Моя ошибка заключалась в том, что я относился к ним как к представителям политических групп, а не как к обычным людям. Теперь Кэй предлагает, чтобы я заставил каждого человека принести мне клятву верности прежде, чем с него снимут колодки. О, я знаю, – торопливо сказал Артур, – это значит, что нужно потратить много часов, а может быть, и дней, мирясь с каждым человеком. Но я не могу держать их в тюрьме, и мне нужно получить заверения в их верности. Когда дадут клятвы, можно надеяться, что каждый признает справедливость и милосердие Пендрагона. Ты согласна?
Я положила тряпку, которой протирала уздечки, и усмехнулась.
– Этот совет похож на тот, который Бедивер дал мне много лет назад: поражай своих друзей и сбивай с толку своих врагов.
– Если за это взялся Кэй, мы поразим всех, – весело добавил мой муж. – Он устроил так, что весь путь до Лондона мы проплывем по Темзе. На этом пути много и британских, и саксонских поселений, и это позволит нам произвести впечатление на всех. Это зрелище будет таким же прекрасным, как то, что устроили пикты на озере Лох-Несс.
Люди жили не берегах Темзы испокон веку, поэтому путешествия, торговля и приезды гостей здесь были делом обычным. Но впервые по реке должен был плыть король-победитель, и новость о нашей поездке пронеслась по всей долине, как летучая шотландская радуга.
В день нашего отъезда на воду лег плотный летний туман. Он напомнил мне туманы, которые напускали друиды, чтобы приводить в смятение своих врагов, и я подумала, не боги ли подают нам знак, что они благословляют наши усилия, потому что туман придавал нашему присутствию удивительную таинственность.
Впереди сквозь туман безмолвно скользила захваченная у саксов ладья, ее резной нос вздымался в солнечном свете, как ожившее морское чудовище. Знамя с красным драконом развевалось над головой Бедивера, стоявшего с серьезным видом и звонившего в колокольчик, пока пленные саксы усердно работали веслами.
Позади него сидели барабанщик, дудочник и человек с древним военным рогом, одним из тех оправленных в серебро, изогнутых рогов зубра, звуки которых зажигали кровь мужчин, идущих на битву. Низкий ревущий звук плыл над водой, сливаясь с барабанной дробью и прозрачным, жалобным посвистыванием дудочки. Звуки сзывали людей из домов и с полей, и они шли смотреть, как мы проезжаем.
Следом плыли барки, призрачно вырисовываясь из тумана, каждая была полна саксонскими заложниками. В центре стояли воины, рядом с ним рыцари в кольчугах и местные старейшины, а у их ног лежали перевязанные раненые, напоминающие сломанные и наспех починенные игрушки. Все пленные были в цепях.
Зрелище было страшным, похожим на сон, и заложники, и люди на берегу ничего не выкрикивали, а молча смотрели друг на друга.
По берегам реки, не отставая от барок, ехали рыцари. Их вели Гавейн и Гахерис, Пеллеас и Ланселот, Пеллинор и Кадор, все были одеты в свои лучшие одежды, и их железные латы блестели. На каждой уздечке были бронзовые украшения, подаренные нами.
Сопровождаемые звоном доспехов и топотом копыт, рыцари не обращали внимания на собравшихся людей, а ехали с надменным достоинством, приличествующим людям выдающимся. Когда появилась наша лодка, люди, видевшие величественно проезжавших рыцарей и плывущие по воде свидетельства победы Артура, уже были полны благоговейного ужаса.
Кэй по всей ширине огромной саксонской ладьи построил высокий помост. На нем сидели мы, пышно одетые, с коронами на головах, окруженные подушками, мехами и всеми другими атрибутами богатства. Навес, защищающий от солнца, был украшен яркими шелковыми драпировками, и множество флажков трепетало над водой по корме.
