— К Лизаэру нельзя подходить с обычными мерками, — сказал Аритон. — На нем, как и на мне, лежит проклятие Деш-Тира, и потому война с ним — не просто междоусобица. Он способен на все. Итарранская армия сделалась его послушным орудием. Я не хочу, чтобы кланы стали жертвами его вероломства.
Принц не стал дожидаться ответа Стейвена. Стремительно повернувшись, он покинул рощу, направившись в противоположную от лагеря сторону. Стейвен хотел было его догнать, но неожиданно почувствовал на плече чью-то руку.
— Пусть идет, — с необычайной мягкостью произнес Халирон. — Сердце мне подсказывает, что принц далеко не такой, каким пытается казаться. Тебе все равно не удастся развеять его тревоги.
Менестрель улыбнулся.
— К тому же его предки, если верить балладам, славились крутым и решительным нравом. Если Аритон унаследовал эти качества, он не потерпит, чтобы кто-то вмешивался в его дела.
Стейвен смачно выругался.
— Я это знаю. Вы это знаете. Но моим соплеменникам наплевать на то, какие у него были предки. Если он будет продолжать квохтать как наседка вокруг каждого сирого и убогого, Каол, боюсь, выполнит свою угрозу: спустит принцу штаны и посмотрит, не кастрат ли он. И я, клянусь Этом, не смогу его удержать! — мрачно добавил бывший кайден Ратана.
Исповедь Лизаэра
Итарра продолжала готовиться к войне. Работа в кузницах и оружейных мастерских не прекращалась даже ночью. Стук кузнечных молотов перекликался со звонкими и глухими ударами палок, с которыми упражнялись новобранцы, постигая азы ратного искусства. Казалось, что молодые люди рекрутского возраста разом сменили свою прежнюю одежду и появлялись теперь на улицах не иначе как в доспехах и при оружии.
Впрочем, в бой рвались далеко не все. Вельможи, чья родословная вела к славным и смелым итарранцам, свергшим верховного короля, вдруг почувствовали себя обойденными вниманием. Прежде всего это касалось мужчин. Их проделки, любовные интриги и невообразимые карточные долги перестали будоражить дам и служить темой бесед и сплетен в гостиных. Все вытеснили разговоры о грядущей войне и коварстве принца-отступника. Женские сердца, всегда отличавшиеся непостоянством, теперь были отданы «настоящим мужчинам». И светские дамы, и куртизанки вдруг полюбили рослых, сильных вояк, манеры которых были грубее, а мечи — тяжелее.
Богатые юнцы лезли из кожи вон, стремясь взять реванш. Главнокомандующий Диган поведал своей сестре Талите подробности недавнего происшествия. Молодые люди голубых итарранских кровей накачивались вином, пока у них не начали подкашиваться ноги, а потом побежали наперегонки до сторожевой башни, где стали, раскачавшись на языке большого колокола, прыгать вниз. Победителю удалось чудесным образом приземлиться без единой царапины. Менее удачливые заработали ссадины и стали героями, а также предметом язвительных шуток завистников. Отпрыск одного знатного рода вывихнул себе ногу. Его дружок, зацепившись за перила, камнем рухнул вниз и сломал обе руки. Это не помешало ему появиться следующим же вечером в гостиной знаменитой куртизанки и объявить, что теперь женщины могут целовать его в обе щеки сразу; пока руки не срастутся, ему нечем их отогнать.
Раньше Талита сама была бы не прочь подзадорить глупцов на подобные выходки, пообещав им в награду свою благосклонность. Она смеялась бы над остротами и собирала все слухи и сплетни, предвкушая завязку очередной интриги, незаметно развивающейся на фоне блеска и великолепия итарранского высшего общества.
Но сегодняшним вечером празднество не увлекало ее. В зале, наполненном тонкими и изысканными ароматами, у нее закружилась голова, и Талита вышла в сад. От земли и каменных стен тянуло сыростью. Звездное небо, к которому она все еще не привыкла, порождало странное чувство незащищенности. Казалось бы, смех, музыка, приглушенное сияние громадных люстр должны были очень скоро поманить ее назад, в привычную стихию. Тем более что она еще не всем досадила своим новым дорогим платьем из тонкой парчи и изысканными драгоценностями.
