Дом Пендрагона:
      Утер – верховный король Британии, отец Артура.
      Игрейна – жена Утера, мать Артура.
      Артур – король Логриса, верховный король Британии.
      Гвиневера – жена Артура.
 
       Оркнейский дом:
      Лот – король Лотиана и Оркнейских островов.
      Моргауза – дочь Игрейны, единоутробная сестра Артура, вдова короля Лота.
      Гавейн, Гахерис, Агравейн, Гарет, Мордред – сыновья Моргаузы.
 
       Нортумбрийский дом:
      Уриен – король Нортумбрии, муж Морганы.
      Фея Моргана – дочь Игрейны, единоутробная сестра Артура, верховная жрица и Владычица Озера.
      Увейн – сын Морганы и Уриена.
 
       Корнуэльский дом:
      Марк – король Корнуолла.
      Изольда – ирландка, юная жена Марка.
      Тристан – племянник Марка.
      Динадан – лучший друг Тристана.
 
       Члены Круглого Стола:
      Акколон Галльский – любовник феи Морганы.
      Агрикола – римлянин, король Демеции, наставник Герейнта.
      Бедивер – молочный брат Артура и его первый рыцарь.
      Борс – кузен Ланселота.
      Кадор – герцог Корнуэльский.
      Кэй – названный брат Артура, сенешаль королевства.
      Герайнт – король Девона.
      Ланселот Озерный – бретонский принц.
      Паломид – рожденный в рабстве араб.
      Пеллеас – возлюбленный Эттарды.
      Пеллам – увечный король Карбонека.
      Пеллинор – военачальник Рекина.
      Сыновья Пеллинора:
      Ламорак – старший.
      Персиваль – младший.
      Ульфин – доверенный слуга Утера, воин Артура.
      Грифлет – сын Ульфина, главный псарь.
 
       Женщины Камелота:
      Августа – болтливая фрейлина.
      Бригит – ирландка, названная сестра Гвиневеры.
      Бризан – служанка Элейны из Карбонека.
      Элейна из Астолата – слабоумная фрейлина.
      Элейна из Карбонека – красавица-дочь Пеллама, до безумия влюбленная в Ланселота.
      Энида – насмешливая фрейлина.
      Эттарда – юная компаньонка Игрейны.
      Линнет – дочь управляющего поместьем в Лондоне.
      Винни – римлянка, наставница фрейлин.
 
       Главы некоторых государств:
      Вортигерн – бывший тиран, женатый на Ровене.
      Ровена – дочь Хенгаста, саксонского пришельца.
      Седрик – их сын.
      Анастасий – римский император из Константинополя.
      Кловис – король франков.
      Белоручка – таинственный ученик Ланселота.
      Катбад – жрец, наставник Гвиневеры в детстве.
      Дагонет – шут при дворе Артура.
      Фрида – саксонская коровница, возлюбленная Грифлета.
      Гвин из Нита – коневод и строитель Гластонбери Тор.
      Иллтуд – принц-воин, принявший монашество.
      Гильдас, Пол, Аврелий, Семсон – ученики Иллтуда.
      Кевин – детская любовь Гвиневеры.
      Лукан – привратник Артура.
      Маэлгон – кузен Гвиневеры, король Гвинедда.
      Мерлин – наставник Артура, королевский маг.
      Нимю – жрица и возлюбленная Мерлина.
      Рагнелла – предводительница древнего кочевого народа.
      Ридерик – бард Артура.
      Талиесин – крестьянский мальчик, который хочет стать бардом.
      Веха-швед – король союзных саксов Восточной Англии.
      Витгар – поселенец из союзных саксов.
      Многочисленные придворные, пажи, музыканты, заезжие знаменитости и феи.
 
      Эта книга – художественный вымысел.
      Имена, персонажи, место действия и происходящие события либо являются плодом воображения автора, либо интерпретируются вольно. Любое совпадение с реальными событиями, местом действия, героями, живыми или умершими, – совершенно случайно.
      Посвящается всем моим матерям – настоящей, крестной, свекрови и бабушке, а особенно Айрине Хаймен, которая помогла мне понять, как много может сделать мачеха.

      Во второй половине нашего столетия авторы романов, основанных на легендах о короле Артуре, разделились условно на три категории: одни относились к ним как к вымыслу, вторые создавали женские романы на основе легенд, а третьи считали их не выдумкой, а реальными событиями, имевшими место в истории.
      Читателям моего первого романа «Дитя северной весны» известно, что я принадлежу к последней категории. Несмотря на то, что мои герои суеверны, и книге нет ни мифических Драконов, ни волшебных мечей, ни исчезающих по мановению руки островов. Волшебные мечи и колдовство имеют право на существование, но только не в моих книгах.
      Я также старалась не сосредоточивать все внимание на любовных историях, которые развиваются в этих знаменитых легендах. Подобно Мэлори, я предпочитаю рассматривать их как неотъемлемую часть жизни моих героев, а не как основную тему книги.
      Если Артур и Гвиневера действительно жили (а ученые выдвигают доводы, как подтверждающие, так и опровергающие реальность существования этих персонажей), то жили они в период после распада Римской империи, то есть примерно между 450 и 550 гг. нашей эры. Это было время великих перемен по всей Европе, и в Британии они были заметны более чем где-либо. Археология наблюдает постепенное умирание римского влияния в среде бриттов; со временем их покорят сильные, зачастую жестокие англо-саксонские пришельцы. Но борьба за власть между двумя этими народами велась на протяжении более ста лет с переменным успехом. И в этот период наблюдалось кратковременное, но заметное возрождение кельтской культуры, о чем свидетельствуют материалы раскопок, произведения искусства, религия. И, похоже, что во время этих событий, до тех пор, пока саксы полностью не завоевали Британию, были долгие периоды мира, длящиеся иногда несколько десятилетий. Именно на фоне этого неспокойного времени в моей книге разворачиваются события, связанные с рыцарями Круглого Стола, потому что легенда говорит о том, что король Артур руководил войсками бриттов в битве с саксами на горе Бадон, после которой он двадцать лет правил в мире и достиг процветания Британии.
      Если события, описанные в моей книге, соответствуют исторической эпохе, то своих персонажей я взяла из литературы, приблизив их к легенде.
      Герои легенд о Круглом Столе представляют собой удивительное собрание человеческих характеров. Некоторые персонажи на протяжении столетий сохраняли свою привлекательность, как, например, Тристан, великодушный молодой воин, влюбившийся в жену короля, или Паломид, арабский рыцарь, которого ценят за благородство и храбрость, но который всегда держит себя несколько уединенно.
      Другие персонажи сложнее, и характеры их менялись с течением времени и развитием исторических событий. Например, Гавейн в ранних легендах изображен как рыцарь необыкновенно учтивый и благородный. Но после того, как в средневековых рыцарских романах появился француз Ланселот (на самом деле он был бретонцем), образ Гавейна начинает меняться. Французская литература изображает его человеком грубым, вспыльчивым и распутным, когда речь заходит о женщинах. Я учла обе характеристики Гавейна, и мой герой обладает всеми этими качествами.
      В романе действуют персонажи, являющиеся реальными историческими личностями. Это Агрикола, Герайнт, Марк и Тристан – все они, по мнению ученых, действительно существовали. Я использовала и археологические находки; такой находкой является ваза Анастасия, которую вместе с другими сокровищами подняли с затонувшего корабля «Саттон Ху». Хотя корабль затонул еще в седьмом веке, на месте его гибели обнаружили серебряную вазу, на которой сохранилось клеймо мастера, относящееся ко времени правления императора Анастасия (491–518 гг. н. э.). Многие археологи ломали голову, гадая, каким образом изящной работы ваза оказалась в руках варваров-шведов, которые осели на берегах Восточной Англии, и я не могла не проследить генеалогию и позволила Артуру подарить ее первому королю этого нового племени на востоке Англии.
      Писатели, работающие в исторических жанрах, неизбежно сталкиваются с проблемой анахронизма и должны делать выбор между удобочитаемостью своих книг для современников и исторической достоверностью. Я предпочла первое, но не забывала и историческую традицию. Поэтому все германские племена, вторгшиеся в Британию, именуются саксами, хотя на севере ими были в основном англы, а юг завоевывали юты и франки. Поскольку бритты всех их называли саксами, я обращаю на это внимание, только чтобы соблюсти научную точность. И хотя к 500 году н. э. шахматы в Британии, вероятно еще не получили распространения, эпизод, рассказывающий о Гвиневере, играющей в шахматы со своим похитителем, достаточно известен, и я описывала эту игру отчасти из-за того, что в шахматных фигурах выражена королевская символика. Очень важным в Британской теме, как в целом называют легенды о рыцарях Круглого Стола, является то, что это живой, развивающийся миф, который продолжает изменяться. Каждый новый рассказчик вынужден обращаться к уже известным литературным версиям, и я хочу признаться, что чувствую себя в долгу перед Мэри Стюарт, книги которой о Мерлине для меня остаются эталоном мастерства. Я не только сознательно стремлюсь следовать ее стилю и оценке происходящих событий, но также придерживаюсь се мнения об отношениях Мерлина и Нимю, снимая с них налет авантюризма, в свете которого они длительное время изображались.
      Моя особая благодарность Джеффри Эшу, помощь и руководство которого как в литературном отношении, так и в формировании общей картины эпохи поистине неоценима; Марион Зиммер Бредили – за помощь в понимании образа феи Морганы; Парку Годуину, который не только позволил мне использовать название народа «придны», введенного им в романе «Господин огня», но и помог мне развить характер Рагнеллы.
      Из исследователей я особенно благодарна Барбаре Чайлдс, которая познакомила меня с работой Ксенофона о лошадях; Линде Фарлей из Crossroads Counseling Center; Тэду Йохансону, который дал ответы на мои вопросы по римскому праву, и библиотекарям библиотеки округа Оберн за их терпение и помощь в сборе по крупицам сведений о флоре и фауне Британии. И как крестную мать всей книги я благодарю Мариан Джордан.
      Всем свои читателям, которые пишут и спрашивают, когда выйдет следующая книга, друзьям и членам семьи, которым пришлось больше, чем им хотелось, терпеливо выслушивать рассказы о, Смутном времени Британии, и особенно Питу, который постоянно убеждает меня, что я делаю стоящее дело, я говорю от души: «Я не написала бы эту книгу, если бы не было вас!»
      Надеюсь, что она вас порадует.
      Персия Вулли,
      США, Калифорния
      1986–1989

      Я, Гвиневера, жена короля Артура и верховная королева Британии, появилась на пороге курятника, раскинув руки, как крылья, в сторону и крича. Дети, жившие при дворе, толпились сзади, радостно визжа, а молодой поросенок бегал по внутреннему двору усадьбы. Мощеный двор был влажным после утреннего дождя, и визжащий поросенок поскользнулся у порога дома и помчался в сторону сада.
      – Не выпущу! – закричала я, бросаясь на него, и в это время на пороге появился незнакомец в одежде служителя церкви.
      Извиваясь и дрыгая ножками, поросенок выскользнул из моих рук, и я осталась стоять с раскрасневшимся лицом, едва переводя дух. Отбросив спадающие на глаза волосы, я посмотрела на невысокого, священника. Он был забрызган грязью и с изумлением уставился на меня.
      – Ты жена короля?
      Я усмехнулась, услышав неуверенное обращение, и поднялась с земли. Он не ожидал увидеть жену верховного короля в таком виде.
      – Чем я могу помочь тебе, святой отец?
      За моей спиной поросенок прошмыгнул через дыру в ограде, за ним по огороду с радостными воплями помчались дети. Я поморщилась, увидев, что затоптали целую гряду капусты.
      – Я пришел из монастыря… госпожа, в котором находится больная королева-мать…
      Разглядывая затоптанный огород, я пропускала его слова мимо ушей, пока не поняла, что он говорит об Игрейне. Я повернулась к священнику и, внимательно рассмотрев его, заметила, как он серьезен.
      – Больная? – с тревогой спросила я.
      Охрипшим голосом человек сказал:
      – Она уже много недель не встает с постели, но лишь вчера разрешила известить тебя.
      Это было так похоже на Игрейну, которая не любила беспокоить своих близких по пустякам.
      Она болела уже тогда, когда мы с Артуром поженились, но любезно отклонила мое предложение остаться жить с нами, предпочтя вернуться в монастырь, куда удалилась после смерти Утера. Королева пообещала, что сообщит, если ей что-нибудь понадобится, но сегодняшнее послание было первым за все это время.
      Вытирая грязь с рук, я искоса взглянула на ворота.
      – Артур воюет с ирландцами в Уэльсе. Пройдут дни, а может быть, недели, прежде чем он получит известие о болезни матери.
      – Она не просила увидеться с сыном, госпожа. Она хотела, чтобы приехала ты.
      Я помолчала, подумав, о том, что, может быть, весь белый свет знает, что Артур и его мать избегают друг друга. Это на самом деле было так, но никто даже не упоминал об этом, потому что вес любили Игрейну за ее душевные качества и никогда не говорили того, что могло бы огорчить ее. Ее сила обаяния не позволяла никому делать этого.
      Священник поджал губы и посмотрел на свои руки.
      – Она хочет рассказать тебе то, о чем отказывается говорить с другими. Поэтому чем скорее ты поедешь…
      – Конечно, – пообещала я. – Я выезжаю немедленно. Ты хочешь остаться здесь, в Силчестере, или поедешь со мной?
      – Я шел день, и ночь не останавливаясь, и мне очень хотелось бы отдохнуть.
      Я кивнула ему и пошла к конюшне.
      Ульфин был старым воином, который в отсутствие Артура по его приказанию следил за домом. Он задумчиво пожевал нижнюю губу, когда я рассказала ему свою новость.
      – Я присмотрю за всем, – пообещал Ульфин.
      Я переоделась в дорожный костюм и приказала Бригит вести домашнее хозяйство, пока меня не будет. Ульфин между тем собирал охрану из четырех мужчин и готовил к поездке Быстроногую.
      – Госпожа, люди, которых я выбрал, наблюдательны и хорошо обучены. – Он сердито хмурился, застегивая пряжку, крепившую мою поклажу сзади седла. – Но мне самому хотелось бы поехать с вами. Эти саксы и ирландцы рыскают по лесам, и многие были бы счастливы взять в заложницы жену верховного короля, пока он в отлучке. – Ульфин перевел взгляд и продолжил. – Я был слугой короля Утера и знаю ее светлость с тех дней, когда они с Утером еще не были женаты, поэтому мне хотелось бы быть там, возможно, я смогу оказать ей последнюю услугу.
      По его дрожащему голосу я поняла, что моя свекровь может умереть. Глаза мои наполнились слезами, и я в панике повернулась к Ульфину.
      Он положил руку мне на плечо и по-отечески успокаивал меня.
      – Я чувствую себя такой беспомощной, – я говорила с трудом из-за комка, застрявшего в горле. – Если бы здесь была Моргана… она прекрасная целительница. А я не смогу ничем помочь, если… если…
      – Ты, несомненно, поможешь, – голос Ульфина был суров и решителен. – Королева-мать любит тебя как родную дочь. Я думаю, что она вовсе не хочет, чтобы ее лечили, а просто хочет спокойно умереть на руках у любящего человека. Чем раньше мы поедем, тем скорее она успокоится.
      Я молча кивнула, поверив его словам. Рождение и смерть – часть жизни, и человеку невозможно их избежать. Но мысль о том, что можно потерять Игрейну, казалась мне ужасной.
      Мы в молчании проехали через город, мимо полуразвалившихся домов и пустых лавок. Как и большинство сохранившихся после римлян зданий, они опустели – смутное время, и годы упадка сделали свое дело. В холодных, неуютных зданиях, выстроенных римлянами, я никогда не чувствовала себя так хорошо, как в приземистых, крытых камышом или деревянных домах, в которых прошла моя юность, и сейчас полупустой город усилил мою тоску.
      Когда мы миновали внешние земляные укрепления и выехали на дорогу, ведущую на Бат, я поплотнее закуталась в плащ и погрузилась в милые сердцу воспоминания о моей свекрови.
      Когда мы встретились в первый раз, она была гордой красавицей, самим воплощением королевского достоинства. Я, неотесанная девчонка с севера, некрасивая и неуклюжая, стояла перед ней, охваченная благоговейным страхом, не зная, что должна делать.
      Я привыкла к простору гор и долин Регеда, и замужество совершенно меня не занимало. У меня не было никакого желания учить латынь, носить платья и уезжать на юг, чтобы выйти замуж за нового верховного короля. Я была зла, своенравна, подумывала о том, чтобы убежать, и подчинилась своей судьбе совсем не по доброй воле. Личные желания редко принимаются во внимание, когда речь идет о браках, основанных на политике, и никого, казалось, не волновало мое душевное состояние. Никого, кроме Игрейны.
      Она нарушила свое уединение, чтобы познакомиться с женой сына, и предначертала мое будущее такой же твердой рукой, какой Мерлин определял будущее Артура. Я была чересчур прямой (это мое качество иногда проявляется и сейчас) – это не нравилось большинству титулованных особ, и моя жизнь при дворе верховного короля превратилась бы в кошмар, если бы королева-мать не взяла меня под свое крыло. После свадьбы Артур был в военных походах многие месяцы, а Игрейна старалась превратить меня из сорванца в изящную даму и учила разбираться в людях. Именно тогда мы стали близки друг другу, и она рассказывала мне бесконечные истории о своем прошлом. Однако Игрейна ничего не говорила ни о происхождении Артура, ни о том, как она сама стала верховной королевой, а у меня не хватало смелости спрашивать ее об этом.
      Среди простого народа ходили слухи, что рождение Артура было результатом колдовства, что Мерлин создал его, чтобы исполнить предсказание о том, что великий король родом из Корнуолла поведет бриттов на борьбу против саксонских завоевателей. Существовали поверья о драконах, кометах и сильных чарах, связанных с крепостью Тинтагель. Я была уверена, что существовало еще что-то, о чем легенда умалчивала, и надеялась, что смогу понять Артура лучше, если разгадаю загадку брака его родителей.
      Игрейна была величава, полна чувства собственного достоинства и интересовалась нуждами других людей, а Утер – по всеобщему мнению – был человеком грубым и черствым, и перед ним трепетали так же сильно, как сильно любили Игрейну. Их союз оставался загадкой для многих, в том числе и для меня.
      Жизнь Игрейны, рожденной в королевской семье Кунедды в Южном Уэльсе, была бы беззаботной и роскошной, если бы не призрак Вортигерна, прозванного Волком. Даже процветающие семейства империи вели себя осторожно во времена царствования этого тирана.
      Как и большинство детей Британии, я слушала рассказы взрослых о Вортигерне, который пришел к власти после Смутного времени, когда римские легионы возвратились на континент, чтобы помочь Константину в его притязаниях на императорский трон. Поняв, что Британия оказалась беззащитной, наши соседи-варвары – пикты, ирландцы, англы и саксы – кинулись грабить богатую римскую область. Мы молили Рим о помощи, но нам отвечали, что необходимо самим защищать себя, потому что Империя рушится и не может выделить легионы для нашей защиты.
      В суматохе, последовавшей за этими событиями, Вортигерн жестокостью, интригами и убийствами сумел, стремясь к верховной власти, обогнать всех остальных военных мужей, которые стремились заполучить королевства для себя. Придя к власти, он предложил объединиться в союз с саксами, дав им земли и деньги, если они помогут нам бороться с другими врагами.
      – Пригласил морских волков прямо в овчарню, – обычно говаривала моя нянька. – Каждому было понятно, что рано или поздно они пойдут против него.
      Между тем он влюбился в дочь саксонского короля Ровену… глупый старик бросил свою британскую жену, чтобы жениться на миленькой девчонке с волосами цвета соломы, и отдал ее отцу королевство Кент, чтобы закрепить сделку! Можно было только удивляться, как ему удается спать ночами, зная, что народ клянет его за то, что он оказался отступником.
      На самом деле сны и пробуждения Вортигерна были тревожны, потому что ходили слухи, что Амброзии Аврелий и Утер Пендрагон, сыновья законного правителя, собирают в Бретани армию и однажды предъявят свои права на трон. Поэтому Вортигерн повсюду разослал своих шпионов, страх породил у него постоянную подозрительность, и его правление превратилось в тиранию.
      – Мне было одиннадцать лет, когда люди тирана ворвались в наш дом и всех убили, – рассказала мне Игрейна однажды. – Если бы родители не отослали меня накануне вечером со своим старым другом, герцогом Корнуэльским, меня бы тоже убили, потому что люди тирана не щадили никого. Я выросла в цитадели Горлойсов Тинтагеле как подопечная герцога.
      Там для Игрейны было счастливое время, она играла на лугах над обрывистыми берегами, где прибой тяжело бился о скалы мыса, с трех сторон окруженного водой, а над океаном, украшая пейзаж, нависали радуги.
      Я легко представляла себе, какой она была застенчивой, тихой девочкой. Игрейна не подозревала о своей изумительной красоте и предпочитала проводить время с обитателями полей и лесов, а не сидеть в доме. Скоро она научилась обращаться с пугливыми животными и птицами, она спасла еще неоперившихся птенцов, выпавших из гнезд, а однажды вылечила лисенка, у которого была глубокая рана на лапе.
      – Но больше всего, – признавалась она, – я любила стоять под Священным Дубом, чувствуя себя в безопасности, несмотря на то, что вокруг свистел сильный ветер. Это очень волновало меня, и я чувствовала, как поет моя кровь…
      Горлойс был грубым, неотесанным человеком, но, когда Игрейне исполнилось пятнадцать, его прелестная молодая подопечная согласилась выйти замуж за вдовствующего герцога. Итак, они произнесли свои брачные клятвы под ветвями Священного Дуба, а когда родились их дочери Моргауза и Моргана, их тоже принесли сюда, едва обсохшими после родов, чтобы представить старым богам.
      К этому дубу Игрейна приносила по, обету дары из цветов и ярких лент, когда Горлойс отправился в поход вместе с Утером и Амброзием, чтобы свергнуть Вортигерна. К тому времени Игрейна стала молодой матерью семейства, обратив вес свое внимание и любовь, которые в детстве отдавала животным, на своих детей.
      – У меня не было никакого желания покидать Тинтагель, – говорила она, грустно поблескивая глазами. – Я стремилась к безопасности, которую давал мне Горлойс, довольная своей судьбой, и пришла в ужас, если бы мне сказали, что однажды я стану королевой.
      Когда Амброзии победил Вортигерна, Горлойс вернулся в Тинтагель и рассказывал о доблестном новом верховном короле. Игрейна слушала его без особого интереса. А когда Горлойс хотел отвезти ее ко двору верховного короля, Игрейна уговорила его позволить остаться ей в Корнуолле, потому что ее пугала мысль о том, что придется уехать из Тинтагеля.
      Игрейна не согласилась оставить ненадолго Тинтагель тем летом. Но через несколько лет, когда умер Амброзии, а его брат Утер Пендрагон стал новым верховным королем, отказаться от поездки в Винчестер было нельзя. Там надо было присягнуть новому правителю. Игрейна пыталась уговорить мужа ехать без нее, но ей это не удалось.
      – Я сражался под командой Утера, – заявил Горлойс, – и знаю, как легко меняется его настроение. Я не хочу, чтобы ярость Пендрагона обрушилась на мой дом, поэтому мы поедем на коронацию, несмотря ни на плохую погоду, ни на время года, ни на твое нежелание ехать.
      Так и случилось. Когда они отъезжали ко двору верховного короля, Игрейна ехала рядом с мужем, его невозмутимая и храбрая спутница, о какой можно только мечтать. Игрейна никоим образом не выражала своей душевной тревоги.
      – Это спокойствие, – заметила она, – присуще потомкам кельтских королей.
      Я улыбнулась, вспомнив эти ее слова, потому что во мне тоже воспитывали в соответствии с традициями храбрость и сноровку, и я наизусть знала эти правила. Это была одна из тех тем, над которыми мы с королевой-матерью весело подшучивали.
      Я не была уверена, смогла бы я поладить с таким человеком, как Утер, и иногда гадала, какие отцовские черты могли бы открыться в Артуре.
      Теперь Ульфин вел нас через неохватные низины Беркшира, и когда легкий утренний дождик перешел в настоящий ливень, старый слуга Утера повернул коня и подъехал ко мне.
      – Там около брода есть постоялый двор, это недалеко. Я знаком с хозяином, это хорошее место для ночлега, – сказал он, и я кивнула в знак согласия.
      – Скажи-ка мне, господин Ульфин, ты был с Утером в Бретани перед высадкой?
      – Да, госпожа. Я вырос в его военном лагере на бретонском берегу. Мой отец был оружейным мастером, он помогал снаряжать воинов и людей благородных для того, чтобы бороться с завоевателями… Создание армии заняло годы, и я вырос. Вырос и Мерлин, молодой друид, который присоединился к нам. Поэтому я могу сказать, что знаю всех их с юных лет.
      – Какими они были? – спросила я. Ульфин задумался.
      – С самого начала было ясно, что Амброзию суждено стать королем. Он был задумчив, похож на философа, долго оценивал ситуацию, прежде чем принять решение. Друид всегда был рядом с ним, а в начале войны Амброзии признался, что Мерлин был его сыном, рожденным вне брака. Они вдвоем обсуждали будущее Альбиона. – Старый воин замолчал, и древнее название Британии продолжало звучать в наступившей тишине. – Они задумали большое дело. Если бы Амброзии пожил подольше… или если бы Утер, став королем, прислушивался к советам Мерлина… но они – поссорились, и Мерлин вернулся в свою, пещеру за Кармартеном.
      – Это было еще до событий в Тинтагеле? – вырвалось у меня.
      Я надеялась, что не заставляю его выдавать какие-то секреты.
      – Конечно. Ты должна помнить, что Утер был совсем не похож на Амброзия. Он был натянут как тетива, совершал отчаянные поступки, как будто его подгонял какой-то бог-отступник. Это делало его хорошим воином в битве, но придворные его не любили. Почему? Да потому, что воины провозгласили, его королем еще до того, как титулованные лица узнали о смерти Амброзия, и многие сторонники Амброзия не обрадовались этому. Некоторые считали, что верховным королем должен стать Мерлин, но чародея более интересовали вопросы мироздания. Утер почувствовал облегчение, избавившись от него, а я не удивился, когда Мерлин покинул нас. Они были разные, как лед и пламень, и не могли жить в мире. – Старик пожевал нижнюю губу и смущенно потряс головой. – После отъезда Мерлина я пытался смягчить Утера, потому что никто другой не нашел в себе мужества или дерзости давать советы Пендрагону. Я убеждал его устроить коронацию, чтобы унять страхи его придворных. Я просто напомнил ему, что пока он был в боевых походах и одерживал победы со своими людьми, никого не волновала его личная жизнь, но теперь он стал верховным королем и должен беречь свое доброе имя и не давать повода придворным осуждать своего короля. Я сказал Утеру, что он должен жениться, а не предаваться любовным утехам с разными женщинами. Что вышло из моих советов после того, как он увидел.
      – Игрейну? – грустно добавил Ульфин. – О ее красоте, которая могла ввести в искушение даже богов, и о ее верности герцогу ходили слухи, и все мы были наслышаны об Игрейне еще до того, как она приехала ко двору. Утер насмехался над стариком, который называл ее своей женой. Делал он это не потому, что проявлял неуважение к герцогу, – добавил старый воин, пытаясь оправдать покойного, – просто Пендрагон был человеком несдержанным и говорил то, о чем другие предпочитали молчать. Он не хотел считаться с чувствами Игрейны и полагал, что не может ей не понравиться.
      Мы спускались по длинному склону холма и заметили пеструю вывеску постоялого двора, сулившую нам сердечный прием.
      – Должен тебе сказать, что те времена были счастливыми, – заключил Ульфин. – И я с гордостью говорю, что был одним из тех, кто уговорил Утера обратиться за помощью к Мерлину. Поэтому, в конце концов, все закончилось хорошо, хотя и не совсем так, как ожидалось. Но ведь иногда не знаешь, как пойдет дело, если в него вмешался волшебник, не правда ли, госпожа?
      Мы подъехали к постоялому двору, и у Ульфина появились другие дела, поэтому я перестала проявлять любопытство к его рассказу об отце Артура, поговорила с хозяином и прошла в комнату, отведенную мне, подальше от шума и дыма распивочной.
      Хозяин прислал мне поднос с едой, и я не торопясь ела вкусное рагу, пытаясь не думать о больной Игрейне, которую ожидала смерть. Потом я надела ночную сорочку и какое-то время сидела у жаровни, разглядывая горящие угли и раздумывая о том, что же на самом деле произошло в Тинтагеле. Артур не знал, Мерлин ничего бы не рассказал, а Игрейна стояла на пороге смерти, и правда могла уйти в могилу вместе с ней. Было уже поздно, когда в дверь постучал Ульфин, пришедший узнать перед сном, не нужно ли мне чего-нибудь. Увидев мое лицо, он закрыл за собой дверь и усадил меня у очага.
      – Не нужно грустить, госпожа. Тебе приснятся дурные сны, и они украдут у тебя силы, которые ты можешь подарить королеве-матери. Кроме того, – добавил он, садясь напротив меня, – не думай, что жизнь ее светлости состояла только из обязанностей. Когда они с Утером начинали управлять королевством, она много смеялась и весело пела. Не при всех, конечно. Со своими подданными она держалась по-королевски сдержанно, но в кругу семьи вела себя совсем свободно. – Ласковая улыбка смягчила лицо Ульфина, и он снял с шеи висевший на веревке маленький кожаный мешочек.
      – Утер мог подчинить своей воле любую женщину. Но Игрейна была женщиной, которую невозможно было запугать. Много раз я видел, как она разоблачала его обман и со смехом обрывала его. Они были совсем не похожи, но для Британии и ее короля было неплохо, что она стала верховной королевой. Я всегда буду гордиться, что приложил к этому руку. После их свадьбы она дала мне вот это… – Старик осторожно вынул из мешочка золотое кольцо и положил его на мою ладонь. – Я подумал, что ее светлость будет похоронена на христианском кладбище, не рядом со своим мужем, и может захотеть, чтобы с ней в могилу ушла какая-нибудь вещь, принадлежавшая ему.
      Я разглядывала золотое колечко с ярким цветным узором по краю. Оно было намного тяжелее того тонкого кольца с эмалью, которое принадлежало моей матери и которое сейчас носила я, но мое кольцо было похоже на ее.
      – А теперь ложись, госпожа, – посоветовал Ульфин, – я разбужу тебя рано утром… и мне не хочется, чтобы твои глаза были красными от слез.
      Я поблагодарила его за заботу, и Ульфин ушел, а я продолжала сидеть, рассматривая кольцо и думая о его словах. Наконец, вздохнув, я погасила масляный светильник и забралась под меховые одеяла.
      Может быть, совместная жизнь Утера и Игрейны не стала для меня более понятной, но той ночью я засыпала, думая о своей свекрови как о прекрасной юной королеве, красота и сила духа которой изменили всю историю Британии.

