— Я сообщила твоему юному воздыхателю, что тебе скорее придется по нраву такой мужчина, который может с достоинством явить миру свое богатство… хотя я и выразила все это не столь прямо.

Мара недоверчиво посмотрела на нее:

— Откуда тебе было знать, что он прислушается к твоим словам?

Накойя насмешливо махнула рукой в сторону юноши, который, высунувшись из паланкина, вертел головой в явной надежде отыскать взглядом предмет своего поклонения:

— А ты, дочь моя, до сих пор не уразумела? Любовь превращает в глупцов даже самых великих мужей.

Мара кивнула, поняв наконец, почему ее бывшая нянька так настаивала на том, чтобы она разыгрывала распутницу. Барули ни за что не стал бы просаживать целое состояние, всего лишь выполняя желание отца. Утром Аракаси получил донесение, что юноша довел Кеотару, дела которой и так были достаточно плачевны, почти до полного разорения. Его отцу Мекаси будет несладко, если ради спасения чести придется просить милости у Джингу.

— Этот мальчик отца по миру пустит, лишь бы забраться в твою постель, — сказала, качая головой, Накойя. — Его можно пожалеть… Так, совсем чуть-чуть. Когда ты подсунула ему вместо себя Мису, все получилось как надо: его еще больше влечет к тебе. Дурачок влюблен без памяти.

Музыканты грянули приветственный гимн, который почти заглушил рассуждения первой советницы. Блеснув россыпью финальных арпеджио виелл, вся процессия поднялась по ступеням к господскому дому и вошла в сад. Как только Барули вышел из паланкина, плясуны одновременно подпрыгнули, перекувырнулись через голову и, образовав полукруг, низко поклонились Маре.

Черные волосы юноши на этот раз были завиты в кольца; на руках у него красовались массивные резные браслеты. Когда он подошел к Маре ближе, спеси в его осанке поубавилось. Вместо легкомысленного наряда, в каких он уже привык видеть властительницу Акомы, на ней было строгое белое платье с длинными рукавами; край подола далеко заходил за колени.

Несколько растерявшись при виде такой метаморфозы, Барули сумел тем не менее с должным изяществом отвесить поклон.

— Госпожа?.. — вопрошающе взглянул он на Мару, знаком приказав своей свите отойти.

Мара также дала понять своим слугам, что им следует пока постоять в отдалении.

— Барули, я кое-что поняла, — промолвила она, потупив очи и слегка нахмурясь, словно разочарование было чересчур велико и ей не удалось этого скрыть. — Я была одинока… а ты очень красивый мужчина. Я… я поступила плохо. — Остальное она выпалила, не останавливаясь:

— Я позволила желанию взять верх над рассудком, а теперь мне ясно, что ты считаешь меня еще одной дурочкой, которая готова пополнить список твоих побед.

— Нет, нет! — перебил ее Барули, немедленно придя в волнение. — Мара, в моих глазах ты — совершенство среди женщин. — Его голос упал до благоговейного шепота. — Более того, я люблю тебя. Мне бы никогда не пришло в голову играть чувствами женщины, на которой я мечтаю жениться.

Его искренность поколебала Мару лишь на мгновение. При всей его красоте Барули всего-навсего еще один тщеславный молодой воин, не наделенный ни благоразумием, ни, тем паче, мудростью.

Барули протянул к ней руки, но Мара отступила.

— Я хотела бы верить тебе, Барули, но твои поступки противоречат твоим прекрасным речам. Всего два дня назад ты счел мою служанку вполне подходящей заменой… — Кто бы мог подумать, что лгать так легко, подумала она. — Милый мой Барули, я была готова отдаться тебе, но поняла, что ты ищешь любовных приключений. А я ничем не примечательная вдова.

В ту же секунду Барули упал перед Марой на одно колено. Он рухнул, как провинившийся слуга, и это движение было поразительно искренним. Он начал с жаром говорить о своей любви, но Мара резко отвернулась:

— Я не могу это слушать. Ты разбиваешь мне сердце.

