Глава 11. РАЗВЯЗКА

Мара держала речь перед императором. Ичиндар, Свет Небес, девяносто первый представитель древней, ни разу не прерывавшейся династии владык, восседал на парадном троне в огромном аудиенц-зале, способном вместить до двадцати рот солдат. Массивное деревянное кресло старинной работы, почти сплошь покрытое золотом, украшали узоры из топазов, крупных рубинов, изумрудов и оникса. Основанием трону служило возвышение в форме ступенчатой пирамиды. Мозаичный круг на полу у основания пирамиды изображал огромный солнечный диск. Двадцать Имперских Белых стояли на ступенях с каждой стороны гигантской пирамиды. Прямо перед Марой располагались кресла, предназначенные для высших священнослужителей и советников императора, но при аудиенции присутствовали только трое: писец, ведущий записи, чтобы впоследствии довести их до сведения отсутствующих храмовых служителей, верховный жрец Джурана и верховный отец-настоятель храма Лашимы. Присутствие последнего особенно порадовало Мару: она сочла это добрым знаком, ибо именно он совершал обряд ее посвящения в орден Лашимы — обряд, прерванный прибытием Кейока, который явился, дабы препроводить в родной дом семнадцатилетнюю девочку, нежданно-негаданно ставшую властительницей Акомы.

Сейчас с Марой не было даже ее почетного стража — на официальную аудиенцию к Свету Небес воины не допускались. Она оглашала последнюю часть своего плана. Императорский писец, сидевший по правую руку от нее, торопливо запечатлевал речь властительницы для архива, пока эхо ее слов перекатывалось под сводами гулкого зала с блестящими полами из полированного мрамора. В этом необъятном чертоге, куда лился свет через огромный прозрачный купол и через широкие окна с рамами из золота и хрусталя, звук собственного голоса заставлял Мару почувствовать себя маленькой и слабой.

Закончив последнюю фразу, Мара низко поклонилась, выпрямилась и замерла в предписанной этикетом позе — скрестив руки на груди. Стоя позади низкого ограждения, за которое не разрешалось ступить ни одному просителю, она с трепетом ожидала, что скажет в ответ Свет Небес. Текли минуты, молчание затягивалось; Мара не смела даже глаз поднять из страха увидеть неодобрение на юном лице того, кто находился на вершине пирамиды.

— Многое из того, что ты предлагаешь, госпожа, основано лишь на догадках и рассуждениях, — промолвил наконец император тоном непререкаемой властности.

— Величество, это наша единственная надежда, — ответила Мара, не отрывая глаз от узоров на полу.

— Но это… неслыханно.

То, что Ичиндар подумал прежде всего о следовании традиции, а не о собственной безопасности, говорило о многом. Этот стройный юный монарх с торжественно-серьезным лицом не рвался к единоличной власти. Не был он также и чересчур робок, чтобы в трудный для себя час с ходу отвергнуть новые дерзкие идеи.

— Многое из того, что сделал ты сам, государь, также беспрецедентно, — заметила Мара, восхищаясь зрелостью и мужеством, гнездящимися в столь хрупком теле.

Ичиндар качнул длинными золотистыми перьями головного убора, выражая величавое согласие. Закутанный в сложное нагромождение одежд, он в точности следовал тягостным предписаниям этикета; бремя власти успело оставить на его лице свои отметины. Темные круги под зелеными глазами и щеки, запавшие от бессонных ночей, омрачали лицо, которое должно бы сиять беззаботностью. Блеск драгоценных камней, показная пышность обстановки не могли скрыть от Мары беспокойство духа, угнетенного тревогой. Как ни молод был Свет Небес, он не мог не понимать, что почва под ним менее надежна, чем зыбучие пески. Он не обманывал себя. Его сила коренилась в безмерном почтении, которое питал цуранский народ к особе императора, но, даже въевшееся в плоть и кровь, это чувство имело свои пределы. Среди девяноста предков Ичиндара были и такие, кто стал жертвой цареубийства, хотя это случалось чрезвычайно редко. Смерть императора сама по себе считалась доказательством того, что боги лишили Империю своего благословения. Это соображение остановило бы любого из властителей, который замыслил бы подобное злодеяние, кроме человека с безграничным честолюбием. Именно такого рода честолюбие, по убеждению Мары, снедало ее врага Тасайо. И сейчас в зале присутствовали те, кто усматривал в упразднении поста Имперского Стратега непростительное нарушение традиций, которое может послужить достаточным оправданием цареубийства.

Ясно сознавая, какую опасность навлекает она на себя, вступая на путь, все более и более уклоняющийся от привычного, Мара подняла глаза на венценосца.