      – Ей так хотелось увидеть тебя. Бог услышал наши молитвы и помог Игрейне – она уже давно пришла в себя и знает, что ты здесь, – шептала аббатиса, торопливо ведя меня по тихому коридору к келье Игрейны.
      Несколько безмолвных монахинь коленопреклоненно молились перед входом в келью. Юная Эттарда, компаньонка королевы-матери, была среди них, она умоляюще посмотрела на меня, как будто я могла повелевать судьбой.
      В тесной келье пахло свечным воском и святостью. Пожилая монахиня, похожая на целительницу, поднялась со скамейки рядом с кроватью Игрейны. Почтительно поклонившись, она встала рядом со мной и жестом показала, что конец может наступить в любую минуту. Я поблагодарила ее и медленно придвинулась к изножью кровати, а монахиня, тихо ступая, вышла из комнаты.
      Глаза Игрейны были закрыты, она спала, и дыхание ее было неглубоким. Узкое убогое ложе покрывали полотняные простыни, а когда-то золотистые волосы больной, о которых рассказывали, как о чуде, серебряными прядями рассыпались по подушке. Изможденное тело едва проступало под грубыми одеялами. Игрейна больше походила на ребенка, нежели на всевластную королеву. Бледное, искаженное страданием лицо ее сохранило остатки редкостной красоты. Под глазами Игрейны были черные круги, на вид у нее был спокойный и умиротворенный. Если вспомнить волнения, которые она пережила за всю свою жизнь, эта безмятежность перед лицом смерти казалась еще более трогательной.
      Когда Игрейна уходила в монастырь, она не взяла с собой никаких атрибутов своей былой славы: в келье не было ничего, кроме кровати и некрашеного деревянного сундука. Домотканое одеяние, больше подошедшее бы жене землепашца, чем великой королеве, висело на колышке возле двери.
      Через незастекленное окно было видно рассевшихся на дереве пеночек-весничек. Это были любимые птички Игрейны, и их ласковая перекличка и серебряные трели наполняли воздух, как будто они уже звали ее в путешествие на остров блаженства. Я взглянула на неподвижное тело Игрейны и громко всхлипнула.
      Она приоткрыла свои темные глаза и увидела меня, стоящую в изножье кровати.
      – Госпожа, о, госпожа! – заплакала я, бросаясь на колени перед кроватью и прижимая ее холодную руку к своей щеке.
      – Ну… ну… дитя… нет нужды плакать. Хорошо, что ты успела вовремя. – Игрейна улыбалась, тонкими пальцами пытаясь утереть мои слезы. – Тихо, тихо… я хотела видеть тебя совсем не для того, чтобы смотреть, как ты убиваешься. Я не боюсь умереть, я уже исповедалась, но есть еще одно незавершенное дело. Ты слушаешь меня, дитя?
      – Конечно, госпожа, – проговорила я, глотая слезы – Что я могу сделать?
      – Сначала взбей мне подушку. Я не могу говорить лежа, а мне хочется рассказать тебе об Утере и Тинтагеле.
      На мгновение мне показалось, что она будет говорить со мной, как со священником, но знакомый огонек озорства мелькнул в ее глазах, и она тихонько засмеялась.
      – Есть некоторые вещи, дорогая моя, которые мужчинам не понять никогда, даже если, а может быть, особенно, если этот мужчина – духовник. Я примирилась со своей строгой монашеской жизнью и надеюсь, что скоро увижу небеса, встречу с которыми он обещает. Мы поступаем мудро, когда верим тому, чему должно верить. Своими заботами, однако, лучше всего делиться с человеком, который поклоняется старым богам, – добавила она задумчиво. – Хорошенько запомни то, что я тебе расскажу.
      Итак, я взбила повыше ее подушку и молча села на скамейку, приготовившись слушать.
      – Горлойс был хорошим человеком, честным, правдивым и ласковым, и я никогда не позволяла себе обижать его ни словом, ни делом. Уезжая из Тинтагеля, я, наверное, боялась за него так же, как за себя, потому что страшилась силы богини… – Так начала мать Артура свой рассказ. Вот что я узнала от нее.
      Дороги в Винчестер были заполнены людьми, спешившими по вызову Утера: знатью в мехах и золоте, мелкими королями со своими воинами и даже простолюдинами, идущими пешком. Все шли, чтобы увидеть нового короля Пендрагона. Солнечные лучи блестели на крышах домов и на холмах, ставших от свежевыпавшего снега черно-белыми; голые деревья четко выделялись на фоне неба. Пар от дыхания лошадей висел в воздухе дымными облачками, когда они проезжали через ворота Саутгейт.
      Беспокойство Игрейны скоро сменилось любопытством, потому что застенчивая сельская герцогиня никогда прежде не видела такого большого скопления людей. Ей даже понравился первый вечер, проведенный во дворце, хотя тогда верховный король не вышел к своим гостям.
      Проснувшись следующим утром на рассвете, Игрейна надела длинный темный плащ и тихонько вышла из дворца, чтобы побродить среди деревьев на холме – ей хотелось обрести душевное спокойствие, которое всегда приходило к ней на природе. Во время прогулки она нашла на снегу молодого соколенка с разбитым крылом. Игрейна наклонилась к земле и, накрыв голову птицы своей мягкой перчаткой, чтобы успокоить ее, стала осматривать крыло.
      Вдруг она увидела перед собой ноги в сапогах. Сапоги были хорошо сшиты, из блестящей кожи, со шпорами, которые говорили о силе и жестокости. От неожиданности сердце Игрейны подпрыгнуло, и у нее перехватило дыхание. Опомнившись, она подняла свои гордые глаза на мужчину, стоявшего перед ней.
      – Я не знала, кто он такой, но, вглядевшись в хищные черты его лица, поняла, что он такой же неукротимый и резкий, как ветер Тинтагеля, – сказала Игрейна дрожащим от волнения голосом.
      Мужчина не отрывал глаз от красавицы, сидевшей перед ним на корточках, и не знал, что сказать. Игрейна смотрела на него изучающе. И только когда он поднял руку, она увидела кольцо с драконом и поняла, что перед ней верховный король.
      – Ты всегда приручаешь хищников? – внезапно спросил он, не представляясь и не здороваясь.
      – Не приручаю, господин, а просто лечу, – ответила она, выдерживая его испытывающий взгляд.
      Ответ был простым, но реакция Утера была для нее совершенно неожиданной. Он густо покраснел и, резко развернувшись, ушел.
      Игрейна почувствовала, что по ее телу прошло тепло, и, взяв соколенка, поспешно вернулась во дворец. Пока Игрейна лечила крыло птицы, ее не покидала мысль об утренней встрече. Руки у нее дрожали, и всем телом Игрейны овладела нахлынувшая страсть.
      – Я предчувствовала что-то ужасное, – шептала она, – и вечером во время празднества всячески избегала Утера.
      Но Пендрагон бегал по дворцу в поисках Игрейны, как волк, высматривающий добычу. Он был раздражен и взволнован, говорил слишком громко и обрывал разговор на полуслове. Игрейна чувствовала, что он ищет ее, и старалась не попадаться ему на глаза. Когда Утер увидел Игрейну, его уже переполняла страсть, она же оставалась невозмутимой.
      Не спросив разрешения у Горлойса, верховный король поцеловал руку Игрейны. Она медленно и неохотно подняла глаза и вспыхнула, встретив его взгляд. Игрейна попыталась вырвать у него руку, но Утер не отпустил ее, а повернулся и провозгласил тост.
      – За герцогиню Игрейну из Корнуолла! Я выражаю тебе свое исключительное почтение, о прекраснейшая из прекраснейших в королевстве, в надежде на твою благосклонность, потому, что таким грубым мужчинам, как я, нужно, чтобы их лечили красавицы, подобные тебе!
      Придворных потрясла его дерзость, а Игрейна терзалась от унижения и гнева, уверенная, что страсть, охватившую их, заметили все. Но Игрейна высоко держала голову и снисходительно приняла комплимент. И только потом, когда они с Горлойсом вернулись в свои комнаты, Игрейна в слезах бросилась к мужу.
      – Конечно, Утер обратил на тебя внимание, дорогая, – рассудительно сказал Горлойс. – У него прекрасный вкус, к тому же он имеет славу соблазнителя женщин, и, если бы я не знал тебя так хорошо, я мог бы встревожиться, что он вскружил тебе голову. Поверь мне, не пройдет и недели, как наш новый король увлечется какой-нибудь хорошенькой девушкой – нужно просто немного подождать.
      Услышав это, Игрейна еще больше расстроилась. Не могла же она сказать мужу, что своих чувств она боится больше, чем притязаний Утера, и мысль о том, что она может оказаться одной из многих завоеванных и забытых, уязвила ее до глубины души.
      Игрейна разрыдалась, и, как ни уговаривал ее Горлойс, успокоиться она не могла. Скоро Игрейна уже рыдала, умоляя в истерике мужа:
      – Увези меня домой, господин, прошу тебя, всеми богами прошу, увези меня отсюда, умоляю тебя!
      – Мы уедем сразу после коронации, – обещал он, надеясь, что она успокоится, но обезумевшая женщина только застонала еще сильнее, и, испугавшись за ее здоровье, Горлойс увез ее, как только рассвело.
      – Возможно… – размышляла вслух королева-мать, – Горлойс был прав, и, если бы мы остались, интерес Утера ко мне бы пропал.
      Она закашлялась, и ей стало тяжело дышать.
      – Госпожа, не надо говорить так много… тебе нужно беречь силы, – предостерегла я.
      – Для чего? – она дышала с присвистом и указала рукой на кувшин с водой.
      Руки Игрейны дрожали, и она не могла держать чашу, но когда я поднесла воду к ее губам, она посмотрела на меня и глаза ее прищурились в улыбке.
      – Мне нужны силы только для того, чтобы закончить свой рассказ, как того ждет богиня… Ты должна понять, что я случайно оказалась вовлечена и то, что случилось. Запутавшись в паутине событий, сотканной мудрыми богами, я говорила и делала то, что казалось мне честным и благородным. После нашего отъезда, я надеялась, что сумею избегнуть участи, которой еще не понимала. – Она помолчала, а потом добавила: – Но волю богов никто не властен изменить.
      Супруги только устроились в Тинтагеле, как приехал посланный с письмом от корнуэльского короля Марка. Он предупреждал их, что Утер объявил Горлойса изменником за то, что он не присягнул на верность ему, и посылает в Корнуолл армию.
      – Марк скачет с ним, но он хочет, чтобы ты знал, что оружия против тебя он не поднимет, поскольку ты сам король корнуэльский, – угрюмо сказал посланец.
      Горлойс рассмеялся.
      – Мы ценим намерения его светлости. Но я не думаю, что это означает, что он будет воевать на моей стороне.
      Растерявшийся малый что-то бормотал, объясняя, что Марк не хочет злить верховного короля, но после того, как он уехал, Горлойс разразился проклятиями, называя толстого юного короля Корнуолла трусом.
      – Пока ты здесь, тебе нечего бояться, – сказал седой воин, накидывая себе на плечи шерстяной плащ… – Тинтагель можно захватить только чудом, потому что дорогу при необходимости может удерживать даже один воин. Значит, ты будешь командовать воинами, которые будут охранять замок, а остальных людей я забираю в Димилиок и буду там ждать Утера. Если он не захочет вести переговоры, ему придется слушать звон мечей.
      Игрейна согласно кивала, но дрожала от страха. Горлойс сильными руками обнял жену, она приникла к нему и чувствовала себя в безопасности, кутаясь в складках его пушистого плаща. Он крепко прижимал ее к себе, обещая, что пришлет весточку о том, как идут дела, если только Утер не осадит его отряд в этой крепости на холме. Потом он широкими шагами вышел из дома, и Игрейна осталась одна.
      – Я не могу описать то чувство ужаса, которое переполняло меня, когда ушел Горлойс, – шептала она. – Той ночью я лежала, съежившись на середине нашей большой резной кровати, и молилась, чтобы мой муж вернулся. Днем я несколько раз забиралась на крепостной вал, оглядывая ворота, защищающие Тинтагель и убеждая себя в том, что, пока я нахожусь по эту сторону ворот, мне не страшна война, которую развязал Утер. Но все равно рев прибоя у подножия утесов заставлял меня переживать, а приглушенный шум прилива отдавался в моем сердце. Все время я чувствовала присутствие какой-то мощной силы, казалось, сама богиня поселилась в пещере под крепостью.
      На третью ночь Игрейна была очень испугана и пошла на крепостной вал, когда небо уже усыпали яркие звезды. Слуги ничего об этом не знали и считали, что она уже давно спит. Горизонт на западе залил яркий свет, а легкий ветерок с моря дул необыкновенно ласково, как будто на календаре был не март, а июнь. Ночь выдалась чудесной, она сулила рождение и обновление, и молодая королева испытывала то страх, то восторг. Перед ней открывалась Вселенная, и Игрейне казалось, что она стоит на краю света. А потом Игрейна увидела огнедышащего дракона, похожего на одного из тех драконов, появление которых предсказывал Мерлин. Он летел к ней по небу через звезды. Дракон появился из глубины Вселенной и мчался к земле в блеске яркого пламени. Подумав, что он может упасть на Тинтагель, Игрейна убежала с крепостной стены.
      Метеор пролетел в западном направлении, его свет медленно тускнел, а яркая головка исчезла за горизонтом. Но королева корнуэльская не видела этого, потому что ее внимание отвлекла суматоха у двери с задней стороны замка.
      Вырубленная на краю обрыва дверь закрывала тайный выход из центра крепости. О его существовании знали немногие, и мало кто из этих немногих осмелился бы подниматься ночью по крутым мокрым ступеням. И все же три человека, закутанные и плащи с капюшонами, требовали, чтобы их впустили, и Игрейна, затаив дыхание, внимательно наблюдала за ними.
      Заспанный часовой светил факелом, осматривая тени людей, которые возникли перед ним, потом торопливо поприветствовал человека в черном плаще, который быстро прошел мимо него и зашел в помещение стражи. Игрейна вскрикнула от радости: вернулся Горлойс. К ней постепенно приходило чувство безопасности и здравый смысл. Радуясь счастливому возвращению мужа, Игрейна побежала вниз по лестнице, через сад и вбежала в их спальню.
      Он поднимался по внутренней лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки, и задержался у входа, когда из двери появилась она, торопясь встретить его. На лестничной площадке она бросилась в его объятия.
      Уткнувшись в его плащ, Игрейна на мгновение забылась, а он взял ее на руки и перенес через порог, ногой захлопнув за собой дверь.
      Может быть, непринужденность его движений или легкость и уверенность, с которой он держал ее, заставили ее насторожиться. И еще до того, как он позволил ей встать на ноги, отступил назад и откинул с лица капюшон, Игрейна догадалась, что это не ее муж. И все же она смотрела в глаза Утеру скорее с удивлением, чем с гневом.
      Долго они стояли, неотрывно глядя друг на друга.
      Верховный король настороженно наблюдал за ней, понимая, что чем дольше она будет раздумывать, поднимать ли ей тревогу, тем меньше вероятность того, что она сделает это. А Игрейна потрясенно смотрела на него, ужасаясь риску, на который он решился.
      Наконец Пендрагон взял ее за руки и попытался привлечь к себе.
      – Что с Горлойсом? – спросила Игрейна, сопротивляясь ему, хотя для этого она подавила собственное желание.
      Она спросила об этом хладнокровно, не спуская с него взгляда своих невозмутимых глаз.
      – Он спит на своей походной кровати в Димилиоке, госпожа, – ответил Утер. – Я пришел сюда совсем не как победитель, чтобы овладеть вдовой моего поверженного врага. Я здесь потому, что ты хочешь меня так же сильно, как и я тебя, и мы встречаемся на равных.
      Охваченная сильной дрожью, Игрейна рассматривала мужчину, стоящего перед ней, пытаясь оценить правдивость его слов и достоинство, с каким они были сказаны.
      Королева стояла в нерешительности, как будто ожидая дальнейшей схватки.
      Ни один из них не двигался, хотя в его руках руки Игрейны горели.
      – Мы оба охвачены страстью, – прошептал Утер, наклоняясь к ней, но не дотрагиваясь до нее. Я знаю это так же, как знаю то, в каком направлении дует ветер на рассвете. Но ты станешь моей по доброй воле, я не хочу даже думать о том, чтобы взять тебя силой.
      Утер ждал, и его губы были совсем близко с ее губами.
      Игрейна чувствовала на своем лице тепло его дыхания и чувствовала, как бешено стучит ее сердце, когда она приподнялась на пальцах, чтобы дотянуться до его губ.
      Страсть закипела в ней, и одним движением она высвободила свои руки и вплела их в его волосы, а се губы отыскали его рот, и они слились в страстном поцелуе. Утер прижал Игрейну к себе, и она обняла его, не заметив, когда он успел опустить ее на кровать.
      – В ту ночь я стала воплощением богини, а та огромная резная кровать была моим алтарем, – шептала королева-мать. – Когда мы удовлетворили нашу первую неистовую страсть, мы лежали и разговаривали, и Утер рассказал мне, что это Мерлин придумал, как пробраться в Тинтагель через боковой вход. Каким-то образом волшебник узнал пароль на эту ночь и, изменив свою внешность и внешность Ульфина так, что они стали походить на людей Горлойса, провел их по тайной тропе в скалах. Но самой хитрой его выдумкой был черный испанский плащ: если действовать осмотрительно, даже стражников можно заставить увидеть того, кого они ожидают увидеть.
      – Утер был невероятно горд тем, что ему удалось пройти через эту дверь, а я восхищалась его храбростью. Позднее, когда он заснул, я лежала и смотрела на него и внезапно поняла, что за одну эту ночь мне доверилась страстная, свободная душа, которой время от времени нужно было какое-то убежище, иначе он бы просто умер. Я не знаю, Гвен, поймешь ли ты меня, ведь ты никогда не видела его.
      – Может быть, пойму, – пробормотала я.
      В это время в комнату неслышно вошла Эттарда и сказала, что за дверью ожидает священник, но королева-мать отрицательно покачала головой, и Эттарда осторожно удалилась.
      Когда закрылась за ней дверь, Игрейна сказала:
      – Этой девушке я оставила то немногое, что не отдала монахам в Тинтагеле. Этого ей хватит, чтобы прожить безбедно, и мне будет приятно, если ты найдешь для Эттарды место у себя… Она все еще вспоминает те месяцы, когда мы были при дворе, а вы с Артуром только поженились, и мне было бы легче, если бы ты взяла Эттарду под свою защиту.
      – Я позабочусь о ней, госпожа, – пообещала я.
      – Хорошо. – Игрейна слегка пожала мою руку.
      – Я могу рассказать тебе еще кое-что о той ночи, – прошептала королева-мать, снова возвращаясь в мыслях к Тинтагелю. – Признаюсь откровенно, я сразу догадалась, что Утер – это не мой муж, и те, что говорят, будто Мерлин сделал его столь похожим на Горлойса и смог обмануть меня, приписывают магу то, чего не было. – Она криво усмехнулась. – Можешь ли ты поверить, что женщина не сумеет отличить одного мужчину от другого?
      Когда в дверь громко постучал Ульфин, который сопровождал короля, притворившись одним из людей Горлойса, Утер поднялся и торопливо оделся. Он накинул на плечи черный плащ, а Игрейна встала и, подойдя к нему, поплотнее запахнула плащ и надвинула пониже его капюшон, чтобы никто из часовых не смог увидеть его лица.
      Еще раз пристально посмотрев в суровое лицо Утера и его блестящие глаза, Игрейна приготовилась попрощаться. Их отношения были даром богов, прикосновением, неподвластным времени, с которым не смел спорить ни один смертный. Они были не первыми, и не последними, кого богиня свела вместе подобным образом. Но Игрейна не верила, что будет какое-то продолжение. Она погладила Утера по щеке, потом приподнялась на пальцах и шепотом попрощалась с ним. Выражение лица Утера было строгим и настороженным, как будто он уже крался мимо стражников и часовых, стараясь выбраться незамеченным из крепости врага. Но на минутку его лицо смягчилось, и он пообещал, что найдет какой-нибудь предлог, чтобы заключить с Горлойсом достойное перемирие. После этого он ушел. Игрейна легла в кровать, слишком измученная, чтобы думать о событиях прошедшей ночи, и слишком обессиленная, чтобы гадать, какое дитя может получиться от этой связи. Она лежала на скомканных одеялах, вцепившись руками в подушку и ожидая, когда наступит утро. А на рассвете пришло сообщение, что Горлойс убит во время нападения на лагерь верховного короля, и все ее слуги бросились обсуждать, как дух короля мог возлежать с женой спустя много часов после его смерти. Услышав новость, Игрейна почувствовала головокружение, и весь мир словно раскололся надвое. Она потеряла самообладание и страдала от печали и гнева. Неподвижно, как статуя, она стояла на ветру, глядя на море и слушая крики парящих чаек. Перепуганные дочери Игрейны пробрались в комнату матери и залезли на смятую кровать, в страхе прижимаясь друг к другу. Моргаузе было тринадцать лет, она выросла красивой девушкой, со здоровым цветом лица, унаследованным от Горлойса, но сейчас она побледнела от страха и тихонько всхлипывала. А десятилетняя Моргана, смуглая и хитрая, прищуренными зелеными глазами оглядывала комнату, как затравленный зверек.
      – Теперь король Утер сделает нас рабами? – голос Моргаузы был едва слышен. – Или убьет нас сразу, как отца?
      – Я думаю, что он не сделает ни того, ни другого, – ответила Игрейна, пытаясь казаться уверенной. – А, кроме того, мы не знаем точно, кто убил вашего отца. Если он возглавлял нападение на лагерь короля, его, вероятно, убил в бою кто-то, питавшийся спасти свою жизнь.
      Голос овдовевшей Игрейны затих, потому, что дочери смотрели на нее недоверчиво, убежденные, что смерть Горлойсу могло принести только коварное убийство. Черные брови Морганы сошлись на нахмуренном лице, и она спрыгнула с кровати с криком.
      – Я чувствую, что… – кричала она, – Утер, этот римлянин, который называет себя верховным королем… он подкрадывается к Тинтагелю, как зверь, пытаясь утолить свой голод нашей семьей!
      Игрейна с изумлением уставилась на Моргаузу. Может ли быть, чтобы ребенок обладал даром видения? Возможно ли, что она знает, кто так недавно лежал на этой кровати? Неужели она воспримет поведение матери как коварное предательство, а не как исполнение воли богини? И как сам Утер посмотрит на это, Утёр, который ради нее, а может быть, и ради себя, обещал, что не причинит вреда королю-вассалу? Мучают ли его сейчас угрызения совести, или он зол на такой неожиданный поворот судьбы?
      Утер Пендрагон приехал в Тинтагель в тот же день, ближе к вечеру. Он подъехал к замку по главной дороге торжественно, как полагается человеку его положения. В паланкине он привез тело павшего Горлойса, накрытое черным плащом. Королева корнуэльская величественно и неподвижно стояла на возвышении в конце зала, когда вошел Утер, и яростный взгляд его голубых глаз заставил Игрейну стоять на месте. Удары его шпор по каменному полу высекали искры, а хлыст в его руке ритмично покачивался от каждого его шага.
      Утер был высокомерен и сух, как и полагалось быть победителю, но он сделал поклон в знак уважения к горю Игрейны.
      – С огромной печалью и тревогой я привез тебе тело твоего мужа, – начал Пендрагон, и в голосе его слышались гнев и горечь.
      Дети прижались к матери, потрясенные видом и речью этого человека. Игрейна смотрела в его лицо и за суровыми чертами видела разочарование смятенной души, пытающейся безуспешно распутать паутину, сотканную судьбой.
      – А теперь я оставляю тебя с твоим горем, – объявил Пендрагон. – Ты можешь похоронить своего мужа, где найдешь нужным, и по обряду, который сама выберешь. Но когда пройдут две недели траура, я вернусь, чтобы сделать тебя своей женой, дабы искупить свою вину.
      Потрясенная Игрейна смотрела, как Утер повернулся на каблуках и ушел, не взглянув ни на кого и даже не задержавшись, чтобы посмотреть на нее. Игрейна чувствовала, что Утера распирает ярость, которая гонит его от других людей, и не удивилась, когда узнала, что в тот день он часами скакал по болотам, загнав лошадь и вернувшись в лагерь на кляче, которую отобрал у разбойника, встретившегося ему в лесной чащобе. Жалость к себе и другим не была свойственна Утеру, его достоинствами скорее были гордость, благородство и свирепость.
      Свадьба состоялась через две недели. Это было событием, в котором смешалось огорчений столько же, сколько радости. Девочки воспылали лютой ненавистью к своему отчиму, и их отвращение к нему было таким сильным, что Игрейна опасалась за их жизнь под одной крышей в будущем.
      Поэтому с душевной болью и в то же время с облегчением она согласилась, чтобы их отослали из дома, как только они с Утером поженятся.
      Моргауза уже была обручена с Лотом, королем Лотиана и Оркнейских островов, одним из тех молодых королей, которые спорили друг с другом по любому пустячному поводу в своих королевствах за северным валом. Его выбор был удачным, потому что девушка была дерзкой по характеру и могла бы верховодить в семье, если бы ей достался человек более нерешительный.
      Моргану отослали в монастырь на севере, в котором она могла бы научиться искусству врачевания. Это сделали скорее для того, чтобы она была под присмотром монахинь, чем из религиозных убеждений Игрейны, потому что новая верховная королева все еще оставалась язычницей.
      – И только тогда, когда я поняла, что мне нужно будет расстаться с ребенком, которого зачала той ночью, я начала сомневаться в силе старых богов, – вздохнула королева-мать. – Потерять всех своих детей, включая еще не рожденного младенца, – слишком высокая цена за любовь, моя дорогая. Но Утер не соглашался оставлять ребенка в своем доме; сначала он говорил, что люди будут считать его ребенком Горлойса, потому что зачат он был сразу после смерти короля-вассала. Потом Утеру стало казаться, что он винит этого еще нерожденного ребенка за то, что он вовлек всех нас в эту ловушку. – Игрейна тихо вздохнула. – А может быть, как утверждает Мерлин, каждый из нас был просто пешкой в руках богов. Перед рождением Артура чародей пришел ко мне и попросил позволения забрать младенца и самому воспитать его. Я никогда не чувствовала себя спокойно рядом с чародеем, но он сдержал свое слово, и Артур стал мужчиной, которого каждая женщина с гордостью назвала бы своим сыном. – Она устремила на меня свой взгляд. – Я не знаю, захочет ли он услышать это, но при случае скажи ему, что я им горжусь. – Еще минуту она бездумно смотрела в пространство, собирая остатки сил. – И только потом, когда пришли раскаяние и бесплодие, только тогда я стала искать прощения и понимания и нашла их в новой христианской вере. – Королева-мать хотела подержать меня за руку. – Становится темно, – проговорила она, крепко схватив мои пальцы. – Мне было тяжело жить с Утером и постоянно выполнять обязанности верховной королевы. Сначала я ненавидела свое новое положение, в душе я боялась толпы и страшно хотела, чтобы нам можно было уехать в какое-нибудь спокойное место, где бы мы могли остаться вдвоем. Но королева должна быть с народом, и я принадлежала людям так же, как принадлежала ему. С годами я стала смелее, перестала робеть, а он стал менее грубым и резким. И наше правление было счастливым, в этом я уверена, потому что он сдерживал саксонских завоевателей и народ процветал. – Игрейна тяжело дышала, молча глядя в пространство и видя тени, которые не видела я. Неожиданно она сильнее сжала мои пальцы. – Я любила его, несмотря ни на что, и он по-своему любил меня. Как ветер Тинтагеля, он вдохнул в меня жизнь, а я дала ему спокойствие. Но ты должна понять, какой ценой мы заплатили за эту любовь, Гвен… ценой детей, которые остались без матери с такого юного возраста… Исполняя свои желания, мы забыли наши обязанности… мы понесли наказание, и наша совесть кровоточит. И все же… – Из горла вырвался предсмертный хрип… она повернула ко мне лицо, как это делают слепые, и ласковая улыбка появилась на нем. – …второй раз я бы сделала то же самое.
      Эти слова стали последними словами Игрейны.