Притворившись, что не в силах вынести боль нанесенного ей удара, «ничем не примечательная вдова» поспешно удалилась из сада.

Когда звук ее сандалий затих в доме, Барули медленно поднялся с колен. Заметив рядом Накойю, он воззвал к ней, ища поддержки:

— Почтенная матушка, как я смогу доказать ей свою любовь, если она не желает меня слушать?

Накойя сочувственно поохала, похлопала юношу по руке и повлекла его, ловко лавируя между плясунами и музыкантами, к блистающим роскошью носилкам.

— Молодые вдовушки — слабые создания, Барули. Тебе нужно запастись лаской и терпением. Думаю, подарочек-другой, посланный вместе с письмом, а еще лучше — со стихами, мог бы растопить ее сердце. Пожалуй, достаточно одного подарка в день… пока она не позовет тебя снова, — разглагольствовала Накойя, восхищен-но перебирая пальцами бахрому да его рукаве. — Сам знаешь, ты уже сумел затронуть ее сердце. Если бы тебе хватило выдержки оставить в покое служанку, Мара наверняка стала бы твоей женой.

Земля окончательно ушла из-под ног Барули.

— Но я же думал, госпожа хочет, чтобы девица скрасила мое одиночество! — Барули был уязвлен до глубины души. — Эта красотка вела себя в ванне весьма бойко, и потом… что тут особенного? Со мной уже не раз случалось, что хозяева дома присылали мне служанку для развлечения.

Накойя не отказалась от роли доброй бабушки:

— Ах, бедный мальчик, как мало ты знаешь о женском сердце! Поверь, ни одна женщина, удостоившаяся твоего внимания, не станет посылать служанок согревать твою постель. — Она покачала пальцем у него под носом. — Так что «хозяева дома», о которых ты упомянул, наверняка были мужчины… правильно я говорю? — Барули тупо уставился на мелкий гравий дорожки, вынужденный признать ее правоту. А Накойя, энергично кивнув, продолжала гнуть свою линию:

— Понимаешь, это было, можно сказать, чем-то вроде испытания… — Заметив, как сузились глаза Барули, она быстро поправилась:

— Уверяю тебя, госпожа ничего не замышляла заранее, просто так уж вышло… но если бы ты сразу оделся и отбыл восвояси — это решило бы дело: она приняла бы твое предложение. А теперь…

Барули откинул назад завитые волосы.

— Что же мне делать? — простонал он.

— Я же говорила: подарки. — Накойя сменила тон и ворчливо добавила:

— И вот еще что. Ты должен доказать, что лишь истинная любовь может утолить твою страсть. Откажись от услуг этих девиц, которых ты держишь у себя в гостиничном домике… в Сулан-Ку.

Внезапное подозрение заставило Барули оцепенеть:

— Вы наняли шпионов! Как иначе ты могла бы узнать, что в моих городских апартаментах живут две женщины из Круга Зыбкой Жизни?

Хотя об этом действительно донесли агенты Аракаси, Накойя лишь покачала головой:

— Вот видишь, моя догадка оказалась верной! А раз до этого может додуматься такая простая старая провинциалка, как я, то госпожа и подавно догадается.

Сухонькая и маленькая рядом со статным воином, Накойя проводила Барули до парадного входа, где стояли его несравненные носилки.

— Тебе пора отправляться, господин Барули. Если ты хочешь добиться награды за свою любовь, не стоит так долго разговаривать со мной на виду у всех! Госпожа заподозрит, что я навязываю тебе свои советы, а это ей не понравится. Поспеши и не скупись на доказательства своей преданности.