Талита уже не первый раз ловила себя на мысли, что все эти балы стали для нее пустым времяпрепровождением. Она упорно сопротивлялась наползающей скуке и с таким же упорством отрицала причину этой скуки. Талита не решалась признаться себе, что начиная с определенного дня — нет, даже с определенного момента — все эти мужские сумасбродства превратились в никчемные игры.
Нечто подобное ощущал и Диган. Хотя брат и сестра не делились друг с другом мыслями, Талита заметила не свойственную Дигану апатию. Брат пребывал в таком состоянии несколько дней подряд. Раньше он стал бы прилагать усилия, чтобы сохранить круг своих обожательниц. Теперь же, когда они подобно морскому отливу унеслись прочь, он вовсе не был раздосадован этой потерей. Иногда Талите чудилось, будто какой-то неведомый злодей проник в дом, где она жила с раннего детства, и все перевернул вверх дном.
Пустота и скука, ощущаемые Талитой, странным образом были связаны с появлением в ее жизни Лизаэра Илессидского.
Она облокотилась на балюстраду. Прежде ей не приходилось выслушивать слов восхищения, в которых за цветистыми фразами не скрывалось бы задней мысли. Шутки и остроты, вызывавшие у нее смех, всегда больно задевали или унижали кого-то, а власть — считала Талита — завоевывалась в результате жестоких интриг или щедрого подкупа.
Когда Талита узнала Лизаэра, прямого и честного, все прежние ее представления были опрокинуты.
Зашелестел ветер, усеяв землю лепестками цветов. Талита не сразу услышала, что со стороны террасы кто-то идет. Расслышав шаги, она недовольно поморщилась. Достаточно того, что, уходя из зала, она поочередно отбрила четырех щеголей, пытавшихся навязаться ей в спутники.
— Уходите, — холодно, без всякой учтивости потребовала Талита.
Она не пожелала даже обернуться и посмотреть, кому адресует эти слова.
Человек остановился.
Чьи-то теплые руки осторожно коснулись завитков ее волос, ниспадавших на шею. Талита вздрогнула и с раздражением обнаружила, что не в состоянии повернуться и отвесить наглецу пощечину. Ее пальцы как будто приросли к перилам.
— Мне сказали, что вы устали от праздника и вышли подышать воздухом, — сказал Лизаэр Илессидский.
Талита снова вздрогнула, затем покраснела и едва не ударила Лизаэра по щеке за его дерзостное вторжение. Кто и когда заставлял ее краснеть? Талита не привыкла, чтобы с ней играли, точно с рыбкой в аквариуме.
Лизаэр убрал руки. В затылок Талите дунул холодный ветер. В темноте задрожали белесые листья шелковицы.
Талита обернулась, готовая ледяным тоном отчитать Лизаэра и тем самым вывести из равновесия. Прием был знакомым и действовал безотказно. Надо же, вообразил, будто, где бы он ни появился, везде ему рады!
Но девушка застыла от удивления, позабыв про свою отповедь. С пальца Лизаэра свисала цепочка огоньков — маленьких светящихся бусинок.
Лизаэр улыбнулся. Огоньки отражались в глазах принца; они вырывали из сумрака его лицо и заливали мягким светом. Наверное, сейчас его красота свела бы с ума любого художника. Лизаэр казался гением простоты; золотистые волосы, окаймлявшие воротник его рубашки, были единственным его украшением, но оно стоило любых драгоценностей.
У Талиты перехватило дыхание.
— Так вы желаете, чтобы я ушел? — лукаво спросил принц.
Вопрос разрушил ее зачарованность.
— Вас не приглашали остаться, — с привычным сарказмом бросила Талита.
Однако глаза выдали ее. Талита с искренним восхищением смотрела на диковинное светящееся ожерелье в руках Лизаэра.