— Величество, я говорю лишь о надежде. Я и сама могу обуздать разгул честолюбия Минванаби, но дорогой ценой. Тасайо придется осчастливить титулом Имперского Стратега. Тогда спор о белом с золотом решился бы бескровно и войска, стянувшиеся к Кентосани, смогли бы с миром разойтись по домам. Я готова признать, что это легкий путь. Избери его, и тебе никто не помешает забыть о Большой Игре, вернуть Высшему Совету его полномочия и отдаться божественному созерцанию. Но даже отрешившись от всякой личной вражды и от всех разногласии, я утверждаю, что так ты лишь оттянешь время. Минванаби на троне Имперского Стратега — это гарантия будущих распрей. — Почти не переводя дыхания, она продолжала:

— Я верю, что существует возможность уже сейчас найти иной выход, который позволит навсегда положить конец бессмысленному кровопролитию, пятнающему самую суть цуранской политики. Я верю, что честь не нуждается в бесконечной цепи убийств, совершаемых ради достижения верховенства. На нашем веку может больше не представиться другого такого случая постепенно перейти к более человечным основам правления. Смиренно заклинаю тебя подумать о смысле моих слов.

Даже с высоты трона взгляд зеленых глаз императора пронизывал Мару насквозь. Но поскольку он молчал, не высказывая своего мнения, с места поднялся жрец Джурана Справедливого. Мановение тонкой руки Ичиндара послужило знаком, что жрецу дозволено говорить.

— Мара из Акомы, тебе не приходит в голову, что твои речи могут быть не угодны небесам? Ты принадлежишь к древнему и уважаемому роду и тем не менее, похоже, решила поступиться фамильной честью. Ты кое-что пообещала Тасайо из Минванаби, но даже сейчас, в эту минуту, пытаешься нарушить священнейшую из клятв.

Гнетущий страх темным крылом коснулся сердца Мары. Она понимала, что ей может быть предъявлено обвинение в ереси, и ответные слова обратила исключительно к Свету Небес.

— Если я и отринула благословение предков, то смею сказать — это касается только меня. Я не преступила никаких законов; я ничем не оскорбила небеса. Во всем, что я сделала, во всем, что я заклинаю тебя принять во внимание, я руководствовалась благом Империи. — Переведя взгляд на жреца, она добавила:

— Даже если пострадает честь моей семьи, я готова на это ради служения Империи.

Ее заявление было встречено гробовым молчанием, затем среди горстки жрецов и советников поднялся шепоток. Жрец храма Джурана рухнул в кресло с видом глубокого потрясения.

Свет Небес устремил взгляд больших умных глаз на женщину, с гордым вызовом стоящую у подножия его трона.

После неторопливого раздумья он жестом потребовал внимания:

— Пусть никто из присутствующих не винит властительницу. Она не запятнала позором ни свой род, ни свое имя; наоборот, ее мужество и верность долгу делают честь Империи. Кто еще из тысяч властителей осмелился бы подступиться к нам с такой правдой?

Он помолчал, поднял руки и снял церемониальный венец. Сбоку вынырнул слуга и, преклонив колени, освободил императора от этой громоздкой ноши. Вместе с высокой, украшенной перьями короной Ичиндар, казалось, сбросил и протокольную скованность. Пригладив пальцами каштановые волосы, он принялся рассуждать вслух:

— Когда я впервые решился принять участие в Большой Игре, случилось это потому, что я видел: мой дядя Альмеко манипулирует Империей с единственной целью — удержаться на посту Имперского Стратега. В результате пострадали очень многие. Его жажда власти стала угрозой для нации… и для меня, — печально добавил он. — С помощью властителя Камацу и других я искал способа прекратить кровопролитие, и вот тогда передо мной встал вопрос: как мы живем? Я много думал об этом и теперь, кажется, отчасти понимаю твои побуждения.

Ичиндар встал. Жестом отстранив стражей, собравшихся следовать за ним по пятам, он спустился по ступеням с возвышения.

— Позволь мне, Мара из Акомы, доверить тебе кое-что, известное лишь горстке людей.

Император держался уверенно, но за маской прирожденного правителя Мара видела мальчика, еще очень уязвимого и юного, у которого под покровом массивных парадных одежд так же билось сердце, как и у нее самой. Сопровождаемый взглядами жрецов, Свет Небес размеренным шагом прошествовал к ограждению и, протянув монаршую десницу поверх перил, взял Мару за руку.

Поскольку подобная неожиданная фамильярность, похоже, смутила властительницу Акомы, император взглянул ей прямо в глаза.