Сын властителя Мекаси неохотно уселся на подушки паланкина. Рабы подняли на плечи шесты аляповатых носилок, и музыканты, словно заводные игрушки, заиграли мелодию, предписанную церемониалом отбытия. Под музыку весело закружились плясуны, однако недовольный окрик хозяина положил конец представлению. Взвизгнув, смолкли виеллы, и последний горнист протрубил, заставив нидр с пастбища откликнуться протяжным мычанием. Прощальный привет от скотины… Какие правильные проводы, подумала Накойя, наблюдая, как унылый кортеж удаляется в сторону Сулан-Ку: венки из цветов на головах плясунов и рабов совсем увяли под жаркими лучами полуденного солнца. Первая советница Акомы почти пожалела юношу. Почти пожалела.

Дары начали поступать уже на следующий день. Первой прибыла редкостная птица, пленяющая слух волшебными руладами. Птицу сопровождало послание, написанное достаточно скверными стишками.

— Какой прекрасный почерк! Не иначе, Барули потратил несколько димий, чтобы заплатить поэту за работу, — прокомментировала Накойя, прочитав послание, когда Мара отложила его в сторону. — Такие расходы — и все впустую. Это ужасно.

Мара жестом велела слуге убрать цветную бумагу, в которую была завернута клетка с птицей. Сама птичка перепархивала с жердочки на жердочку и заливалась дивными трелями.

В эту минуту на пороге кабинета возник Аракаси. Поклонившись, он сообщил:

— Госпожа, мне удалось выяснить, кто шпион Кеотары.

Словно задумавшись, Мара приказала рабам унести птицу в другую комнату.

Только после того как птичьи трели стихли в дальнем конце коридора, она спросила:

— И кто же он?

— Один из слуг Барули поспешил отправить донесение властителю Мекаси… вероятно, для того чтобы уведомить его о безумствах сына. Но это еще не все. Очень странно ведет себя другой раб-носильщик: он также отлучался из городского дома своего хозяина. Ему зачем-то понадобилось повстречаться с торговцем овощами. Однако предметом их беседы были отнюдь не овощи. Похоже, что он и есть шпион Минванаби.

Мара покрутила пальцами кончик ленты.

— Что-нибудь было предпринято?

Аракаси понял ее с полуслова:

— С первым произошел несчастный случай. Его донесение попало в руки другого торговца овощами, который, по странному стечению обстоятельств, ненавидит Джингу. — Мастер тайного знания извлек документ из складок одежды и передал его Маре.

— От тебя все еще попахивает клубнями сеши, — кротко пожурила мастера властительница Акомы и принялась читать записку. — Что ж, твои предположения подтверждаются. Кроме того, отсюда следует, что Барули понятия не имеет о существовании второго агента среди своей челяди.

Аракаси обратил внимание госпожи на одну из строк донесения:

— Если эта сумма верна, то по милости Барули его отцу грозят серьезные финансовые неприятности. — Мастер тайного знания помедлил. — Я воспользовался советами Джайкена и убедил многих ремесленников и торговцев не отсылать счета Кеотары и попридержать их… на некоторое время. Твое мудрое правило — всегда оплачивать счета в срок — и на этот раз сослужило Акоме добрую службу.

Мара кивнула в знак признательности.

— Какую отсрочку это дает Кеотаре?

— Очень недолгую. Какому торговцу по карману долго оплачивать ухаживания Барули? Скоро они забросают хадонру Кеотары требованиями об уплате долга. Хотел бы я побывать в хозяйском кабинете Кеотары — пусть даже в образе букашки на стене, — чтобы полюбоваться сценой, которая там разыграется при получении всех этих счетов.

Мара бросила на мастера проницательный взгляд:

— Ты сказал не все, что собирался.

Аракаси удивленно поднял брови:

— Госпожа меня хорошо изучила, — подтвердил он. В его голосе отчетливо слышался вопрос.

Мара взглядом указала на ступню Аракаси, которой он легонько постукивал по ковру:

— Когда у тебя все, ты перестаешь притопывать.

На лице мастера мелькнула тень усмешки.

— Колдунья, — с восхищением произнес он, а затем вернулся к обычному деловому тону. — Новости вот какие. Партия Синего Колеса только что отозвала из Мидкемии всех своих полководцев. Но, если ты помнишь, у нас были сведения, что этого следует ожидать.