Главари саксов-мятежников были прикованы к веслам. На них были вес знаки отличия – броши, блестящие золотые браслеты, хитроумные пряжки на поясе и ожерелья, усыпанные гранатами. Украшения на них не могли избавить их от стыда, испытываемого ими, пока они везли Пендрагона к его триумфу. Каждому это было молчаливым уроком.
Итак, мы ехали мимо лугов и пахотной земли, мимо подступающих к берегу лесов и развалин римских городов, через просторное ущелье Горинг. И на всем пути люди с интересом рассматривали нас. Одни падали на колени, выражая свое почтение, другие крестились, но все смотрели на нас с изумлением.
Мы важно кивали всем, кто приветствовал нас, и время от времени поднимали вверх наши соединенные руки, чтобы каждый мог видеть короля и королеву, готовых служить народу. Я надеялась, что это поможет развеять слух, распускаемый Морганой.
– Что это? – спросила я, когда мы подъехали к большому острову среди реки.
– Астолат, – ответил Артур. – Ты ведь помнишь Бернарда?
– И Элейну, – кивнула я, оглядывая небольшую толпу у берега и пытаясь увидеть вдовца и его дочь.
Отца я нашла быстро, он стоял рядом с одной из маленьких лодок, привязанных к временной пристани, но девушки я не видела.
Высокая каменная башня едва виднелась из-за деревьев. В тени верхнего окошка стояла девушка с длинными распущенными волосами. Элейна осторожно вглядывалась в проезжающих по берегу рыцарей, как будто боялась кого-то увидеть и быть увиденной. Я подумала, что заточение могло совсем расшатать ее рассудок. Мне стало жаль ее.
Вдруг Элейна подалась вперед и высунулась из окна, оказавшись на солнечном свету.
Я помахала ей, но ее внимание занимала процессия на берегу. В одной руке Элейна держала челнок от ткацкого станка, а в другой – моток желтой шерсти, но она забыла и про станок, и про иглу и сосредоточенно смотрела вниз.
Было что-то жуткое в се странном, напряженном взгляде, и я еще раз пожелала се отцу понять, что заключение не вылечит ее «робость». Подумав о слабостях человеческой натуры, я быстро забыла о ней. Позднее у меня будет веская причина, чтобы вспомнить этот момент.
Наше путешествие по реке было долгим и неторопливым, и, когда перед нами предстал Римский мост Лондона, мне хотелось подпрыгнуть и захлопать в ладоши от радости, что скоро можно сойти с лодки.
Прием в Лондоне был столь же радостным, сколь грустным было наше путешествие по воде. Лондонцы толпились на мосту и выстроились на причалах за городскими стенами, а на реке были десятки лодок и челноков, которые сопровождали нас по пути к пристани.
Ланселот и Бедивер стояли на причале, и, когда Артур испросил у почтенных членов совета позволения войти в город, воздух огласили звуки труб, и два рыцаря помогли нам сойти на берег.
Бедивер широко улыбался, приветствуя Артура, но бретонец был очень мрачен, здороваясь со мной. Вместо ожидаемого вежливого поклона меня сопровождал строгий взгляд Бедивера, когда он помогал мне сходить на берег.
– С тобой все в порядке? Ты не утомилась от такого долгого путешествия?
– Устала немного, – призналась я, благодарно пожимая руку Бедивера, когда сошла на берег. – Если бы только эти королевские украшения не были такими тяжелыми.
Я потянула свой плащ, который зацепился за корявый конец сваи. Движением, которое можно было бы принять за низкий поклон, он освободил полу надоевшего мне одеяния.
– Ты свободна, госпожа, – весело сказал Бедивер, и мы засмеялись. Он предложил мне руку, и мы поспешили за Артуром.
Подготовкой торжественного праздника, на котором должна была пройти церемония принятия клятв, были заняты Кэй и Энида, поэтому меня наградили несколькими днями отдыха, когда я могла послушать новости и сплетни со всего королевства.
