— Нам нужен Аракаси, — сказала Мара, собравшись с мыслями. Она взглянула на своего военачальника. — Если императорская гвардия стоит на страже мира, то мы, конечно, можем послать гонца?

— Прекрасная госпожа, твое пожелание будет исполнено, — ответил Люджан почти забытым тоном добродушного подшучивания. — Безопасны улицы или нет — любой солдат или слуга из всех, кто присутствует в этом доме, с радостью пробежит босиком по толченому камню, если ты попросишь.

— Не попрошу, — с мрачным юмором возразила Мара, взглянув на собственные ступни, все еще обернутые мягкой тканью после бегства по улицам. — Я на себе испытала это удовольствие. Джайкену уже отдан приказ: все мои рабы получат новые сандалии.

По мнению Люджана, тут не обошлось без влияния мидкемийца, хотя вслух военачальник ничего по этому поводу не сказал. Среди всех правителей он не знавал никого, подобного его хозяйке — с ее неожиданными идеями, непреклонным упорством и странными всплесками сострадания.

Уже повернувшись к дому, чтобы заняться отправкой гонца за Аракаси, она помедлила и бросила через плечо:

— Пусть никто не рассчитывает, что Акома подожмет хвост и побежит домой.

Люджан поклонился, постаравшись спрятать усмешку.

Посылать гонца не понадобилось. Пока Мара прикидывала, каким образом лучше доставить депешу в один из условных тайников, мастер тайного знания объявился собственной персоной в обличье торговца овощами. Для Мары первым признаком его возвращения послужил громкий галдеж на кухне, в котором выделялись непривычно визгливые возгласы Джайкена.

— О боги, ты, того и гляди, его на куски разрубишь! Это же мясницкий нож!

— послышался веселый баритон Кевина, и эхо от его хохота раскатилось по широкой лестнице.

Опасаясь, что разгневанный хадонра, чего доброго, в наказание за дерзость отправит ее возлюбленного чистить отхожее место, Мара сочла необходимым вмешаться и поспешила вниз.

В кухне она застала впечатляющую сцену.

Аракаси стоял, прислонившись к колесу ручной тележки с гнилыми овощами, которые какой-то скопидом приберег на корм скоту.

— На рынке совсем нет свежих, — терпеливо убеждал Аракаси Джайкена. Удостоверившись, что утихомирить побагровевшего управляющего ему не удалось, он добавил с оттенком надежды:

— В бедном квартале эти дыньки можно было бы сбыть за хорошую цену.

Опасаясь, что она сейчас рассмеется в голос, Мара обнаружила свое присутствие:

— Аракаси, ты мне нужен. Джайкен, попроси Люджана дать тебе солдат в сопровождение и ступай поищи для повара какое-нибудь съедобное мясо. Если не найдешь, эти «дыньки» будут пахнуть не столь отвратительно.

Аракаси оторвался от своего насеста, поклонился и оставил тележку вместе с ее содержимым.

— Удачной охоты, — пробормотал он, проходя мимо Джайкена, но пристальный взгляд Мары удержал его от дальнейших насмешек.

— Кажется, сегодня ты в отменном настроении, — заметила она.

— Потому что все прочие носы повесили, — встрял Кевин. — Он даже веселится из духа противоречия.

Вместе с мастером он проследовал за госпожой через буфетную в сад — туда, где были расположены по кругу каменные скамьи.

Мара любила это место с его цветущими деревьями и мелодичным трио фонтанов. Однако тон у нее был самым деловитым, когда она приступила к делу:

— Это точно, что Альмеко мертв? Аракаси сбросил фартук, остро пахнущий плодовой гнилью.

— Имперский Стратег исполнил обряд искупления перед всеми своими приверженцами и друзьями, включая двух магов. Его тело покоится в Имперском дворце.

— Ты слышал, что вызова на Совет не было? — спросила Мара. Было очевидно, что ответа она ждет с нетерпением.