Глаза у Мары сузились:

— Тогда у нас осталось мало времени, чтобы довести до конца планы насчет этого тщеславного и глупого юнца. Отец вызовет его через несколько дней, даже если и не успеет узнать о бедственном состоянии своей казны. — Она рассеянно вертела в руках свиток, обдумывая дальнейшие шаги. — Аракаси, постарайся уследить за любыми попытками послать к Барули гонца до тех пор, пока Накойя не уговорит его поднести мне в дар этот паланкин. А когда он наконец на это решится, матушка, сразу же пригласи его навестить меня. — Взгляд Мары задержался поочередно на лицах обоих советников. — И будем надеяться, что сумеем справиться с ним до того, как отец прикажет ему убить меня.

В каждый из последующих четырех дней Барули присылал новый подарок. Слуги складывали их в углу кабинета Мары, и Накойя уже ворчала, что комната стала похожа на базарный прилавок. Груда производила впечатление: роскошные платья из тончайшего шелка, экзотические вина и фрукты, доставляемые из дальних краев за баснословные деньги, самоцветы и даже украшения из металла. И, наконец, на пятый день, считая с того момента, когда Мара отвергла провинившегося сластолюбца, прибыли злополучные носилки. Тогда Мара велела Аракаси переслать юноше второе письмо, перехваченное накануне. До властителя Кеотары все же дошли известия о расточительности сына, и негодующий Мекаси требовал, чтобы Барули немедленно возвращался домой. Разгневанный глава семьи достаточно красноречиво излагал, что именно он думает о безответственных мотах и кутилах.

Мара повеселилась бы от души, если бы не беспокойство Аракаси: он не мог понять, каким образом известия о здешних событиях достигли Кеотары без ведома его агентов. Мастер тайного знания отличался повышенной щепетильностью, и даже за мельчайший недосмотр казнил себя как за измену долгу. К тому же его настораживало присутствие в свите Барули шпиона Минванаби. Если есть два шпиона, почему бы не быть и третьему?

Но события развивались слишком быстро, чтобы заниматься скрупулезными расследованиями. Барули из Кеотары прибыл в господский дом Акомы, и Мара вновь нарядилась в одеяния, предназначенные для блаженной праздности, и навела красоту, чтобы еще сильнее вскружить голову докучливому обожателю. Представ перед ней, он склонился в низком поклоне. На этот раз при нем не было никаких музыкантов; ничто даже и не напоминало о роскошных одеждах, сверкающих драгоценностях и завитых волосах. Барули явно чувствовал себя не в своей тарелке. Густо покраснев, юноша торопливо покончил с церемонией приветствия и, не принося извинений за невежливость, выпалил:

— Властительница Мара, благодарю богов за то, что ты удостоила меня аудиенцией.

Мара перебила его, якобы не ведая, что ныне его пыл питается не одной лишь любовной страстью. — Боюсь, я неверно судила о тебе. -Она застенчиво потупилась. — Быть может, ты был искренен… — Затем, всем видом источая призыв, добавила:

— Если бы ты остался поужинать, мы могли бы побеседовать… как раньше.

На лице Барули обозначилось явное облегчение. Впереди его ждал неприятный разговор с отцом, но все оказалось бы куда проще, если бы он вновь вернул себе симпатии Мары. Вдобавок, если он сумеет заручиться ее согласием на помолвку, то ярость отца быстро пойдет на убыль. Богатство Акомы покоилось на прочном основании, и можно будет оплатить несколько долгов, не поднимая шума. Вновь обретя уверенность, что все кончится наилучшим образом, Барули спокойно ожидал, пока Мара отдавала Джайкену указания, как разместить прибывших. Сына властителя Кеотары препроводили в отведенные ему покои, а Мара тем временем вернулась в кабинет, где ее ждал Аракаси, снова принявший обличье торговца овощами.

— Когда ты собираешься уходить? — спросила Мара, убедившись, что они одни, если не считать певчей птицы, чистый голос которой звучал в тишине.