Мужчины, как обычно, говорили о том, что случилось, кто был самым храбрым, кто самым жестоким и почему удалось одержать победу; а женщины обсуждали, почему делали то или иное и как это отразится на всех нас. Итак, я пошла к женщинам, чтобы узнать, каковы настроения при дворе.
Все британцы – и северные, и южные – восхищались победой у горы Бадон. Наше путешествие по Темзе считали удачно придуманным, а нашу встречу во время летнего солнцестояния в древнем имперском городе – надлежащим завершением демонстрации величия и силы.
О Маэлгоне упомянула только дерзкая римлянка Августа, которая лицемерно спросила, каково положение Маэлгона в Круглом Столе. Я сделала вид, что не услышала ее вопроса, и обрадовалась, что больше никто не касался этой темы.
Можно было надеяться, что все поняли: противостояние может привести к междоусобной войне, и королевство Гвинедд нужно сохранить в качестве союзника, а не в качестве врага. Но я все еще боялась, что противостояние может кончиться гибелью Артура.
Лужайка вокруг дворца в этом году преобразилась, и я устроила там для своих фрейлин пикник, надеясь отдохнуть от летней жары на свежем речном воздухе.
Толстый шмель перелетал с цветка на цветок, его жужжание слышалось в неподвижном воздухе, а разговоры крутились вокруг прибывающих королевских особ.
Гости съезжались со всего королевства. Собирались приехать все, кроме феи Морганы и Маэлгона. Даже король Марк из Корнуолла переборол свой страх перед путешествиями и прибыл утром, привезя с собой большую свиту Изольды, а также рыцарей Тристана и Динадана.
– Корнуэльская королева и племянник се мужа никогда не расстаются, – заметила Эттарда, и в ее детском голоске слышалось неодобрение.
Это удивило меня, потому что я не предполагала, что об этом любовном романе знают все.
Винни подала угощение и выбранила Эттарду.
– Любишь ты посплетничать. – Аристократический голос Августы казался резким среди всеобщего веселья. – Всем известно, что ты и Пеллеас не расстаетесь.
Эттарда вспыхнула и надменно подняла голову.
– Это он добивается моего общества, – огрызнулась она.
– Точно так же, как ты не отвергаешь его. В самом деле, разве он не лучший из всех, кого ты можешь выбрать?
– Приказываю вам замолчать, – воскликнула Винни. – Неприлично говорить в присутствии королевы о таких вещах.
Наконец девушки угомонились, а пожилые женщины старались поддерживать беседу о других вещах: состоянии урожая, приезде в лондонские доки византийских торговцев, расширяющуюся торговлю между саксонками и британками на рынках.
– Иногда мне кажется, что, если бы все зависело от женщин, мы бы давно уладили все трудности между племенами, – вслух размышляла Энида, и я не могла не согласиться с ней.
Мужчины, однако, решали этот вопрос по-своему.
Принятие клятв заняло полностью два дня. Не все пожелали связать тебя обещанием верности Артуру, и тех, кто отказывался сделать это, сразу казнили.
Я морщилась всякий раз, когда падал меч, потому что, хотя многие и пали, сражаясь против нас, казнь была чем-то совсем иным.
Но кровожадные кельты весело кричали каждый раз, когда откатывалась голова сакса, а то, что Артур находился среди них, увеличивало его авторитет.
Небольшая, но вызывающая ужас коллекция отрубленных голов украсила стену у ворот как напоминание любому, кто осмелится перечить Пендрагону впредь.
– Эта штука с каждым годом становится все тяжелее – ворчал Артур, снимая корону вечером и выискивая, куда бы положить ее.
Наша комната во дворце была необъятных размеров и уже столетиями служила последним местом отдыха для шкафов, столов, стульев и многочисленных кушеток. Наконец Артур повесил корону на спинку какого-то стула, и устало повалился на сиденье.
Где-то далеко, вокруг отрубленных голов, ссорились и хлопали крыльями вороны, вырывая куски мяса и хрипло каркая над каждым отвоеванным лакомым кусочком.
