошо обращаться, — значит, дадим тебе немного больше еды и поселим в башне, а не в подземелье. Эти, в подземельях, быстро помирают. Обычно и двух лет не протягивают. А наверху — там и солнце светит, и воздух свежий. Зимой холодновато, но летом зато ветерок. У меня там есть ребята, которые сидят и пятнадцать, и двадцать лет. Значит, наверху будешь жить… вот только руку тебе правую отрубим.
      Комендант сделал знак стражникам, они подхватили Кога под мышки, немного приподняв так, что ноги его не касались пола. Они вытащили его в зал, потом — вниз по длинной лестнице и не то пронесли, не то проволокли по длинному коридору.
      — У нас тут нет хирургических инструментов, так что приходится ходить в подземелье, когда надо что-нибудь отрубить, и все такое, — сказал комендант. Бывает, кто-нибудь из парней порежется или поцарапается, а рана у него загниет — вот и приходится отхватывать помаленьку.
      Они прошли мимо стражника, который сидел на табурете у стола, и комендант велел ему:
      — Принеси бренди.
      Стражники втащили Кога в комнату, которая когда-то явно использовалась для пыток.
      — Иногда герцог присылает нам людей, которых хочет строго наказать, и мы ведем их сюда. Бывало, и с тем, что осталось от прежнего времени, мы могли сделать немало, но, как видишь, — он указал на кучу ржавых инструментов, лежащих на полу на грязной соломе, — для нас настали трудные времена. Нет уж тех хороших вещиц, что были. Остались только всякие щипцы, ножи да прочая мелочь. — Он показал железное кольцо на потолке. — Какой там был крюк! Повесишь туда, бывало, какого-нибудь парня, и он кричит себе несколько дней кряду. Но потом крюк сломался. Я послал заказ на новый, но в Опардуме никто и не почесался.
      Стражник принес бренди, и комендант велел:
      — Разожгите огонь.
      В комнате находилась большая жаровня — должно быть, на ней калили пыточные инструменты, и стражник быстро развел огонь при помощи соломы и огнива. Он подкладывал дрова, пока пламя не разгорелось посильнее.
      — Нагрейте клеймитель, — приказал комендант и улыбнулся Когу: — Мы же не можем допустить, чтобы ты истек кровью.
      Ког не двигался. Ему хотелось вырваться, сражаться, бежать, но он понимал, что ситуация безнадежная. Он знал, что если надеется спастись, то сопротивляться нельзя. Надо просто выдержать.
      Комендант скинул камзол, под которым оказалась грязная белая рубашка. Он подошел к стене, взял большой тесак и положил его на огонь.
      — Раньше у нас уголь был. Я так мог нагреть меч, что и сломать его можно было — вот как. Главное — прижечь рану. Раньше, когда у меня был уголь, я мог бы отрубить тебе руку таким горячим клинком, что обрубок совсем не кровоточил бы. Теперь обходимся дровами. Если клинком не получится, там, где будет кровить, прижжем прутом для клеймения.
      В огне лезвие стало алым через несколько минут, и комендант дал знак начинать. Стражник, который не держат Кога, взял пару мехов — такими пользовались кузнецы — и начал нагнетать воздух, дрова разгорелись ярче, вверх полетели вихри искр.
      Ког был в смятении. До этой минуты он думал, что ему как-нибудь удастся спастись. Как говорил комендант, он мог бы убежать от стражников, переплыть пролив…
      Вдруг его цепь дернули, он потерял равновесие и почувствовал, как за пояс его схватили крепкие руки. Один из стражников держал его, а другой, потянув за наручник, положил его руку на деревянный стол. Быстрым движением комендант схватил меч с огня и одним взмахом отсек Когу кисть руки.
      Ког закричал от невыносимой боли, в глазах у него потемнело. Комендант глянул на рану, потом взял прут и прижег кровоточащий сосуд. Прут он бросил обратно в огонь, взял бутылку с бренди и сделал изрядный глоток.
      — Такая работенка мне не по душе, сквайр. Ког едва мог стоять — сознание покидало его.
      — Я бы предложил тебе выпить, — сказал комендант, — но заключенным запрещено давать крепкие напитки. Правила есть правила. — Он вылил немного бренди на обуглившуюся культю, оставшуюся от правой руки Кога, и добавил: — Но мне довелось однажды чисто случайно обнаружить, что, если налить немного бренди на рану, она не так сильно потом нарывает. Он кивнул стражникам. — Уведите его. Северная камера, третий этаж.
      Стражники потащили Кога, который лишился чувств прежде, чем они дошли до лестницы.
 
      Ког мучился невыносимо. В культе правой руки пульсировала боль, тело терзала лихорадка. Он то приходил в себя, то снова проваливался в забытье, а временами его посещали сны и видения.
      К нему приходили воспоминания — то ему казалось, что он лежит в лихорадке в фургоне, который едет к Кендрику, после того как его нашли Роберт и Паско. А то вдруг ему снилось, что он у себя в постели в Ролдеме Р1ли Саладоре, пытается проснуться после кошмара, чувствуя, что если пробудится, то все будет в порядке.
      Иногда ему случалось очнуться — внезапно, с сильным сердцебиением, — и тогда он видел холодную комнату, в которую серый свет и холодный ветер проникали сквозь высокое окно. Потом он снова падал в забытье.
      Через какое-то время он пришел в себя — мокрый от пота, но с ясной головой. Пульсирующая боль по-прежнему терзала его правую руку, и ему даже показалось, что он ощутил пальцы на ней. Он попытался пошевелить ими, но увидел только окровавленный обрубок, намазанный каким-то снадобьем и обмотанный тряпками.
      Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Он уже не раз видел эту комнату, но сейчас ему показалось, что увидел впервые.
      Камера была сплошь каменной, с голыми стенами. Единственными предметами обихода были матрас, набитый старой соломой, да два тяжелых одеяла. От постели несло кислым запахом пота и мочи. Дверь была одна — деревянная, с маленьким смотровым окошком. Дневной свет попадал в камеру через окно, загороженное двумя железными прутьями и расположенное немного выше человеческого роста в стене напротив двери. В дальнем конце комнаты дыра в полу, края которой были покрыты коркой нечистот, обозначала место, где узник должен облегчаться.
      Ког встал, и ноги у него подогнулись. Инстинктивно он вытянул вперед правую руку, потому что память предала его — руки-то больше не было. Он оступился и покачнулся, культя задела стену, и он, закричав, упал, в глазах у него потемнело.
      Он лежал, хватая ртом воздух, по лицу его лились слезы — невыносимая боль в руке отдавалась по всему телу. Вся правая сторона тела была словно в огне.
      Он заставил себя дышать медленно и попытался применить те упражнения по медитации, которым его научили на острове Колдуна, чтобы справиться с болью. Боль медленно отступила, ослабела, пока наконец не стала ощущаться совсем глухо — словно он убрал ее в ящик, который можно отодвинуть от себя.
      Ког открыл глаза и встал, на этот раз — опираясь на стену левой рукой. Ноги опять задрожали, но ему удалось сохранить равновесие. Шатаясь, он подошел к окну и протянул руку к прутьям. Подергав, он понял, что они крепко сидят в камне. Тот, который слева, немного проворачивался в своем гнезде, пробитом в каменном блоке. Крепко схватившись за него левой рукой, Ког попытался подтянуться, чтобы выглянуть на улицу, но от усилия вернулась боль, и он решил, что посмотреть из окна еще успеет. Через час после того, как он проснулся, дверь в его камеру открылась. Вошел очень грязный человек с нечесаными волосами длиной до плеч и косматой бородой; перед собой он держал ведро. Увидев Кога, он расплылся в улыбке.
      — Жив, — сказал он. — Не так уж и плохо, а? Те, кого рубят, обычно не выживают, ты знаешь об этом?
      Ког молча смотрел на вошедшего. Под грязью и спутанными волосами его черты едва угадывались.
      — Я знаю, каково это, — продолжал гость, вытягивая левую руку, которая тоже оканчивалась культей. — Старый Зирга отрубил ее, когда я приехал сюда, потому как она загноилась.
      — Кто ты?
      — Зовут Уилл. Пока меня не поймали, был вором. — Он поставил ведро.
      — Тебе разрешают выходить из камеры?
      — Да, некоторым разрешают, кто тут давно сидит. Следующей весной будет десять лет, как я здесь. Они тут ленивые и дают нам работу, если думают, что мы не перережем им горло, пока они спят, пьяные, а кроме того, здесь особо делать и нечего, скукотища, так что принести-унести — это даже хорошо. А потом мне перепадает немного еды, а если они не следят, иногда удается заныкать у них бутылочку вина или бренди. Да, бывает, приходится вытаскивать трупы, это вообще здорово.
      — Вытаскивать трупы здорово? — переспросил, не веря своим ушам, Ког.
      — Очень даже. Можно на полдня выйти на улицу — сначала сжигать тело, потом собирать пепел, нести его на утес над северным берегом и с молитвой развеивать по ветру. Приятно бывает отвлечься!
      Ког лишь покачал головой в изумлении.
      — Что у тебя в ведре?
      — Это твое хозяйство. — Уилл достал металлическую миску и деревянную ложку. — Я или кто другой будем приходить два раза в день. Утром дают кашу, а вечером — отличную похлебку. Разнообразия немного, но ноги не протянешь. Зирга сказал мне, что ты один из особых, значит, тебе дадут побольше.
      — Из особых?
      — Это шутка такая, — ответил Уилл, улыбаясь, и Ког увидел, как из-под грязи и косматых волос проступают человеческие черты. — Герцог Каспар приказывает выдать больше еды и второе одеяло, а иногда даже и плащ, чтобы узник протянул подольше «и чтоб ему у нас понравилось» — как говорит Зирга. Большинство из нас ничем особо не примечательны, и, если не бузим, они нас кормят, а бьют нечасто. Был тут у нас один стражник, Джаспер его звали, он бывало как выпьет, так совсем злой делается и бьет кого-нибудь. Однажды напился да и свалился со скалы, сломал себе шею. Никто его не жалел. А те, кого герцог вправду не любит, они в подземелье. Долго там не протянуть — год-два. Тебе положен хлеб, а по особым дням — и еще что-нибудь. Никогда не знаешь, что это будет. Как Зирге захочется.
      — Кто-нибудь отсюда выбирается?
      — То есть получает прощение или срок кончается?
      — Да.
      — Нет, — покачал головой Уилл. — Нас привозят сюда умирать. — Он сел на корточки и продолжал: — Ну, по совести говоря, если я протяну еще двадцать лет, тогда меня, может, и освободят. Конечно, к тому времени надо будет им напомнить, что меня осудили на тридцать лет, и надеяться, что отсюда кто-нибудь отправит прошение в Опардум, а там кто-то еще проверит архивы, возьмет у судьи приказ освободить меня да побеспокоится прислать его сюда — Зирге, или кто тут будет комендантом через двадцать лет. Ну, вот, ты понимаешь — я в это не очень-то верю. Потому как никто еще не прожил тридцать лет в Крепости Отчаяния.
      — Для человека, которому суждено оставаться тут всю жизнь, ты что-то очень веселый.
      — Знаешь, я так на это дело смотрю: можно ныть и быть несчастным, или же можно постараться и принять все в лучшем виде. Я же считаю, что мне повезло — меня ведь не повесили. Меня назвали неисправимым вором. Ловили три раза. Первый раз отправили на работы, потому что я молодой еще был. Во второй раз получил тридцать плетей и пять лет каторги. На третий раз они бы меня повесили, но почему-то отправили сюда. Видать, потому, что последний раз меня поймали на взломе дома мирового судьи, и он решил, что повесить меня будет слишком милосердно. — Уилл рассмеялся. — А потом, ведь никогда не знаешь, что может случиться. Однажды я могу прийти к причалу, а там будет лодка, или эти разбойники из Бэрдокской Скобы решат напасть на нас и перебьют всю стражу, а заключенных заберут с собой и сделают пиратами.
      Ког невольно улыбнулся, несмотря на то что боль не утихала.
      — Да ты оптимист, а?
      — Я-то? Может, и так, но что еще поделаешь? — Уилл поднялся. — Говорят, тебя зовут Когвин Ястринс. Это верно?
      Зови меня Ког.
      — Хорошо, Ког. — Он огляделся. — Ну, тогда надо пойти на кухню и сказать, чтобы приготовили еду. Ты, наверное, есть хочешь.
      — Пожалуй. Давно я тут?
      — Тебе отрубили руку три дня назад. Я не знал, выживешь ты или нет. Сейчас принесу тебе еды, а потом посмотрю твою рану. — Он поднял свою культю. — Я кое-что в этом понимаю.
      Ког кивнул, и Уилл ушел. Ког прислонился спиной к стене и почувствовал, как холодный камень высасывает тепло из тела. Он натянул на плечи одеяло, неловко делая это одной рукой. Наконец ему удалось закутаться, а больше делать было нечего — только ждать еды.
 
      Уилл осмотрел рану и заявил, снова накладывая повязку:
      — Заживает. Не знаю, что за дрянью мажет Зирга эти тряпки, только помогает она хорошо. Пахнет так, как будто ее сделали из сдохшей месяц назад свиньи, но не дает ране загноиться, а нам только это и нужно, правда?
      Ког съел похлебку — водянистый отвар, в котором плавало несколько кусочков овощей, а легкий намек в запахе позволял предположить, что в котле, где варилась похлебка, бывало мясо. Еще он получил половину буханки очень черствого хлеба — по словам Уилла, это был весь хлеб на неделю.
      — Как можно стать таким, как ты, — человеком, которому стражники доверяют? — спросил Ког, отставляя пустую миску.
      — Ну, надо не бузить и делать, что велят. Иногда нас выводят на работу, но нечасто. После сильного шторма могут отправить разгребать принесенный мусор, чинить причал, заделывать течи в кухонном доме, когда идет дождь. Если работаешь хорошо и стражников не злишь, тогда тебя выпускают из камеры почаще. Хорошо, если умеешь делать то, что не умеют другие.
      — Что, например?
      — Зирга жалеет, что никто не сошлет сюда кузнеца — ему надо кое-что починить. У нас тут был один, заявил, что он кузнец, но на самом деле ничего не умел, и комендант отправил его в подземелье. Беда только, что сам он про узника забыл, и когда мы вспомнили, тот уже помер от голода.
      — А еще что нужно?
      — Не знаю. Могу спросить. Но если ты и умеешь делать что-нибудь нужное, особых все равно никогда не выпускают из камер.
      Ког пожал плечами, попытался сесть поудобнее, но у него ничего не получилось.