Напускное легкомыслие Аракаси исчезло без следа.

— Слышал. Некоторые властители уже возроптали, и голос Десио звучит громче всех.

Мара закрыла глаза и вдохнула сладкий аромат цветов. Как быстро разворачиваются события! Ради благополучия ее дома она должна действовать, но как? Все известные законы нарушены.

— Кто же будет править?

— Император, — выпалил Кевин, и все глаза обратились на него.

Мара вздохнула, пытаясь совладать со вспышкой нетерпения.

— Ты не понимаешь. Император правит как духовный вождь. Повседневными делами Цурануани ведает Имперская канцелярия; Высший Совет руководит жизнью нации. Туда сходятся все нити цуранской политики, и среди властителей страны Имперский Стратег — на первом месте.

Кевин ткнул большим пальцем через плечо куда-то в сторону дворца:

— Помнится, кто-то уверял, что Свет Небес никогда не показывается публике, однако же на играх он появился. Этот император уже отступил от обычаев предков. Возможно, стремление властвовать у Ичиндара сильнее, чем вы думаете.

Аракаси потер подбородок:

— Если дело не в нем, то, может быть, тут замешаны Всемогущие. В тот день их было необычайно много.

— Догадки есть у всех, — перебила его Мара. — А нам требуются точные сведения. Кто уцелел при катастрофе на играх, подмечены ли какие-либо подозрительные происшествия впоследствии?

— Раненых намного больше, чем погибших, — сообщил Аракаси. — Я составлю для тебя перечень, прежде чем уйду. Но пока я призываю к осторожности, несмотря на Имперский мир. Многие улицы еще завалены обломками. Жрецы Двадцати Орденов открыли свои храмы, чтобы приютить бездомных, но из-за разрушений в порту подорвана торговля, и в городе плохо с едой. Вокруг полно голодных, отчаявшихся людей, которые не менее опасны, чем убийцы. Сегодня с утра начат ремонт причалов, но пока не возобновится работа рынков, гулять по улицам будет опасно.

Мара с грустью указала на свои забинтованные ноги:

— Я все равно не смогу выходить из дома, пока не получу новых носилок.

Аракаси поднялся со скамьи, потянулся и несколько раз согнул и разогнул пальцы с такой силой, что затрещали суставы. Мара пригляделась к нему повнимательнее.

— Ты давно не спал? — спросила она.

— В эти дни я вообще не спал. Слишком много дел. — С едва заметной гримасой он поднял сброшенный фартук. — С твоего разрешения, госпожа, я должен возвратить хозяевам ту позаимствованную тележку и повидаться с твоими стражниками и хадонрой. Рынки пока закрыты, но у меня действительно есть кое-какие идеи насчет того, где Джайкен может купить овощей. — Он натянул мятый грязный фартук поверх собственной невзрачной рубахи, завязал тесемки, взъерошил волосы — и вот уже перед Марой и Кевином стоял растрепанный, косоглазый, задубелый на всех ветрах крестьянин, который добавил к сказанному ранее:

— Только, по правде говоря, дороговато те овощи обойдутся.

— Тогда Джайкен с тобой не столкуется. Не зарывайся, — попросила Мара.

Аракаси поклонился и шагнул под арку, которая вела в дом. Из полумрака послышался его голос:

— Ты остаешься в Кентосани? — И почти сразу же мастер сам ответил на свой вопрос:

— Я думаю, остаешься. — И он скрылся из вида.

В зеленоватом свете, проникающем сквозь кроны деревьев, Кевин всматривался в свою госпожу.

— Ты не спешишь домой к Айяки?

Он спрашивал не без задней мысли: ему было необходимо поговорить с Патриком и поделиться с земляками новостями, которые тяжелым грузом лежали у него на сердце со дня игр: Боуррик и Брукал разгромлены и Королевство открыто для вторжения.

На мгновение лицо Мары омрачилось.

— Мне нельзя отправляться домой, когда совершаются такие перемены. Я должна быть поблизости от средоточия власти, независимо от того, в чьих руках она окажется. Я не позволю, чтобы жизнь или смерть Акомы зависели от решений других людей. Если над нами нависнет опасность, я стану защищать Айяки до последнего моего вздоха… но я буду действовать.

Ее пальцы судорожно вцепились в выступы резьбы на каменной скамье. Кевин бережно взял руки любимой и сжал в своих горячих ладонях.

— Ты очень испугана, — сказал он.

Она кивнула, что для нее было равносильно серьезному признанию:

— Меня не страшат козни Минванаби или другого враждебно настроенного властителя. Но в Империи существуют две силы, перед которыми я вынуждена безоговорочно склониться, и сейчас в игру вступила одна из них… или даже обе.

Кевину не нужно было растолковывать, что она имела в виду императора и магов. Когда взгляд Мары потемнел и словно обратился внутрь, мидкемиец понял, что ее терзает страх за сына.

Прошли еще три дня, наполненные топотом марширующих по улицам солдат и скрипом тележек, увозящих обломки крушения и тела погибших. Мара ждала и получала сообщения от Аракаси, посылаемые в странной форме и в самые неподходящие ночные часы. Кевин лаконично заметил, что мастер тайного знания завел себе привычку отравлять им радость любовного соединения, но правда заключалась в том, что вынужденное бездействие и скука отравляли эту радость куда больше.

Предсказание Кевина, что император перехватит бразды правления страной, оказалось отчасти верным, но среди политиков вершилась не одна игра, и Аракаси бросил все свои ресурсы на то, чтобы установить, чья же рука какую ниточку тянет.

Когда прошло время и члены Совета накопили достаточно наблюдений, стало очевидно, что вмешательство Ичиндара не было следствием минутного каприза. Он тщательно обдумал свои планы и держал наготове людей, способных в любой момент заняться делами, обычно поручаемыми приказчикам или агентам властителей. Картина стала более отчетливой, когда Аракаси начал выяснять, какие партии оказывали Ичиндару поддержку. В самом центре заговора стояли члены Партии Синего Колеса; почти все они отсутствовали на Имперских Играх и избежали губительного хаоса, поразившего участников этих развлечений. Даже старинные семьи, образующие Имперскую партию и по праву ссылающиеся на узы кровного родства с императором, оказались не у дел при этом новом порядке.

После объявления Имперского мира город начал залечивать раны. Улицы и площади были очищены от завалов. Дни и ночи напролет в небо поднимались струи дыма от костров, куда свозили для сожжения тела погибших. Рассказы о повещенных мародерах и спекулянтах черного рынка быстро положили конец деятельности этих любителей поживиться на чужой беде. На реке были оборудованы якорные стоянки, поспешно построены суда для доставки грузов на берег, а на старых сваях возведены новые причалы. Лавки начали постепенно наполняться товарами. Среди еще не убранных камней пробирались слуги с коромыслами и ручными тележками.

По истечении десяти дней после бедствия на Играх Мара получила сообщение из Сулан-Ку. Там отмечался небольшой наплыв беженцев, и на пристанях возникали стычки из-за уцелевшего имущества, но интересы Акомы не пострадали. Накойя доводила до сведения госпожи, что, если не считать шумных вспышек гнева у Айяки, в поместье Акома все спокойно. Первая советница жаловалась только на Кейока, которого с трудом удалось уговорить, чтобы он не послал в Кентосани на помощь госпоже половину всего гарнизона. О том, что Мара цела и невредима, писала Накойя, они узнали от агентов Аракаси.

Мара опустила исписанный пергамент. Слезы затуманили глаза, когда она подумала о беззаветной преданности тех, кто любил ее. Она почувствовала, как отчаянно тоскует по сыну, и поклялась, что будет проводить с ним больше времени, как только представится такая возможность.