Улыбка принца делалась все шире.
— Драгоценные камни меркнут в сравнении с этим. Он взглянул на свою игрушку, заставив огоньки светиться еще ярче и разбрасывать искорки.
— А знаете, почему эту штучку бесполезно сравнивать с драгоценными камнями? Она не более чем жалкая магическая игрушка. При ярком свете она меркнет. Но если вы любите прятаться в темноте, ее стоит надевать. Тогда покажется, что у вас на шее — светящееся золото.
Лизаэр приблизился и, осторожно коснувшись обнаженных плеч Талиты, надел подарок ей на шею.
Огоньки не были ни теплыми, ни холодными. Талита пыталась отыскать наиболее верное слово для ощущений. Бесплотные! Ожерелье было бесплотным. Почему-то это задело Талиту, привыкшую, что любая драгоценность непременно ощущается телом.
— Вам идет золото, — негромко заметил Лизаэр.
Он молча наслаждался, видя, как пальцы Талиты перебирают бусинки и те поочередно вспыхивают, превращаясь в крошечный водопад света.
Наслаждение было недолгим.
— Армия выступает завтра, — без лишних предисловий сказал Лизаэр, запоздало объясняя причину своего появления.
Талита подняла голову, нарочито глядя куда-то в сторону. Ожерелье ярко освещало ее подбородок.
— А почему это должно меня волновать?
Лизаэр помолчал. Кажется, он даже не обиделся на такой ответ.
— Вряд ли кто-нибудь в городе понимает, насколько опасен человек, ради которого мы затеваем этот поход.
— Аритон?
Талита презрительно тряхнула головой, откидывая назад волосы. Да, она слышала от брата, что эти лесные дикари непременно встанут на сторону низложенного принца. Ну и что? Неужели вся эта орава может угрожать укрепленному городу?
Лизаэр вдруг схватил ее за руки, коснувшись их чуть ниже обнаженных плеч. Талите показалось, что он сейчас начнет ее трясти, но этого не случилось. Он не сказал ей ни одного резкого слова и даже не повысил голоса. Прикосновение его рук было нежным, а в широко раскрытых синих глазах застыла боль, непонятная другим.
— Госпожа Талита, я боюсь за судьбу вашего города, за безопасность и счастье его жителей, в том числе и ваше. Увы, никто из вас не понимает, что собой представляет Аритон Фаленский.
— А что нужно понимать?
Талита глядела на Лизаэра с грациозностью черной кошки, уверенной в чарах мурлыканья и силе когтей.
Лизаэр осторожно провел пальцами по ее рукам, потом отстранился. Вцепившись в перила балюстрады, принц глядел куда-то в темноту сада. Он был глубоко встревожен. Талита поняла это, с раздражением отметив, что ее выпад даже не задел его. Однако Лизаэр не дал ей возможности отомстить за подобную дерзость и быстро заговорил:
— Я вырос в островном государстве, живущем в постоянном страхе перед набегами Фаленитов. У нас в Амроте было все: богатство, прекрасные корабли, обученная и хорошо вооруженная армия. Казалось, мы должны были бы одержать легкую победу. По сравнению с Амротом Картан, где правил пиратский король, представлял собой жалкий клочок скудной земли. Народ там бедствовал. Мы превосходили их и по природным богатствам, и по численности населения. Но то немногое, чем располагали картанцы, они использовали с такой нечеловеческой хитростью, что сам Даркарон позавидовал бы.
Лизаэр замолчал. Талита заметила, как у него сжались кулаки. Не зная, стоит ли мешать ему в его состоянии, она терпеливо ждала. Таким Лизаэра она еще не видела, и внезапно раскрывшаяся сторона его личности могла обещать увлекательную интригу.