      Мы похоронили Игрейну в простой монастырской могиле, вложив ей в руку кольцо Утера, которое дал Ульфин. Луга за монастырской стеной были усыпаны полевыми цветами, и я, как одеялом, накрыла ими гроб, чтобы смягчить удары комков земли. Это была самая малость, которую я могла сделать для нее.
      Эттарда стояла рядом со мной с белым и мокрым от горьких слез лицом. Ее убогие пожитки уже собрали, и после похорон мы попрощались с монахинями и были готовы вернуться в Силчестер.
      Я ненавидела паланкин и собиралась ехать на Быстроногой, предоставив Эттарде пользоваться паланкином Игрейны. Но девушка расплакалась от мысли, что она останется одна, и мне пришлось уступить и сесть вместе с ней в этот качающийся ящик.
      Когда мы выехали на дорогу, она успокоилась и погрузилась в скорбное молчание.
      Раздвинув занавеси, я смотрела на зеленое травяное море. Равнина лениво расстилалась под бледными призрачными облаками, убаюканная жужжанием пчел и сладким запахом чабреца. Но вместо нее я видела темные башни замка Тинтагель и ступени к боковой двери, высеченные в скале. И в этой темноте, как обрывки бесконечной истории или как явление, из которого создается легенда, мне виделись исполнившиеся предсказания.
      Ночь, дождь и снег, на море бушует шторм, волны пенятся под ногами. Чародей терпеливо ожидает, когда ему принесут ребенка. Мерлину передают малыша, тепло укутанного, с талисманом на шее, единственным даром скорбящей матери. Только это… и имя Артур. Артур от римского имени Артуриус, Артур от кельтского слова «медведь», Артур от небес, с которых Мерлин получил свое пророчество.
      В самом центре Уэльса небольшой и незнатный двор барона Эктора наполнен криками играющих мальчишек. С головокружительной скоростью трое мальчишек скачут по дикому лесу, плавают в озере Бала, слушают рассказы своего неприметного наставника о большом мире и влиятельных королевских дворах. Они братья во всем, кроме происхождения. Артур и Бедивер – приемыши, Кэй – родной сын барона.
      – Расскажи нам о Мерлине, который спрятал королевского сына на волшебном острове, – просят они, не догадываясь, что воспитывает их сам маг Британии.
      Утер неистово сражается с саксами. Амброзий ведет войско к Саксонскому берегу, его брат прилагает все усилия, чтобы сдержать врагов. Об Игрейне и ее муже говорят только хорошее, и никто не спрашивает ее о ребенке, потому что Утер несдержан и болезненно воспринимает любое напоминание о Горлойсе. Еще будучи девочкой в Регеде, я слышала о тяжелом нраве Пендрагона.
      На севере Моргауза рожает королю Лоту сыновей: Гавейна, который родился только годом позже Артура, Гахериса и Агравейна – все они были смутьянами, все упрямы и своенравны, как и их родители.
      А Моргана, когда подросла и достигла того возраста, в котором можно принять монашество, неожиданно уезжает из монастыря, чтобы выйти замуж за короля Нортумбрии. Кельтский правитель Уриен уделяет больше времени охоте и набегам в соседний королевства за скотом, чем своей молодой жене, и скоро она снова возвращается к старым богам, и становится жрицей святилища. Когда умирает Вивиан, Моргана сама становится Владычицей Озера. Однажды я видела ее, скрывающуюся в лесах на краю Черного озера и выполняющую странные и пугающие ритуалы.
      Я видела короля Лота, мускулистого и хвастливого, когда он приезжал в Регед, пытаясь найти у нас поддержку против юного Артура, собиравшегося наследовать трон после смерти Утера.
      – Марионетка чародея, говорят, кельт по матери, но настоящий римлянин по воспитанию, – гремит король Оркнеев, пытаясь заручиться нашей поддержкой против молодого Пендрагона.
      И вес же, несмотря на все достоинства Лота как воина и короля, люди Регеда не имеют никакого желания присоединиться к нему. Он хочет назвать верховным королем Уриена, но наш нортумбрийский сосед слишком часто совершает, набеги и угоняет скот с нашей земли.
      Итак, земля древнего Альбиона содрогается от междоусобной войны. Кумбрийцы, эти северные кельты, служат старым богам. Они неистово сражаются с южными бриттами, которые с таким же упрямством остаются верными памяти Империи. В Великой битве погибают двенадцать северных королей, и среди них Лот. Уриен сдается на милость победителей, а потом в святилище. Озерная жрица дарует Артуру священный державный меч и называемого новым верховным королем. Тогда я и встретилась с ним – он ехал к святилищу, молодой человек, более похожий на землепашца, чем на человека знатного… необычный претендент на звание величайшего короля во всей истории Британии. А как же я? Какое место занимала я в видениях старого чародея? Наверное, незначительное. Именно Артур, а не Мерлин, выбрал меня в королевы. Из всех северных королевств только один Регед стоял на стороне Артура, и сейчас, когда ему нужно было закрепить свою победу, что могло быть лучше брака с северной принцессой?
      Итак, я смирилась со своей судьбой, возмущаясь необходимостью ехать на юг, в сумрак разрушенной Империи. Но Артур оказался римлянином в гораздо меньшей степени, чем говорили. Я полюбила его, и с помощью королевы-матери заняла место супруги. Мне есть за что благодарить ее, я ее полюбила так же горячо, как любила собственную мать.
      На минуту передо мной возник образ моей матери, прекрасной, веселой молодой королевы, которая отдавала жизнь своему народу с такой же уверенностью, с какой она прыгала через костер на празднике Белтейн и предлагала себя в качестве человеческого подношения богам. Совсем не потому, что сейчас обряд празднования первого дня мая требует таких жертвоприношений, просто каждый кельт помнит, в чем смысл королевского служения: каждый истинный правитель становится между своим народом и его богами, добровольно соглашаясь отдать свою жизнь, если между людьми и богами возникнет отчужденность.
      Умерла моя мать, когда мне едва исполнилось десять лет.
      Мать Артура тоже посвятила свою жизнь народу. Хотя верховной королевой она стала, только потому что полюбила короля. Ее величие и сила духа позволили ей ставить на первое место нужды своих подданных. Это именно то, что ожидают от королев, и я считала себя счастливицей, имея перед глазами два таких замечательных примера. Однако это ощущение не уменьшило боль от потери Игрейны, и мы с Эттардой провели в паланкине скорбный, молчаливый день.
      На второе утро компаньонка Игрейны начала понемногу говорить, время от времени горестно всхлипывая.
      – Она была для меня как мать, – голос девушки был слаб и похож на голос ребенка. – Она взяла меня к себе в первый же день, когда я попала в монастырь, меня, сироту, без будущего и без всяких надежд.
      Я молча кивала, гадая, не потеря ли собственных детей развила у Игрейны необыкновенное умение утешать малолетних сирот. Я ободрила Эттарду, и она начала рассказывать мне свою историю. В ее жизни не было ничего необычного.
      Она выросла в усадьбе на берегу реки. Ей было двенадцать лет, когда приплыла ладья с высоким носом, плавно скользя по водной глади. Мужчин ее семьи дома не было, они участвовали в Великой битве, поэтому саксонские налетчики быстро сломили оборону женщин.
      – Я спряталась в стогу сена, когда воины напали на усадьбу, но, как бы глубоко я ни зарывалась в сено, я слышала крики моей матери и сестер, изнасилованных и ограбленных, а потом пронзенных насмерть.
      Она говорила бесстрастно, как будто воспоминания больше не тревожили ее, но… у меня само упоминание об этом вызывало тошноту.
      – Меня тоже могли убить, – продолжала она. – Один молодой мужчина, который увидел кусочек моего рукава, не выдал меня своему вождю, а оставил для себя при условии, что я не буду кричать.
      Эттарда вдруг покраснела, признавшись в том, в чем не собиралась признаваться.
      – Бедняжка, – утешила ее я, обняв за плечи и позволив ей прижаться ко мне.
      – Я оставалась в усадьбе после того, как морские волки уехали, – всхлипывала она, – днем укрываясь в обгоревшей конюшне, а по ночам добывая себе ягоды и коренья. Саксонцы не вернулись, но мне было некуда идти, и я бы умерла от голода, или замерзла зимой. Потом, поздней осенью, меня нашел странствующий монах и отвел в монастырь. Я пошла туда не за тем, чтобы принять постриг, госпожа, – торопливо добавила она, – а только для того, чтобы найти там прибежище. Моя мать учила меня чтить старых богов, а монахини приняли меня, не спрашивая, крещена ли я. Я не знаю, что бы я делала, если бы они меня не приняли, потому что на целом свете у меня не осталось близких.
      Она замолчала, а я думала о том, каким одиноким должен чувствовать себя человек, если у него нет родственников. У одинокого мужчины не много возможностей выжить, когда в лесах полно зверей и разбойников, а многие города опустели. А женщине трудно вдвойне.
      – Теперь мы будем твоей семьей, – заверила ее я.
      Эттарда смотрела на меня, сияя благодарными глазами. Хотя я была всего на несколько лет старше ее, она явно видела во мне своего опекуна.
      Когда мы подъезжали к Силчестеру, она обрушилась на меня с вопросами о людях, с которыми встречалась год назад на нашей свадьбе. Конечно, Винни, которая приехала со мной на юг в качестве моей компаньонки, по-прежнему с нами, так же, как и моя приемная сестра Бригит. Нет, Нимю и Мерлин отправились в Малую Британию на медовый месяц. Но Бедивер и Кэй, названные братья Артура, были вместе с ним в Уэльсе, усмиряя ирландских мятежников.
      – А фея Моргана?
      Я насупилась. Единоутробная сестра Артура и я не очень ладили, потому что я случайно встретила ее во время ее любовного свидания, и она впала в бешенство, называя меня христианской ханжой и утверждая, что я, конечно, распущу среди придворных слухи о ее любовных делах. Успокоить ее было невозможно никакими доводами, даже утверждением, что я тоже воспитана в традициях, по которым кельтским королевам позволялось иметь любовников, но это не должно было причинять вреда народу их страны. Моргана не могла успокоиться и вместе со своим любовником удалилась в свое святилище. Мне нужно было объяснять их отъезд, не открывая истинной его причины.
      Я посмотрела на Эттарду и сказала как можно спокойнее:
      – Думаю, что Владычица Озера занимается молодыми принцами, поэтому выехать на юг не может.
      Может быть, компаньонка Игрейны знала о том, что Моргана злится на меня, но продолжать эту тему она не стала.
      – А Моргауза? – Девушка внимательно смотрела на меня и закивала, когда я отрицательно покачала головой. – Если бы она жила поближе, она бы приехала повидаться с матерью. Мне всегда было непонятно, почему она не была на твоей свадьбе…
      Этот вопрос остался без ответа, так как я пропустила его мимо ушей, не желая, чтобы кто-нибудь знал, как люто Артур ненавидит свою единоутробную сестру.
      – Оркнеи далеко отсюда, – уклончиво ответила я.
      – Но Гавейн еще с верховным королем? – в голосе Эттарды прозвучало нетерпение.
      – Да, он станет героем летней компании, – усмехнулась я.
      Принц Оркнейский, пресытившись роскошью, добровольно участвовал в походе в качестве воина. Его желание участвовать в битвах бросалось в глаза и вызывало зависть других мужчин. Барды воспели его в своих песнях.
      – Как выглядит Силчестер? Он красив? Красивее, чем Сарум?
      – Намного красивее, – заверила я. – Он становится богатым торговым городом, на улицах вырыты сточные канавы, а в больших домах проточная вода и подогретые полы.
      Когда мы приехали во дворец, я отвела Эттарду к Винни, которая встретила ее очень приветливо.
      Они сблизились еще прошлым летом, и поэтому я была уверена, что передаю ее в надежные руки.
      Приближалась жатва, мужчины скоро должны были вернуться домой, и я возилась по хозяйству с раннего утра до позднего вечера. Нужно было собирать фрукты и овощи, складывать сено и готовить сыры. Работая вместе с землепашцами и слугами, я видела, как наполняются кладовые, и довольно вздыхала каждый вечер, прежде чем погрузиться в сон.
      Лето было на исходе, и Бригит помогала обустраивать комнату для больных в маленькой христианской церкви – жене воина известно, что надутое бахвальство весной оборачивается искалеченными людьми, возвращающимися домой осенью. Каждый вечер я страстно молилась, чтобы в этот год с моим мужем ничего не случилось.
      По моему приказу у стен замка поочередно дежурили дети слуг, чтобы не пропустить возвращения Артура, но известие мы получили не от них, а от Грифлета. Он нашел меня, когда я в очередной раз чинила изгородь вокруг капустных грядок, и я обернулась, услышав во дворе цоканье копыт его лошади. Лошадь была взмылена, а юноша весь в грязи и поту, но его улыбка растянулась до ушей, когда он спрыгнул на землю.
      – Верховный король хочет сообщить, что он будет дома завтра к закату и что после всех этих месяцев, когда им приходилось добывать еду грабежами, он желает отведать домашней пищи.
      – Он не ранен? – спросила я сына Ульфина.
      – Ни единой царапины, госпожа, ни единой царапины!
      Крича от радости, я обняла его, и мы закружились в яростном танце среди кур и детей, а остальные домочадцы сбежались посмотреть, из-за чего такое оживление.
      – Но среди наших воинов много раненых, и некоторые ранены довольно серьезно, – сказал запыхавшийся Грифлет, когда мы остановились. Ирландцев выгнали из южного Уэльса раз и навсегда, а его светлость вернется страшно голодный.
      – Эй, вы, – крикнула я мальчикам, немедленно придумав, что нужно приготовить. – Кто поймает убежавшего поросенка, получит дополнительную порцию сладкого. Принесите его кухарке.
      К вечеру следующего дня участники похода пришли со стороны широкой римской дороги. Лучи солнца играли на наконечниках их копий, а лошади гордо шествовали под знаменем Красного Дракона.
      Бригит и я стояли на крепостном валу, а у ворот собралась толпа народа, приветствуя победителей криками.
      Даже издали Артур выглядел величественно: загоревший и румяный, он держался с достоинством и по-юношески решительно. Доехав до ворот, он устремил свой взор вверх. Его глаза были такие же, как у Игрейны – ясные и спокойные. Я подпрыгивала, размахивала шарфом, кричала вместе со всеми, и, увидев меня, он ухмыльнулся и прежде, чем проехать в ворота, сделал знак, подняв большой палец кверху. Я повернулась и побежала вниз по ступеням, пробежала по боковым улицам, где было много народа, и ворвалась в галерею базилики.
      Толпа на площади становилась все плотнее, вход был забит пародом, и испуганный королевский жеребец остановился. Трубач протрубил несколько раз, прежде чем люди расступились, а я к тому времени уже пробралась через боковую дверь и ждала, когда можно будет приветствовать приехавших.
      Толпа раздвинулась, и Артур шел ко мне. Остальные участники похода еле поспевали за ним, задерживаясь в давке, потому что люди по-прежнему прибывали на площадь. Было невозможно определить, кто вернулся, а кто не вернулся, но меня в тот момент волновал только мой муж, который приехал домой целый и невредимый и сиял от восторга.
      Как королева и ответственная за встречу я собиралась произнести традиционные приветствия. Но какой-то услужливый оруженосец вышел вперед и взял под уздцы боевого коня Артура. Мой муж соскочил с седла и взбежал ко мне по ступенькам.
      Не ожидая освященных веками слов, он обнял меня одной рукой за талию и повернулся, чтобы поприветствовать наших подданных, потом он поднял меня и крепко поцеловал, вызвав дикий восторг собравшихся.
      – Разве это не больше похоже на радушный прием на родной земле? – крикнул он, перекрывая крики толпы.
      Крепко прижавшись к нему, я откинула назад голову и смеялась вместе с ним, чувствуя себя такой счастливой, какой не была никогда в жизни.
      И только после приветствий победителей народом, после ритуальной бани, в которой смывали дорожную грязь и промывали ссадины, я сказала Артуру о смерти Игрейны. Он отвернулся и стал смотреть в окно. Лицо его было бесстрастным, как сумеречное небо над верхушками деревьев. Его рука невольно потянулась к амулету, висевшему на шее, амулету, который передала ему Игрейна. Потом он вздохнул, повернулся и слегка улыбнулся мне.
      – Благодарю тебя, что ты не оставила ее, с тобой и Морганой, я уверен, ей было хорошо.
      – Морганы там не было, – сказала я, не понимая, как он мог подумать, что ей удалось доехать из Озерного края в Логрис за такое короткое время.
      – Ее там не было? Ты хочешь сказать, что она осталась здесь и отпустила тебя одну? – Неожиданно Артур встал передо мной и положил обе руки мне на плечи. – Моргана ведь здесь, не так ли? Она должна быть здесь.
      Я отрицательно качала головой, и он отвернулся, бормоча ругательства.
      – Я ничего не понимаю. Самая лучшая целительница Британии, моя единоутробная сестра и верховная жрица, и ее здесь нет именно тогда, когда мне она нужна. Я специально просил, чтобы она была с тобой.
      От огорчения Артур заговорил резко и залпом осушил кубок с вином, а я, прикусив губу, рассматривала свои руки. Было ясно, что Моргана по-прежнему злилась на меня. Она с радостью поехала бы к нему в лагерь, но из-за того, что он просил ее дожидаться его возвращения в нашем доме, Моргана предпочла не отвечать. А я не могла ничего объяснить, потому что тогда мне пришлось бы рассказать все самой, и я бы стала сплетницей, как Моргана и предсказывала. Поэтому я молча слушала сетования моего мужа, чувствуя себя неловко, оказавшись в таком положении.
      Вздохнув, Артур сел за длинный стол и хмуро смотрел на свой кубок.
      – Я думал, что она спасет Бедивера.
      – Бедивера?! – Я бросилась к скамье, где сидел Артур, пытаясь вспомнить, видела ли я его первого рыцаря среди возвратившихся из похода.
      – Да, Бедивера! – Артур налил себе еще вина, даже не заметив, что расплескал его. – Его ранили в последнем сражении… проклятье, он чуть не умер там. Нам понадобилось все наше умение, чтобы остановить кровотечение, и, если бы не Ланс, его бы сейчас не было с нами.
      Мой муж встал и беспокойно принялся ходить по крытому камышом полу. Тревога о друге омрачила торжество по поводу летних побед, напряжение Артура росло, и он резко повернулся ко мне.
      – Всемилостивейшие боги, Гвен, что я буду делать без него?
      В крике Артура слышались страх, крушение надежды и близость смерти. Теперь, когда он привел своих людей домой в целости и сохранности, король-победитель мог разговаривать сам с собой и дрожать от страха за то, что случилось. Он снова наполнил кубок и продолжал ходить по комнате.
      – Бригит здесь, – сказала я. – И уж если речь идет о Бедивере, она может заменить Моргану и присмотреть за ним.
      – Гм… – пробормотал Артур. – Не знаю, как она это сделает.
      Я начала объяснять, что Бедивер влюблен в мою названную сестру и ее присутствие должно подбодрить его. Но Артур погрузился в свои мысли, и я замолчала. К тому же он не любил разговоров о любви.
      – Я очень боюсь за Бедивера, – ворчал он, – боюсь, что он умрет. Потерять руку – это страшно для любого. Но когда ты рыцарь верховного короля и отличный воин, остаться с культей означает конец всего.
      – Или начало чего-то нового, – предположила я. – Бедивер не просто твой рыцарь, он уже много лет советник и доверенное лицо. Даже если он никогда не сможет участвовать в бою, он, несомненно, останется твоим лучшим советником.
      – Это правда, – Артур снова залпом выпил вино и, поставив кубок на стол, лениво потянулся. – Гвен, если бы ты знала, какой это был поход.
      Игрейна когда-то говорила мне, что Утер всегда ссорился с ней в первый вечер после возвращения из похода. Она говорила, что это был его способ перейти из внешнего мира, где он главенствовал над всеми, в другой мир, где он оставался беззащитным. Я наблюдала за мужем и пыталась угадать, какие черты характера унаследовал он от отца. Я никогда не замечала в характере Артура злобы и неуправляемости, но это не значило, что этих качеств у него не было.
      К счастью, его тянуло к воспоминаниям, а не к ссоре, поэтому я внимательно выслушала его подробный рассказ о походе. Сначала оставшиеся в живых прошлогодние мятежники собрались все вместе, чтобы встретиться с бриттами в подготовленном сражении в определенном месте.
      – Все могло бы закончиться уже тогда, – заметил Артур, усаживаясь на краю стола. – Ирландцы хотели закончить дело по старым обычаям: поединком между двумя борцами. Глупое занятие, почти такое же неопределенное, как судебный приговор, решаемый поединком. Я и слышать не хотел об этом, но Гавейн вышел из себя, когда ему бросили вызов. И даже раньше, чем я узнал об этом, он выдержал смертельную схватку с ирландским рыцарем Мархаусом. Они боролись с раннего утра до вечера, и никто не мог одержать верх. В конце концов, обоих унесли с поля, измученных и залитых кровью. – Артур покачал головой, выражая удивление подобной глупостью. – К счастью, Гавейн был не сильно покалечен – ведь он мой лучший воин. После этого враги рассеялись, и Артур разделил свой отряд на несколько групп, чтобы они преследовали врага.
      – Мы гнали их от – Бретон Биконс по старой дороге до самой горы Пресли, а оттуда – к морю. Почти каждый раз, когда мои люди выходили на охоту, чтобы добыть мяса на обед, это кончалось схваткой с ирландским медведем. – Артур откинулся назад, положив ногу на скамейку, чтобы я могла снять сапог. – К счастью, многие из моих людей оказались доблестными вояками.
      Когда я стащила один сапог, Артур подставил мне другую ногу. Он продолжал рассказывать о людях, которые присоединились к участникам похода, но я слушала рассеянно, гадая, когда же он перестанет говорить, не очень ли он устал и не слишком ли много он выпил, чтобы насладиться любовью. Бросив оба сапога под стол, я поднялась и стала растирать ему плечи, а он все говорил.
      – Есть один человек, Гвен, который превосходит всех остальных, – сказал Артур, зевая, когда я начала стягивать его тунику и, наконец, стянула ее с него. – Ланселот, сын короля Бана из Бретани. Кажется, его воспитывала Владычица Озера в святилище, он изучал медицину, точные науки и историю, а также тактику ведения войны и умение владеть мечом. Слава небесам, он хорошо усвоил эти уроки, он единственный, кто смог спасти Бедивера на поле боя.
      Я задумчиво свернула его походную одежду и положила ее на стол. Когда я была ребенком, Озерной жрицей была Вивиан, и она просила, чтобы я переехала жить в святилище, чтобы учиться там вместе с другими принцессами, но мои родители не пустили меня. Если бы я поехала туда, несомненно, Ланселот и я росли бы вместе. Я предвкушала, сколько нового я смогу узнать от него…
      За спиной у меня Артур снова потянулся, и я бросила взгляд на его ногу, опирающуюся на скамью.
      – Вот я тебя и поймал! – закричал он, обняв меня за талию так внезапно, что я вскрикнула от неожиданности.
      Смеясь и бормоча что-то несвязное, Артур притянул меня к себе и посадил на колени.
      – Ты не думаешь, что я совсем устал? – дразнил он, крепко прижимая меня к себе.
      Я хихикнула и начала сопротивляться, пытаясь повернуться к нему лицом и поцеловать его, но, возясь, мы опрокинули стул, а потом предавались любовным утехам на полу, устланном камышом и листьями папоротника.
      Это было страстное, неистовое соединение, наполненное обычными для Артура восторгом и откровенностью, и, когда мы оторвались друг от друга, мы оба были ослабевшими и счастливыми.
      Но я с грустью подумала, что, если занятия любовью на полу войдут у нас в привычку, нужно будет вместо камыша застелить пол коврами.

      Разделившись на группы, чтобы преследовать ирландцев, люди Артура договорились, что встретятся в Силчестере в день осеннего равноденствия. Теперь эти военные отряды беспорядочно прибывали, с тревогой ожидая известий о своих товарищах и, желая отпраздновать окончание похода.
      С этими людьми я встречалась скорее случайно, чем намеренно, а однажды столкнулась с двумя из них на конюшенном дворе.
      Араб Паломид, научивший Артура пользоваться стременами, лукаво улыбнулся и низко поклонился.
      – Пеллеас, – сказал он своему товарищу, – перед нами верховная королева!
      Я с любопытством посмотрела на незнакомца, потому что Артур говорил раньше, что у него задатки великолепного наездника. Худой и неловкий, он встал на одно колено и пробормотал какие-то извинения за то, что не узнал меня.
      – Не стоит извинений, – ответила я. – Паломид, когда мы встретились в первый раз, принял меня за пажа.
      Мы с арабом засмеялись, вспомнив тот случай, а Пеллеас смотрел на нас удивленно и недоверчиво. Потом Паломид наклонился и подал ему руку, помогая подняться, а я торопливо пошла на кухню.
      Следующим утром Артур заявил, что нужно устроить праздник в честь победы.
      – Что-нибудь необыкновенное, похожее на то, как было в Каэрлеоне… – Он плескался в бадье с водой и продолжал говорить, пока вытирал полотенцем голову и лицо. – Думаю, что через неделю ты сумеешь все устроить?
      – Дорогой, имеешь ты хоть малейшее представление, сколько времени нужно, чтобы устроить праздник? – Я слезла с кровати и подкралась к нему сзади. – К празднику нельзя подготовиться за такое короткое время, – объявила я, дернув за угол полотенца с такой силой, что он обернулся.
      – Ты должна успеть, – ответил он, пытаясь удержать полотенце. – Кэй тебе поможет.
      А потом мы, смеясь и балуясь, начали борьбу за полотенце, и все планы относительно праздника были забыты. Поэтому названного брата Артура я разыскала только в середине дня.
      Умение Кэя уделять внимание мелочам навело Артура на мысль сделать его сенешалем королевства. Кэй остр на язык, и многие находят это неприятным, особенно, когда он собирает с них налоги. Но мне нравится его преданность Артуру и его умение выделять особенные вещи среди сотен других. Он воспринял идею организации праздника с восторгом.
      – Залы в неплохом состоянии, кроме того угла, где обвалилась крыша. Нужно только избавиться от сов. – Кэй на минуту нахмурился, потом его лицо посветлело. – Ты подумай, кого пригласить, госпожа, а я позабочусь о развлечениях.
      Итак, Силчестер стал похож на улей. Артур ежедневно уезжал на охоту, и воины были при деле и в то же время помогали Кэю доставать провизию для праздника. А в швейной комнате женщины усердно работали иголками, вышивая имя каждого приглашенного на флагах, которые во время праздника будут украшать их стулья. Это были символы, означающие прием в Братство, и каждый приглашенный должен был иметь такой флаг.
      Кухарка собирала по всей округе все, что обычно шло в пищу, а Кэй делал набеги на старые сады, добывая такие редкости, как орехи и поздний инжир.
      За два дня до праздника сенешаль стойл перед длинным столом в нашей рабочей комнате, хмуро разглядывая стеклянную бутылку, заткнутую тряпкой, смоченной маслом, плавающим на поверхности ее содержимого.
      – Это самое лучшее, что мы могли достать в данных обстоятельствах, – неуверенно сказал он.
      – Это подойдет. – Артур лишь на мгновение оторвался от родословной коневодческой таблицы. – Это встреча беспутных воинов, а не утонченной знати, многие из них не могут отличить хорошего вина от плохого.
      Услышав это, я ухмыльнулась. Воспитанная на сидре и крепком черном эле, я так и не научилась разбираться в сортах вин.
      Кэй продолжал хмуро рассматривать бутылку, потом пожал плечами, как бы снимая с себя ответственность.
      – Круглый стол готовить? – спросил он.
      – Несомненно. – Артур неожиданно стал внимательнее. – Со времени пророчества Мерлина люди говорят о круглом столе так, как будто он сам по себе является волшебством. – Артур посмотрел по сторонам, бросив мне лукавый взгляд, который я так любила. – Никогда не встречал кельта, который бы устоял перед обещанием славы и великолепия.
      Я засмеялась, потому что Артур любил дразнить меня моим кельтским происхождением, хотя большинство бриттов вышли из кельтов, а позднее всех их назвали гражданами Римской империи.
      – Но Артур, – предсказывал чародей, – будет королем всех бриттов: римлян и кельтов, пиктов и шотландцев… да, даже древний народ будет обращаться к нему, ища справедливости. А рыцарей Круглого Стола воспоют на все времена.
      Это было великое и волнующее предсказание. И мы не представляли, как оно может быть выполнено.
      Я вспомнила о нем снова, когда британские воины стали съезжаться на праздник в замок. Здесь были люди, подобные Герайнту и Агриколе, которые говорили на латыни и носили знаки отличия, полученные от предков, награжденных ими во времена Империи. Были и грубые, неотесанные, но храбрые и достойные воины, которые приехали из восточных крепостей, выстроенных их предками на вершинах холмов. Рыцари, одетые в домотканое платье и шкуры, они никогда не знали грамоты, а пели и орали друг на друга на языке кумбрийцев.
      Пеллинор из Рекина был одним из них. Воин, отдававший свое время женщинам в надежде найти воплощение богини, он ввалился в комнату, веселый и взбодрившийся элем.
      Я поприветствовала Пеллинора, помахав рукой, и он сразу же подошел ко мне.
      – Прекрасный шелк, госпожа, – заметил он, дотрагиваясь рукой до края моего дамасского шарфа. – Очень подходит королеве, правда?
      Я кивнула в знак согласия и оглядела залу. Ее вычистили и прибрали. На старых, кое-где треснувших стенах висели флаги и щиты, а в старинные светильники вставили новые факелы.
      Каждому члену Братства предназначался стул, а за его спиной располагались его люди. Слуги и дети бегали, выполняя поручения, между столами или перебегали через пустое пространство в центре. Воздух гудел от разговоров.
      – Кто-то прячется за этой драпировкой, госпожа, – прошептал Пеллинор, вытаскивая свой нож, и припал к земле, готовый к прыжку.
      Я вздрогнула и, обернувшись, посмотрела на большой пестрый ковер, который Кэй повесил у нас за спиной. Краски на нем были яркие и многоцветные, в середине ковра – темно-бордовый орнамент с серебряными звездами. Мне стало интересно, где его нашел сенешаль, а в это время Пелли прыгнул вперед и, отогнув край ковра, воинственно закричал:
      – Ну-ка, покажись! Что ты там прячешься, свинья?
      Из-под ковра на воина уставилась пара сов, а Пеллинор разразился проклятиями.
      – О, Пелли! Это же просто птицы!
      Я рассмеялась и над изобретательностью Кэя, и над замешательством Пелли и обрадовалась, когда старик тоже добродушно рассмеялся. После того как отошел Пелли, я стала внимательно рассматривать ковер, подумывая, не постелить ли его в спальне, а потом посмотрела на Артура.
      Отдохнувший и спокойный, он сидел, откинувшись на спинку своего резного стула с обманчивой небрежностью бывалого воина. Я сшила ему новую красную куртку, и цвет факелов переливался и отражался на ее вышитой отделке. На руках Артура были надеты золотые браслеты, унизывавшие руки почти до локтей, а на пальце у него было кольцо – символ государственной королевской власти. В мерцающем свете казалось, что темно-красный с золотом дракон обвивается вокруг его пальца. Артур выглядел как человек, который несет свой королевский сан с достоинством, и я снова подумала, как мне повезло. Когда зал заполнился, трубач протрубил звучный призыв, и краски заиграли на круглом столе. Я, ничего не понимая, следила за фигурой двигающегося человека, не узнавая акробата, который выступал на нашей свадьбе в прошлом году.
      – Дагонет был с нами в походе, – шепнул Артур, наклонившись ко мне. – Он доблестно служил как пеший воин, но его веселые ужимки у лагерного костра оказались более полезными. За остроумие Гавейн прозвал Дагонета королевским шутом.
      – Ваше величество, – закричал Дагонет, низко склоняясь перед нами, – позволите ли вы, чтобы я вел этот праздник, потому что чародея нет, он где-то ходит, – развлекая людей?
      Шут показывал в танце последние подвиги участников похода – он изображал то хвастливого воина, то умирающего врага. Представляя кузнеца, в услугах которого нуждались постоянно, Дагонет чинил погнутый меч с таким удовольствием, что ухитрился ударить большой палец о воображаемую наковальню, и даже комически изображал верховного короля, ведущего на врага своих рыцарей на конях, а закончил показом триумфального возвращения в Силчестер.
      – И все это, – закричал Дагонет, заканчивая выступление, – все это для нашего дела, для процветающей Британии, верной королю Артуру и освобожденной от завоевателей.
      Я тоже смеялась и хлопала в ладоши, когда Дагонет раскланивался, думая о том, что шут может быть очень полезен, если будет напоминать людям о наших великих целях.
      – А теперь, мои друзья, – объявил шут, – пришло время выразить наше почтение их светлостям и получить подарки каждому доблестному воину, чтобы можно, было смело сказать, что Артур самый щедрый из королей.
      Первым среди героев был Гавейн. Когда Дагонет поведал о его схватке с ирландским воином, зал загремел от аплодисментов: принц Оркнейский не победил Мархауса, но он гордился тем, что дрался с ним, пока они оба не упали. Когда Артур снял с руки свой самый широкий золотой браслет, Гавейн ухмыльнулся и заулыбался, напомнив мне проказливого мальчишку, каким я знала его в детстве.
      Кэю достался изысканный браслет, потому что сенешаль любил такие вещи, даже если они когда-то принадлежали кому-то другому. Красивое золотое ожерелье отложили для Бедивера, который отдал руку на службе своему королю. Советник короля был ранен слишком тяжело, чтобы присутствовать на празднике, но все видели, как заботится о нем Артур.
      Итак, мужчины выходили вперед, чтобы получить то, что им предназначалось, становились на колено и благодарили нас каждый по-своему. Пеллинор и Ламорак, Грифлет и Герайнт, Кадор из Корнуолла, Паломид и Пеллеас. Назывались имена и раздавались награды.
      Я удивилась, когда Дагонет назвал имя Акколона Галльского. Это был молодой воин, который пришел служить Артуру, но был соблазнен феей Морганой. В моем воображении всплыл образ моей золовки, похожей в бешенстве на разозлившуюся дикую кошку.
      Увидев Акколона, я подумала, что, может быть, Моргана умерила свое раздражение, или что его стремление к воинской славе было сильнее любви к ней.
      Боре из Бретани был следующим, кого удостоили награды. Он быстро пересек пространство перед нами и попросил разрешения представить своего кузена Ланселота. Я подалась вперед, желая увидеть героя, который воспитывался в святилище.
      Факелы горели неярко, и в их свете я увидела Кевина, мою первую юношескую любовь. Он вышел вперед и в знак уважения преклонил колено. Я разглядывала темноволосую голову, склоненную перед нами. Я отчетливо слышала удары своего сердца и перевела дыхание только тогда, когда заговорил Артур и незнакомец поднял голову.
      У Ланселота было такое же треугольное лицо, как у Кевина, высокий лоб и голубые, широко посаженные глаза под копной черных волос. Но сходство между ними было незначительное, потому что рот незнакомца казался полным и чувственным, совсем непохожим на рот Кевина. И уж, конечно, он не был хромым, как юноша-ирландец.
      Я опустила глаза и увидела, как побелели косточки моих пальцев от того, что я вцепилась в ручки кресла.
      – Моя дорогая, – ласково сказал Артур, – вот тот воин, о котором я говорил тебе, тот, кто спас жизнь Бедиверу. Ланселот, это моя жена, королева Гвиневера.
      Герой неловко повернулся ко мне, он был вежлив, но сдержан. Я улыбнулась и от облегчения, и от удовольствия, испытанного при встрече с ним, но взаимной улыбки не получила.
      – Ваша светлость, – пробормотал он, смотря на меня, но меня не видя.
      Его отношение меня удивило, потому что для большинства мужчин я была не только королевой, но и другом, и привыкла, чтобы ко мне относились как к другу.
      – Мы очень обязаны вашим семьям, – говорил Артур, обращаясь и к Борсу, и к Ланселоту. – Вы всегда приходили нам на помощь, когда мы в ней нуждались. И в знак того, что я ценю ваши заслуги, я дарю каждому из вас кошель золотых монет.
      Остальные члены Братства онемели от удивления: в Британии уже много лет не видели монет, и мысль о том, что какой-нибудь воин может получить подобный дар, вызывала изумление.
      – Я пришел воевать рядом с тобой не за плату, господин, – сказал Ланселот, глядя на предложенный ему кошель с отвращением.
      – Я знаю об этом, – добродушно сказал Артур. – Я знаю об этом очень хорошо. Но даже у сына короля Бана могут быть какие-то расходы, и я не сомневаюсь, что твой отец проявил бы не меньшую щедрость к воину, который служил ему столь же доблестно, как служил мне ты.
      Незнакомец по-прежнему колебался, и Артур вышел из неловкого положения, вложив ему в руку кошель с монетами.
      – Ради бога, Ланс, возьми деньги, – шепнул он ему. Это же не подкуп, это покажет другим, как высоко я ценю тебя.
      Внезапная понимающая улыбка осветила хмурое лицо. Своей улыбкой Ланселот снова напомнил мне Кевина.
      – Пусть я всегда буду достоин твоего доверия, – ответил воин, и в эту минуту его голос был живым и восторженным.
      На мгновение я подумала, что и я стану участницей этого радостного возбуждения, но Ланселот поднялся с колена и отвернулся, даже не взглянув в мою сторону. Уязвленная этим, я посмотрела ему вслед и подумала, что Владычица Озера не научила его хорошим манерам.
      Теперь Дагонет вызывал Агриколу, и радость, с какой меня приветствовал благородный король Демеции, возместила невежливое отношение сына короля Бана. Я подумала, что, может быть, бретонцы чувствуют себя неловко, находясь так далеко от дома.
      Представления заканчивались, и я дала знак слугам подавать, оленину. Музыканты играли на дудочках из бузины и барабанах. Блюда торжественно подавались с внутренней стороны круглого стола, на каждом столе было мясо, дичь и фрукты. Когда подавали новое блюдо, раздавались веселые выкрики и довольные восклицания, потому что любовь к сражениям соседствовала у воинов с любовью к пиршествам.
      После трапезы, когда бард Ридерик настраивал свою арфу, через зал торопливо пробежал ребенок, размахивая бутылкой, вино из которой плескалось в разные стороны.
      – Что ты делаешь? – закричал Кэй, ужасаясь тому, как небрежно относятся к его бесценному вину.
      – Там какой-то незнакомец требует, чтобы Лукан-привратник впустил его, – выпалил мальчишка. – Но незнакомец не хочет оставлять свое оружие. У него пиктское имя, и он требует немедленной встречи с верховным королем.
      – Тристан? – подсказал Артур, делая знак мальчишке подойти.
      – Может быть, – неуверенно проговорил мальчишка, а Артур взял у него полупустую бутылку и передал ее мне. – Он очень высокий человек, а щит у него весь в крови.
      – Тристан, – подтвердил Артур, радуясь, что долговязый воин из Корнуолла жив и невредим, потому что о его отряде ничего не было известно и мы уже начали волноваться. Потрепав мальчика по голове, Артур послал его сказать, чтобы незнакомца впустили.
      Это, в самом деле, был племянник короля Марка, с собой он привел своего приятеля Динадана. Они вошли в зал рука об руку, длинноногий Тристан и его низенький, крепкий приятель, трусивший рядом с ним. Многие посмеивались над этими корнуэльскими рыцарями, потому что вместе они выглядели очень забавно, но я, улыбнувшись, встала, чтобы по-королевски приветствовать их.
      Щит Тристана вымазали кровью в последнем сражении, а на голове его была небрежно сделанная повязка. Ярко-красные пятна проступали через полотняную повязку на руке. Но даже после ранений воин сохранял прекрасное расположение духа.
      – Я принес известие об ирландском борце Мархаусе, – весело крикнул Тристан. – Наверное, вам будет приятно узнать, что я убил его и отослал голову Мархауса его семье в маленьком деревянном ящике.
      Участники похода удивленно загудели.
      – Победил его в схватке один на один, – продолжал Тристан, а Динадан поклонился Артуру и мне, а потом держался рядом со своим другом, пока тот рассказывал.
      – Должно быть, это была великолепная схватка, – хитро заметил Артур, когда Тристан небрежно поклонился.
      – Конечно, пока она… самая трудная в моей жизни.
      Мальчишеское очарование Триса и его самонадеянность были заразительны. Он продвигался к середине собрания, горя желанием подробно рассказать о своем бое.
      Не знаю, какие качества передал Тристану его пиктский отец, но скромностью он не отличался. Тристан перескакивал в своем рассказе с одного места на другое, поощряемый толпой, которая предлагала ему полные кубки вина. Когда он начал описывать обезглавливание, толпа уже сходила с ума. Это было мастерское выступление, которое до глубины души тронуло всех участников похода.
      Всех, кроме Гавейна. Когда толпа умолкла, рыжеголовый оркнеец наклонился вперед и громко крикнул.
      – Ты говоришь, что отослал голову Мархауса в Ирландию?
      Тристан кивнул в ответ.
      – От чьего имени ты убил его? – спросил Гавейн.
      – Почему ты спрашиваешь? Конечно, от имени Артура. Трис медленно покачал головой. – Мой дядя позволил мне сражаться в этом году на стороне верховного короля, чтобы прошлое отсутствие… Все это лето я сражался вместе с Артуром. Ты знаешь об этом, Гавейн.
      – Мархаус был братом ирландской королевы, – многозначительно сказал Гавейн, обращаясь теперь к примолкшим слушателям. – У него было хорошее положение, его высоко ценили, и когда-нибудь он мог бы стать королем. Не будут ли ирландцы теперь мстить Артуру?
      – Я не знаю… может быть, – неуверенно произнес Тристан. Было совершенно ясно, что он не привык думать о последствиях своих поступков. Трис в нерешительности повернулся к Артуру. Ведь я поступил правильно?
      Верховный король улыбнулся и важно закивал головой.
      – Конечно, ты поступил правильно, Трис, и заслуживаешь нашего восхищения таким проявлением силы и храбрости. Мархаус был самым лучшим воином Ирландии и, кроме того, уважаемым человеком. – Артур помолчал и внимательно посмотрел на Гавейна. – Я считаю, что смерть в справедливом бою нельзя назвать подлым нападением, за которое нужно мстить.
      Я кинула взгляд на рыжеволосого.
      Именно мой друг Пеллинор убил короля Лота в Великой битве, а Гавейн, хотя и присягнул на верность Артуру, но затаил злобу на убийцу своего отца.
      Время от времени Артуру приходилось напоминать своему племяннику, что он не потерпит среди своих людей кровной мести.
      Гавейн выслушал его слова и оставил Тристана в покое. Артур, сделав вид, что ничего особенного не произошло, пригласил обоих мужчин из Корнуолла остаться у нас на зиму. Дагонет отвел их к свободным стульям у круглого стола, а Ридерик взял свою арфу и начал петь старые и всеми любимые песни о доблести и славе.
      Оглядывая собравшихся, я подумала, как много их стало по сравнению с первой встречей, которая состоялась прошлой весной. Было такое же ощущение товарищества, гордости и довольства мужчин, которые сражались бок о бок, остались живы и могли беспечно болтать. Неважно, почему уцелели и вернулись домой, главное, что они были здесь, и их было много. Я с интересом рассматривала лица и хорошо знакомых людей, и тех, с которыми я встретилась недавно.
      На минуту я задержала свой взгляд на Ланселоте, а он вздрогнул, как будто я до него дотронулась, и поднял на меня глаза. Наши глаза встретились лишь на миг, и он резко отвернулся.
      Я чувствовала, что этот бретонец мне не нравится, и, если он станет членом Братства, это не принесет ничего хорошего.

      Когда Артур предложил посадить наших воинов на коней, мы не были уверены, что это хорошо. Но за два года участники походов организовались в легкие, подвижные конные отряды, удачно противостоящие нашим врагам, которые делали короткие набеги, а затем скрывались. Воины отточили свое боевое мастерство и были рады представившейся возможности показать его горожанам. Поэтому весь Силчестер собрался в амфитеатре на второй день праздника. Несомненно, это было самое многолюдное собрание с тех времен, когда сюда съезжались римляне.
      Ланселот, показав потрясающую верховую езду, подошел к нам и сел, не дожидаясь приглашения, рядом с Артуром. Я похвалила его езду и в ответ получила холодный высокомерный кивок, а потом он оперся подбородком на руку и стал внимательно следить за происходящим на арене.
      Немного погодя он обратился к Артуру.
      – Хорошо бы устраивать такие турниры регулярно, они помогут поддерживать форму и людям и лошадям зимой.
      Артур заинтересовался этим предложением, а я в негодовании отвернулась, возмущенная тем, что этот человек, который так пренебрежительно относится ко мне, позволяет давать советы моему мужу, как равному себе.
      – Можно подумать, что он первый рыцарь Артура, что он занял место Бедивера, – возмущалась я, пока Бригит расчесывала мне волосы перед обедом.
      – Может, так и должно быть, – ответила ирландка, закручивая волосы и закалывая их у меня на затылке.
      – Как ты можешь так говорить? Бедивер всегда был правой рукой Артура.
      – А теперь у самого Бедивера нет руки.
      – Но ты же говорила, что он поправляется! – с тревогой сказала я.
      – Может быть, Бедивер и не умрет, если мы не допустим гангрены, – медленно сказала она. – Но он на волоске от смерти. Бедивер не сможет работать какое-то время, а Артуру помощник нужен уже сейчас.
      Бригит заставила меня вернуться в прошлое. Мои волосы, густые и золотисто-рыжие, – это лучшее, что у меня есть, и Бригит тратила часы, чтобы держать их в порядке. Много лет назад она и ее кузен Кевин достались моему отцу как заложники от одной ирландской семьи, иммигрировавшей в Регед. Мы росли, как родные, и я привыкла полагаться на мудрость и спокойствие Бригит. Поэтому я обдумывала сказанное ею, пока она укладывала мои волосы.
      Бедивер стал моим первым и самым близким другом, когда я приехала ко двору. Таким он был и для Артура. Они дружили еще с тех пор, когда вместе росли в доме сэра Эктора: Артур был выдумщиком новых затей, которые осуществлял Бедивер. Когда я стала женой Артура, они ввели меня в свою компанию.
      Втроем мы проводили много часов, верхом объезжая конские пастбища, исследуя древние крепости, выстроенные на вершинах холмов, или, если шел дождь, лениво сидели у очага, играя в шашки и разговаривая. Мне никогда не приходило в голову, что что-нибудь может измениться.
      Теперь все складывалось иначе: у Артура будет первый рыцарь, который проявляет ко мне неуважение.
      – Надо дать Ланселоту возможность проявить себя, – посоветовала Бригит, надевая мне на голову золотой обруч, принадлежавший когда-то моей матери. – Не сомневаюсь, что он по-новому взглянет на многое, и хотя все должно пойти по-другому, это может быть совсем не плохо.
      Я скорчила рожу, когда Бригит подала мне зеркало, и она рассмеялась.
      – Что бы я делала без тебя? – усмехнулась я.
      – Наверное, постоянно имела бы неприятности, – уколола она.
      На следующее утро я пошла в специально отведенную для раненого Бедивера комнату, надеясь, что он пришел в себя. Его лицо с резкими чертами осунулось и исказилось, а веки едва заметно дрогнули, когда я села на скамью возле его постели. Живость и краски исчезли с лица раненого. Почувствовав сладкий запах мака, я поняла, что Бедиверу дали успокоительное. Я помолилась за него и тихонько вышла из комнаты.
      Мне стало понятно, что для выздоровления Бедивера нужно время. Я проглотила комок в горле и напомнила себе, что Артуру нужен деятельный помощник, и неважно, нравится ли он мне.
      В последующие дни я встречала Ланселота повсюду – в комнате совета, на конюшне, на огороде, когда проверяла посадки, – избежать встречи с ним не удавалось. Он ходил как кот, и, как оказалось, великолепно владел клинком, и мне очень хотелось спросить, не в святилище ли научился он этому искусству. Поговаривали, что в старые времена Морригана, великая богиня крови и смерти, в школе в центре Британии сама учила воинов искусству вести бой. Но Ланселот так настойчиво не замечал меня, что мне ничего не оставалось, как держаться с ним столь же холодно и не спрашивать ни о чем.
      Кэй переехал жить в красивый заброшенный дом Силчестера: любовь сенешаля к одиночеству была всем известна. Остальные участники похода жили с нами в доме у городской стены. Большой и удобный дом выстроили во времена Империи для имперской почты, а так как восстановление службы посыльных было мечтой Артура, дом оказался подходящим местом для нашего штаба.
      Новые люди привыкли к нравам Братства, и настроение у них было прекрасное. Только Гавейн раздражался и выходил из себя, явно страдая из-за того, что Тристан победил Мархауса, а он сделать этого не сумел.
      Он злился, как будто задели его честь, хотя на самом деле пострадала только его гордость. И словно по молчаливому согласию, никто не заговаривал на эту тему.
      – По крайней мере, – заметил Артур, – у Триса хватает здравого смысла быть незаметным; наверное, он проводит время у постели раненого Бедивера.
      Высоченный корнуэлец был прекрасным арфистом, и, казалось, сам получал удовольствие, развлекая больного. Как и у других воинов, его поклонниками были мальчики, но среди них выделялся один, замарашка-пастушок Талиесин, для которого Тристан стал кумиром не из-за того, что он был храбрым воином, а потому, что был прекрасным музыкантом.
      Талиесин ходил за своим идеалом, как тень, счастливый от того, что ему доверяли носить за ним маленькую походную арфу, менять на ней порванную струну или пропитывать маслом блестящее дерево инструмента.
      Он был спокойным мальчишкой, который внимательно наблюдал за происходящим вокруг, но был немногословен. Я не могла объяснить себе, был ли он застенчив по натуре, или просто испытывал благоговейный трепет, видя верховного короля.
      Однажды утром я столкнулась с мальчиком, старательно вытиравшим арфу моим дамасским шарфом, который я, должно быть, оставила в зале накануне вечером. Я так удивилась, что не успела разозлиться.
      – Сэр Тристан говорит, что арфа – это живое существо, госпожа, – благоговейно сказал Талиесин, не замечая, что воспользовался вещью королевы. – Как красивая женщина или всевышний бог, она требует, чтобы о ней заботились и относились к ней уважительно.
      Я с изумлением слушала его, потому что у него был глубокий, вибрирующий голос, и говорил он со страстью, необычной для такого юнца. Я поняла, что его любовь к музыке была очень сильной и поэтому, говоря о музыке, он очень волновался.
      – Музыку создали в начале мироздания, когда было только слово, и пели ее нимфы в священных источниках, – продолжал он, смешивая все религиозные представления. – Даже греки обожествляли арфиста, потому что по утрам он воспевает восход солнца, как птицы и другие существа. Когда под своими пальцами я чувствую струны арфы, музыка уносит меня куда-то далеко, и я становлюсь совершенно другим существом. – В голосе мальчика слышалась боль, как будто он пытался выразить то, о чем говорить нельзя. Потом, так же неожиданно, он заговорил, как любой другой десятилетний мальчишка. – Сэр Тристан говорит, что, когда я вырасту, я буду играть песни и воспевать историю.
      В это время в комнату вошел Тристан, и Талиесин резко встал, приветствуя своего наставника. Легко поклонившись мне, они вдвоем отправились к Бедиверу.
      Я подняла свой шарф, в удивлении покачивая головой и недоумевая про, себя, кто дал мальчишке кумбрийское имя, в переводе означающее «сияющее чело».
      Приближалась зима, и мы выполняли все нужные ритуалы: утром в день Самхейна Артур принес в жертву богам белого быка, чтобы можно было начать забой животных, которых нельзя было оставлять на зиму из-за нехватки корма. Вечером над лугом повис дым костров, На которых готовили вяленое мясо, колбасы и окорока для кладовой. Я суетливо бегала, проверяя, как идут дела в прядильне, на кухне, на псарне и у больных. Ирландские волкодавы, которых семья Бригит подарила Артуру на свадьбу, выросли и стали огромными косматыми псами. Кабаль должна была к весне ощениться, и я носила ей с кухни объедки, Кабаль прославилась своей преданностью Артуру, и поэтому ее воспитывали как боевую собаку; собака вежливо помахивала хвостом и снисходительно принимала мои подношения, но никогда не позволяла мне забывать, что принадлежит Артуру, а не мне.
      «Ты – как этот бретонец», – раздраженно думала я о собаке.
      Бедивер уже достаточно окреп, перебрался в наш дом и, сидя у очага, пытался играть на арфе с помощью металлической рукавицы с крючками, заменявшей ему руку… Иногда он часами сидел молча, наблюдая за огнем, но я никогда не слышала, чтобы Бедивер жаловался на свою судьбу. Когда появлялась Бригит, его настроение заметно улучшалось, и я радовалась их дружбе и втайне думала, что они могут составить неплохую пару.
      Однажды серым дождливым днем мир рухнул на Бедивера, и после того, как он рассказал мне, что случилось, я пустилась на поиски Бригит.
      – Почему? – спросила я, найдя ее в нашей спальне. – Я не понимаю, почему ты ему отказала?
      Бригит вздрогнула и повернулась ко мне, глядя на меня непонимающе.
      – Ты что? Ты сама хотела сбежать из дома, когда тебе не позволяли выбрать жениха! Как же ты можешь не понимать меня? – Ее возмущение заставило меня замолчать. – Гвен, неужели ты думаешь, что только твои мечты остались несбыточными? Ты не единственная женщина, которая вынуждена была отказаться от собственных желаний во имя более важных потребностей. Если бы на то была моя воля, я бы осталась в Ирландии и ушла жить в монастырь, когда моя семья переехала в Регед… Я сказала тебе об этом во время нашей первой встречи. Я поклялась в верности Христу, а не смертному мужчине, и до того самого дня, когда я войду в храм Господний, я не буду обнадеживать никого, как бы дорог для меня ни был этот мужчина!
      Бригит всхлипнула и закусила губу, чтобы удержать слезы. Я обняла, ее и держала в своих объятиях так же крепко, как держала меня она раньше, когда я плакала.
      – Он хороший человек, – вздохнула она, когда слезы утихли. – Один из самых замечательных на всем белом свете. И я бы отдала все, чтобы он влюбился в кого-нибудь еще. Это неважно, язычник он или христианин, здоровый или калека… я просто не хочу выходить замуж, и было бы несправедливо, если бы я притворялась. Я не гожусь в жены ни ему, ни кому-нибудь другому. Можешь ли ты это понять? – В глазах у нее были боль и мольба.
      – Помолчи, помолчи… я, конечно, понимаю, – прошептала я, пытаясь найти слова ей в утешение. – Я просто не знала о твоей мечте. Я хотела сказать… Бригит, ты, в самом деле, хочешь уйти в монастырь? Я не помню, чтобы ты говорила об этом, и решила, что ты перестала об этом думать. Никогда не иметь ребенка, никогда не прижать к себе малыша, никогда не стать матерью? Я не могу представить себе такой жизни.
      – Вот видишь! – Бригит расправила плечи и улыбнулась мне. – У тебя есть собственные мечты, потаенные, о которых ты никому не говоришь. Я не припоминаю, чтобы ты говорила, что хочешь детей, однако, судя по твоим словам, ты уверена, что когда-нибудь это произойдет, и ты станешь матерью. Ты смирилась со своей судьбой, которая предлагает тебе быть королевой, женой и матерью, а я смирилась с тем, что стану Христовой невестой. Пусть Господь пошлет нам обеим терпения, чтобы дождаться свершения наших мечтаний.
      Я медленно кивнула, понимая, что Бригит облекла в слова чувства, которые жили внутри меня. Раньше я никогда не задумывалась о том, что могу стать матерью, считая, что это когда-нибудь произойдет, если я замужем. А теперь, когда я никак не могла забеременеть, я стала думать об этом все чаще. Но я ни с кем не делилась своими мыслями.
      Поэтому я признала, что Бригит имеет право на свое мнение, и перестала бранить ее за Бедивера, хотя в душе жалела.
      Уже позднее, когда мартовские бури обрушились на землю, я шла однажды с кухни и почти налетела на Талиесина. Сидя на скамье у двери, он наигрывал такую скорбную мелодию, что я остановилась и посмотрела на него внимательнее.
      – В чем дело, малыш? – спросила я, пытаясь припомнить, где оставила свой шарф.
      Мальчик проглотил слезы и робко взглянул на меня.
      – Это из-за сэра Тристана, госпожа. Король отправляет его обратно в Корнуолл, и скоро я останусь без учителя.
      – Но есть же еще Ридерик.
      – Конечно, – вздохнул Талиесин. – Но он хорошо запоминает события и истории, которые только что рассказаны. А мне хочется слагать песни, посвященные богам, а для этого мне нужен другой учитель.
      Огорчение мальчика было столь сильным, что я обещала помочь ему. Потом я разбирала ящик, в котором хранились специи, недоумевая, зачем Артуру понадобилось отправлять Тристана домой.
      – Похоже, что после многих лет поисков король Корнуолла нашел королевскую семью, которая отдаст ему в жены малолетнюю дочку.
      Сообщение Динадана удивило всех нас. Марк всегда добивался исполнения собственных желаний – он был физически сильным мужчиной и никогда не мог обуздать свои аппетиты. Его намерение жениться на девочке, едва достигшей половой зрелости, было предметом долгих обсуждений в течение многих лет. Мужчины отпускали шуточки на этот счет, а женщины хмурились, жалея ребенка, которого он выберет.
      Поговаривали даже обо мне, когда мне только исполнилось тринадцать, но придворные Марка были христианами, и я ухитрилась доказать, что не гожусь ему в жены из-за своих языческих верований.
      Ланселот сидел по другую сторону очага, натирая жиром пару башмаков, и посматривал на меня из полумрака.
      Я начинала привыкать к его холодности по отношению ко мне, но бывали моменты, когда я замечала его сходство с Кевином.
      – Кто эта девочка? – спросил он.
      – Изольда, дочь короля Ирландии и племянница сэра Мархауса, – ответил Тристан угрюмо.
      Я пыталась отгадать, знает ли Марк, кто убил ирландского борца.
      – Я надеюсь, что ирландцы ничего не знают, – продолжал Тристан, медленно сводя брови. – Потому что именно меня посылает Марк, чтобы привезти девушку на свадьбу.
      Отвращение к поручению отражалось на лице воина. Тристан не был силен в дипломатии, не умел двурушничать и, не отличался особой сообразительностью, поэтому я надеялась, что он возьмет с собой Динадана, который избавит его от неприятностей.
      – Ну, что же, – сказал Артур, – не нужно болтать о том, что это ты поработал мечом. В конце концов, это было сделано от моего имени.
      Больше об этом не говорили. Но тем же вечером, позднее, когда мы собирались ложиться спать, Артур снова завел разговор о битве с Мархаусом:
      – Даже если они узнают, что смерть Мархауса – это дело рук Триса, мне кажется, что ирландцы не отменят свадьбу. Этот брак делает Марка их союзником, и, может быть, они надеются в будущем настроить короля Марка против меня.
      – Разве они могут так поступить? – спросила я, вытаскивая из волос шпильки и заколки-пряжки.
      – Кто знает, как поведет себя Марк? – Артур со вздохом снял башмаки. – Наверное, он самый ненадежный союзник во всей Британии.
      Я кивнула, вспомнив, что именно Марк не пришел на помощь герцогу своего королевства, когда Утер отправился с походом на Тинтагель.
      – Нам будет очень не хватать Тристана – продолжал мой муж. – Он поддерживал раненого Бедивера и даже предложил, чтобы Бедивер отправился в Регед и поучился музыке у вашего барда. Как ты думаешь, захочет ли Эдвин взять себе ученика?
      Это никогда не приходило мне в голову, хотя все говорили, что Эдвин лучший бард Британии. Может быть, состарившись, он захочет обучать других своему мастерству? Моему отцу всегда нравился Бедивер, и не было сомнений в том, что Глэдис, Кети и другие домочадцы будут хорошо о нем заботиться. Если мы пошлем с ним Талиесина, мальчик тоже сможет учиться у Эдвина, и он будет полезен Бедиверу, пока тот не научится управляться со своей новой рукой с крючками.
      Итак, когда погода улучшилась и дороги стали проходимыми, мы попрощались с Тристаном и Динаданом, которые отправились на юг, в Корнуолл, а двух наших честолюбивых музыкантов мы отправили на север, в Регед, с пожеланиями любви и добра моей семье.
      Прошло уже два года, как я не видела своего отца, и мне хотелось бы поехать с Бедивером, но нас ждали на свадьбу Марка в Касл-Доре. Я передала с Тристаном и Динаданом все свои новости, сообщив, что у нас с Артуром все хорошо. Единственное, чего я не могла сказать им, это то, что я не беременна. Несмотря на все наши старания в постели, мои молитвы и талисман из омелы, который дала мне Кети, мои месячные приходили регулярно.
      Этим летом, сказала я самой себе… этим летом я должна попросить помощи у старухи, которая знает специальное заклинание. Между тем шли приготовления к отъезду в Корнуолл, потому что мы собирались отправляться туда сразу после Белтейна и взять с собой всех домочадцев.
      Это был наш первый королевский выезд, который организовала я сама.

      – Конечно, мы заедем к Герайнту.
      Артур изучал карту, которую разложил на длинном столе, и делал на ней отметки, у каких королей мы будем останавливаться по дороге в Корнуолл. Как большинство монархов, он считал, что легче проверять состояние посевов, узнавать настроение жителей и воинов, навещая королей-вассалов, а не полагаясь на сообщения от них.
      Он знаком показал, чтобы я подошла к нему.
      – Ты ведь никогда не была на юге, правда? – Я отрицательно покачала головой, а Артур усмехнулся. – Теперь ты сможешь посмотреть Логрис, Девон и Корнуолл. Вот здесь, на западе, страна Марка. А здесь… – Он передвинул руку на карте правее, указывая на юго-восток. – …здесь Саксонский берег. Вот Кент. Эту землю Вортигерн подарил Хенгисту, расплачиваясь с ним за Ровену. А вот Сассекс, и его королем себя считает Аэлль.
      Обеими этими землями управляют саксонские племенные вожди. Но от Корнуолла до Сассекса можно увидеть все, что угодно, – от остатков поблекшей славы Империи до новых крепостей на вершинах холмов, а также множество замков союзных саксов. Вот до них-то мне и хотелось доехать.
      – Зачем? – спросила я, рассматривая места, где густо располагались поселения с саксонскими названиями. – Они не лучше наемников Вортигерна. Единственное различие состоит в том, что их пригнали сюда легионы, а не тиран.
      – Но есть и разница, которую нужно учитывать. Некоторые из этих союзников-саксов живут здесь уже несколько поколений и присягают на верность британским королям. Большинство из них не имеют никакого отношения к налетчикам, которые грабят, а потом исчезают. Они могут стать основной силой, удерживающей захватчиков, если я только определю, кто из них мне предан.
      – Гм, – проговорила я.
      Каждый ребенок в Британии знает историю о том, что саксы восстали против Вортигерна, а когда они попросили о мире, бритты пришли безоружными, чтобы отпраздновать перемирие, полагаясь на порядочность саксов. Все было спокойно до тех пор, пока Хенгист не подал знак, тогда зал наполнился яростными криками, от которых стыла кровь, а припрятанные до этого кинжалы блеснули в свете факелов и вонзились в сердце Британии. Все лучшие мужи нашей страны были убиты, убиты каждый своим соседом по столу.
      Позднее Мерлин починил сломанные проемы в Стоунхендже, сделав его памятником убитым кельтам, но это не вернуло нам наших вождей, а кровожадные саксы продолжали уничтожать королевства бриттов.
      Я не вспоминала об этих событиях, когда разговаривала с Фридой, хотя она была саксонкой. Но когда речь шла о целом народе, я не могла этого забыть.
      Спустя несколько дней эта девушка с сыроварни стояла в дверях нашей комнаты. Ее лицо исказилось от рыданий. Встревоженная, я вскочила на ноги и бросилась к ней.
      – Моего деда сбила телега, – объясняла Фрида, пока я вела ее в комнату. – Я знаю, что вы собираетесь в Корнуолл, госпожа, но мне хочется поехать домой на похороны.
      – Конечно, поезжай, – ответила я. – Можем ли мы еще чем-нибудь помочь?
      Она заколебалась и перевела взгляд с меня на Артура.
      – Дед был старейшиной, и на погребальную церемонию приедут почтить его память многие вожди саксов. Для моей семьи будет большой честью, если вы тоже приедете. Я ручаюсь за вашу безопасность, – добавила Фрида, трогая пальцами костяную рукоятку кинжала, заткнутого за пояс.
      Мы с Артуром обменялись взглядами. Я знала, что он хочет заключить союз с саксами, но я боялась предательства. И, забыв об осторожности, мы решили поехать на похороны сакса следующим утром. Но когда Фрида вышла из комнаты, Артур предложил, чтобы я осталась в Силчестере.
      – Я буду сидеть здесь, и ставить заплатки на твои вещи, пока ты будешь путешествовать? – пошутила я, не веря, что он говорит серьезно. До этого мы всегда были вместе и расставались только тогда, когда Артур уходил на войну, и меня удивило его предложение. – Кроме того, я лучше тебя владею языком. Я тебе нужна, чтобы переводить.
      Артур медленно ходил по комнате и остановился у края стола.
      – Я думаю взять Ланса. Он достаточно бегло говорит на языке саксов, и мы прекрасно поймем, что происходит.
      Когда я поняла, что Артур действительно хочет оставить меня дома, я вскочила на ноги. Этот высокомерный бретонец занял место Бедивера, а теперь может занять и мое место. Мне хотелось ответить колкостью.
      Артур, прочитав беспокойство у меня на лице, торопливо добавил.
      – Если до того дойдет, мы будем сражаться спина к спине.
      Я молчала, смущенная практицизмом его слов; Я была его законной женой и соправительницей, но я не могла доказать Артуру, что владею мечом так же искусно, как Ланселот. Это выбило почву у меня из-под ног. Молча садясь на стул, я про себя проклинала тот день, когда женщин перестали учить обращаться с оружием.
      На следующее утро Артур и Ланселот уехали вместе с Фридой. Если мой муж и испытывал какую-то тревогу, внешне это не было заметно. Мне оставалось только сидеть дома и волноваться.
      Была уже середина дня, когда я пошла на псарню. В юности Артур провел много счастливых часов, присматривая за собаками сэра Эктора, и я знала, что должность главного псаря, которую он передал Грифлету, сыну Ульфина, была гораздо почетнее, чем думали некоторые придворные. Артур ценил в юноше его умение обращаться с собаками.
      Я же ценила его за преданность и честность, унаследованные от отца.
      Настроение Грифлета было не лучше моего. Они с Фридой дружили уже два года, и он думал, что сможет поехать с ней на похороны.
      Я опустилась на колени рядом с ним, и мы смотрели, как в соломе возятся щенки. Кабаль настороженно следила за мной и за своими щенками, поэтому я попросила Грифлета взять самого маленького щенка из помета и дать его мне. Он был серый, как и его отец, и такой же общительный и тут же вцепился своими молочными зубками в манжету моей кофты.
      – Ты знаком с семьей Фриды? – спросила я, полагая, что главный псарь знает этих людей не по разговорам.
      – Нет. Она говорит, что они меня не примут, что она опозорит себя, если выйдет замуж за иностранца.
      Последнее слово Грифлет произнес с иронией. Как и многих британцев, его злило, что иммигранты называли нас иностранцами, хотя жили на нашей земле. Фрида говорила, что в этом меньше неуважения, чем в том, что мы называли всех пришельцев саксами. Ведь среди них столько же англов, ютов или франков, сколько и саксов. Нет сомнения в том, что она была права, но мне все же не нравился скрытый смысл этого слова.
      – Это значит, что ты и Фрида не поженитесь?
      – Не знаю, госпожа. Она любит меня, в этом я уверен, и ей нравится жить при дворе. Но саксы очень замкнуты в кругу своего клана, всегда говорят о своей, прежней стране и поддерживают связи с родственниками, оставшимися там. Я не осмеливаюсь давить на Фриду, потому что боюсь, что она уедет и навсегда останется со своим кланом. – Юноша тяжело вздохнул и провел пальцем по носику щенка. – Я вздохну с облегчением, когда узнаю, что Фрида и его светлость вернулись домой.
      Я была полностью с ним согласна.
      Следующие четыре дня я выполняла свои обязанности с тяжелым сердцем, а когда пришло время возвращаться Артуру, Ланселоту и Фриде, мы с Грифлетом взяли собак и выехали их встречать.
      Волкодавы первыми услышали звук копыт и бросились вверх по склону. Цезарь в восторге скакал, виляя хвостом, но Кабаль послушно заняла свое место недалеко от Артура и спокойно бежала рядом с его жеребцом так, как делала бы это, если бы они ехали воевать.
      Фрида не вернулась, а осталась на время траура со своей семьей, хотя обещала приехать к нам до того, как мы отъедем в Корнуолл. Огорчение читалось на лице Грифлета, и обратно он ехал молча рядом с Лансом, а мы с Артуром уехали вперед. Быстроногая гарцевала и играла, но я держала ее на коротком поводе, а мой муж смотрел на меня покрасневшими глазами.
      – Клянусь Юпитером, эти варвары любят пить, – сказал Артур с глуповатой улыбкой. – Все время мы провели в зале, лакая противное варево.
      Он принялся описывать похороны с погребальным костром и ревом ветра. Языки пламени плясали и трещали, женщины кричали, а мужчины подбегали к костру и бросали в него амулеты.
      Вместе с молитвой вверх поднималась безысходная скорбь, унося душу умершего человека к саксонским богам, которые жили в небесах, а не в глубине морских вод, как боги кельтов.
      Но Артура больше интересовали не обряды, а человек, ради которого они совершались.
      – Он не был ни воином, ни знатным человеком, он был просто старейшиной, Гвен, свободным человеком, который посвятил свою жизнь изучению саксонских законов. Их законы живут, действуют и меняются, и он был один из многих, кто устанавливал и определял их. У него не было королевской власти или большого богатства, но ты бы видела, сколько королей-вассалов съехалось, чтобы проститься с ним! – Артур восхищенно покачал головой. – А потом в Мид-Холле отец Фриды приветствовал нас как желанных гостей и представил всем присутствующим.
      Мой муж пытался сдержать улыбку, как мальчишка, которому стоит большого труда не выдать тайну. Я выжидательно молчала, и через минуту он проговорился.
      – Нас пригласили поехать на юг и посетить королей союзных саксов этим летом. Это может дать хорошие результаты: перемирие, переговоры и соглашения о торговле. А может быть, поможет этим пришельцам смешаться с британскими народами. Это прекрасная возможность продвинуть вперед наше Дело.
      Он сиял от восторга, а я с сомнением качала головой. На мой взгляд, можно поддерживать дружеские отношения с одним человеком, но делать это гораздо сложнее с народом, который так и норовит отхватить у тебя кусок земли.
      – Что еще тебе удалось о них узнать? – осторожно спросила я.
      – Например, их женщины не заседают в Совете, они приносят чаши с медом и элем и прислуживают мужчинам в зале, а когда начинается серьезный разговор, уходят.
      – Что же это за Совет, если на нем отсутствует половина населения? – возмутилась я.
      Озорная улыбка тронула уголки рта Артура.
      – Очень современный. Я подумываю, не ввести ли такой обычай дома. Мы лучше работали бы, если бы наше внимание не отвлекалось на прекрасный пол.
      – Чушь! – прошипела я, не желая, чтобы ловким комплиментом прикрывалась мысль, совершенно оскорбительная. Быстроногая тряхнула головой и фыркнула, как бы соглашаясь со мной, и я засмеялась. – У тебя в голове все перепуталось от этого пьянства. Спорим, что я перегоню тебя вон до той скалы, – вызывающе бросила я, увидев впереди длинный обрыв около дороги.
      Артур никогда не отказывался от предложения поучаствовать в скачках, поэтому он пришпорил жеребца, и мы помчались вперед, хохоча, задыхаясь и подзадоривая друг друга. Собаки мчались рядом с нами. Стая скворцов испуганно вспорхнула, когда мы промчались мимо ясеневой рощи, и когда мы подскакали к стенам Силчестера, разгоряченные и радостные, все мысли о саксах были забыты.
      Но так продолжалось недолго.
      Моя старая воспитательница, Лавиния, страшно волновалась, Когда мы путешествовали. Убежденные, что ничто не производит на варваров такого сильного впечатления, как пышность и яркость, они с Эттардой принялись обновлять мои наряды. Винни многие годы пыталась заставить меня вылезти из брюк и одеться во что-нибудь, соответствующее моему положению, и вот, наконец, она может это сделать. Я усмехнулась и позволила ей делать по-своему.
      Государственные визиты и королевские свадьбы требуют, чтобы подносились дары, и пока Винни занималась моими нарядами, мы с Артуром должны были выбрать подарки в виде золотых и серебряных украшений и предметов посуды. Но дорогие домашние вещи заменить не так просто, как те золотые украшения, которые короли дарят своим воинам. Каждый легендарный воин богатеет, снимая драгоценности с тел мертвых врагов. Поэтому Артур приказал Кэю принести в дом все драгоценности Силчестера, и втроем мы принялись разбирать их.
      Здесь были кувшины, кубки, подносы, блюда, чаши, плетеные изделия и всевозможные ларцы. Послеполуденное солнце освещало комнату, ярко отражаясь на пестрой эмали, блестящих бронзовых изделиях, оловянной и прекрасной глиняной посуде с острова Самос, инкрустированном дереве и резных изделиях из слоновой кости. Все эти разложенные на столе и на полу вещи были красивыми и полезными. Среди них было много интересных вещиц, которые можно подарить саксонским королям. Но Кэй бурчал, что ничего не подходит для королевского свадебного подарка.
      Я достала последний узел со дна деревянного ящика и, сидя на полу со скрещенными ногами, стала разворачивать овечью шкуру, в которую было что-то завернуто. Меня ослепил яркий блеск металла, и я ахнула, когда увидела у себя на коленях изумительное изделие из серебра.
      – Ах да, это же ваза Анастасия, – вспомнил Кэй, когда я подняла ее. Солнечный свет отражался от се граней, а в центре была вырезана на металле женская головка. Она была так же изысканна, как то серебряное блюдо, на котором Агрикола обычно подавал нам персики. Артур наклонился и провел пальцем по краю чаши.
      – Это Кловис, король франков прислал ее мне, когда я стал королем. Я совсем о ней забыл.
      Кэй вертел вазу в руках и увидел знак константинопольского мастера. Уже это делало ее достойным подарком любому правителю.
      – Я подозреваю, что Кловис хотел меня подкупить, чтобы я не помогал королю Бану, если франки нападут на Бретань. – Артур поморщился. – Конечно, из этого ничего не выйдет, но мне не хочется дарить вазу Марку, который может использовать се так, что Кловис подумает, что я не оценил его дар, О боги, как мне надоело заниматься дипломатией! Иногда мне кажется, что я с радостью променял бы свою жизнь на жизнь землепашца.
      Я засмеялся, догадавшись, что он имеет в виду. Бережно завернув вазу, я снова положила ее в ящик, все еще раздумывая над тем, что подарить Марку и Изольде.
      Все решилось, когда Агрикола настоял на том, чтобы на свадьбу подарить королю Корнуолла серебряное блюдо.
      – Но, господин, – запротестовала я, – разве ты не говорил мне, что это блюдо было твоим свадебным подарком? Я уверена, что тебе не хочется расставаться с ним.
      – Да, мне подарили это блюдо на свадьбу. Мы с женой прожили вместе счастливую жизнь, и снова жениться я не собираюсь. У меня слишком много забот как у короля Демеции, чтобы жениться еще раз. Давайте надеяться, что этот дар послужит предзнаменованием удачной женитьбы Марка, как это было и в моем браке.
      Его слова лились легко и весело, но я была рада, что их не слышала Винни. Она испытывала особо нежные чувства к римлянину-вдовцу и, как я подозревала, лелеяла тайную мечту о браке с ним.
      Послали гонца, чтобы привезти блюдо с виллы Агриколы в Глостере, и оно было доставлено утром, перед праздником Белтейн. Я бережно завернула подарок в свой плащ из овечьего меха и для сохранности положила его в ивовую корзину, где лежали мои личные вещи.
      В этот же день приехала и Фрида, которая, казалось, была счастлива снова вернуться ко двору. Я испытывала чувство радости не только за Грифлета, но и за себя, потому что Бригит испросила разрешения поехать на север в монастырь вместо того, чтобы путешествовать с нами.
      – Я не останусь с сестрами навсегда, по крайней мере, сейчас, – обещала ирландка. – Но мне хотелось бы договориться с матерью-настоятельницей о будущем. Я не буду нужна тебе в этой поездке, тебе смогут прислуживать другие женщины.
      Просьба Бригит была разумна, и, кроме того, мы как раз кончали укладывать вещи, и времени для спора не оставалось. Итак, я дала ей свое благословение и вернулась к подготовке праздника Белтейн. Смена времен года всегда время неопределенное, когда боги и смертные рискуют встретиться лицом к лицу. Самхейн, конечно же, был гораздо более устрашающим, потому что прошлой осенью вурдалаки и духи выходили на улицу и забирали людей в потусторонний мир. Праздник Белтейн с его песнями и танцами обычно более светлый. Выполняются обряды встречи первого дня мая, устраиваются многолюдные шествия, например, когда коров выгоняют на летние пастбища. В празднике участвуют все – молодые и старики, больные и здоровые, – и люди при дворе необычайно заняты.
      В кухне царил хаос. Энида вытащила все горшки и кастрюли и осматривала их с явным опасением. Маленькая и смуглая, похожая на оставленного феями ребенка, моя фрейлина проводила большую часть времени на кухне, потому что кухарке ее помощь была гораздо нужнее, чем мне. Она гневно хмурилась, когда оценивала то, что оставалось в доме от Империи.
      – Эти древние римляне, наверное, совсем не имели аппетита. В этом горшке даже не сваришь хорошую пшеничную кашу. Похоже, что в жертву они приносили только голубей!
      Я засмеялась и заметила, что, когда римляне стали христианами, они перестали приносить в жертву животных.
      – Только Кэй может знать, где можно найти котел.
      Сенешаль, конечно, разыскал побитый бронзовый котел, и скоро Энида и кухарка смешивали ячменные зерна, молоко и сушеные фрукты для праздничного кушанья.
      Когда стемнело, Эттарда и я провели детей по всему дому, чтобы убедиться в том, что каждый уголек – в очагах и плитах, светильниках и жаровнях – погашен.
      В праздник Белтейн нужно погрузиться в темноту дней, которая была до появления богов. Только тогда, когда в костре зажжется огонь, добытый трением, боги могут доказать, что они не покинули нас.
      Это обряд, в котором я участвовала всегда. С каждым годом воспоминания об этом празднике становились все полнее, накладываясь одно на другое, как лепестки цветка, скрывающие тайну его пестика. В старые добрые годы это было время прекрасного настроения и ожиданий хорошего, но, когда подкрадывались моровая язва и чума, искра праздничного костра заставляла вспоминать обещания, данные королем. Моя мать умерла за день до Белтейна, и, так как эпидемия чумы все еще свирепствовала, жизнь моего отца оказалась бы под угрозой, если бы не разгорелся праздничный костер. Радуясь празднику Белтейн, я никогда не забываю об этом ужасном случае.
      На этот раз костер горел ярким высоким пламенем, и люди смеялись, дурачились и танцевали, с головокружительным восторгом оставляя позади зиму. Когда от костра осталась груда тлеющих углей, мы поставили котел с кашей на угли и я начала круговой танец.
      Женщины с песнями и танцами следовали за мной, змеей извиваясь то вперед, то назад между отсветом костра и темнотой ночи, сдваивая круги, извиваясь живой спиралью в этом танце жизни, подпрыгивая и покачиваясь под высокую, пронзительную мелодию дудочки Дагонета.
      Мужчины кольцом окружили нас и шли, раскачиваясь.
      В глубоком волнении и слегка хитря, мы все вместе призывали богиню, чтобы она пробудила землю. Позади осталась холодная зима, по полям весело шагала весна, и в голосах людей слышалась радость пробуждения.
      Любая тень шептала о надежде и привлекала внимание, и я снова вспомнила тот праздник Белтейн, после которого уехал Кевин. Вот сейчас… сейчас, молилась я, как будто нас ничто не разделяло. Если ты хочешь, чтобы я была твоей, это должно произойти сейчас.
      Вдруг передо мной мелькнуло его прекрасное лицо с черными глазами, которое однако не выражало никакой радости. Когда я протянула к нему руки, он отвернулся от меня с презрением. Сконфуженная, ослепленная горячими слезами, оскорбленная и не верящая в случившееся, я выбралась из круга. Артур обнял меня и закружил так, что мои ноги оторвались от земли. Взлетая вверх, кружась до потери дыхания в его объятиях, я моргала, пытаясь смахнуть с глаз слезы, пока не увидела, что от нас отходит не Кевин, а Ланселот.
      Мое сердце разрывалось от той любви, которой никогда не суждено было сбыться, и от холодного презрения бретонца. Слезы бежали по моим щекам, смешиваясь с потом от жара костра и танца, и когда Артур опустил меня, я ответила на его поцелуй с благодарным пылом, которым могла гордиться богиня.
      Еще до завершения обряда я поручила Кевина заботам Эпоны и еще раз напомнила богине, что луна полная и мне нужен ребенок.

      После праздника встречи первого дня мая мы веселой компанией, смеясь и обмениваясь шутками, среди весеннего великолепия тронулись в Корнуолл. После зимы, проведенной в Силчестере, каждый с нетерпением ждал, когда же можно будет сменить обстановку, но для меня эта поездка имела особую цель – мне хотелось побольше узнать и о новых местах, и о людях.
      Я ехала на Тени, маленькой белой кобыле с уэльских гор, которую Артур подарил мне на свадьбу, а под ним был огромный черный жеребец. Лошади были хорошо подготовлены и хотели отправляться в путь, они мотали головами, и на их уздечках звенели колокольчики. Над нами развевался флаг с изображением красного дракона. Слуги были одеты в свои самые яркие одежды. Даже я надела платье, а на шее у меня было витое ожерелье Игрейны. Все вместе мы являли великолепное зрелище.
      Всюду, где мы проезжали, нас выходили встречать наши подданные, собираясь веселыми толпами у городских ворот или приветствуя нас с полей и из окон замков. Они проявляли любопытство ко мне так же, как и я к ним, и часто, когда мы проезжали мимо них, я слышала свое имя. В ответ я махала рукой и приветствовала наших подданных, счастливая от того, что они дружелюбны и приветливы. Другие путешественники присоединялись к нам, если они тоже двигались на юг, или же отходили на обочину дороги, и наш кортеж проезжал мимо.
      Торговцы, лекари, крестьянки, везущие товары на рынок, молодые искатели приключений – все разделяли невзгоды путешествия, и я внимательно вглядывалась в их лица, задавая себе вопрос, о чем они мечтают и на что надеются.
      Мы проезжали холмы Мендипа, когда до нас долетел странный скорбный звук. В нем слышалась разноголосица, как будто мчалась свора гончих, но этот звук был глуше и тише, и можно было подумать, что где-то далеко летит стая гусей. Но пролетавшие над нами птицы давно уже сели в гнезда, и я вопросительно посмотрела на Артура.
      Прежде чем он успел что-либо произнести, мы увидели собак, обегавших холм и похожих на развевающееся белое белье, забрызганное кровью. Псы были белые как снег, с темно-рыжими ушами.
      – Великие боги, это же гончие Габриэля, – закричал Гавейн, хватаясь за свой кинжал. Ланс вытащил свой меч, волкодавы напряженно замерли, и шерсть у них встала дыбом.
      Мчавшаяся стая разделилась, обегая нас с двух сторон и сея панику среди слуг. В это время раздался оглушительный свист. Показался какой-то человек, прильнувший к спине боевого коня, ехавшего галопом. Всадник устремился к нам. Его длинные волосы развевались на ветру, а глаза ярко горели.
      Тень испуганно заржала, когда мчавшийся конь встал на дыбы, чтобы не столкнуться с нами. Он долго танцевал в воздухе, бил передними копытами, раздувал ноздри, косил глазом, а потом остановился рядом со мной. Собаки перестали лаять, и подошли к своему хозяину.
      – Артур Пендрагон? – крикнул человек, напряженно вглядываясь в лицо Артура.
      В этом вопросе слышалось и лукавство, и угроза.
      – Кто ты? – Рука Артура легла на рукоятку Эскалибура.
      – Гвин из Нита, – последовал быстрый ответ. – Я так и думал, что найду тебя среди этих холмов. Добро пожаловать на мою землю.
      – На твою землю? – Артур пошевелил бровью. – Немного далековато от Южного Уэльса, не так ли?
      Человек, который вел себя так вызывающе, развернул коня и ехал с нами, отпустив собак вперед. Он улыбнулся королю, обнажив редкие зубы, и вежливо кивнул мне.
      – Это семейное владение. А я еду в Гластонбери предъявить свои права на землю, которую освободил от этого негодяя, угрожавшего мне у брода… Он обычный хвастун. Но я занялся разведением гончих и лошадей, а на его земле есть хорошие пастбища.
      Разглядывая множественные шрамы на руке Гвина, я решила, что большую часть своей жизни он провел в драках, а не на конюшне и не на псарне, но, может быть, он почувствовал, что настало время повесить свой щит на стену – состарившиеся воины, утратившие прежнюю ловкость, становятся помехой.
      – Приехал спросить, не захочешь ли ты побыть у меня, – продолжал этот назойливый человек. – У меня недалеко есть охотничий домик. Там я развожу тяжелых лошадей, они хороши для конных отрядов. Надеюсь, что ты не откажешься от моего приглашения отведать мяса с элем и поговорить о родословных лошадей.
      Артур осмотрел коня говорившего. Молодой мерин, крупный, сильный и к тому же высокий, он был именно той породы, которую мы искали.
      – Слышал, что ты выводишь собственную породу, – продолжал Гвин, в свою очередь рассматривая жеребца Артура. – Я хочу развести вороных…
      Если у Артура и были какие-то сомнения, теперь они исчезли, и спустя некоторое время мы уже сидели за столом. Артур с Гвином осмотрели всех лошадей в конюшне и определили, каких из них можно случать с жеребцом Артура.
      Во время трапезы бард Гвина услаждал наш слух рассказами о ведьме из Буки Хоул, где она жила в пещере с двумя козами.
      – Мой отец видел ее однажды. Лицо ведьмы искажалось, когда она смотрела на гладкий стеклянный шар, – рассказывал бард, – ведьма носила его у пояса и использовала для заклинаний.
      Я только успела подумать о том, знает ли она заклинание от бесплодия, как Гвин сказал, обратив свои черные глаза ко мне:
      – Люди не подходят близко к ее пещере, но время от времени из этой пещеры доносятся стоны и крики.
      Я вздрогнула, сделала знак, охраняющий от зла, и при свете очага увидела, что Ланселот делает то же самое.
      Может быть, он и не испытывал должного уважения ко мне, но он все же воздавал должное богам.
      – Завтра, – внезапно объявил Гвин, широко улыбаясь, – я отвезу вас в ущелье. Это замечательное место напоминает первые дни сотворения мира.
      Утром мы поехали по тропинке, ведущей вниз, в ущелье между двумя отвесными меловыми скалами. Серо-белые камни вырастали в гигантские колонны, украшенные гирляндами виноградных лоз и деревьями, ветви которых цеплялись за каждый выступ. Чем ниже мы спускались по берегу извилистого ручья в расселину, тем выше висячие сады оказывались у нас над головой. Я никогда раньше не видела так близко этого великолепия и вместе с другими восхищалась его необычностью. Даже надменный бретонец, казалось, был поражен.
      Гвин доехал с нами до Гластонбери, рассказывая о своих намерениях.
      – Хочу построить крепость на вершине холма. – И по его тону, и по небрежному жесту можно было подумать, что это для него как детская забава.
      Я вспомнила о высоком холме, который круто поднимается над болотистым озером.
      Нимю, которую с полным основанием можно считать жрицей, говорила, что мать-богиня на самой высокой точке холма хранит невидимую святыню. Сама мысль о том, что на этом святом месте построят крепость, казалась в высшей степени кощунственной. Решение Гвина становилось понятным, если только сам он каким-то таинственным образом был связан с богами. Я искоса рассматривала хрупкую фигуру Гвина и его грубое лицо. Он поймал мой взгляд и понимающе подмигнул, прежде чем я отвернулась.
      Ланселот тоже разглядывал Гвина с насмешливым интересом. Воспитанный Владычицей Озера, бретонец, без сомнения, хорошо представлял образ жизни богов.
      И все же, когда мы остановились в Гластонбери, именно Ланселот вошел в часовню. Ему пришлось немного пригнуться, чтобы пройти в низкую дверь.
      – Не хочешь ли и ты отдать дань уважения Богоматери? – спросил меня отшельник, живущий в часовне. – Ты же знаешь, что это место посвящено Матери Христа.
      Было странно, что христианский монах назвал эту маленькую мазаную церковь именем Богоматери, которой на холме поклонялись уже давно.
      – Матери? – повторила я.
      – Конечно, Марии, матери Иисуса, – последовал ответ.
      Я поспешно отклонила приглашение, но задумалась, почему Ланселоту захотелось посетить это место.
      – Мерлин являлся христианам и общался с ними, делясь мыслями и задавая вопросы, – напомнил мне Артур, – может быть, и Лансу это тоже интересно.
      – Может быть, – заключила я, подумав, что это странная черта в характере Ланселота.
      Мы свернули в сторону, чтобы осмотреть брошенную крепость на холме рядом с маленьким городком в Южном Кадбери. Крепость была такой же старой, как Лиддингтон, и почти такой же огромной, потому что из-за крепостных стен виднелась вершина холма, который неровно спускался к высокому плато. Стены крепости были слишком старыми и не могли служить надежной оградой, но Артуру казалось, что, по-видимому, Утер делал какие-то попытки восстановить защитные стены. Мы остановились на опушке дубовой рощи, выросшей на развалинах древнего римского храма, а после еды мы с Артуром взяли наши одеяла и пошли на вершину плато, подальше от остальных.
      Вечер был ясным. В темноте неба над нами мерцали звезды. Перед сном мы тихонько разговаривали, и наши сказанные полушепотом слова растворялись в темноте.
      Я представила себе погруженный в полудрему весь Альбион, который медленно вращался, как красавица, рассматривающая себя в зеркале в разных позах. Я видела золотые откосы Котсволда, зеленое волнистое море равнин и высокие изящные арки древних сооружений, поднимающиеся с дымящихся туманом болот Бата.
      И все же сердце Британии оставалось скрытым, перемещаясь, как радуга в тумане. Кроме силы и величественности Чеддерского ущелья и огромных низинных равнин вокруг Гластонбери, было еще что-то, более дорогое, более значимое. Мне представлялась уютная усадьба в лесу, теснящиеся друг к другу деревенские домишки, хибарка пастуха, я отчетливо слышала хоровую песню рыбаков. Все это проносилось в моей памяти, как и лица людей, увиденных мною на дороге, и создавало портрет народа, называющего меня королевой.
      Где-то недалеко запел соловей, наполняя темноту сладостными звуками.
      Между недалекой песней маленькой птицы и огромными просторами под небесным сводом была человеческая мечта. Не важно, заключалась ли она в пожелании доброй жатвы, или в желании заключить торговое соглашение, или в мольбе о возвращении любимого, или в молитве о рождении ребенка, – любой человек имел свое заветное желание.
      Я понимала мечты народа и знала, что отвечаю за них так же, как Артур отвечает за наше Дело. Это было глубокое, волнующее понимание, и, лежа в объятиях мужа, я изумилась ему.
      – Эту землю называют землей лета, – прошептал Артур едва слышно, как будто боясь разбудить меня. – Ия думаю, что тебя можно назвать моей королевой летних звезд.
      Эти слова выражали и мою собственную мечту, и я улыбнулась про себя, не осмеливаясь отвечать на ласку слишком откровенно, чтобы он не сказал еще каких-нибудь нежных слов.
      Это были самые ласковые слова, которые Артур когда-либо говорил мне, и они привели меня в восторг.
      Когда-нибудь, – сквозь сон подумала я, – он, может быть, решит, что любит меня.
      Когда мы въехали на плодородные красноземы Эксетера, Герайнт выехал встречать нас. Хотя он был моложе и грубее своего наставника Агриколы, я поняла, почему Артур сделал его королем Девона: Герайнт был не только исключительно талантливым военным, но производил впечатление толкового человека, и у него был добрый, веселый нрав.
      – Ты просто щеголь! – воскликнул Артур, восхитившись нарядом Герайнта.
      – Разве ты не слышал, что из Византии прибыл торговый корабль?
      – Нет!
      Недавно назначенный правитель усмехнулся.
      – Он прибыл сразу после того, как закончились штормы, и вошел в мой порт Топшем загруженный товарами. Там были и шелка. Теперь гардеробы знатных людей на западе страны пополнились.
      Корабль привез также вино, стеклянную посуду и изящные глиняные изделия из мастерских с побережья Черного моря, а кроме того, молодого греческого раба, который играл запоминающуюся мелодию на незнакомом музыкальном инструменте. Герайнт купил этого раба, и после пышного обеда раб исполнял на дудочке музыку, а под звуки арфы рассказывали баллады. Были танцы и игры на ловкость и сноровку, и я заметила, что король Девона усиленно флиртует с Энидой.
      – Герайнт надут, как павлины, которых держат в саду, но он вдвое красивее, – саркастически заметила моя фрейлина, когда осталась со мной перед сном. – Но лучше бы он поменьше заботился о воинской славе и побеспокоился о кухне: она у него задымленная, печь не пригодна для работы, а во дворе около колодца нет отмостков.
      – Наверное, – предположила я, – Герайнту нужно жениться, чтобы привести в порядок свои домашние дела.
      – Такой человек, как он, не захочет жениться, ему просто нужен хороший управляющий. – Энида опустила мое ожерелье из янтаря и слоновой кости в мешочек из овечьей кожи и озорно усмехнулась. – И все же фигура у него превосходная.
      Как хозяин Герайнт был тоже превосходен. Он показал нам дома, которые ремонтировал, гордясь мрамором, добытым из развалин. На следующий день Герайнт устроил пикник на взморье, где мы обсуждали восстановление причалов в Топшеме, которые облегчат торговлю с купеческими кораблями.
      Артур посматривал в направлении далекого Канала.
      – Лондон лежит на ничейной земле, которая не принадлежит ни, саксам, ни бриттам. Нам нужно строить еще один порт. Когда-нибудь мы сможем возобновить торговлю с землями по ту сторону Канала.
      – Что ты можешь послать на континент? – спросила Энида. – Ножницы для варваров?
      Орды, наводнившие Империю, были знамениты своими длинными волосами, и ее замечание вызвало у Герайнта взрыв смеха.
      – Мы могли бы в обмен получать мыло, – предложил он. Они, конечно, косматы, эти неотесанные, но я слышал, что они чистые.
      – Значит, тебе нужно мыло? – вмешалась Энида. – Фрида много лет назад научила нас варить его… я дам рецепт твоей кухарке.
      – Я приглашаю тебя остаться и самой сварить его, если ты не против. – В голосе короля Девона слышался веселый вызов, и Энида дернула бровью.
      – Я уверена, господин, что меня можно пригласить переделать здесь много разных дел, но я совсем не жажду быть служанкой. Можно нанять кухарок, но не меня.
      Гавейн, который сам любил подшучивать над Энидой, подавился вином, и Артур вынужден был стукнуть его по спине. Весело залаяли собаки, все засмеялись, встали и стали стряхивать крошки с одежд. Только Эттарда молчала, задумчиво разглядывая короля Девона, но эта девушка из монастыря никогда не отличалась чувством юмора.
      Уже приближалось время свадьбы, и Герайнт вел нас через бескрайние болота Дартмура, очень довольный тем, что может показать нам свои новые земли.
      Высокое дартмурское плато – это огромные болота и вересковые пустоши, обдуваемые ветрами и промытые дождями. Пустынные места, на которых встречались лишь дикие лошади, олени и одичавшие овцы, они напоминали о незапамятных временах… Скалы причудливых форм вырастали, на неплодородной земле, деревья были скручены и согнуты злыми ветрами, и попадались давно заброшенные развалины хижин, которые, казалось, были слишком маленькими для людей.
      – Это дома древних, – сказал Гавейн, перекрестившись. – Они называют себя первенцами богов и прыгают в шкурах под луной.
      Я посмотрела на оркнейского принца, пытаясь отгадать, знает ли он что-нибудь еще об этом народе. Кевин встречался с ними в Ирландии и научил меня понимать их знаки. Но древние избегали городов и дорог и старались не встречаться с простыми смертными.
      – Вот здесь они и жили? – спросила я.
      – Скорее, похоже на то, что отсюда они ушли, – вмешался в разговор Ланселот. – Они ушли, когда легионы заняли Альбион, и теперь живут в полых холмах с духами. Их лучше не тревожить, госпожа.
      В голосе бретонца слышалась снисходительность. Я начала говорить ему, что я знаю об этих созданиях, которые подобны феям, немного больше, чем другие, но рыцарь Артура уже переключил свое внимание на короля. Поэтому я промолчала и про себя обругала этого человека за его надменность.
      Если болотистые места Девона не обжиты и пустынны, то корнуэльская земля богата усадьбами и многолюдна. Зеленые поля начинаются прямо от отвесного берега, а внизу, под утесами, морская вода отливает голубизной и изумрудами, а иногда даже аметистами.
      Когда мы подъезжали к Касл-Дор, я думала о юной невесте. Изольда была в Корнуолле уже более месяца, и, по-видимому, они с Марком давно преодолели неловкость влюбленных после первых дней знакомства. Сейчас уже каждый мог понять, удачен ли этот брак. Но то, что никто не сделал никаких шагов, чтобы порвать его, уже говорило о том, что все идет хорошо. И все же мне было не по себе… Много лет назад Игрейна сделала такой вывод: любой мужчина, который собирается жениться на девушке, по возрасту годящейся ему во внучки, сам создает себе большие неприятности.
      Я надеялась, что Марку не придется признаваться в том, что его мечта обернулась кошмаром.

      – Да благословит вас светлый Христос! – король Корнуолла приветственно раскинул руки, и улыбка покрыла морщинами его лицо. – Все великолепие моего королевства к вашим услугам. Да пусть Бог дает вам желание насладиться им.
      Мы не видели Марка со дня нашей свадьбы, и, когда он спустился к нам по ступеням своего деревянного дома, я обрадовалась, заметив, что он не такой отталкивающий, каким показался мне при первой встрече. Он по-прежнему был похож на раскормленного быка, увешанного золотыми украшениями и драгоценными камнями, но его голубая шелковая рубашка была чистой, а седая борода аккуратно подстрижена. Но заметнее всего было то, что он больше не вел себя как раздражительный избалованный ребенок.
      Марк хотел, чтобы его свадьба стала запоминающимся событием, и с гордостью говорил, что он для этого сделал.
      – Я не смог добиться только приезда на церемонию римского епископа. Но я сшил для своего священника облачение из прекрасного шелка, может быть, это сделает незаметным отсутствие епископа.
      Я улыбнулась, вспомнив византийского торговца, – похоже, что он продал блестящей материи столько, сколько можно было бы расстелить отсюда до причала в Топшеме.
      В Касл-Дор не было большой церкви, где можно было бы провести церемонию бракосочетания, поэтому Марк построил временную часовню на священном месте язычников, освятив ее как церковь новой религии. Боковые стены и задняя стена были сплетены из ивовых прутьев и украшены цветами и листьями папоротника, а на передней стороне для гостей был устроен маленький уголок. Землю усыпали лепестками роз, около алтаря их слой был так толст, что они напоминали снежную глыбу. Вся эта церковь была похожа на чудо, созданное феей.
      – В конце концов, – доверительно сказал Марк, – у девушки свадьба бывает только однажды, и я хочу, чтобы свадьба Изольды была прекрасной.
      Тон его был очень благостный. Мне опять захотелось увидеть эту ирландку. Среди гостей ходило множество слухов о ней, но невеста весь день перед свадьбой не выходила из своих комнат, и нам оставалось только ждать, когда она появится на церемонии.
      Утро в день свадьбы выдалось ярким и сияющим. Это было великолепное начало летнего дня. Марк выглядел очень радостным, когда провожал нас к своим местам в церкви. В сторонке тихо играл арфист, но, посмотрев на него, я поняла, что это не Трис. Я хотела спросить, где же корнуэльский воин, но в этот момент священник подал знак, что церемония начинается. Добродетельно улыбаясь, Марк пошел к своему месту у алтаря, а все гости повернулись, чтобы первый раз посмотреть на невесту.
      Вел ее к алтарю Тристан.
      Одетая в длинное платье из тонкого белого щелка, Изольда шла вдоль прохода, отгороженного алыми лентами, как привидение. Она прижималась к руке воина, а Тристан, ведя невесту к ее жениху, умеривал свои шаги, чтобы приспособиться к ее мелким шажкам. Один раз Изольда остановилась и обратила к нему свое лицо. На минуту наступила гробовая тишина, пока Тристан смотрел на ее спрятанное в шелке лицо. Потом он погладил руку Изольды, сжимавшую его пальцы, и ласково подтолкнул невесту вперед. Арфа замолчала, когда Тристан и Изольда дошли до алтаря» и началась служба.
      Рыцарь довел невесту до алтаря и удалился. Потом последовали молитвы и клятвы, и, когда настал нужный момент, Марк надел на тонкий пальчик невесты широкое золотое кольцо. Священник торжественно объявил Марка и Изольду мужем и женой и подал знак королю Корнуолла, чтобы он снял с лица девушки вуаль.
      Все мы ахнули, когда шелк упал. Перед нами стояла необыкновенная красавица с черными волосами, фиалковыми глазами и белоснежной кожей.
      Она была невысокой и юной и смотрела не на мужа, а на гостей, и, казалось, искала какое-нибудь знакомое лицо среди чужих. Марк попытался обнять жену и поцеловать ее. Но Изольда искусно увернулась, и король поцеловал жену в макушку, как ребенка. И все же король светился счастьем, когда представлял Изольду присутствующим.
      Корнуэльцы встретили ее одобрительным криком, но я отвела глаза в сторону, не в силах встретиться с глазами девочки, которая продолжала пристально разглядывать толпу. Хотя было ясно, что ее муж обожает ее, на лице Изольды нельзя было заметить радости. Марк подвел ее к нам.
      – Смотрите на прекраснейшую женщину Корнуолла!
      В его голосе звучала гордость, а она вежливо поклонилась.
      – Пусть ваш брак благословится многими детьми… – Я попыталась произнести эти слова легко и весело, но на мое сердце лег тяжкий груз, когда Изольда подняла глаза, – я поняла, что совсем недавно она плакала.
      Сколько же часов она проплакала, подумала я. Сколько неясных планов и отчаянных мыслей о побеге пронеслось в голове у этой ирландской девочки? Если она была так несчастна, почему не сказала об этом и не потребовала, чтобы ее вернули на родину? Возможно ли, что они отказались принять ее обратно? И как могла королева Ирландии послать свою дочь в Британию, не узнав, нравится ли девушке ее будущий царственный супруг?
      Бранвена, служанка Изольды, суетилась рядом со своей хозяйкой, как будто боялась, что та может потерять сознание.
      – Я ничем не могу помочь? – спросила я Бранвену, когда Изольда отвернулась. Служанка помолчала, а я поразилась тому, как похожи друг на друга эти молодые женщины, хотя Бранвена была явно старше Изольды.
      – Нет, – сдержанно ответила она, – и моя кузина, и я воспитывались так, чтобы могли удостоиться чести стать супругами королей.
      Ну, конечно, даже в Ирландии можно найти знаменитых кельтских королев!
      Пиршество с бардами, акробатами и дудочниками, развлекающими гостей в перерывах между едой и питьем, длилось до глубокой ночи. Слуги подавали блюда, приготовленные из уток, гусей, голубей и куропаток. На столах была рыба всех мыслимых сортов, по-разному приготовленная – фаршированная, вареная на пару, насаженная на вертел, жареная в кипящем масле. Вино лилось рекой из двух огромных сосудов, стоявших на расписных треножниках. Кэй осторожно отпил, потом удивленно дернул бровью и поднял свой кубок за жениха. Казалось, всем, кроме Изольды, очень весело.
      Я поискала Тристана, надеясь найти его среди гостей. Он был таким высоким, что его всегда было очень легко заметить, но в этот вечер он стал невидимым.
      – Я не видел его с тех пор, когда они с Динаданом тихонько вышли из церкви во время церемонии, – признался Артур. – Не сомневаюсь, что эта парочка придумывает какие-то развлечения для гостей.
      Объяснение было разумным, и я с облегчением вздохнула. Похоже, что воин Марка вышел невредимым из сурового испытания, которое заключалось в том, чтобы доставить невесту из Ирландии:
      Когда настало время идти в супружескую комнату, Бранвена обняла Изольду за плечи, ласково закрывая ее собой и уводя девушку из комнаты.
      Я посмотрела на Марка, гадая, как он поведет себя с ней, такой юной и неопытной. Он понял мои мысли и, наклонившись ко мне, шепнул:
      – Получив такой трофей, можно позволить себе быть терпеливым.
      Такая чуткость была удивительна, может быть, этот здоровый мужчина, муж этой юной девушки, все же научился думать не только о себе?
      Позднее, когда гости уже расходились по своим комнатам, я обняла Артура за талию и потащила на улицу, предлагая ему отказаться от ночлега в охотничьем домике и провести ночь на роскошном ложе из розовых лепестков. Он согласился и, взяв меня за руку, повел в пустую часовню. Вот там мы и обнаружили Тристана.
      Он сидел на корточках, прижавшись спиной к алтарю и закрыв голову руками, в которых сжимал кусок белого шелка.
      Динадан стоял рядом, оберегая уединение своего друга.
      Мы поняли, что долговязый воин в большом горе и, кивнув Динадану, незамеченными вышли из церкви. Мы могли провести остаток ночи во многих других местах, но часовня была самым подходящим местом, где Тристан мог горевать о своей возлюбленной.
      Свадебные празднества продолжались целую неделю: устраивались игры, состязания, охоты, танцы и всяческие развлечения. Был даже турнир.
      Корнуэльцы не владели длинными тяжелыми копьями, которыми пользовались наши воины, поэтому они с восторгом встретили Пеллеаса и Гавейна, которые научили их рыцарским приемам с копьями. Я была довольна, что принц оркнейский взял на себя заботу о худом молодом конном воине, который трепетал от радости, имея такого наставника. Как кот, который отзывается на ласку, Гавейн перестал дуться из-за происшествия с Мархаусом и стал вежливым и любезным со всеми. Сын Моргаузы мог быть очаровательным, когда ему этого хотелось.
      Артур, Марк и Герайнт обсуждали возможность восстановления оловянных шахт в Корнуолле. Саксонские завоеватели не дошли до Девона, а византийские торговцы продавали свои товары в Топшеме, и Британии было бы выгодно возобновить торговлю оловом.
      Тео, тот, который стал командовать нашим флотом, тоже вступил в беседу. И хотя они с Марком и не испытывали особой любви друг к другу, бывший пират очень умело доказал, что он не пустит мародеров в Бристольский канал. Агрикола предложил свои знания международной торговли. Короли продолжали советоваться, и это оказалось очень полезным.
      Таким образом, Артур занимался делами, а Ланселоту заняться было нечем. Он быстро подружился с Тристаном, который часто впадал в хандру, не участвуя в веселье. Теперь они везде ходили вдвоем. Ланселот и Тристан были сильнейшими мужчинами королевства после Пеллинора и его сына Ламорака.
      – Вчера мы с Грифлетом смотрели, как они борются, – заметила Фрида однажды вечером, когда мы с ней причесывали собак. – Никто не мог одержать верх. Мне бы не хотелось поссориться с кем-нибудь из них, совсем не хотелось бы.
      Я улыбнулась ее осмотрительности и тому, что бретонец нашел способ помочь Тристану пережить свое горе, хотя он не знал о несчастной любви Тристана к Изольде.
      Новобрачная, похоже, смирилась со своей судьбой и на третий день уже величественно восседала рядом с Марком. Он баловал ее, как капризную собачку, перекладывая ей со своей тарелки лучшие ягоды земляники. В этом было что-то трогательное, но это не внушало мне симпатии к девушке. Изольда принимала или отвергала подарки мужа, высокомерно кивая или отрицательно качая головой, и мне было интересно, какой она будет королевой, когда повзрослеет.
      В последний праздничный вечер Изольда явно была не в духе. Закончив трапезу, она встала из-за стола и раздраженно топнула ногой.
      – Только Тристан может избавить меня от головной боли, – сказала она, надув губы. – Никто, кроме него, не умеет играть на ирландской арфе, которую я привезла с собой. А ты знаешь, что мне нужна музыка, чтобы успокоить нервы.
      Марк покраснел. А когда шум в зале стал стихать, он спокойно улыбнулся жене:
      – Конечно, арфист поможет тебе. Но ты должна подождать, пока мы не поблагодарим наших гостей за то, что они разделили с нами наш праздник.
      – Какое мне дело до твоих старых гостей. – Прекрасные глаза девушки наполнились слезами. – Им ведь не нужно, чтобы я сидела здесь только для того, чтобы соблюсти приличия.
      Марк наклонился к ней и тихо сказал что-то.
      После этого Изольда села с раздраженным видом и не поднимала глаз от своей тарелки.
      Многие гости стали оживленно разговаривать, удивленные тем, что произошло за королевским столом. Сидя рядом с Эттардой, Герайнт вежливо слушал то одного, то другого.
      Я время от времени посматривала на него, думая, что этот человек – само совершенство: он храбр в бою, сдержан при дворе и, кроме того, отличается остроумием.
      Энида прошла мимо стола, за которым сидели Эттарда и Герайнт, и бросила какое-то замечание, привлекшее внимание Герайнта. Он рассмеялся и что-то сказал ей.
      Было заметно, что Эттарду это нисколько не позабавило, хотя она выдавила не лице улыбку, когда Энида отошла.
      Герайнт попросил разрешения поехать с нами, когда узнал, что мы собираемся на Саксонский берег.
      – В Девоне у нас нет союзников-саксов. Дорогу на запад им преграждает ряд крепостей, расположенных вдоль реки Эйвен. Но я собираюсь встретиться с владельцами этих крепостей и считал бы за честь представить их вам.
      Итак, мы выехали из Касл-Дор на римскую дорогу, попрощавшись со всеми и получив добрые пожелания. Даже Изольда казалась приветливой и вежливо поблагодарила нас за великолепный серебряный поднос. Мне оставалось только надеяться, что Агрикола был прав в своих предсказаниях о новобрачных.
      Прекрасное летнее настроение не покидало нас, пока мы ехали вдоль южного побережья Британии, похожие на путешественников, отправившихся на пикник. Проезжая вдоль высоких утесов, мы вставили себе в волосы пахнущие медом цветы морских гвоздик и веточки желтой вики. Мы останавливались отдыхать в ущельях, среди дубов и папоротников, кипрея и мхов. Располагаясь в дельтах рек, мы разговаривали с перевозчиками, рыбаками и другими путешественниками. Дагонст играл на дудочке веселые мелодии, а мы танцевали под эту музыку, Артур никогда не танцевал, даже если это требовалось для выполнения обряда, но я весело кружилась в танце.
      В Майден-Касл мы встретились с советом военных старейшин из крепостей на холмах, которые назывались Ход-Хилл, Касл-Дитчес и Уайт-Шитс.
      Эти несговорчивые люди обосновались в своих старых укреплениях, и завоеватели не могли вытеснить их оттуда.
      Но Артура они приняли как своего, с гордостью показывали ему свои отряды и вечером пригласили его участвовать в совете у костра. Он внимательно слушал их рассказы о союзных саксах и поблагодарил их за услышанное. Я разглядывала жителей этих крепостей при свете костра, вспоминая предсказание Мерлина о том, что Артур будет королем всех бриттов.
      – Похоже, год будет неплохим, – заметил Герайнт, когда мы приехали в Дорчестер. – На Саксонском берегу все спокойно, а на полях прекрасный урожай. И великана из Сирн-Аббас видели танцующим на холме, а это предвещает щедрый урожай.
      – Он танцевал? – спросила я, вспомнив, как Агрикола описывал огромную фигуру, вырезанную на скате мелового холма. Римский патриций и его Жена однажды провели ночь, уснув на этом изображении в надежде, что это поможет им иметь детей.
      – О, госпожа, он танцевал… по-моему, это был флинг. А может быть, танец с пряжками…
      Король Девона хитровато посмотрел на меня и рассмеялся, когда я поняла, что он шутит.
      Воины из крепостей с радостью рассказывали все, что им было известно о варварах, и мы были удивлены поведением знатных жителей Дорчестера, которые не хотели говорить о саксах.
      – Союзные саксы? – Наша хозяйка нахмурилась, услышав это слово. – Мы ничего общего не имеем с подобными им. Они, конечно, есть в Дорчестере, построили свои убогие домишки и внутри, и за стенами. Но они помнят свое место и не тревожат нас. – Она позвала слугу, который был похож на сакса, и тщательно осмотрела фрукты на поданном им блюде. – В наше время так трудно вести хозяйство, но что делать, если рабы разбежались три года назад. Неблагодарные негодяи, надеюсь, их захватили саксы!
      Мы расстались с Герайнтом на следующее утро, когда он направился по Римской дороге в Эксетер.
      – Я приехал пожелать вам доброго пути, – сказал этот галантный мужчина, осаживая лошадь перед моими женщинами; Не могу себе представить, что может быть лучше общества мудрой, красивой королевы. Это заставляет меня чувствовать себя Парисом рядом с красавицей, из-за которой началась Троянская война.
      Я усмехнулась, услышав такую дерзость, Эттарда застенчиво улыбнулась, а Энида взглянула на него с лукавством. Но прежде, чем они успели что-либо произнести, Герайнт послал им поцелуй и, развернув лошадь, галопом поскакал прочь. Женщины молча смотрели ему вслед, и я подумала, как им повезло: они не были членами королевской семьи и были свободны в выборе супруга.
      Вспомнив Изольду, я поблагодарила Эпону за то, что мой собственный брак, заключенный по политическим мотивам оказался удачным. Артур был мужем, достойным любви и восхищения. Мои подданные принимали меня с тем же радостным воодушевлением, с каким они принимали Игрейну. Для полного счастья мне не хватало только ребенка.
      Увидев великана Сирн-Аббаса, я открыла рот от изумления. Изображение мужчины с широко расставленными ногами и поднятой дубинкой занимало большую часть склона холма.
      – Говорили, что это изображение Геркулеса, – напомнил мне Агрикола, – хотя сразу видно, почему бездетные пары приезжают сюда.
      В самом деле, половой орган великана был четко вырисован и резко выделялся из всего изображения, и я подумала, вдруг он действительно помогает супружеским парам зачать ребенка. Когда я предложила Артуру сделать это, он онемел.
      – Похоже, что это будет… немного на людях… тебе не кажется? – пробормотал он после паузы. – Я имею в виду, что получается, будто мы не можем…
      После недолгих уговоров Артур согласился забраться со мной на холм, когда лагерь заснет.
      Потом, когда я лежала, глядя в звездное небо над нами, я молила древних о зачатии ребенка.
      Но боги не услышали меня, и мои месячные приходили регулярно со сменой лунных циклов.
      Слабое, терзающее душу сомнение начало омрачать мою жизнь.