С галереи донесся звук торопливых шагов. Мара услышала, как стражники встали на караул; вслед за этим появился Аракаси — мрачный, с запавшими глазами. С вопиющим нарушением протокола он ворвался в ее личные покои и бросился ничком на пол:

— Госпожа, умоляю простить, что являюсь в такой спешке.

Захваченная врасплох в момент слабости, Мара закрыла глаза руками. События раскручивались так быстро, что ей казалось, будто они происходят с кем-то другим.

— Сядь, — приказала Мара. — Что нового?

Аракаси поднялся и огляделся:

— Где Кевин? Он должен услышать это, поскольку ты наверняка захочешь узнать его мнение.

Мара махнула рукой, и ее посыльный кинулся на кухню, куда мидкемиец незадолго перед тем отправился за горячей чокой. Раб-варвар уже поднимался по лестнице; он вошел почти немедленно.

— Из-за чего сыр-бор загорелся? — спросил он, устанавливая на столик поднос с кувшинчиком чоки и чашками. — Твой скороход чуть с ног меня не сбил.

Чтобы наполнить первую чашку, Кевин наклонился, стоя спиной к Маре; он не заметил Аракаси, который, по своему обыкновению, выбрал для себя самый укромный уголок.

— Во-первых, варвары… — начал мастер тайного знания.

Кевин повернулся столь круто, что задребезжали тонкие фарфоровые чашки.

— Это ты!.. — Он кисло улыбнулся. — Что там насчет варваров?

Аракаси прокашлялся.

— Люди из другого мира предприняли совершенно неожиданное и мощное контрнаступление. Наши армии в Мидкемии разбиты и отброшены назад, к той долине, где мы управляем Вратами Бездны. Мы только что потерпели самое сокрушительное поражение за всю войну!

Щадя чувства Аракаси, Кевин подавил радостный смех.

— Что еще? — принимая от Кевина чашку чоки, поторопила Мара взволнованного мастера.

Она понимала, что сказано далеко не все.

— Во-вторых, — продолжил Аракаси, — император согласился встретиться с королем варваров, чтобы обсудить условия мира!

— Что?! — Мара выронила чашку, и дымящаяся чока растеклась по полу. — Мира?..

Кевин замер на месте.

Аракаси быстро заговорил:

— Сегодня утром получено сообщение от моего агента во дворце. Перед последним наступлением Имперского Стратега два эмиссара Партии Синего Колеса проскользнули через Бездну с небольшими отборными отрядами. Это были Касами из Шиндзаваи и раб-варвар; они покинули лагерь и добрались с мирными предложениями к варварскому королю.

— Так вот почему твой дружок из Шиндзаваи не был на Играх! — вмешался Кевин. — Он не знал, кем окажется — героем или преступником, объявленным вне закона.

Мара сдвинула с колен намокшую ткань платья, но не позвала горничных навести порядок.

— Касами… Это брат Хокану. — Ее глаза сузились. — Но Партия Синего Колеса никогда не предпринимала ничего столь дерзкого, не заручившись…

— Не заручившись монаршим одобрением, — подхватил ее мысль Аракаси. — В этом и заключается самая суть. Если Ичиндар отправил туда какое-то посольство, значит, он еще раньше принял решение начать мирные переговоры.

Мара побледнела:

— Так вот почему Свет Небес готовился взять правление на себя! — Она медленно повернулась к Кевину. — Возлюбленный мой, кажется, твое суждение о нашем императоре было более верным, чем мы могли предположить. Ичиндар вступил в Большую Игру, и никто даже не заметил этого! — Она недоверчиво покачала головой. — Это идет вопреки всем традициям!

Кевин взял с подноса салфетку и опустился на колени, чтобы пресечь дальнейшее растекание чоки.

— Кто бы говорил. Я, кажется, припоминаю, как ты перевернула парочку традиций… до неузнаваемости.

— Но император… — запротестовала Мара. Ее благоговение было столь очевидным, что каждому стало бы ясно: в ее глазах Свет Небес — это почти бог.