— Набеги картанцев, сеявшие горе и смерть, длились из поколения в поколение. Немало моих родственников попалось в картанские западни, и мы хоронили их изуродованные останки. Горе не обошло и моего отца, едва не лишив его ума. Во время одного из набегов погибли первая жена отца и две маленькие дочери. До двенадцати лет я вообще не знал, что у меня были единокровные сестры. Взрослые молчали, пока я не заставил тогдашнего предводителя рассказать, кому принадлежит безымянная гробница в нашем семейном склепе.
Лизаэр перевел дыхание.
— Я прекрасно помню, как мы посылали корабли, умелых солдат и опытных командиров для истребления Фаленитских пиратов. Мы прилагали неимоверные усилия, но добивались лишь ничтожных результатов. Мы вторгались в Картан и выжигали целые деревни, состоявшие из жалких лачуг с таким же жалким скарбом. Вряд ли жители особо горевали, потеряв все это. К тому же картанские дозорные часто успевали предупредить своих оборванцев о нашем появлении, и те куда-то исчезали. Мы высаживали на берег целые полки, чтобы воевать с пустотой. Нам не везло и на море. Погони за картанскими кораблями были долгими и утомительными. А сколько наших кораблей было утрачено на мелях, которые не значились на картах! Только потом мы узнали, что ложные карты являлись делом рук картанских лазутчиков, которым удалось затесаться в военно-морскую канцелярию. Вместо честных сражений картанцы предпочитали ловушки. Зачем махать мечами и заряжать арбалеты, если существуют бури и скалы? Наши матросы гибли от голода и жажды, в результате пожаров и бунтов, ибо Фалениты были неистощимы на выдумки и неутомимы, как волны прибоя. Их уловки никогда не повторялись дважды, а курсы их кораблей невозможно было вычислить.
Удрученный тяжелыми воспоминаниями, Лизаэр покачал головой.
— Поймите: предки Аритона были обычными людьми. Смышлеными, кровожадными, но просто людьми. Последний из Фаленитов сильно отличается от них. Наша мать обладала магическим даром, и Аритон унаследовал его в большей степени, нежели я. Меня учили управлять государством, а обучением и воспитанием брата занимались маги Раувена. Повелитель Теней — не просто красивое прозвище. Он добавил к своим трюкам и уловкам то, чего не было у его предков, — силу магии.
Лизаэр повернулся к Талите и встретился взглядом с ее глазами, широко распахнутыми и бездонными.
— Аритону удалось одурачить даже меня. Я подпал под его чары и поверил в искренность его намерений. Как-никак, единоутробный брат. Казалось бы, какое нам с ним дело до вражды наших предков? Но Аритон обманул меня своей ложной дружбой. Если бы не прозорливость вашего брата, если бы не сомнение, которое заронили во мне его здравые вопросы, мы бы безнадежно упустили время. Люди так и не увидели бы истинную природу Аритона.
Лизаэр сокрушенно вздохнул.
— Увидеть-то они увидели, но едва ли что-то поняли. Я как о стену бьюсь, пытаясь объяснять всем и каждому, что Аритон действительно опасен.
Талита была захвачена его исповедью и новизной ощущений, от которых у нее по спине побежали мурашки. Взволнованная, она воскликнула:
— Но ведь вы — Владыка Света и управляете его силой! Вы в состоянии защитить нас от колдовства Аритона.
— Я — только человек, — поправил ее Лизаэр. — А людям свойственно терпеть неудачи.
Талита пыталась разобраться в своих чувствах. Она испытывала странное возбуждение, непонятное ей самой. Ей вдруг захотелось оказаться в объятиях Лизаэра. Но она лишь произнесла:
— Вы обязательно вернетесь. Армия Дигана сметет этих варваров и вернется в Итарру с головой Аритона.
Ветер обрушил на стоящих лепестки цветущей шелковицы, застрявшие в волосах у Талиты. Лизаэр осторожно смел лепестки вниз.
— Мы попытаемся. И будем надеяться.