Аракаси перестал мерить шагами комнату:

— Сегодня вечером, госпожа.

Мара набросила на клетку покрывало, и ликующая песнь сменилась сонным чириканьем.

— А ты не можешь подождать день-другой?

Аракаси покачал головой:

— Самое позднее — завтра на рассвете. Если к полудню я не появлюсь в некоей гостинице в Сулан-Ку и еще кое-где до конца недели, то начнет действовать мой заместитель. Случится ужасный конфуз, если в результате у тебя окажутся два мастера тайного знания. — Он улыбнулся. — А я лишусь услуг человека, которого крайне трудно заменить. Но если дело настолько важное, то я, конечно, смогу подобрать ему другие задания, а сейчас останусь здесь.

Мара вздохнула:

— Не надо. К тому времени мы должны положить конец возне с мальчишкой из Кеотары. Я хочу, чтобы ты указал Кейоку агента Минванаби в свите Барули. И передай ему, что нынче ночью я лягу спать в покоях Накойи. — Мара замолчала, и птичка последовала ее примеру. — Как по-твоему, не стоит ли сегодня ночью поставить на пост в моих покоях Вайо и Люджана? Аракаси ответил не сразу.

— Думаешь, юный Барули не прочь нанести поздний визит в твою постель?

— Скорее этого следует ожидать от убийцы из его свиты. — Мара пожала плечами. — Барули пляшет под мою дудку, но если бы мы могли несколько подпортить ему настроение… нам это пошло бы на пользу. И если сегодня ночью кому-нибудь вздумается побродить по коридорам, то, думаю, мы просто обязаны облегчить ему доступ в мои покои.

— Как всегда, ты поражаешь меня, госпожа. — Аракаси вложил в поклон и восхищение, и иронию. — Я прослежу, чтобы твои указания дошли до Кейока.

Одно неуловимое движение — и мастер растворился в полумраке. Удалившись совершенно бесшумно, он прошел по коридору, не замеченный даже служанкой, которая пришла сказать Маре, что платье и ванна готовы, на тот случай, если госпожа желает освежиться перед обедом.

Но оставалось еще одно дело, которым надлежало заняться. Мара отправила посыльного за Накойей и уведомила советницу, что пришло время вручить Барули

— хотя и с некоторым запозданием — послания его отца.

— Не забудь передать ему, что они только что получены, — добавила она.

В глазах Накойи зажегся злорадный блеск:

— Госпожа, можно мне самой отнести письма? Уж очень хочется увидеть его лицо, когда он будет их читать.

Мара расхохоталась:

— Вот старая злыдня! Передай письма, а также мои наилучшие пожелания. И не лги чересчур замысловато: письма просто подзадержались на пути из города в Акому… что более или менее соответствует истине. — Она помолчала, пряча за усмешкой минутный страх. — Как ты думаешь, это избавит меня за обедом от его дурацких улыбок?

Но Накойя уже отправилась исполнять поручение, и ответом Маре был лишь тихий щебет певчей птицы.

Масляные лампы заливали золотистым светом убранство стола. Над тщательно приготовленными блюдами, расставленными вокруг высокой вазы с цветами, вились тонкие струйки ароматного пара. Подносы со свежими фруктами и зеленью соседствовали с блюдами, где поблескивала охлажденная рыба. Что и говорить, повара Акомы потрудились на славу, готовя для влюбленных романтическую трапезу, однако Барули сидел на подушках мрачнее тучи. Он бесцельно гонял по тарелке кусочки изысканной снеди, и его мысли явно витали где-то далеко. Даже глубокий вырез платья Мары не заставил его воспрянуть духом.

Наконец властительница Акомы, притворившись обескураженной, отложила в сторону салфетку.

— Что с тобой, Барули, ты просто на себя не похож. Что-нибудь случилось?

— Госпожа… — Юноша поднял синие глаза, в которых явственно читалось уныние. — Я не решаюсь… тревожить тебя своими горестями, но… — Он покраснел и в смущении опустил взгляд. — Если говорить начистоту… Я так жаждал завоевать твою любовь, что перешел границы дозволенного… и обременил мой дом слишком большими долгами. — Последовала мучительная пауза.