Я встала за спиной мужа, гладя его, чтобы снять усталость, и выражая сочувствие по поводу некоторых не очень веселых обязанностях правителя.
– Это часть работы, – ворчал Артур, потирая покраснение, которое оставила корона на его виске.
– Но так будет не всегда, – пробормотала я.
– Это зависит от них, – он сказал это коротко, властно отметая все дальнейшие разговоры.
Я поцеловала Артура в макушку. Можно было понять его нежелание открыто выражать свои чувства и даже смириться с тем, что я не находила у него поддержки, когда нуждалась в ней или когда у меня было плохое настроение, но такую бессердечность по отношению к тем, кто поплатился жизнями за нашу верховную власть, я не могла понять. Я раздумывала, не разучился ли Артур жалеть и сочувствовать и не убивают ли, в конце концов, многочисленные войны и беспредельная жестокость в борьбе за власть способность человека к сопереживанию.
– Давай ложиться, – сказал он, зевая и освобождаясь от моих объятий. – Завтра увидим, чем это кончится. Не могу дождаться пира, который подготовил Кэй.
Я молча кивнула, жалея погубленные жизни.
ГЛАВА 24
ДЕВУШКА С ЛИЛИЯМИ
– Как жаль, что этого не видит Мерлин, он был бы доволен, – сказал Артур, когда мы сидели во главе роскошного пира.
Я положила свою руку на руку мужа и пожала ее в знак согласия.
Огромный зал дворца был полон света и красок. Везде были флаги, факелы, цветы, свежесрезанный камыш и ярко блестело золото. Зал поражал приехавших сюда своим богатством.
Женщины собрались самые разные – от хрупкой красавицы Изольды до пышущей деревенским румянцем молодой жены Пеллинора. Рыцари были такими же разными. И смуглый Паломид, и Гавейн, румяный и веселый, были всего лишь разными сторонами одного бриллианта. Они делали Круглый Стол красивым, как живой гобелен.
Несмотря на всю пестроту, двор, который я сейчас рассматривала, сходился в одном: самым главным в этих людях было то, что они являлись твердыми последователями и преданными союзниками короля Артура.
Нимю заняла место рядом с нами, и я подняла свой кубок, радуясь, что она может видеть, как претворяется в жизнь мечта чародея.
Когда убрали со столов, Дагонет пригласил выйти вперед Веху-шведа, потом прошел по кругу внутри стола, держа в руках большую серебряную чашу, в блестящих стенках которой отражался свет факелов.
Я затаила дыхание, узнав чашу Анастасия, – это был дар Артуру от короля франков, присланный им несколько лет назад. Из всей Восточной Англии только Веха остался верен договору с нами и не присоединился к войску Седрика.
Артур собирался щедро наградить его.
– Ты ведь не против? – шепотом спросил мой муж, указывая на сокровище, которое он собирался отдать.
Я покачала головой, думая о том, что, если блестящий холодный металл может обеспечить мирное будущее, я бы с радостью отдала всю серебряную посуду из королевских домов.
Посмотрев на чашу, я задумалась, что же будут делать варвары с этой изящной вещью. Я вдруг представила, как Веха, важно выступая, идет по Лондону, перед ним несут его знамя из перьев, а раб бьет в большую круглую чашу. Это было так забавно, что я прикусила губу, чтобы не рассмеяться.
Веха приблизился к нам с величайшей серьезностью, держа в одной руке свой рог с вином, а другой делая приветственный знак.
Поздоровавшись с Артуром как с равным, он повернулся и обратился к собравшимся.
– Прошу учесть, что не все саксы и вновь прибывшие являются предателями. – Латынь из его уст звучала странно, как будто это была речь, выученная наизусть, чтобы убедить членов Братства, что ему не чужда культура. – Достопочтенные иммигранты ценят гостеприимство своего хозяина короля, даже если этого не делают его соотечественники.