Осторожно взяв ее лицо в ладони, Лизаэр нагнулся и поцеловал Талиту. Она порывисто потянулась к принцу, Лизаэр почувствовал, как скользнули вниз рукава ее платья. Это подействовало на него словно предостережение. Принц опомнился и отошел на полшага. Улыбнувшись Талите, он сказал:
— Нет, не сейчас. Дорогая, дождитесь меня. Когда мы победим Аритона Фаленского и вашему городу уже ничто не будет угрожать, я вернусь. И если ваше желание видеть меня рядом сохранится, мы непременно дадим волю нашим чувствам.
Талита подавила вспыхнувшее было раздражение, удивленная тем, что Лизаэр не насмеялся над ее долго подавляемой и вдруг прорвавшейся страстью. Большинство итарранских мужчин не преминули бы воспользоваться минутным порывом, а потом хвалиться перед дружками пикантной историей.
— А если вы не вернетесь?
Лизаэр перестал улыбаться.
— Тогда вам придется доискиваться причин поражения итарранской армии. И тогда в память обо мне вы станете рассказывать другим о хитрости и коварстве Аритона, чтобы они шли на битву с ним, зная, с каким врагом имеют дело.
— Но вы ведь не верите в свое поражение? — вскричала Талита, в смятении позабыв о светской холодности.
Лизаэр сдержанно пожал плечами.
— Я не настолько самонадеян, чтобы не допускать мысли об этом. В прошлом фаленитские пираты губили и более достойных людей, чем я.
— Вы — это все, что у нас есть, — возразила Талита и тут же со страстной прямотой поправила себя: — Все, что у меня есть.
Музыканты заиграли веселый танец. Сквозь распахнутые двери зала было видно, как танцоры выстроились в два ряда и двинулись, выполняя первые фигуры. Она едва видела танцующих: слезы застилали ей глаза. Утешало лишь то, что в отличие от многих итарранских вояк Лизаэр отправлялся на войну с мыслями об их будущем счастье.
— Прошу вас, один танец, — решилась попросить она. Лизаэр Илессидский тихо засмеялся. Он подхватил Талиту на руки и бережно, словно пушинку, понес в зал.
Умозаключение
Когда над Нармсом дул восточный ветер, он поднимал с прибрежных низин тучи высохшего ила, смешивая их с грязью и дымом городских красилен, так что все вокруг было затянуто мутной зловонной пеленой. Впрочем, и в ясную погоду город этот не слишком-то радовал глаз: почти одинаковые деревянные дома, унылые складские постройки, причалы. Нармс возник как город ремесленников и по сей день оставался таковым.
Прядильные и красильные мастерские представляли собой по большей части ветхие лачуги. Из Нармса готовую пряжу везли на север, в Килдорн, также стоящий на берегу Инстрельского залива. Каменные здания Килдорна хранили следы седой паравианской древности, а под землей, как и во времена паравианцев, пульсировала сила, питающая одну из двенадцати ветвей. В Килдорне она подходила почти к самой поверхности. Близость ветви давала определенные преимущества, и Лиренда, Первая колдунья Кориатанского ордена, предпочла бы встретиться с Элайрой здесь. Но теперь, когда после известных событий в Итарре война между братьями могла начаться в ближайшие дни, время было особенно дорого. Добираться из Итарры до Нармса было легче и быстрее, нежели до Килдорна.
Дом, где разместилась Морриэль, принадлежал вдове красильщика, который мальчишкой находился в услужении у кориатанок. Красильня ненамного пережила своего хозяина — у его вдовы не оказалось ни сил, ни сноровки продолжать дело покойного мужа. Теперь в заброшенной мастерской хозяйничали ийяты, которым нравилось греметь растрескавшимися чанами или шуршать сухими листьями на полу. Красильня стояла на отшибе; лишь с одной стороны к ней примыкала пивоварня. Зимой, когда дули западные ветры, вода затопляла подвал. В воздухе пахло заплесневелой ветошью, гнилым деревом и уже не так сильно — хмелем и рыбой.
Видно, почуяв появление колдуний, ийяты поспешили исчезнуть. Правда, один все же остался под потолком, и Лиренде пришлось его изгонять. На дворе удалось отыскать единственный крепкий чан. Слуга Морриэль втащил его внутрь, подпер клином, чтобы стоял ровно, и наполнил водой для предстоящего ритуала ясновидения. Чтобы Лиренде не дуло со спины, стойку, на которой когда-то сушили шерсть, тщательно завесили одеялами, соорудив подобие ниши. Морриэль презрительно поморщилась и заявила, что ей такие излишества не нужны. Нахохлившись под грудой своих шалей, словно мокрая ворона, она затихла и приготовилась ждать под потрескивание смоляных факелов. О такой терпеливости Лиренда могла только мечтать.
Снедаемая непомерным честолюбием, Первая колдунья наслаждалась тем, что для встречи с Элайрой и последующего сеанса ясновидения Морриэль выбрала ее одну. Время было далеко за полночь, и хотя все остальные сестры давно улеглись спать, гордость не позволяла Лиренде выказывать усталость. Вместе с Первой колдуньей бодрствовал и придурковатый великан по имени Кюн, исполнявший у Морриэль роль слуги и привратника. Любая колдунья из Круга Старших не видела и десятой доли того, чему он был свидетелем, но трудно сказать, понимал ли Кюн увиденное и услышанное. Сейчас он сидел скрестив ноги в углу и отчаянно пытался не заснуть. Снаружи было тихо. Только один или два раза хлопнула дверь пивоварни, и запоздалый работник, насвистывая, отправился домой. Приглушенно потрескивали факелы. Если прислушаться, можно было уловить плеск волн Инстрельского залива.
Но вот цокот копыт заставил Кюна встрепенуться и поспешить к двери. Послышался голос Элайры; она просила кого-то из слуг Морриэль отвести лошадь на конюшню. Через мгновение появилась и сама Элайра. Ее коса растрепалась, и пряди волос, влажные от морского ветра, прилипли ко лбу. Лицо ее было бледным от усталости.
За три дня младшая послушница преодолела добрую сотню лиг. Кожаные штаны задубели от лошадиного пота и натерли ей ляжки. Элайре стоило немалых усилий сделать реверанс перед начальницами. Требуемые слова приветствия дались ей легче, и она мужественно произнесла их по возможности ровным голосом.
Морриэль велела Элайре подойти ближе. Лиренда хищно следила за каждым шагом девушки. Глубоко посаженные глаза Первой колдуньи не просто изучали Элайру, а впивались в нее.
Войдя в круг света от факелов, Элайра выдержала придирчивый осмотр. Кориатанки гордились своим искусством замечать каждую мелочь и делать умозаключения. От внимания Морриэль и Лиренды не укрылось ничего, ни потертый носок на правом сапоге (в придорожной кузнице, когда растяпа кузнец никак не мог сменить ее лошади единственную подкову, Элайра от нетерпения начала поддевать ногой камешки) ни пятно на плаще (а это случилось в таверне: какой-то пьянчуга опрокинул ее миску с супом, оставив девушку без обеда и посадив на ее плащ пятно; время подпирало, и она была вынуждена на пустой желудок ехать дальше).
— Вижу, твой путь был нелегким, — заключила Морриэль.
Осмелев от неожиданной доброты, Элайра распрямила затекшие плечи.
— Вполне сносным.
Зная, что от ее шутки Лиренда будет скрежетать зубами, Элайра все же добавила:
— Если на постоялых дворах и были вши, мне не посчастливилось поймать хотя бы одну.
Губы Морриэль шевельнулись в подобии улыбки.
— Насколько я могу судить, дорога утомила твое тело, но никак не дух. Когда ты в последний раз ела?
Элайра задумалась, что само по себе уже было достаточным ответом. Старуха подала знак привратнику.
— Кюн, сходи к пивовару и купи у него хлеба и колбасы. Не желаешь ли пива? — с обезоруживающей заботливостью спросила она у Элайры.
Младшая послушница не настолько утомилась, чтобы не распознать ловушку.
— Благодарю вас. Я смею думать, что у вас были серьезные основания дожидаться моего приезда. Поэтому пиво будет лишним. Или я ошибаюсь и вы позволите мне отправиться спать?