— Конечно, ты станешь хуже думать обо мне, и я рискую сильно упасть в твоих глазах, но сыновний долг вынуждает меня обратиться к тебе с просьбой о милости.

Неожиданно обнаружив, что терзания Барули не доставляют ей никакого удовольствия, Мара откликнулась резче, чем собиралась:

— Милости? Какой? — Сразу почувствовав, что это прозвучало почти грубо, она положила вилку и постаралась принять озабоченный вид. — Конечно, я сделаю все, что в моих силах.

Барули вздохнул; как видно, обещание Мары его не утешило.

— Если бы ты смогла найти в своем сердце столько великодушия… мне нужна часть моих подарков… тех, что я посылал… Ты не могла бы вернуть их? — Его голос прервался, и он судорожно сглотнул. — Не все, но, может быть, самые дорогие…

Взгляд Мары был полон сочувствия:

— Думаю, мне хватит великодушия, чтобы помочь другу, Барули. Но вечер еще только начинается, а повара так старались угодить нам. Почему бы нам не забыть об этих треволнениях, иссушающих душу, и не насладиться трапезой? Утром за завтраком мы найдем выход из твоих бед..

Хотя Барули надеялся на иной ответ, он собрал остатки гордости и стойко продержался до конца ужина. Правда, на этот раз он не пытался блистать ни красноречием, ни остроумием, но Мара притворялась, что ничего такого не замечает. Когда слуги принесли десерт и вина, она позвала поэта, чтобы тот усладил их слух стихами.

В конце концов хмель сделал свое дело, и злополучный сын Кеотары отправился в постель. Раз уж этой ночью его не ждут любовные утехи, то лучше забыться мертвым сном.

Над пастбищами клубился туман, выстилая низины серебрящимися под луной шелковыми покрывалами. Перекликались ночные птицы, и время от времени слышались шаги проходящего патруля. Но тишину спальни властительницы нарушал совершенно иной звук. Папевайо толкнул Люджана ногой в бок.

— Что там?.. — последовал сонный вопрос.

— Наша госпожа не имеет обыкновения храпеть, — прошептал Папевайо.

— Я и не храплю, — зевнув и нахмурившись с видом оскорбленного достоинства, заявил Люджан.

— Значит, ты здорово притворяешься, будто храпишь. — Командир авангарда оперся на копье — темный силуэт на фоне перегородки, залитой лунным светом. Он подавил смешок, ибо успел привязаться к бывшему серому воину. Папевайо ценил Люджана как превосходного офицера, служившего намного лучше, чем от него могли бы ожидать. А возможно, их дружбе способствовала и веселая общительность Люджана, столь не похожая на постоянную замкнутость командира авангарда.

Внезапно Папевайо напрягся. В коридоре послышались тихие шаги. Судя по тому, что Люджан оставил при себе очередной протест, он также насторожился. Оба офицера обменялись бесшумными жестами, мгновенно достигнув согласия. Некто, не желавший быть обнаруженным, приближался со стороны наружной галереи. Папевайо заранее разложил новые циновки на всех пересечениях коридора вокруг спальни Мары. Их шорох неминуемо должен был выдать присутствие любого, кто наступит на них, войдя в коридор.

Этот звук и послужил им сигналом. Не говоря ни слова, Люджан обнажил меч и занял позицию у двери. Папевайо прислонил копье к стене со стороны сада, а затем вынул из ножен сразу и меч, и кинжал. Отблеск лунного света сверкнул на покрытых лаком доспехах, когда он улегся на место Мары, положив оружие у постели.

Потянулись томительно долгие минуты. Затем перегородка, отделяющая спальню от зала рядом с садом, бесшумно отодвинулась. Незваный гость без колебаний молнией устремился в образовавшийся просвет, уже занося кинжал для удара. Он быстро склонился над телом, которое, как он полагал, принадлежало властительнице Акомы.