Веха поднял свой рог и, отлив немного вина богам, поднял тост за Пендрагона и осушил рог. Его люди стояли в глубине зала, и, когда они начали ритмично похлопывать в ладоши, выражая свое одобрение, Артур встал и тоже поприветствовал их.
Я оглядывала шведов, пытаясь найти жену Вехи, переборовшую свою прежнюю робость и снова появившуюся на пиру, но кроме воинов я увидела только сына Вехи – Вуффа. Его нельзя было назвать ребенком, и в то же время он был слишком юным, чтобы участвовать в сражениях. Юноша молчаливо стоял впереди людей отца и яростно хмурился во время церемонии. Мне было интересно, из-за чего же он так злится, но в конце зала произошло какое-то оживление, и я забыла об этом.
Сквозь толпу крестьян, толпившихся в дверях, пробился паж и, запыхавшись, подбежал к нам.
– Лодка… маленький челнок… с женщиной. В лодке нет ни гребца, ни паруса… только шлейф из материи… плывет в воде… она плывет по течению, как будто ее ведет бог.
Зубы мальчика стучали, а глаза от страха расширились, когда он рассказывал нам, как маленькая лодка плыла по Темзе. Мальчик рассказал, что ее странный, почти невесомый груз, равномерно увлекаемый течением, вызывал страх у всех, кто видел его. Наконец какой-то рыбак набрался смелости, подплыл к лодке и дотащил ее до берега.
– Рыбак послал меня, чтобы я привел тебя, господин, – захлебывался от волнения мальчик. – Он просил тебя поторопиться… сказал, что ты знаешь, что это означает.
Артур повернулся к Лансу, но он недоумевал так же, как и король, и в зале послышался удивленный гул. Я положила руку на плечо Артура, встревоженная тем, что такое странное; событие может стать предвестником несчастья, но он ободряюще улыбнулся мне и повернулся к собравшимся.
– Нельзя не обращать внимания на это странное и страшное происшествие. Все, кто хочет идти со мной к реке, пойдемте!
Кэй приказал принести факелы, и через несколько минут мы уже шли к берегу.
Рыбак как раз подводил маленькую лодку к пристани, и Кэй вышел вперед и закрепил веревку. Мигающий свет факелов то освещал, то прятал трагическую картину, и в притихшей маленькой толпе зрителей люди взывали к своим богам, прося у них защиты от нечистых сил.
В лодке лежала молодая женщина, ее лицо закрывали распущенные волосы, которые плыли в воде, как пелена. Под ней лежало скомканное длинное полотнище тканой материи, свободный конец которого перевешивал через борт, колыхаясь в воде, как знамя на ветру. Похоже, что его сняли с ткацкого станка незаконченным, на нем был выткан замысловатый узор из лилий. Когда тело вытащили из лодки, мое внимание привлек моток желтой шерсти, намотанный на руку девушки.
– Элейна…
У нее мертвой был такой же отсутствующий взгляд, как и у живой, и я оцепенело смотрела на нее, потрясенная мыслью, что мечты были единственным, что досталось ей в жизни.
Я представляла, как она пыталась сбежать из своей тюрьмы на острове, кралась к берегу под покровом темноты для того, чтобы поскользнуться и упасть среди качающихся у пристани челноков.
Бедивер нагнулся и бережно вытащил восковую табличку, зажатую в руке девушки.
– Только одно слово, – тихо произнес он, разбирая детские каракули. – Ланселот…
Стоявший рядом со мной бретонец затаил дыхание, а толпа возбужденно зашевелилась. Встав на колени рядом с лодкой, Ланс медленно взял холодные пальцы девушки. Выражение его лица разрывало мне сердце. В нем было все – жалость, печаль, горе и растерянность, и мне захотелось как-то оградить его от излишнего любопытства и насмешек придворных.
– Ничего удивительного, что он ни за кем не ухаживал, имея такую девицу, спрятанную на Астолате, – насмешливо сказал кто-то, и последовал смех.
– Мне кажется, – закричала я, – я сейчас упаду. Прошу, Артур, отведи меня во дворец.
Началась суматоха, люди забыли про Ланса и бросились помогать мне. Артур, которому было прекрасно известно, что я не из тех, кто падает в обмороки, тревожно посмотрел на меня и подхватил на руки, когда я начала падать рядом с ним. Мне очень хотелось подмигнуть ему, но он не заметил бы этого из-за давки и темноты, поэтому я просто закрыла глаза и позволила ему увести всех с пристани.
Всех, кроме Ланселота.
В этот вечер бретонец не вернулся в зал, а готовил к погребению и хоронил девушку, которая так настойчиво вплетала его в паутину собственных фантазий. Мне это показалось достойным поступком.
Но, когда он не пришел ко двору и на следующий день, я начала задумываться, не имеют ли какие-нибудь действительные основания слухи, распространяемые об этой паре.
«Нет, – твердо говорила я себе, – это не мое дело. Ланселот – взрослый мужчина, со всеми потребностями и желаниями, которые могут быть у любого человека, и если он встречался с Элейной – это его дело». Но что-то мешало мне смириться с этой мыслью, и я резко оборвала своих фрейлин, когда они за чаем завели об этом разговор.
– Он не из тех, кто способен безумно увлечься юной девушкой, – уверенно сказала я, понимая, что это звучит чересчур добродетельно.
«А еще важнее, – говорила я себе, – что он не мог флиртовать с ней, а потом смотреть на меня так, как он смотрел. Или, по крайней мере, мне так казалось». Старая пытка началась снова: что же происходило действительно, и что было плодом моего воображения. Я судорожно металась той ночью, не в состоянии разобраться, где же правда.
К счастью, Артур не заметил моего беспокойства, но после бессонной ночи я была злой и рассеянной, а постоянные сплетни раздражали меня. Поэтому, когда Пеллеас спросил, можно ли ему пойти со мной в сад, я охотно согласилась. Парк пытались восстановить, но он наполовину зарос и давал приют укромным уголкам, где в бурно разросшейся зелени прятались усыпальницы и статуи. Это делало его похожим на святилище, и я вдыхала свежесть зелени, слушая жалобы молодого рыцаря.
– Теперь, когда король обещал, что даст мне землю, я думал… я имею в виду… может быть… госпожа Эттарда будет относиться ко мне более благосклонно. Как к мужу, – смущаясь, добавил он.
– А ты говорил с ней? – спросила я.
– О нет, госпожа! Может быть… ты поговоришь с ней… уговоришь ее… – Пеллеас, стесняясь, излагал свою просьбу. – Я обещаю, что буду заботиться о ней. У меня никогда не было своей семьи. Ты же знаешь, что такое быть сиротой и бедняком. Но теперь, когда я стану состоятельным человеком, я могу позаботиться о жене и детях.
Мы дошли до конца сада, и я подумала, что можно бы присесть, но Пеллеас думал только об исполнении своей мечты и бессознательно повернул обратно к фонтану.
– Я люблю ее с первого дня, когда появился при дворе, госпожа. Но, по сравнению со здешними знатными господами и дамами, я – неотесанная деревенщина, и я иногда думаю, что все это мне снится и, проснувшись, я снова окажусь бедным, а госпожа Эттарда так далека от меня, что едва ли слышала мое имя. Но, если у меня будет собственный дом и земля, я смогу предложить ей кое-что… кроме моей преданности… и если бы ты поговорила с ней обо мне…
Пеллеас смотрел на меня по-детски застенчиво, а мне хотелось сказать ему, что любовь не зависит от материальных благ. Но юноша был так трогателен в своих надеждах, что я боялась охладить его пыл.
Поэтому я задержалась у фонтана, чтобы собрать травы, и обещала ему, что поговорю с Эттардой, как только смогу.
Девушка из монастыря вздохнула и отложила в сторону сорочку, которую штопала.
– Как это похоже на него, – просить кого-то говорить о своих делах, – посетовала Эттарда, – и вправду можно усомниться, твердый ли у него характер.