— Он человек, — сказал Кевин, выпрямившись и зажав в руке тряпку, с которой капала чока. — И он молод. Молодые часто совершают неожиданные и безрассудные поступки. Но неужели он полагает, будто ваши чванливые властители по первому его слову упакуют вещички и отправятся по домам выращивать редиску? Не настолько же он наивен!

Аракаси сказал:

— Госпожа, я не знаю, что такое «редиска», но боюсь, что Кевин прав.

— Тут чувствуется еще чья-то рука, — настойчиво заявила Мара. Она взглянула на свою перепачканную чокой мантию и нетерпеливо сбросила ее. Тонкая ткань приземлилась там, где закончились труды Кевина, но Мара не поинтересовалась, удалось ли уберечь от пятен несколько шелковых подушек. — Если бы Альмеко не попал в ловушку, подстроенную Миламбером, то как разворачивались бы дальнейшие события?

Если вопрос и был риторическим, найти на него ответ не составляло труда. Даже Кевин мог бы предсказать, что Партия Синего Колеса еще раз переменила бы свой политический курс и вышла из Военного Альянса. Тогда у Альмеко остался бы лишь один сторонник, способный оказать ощутимую поддержку, — Минванаби. Но, имея с флангов Акому и Ксакатекасов, которые постарались бы доставлять ему как можно больше неприятностей, Десио не сумел бы прислать на помощь Альмеко серьезное подкрепление. Альмеко и его партия оказались бы в безвыходном тупике после тринадцати лет почти самодержавной власти.

Энергично отжав над подносом салфетку, которой он вытирал пролитую чоку, Кевин провозгласил:

— Тогда императору осталось бы лишь прибыть в Высший Совет и огласить там свои мирные предложения, а у Стратега не хватило бы силенок, чтобы ему воспрепятствовать. Очень ловко сработано. — Кевин восхищенно свистнул. — Ваш Ичиндар — весьма толковый юноша.

Аракаси что-то прикидывал в уме.

— Не думаю, что наш император — даже при таком повороте событий — пошел бы на открытое противостояние со Стратегом… если бы не имел в запасе силы, к которой мог воззвать.

Глаза Кевина широко раскрылись:

— Маги!

Мара кивнула:

— У Альмеко были свои «любимчики», и чтобы их обезвредить, Ичиндару понадобились бы союзники. — Обернувшись к Аракаси, она распорядилась:

— Ступай, поговори со своими агентами. Выясни, если сумеешь, кто из Всемогущих мог быть вовлечен в эту игру. Поинтересуйся, нет ли у кого-нибудь из них особо тесных связей с любым членом Синего Колеса, особенно с домом Шиндзаваи. Похоже на то, что именно они заправляют всем происходящим.

Когда мастер тайного знания откланялся и удалился, Мара прищурилась, словно вглядывалась куда-то в даль с головокружительной высоты.

— Близятся великие перемены, я это чувствую, — сказала она. — Но очень трудно овладеть инициативой, когда плаваешь в луже чоки.

— Смотря какой инициативой, — возразил Кевин и кольцом сильных рук загородил ее от опасностей жестокого мира.

Громы и молнии Миламбера не привели ни к каким разительным переменам. Когда вода в реке начала прибывать и наладилось судоходство, Мара получила от властителя Кеды сообщение, что ее условия аренды складов приняты. Разрушение ряда портовых сооружений в Кентосани не оставило ему других возможностей, а первая партия зерна, доставленная на рынок во время паводка, награждалась особым призом. Властитель Андеро уступил ей голос дома Кеда при минимуме гарантий: поскольку вызов на собрание Высшего Совета так и не состоялся, такое обещание имело сомнительную ценность.

Однако Мара послала гонца с подтверждением заключенной сделки. Любое обещание было лучше, чем вообще никакого обязательства, а из сообщений, доставляемых мастером тайного знания, стало известно, что властители, не озабоченные извлечением торговой выгоды из преимуществ момента, были крайне недовольны политикой императора. Мир, говорили они, это акт малодушия, а боги не жалуют слабых народов.