Папевайо откатился направо и, мгновенно вскочив, принял боевую позу, готовый мечом и кинжалом парировать удар; клинок ударил о клинок. Люджан в это время зашел сзади убийцы, намереваясь отрезать преступнику путь к бегству.

Слабый лунный свет все же выдал его, отбросив на пол длинную тень. Клинок убийцы вспорол подушку, и пух джайги белой метелью закружился в воздухе. Он отпрянул и, обнаружив, что попал в западню, изготовился к схватке. Одеяние носильщика никого не могло бы ввести в заблуждение: он двигался с быстротой и точностью искусного воина. Он метнул кинжал в Папевайо. Командир авангарда отклонился в сторону. Мнимый носильщик беззвучно промчался мимо него, увернувшись от удара меча, который лишь полоснул его по спине. Прорвав бумажную перегородку, он кинулся прочь по садовой тропинке.

Люджан пустился в погоню, выкрикнув:

— Он в саду!

В ту же секунду коридоры загудели: на помощь спешила стража Акомы. Сдвигались перегородки, открывались проемы; в образовавшийся хаос решительным шагом вступил Кейок, выкрикивая приказы, которые выполнялись без промедления. Воины развернулись веером и начали методично прочесывать сад, копьями нанося удары в гущу кустарников.

Поднявшись на ноги, Папевайо собрался присоединиться к поискам, однако Кейок тронул его за плечо:

— Он удрал?

Командир авангарда лишь пробормотал проклятье. По долгому опыту он мог заранее предугадать, каков будет следующий вопрос военачальника, и не стал дожидаться, пока этот вопрос будет задан:

— Он прячется где-то в саду, но если ты хочешь знать, как он выглядит — тебе лучше порасспросить Люджана. Он мог разглядеть убийцу в лунном свете, а с моей стороны это была просто тень. — Папевайо помолчал, дожидаясь, пока Кейок пошлет за бывшим разбойником, а потом задумчиво добавил:

— Он среднего роста, левша. И изо рта у него сильно пахнет соленым йомахом.

Люджан дополнил описание:

— На нем туника и веревочный пояс носильщика, но подошвы его сандалий из тонкой мягкой кожи, а не из дубленой кожи нидр.

Подозвав двух солдат, оказавшихся поблизости, Кейок коротко приказал:

— Обыщите комнаты, отведенные носильщикам Кеотары. Выясните, кого нет на месте. Он и есть тот, кто нам нужен.

Минутой позже два других воина приволокли обмякшее тело, в котором Папевайо с Люджаном опознали убийцу. Ко всеобщей досаде, мнимому «носильщику» хватило времени, чтобы вонзить второй кинжал, размером поменьше, себе в живот.

Кейок плюнул на труп.

— Жаль, что он умер почетной смертью — от клинка. Вне сомнения, он получил на это разрешение своего господина, прежде чем приступил к исполнению задания. — Послав слугу к солдатам с приказом прекратить поиски убийцы, военачальник добавил:

— По крайней мере этот пес предвидел возможность неудачи.

Следовало без дальнейших проволочек донести обо всем происшедшем Маре. Кейок махнул рукой в сторону трупа:

— Уберите эту падаль. Но сохраните какую-нибудь часть, по которой можно будет его опознать. — Под конец он одобрительно кивнул Люджану и Вайо:

— Ну что ж, все сделано как следует. Используйте остаток ночи, чтобы поспать.

Когда глава воинских сил Акомы скрылся в темноте, оба офицера молча переглянулись: Кейок редко бывал щедр на похвалу. Потом Люджан ухмыльнулся, а Папевайо многозначительно кивнул. Отлично поняв друг Друга, они свернули в сторону солдатских казарм, чтобы пропустить глоток-другой за компанию, прежде чем отправиться на честно заработанный отдых.