– Пеллеас просто не самоуверен, – ласково убеждала я, – а это совсем иное.
– Я, конечно, заметила, что он хорошо относится ко мне, он никогда не бывает груб или резок, как другие рыцари, и он уже стал христианином. – Эттарда, нахмурившись, смотрела на материю у себя на коленях. – Сейчас, когда я тоже стала христианкой, это важно.
Для меня это заявление было неожиданностью, вероятно, это случилось, пока я отсутствовала.
– Это еще больше усложняет дело, – продолжала она, – большинство рыцарей только и мечтают побарахтаться в сене… они совсем не ценят девственность и могут лишить девушку чести, даже не предлагая обручального кольца.
– Девственность? – проговорила я, отлично помня рассказ Эттарды об изнасиловании при налете саксов. Неужели она верила, что христианство даст ей новое тело?
– Конечно, госпожа, теперь я женщина богатая и должна защищать себя. Пеллеас всегда уважал меня, и это позволяет верить ему. И все же, – добавила Эттарда задумчиво, – он не так знатен, как другие рыцари, и я не буду сидеть, уставившись в пространство, и мечтать о Пеллеасе, как Изольда мечтает о Тристане.
– Но это достойное предложение, – заключила я, – а для удачного брака совсем не обязательны романтические выдумки.
Это был лучший совет из тех, что я могла придумать. Он был применим ко мне так же, как и к Эттарде, но иногда я завидовала романтике, которая окутывала Изольду и ее возлюбленного.
Ланселот вернулся ко двору спустя несколько дней, не предупредив о своем приезде. Я утром пошла в парк за цветами и увидела его, сидевшего под ивой с задумчивым видом.
– Доброе утро, госпожа, – сказал он бесстрастно, когда я появилась перед ним.
Я внимательно рассматривала Ланса, пытаясь отыскать какой-нибудь признак скорби о своей возлюбленной. Передо мной сидел человек огорченный, но не скорбящий, и растущее во мне раздражение исчезло. Я тихо спросила:
– С тобой все в порядке?
Ланселот медленно кивнул и, подвинувшись, освободил мне место на скамье и сделал знак, чтобы я села рядом. Когда я села, он потянулся к моему букету. Вытащив из него лилию и задумчиво разглядывая ее, рыцарь начал говорить.
– Как определить нашу ответственность, Гвен? Твое отношение к людям… разве на самом деле не это определяет, какой ты человек? Пелагиус говорит, что мы были бы такими же безгрешными, как Христос, если бы отвечали за свои поступки. Но его учение просуществовало не долго, – добавил Ланселот, медленно вертя цветок между большим и указательным пальцами. – Римские христиане прилепили к нему клеймо еретика и теперь вместо этого исповедуют теорию Святого Августина о божественном всепрощении.
Я не могла тратить время на философские рассуждения и бросила на бретонца еще один взгляд, пытаясь определить, какое это имеет отношение к Элейне.
Ланселот хмурился, полностью поглощенный мыслью, мучившей его.
– Ты же не можешь строить свою жизнь так, как об этом мечтает другой человек, особенно если ты этого не хочешь. – Ланс вздрогнул и слегка покачал головой. – Это так же невозможно, как пытаться жить за другого человека. У нас так мало времени, и мы должны жить так, как хочется нам, и позволить другим иметь такую же свободу… О боже, Гвен, я никогда не думал, что стану причиной ее смерти!
Слова вырвались у него с рыданием, и он зажал голову руками, а слезы неудержимо катились по его щекам.
– Но если ты дал ей надежду… если вы были любовниками… – Мой голос замер. Мне внезапно расхотелось слушать его ответ.
Ланс поднял голову и посмотрел мне в глаза.
– Я никогда не был ее любовником. Другом… нет, скорее опекуном или даже старшим братом. Но любовником – никогда, клянусь. Я не смог бы развлекаться с ней, потому что я люблю… другую.
Последние слова Ланселот проговорил быстро, как будто хотел сказать что-то еще, но в последний момент передумал.
Теперь я поняла, что он любит меня.
Осознание этого было неожиданно, и у меня закружилась голова и перехватило дыхание. Я смотрела на свои руки, избегая взгляда Ланселота, боясь прочесть в нем любовь и нежность, которые мне всегда хотелось видеть, и оказаться беззащитной в своем ответном чувстве.
В молчании, повисшем между нами, я чувствовала взгляд Ланса на своем лице, ощутимый, как ласка. Вспыхнув, я отвернулась. Он нежно дотронулся до моего подбородка, поднял мою голову и приблизил мое лицо к своему. Напряжение становилось невыносимым, и я подняла глаза и, дрожа, посмотрела на него. Медленно и неизбежно наши губы соединились в сладострастном поцелуе.
Восторженная дрожь пробежала по моему телу, волной накатило желание, и я услышала свой вздох.
А потом вскочила и, ничего не видя, побежала ко дворцу, бросив цветы, корзинку и ножницы. Я летела, ни о чем не думая, не зная, куда бегу, а вбежав во дворец, наткнулась на своего мужа.
– Гвен! – воскликнул Артур, вытаскивая свой кинжал. – Что случилось?
Я резко остановилась, прервав свой бег так же внезапно, как начала.
– Змея, – пробормотала я, зная, что совершенно не умею врать, – я срезала цветы и нечаянно потревожила змею.
– Ради бога, Гвен, – проворчал Артур, – я подумал, что небеса падают на землю.
– Не совсем так, – ответила я, начиная успокаиваться, – земля не разверзлась и вода не хлынула на берег. Все осталось, как было.
Артур недоуменно посмотрел на меня прежде, чем приступить к делам государства, а я тихо удалилась. Мне нужно было остаться одной, чтобы собраться с мыслями и разобраться в своих отношениях с Ланселотом.
Но покоя и уединения не получилось, потому что, когда я пересекала дворик рядом со спальными комнатами, я увидела королеву Корнуолла.
Изольда сидела за вышиванием. Ее платье было такого же фиалкового цвета, как и ее глаза, а полоски зеленой, синей и золотой парчи, которыми были отделаны вырез платья и рукава, подчеркивали белизну ее кожи. Даже в печали она была прекрасна, и я понимала, почему другие женщины завидовали королеве Корнуолла.
Изольда подняла глаза от своей работы, как робеющий ребенок.
Щеки ее были мокрыми, и было заметно, что она плакала уже давно.
– Господи, – сказала я, подавая Изольде свой платок, – ты же испортишь свою работу.
Она взяла платок и зажала его в кулаке, а слезы продолжали катиться по ее лицу. Изольда смотрела на меня с тоской.
«О боги, – думала я, – что мне с ней делать?»
– Успокойся, – неловко начала я, – пойдем в мою комнату и выпьем чаю. Там мы можем поговорить спокойно. Дела кажутся совсем не такими ужасными, если ты можешь кому-нибудь рассказать о них.
Изольда нерешительно посмотрела на меня, но, подумав, согласно кивнула, и мы пошли в мои комнаты, где она села у окна. Я забрала у нее платок, потом присела на корточки и ласково вытерла ее щеки. Губы Изольды дрожали, но она вес еще молчала.
– Ну ладно, ладно, – сказала я, обнимая ее за плечи и прижимая к себе худенькую девушку в роскошном одеянии. – В жизни есть время для слез и время, когда справедливость торжествует. Вот увидишь… мы найдем какой-нибудь способ… что-нибудь придумаем… скоро все уладится…
Все ласковые слова, которые я могла вспомнить, не трогали ее, терялись в ее огромном горе, и перед лицом такой муки все они казались неуместными и глупыми.
– Это из-за Тристана? – наконец спросила я, подумав, что, может быть, влюбленные поссорились. – Он тебя обидел?