— Пока еще нет, — возразила Морриэль, но по ее тону чувствовалось, что она довольна сообразительностью Элайры. — Хотя ты, несомненно, заслужила отдых. Представляю, какое столпотворение сейчас на прилегающих к Итарре дорогах. Они, должно быть, запружены посланниками всех мастей, и каждый везет печальные вести.
Элайра вспомнила: ее тоже поразило непривычное оживление на дорогах, однако она слишком торопилась, чтобы тратить время на расспросы и выслушивание сплетен.
— Неужели еще что-нибудь случилось?
— Случилось. Событий предостаточно, и одно хуже другого.
Дверь распахнулась, впустив внутрь облачко ночного тумана. Факелы зашипели от сырости. Вошел Кюн со свертком, от которого поднимался пар.
— Пока ты ешь, — продолжала Морриэль, — я кое-что тебе покажу. Думаю, после этого ты лучше поймешь всю важность своего поручения.
Элайра не стала благодарить Кюна, зная, что он сразу же расплывется в раболепной улыбке и начнет бормотать какую-нибудь чепуху. Жаль, можно было бы позлить Лиренду. Элайра взяла сверток и лишь слегка потрепала великана по руке. Но дурачок был рад и этому. Он смиренно склонил голову и удалился в свой угол.
Развернув тряпку, Элайра увидела несколько дымящихся колбасок. Откусив от одной из них, она подошла к чану.
Лиренда молча бесилась, видя, как самая своенравная и необузданная из всех послушниц беспечно уписывает за обе щеки колбаски и хлеб, а Морриэль, глава Кориатанского ордена, собирается посвятить ее в такие тайны, которые допустимо знать лишь Кругу Старших. И все потому, что у этой девчонки, видите ли, есть особый дар. Похоже, Морриэль даже простила ей прошлогодние приключения в Эрдане.
Равнодушная к недовольству Лиренды, Главная колдунья уселась на край чана, подтянув к себе все свои теплые шерстяные шали, и стала вглядываться в кристалл, висевший на длинной цепочке у нее на шее.
— Сейчас ты увидишь отображение сегодняшних событий.
Морриэль потянула тонкую цепочку, дав кристаллу повиснуть над поверхностью воды, затем произнесла требуемое заклинание. Элайра наклонилась над зеркальной поверхностью воды. Образы, вызванные магией, постепенно начали заслонять темно-красное дно чана...
Утреннее солнце позолотило кирпичные сторожевые башни Итарры. В косых лучах клубилась пыль: войска покидали город через северо-западные ворота. При подходе к Маторнскому перевалу шеренги сужались. Под белесым небом солдаты с поднятыми пиками и копьями уходили все дальше и дальше. На поверхности воды они казались ожившими игрушечными фигурками, а их знамена— красные с золотом— трепетали на ветру, как тряпичные лоскутки.
— Дейлион милосердный, — пробормотала Элайра, позабыв про колбаску, остывавшую в ее руке. — Значит, война?
Вместо ответа Морриэль несколько изменила картинку, предоставив Элайре самой делать выводы.
Их было десять тысяч. Впереди на конях, также прикрытых доспехами, двигались копьеносцы. За ними, чеканя шаг, шли полки итарранской пехоты. Замыкала шествие легкая кавалерия, едущая под знаменами Лиги наемников. Людская лента змеилась, повторяя изгибы дороги. Итарранская армия и впрямь была похожа на голодную змею, выползшую из норы. На крепостных стенах толпились горожане, что-то неистово выкрикивая; среди них была и темноволосая женщина в дорогих одеждах из золотистого шелка. Трубачи поднесли к губам богато украшенные фанфары, провожая на победоносную войну нового итарранского героя— Лизаэра Илессидского. Улыбаясь, он восседал на своем гнедом коне. Справа от него ехал главнокомандующий Диган, а слева— угрюмый, напоминающий старого льва капитан Гнадсог.
Забыв от волнения о том, как подобает вести себя в присутствии старших сестер, Элайра забросала Главную колдунью вопросами:
— Лизаэр поднял итарранскую армию? Почему? С кем он собрался воевать?
В щели красильни пробивался ветер, неся с собой характерный запах морской тины. Лиренда напряглась: сейчас Главная укажет этой гадкой девчонке на ее место. Однако Морриэль лишь вздохнула и поправила шали. Изображение на поверхности чана пропало.
— Смотри дальше, и ты поймешь, — сухо произнесла старуха.
Вода в красильном чане показывала теперь весенний лес, подернутый легкой предвечерней дымкой. На склоне холма, где еще недавно росли деревья, торчали только пни. Срубленные стволы были очищены от веток и коры, распилены на бревна длиною около шести футов и погружены на волокуши. Люди из лесных кланов, успевшие загореть на весеннем солнце, почти сливались с грудами бурой коры и увядших ветвей. Оставив работу, они направлялись в березовую рощу. Там их ждал какой-то человек, судя по одежде не принимавший участия в общей работе. Человек этот стоял на коленях перед воткнутым в землю мечом. Элайра чуть не вскрикнула, узнав Аритона Фаленского. Рядом с ним, застывший и взволнованный, стоял могучий Стейвен Валерьент, кайден Итамона и предводитель кланов Дешира.
— Но это же бессмысленно!
Забыв про недоеденные колбаски, так и оставшиеся лежать на измятой тряпке, Элайра сжала руками виски. Голова у нее раскалывалась от боли.
— Разве кланы Страккского леса смогут противостоять итарранской армии?
— Они уверены, что смогут.
Потянув за цепочку, Морриэль убрала кристалл. Лесная роща исчезла; сквозь чуть подернутую рябью поверхность воды проступала въевшаяся в дно чана темно-красная краска.
— Стараниями кланов долины по берегам Талькворина превращены в цепь смертоносных ловушек. Война неминуема и начнется в самые ближайшие дни. Ее причина и корни кроются в наших дорогих принцах, которыми так гордилось Содружество.
— Нет! — возразила Элайра, дерзко вскинув подбородок. — Содружество не могло...
Она осеклась, боясь, что ненароком предаст доверие Асандира.
— Если принцы собрались воевать друг с другом, Содружество непременно должно вмешаться.
— Увы, — вздохнула Морриэль, умело скрывая ликование от сделанного открытия.
Однако Лиренда сразу же уловила это, всем своим видом показывая: вот оно, запоздалое подтверждение ее былых подозрений.
— Маги дружно покинули Итарру, — продолжала старуха. — Да, бежали как крысы с тонущего корабля, презрев свою ответственность именно в тот момент, когда проклятие Деш-Тира поразило обоих братьев.
Морриэль замолчала. Ее бесцветные глаза остановились на побелевшем лице Элайры.
— Твой приятель Асандир допустил промашку.
Внутри Элайры все взбунтовалось, и прямой намек на то, что она посмела якшаться с Содружеством, остался незамеченным. Мысли послушницы лихорадочно метались: там, в доме Энитен Туэр, Асандир показался ей полным силы и уверенности. Этот великий маг едва ли мог позволить себе ошибиться. Если Содружество покинуло Итарру, на то обязательно были причины.
Морриэль безотрывно, как змея на жертву, глядела на Элайру. Боясь, как бы эти пронизывающие глаза не проникли глубже и не обнаружили правду, раскрытие которой ужасало ее сильнее, чем что-либо, девушка отчаянно пыталась совладать с собой... Слишком поздно. Ухватившись обеими руками за холодный край красильного чана, Элайра приготовилась к тому, что сейчас ее обвинят в несравненно более тяжком грехе, чем та наивная романтическая встреча на чердаке.
— Да, Элайра, нам известно не только о твоем, с позволения сказать, визите в таверну «Четыре ворона».
Морриэль вновь извлекла наружу кристалл и вертела на ладони, царапая его поверхность скрюченными желтыми ногтями.