Барули из Кеотары вышел к завтраку в самом гнусном настроении. Его красивое лицо опухло, а глаза покраснели, словно во сне его преследовали кошмары. И все-таки можно было сказать почти наверняка: гостя угнетало не известие об убийце, проникшем вместе с его свитой во владения Акомы, а бедственное и унизительное положение, в которое он угодил из-за собственной расточительности.

Мара не забыла, как во время вчерашнего ужина Барули совершенно потерял самообладание, и теперь ей было ясно: не настолько он искушен в лицемерии, чтобы делать вид, будто не было никакого покушения на ее жизнь.

— Друг мой, у тебя удрученный вид! Твои покои оказались недостаточно удобными? Ты плохо спал?

Барули постарался сделать свою улыбку как можно более лучезарной:

— О нет, госпожа. Отведенные мне комнаты выше всяких похвал, но… — Помрачнев, он вздохнул. — Просто у меня тяжело на душе. А насчет того дела, о котором я упоминал вчера… смею ли я рассчитывать на твое терпение и снисходительность?.. Если бы тебя не затруднило…

От былой сердечности Мары не осталось и следа:

— Все не так просто, как ты думаешь, Барули.

В воздухе витал умиротворяющий аромат свежеиспеченного тайзового хлеба. На столе остывали аппетитные яства, но Барули чувствовал, что ему кусок в горло не полезет. Он оцепенело уставился на хозяйку. Щеки его побагровели, что было уж совсем не по-цурански.

— Госпожа, — начал он, — боюсь, тебе неведомо, на какие бедствия ты меня обречешь, если ответишь отказом на мою смиренную просьбу.

Мара молча подала знак кому-то, ожидавшему за перегородкой слева от нее. В ответ скрипнули доспехи, и на виду показался Кейок, несущий окровавленную голову убийцы. Без лишних церемоний он положил ужасный трофей на плоскую тарелку перед юным отпрыском Кеотары.

— Ты знаешь этого человека, Барули, — не вопрошая, а утверждая, произнесла Мара.

Никогда прежде он не слыхал, чтобы властительница Акомы разговаривала подобным тоном. Именно ее голос, а не вид отрубленной головы, потряс Барули до глубины души. Он побледнел:

— Это был мой носильщик, госпожа. Что произошло?

На него упала тень офицера, и солнечная комната вдруг показалась ему холодной.

— Нет, Барули, не носильщик. Это убийца. — Слова Мары падали как камни, сорвавшиеся с кручи.

Юноша моргнул, бессмысленным взглядом уставившись в пространство. Затем пришло понимание. Он сгорбился, опустив голову. Прядь черных волос свесилась ему на глаза.

— Господин моего отца… — с трудом выдавил он из себя, назвав таким образом Джингу из Минванаби.

Мара даровала ему минутную передышку, предложив Кейоку сесть рядом с ней. Когда Барули собрался с силами настолько, чтобы встретиться с ней взглядом, она кивнула:

— Несомненно, этот человек был агентом Минванаби. Точно так же, как ты был агентом своего отца.

Барули хватило ума понять, что возражать бессмысленно. Растерянно-затравленное выражение исчезло с его лица.

— Я прошу о смерти, подобающей воину, Мара, — заявил он.

Мара уперлась в покрытый скатертью стол стиснутыми кулаками.

— Смерти, подобающей воину, Барули? — гневно и насмешливо переспросила она. — Воинами были мой отец и брат. Кейок — тоже воин. Я сама смотрела в лицо смерти, так что даже у меня больше оснований называть себя воином, чем у тебя.

Ощутив нечто такое, чего он никогда прежде не замечал в женщинах, юноша без привычного изящества вскочил на ноги, так что чашки на столе зазвенели.

— Я не дамся вам в руки, госпожа, и не позволю повесить себя как преступника!..

С этими словами Барули выхватил кинжал из складок туники.

Меч Кейока уже был наготове для защиты властительницы, но, когда Барули повернул кинжал острием к собственной груди, военачальник понял: сын Кеотары не помышлял о нападении.

Мара резко выпрямилась; ее приказ прозвучал как удар бича: