7. ПЕРЕКРЕСТОК

СОЛНЦЕ поднялось выше, дорога больше не была безлюдной. Ближе к полудню Джарик уже ехал сквозь тучи пыли, поднятые скотом, который гнали на рынок. Вороную толкали овцы и коровы, заставляли шарахаться торопящиеся мимо гонцы. Джарик с трудом успокаивал лошадь, которая нервно гарцевала, навострив уши. Вороная была вся в мыле, а спина и плечи Джарика болели после долгого пути. Еще не наступил полдень, а мальчик чувствовал себя так, как будто его избили. Но как он ни устал, призыв волшебника не позволял ему сделать передышку. Похоже, ему придется продолжать путь, пока он не свалится замертво.

Наконец грунтовая дорога, по которой Джарик ехал от самой Большой Гайре, вышла на мощеный каменный тракт, тянувшийся вдоль Красной реки до города Корлина. Здесь было еще многолюдней, у Джарика закружилась голова от грохота телег с впряженными в них быками и от неумолкающих криков гуртовщиков. Глаза мальчика запорошила пыль, а руки были так натерты поводьями, что он боялся слезть с лошади: если вороная взыграет, он ни за что не удержит узду. Джарик не мог даже дотянуться до еды, которую Кенси упаковала в седельную сумку; он устало сгорбился в седле, надеясь, что серебра, оставшегося в кошельке, хватит, чтобы заплатить в Корлине за баню и ночлег.

День показался мальчику бесконечным. Погонщики шутили и шумели все громче, предвкушая, как окажутся в городе, получат причитающуюся им плату и повеселятся с женщинами в городских харчевнях. Слыша вокруг эти разговоры, Джарик слегка приободрился, поднял голову и посмотрел вперед. На востоке вдалеке появились тонкие, как штрихи пера, шпили Корлина. Дорога сбегала в долину, вела к переправе через Красную реку, а на том берегу петляла светлой лентой на фоне темного леса Сейт. Джарик окинул взглядом телеги и гурты скота, сгрудившиеся у переправы: по меньшей мере четыре каравана дожидались парома. Мальчик задумался о том, успеет ли он перебраться через реку до заката. К ночи стражники Корлина закроют ворота, а разбойники начнут искать, чем бы поживиться на торговом пути. Джарик был один и не умел обращаться с оружием — для грабителей он станет легкой добычей. Забеспокоившись, он заставил лошадь перейти на рысь, и этот тряский аллюр добавил ему проблем.

Джарик был так измучен, что его сбивчивые мысли начали походить на видения горячечного бреда, поэтому он не сразу обратил внимание на предупреждающий укол заклятия Анскиере. Он уже достиг вершины холма, с которого хорошо была видна дорога, уходящая на север, к парому, как вдруг почувствовал необъяснимое желание свернуть на узкую тропинку, тянущуюся вправо. Мальчик отчаянно боролся с этим желанием: свернуть с проезжей дороги было бы просто безумием! Джарик решительно повернул лошадь к парому и ударил пятками в ее бока.

Но заклятию, которое отныне управляло его судьбой, похоже, не было дела, выживет мальчик или нет. Едва Джарик достиг того места, где тропинка ответвлялась от большой дороги, как под копытами его лошади взвихрился небольшой смерч, завертевшись вокруг вороной и всадника и не позволив им проехать мимо. Лошадь в ужасе встала на дыбы, ее развевающаяся грива хлестнула мальчика по глазам, он с трудом удержался в седле.

Что-то чуждое вторглось в сознание Джарика, и он вскрикнул, увидев вместо парома и дороги обледенелые скалы, о которые бились буруны. Сырой воздух пропах травой, с неба доносились унылые крики чаек. Это место было полно тоски, и Джарик понял, что волшебный зов утихнет только тогда, когда он доберется до этого пустынного берега. То, что долг крови Ивейна лег на хилые плечи, было не важно: Анскиере не отменит приказа, даже если сами огни Коридана вознегодуют при виде страданий мальчика. Джарику придется следовать туда, куда его гонит заклятие, как осенний бурный ветер гонит опавший лист.

Видение исчезло, и Джарик обессиленно вцепился в седло. Лошадь под ним испуганно дрожала, и мальчик машинально погладил ее загривок. Аромат моря исчез, его сменил запах пыльной травы. Боковая тропа белой веревкой вилась по лугам на дальнем берегу Красной реки, а потом исчезала во мраке леса Сейт. Мгновение Джарик все-таки отказывался сдвинуться с места, и порыв ветра опять грозно взвихрился под ногами лошади. Заклятие Анскиере не желало оставить его в покое. Мальчик устало вздохнул, признав свое поражение, подобрал поводья и повернул вороную на юго-восток, прочь от многолюдной безопасной переправы. На лице Джарика застыло выражение усталой безнадежности: заклятие будет гнать его вперед, как теленка на бойню, пока не доведет до погибели.

Едва большая дорога осталась позади, как лошадь успокоилась.

Джарик старался не оглядываться на башни Корлина. Заходящее солнце окрасило траву в красный цвет, она блестела так, словно ее залили свежей кровью. Потом луга остались позади, тропа нырнула в лес Сейт.

Лес пронизывали косые закатные лучи; древние дубы и старые березы поднимались над изящно вырезанными листьями папоротника. Тропинка тянулась между поросшими мхом стволами, массивными, словно колонны в замке, кроны деревьев в свете закатного солнца сияли, как фонари на летней ярмарке. Но несмотря на свое колдовское великолепие, лес Сейт издавна считался пристанищем разбойников, поэтому Джарик еле дышал от страха. Только самые отважные люди осмеливались проезжать по здешним извилистым тропам без факелов и армии крепких слуг! Казалось, огромный лес приготовился бесследно поглотить Джарика; даже стук лошадиных копыт полностью заглушали полуистлевшие листья.

Вдруг в бледно-розовом свете заката из дебрей впереди вынырнул лесник в кожаной одежде, с ягдташем и птичьими силками на поясе. Лесник остановился на тропе, глядя на всадника.

— Парень, — негромко окликнул он, — тебе лучше вернуться. Послушай моего совета, заночуй у парома. Если тебе обязательно надо ехать на восток, подожди хотя бы, пока по этой тропе двинется кто-нибудь с охраной. Одиноким всадникам в этом лесу приходится плохо.

Джарик не ответил. Его все еще преследовало воспоминание об унизительной жалости Кенси, поэтому он не стал останавливаться и пускаться в объяснения, а просто молча проехал мимо. Лесник, пожав плечами, скрылся в кустах, и Джарик крепче сжал поводья, борясь с желанием позвать его обратно.

Скоро лес стал еще гуще, тени удлинились, и наконец сквозь листья, словно драгоценный камень, заискрилась первая звезда. Джарик пересек несколько полян, одна из которых выглядела безмятежнее другой, но красота природы не могла унять его тревогу… И наконец, когда закат почти угас, его настигли-таки знаменитые разбойники леса Сейт.

Услышав, как в кустах кто-то зашевелился, мальчик потянулся к мечу у седла. Меч был такой тяжелый, что Джарик смог поднять его только двумя руками. Но не успел он полностью вытащить клинок из ножен, как из кустов выскочил человек и попытался схватить уздечку вороной руками в латных рукавицах. Лошадь резко попятилась в заросли орляка, Джарика швырнуло к загривку, и он наконец-то высвободил меч. Ударив пятками в лошадиные бока, попытался наехать на нападавшего, но тот с гневным воплем отскочил в сторону.

Лошадь с болтающимися поводьями поскакала через поляну. Поверх лезвия меча Джарик увидел, как из-за деревьев выбегают другие разбойники, преграждая ему путь; у некоторых из нападавших были дубинки. Испуганная вороная свернула в сторону, помчавшись сквозь молодую поросль. Ветви захлестали по клинку, Джарик изо всех сил старался удержаться в седле, но внезапно уздечка зацепилась за куст. Лошадь тщетно рванулась вперед, потом подала назад, и Джарик услышал, как кто-то охнул. Жесткие пальцы вцепились в его колено, он взмахнул мечом, и сталь клинка звякнула по окованной металлом дубинке. Обрушившийся на Джарика удар ослабил его хватку.

Меч выпал из руки мальчика, скользнул между ветками и воткнулся в землю. Бандит выдернул Джарика из седла, и мальчик слетел с лошади, расцарапав щеку о металлические украшения на одежде нападавшего. Он с шумом рухнул в орляк и сквозь резные листья увидел лицо со шрамом и поднятую дубинку.

— Нет! Прошу, пощадите! — Джарик поднял руку, закрываясь от удара.

Сквозь топот копыт он услышал смех, потом дубинка опустилась. Треснула кость, Джарик закричал от боли, и тут его ударили снова. Джарик перекатился, следующий удар пришелся ему по затылку, и он провалился в кромешную темноту.

Лесник вышел на поляну, чтобы проверить ловушки в свете полной луны, и вдруг замер, прислушиваясь. Что-то было не так. Здесь всегда звучали голоса дроздов, а теперь раздавался только стрекот сверчков. Заросли орляка у тропинки были истоптаны и смяты; повсюду болтались сломанные ветки. Леснику все это сказало гораздо больше, чем сказало бы остальным людям. Наклонившись, он стал осматривать землю: так и есть, на мягком мху отпечатались копыта лошади, причем ее явно сильно испугали, потому что она мчалась галопом. Нападавшие тоже оставили следы: лесник нашел отпечаток каблука мужского башмака. Гневно сжав кулаки, следопыт стал рыскать в молодой поросли и наконец нашел жертву грабителей. На куче листьев вниз лицом лежал мальчик, на его обнаженных руках, как прожилки на мраморе, темнели струйки крови.

Скорее всего, малыш был мертв. Такие трагедии часто случались в лесу Сейт. Лесник вздохнул, опечаленный тем, что злодеи не погнушались убийством столь маленького и беспомощного путника.

— Я предупреждал тебя, парень, — сказал он вслух, и сверчки вокруг замолчали.

Но когда лесник пригляделся к мальчику, выяснилось, что тот жив, к тому же на несколько лет старше, чем следопыт подумал сначала. Лесник осторожно осмотрел мальчика: у него оказалась сломанной рука, но кость не была раздроблена; удар по голове разорвал кожу и оставил большую ссадину. К этой ране требовалось приложить компресс. Лесник укрыл беднягу кожаным плащом, ругая безрассудную молодежь, вынул нож и принялся срезать молодое деревце, годное для лубков. Он поклялся огнями Кора, что, если мальчик выживет, он, Телемарк, научит его защищать свою жизнь.

Чернильно-черную ночь занавесила дымка моросящего дождя. Сиденья пинаса блестели от влаги, паруса болтались, их теребил порывистый ветер. Эмиен глубоко вздохнул, чувствуя, что вымок насквозь после пяти часов, проведенных у румпеля. Но запах нагретой земли, который только что до него донесся, нельзя было перепутать ни с каким другим запахом. Прошло семнадцать дней с тех пор, как Татагрес поручила ему командовать пинасом, и после двух штормов, дважды сменявшихся затишьями, впереди наконец появился неизвестный островок.

Подул южный ветер; Эмиен слегка выправил курс, и грота-шкот захлопал, звеня блоками. Юноша мрачно подумал, что земля появилась в самое неподходящее время. С тех пор как сгустился туман, вахтенные направляли суденышко по компасу: звезды не показывались уже несколько дней. Эмиен считал, что от острова Иннишари их отделяют еще девять лиг, но быстрые течения вполне могли унести пинас в сторону. В этих водах, где архипелаги, словно цепочки бус, раскинулись по всему морю Корин, а из-за подводных рифов были нередки высокие волны, требовалась самая точная навигация.

Ветер стих, до Эмиена снова донесся душный запах зелени и земли. Береговая линия была уже недалеко, но в темноте он ничего не мог разглядеть, даже белых барашков за кормой. Попытка причалить запросто может привести к тому, что все они окажутся на острых клыках кораллов… И тут сквозь скрип снастей Эмиен наконец услышал шум прибоя.

По его спине побежали мурашки. Наверное, он слишком долго медлил, не принимая решения, и пинас подошел к острову опасно близко. Эмиен прикусил губу, сознание ответственности за жизни людей на пинасе тяжким бременем легло на его плечи. Матросы были измучены после долгого плавания, их реакция притупилась, и если он немедленно не отдаст команду, может быть уже слишком поздно. Ошибиться было никак нельзя; и Эмиен знал, что не перенесет презрения Татагрес, если не сумеет в целости и сохранности подвести пинас к берегу.

Юноша развязал веревку, обвязанную вокруг талии, и вытянул ею по спине ближайшего матроса.

— Подъем! Вторая вахта — на весла!

Люди в пинасе зашевелились. Эмиен толкнул матроса, которому достался удар, к кормовому шкоту.

— Бери румпель и правь по ветру! По ветру, я сказал! Вот, так держать.

Пока лодка разворачивалась, Эмиен двинулся к носу, приказывая подобрать паруса.

— Эй, мальчик! — властно окликнула из темноты Татагрес. — В чем дело?

— Земля, — коротко ответил Эмиен. — Она слишком близко, и мы идем неудачным курсом. Поэтому, если мы не бросим якорь, нам придется плохо. Пинас не может без риска причалить ночью к незнакомому берегу!

Рокот прибрежных бурунов трудно было спутать с каким-либо другим. Теперь даже неопытное ухо могло различить гулкий шум волн, перекатывающихся через камни. Наклонясь над найтовом, к которому крепился якорь, Эмиен почувствовал, как нос лодки подняла волна, явно предвещая еще больший вал.

Он отчаянно закричал:

— Беритесь за весла!

На все про все оставались считанные секунды, и Эмиен дергал звенья якорной цепи так, что на руках его лопались волдыри. Наконец цепь подалась.

— Гребите! Живее, ублюдки! Гребите, не то нам придется добираться до берега вплавь, клянусь Кором!

Эмиен встал на колени, обеими руками сжимая якорную цепь. Заплескали весла, пинас дернулся: люди и волны тянули его в разные стороны. Эмиен снова выкрикнул приказ, и гребцы развернули пинас вправо. Волна хлестнула по банке, брызги перелетели через планшир. Вот-вот в днище появится дыра!

Но Эмиен не спешил бросить якорь. Хотя его трясло как в лихорадке, он ждал. На скалистом или коралловом дне якорь не удержится сразу, а к тому времени, как он зацепится за что-нибудь, пинас окажется на камнях, где волны вмиг разнесут суденышко в щепки. Ожидание было мучительным. Вдыхая запах земли, Эмиен сжимал цепь, ржавые звенья впивались ему в руки, а гребцы все чаще взмахивали веслами, и скрип в уключинах превратился наконец в ритмичные удары. Пинас медленно продвигался вперед, Эмиен напряженно прислушивался, не обращая внимания на хлопанье обвисших парусов. Бормотание прибоя за кормой становилось все тише; теперь особенно важно было выбрать нужный момент. Если якорь не зацепится с первой попытки, остается только надеяться, что гребцам хватит сил отвести лодку от берега.

Эмиен скрипнул зубами. Матросы устали, были голодны и обожжены солнцем. Их силы быстро иссякнут, и перегруженный пинас потеряет управление. Шепотом попросив помощи у духов пучины, юноша выпустил якорь. Резко звякнула цепь, этот звук напоминал звук треснувшего погребального колокола. Эмиен быстро вытравливал привязанный к якорю линь, отсчитывая узлы на веревке, обжигающей ему ладони. Две морские сажени, три, четыре… На пятой линь ослабел. Якорь опустился на дно.

— Табань! — Эмиен быстро закрепил цепь, она распрямилась, пинас качнулся.

Но Эмиен понимал, что опасность еще не миновала. Пока земли не видно, невозможно определить, хорошо ли держится якорь.

Юноша усталым голосом велел сушить весла, отпустил рулевого и команду на парусах и позволил всем гребцам отдохнуть, не покидая банок. Сам он сел у закрепленного румпеля, приготовившись нести якорную вахту. Он бодрствовал в туманной темноте до самого рассвета, вслушиваясь в шум волн, пытаясь понять, не поднялись ли еще больше волны, покачивающие суденышко. Только звуки и качка могли подсказать ему, не несет ли пинас на скалы, которые находились всего в нескольких ярдах от них.

Дождь прекратился. К рассвету дымка рассеялась, небо расчертили розовые и золотые полосы. Ссутулившись на корме, Эмиен плотнее закутался в плащ. Чем выше поднималось солнце, освещая скалы, на которые пинас чуть не налетел ночью, тем сильнее Эмиена охватывал страх. Остров поднимался из моря, как массивное чудовище, берег обрамляли небольшие скалы, а над ними вздымались утесы, уходя под самые небеса. По склонам сбегали водопады, над которыми белыми хлопьями реяли чайки. Внизу на изрезанный берег накатывал прилив, там из воды торчали костяшки рифов, окруженные тучами брызг. Эмиен порылся в рундуке, нашел подзорную трубу и внимательно осмотрел кипящие буруны, ужасаясь тому, как близко этой ночью они были от крушения.

Как юноша ни вглядывался, он не мог отыскать между рифами прохода. Тогда он повернулся и посмотрел на море. Туман рассеялся, на юго-востоке виднелись голубые холмы других островов. Эмиен сложил трубу и решил посоветоваться с Татагрес.

Женщина сидела, прислонившись к грот-мачте; ее влажные волосы спутал ветер, сквозь изодранную блузу виднелась когда-то нежная кожа, теперь покрытая пятнами солнечных ожогов. Вокруг закрытых глаз темнели круги. Было видно, что Татагрес очень устала, и Эмиен заколебался, не решаясь ее разбудить, но мгновение спустя она заговорила сама, хотя так и не шевельнулась:

— Мальчик, если хочешь что-то мне сказать, говори.

Эмиен удивленно вздрогнул.

— Госпожа, мы стоим на якоре у северо-восточного берега Скейновой Границы. Иннишари от нас в семнадцати лигах к северу, но ветер не попутный.

Татагрес открыла фиалковые глаза и раздраженно сощурилась. Она промолчала, и от ее молчания по спине юноши пробежал холодок.

Эмиен стукнул костяшками пальцев по металлу подзорной трубы. Он уже давно покинул Имрилл-Канд и больше не ощущал себя неуклюжим рыбацким сыном, поэтому не дрогнул и не выказал неуверенности.

— Госпожа, я не стал бы вас попусту беспокоить, но бочонки на пинасе пусты. Нам нужна вода, однако вряд ли было бы разумно попытаться причалить здесь. Если вы пройдете на корму, то увидите сами, насколько это опасно.

Он протянул руку и помог ей встать. Тяжелые испытания не заставили Татагрес потерять свое изящество: она по-прежнему двигалась с грацией пантеры, а худоба лишь подчеркивала гибкие линии ее тела. Эмиена охватила дрожь желания, и, смутившись, он пропустил женщину вперед. Матросы тоже провожали колдунью глазами, как голодные псы, и юноша почувствовал, как в нем просыпается ревность. Ему вдруг захотелось, чтобы Татагрес приказала отплыть на Иннишари, плевать, что у них не осталось воды!

«Пускай матросы гребут, пока не свалятся замертво!» — мстительно подумал Эмиен, забыв, что еще неделю назад ему и в голову не пришло бы предъявлять права на хозяйку.

Татагрес остановилась на корме, взявшись за бакштаг, чтобы сохранить равновесие, и стала напряженно всматриваться в берег Скейновой Границы. Эмиен, встав рядом с ней, тоже принялся вглядываться в перекатывающиеся через рифы волны и вскоре забыл о матросах. Снова подул свежий ветерок, морская пена под солнечными лучами сверкала, как украшенное блестками кружево. Но моряку за этой красотой виделась смертельная опасность: из-за ветра и скал к берегу невозможно будет причалить без риска. Эмиен знал, что им ничего другого не остается, кроме как отплыть и поискать более подходящую пристань, и осознание этого лежало на его плечах тяжким грузом. Больше всего его угнетали трудности, которые поджидали и без того измученных гребцов. Теперь он смотрел на возможность потерять хотя бы одного человека не как на неизбежную для общего блага жертву, а как на трагедию.

Чувствуя укоры совести, Эмиен уставился на свои руки, как будто хотел найти на покрытых волдырями ладонях ответ на мучившие его вопросы.

— Госпожа… — начал было он.

Татагрес повернулась к нему, и юноша не сразу поверил своим глазам: лицо хозяйки сияло от радости, в глазах ее горел вызов более жгучий, чем вожделение.

— Немедленно веди пинас к берегу, — велела она твердо.

Эмиен приоткрыл рот, от ужаса растеряв все слова.

— Слышал, что я сказала? — Татагрес, наклонившись, заговорила ему прямо в ухо, и от ее близости Эмиену стало не по себе. — Покажи, что ты годишься в командиры! Или будешь и дальше дрожать за жизнь черни, которая тебе служит?

Юноша сжал зубы. Татагрес издевалась над ним: после шторма, посланного Анскиере, она назначила его капитаном пинаса просто ради развлечения. А теперь, как кошка, которой наскучило играть с мышью, решила растоптать его гордость. Татагрес было мало, что гордыня Эмиена стоила жизни его сестре… Нет, эта мысль была слишком горька, чтобы останавливаться на ней!

Эмиен глубоко вздохнул, чувствуя, как в нем закипает гнев.

— Госпожа, — сквозь зубы ответил он, — если вы того желаете, я причалю.

Забыв о сострадании, он сорвал с пояса веревочный бич и двинулся на нос, не замечая, что один из людей на пинасе следит за его действиями еще внимательнее, чем Татагрес.

На носу гигантским стервятником примостился Хеарвин; откинув капюшон с лысой головы, колдун наблюдал, как Эмиен ударами бича загоняет матросов на весла. Ветер уносил звуки прочь, узловатая веревка хлестала по телам почти бесшумно, что придавало всей сцене оттенок нереальности, напоминая волшебнику череду видений, давным-давно посетивших его во время большой церемонии Коридана в Ландфасте. Добиваясь от матросов послушания, юноша делал все, чтобы его они боялись больше, чем морской пучины. И шел он к своей цели с удивительной жестокостью. Хеарвин невозмутимо наблюдал за происходящим, пока Татагрес не опустилась с ним рядом; лицо женщины раскраснелось от возбуждения.

— Ты добьешься того, что он потерпит поражение, — сухо заметил волшебник.

У мачты Эмиен влепил оплеуху непокорному матросу. Ветер трепал черные жесткие волосы юноши, его глаза безумно блестели. Всю сумятицу своих мыслей и чувств, все свои подавленные желания он вложил в удары, и они возымели результат. Татагрес с довольной улыбкой наблюдала, как матросы подчинились своему командиру.

— Зачем? — тихо спросил Хеарвин. — Его жестокость все равно не убережет судно от рифов. Мальчик и так верен тебе, зачем же его ломать?

Татагрес прикусила ноготь.

— Если сейчас он меня подведет, разве позже он не сделает все, чтобы вернуть мою благосклонность? — Она опустила руку и снова приняла серьезный вид. — Его верности мне недостаточно; чтобы добиться цели, мне нужно владеть и его душой. Вот тогда у меня будет оружие, которое поставит Анскиере на колени.

Если Хеарвин и ответил, его слова заглушил стук весел, которые матросы вставляли в уключины.

Эмиен едва дождался, пока команда справится с этим делом.

— Гребите!

Он подкрепил свои слова ударом по спине ближайшего матроса.

Хеарвин подался в сторону, когда юноша взялся за якорную цепь: от Эмиена разило потом, от его кожи веяло лихорадочным жаром. Цепь освободилась, юноша потянул за нее, добавляя свои усилия к усилиям гребцов. Пинас двинулся вперед, и Эмиен наклонился, чтобы закрепить якорь, выкрикивая приказы через плечо. По его команде матросы, сидевшие по правому борту, стали табанить. Пинас качнулся, его бушприт изящно опустился, будто девица, делающая реверанс, и суденышко повернулось к опасному берегу Скейновой Границы.

— Вперед! — Эмиен побежал на корму и высвободил румпель.

Широко расставив ноги на качающейся палубе, он налег на румпель, чтобы повернуть судно в нужном направлении. Впереди вода темным клином врезалась в щель между высоких скал; Эмиен понимал, что ему придется ввести пинас в этот проем, где вода бурлит, как у подножия водопада. Он нахмурился, отлично понимая, какие трудности их ждут. Матросам придется грести как можно быстрее, или они потеряют власть над пинасом; но если скорость будет слишком велика, лодка перевернется.

Скалы приближались.

Волны разлетались белой пеной перед носом движущегося к рифу пинаса, по килю колотил прибой, от вибрации румпеля у Эмиена болели руки. Сквозь грохот волн почти не слышались голоса людей и плеск погружающихся в воду весел. Промокший до нитки Эмиен откинул волосы с лица и с трудом поставил румпель прямо. Впереди открылся проход, похожий на черную пасть чудовища.

— Суши весла! — Крик Эмиена прозвучал жалобно, как голос потерявшегося ребенка, но матросы услышали его.

В левый борт ударила волна. Пинас стал отклоняться от курса, и юноша налег на румпель. Хотя его плечи и руки разрывала боль, он сумел вернуть суденышко на прежний курс. А потом сквозь брызги он увидел, как один из матросов сделал неловкий гребок.

Эмиен закричал, но было уже поздно. Над ними уже нависла гранитная скала, обросшая морскими ракушками. Весло ударило о гранит и, задев уключину, сломало матросу ребра. Громкий вопль, шипение пены; пинас развернулся и врезался в скалу. Во все стороны полетели щепки, планшир с душераздирающим треском разломился пополам. Эмиен бросил румпель, прыгнул через скамьи и схватил Татагрес как раз в тот момент, когда огромная волна обрушилась на банку. Их вышвырнуло за борт, и перед тем, как уйти под воду, Эмиен вцепился в одежду Татагрес. А потом гневные темные воды сомкнулись над ним и повлекли ко дну.

Эмиена швыряло, болтало, он колотил ногами и руками, пытаясь вырваться из ледяной хватки течения. Татагрес мешала его усилиям, но он крепко ее держал. Он не смог спасти Таэн; но теперь, после крушения пинаса, у него не осталось ничего, кроме клятвы верности, и он был полон решимости вытащить хозяйку на берег.

Водоворот затягивал его все глубже, от усиливающегося давления у него гудели барабанные перепонки, болела грудь. И все же Эмиен боролся, отчаянно стараясь вырваться на поверхность. Внезапно его плечо коснулось плотного песка — значит, он очутился на мелководье. Сообразив, что течение вынесло его к берегу, юноша схватил Татагрес за волосы.

К этому времени женщина перестала бороться, и, боясь, что она потеряла сознание, Эмиен развернулся, оттолкнулся ногами от дна и рванулся к поверхности.

Вдруг что-то полоснуло его по запястью, и неожиданная боль заставила Эмиена разжать пальцы. Татагрес дернула его за другую руку, которой он все еще сжимал ее рубашку. Эмиен выпустил ее и всплыл, жадно хватая ртом воздух; у него кружилась голова. Его хлестнула волна, но за мгновение перед тем, как его снова утянуло под воду, он успел разглядеть на своей руке ровный порез. Сомнений не было: Татагрес ударила его ножом, чтобы освободиться.

Ошеломленный, Эмиен снова попытался всплыть, но волны трепали его, как тряпичную куклу, колотили о кораллы, раздирали одежду и кожу. Весь избитый, покрытый синяками и кровью, Эмиен вдруг почувствовал, что течение изменило направление, и, когда волна повлекла его в море, здоровой рукой попытался нашарить опору. Его пальцы заскребли по водорослям, ракушкам и наконец ухватились за скалу. Вцепившись в нее, Эмиен держался, пока его не перестало тащить назад.

Потом он отпустил скалу, оттолкнулся что было сил, всплыл и успел вдохнуть, прежде чем его накрыл следующий вал и закрутил, как щепку в водовороте. На этот раз, еще до того, как волна отступила, он ударился коленом о дно, поплыл вперед и наконец достиг-таки мелкого места, где можно было встать. Здесь вода стелилась кружевным покрывалом и скользила по песку со звуком, напоминавшим хрипловатый смех.

Эмиен выбрался на берег и, тяжело дыша, упал на влажный песок Скейновой Границы.

В горле у него першило, по щеке, плечу и руке текли струйки крови. Отблески мокрых ракушек и слюды резали глаза, поэтому он опустил веки. Вдыхая сладкий чистый воздух, он долго лежал неподвижно, из-за шума прибоя не услышав приближающихся шагов и не заметив Татагрес, пока не открыл глаза. Женщина стояла над ним, ее волосы прилипли к воротнику, как мокрые шелковые ленты, капли с одежды падали юноше на лицо.

Татагрес с самым бесстрастным видом теребила узорчатую рукоять кинжала, который висел на поясе, но когда она заговорила, в ее голосе ясно слышался гнев:

— Это было последним предупреждением, мальчик. Больше ты не прикоснешься ко мне без моего дозволения, неважно, зачем и при каких обстоятельствах. Если ты еще раз осмелишься на такую безрассудную глупость, ты уже не отделаешься жалким порезом. Понятно?