Затем новости потекли плотным потоком. Мара провела в совещании с Аракаси еще одно утро, тогда как Кевин дремал в саду под сенью дерева. Поэтому он лишь позже, когда поступило официальное уведомление, узнал, что Свет Небес отправился в Равнинный Город с намерением пересечь Бездну и провести переговоры о мире с монархом Королевства Островов — королем по имени Лиам.

При упоминании этого мидкемийского имени Кевин вскочил:

— Лиам!

— Король Лиам, — повторила Мара, похлопав по пергаменту, доставленному имперским посланцем. — Так это здесь написано рукою личного писца императора.

— Но ведь Лиам — сын лорда Боуррика, — вспомнил Кевин. — Если он сейчас король, это может означать лишь одно: король Родрик, принц Эрланд Крондорский и сам Боуррик — все они мертвы.

— Что ты знаешь про короля Лиама? — спросила Мара, выбрав одно из сидений рядом с ним.

— Я не очень хорошо его знаю, — признался Кевин. — В детстве мы как-то играли вместе. Я помню только, что это был рослый и смешливый белобрысый мальчишка. С лордом Боурриком я однажды встречался на военном совете.

Он замолчал, настигнутый вихрем воспоминаний о родине. Потом любопытство пересилило, и он попросил разрешения прочесть полученный документ. Уразумев смысл послания, Кевин с кривой усмешкой отметил, что император, очевидно, не представляет себе путешествия без половины знатных персон империи. Согласно приказу, в почетный эскорт Света Небес должны входить предводители пяти Великих Кланов и старшие сыновья половины других властителей.

— Заложники… — Мидкемиец предпочитал называть вещи своими именами. — Властители вряд ли нарушат эдикт и затеют тут кровопролитие, пока их наследники пребывают в полевом войске императора. — Внезапно арена политики померкла перед мысленным взором Кевина. Закрыв глаза, он попытался вызвать в воображении образ юноши с каштановыми волосами, одетого в сверкающие доспехи и сидящего за столом напротив другого юноши — Лиама, сына Боуррика… и, как удар в сердце, его пронзила мысль о том, сколько же времени прошло. В его отсутствие продолжалась война и гибли люди. Он даже не знал, живы ли его отец и братья, и далеко не каждый день даже вспоминал о них.

И сейчас, сидя в прекрасном саду посреди чужих цветов, рядом с женщиной из страны, нравы которой часто казались невообразимо жестокими, Кевин, третий сын барона Занна, глубоко вздохнул, пытаясь определить: кто же такой он сам?

— Но зачем Ичиндару туда отправляться собственной персоной? — размышляла Мара, не подозревая о сумятице чувств своего возлюбленного. — Такой риск для нашего Света Небес!

— А что ж, по-твоему, наш король должен сам явиться сюда? После того как ваша солдатня опустошала его владения в течение девяти лет? «Забудьте, ваше величество, что мы жгли ваши города. Просто шагните через эти Врата в наш мир!» — так, что ли? Ну уж нет! Вспомни, этот король был боевым офицером в армии своего отца почти с самого начала войны. Он знает, с кем имеет дело. Доверие будет весьма редким товаром в Королевстве, пока ваши господа не заслужат его.

Мара не могла не признать его правоту.

— Из твоих слов можно сделать вывод, что мы скорей достойны недоверия.

Такое хладнокровие больно уязвило Кевина главным образом потому, что он ожидал возражений. Он засмеялся холодным и горьким смехом:

— Я люблю тебя больше жизни, Мара из Акомы, но я тут один такой. Тысячи моих земляков встречаются с людьми Келевана лишь на поле боя и видят в них только врагов, которые вторглись на нашу родину ради кровавого захвата. Все это не сулит легкого мира.