— Сначала я пытался силой навязать всем мир, потому что считал чрезвычайно опасным для нас как для народа такое положение, когда завоевание стало нашей единственной целью. Но после возвращения Миламбера мне пришлось пересмотреть кое-какие свои воззрения. До тебя, вероятно, доходили слухи о крупном столкновении в мидкемийском мире. Знай же, мидкемийцам противостоит существо, именуемое в наших легендах Врагом.

Помня о прошлом разговоре с Аракаси, Мара не удивилась, услышав подтверждение из уст Света Небес. Она уже освежила в памяти древние саги о некоем непостижимом порождении зла, именуемом Врагом. Этот Враг разрушил родной мир ее предков, заставив их уйти в изгнание на Келеван по таинственному Золотому Мосту. Хотя среди современников Мары не было принято усматривать в этих преданиях что-то большее, чем просто миф или сказку, в спокойном внимании, с которым Мара слушала Ичиндара, не было и тени насмешки или недоверия.

— Опасность существовала с начала времен, и на самом деле она еще ужаснее, чем в сказках, — еще более взволнованно продолжал Ичиндар. — Ход моих мыслей был прост: если такая злобная сила сокрушит наших бывших врагов в Королевстве и обратит свою ненасытную ярость против нас, народ цурани должен будет объединить все силы для отражения подобной напасти. В этом моем желании Ассамблея была со мной заодно. Я счел необходимым на время прекратить деятельность Высшего Совета: нельзя допустить, чтобы интриги Большой Игры ослабили нас перед лицом столь чудовищной угрозы. По моему приказу десять Всемогущих и три тысячи воинов клана Каназаваи под предводительством Хокану из Шиндзаваи…

— Хокану побывал в чужом мире? — перебила Мара. Впрочем, она сразу осознала свою грубость и немедленно извинилась:

— Прошу прощения у государя.

Император улыбнулся:

— Вижу, этот молодой человек пользуется твоим уважением. Да, Хокану провел в Мидкемии несколько недель на войне и более долгий срок — в свите своего брата Касами… — Мгновение помедлив, Ичиндар заговорил снова:

— Мы не всегда понимаем наших прежних врагов — правителей Мидкемии. Храбрость, проявленная Касами в сражениях на службе у нового господина, вознесла его в ряды знати Королевства. Я не разбираюсь в этих титулах, но мне говорили, что лорд — так называется титул, пожалованный Касами, — отнюдь не самый захудалый.

Значит, Великая Свобода, о которой с таким восторгом рассказывал Кевин, действительно существовала! Глаза Мары заблестели от непролитых слез: правильность ее новых воззрений получила сейчас неопровержимое доказательство. Никогда уже ей не смириться с жесткими кастовыми границами собственного народа. Мужчины и женщины — это просто люди; боги никому не судили быть вечно рабом, господином или ремесленником. Как несправедливы и нелепы законы ее мира, если человек, родившись на свет, может прожить всю жизнь в строгом соответствии с законами чести, являя собой образец всех достоинств, без всякой надежды занять в обществе место по заслугам.

— К нашему стыду, — необдуманно выпалила Мара, — у наших врагов — тех самых, кого мы презрительно именуем варварами — пленный может получить свободу и стать родоначальником благородной династии, а многие не менее достойные мужи, ставшие пленниками Империи, обречены быть только рабами. Боюсь, что варвары — это мы, а не мидкемийцы.

Пораженный тем, что она высказала мысль, которая ранее обсуждалась лишь с Камацу Шиндзаваи, цуранский монарх с уважением взглянул в лицо Маре:

— Я того же мнения. Возможно, ты сумеешь по достоинству оценить новость о том, как разрешился один весьма деликатный вопрос. Все рабы, переправленные через Бездну, получат на родине свободу. В том мне поклялся их король Лиам, и хотя первые переговоры с ним о мире закончились прискорбной неудачей, ныне он известен мне как честный правитель.

Мара смогла лишь кивнуть в ответ.

— Я не склонен вновь передавать управление Империей Высшему Совету, — продолжил Ичиндар, возвращаясь к тому предмету, который привел к нему Мару. Он понизил голос, чтобы его не могли слышать ни жрецы, ни писец. — К тому же я пришел к заключению, что все может начаться сызнова.

Он выпустил руку Мары с горькой полуулыбкой, которая странным образом напомнила ей о Хоппаре. Затем, повинуясь жесту государя, слуга вновь водрузил ему на голову корону, и Ичиндар величаво взошел по ступеням на свой высоко вознесенный трон.

Облаченный, как прежде, в броню недосягаемого величия, он огласил свой официальный ответ:

— Что бы ни ожидало нас завтра, Империя изменится бесповоротно. Маги держали совет по этому поводу, но они не желают больше вмешиваться в политику, ибо угроза со стороны Врага миновала. Многие из союзов, заключенных мною ради отражения этой угрозы, утратили силу. — Он указал на пустые кресла на ступенях пирамиды. — Кое-кто пошел на попятный из-за того, что я осудил Аксантукара. — Ичиндар в последний раз окинул Мару долгим изучающим взглядом. — Думаю, у твоего плана есть достоинства, но связанный с ними риск не меньше — если не больше — тех опасностей, которых ты стремишься избежать.

Смысл этих слов был вполне очевиден: если план, предложенный Марой, не увенчается успехом, дело не ограничится гибелью нескольких властителей. Вся Империя может превратиться в залитые кровью развалины.

— Утром я сообщу тебе о принятом решении, — возвестил Ичиндар. — Тасайо уже обратился с просьбой о встрече в присутствии всех правящих властителей. Полагаю, это всего лишь завуалированное требование, чтобы я предстал перед Высшим Советом для ответа на обвинения. — Ичиндар вздохнул. Сейчас это был просто мальчик, на которого навесили слишком много драгоценных камней, сверкающего металла и редчайших шелков. — Думаю, у меня нет выбора. Придется дать бой Тасайо. — Устало улыбнувшись, он закончил аудиенцию. — В любом случае, властительница Мара, ты снискала мое искреннее уважение. Завтра жди от меня вестей, и да хранят боги тебя и имя твоих предков.

Мара низко поклонилась, восхищаясь этим юношей. С раннего детства воспитатели внушали ему неоспоримое почтение к традициям, и все-таки ему хватило ума и воображения, чтобы устремить помыслы дальше ложной славы — к истинному благу народа. Покидая зал, Мара уносила в сердце глубочайшее впечатление: император позволил ей заглянуть в свой неповторимый внутренний мир, с его всеобъемлющей мудростью, заботой о будущем и отважной готовностью к переменам. Такого императора еще не бывало на престоле Цурануани, и вряд ли подобный ему когда-либо взойдет по этим ступеням.

В передней дворца Мару ожидала ее свита — Сарик с Люджаном, Аракаси под видом слуги и почетный эскорт, представленный цветом ее воинства. Пока один из министров Ичиндара провожал отряд Акомы к выходу из императорских апартаментов, Мара пребывала в глубокой задумчивости. Лишь оказавшись за пределами дворца, она бросила мнимому слуге, который помогал ей забраться в паланкин:

— Домой, и побыстрее. У нас масса дел и угрожающе мало времени в запасе.

Всю ночь напролет у Мары продолжался совет: нуждаясь в ее мудрости, в городской дом властительницы Акомы потянулись господа из самых разных партий и кланов. За два часа до рассвета Мара собрала эскорт и лично отправилась повидаться с единственным из правителей, который не откликнулся на ее вызов.

— Доложите властителю Илиандо, что Мара из Акомы находится у ворот и ждет приглашения войти, — заявила она заспанному стражу, ответившему на стук Люджана в ворота дома.

Немного погодя появился недовольный властитель Бонтуры с застрявшими в волосах перьями от подушки и в парадном кафтане, никак не гармонирующем с ночными туфлями. Все еще с сердитым спросонья лицом он пригласил Мару в дом. Когда же она удобно расположилась в его гостиной, а слуг, мирно спавших у себя в постелях, растолкали, дабы они по всем правилам этикета подали положенные закуску и чоку, Илиандо без обиняков приступил к делу:

— Мара, что привело тебя ко мне в такой час столь неожиданно?

Мара жестом приказала Люджану и почетному эскорту отойти.

— Я пришла за помощью.

Илиандо остановил ее, подняв руку:

— Сочувствую тебе в твоих трудностях, но что касается выяснения отношений с Тасайо…

— Что такое?.. — резко выпрямилась Мара.

Уж не держит ли властитель Бонтуры шпионов в окружении Минванаби? Или кто-то из подчиненных Инкомо распустил язык? За исключением узкого круга самых доверенных лиц, никому не полагалось знать о сути переговоров на холме между нею и ее врагом.

— Ну, дорогая моя, уж не думала ли ты, что можно сохранить в секрете встречу с Тасайо — на вершине холма, да еще в присутствии целой армии за спиной у каждого из вас? — По выражению лица Мары можно было заключить, что она и впрямь тешила себя подобной надеждой. — Сберегу твое время. Я уже обещал поддержать Джиро Анасати, — сообщил властитель Бонтуры.