Мара нахмурилась:

— Ты хочешь сказать, что от Ичиндара потребуют возврата земель, завоеванных Имперским Стратегом?

Кевин снова рассмеялся:

— Эх вы, цурани… Вы верите, что все мыслят так же, как вы. Разумеется, король потребует, чтобы вы убрались. Вы захватчики. Вы чужаки. Вам нечего делать на мидкемийской стороне Коридора.

Не скрывая желчной иронии, Кевин взглянул Маре в лицо. У нее в глазах он прочел тревогу и даже боль, но сильнее всего в ней говорила забота о нем. Вот такая она была. Она не разделяла его понятий о жестокости; она никогда не могла догадаться, чего ему стоило просить об уступках, которые создавали для Патрика и его сотоварищей-невольников лишь самые необходимые условия для мало-мальски сносного существования. Душа Кевина разрывалась между безмерной любовью и врожденным чувством справедливости. Не в силах больше выносить эти терзания, он стремительно поднялся и ушел.

Одно из неудобств дома в Кентосани заключалось в том, что здесь не было множества двориков, где можно было бы затеряться. Мара нашла Кевина уже через несколько минут. Он сидел, ссутулившись, на их спальной циновке и бросал маленькие камешки в рыбный прудок, отделявший наружную перегородку от стены, которая была общей с соседним зданием. Подойдя к Кевину сзади, она опустилась на колени и крепко обвила руками его стан. Щекой она прижалась к его спине и спросила:

— Что ты увидел в рыбном пруду, любимый?

Ответ был суровым и честным:

— Я вижу годы притворства. Я позволил себе раствориться в твоей любви и за это благодарен судьбе, но когда я слышу о наступлении мира…

— Ты вспоминаешь войну, — подхватила она, надеясь, что он не станет отмалчиваться.

Мара чувствовала горечь за едва уловимой дрожью ярости, которая им владела, когда он подтвердил:

— Да, вспоминаю. Я помню моих земляков и друзей, пытающихся защитить свои дома от армий, о которых мы ничего не знали, от воинов, которых привели в наш мир непонятные для нас цели и побуждения. Воинов, которые не предлагали провести переговоры, а просто приходили и убивали наших крестьян, разоряли деревни и захватывали города. — Слова рвались из сердца Кевина, и его уже было не остановить. — Я помню, как сражался с вашими людьми, Мара. Я не. думал о них как о врагах, достойных уважения. В каждом из них я видел гнусного убийцу. Я ненавидел их всеми фибрами своей души! — Она не отстранилась, и он попытался успокоиться. — А потом так получилось, что я узнал тебя и узнал твой народ. Я… я не могу сказать, что какие-то ваши обычаи стали казаться мне более приятными. Но по крайней мере я что-то понял в цурани. У вас есть честь, хотя это совсем непохоже на наше чувство справедливости. У нас тоже есть честь, но я думаю, что вы это не вполне сознаете. И между нами обнаруживается еще что-то общее, как у всех людей. Я люблю Айяки, как любил бы собственного сына. Но нам довелось много выстрадать: тебе — от рук моих соплеменников, а мне — от твоих.

Мара постаралась облегчить его боль ласковым прикосновением:

— И все-таки я не стала бы ничего изменять.

Кевин повернулся в кольце ее рук и взглянул в глаза, где сверкали слезы — бесспорная слабость, с точки зрения ее народа. Он тут же почувствовал себя пристыженным.

— Ты вернула бы к жизни отца и брата, если бы могла?

Мара покачала головой:

— Теперь — нет. И это сознание для меня горше всего, любимый. Если бы я это сделала, я бы избежала былых страданий, но тогда судьба не подарила бы мне ни Айяки, ни нашу с тобой любовь.

Она умолчала еще об одном, более темном соображении: она никогда не стала бы властительницей и никогда не испытала бы головокружительного упоения собственной силой, которое она познала в Игре Совета. У Кевина сдавило горло

— так поразила его откровенность, с которой Мара открыла ему свое сердце. Он тесно прижал ее к себе, и рубаха у него на плече промокла от ее слез. Взволнованный, в смятении всех чувств, он сказал:

— Но при всей моей любви к тебе, Мара из Акомы…

Он отстранил ее от себя, но она не отводила взгляда от его лица — и читала на этом лице жестокую правду, которую он уже был не в силах скрывать.

Страх и непереносимая боль овладели душой Мары — как в тот день, когда ей нежданно-негаданно пришлось стать властительницей Акомы.

— Скажи мне, — резко потребовала она. — Скажи мне все сейчас же.

Каждое слово Кевина давалось ему с мучительным трудом:

— Ах, госпожа моя, я люблю тебя… и буду любить до самой смерти. Но с рабством я никогда не смирюсь. Даже ради тебя.

Мара не смела взглянуть на него. В эти мгновения она впервые поняла всю глубину его страдания. Отчаянно вцепившись в него, она спросила:

— Если бы боги так пожелали… ты бы меня оставил?

Руки Кевина, обнимающие ее плечи, напряглись. Он держал ее так, словно она была единственным средством избавления от смертельной боли… и все-таки он признался в том, чего больше не мог отрицать:

— Будь я свободным человеком, я хотел бы остаться с тобой навсегда. Но будучи рабом… я воспользуюсь любой возможностью вернуться домой.

Мара была уже не в силах сдержать прорывающиеся рыдания:

— Но ты никогда не сможешь стать свободным… здесь.

— Я знаю. Знаю.

Он отвел с ее щеки влажную прядь волос и тоже утратил власть над собой. Слезы покатились и по его щекам. Все, что таилось на дне души у каждого, вырвалось наружу, и теперь уже не оставалось иллюзий: хотя они и любили друг друга так нежно и пламенно, ничто не могло исцелить эту открытую рану, широкую как океан и глубокую как пропасть между двумя мирами.

События в Священном Городе разворачивались вокруг предстоящей мирной конференции. До отъезда императора оставалось всего несколько дней, и властители Цурануани оживленно обменивались мнениями о том, на какие условия мира можно будет соглашаться; однако даже с помощью агентов Аракаси не удавалось раздобыть хоть какие-то определенные сведения на сей счет. Мара проводила долгие часы в обществе своих писцов, рассылая союзникам депеши с деликатным подтверждением ранее заключенных соглашений. Время от времени она устраивала небольшие приемы для других властителей, чьи резиденции располагались ближе к внутреннему городу и больше пострадали от разрушений.

Наряду с мелкими неувязками и неудобствами жизнь отравляли и более значительные трудности. Изготовление новых носилок вместо утраченных потребовало гораздо больше времени, чем можно было ожидать. Все до единого плотники в Кентосани были заняты заменой или укреплением разрушенных опорных колонн, оконных рам и дверных проемов; даже на короткий срок не удавалось оторвать от этих работ ни одного подмастерья, не говоря уж о мастерах. Джайкен не сумел столковаться ни с кем. Императорским указом действие всех частных контрактов приостанавливалось до завершения ремонта портовых складов. Мара покорилась необходимости, изображая радушную хозяйку перед гостями, которых хотела повидать, пока наконец об ее затруднениях не проведал властитель Чипино Ксакатекас и не прислал ей в подарок запасные носилки.

Они были выкрашены в цвета Ксакатекасов — пурпурный и желтый — и хорошо отшлифованы, так как многочисленные дочери Изашани пользовались ими для путешествий по лавкам и базарам. Пошарив по подвалам дома, Джайкен раздобыл нужную краску, но нанять маляра тоже оказалось неразрешимой задачей. В конце концов дело было поручено рабу-посыльному по имени Тамму, который уже слишком вырос для исполнения обязанностей мальчика на побегушках и был переведен на более высокую должность официального гонца. Но три последующих дня юный Тамму поневоле сидел без дела, потому что руки у него по локоть были вымазаны зеленой краской.