      Когда мы оказались на Саксонском берегу, я почувствовала, что нас ждут приключения. Как и древних людей, саксов мы знали больше по слухам, поэтому предстоящая встреча с ними волновала меня.
      Человек, который ожидал нас у столба на седьмой миле после Портчестера, был светловолосым, коренастым и неулыбчивым. Он положил свою руку на рукоятку метального топора, заткнутого за пояс, и, когда мы приблизились, вышел на середину дороги, всем своим видом показывая, что это его собственность.
      Его тон был таким же недружелюбным, как и его лицо, и он быстро пересчитал наших спутников прежде, чем посмотреть на наш флаг.
      – Артур Пендрагон?
      – Это я. – Артур расправил плечи и посмотрел в глаза мужчины.
      – Я Брида, послан, чтобы проводить тебя к господину Витгару.
      Не произнеся больше ни слова, проводник повел нас через темный лес и дальше по грязной дороге к заливному лугу у реки. Я слышала, что саксы предпочитают селиться во влажных низинах, и, похоже, что в этом Витгар не был исключением. Поля были вспаханы, пастбища подготовлены к выгону скота, вокруг маленького селения выстроена бревенчатая стена.
      Частокол из цельных стволов деревьев, вбитых в землю, был очень могуч. Говорили, что саксы снимали кожу с живых врагов и развешивали ее на частоколах для устрашения. На этом частоколе ничего не висело, но я вздрогнула, вспомнив слышанное когда-то.
      – Не говори мне, что тебе страшно, – поддразнил меня Артур. – Я думал, что кельтские королевы ничего не боятся.
      – Конечно, мне не страшно! Не нужно никакого мужества, чтобы делать то, чего ты не боишься, – ответила я, вызывающе подняв подбородок, и мы оба засмеялись.
      К моему удивлению, Ланселот тоже усмехнулся, и я прочла одобрение в его глазах. Неожиданно мое настроение улучшилось.
      Брида на трубе подал сигнал о нашем прибытии, и мы подъехали к усадьбе. Ворота распахнулись, открывая нашему взору десятка два людей, которые выходили из домов и конюшен. В большинстве своем они были светловолосые, высокие и посматривали на нас с опаской. Даже кузнец в кузнице перестал работать и посмотрел на нас, а молчание его замершего молота казалось зловещим.
      Проехав в ворота, мы остановились, волкодавы прижались к лошадям. Их лохматые головы были высоко подняты, а драгоценные камни на бронзовых ошейниках переливались на солнце. Дворняжка во дворе усадьбы предупреждающе гавкнула, но ни Кабаль, ни Цезарь не удостоили ее ответа.
      Небольшая толпа саксов стояла в отдалении. Все молчали, лишь некоторые подталкивали друг друга локтями и показывали в мою сторону. Мне было интересно, что им рассказывали о нас.
      Через некоторое время из дома вышел Витгар.
      – Значит, ты приехал, британский король, – крикнул сакс, быстро оглядев нас. – Отдаю честь твоей храбрости.
      – А я отдаю честь твоему гостеприимству, – тон Артура был очень гордым. – Мы приехали с миром, и, надеюсь, уедем тоже с миром.
      Витгар кивнул и начал говорить о верности союзных саксов, упомянув о годах преданной службы его народа королю. Пока он говорил, я рассматривала его.
      Витгар был крепкого сложения, его волосы уже тронула седина, кожа его была загорелой и обветренной. Янтарный талисман висел на его мече, а его накидка была по краям обшита яркой тесьмой. Хотя он был хозяином этой усадьбы, сапоги его были запачканы землей с полей, и в его манерах не было аристократизма.
      На пригорке за его спиной виднелся Мед Холл, огороженный толстыми стенами. Дом был прямоугольным, как все римские дома, но совсем не так изящен. Крыша была очень крутой, резьба на балконах напоминала чудовищ, а над дверью на длинной стороне дома висели рога. Все окна дома имели ставни и не были застеклены.
      Вокруг главного здания теснилось множество домишек и навесов.
      Придавленные крышами, которые доходили почти до земли, они были похожи на склады, но не на жилые дома.
      – Ну, что же вы, остолопы!? – обратился Витгар к своим людям. – Устраивайте поудобнее британского вождя. Брида, присмотри за лошадьми. Герта, позаботься о женщинах. А ты, Эостре, готовь стол для наших гостей.
      Мужчины и женщины засуетились. Они бормотали что-то, когда проходили мимо меня, и протягивали руки, чтобы дотронуться до моей лошади. Тень, которая никогда не была смирной, мотала головой и пыталась отступать назад. Фрида пробилась через небольшую толпу и, взяв Тень под уздцы, удерживала ее, чтобы я могла слезть.
      – Эти люди не обидят тебя, – шепнула она. – Просто белая лошадь для них священна. Дотронуться до нее – это хороший знак.
      Мне не нравилось, что мою лошадь трогали руками незнакомые люди, но Артур уже уходил, и я боялась разлучаться с ним. Но когда я повернулась, чтобы побежать за ним, передо мной решительно встала какая-то женщина.
      К каждому ее плечу были приколоты пряжки, шею украшали цепочки и бусы, и я предположила, что она жена вождя племени.
      Женщина была такой же ширококостной и плотной как Витгар, с сильными и мозолистыми от физической работы руками. Я вспомнила римскую матрону в Дорчестере. Она говорила, что саксы, где бы они ни жили, считали себя хозяевами этой земли.
      – Жилища для гостей находятся вон там, – объявила хозяйка. – Там тебе будет удобно.
      Я последний раз умоляюще посмотрела на Артура, но он уже поднимался к дому, а Фрида, удерживая меня, положила свою руку мне на плечо. Поэтому, когда мужчины вошли в дом, чтобы есть и пить, мне пришлось остаться с саксонскими женщинами.
      «Жилища» как раз были теми строениями, которые я разглядела раньше. Там были навесы и помещения для любых работ – от прядильной и ткацкой до кожевенной, они были не только темными и душными, но еще и очень тесными. Отведенные нам комнаты для сна были побольше и поуютнее, в них стояли скамьи для спанья, и полы были деревянные. В углах были кучей свалены шкуры и кожи, и я подумала, что зимой здесь будет уютно.
      Когда я устроилась, Фрида повела нас на кухню, где саксонки проводили время, пока мужчины сидели в зале. Они бесцеремонно рассматривали нас, проявляя явный интерес к золотому ожерелью Игрейны. Даже мое платье вызывало у них удивление, и Винни тоже купалась в лучах славы своей хозяйки.
      Меня усадили на скамью около печи, и жена вождя представила мне своих домочадцев, а затем познакомила меня со своей самой младшей дочерью.
      – Эостра, – материнская гордость придала силу голосу Герты. – Она наш виночерпий.
      Девушке, которая, как богиня весны, сияла в этом сумрачном мире, подходило это имя. Светлые волосы Эостры были заплетены в длинные косы, и, когда она поклонилась, я вспомнила Ровену, эту знаменитую саксонскую красавицу, ставшую женой Вортигерна.
      Говорили, что старый тиран влюбился в нее, когда она подносила ему на пирушке чашу с вином. Я гадала, что же случилось с ней, когда Амброзии победил ее мужа – никто никогда после этого о ней не говорил.
      Когда закончились представления, женщины начали разговаривать между собой. Несмотря на то, что они говорили на диалекте, я понимала их речь. Саксонки говорили о детях. Как я поняла, каждая из них уже имела детей, а некоторые даже жаловались, что их слишком много. Я же хотела всего одного ребенка и злилась из-за такой несправедливости, недоумевая, за что боги разгневались на меня.
      На следующий день мы выехали из усадьбы Витгара, сопровождаемые веселыми криками и дружескими пожеланиями доброго пути. Мужчинам у Витгара понравилось гораздо больше, чем мне Артур обещал этим людям, что будет защищать их права, выслушивать жалобы, а они заверили его в своей преданности. Я считала, что эта поездка была напрасной потерей времени, но мой муж остался ей доволен.
      Витгар послал с нами Брида, чтобы он провел нас через Вельд, чащу, в которой римляне некогда плавили железо, и где до сих пор остались огромные насыпи шлака. Теперь здесь располагались отдельные саксонские поселения. Все дома казались нам одинаковыми.
      Когда мы выехали на Римскую дорогу, мужчины разделились на две группы: одни поехали впереди, а другие сзади женщин, чтобы охранять их Ланселот занял свое место рядом с Артуром. Некоторое время я пыталась ехать рядом с ними – ширина дороги вполне позволяла это, – но бретонец с Артуром пустились в бесконечные разговоры, не обращая никакого внимания на меня. Казалось, что реакция Ланселота на мои слова, произнесенные у въезда в усадьбу саксов, никогда не повторится.
      Я отстала от мужчин и ехала в одиночестве, со злостью глядя на Ланселота. Когда я увидела его в первый раз, мне показалось, что он застенчив и неловок в обращении с женщинами, но потом я видела много раз, как они с Энидой разговаривали: он смеялся и вел себя совершенно непринужденно. Ланселот никогда не позволял себе обмениваться ни с кем страстными взглядами или интимными шуточками, которыми обычно обмениваются воины, если у них есть возлюбленная. Поэтому было понятно, что его враждебность была направлена против меня, и только против меня. Меня это волновало бы меньше всего на свете, если бы он не проводил столько времени с Артуром.
      Днем я разлучалась с мужем, а вечер вынуждена была проводить на кухне с женщинами-саксонками, и жизнь стала казаться мне ненужной и тусклой. Мне так не хватало легкости и веселья Корнуолла, которые мне заменила трудная жизнь саксов. Выносливые, неуступчивые переселенцы, которые приехали только с тем, что могли донести на себе, были одержимы в своей настойчивости вырвать будущее у непроходимых лесов Британии, и их решительность проявлялась во всем. Когда мы доехали до Лондона, союзные саксы уже раздражали меня, и, стараясь быть вежливой, я с нетерпением ждала привычного комфорта римского города.
      Но центр Британской империи оказался ненамного лучше лагерей союзных саксов. С упадком торговли и перевозок он перестал быть нужным. Обломками статуй забивали проломы в высоких стенах, заделывая их на скорую руку. После этого они приобретали шутовской вид. Доки опустели, а знаменитый мост через Темзу едва ли выдержал бы крестьянскую телегу. Мы проехали по одному по той стороне моста, где лежали самые крепкие бревна, с осторожностью объезжая места, где дерево сгнило. Даже городские ворота не использовались по назначению, а были лишь полуоткрыты.
      Остановившись под воротами, Ланс крикнул мальчишке-стражнику.
      – Артур Пендрагон, верховный король Британии, просит разрешения въехать в город Лондон.
      Мальчишка с любопытством посмотрел на нас, потом слез со своего места и через несколько минут вернулся с каким-то священником, торопливо оправлявшим свое облачение.
      – Ваша светлость!
      Это был архиепископ, который благословил наш брак в Саруме. Он слегка поклонился мне, а потом обратился к Артуру с улыбкой.
      – Ты оказываешь нам большую честь, хотя мы не готовы к приезду короля. Я живу в одном крыле королевского дворца, если ты не против поселиться там вместе со мной, я постараюсь, чтобы тебе было удобно.
      Артур поблагодарил его, и вскоре мы уже ехали за ним по полупустым улицам. Среди встречавшихся нам были потомки римских чиновников, бритты, выгнанные из Сассекса вождем варваров Аэллем, изредка встречались саксы, хижины которых лепились к стенам разрушенных домов. Группа саксов пошла за нами в королевский дворец. Это старое здание было запущено, а чудесный парк, окружающий его, зарос ежевикой и сорняками. Я старалась не показывать своего отвращения и работала вместе со смотрителем и его, семьей, очищая комнату, выходящую во внутренний двор, где мы могли разместить союзных саксов. Наконец-то, за праздничным столом я буду сидеть рядом с мужем!
      – Не сегодня, Гвен. – Гон Артура был очень серьезным. – Мне не хотелось бы делать ничего, что может не понравиться нашим гостям.
      – О чем ты говоришь? – возмутилась я, уставшая от того, что нужно помнить о присутствии саксов. – Эти люди нисколько не лучше тех, кто уничтожал кельтов, а ты беспокоишься о том, чтобы нравиться им? Ты что, сошел с ума?
      – Я не хочу, чтобы ты была там, – сказал он спокойно. – На этот раз, если они что-то затеют, мы будем готовы. Но ты должна оставаться с женщинами, они ждут тебя как хозяйку.
      Я прислонилась к двери, раздраженная, уставшая, проклиная еще один вечер, который придется провести с женщинами.
      – Это последняя остановка, моя дорогая, – весело добавил Артур, поднимая корону, врученную ему христианами. – Потом мы едем в Каэрлеон, там начнутся заседания Круглого Стола. Он лихо надвинул корону на одну бровь и усмехнулся. – Думаю, самое время возвращаться домой.
      Артур обладал той удивительной решительностью, которая увлекала за собой людей, и даже я не могла устоять против нее. Поэтому, устало улыбнувшись, я поправила его золотую корону и пожелала ему хорошего вечера с нашими гостями.
      – Не жди меня, – предупредил он, – ты же знаешь, что саксы любят пировать допоздна.
      Артур ушел на праздничный пир, а я направилась на кухню, уставшая, злая и несчастная.
      – Иностранная королева печалится, – сказала саксонская служанка, не догадываясь, что я ее понимаю. Я рассердилась, услышав слово «иностранная», но прикусила губу, чтобы не высказать ей то, что думаю. По закону этих новых жителей и слуги, и рабы имели одинаковые права, и хотя эта женщина носила ошейник рабыни, я боялась ей что-либо сказать.
      – По ее фигуре видно, что она ни разу не рожала. – Женщина оглядела меня с головы до ног. – Кто-нибудь должен отвести ее к колдунье у Вестминстерского болота.
      – И что же умеет эта колдунья? – сердито спросила я.
      – Она знает заговоры, готовит снадобья, вызывает духов и помогает зачать, – последовал решительный ответ. – Я могла бы отвести тебя туда… за плату, конечно, добавила она, прищуриваясь.
      – Сколько?
      На этот раз она осмотрела меня более внимательно, остановив взгляд на моем кольце с эмалью. Я попыталась спрятать руку в карман, но саксонка показала на мой палец. – Кольцо… разноцветное кольцо. И все. Это, конечно, не очень большая цена за собственного ребенка.
      Я колебалась, не зная, поймет ли она, что это особенный подарок, память о давно умершей матери.
      – Это и будет платой за посещение колдуньи… ничего больше мы не попросим, – продолжала служанка, жадность которой заставляла ее торговаться.
      Я попыталась сравнить связь с прошлым и надежду на будущее, но не знала, что предпочесть.
      – Я отведу тебя туда сейчас, до того, как сядет солнце… полнолуние – самое подходящее время, – уговаривала женщина. – В следующем месяце ты зачнешь. Представь себе, маленькое холодное кольцо за теплую колыбель и уютный домашний очаг. – Я все еще медлила, и она подошла поближе и прошипела мне на ухо. – Но идти к колдунье надо сейчас, чтобы вернуться до прихода мужчин. А когда ты ляжешь сегодня со своим господином, ты будешь знать, что подаришь ему ребенка.
      Это был умело сделанный шаг, и, в конце концов, я согласилась на сделку. Я позвала Фриду, чтобы она присутствовала при этом, и потом пошла за плащом.
      Мы выскользнули через западные ворота города, и пошли по тропинке вдоль берега реки. На возвышенностях росли старые, искривленные деревья, а около болота их сменили кипрей и пучки тростника.
      К концу дня воздух стал тяжелым, как густой мед, толстые лилии плавали на воде, от которой шел гнилостный запах. Наша спутница пробиралась по тропинке между лужами и болотистыми заводями. При нашем приближении в эту зловонную воду прыгали какие-то невидимые твари. Один раз я услышала, как что-то хлюпнуло у меня под ногами и тихо вильнуло в темную воду. По коже у меня пробежали мурашки. Вдруг эта колдунья вовсе и не женщина, а то отвратительное существо, о которых саксы рассказывали, сидя вокруг очага? Какой-нибудь ужасный дух, оборотень, полуживотное, получеловек, который питается людьми? Британские феи и духи обычно веселы и забавны, но силы саксонского потустороннего мира безобразны, отвратительны и заставят испугаться кого угодно.
      Страх переполнял меня, когда мы увидели хижину. Мне хотелось убежать, но меня удержала Фрида.
      Споткнувшись, я перешагнула порог, и меня окружила хаотическая смесь запахов, но когда мои глаза привыкли к темноте, я заметила, что хижина маленькая и опрятная, хотя заставлена горшочками, завалена мешочками, везде висели пучки трав и валялись свернутые кулечки. Ведьма, которая приветствовала нас, оказалась слепой на один глаз и совершенно глухой. Когда Фрида и наша проводница объяснили ей, в чем дело, старуха выгнала их из хижины и пристально посмотрела на меня.
      – Ты хочешь, чтобы роды были легкими, – прокаркала она, испытующе поглядывая на меня своим единственным здоровым глазом, – или хочешь исцелиться от бесплодия?
      – Роды, – пробормотала я, отказываясь даже думать о другом, – я хочу быть уверенной, что роды будут благополучными.
      Старуха задумчиво покивала, но ее слезящийся глаз по-прежнему смотрел на меня. Одним костлявым пальцем она повертела в воздухе и, бормоча что-то, наконец, повернулась к полке за своей спиной, где лежали травы.
      За окном догорал последний солнечный свет. В паутине в углу запуталась муха и громко зажужжала, пытаясь освободиться.
      Внимание женщины привлек этот звук; она быстро схватила муху, зажала ее в кулаке и вытащила пробку из какой-то склянки. Легким движением руки она выпустила муху в склянку и заткнула склянку пробкой. Мне было видно, как муха ползает по высохшим телам таких же давно подохших пленниц.
      – Для моих отваров все может пригодиться, – сказала ведьма, радостно ухмыляясь и ставя склянку на полку. Значит, бесплодие, – продолжала она, протягивая руку за куском жабьей кожи.
      – Нет, нет, добродетельница, – вырвалось у меня, – просто благополучные роды, это все, что мне нужно.
      – Ну, хватит, дитя! Нельзя родить то, что еще не посеяно, – с упреком сказала она. – Ты хочешь сказать мне, что ты уже понесла, но не сможешь проносить все положенное время?
      Горячие, злые слезы полились из моих глаз, и мне захотелось крикнуть этой старухе, что она ошибается, что я не бесплодна, нет! Но понимание того, что мне нужно снадобье, перебороло мою растерянность, и я смолчала.
      – Ну вот, – кивком головы подтвердила она. – Нам нужно искать средство от бесплодия.
      Женщина медленно ходила вокруг стола, толкла и растирала какие-то кусочки в горшке. Все, что она туда клала, было высушенным, черным или коричневым, иногда хрустящим, иногда комковатым, но все это было ядовитым. И, наконец, она добавила для верности, как она сказала, шерсть летучей мыши, потом наполнила горшок горячим вином из котелка, стоящего на огне, и поставила снадобье настаиваться. Усевшись на скамейку перед огнем, старуха тупо глядела на угли, размышляя вслух скорее для себя, чем для меня.
      – А что, если нить твоей жизни не включает детей? Многие другие королевы считают, что их обязанностей перед народом вполне хватает, чтобы занять все их время.
      Я вздрогнула, не понимая, как она узнала, кто я, потому что ни я, ни мои спутницу не называли меня по имени и не упоминали моего звания, а на черном плаще не было никаких знаков моего положения.
      – Ну, хорошо, – вздохнула ведьма. – Сын Артура будет занимать очень много твоего времени, поэтому беспокоиться тебе не нужно.
      Я уже стала жалеть, что пришла искать помощи у этой колдуньи, которая знала чересчур много. От волнения мое тело покрылось липким потом.
      – Неплохо приготовлено, – пробормотала она, сунув палец в варево и мешая его. – А теперь пей это до дна, и посмотрим, разрешит ли это твои трудности.
      Я взяла нагревшийся горшок и, набрав побольше воздуха и закрыв глаза, стала глотать варево. Я знала, что снадобья для деторождения чаще бывают отвратительными, и глотать их надо как можно быстрее. Но прежде, чем я выпила содержимое этого горшка, у меня перехватило дыхание и стал болеть желудок. Я медленно опустила сосуд, очень желая, чтобы снадобье удержалось в желудке как можно дольше.
      Ведьма сопела и фыркала у своего очага, и когда я убедилась в том, что меня не стошнит, я открыла глаза и увидела, что она заснула.
      Я пристально рассматривала ее, гадая, действительно ли она была богиней черных сил. Все старые женщины, саксонские, кумбрийские или римские бритты, молились древней богине, и неважно, каким именем они называли ее. Я попыталась найти в ней что-нибудь божественное, но видела перед собой всего лишь беззубую колдунью с дергающимися пальцами, похрапывающую у очага.
      Наконец, завернувшись в плащ, как в кокон, я прокралась к двери и наткнулась на Фриду. Бедная девушка, похоже, была испугана не меньше, чем я, и вместе с нашей проводницей мы побежали обратно в Лондон.
      По иронии судьбы, мед, который выпил Артур, и тошнота, не оставлявшая меня после снадобья, не вдохновили нас на занятия любовью. Но я засыпала убежденная, что мне стоило делать то, что я сделала: я запомнила предсказание ведьмы о том, что у нас с Артуром будет сын.

      Артур ликовал:
      – Договоры, перемирия, право на торговлю. Это даже больше, чем я ожидал, Гвен. Смотри, некоторые, например Веха-швед, даже обещали мне, что вместе со мной пойдут сражаться с завоевателями, если это потребуется. Ты понимаешь, что это означает для будущего страны?
      Я едва кивнула, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расплакаться. От варева, которое мне пришлось выпить, у меня болел живот, а на сердце становилось горько всякий раз, когда я смотрела на свой палец, на котором не было материнского кольца. Я понимала, что у Артура были причины для радости, но в тот момент я чувствовала себя настолько несчастной, что даже не могла выдавить на лице улыбку.
      К счастью, мой муж был слишком взволнован последним событием и не спрашивал о моем самочувствии. Я радовалась этому, потому что мне не хотелось рассказывать ему о колдунье.
      Мы выехали из Лондона после полудня. Все были в прекрасном настроении, я с королевским величием восседала на лошади и старалась не стонать. Боль пронизывала все мое тело; но, когда мы подъехали к Каэрлеону, я пересилила себя и подняла голову, зная, что нас будет встречать Бригит.
      – Король Марк был восхищен серебряным подносом, а саксов потрясло наше великолепие и наши подарки, – рассказывала я Бригит, пока она помогала мне раскладывать мои многочисленные наряды. Но когда я рассказывала ей о колдунье, она смотрела на меня со все возрастающим ужасом. – Больше всего я жалею о том, что плохо познакомилась с Лондоном. Мне бы хотелось съездить туда, когда я буду чувствовать себя лучше, – закончила я.
      – Господи, послушай этого ребенка! – Моя ирландская подруга торопливо перекрестилась. – Ее почти отравили, а она толкует о том, чтобы съездить туда снова. Ты должна благодарить всемилостивейшего Господа за то, что он сберег тебя… несмотря на то, что иногда ему мешают.
      Я рассмеялась над словами Бригит и почувствовала, что очень-очень рада оказаться дома.
      Бригит провела свое лето не так, как я. Но когда она заговорила о жизни в монастыре, в ее голосе послышалась такая безмятежность, что я сразу вспомнила Игрейну. Я положила руку ей на плечо и перебила ее.
      – Ты действительно хочешь жить в монастыре?
      Она взглянула на меня, сияя внутренней убежденностью и обеспокоенная тем, как я буду реагировать на ее слова. Мы смотрели друг другу в глаза, и этот долгий взгляд выражал любовь и понимание. Бригит улыбнулась.
      – Да, Гвен… хочу.
      – Тогда ступай с богом, – прошептала я и отвернулась, чтобы не показать своей грусти от предстоящей разлуки, с ней.
      – Но я же еще не уезжаю, я хочу остаться е тобой на зиму и, если зелье колдуньи поможет, дождаться рождения твоего ребенка.
      Мы обняли друг друга, смеясь и плача одновременно, и я благодарила всех богов, которые послали мне такую преданную подругу.
      Так как никаких военных побед не было, Артур решил устроить турнир просто по случаю осеннего сбора в Каэрлеоне. Маленький тихий городок в излучине реки Аск уже давно полюбился Пендрагону. Здесь он короновался и здесь остановил вторжение ирландцев. В городе было множество каменных стен и арок, которые так любили сооружать строители Империи. Народ в городе был истинно кумбрийский, и они встретили нас музыкой, фанфарами и громкими приветственными криками. Привели даже танцующего медведя, и я гадала, помнят ли здесь наш приезд сюда два года тому назад. В течение следующих нескольких дней в город съезжались военные вожди и рыцари Круглого Стола. Поскольку союз состоял из опытных воинов, которых состязания, игры и женщины интересовали гораздо больше, чем придворное окружение, многие из них установили свои шатры на лугу.
      Король Уриен прибыл со своим войском. Каждый его воин носил значок с изображением ворона. Кадор, герцог Корнуэльский, разбил лагерь на заросшей травой полянке напротив лагеря Уриена. Эти мужчины принадлежали к старшему поколению, и они уже успели повоевать, когда Артур еще и не родился, поэтому они относились друг к другу с уважением. Я подумала, что хотя Уриен в междоусобной войне вел северных королей против Артура, а Кадор был сыном Горлойса и поэтому имел достаточное основание ненавидеть наследника Утера, но Артур сумел так расположить к себе их обоих, что они стали одними из самых надежных его союзников.
      У Пелли были какие-то другие дела, несомненно, связанные с женщиной, но Ламорак привел с собой гарнизон из Рекина, и они объединились с мужчинами, которые жили в нашем доме – Гавейном и его братом Гахерисом, Паломидом, Пеллеасом, Ланселотом и другими. Приехали еще какие-то незнакомые рыцари, которые собирались состязаться за место в конных отрядах Артура или просто понаблюдать за представлением.
      Единственным гостем, который беспокоил меня, была Моргана. Мы пригласили ее, конечно, не только потому, что она была верховной жрицей, но еще и потому, что из всех своих ближайших родственников Артур больше всего любил се. Именно Моргана приветствовала его после Великой битвы, она становилась его духовной наставницей, когда он удалялся в ее святилище. Именно Моргана убедила его принять титул верховного короля и вручила ему священный меч Эскалибур на церемонии коронации в присутствии всех кумбрийских королей. Поэтому немыслимо было не пригласить Моргану на празднество при дворе верховного короля.
      Я просто надеялась, что сейчас мы с ней можем встретиться как друзья. А если она забудет свою обиду на меня, я прощу ей то, что она не приехала помочь Бедиверу.
      Встретив Моргану, Энида ворвалась ко мне в комнату, даже не постучавшись.
      – Госпожа, приехала Владычица Озера, а с ней целая толпа жрецов и вооруженных всадников! – В ее голосе слышалось удивление. – Она хочет встретиться с тобой на галерее.
      Я глубоко вздохнула, и пошла встречать сбою золовку.
      Галерея была заполнена народом – женщины в белых одеяниях, порхающие, как бабочки, вооруженные стражники, стоящие навытяжку, и крестьяне, умоляющие, чтобы им позволили подойти к верховной жрице. Саму Моргану окружали жрецы, а се помощник отделился от них и направился ко мне.
      Он был широк в груди и плечах, но его ноги скрючила какая-то болезнь, и они казались короткими для его тела. Помощник Морганы был одет в зеленое, а штаны и высокие ботинки были сшиты для его коротких ног. Вид у него был устрашающий. Подойдя ко мне, карлик уставился на меня, а я стала рассматривать его лицо с широкими скулами и плоским носом. Лицо этого человека так же, как и его хозяйки, было непроницаемо. Трудно было догадаться, какие мысли таятся в этой голове.
      – Ее королевское величество, королева фей Моргана, отправительница Нортумбрии и верховная жрица старых богов, – объявил карлик, и его голос разнесся по комнате.
      Сестра Артура выступила вперед. Она была невысокой, но держалась очень гордо. Ее прическу украшала изящная золотая диадема с символом богини, а холод сине-зеленых глаз, заставлял замолкать каждого, на кого падал взгляд Морганы. Она рассекала пространство, разделяющее нас, и от ее плаща падала черная тень. На плаще были вышиты знаки и символы богини. Я не сомневалась, что, делая вышивки, Моргана произнесла немало заклинаний, недаром она была знаменита не только как искусная вышивальщица, но и как шаманка. Я смотрела на нее и восхищалась ее умением держать себя.
      Но когда я сделала шаг вперед, чтобы с распростертыми объятиями встретить свою родственницу, Моргана отступила назад. Я осталась стоять, с глупым видом пытаясь обнять пустое место.
      – Я знаю, что ты ходила к саксонской колдунье, – прошипела Моргана, не отвечая на мое приветствие. – Это был неосторожный, глупый поступок, Гвиневера, даже для девушки такого низкого происхождения. Старые боги ревнивы и не прощают подобных глупостей. Я не одобряю твоего визита туда, каковы бы ни были его результаты. А теперь скажи мне, где твоя служанка, которая проводит меня в мои комнаты…
      Я смотрела на нее, не в силах сдержать свое потрясение. Я и не предполагала, что Моргана может знать о моем походе в Вестминстер или усмотреть в этом какое-то оскорбление богам.
      Наступило долгое молчание. Я хотела прочесть на се лице интерес ко мне. Но ее лицо оставалось бесстрастным, я повернулась к ней спиной и приказала Эниде проводить верховную жрицу в ее комнаты. Ее люди молча последовали за ней, а я могла только гадать, как прожить следующие пять дней… Если бы только здесь была Игрейна!
      Турнир начался следующим утром. Кэй сделал навес над трибуной в амфитеатре, и его яркие краски добавились к многоцветью развевающихся флагов. Но навес оказался полезным не только тем, что придал праздничность. День выдался необычайно теплым, и к полудню все изнемогали от жары.
      Я приказала подать вина и сама наполнила им кубки. Среди них попадались и стеклянные, и глиняные, несколько прочных оловянных сосудов и единственная серебряная чаша, оставшаяся от красивого набора, давно потерянного или украденного. Эттарда разносила подносы с вином среди знатных людей. Она закончила их разносить, но осталось три полных кубка – два серебряных и один оловянный.
      Рыцарский поединок, за которым мы наблюдали, шел долго, и победа доставалась с трудом, потому что всадники были равными по силе. Какой-то юноша из Нортумбрии приехал ко двору впервые, и теперь блистательно показывал свое умение. Когда он ухитрился сбросить с седла Паломида, зрители встали и приветствовали новичка бурными овациями. Победитель слез с лошади, помог Паломиду встать, а потом прошел через арену к тому месту, где сидели мы. Волосы юноши были взлохмачены, и весь он был в поту, но лицо его сияло гордостью, когда он поклонился своим правителям.
      Я протянула ему один из серебряных кубков и, передав Артуру другой, подняла оловянный кубок, чтобы вылить за юношу. Всем это понравилось, и, поблагодарив бога, юноша одним длинным глотком осушил кубок. Если бы я знала, что он хочет пить, я бы вместо вина дала ему воды.
      Юноша еще минуту подержал кубок в руках, рассматривая рисунок на нем. Я позволила ему оставить кубок себе: он заслуживал особого поощрения, и этот сосуд был достойным подарком.
      Незнакомец опустился на одно колено, сказав обычное «благодарю тебя», и, вытирая рот тыльной стороной руки, пошел через арену к своей лошади. Я улыбалась, наблюдая, как он уходит, и, радуясь тому, что слава товарищества Круглого Стола привлекала таких сильных молодых людей. Если так будет и дальше, у нас по всему британскому королевству будут великолепные рыцари Круглого Стола.
      Юноша остановился посредине арены. Вскинув обе руки, он вдруг резко повернулся и побежал обратно к нам. В его движениях было что-то грубое, неистовое, а изо рта у него вылетали какие-то слова – то это были фразы, явно адресованные Артуру, то какие-то восклицания. Боковым зрением я увидела, как Ланселот подъехал к юноше, впавшему в истерику, и стал успокаивать его. Юноша прошел, пошатываясь, несколько ярдов и споткнулся, вскинув руки. Лошадь бретонца испуганно завращала глазами и захрапела, когда юноша внезапно упал ей под копыта, как сломанная кукла. Серебряная чаша выпала из его рук.
      Ланселот соскочил с седла и стал осматривать юношу, открыл ему рот и пытался прощупать пульс. Но незнакомец бился так яростно, что даже рослый бретонец не мог удержать его. Отпрыгнув в сторону, Ланселот поднял кубок и тщательно осмотрел его, а потом поднес к носу.
      Наступила тишина, и через минуту, которая показалась ужасно длинной, Ланселот обратился ко мне.
      – Пахнет болиголовом, – объявил он, не отводя взгляда. – Похоже, что мальчишку отравили.
      Его слова сделали осенний день серым, а я села, в ужасе тряся головой.
      Артур перегнулся через перила, а Ланс поднялся к нам и передал нам кубок. Верховный король понюхал его, потом, скривившись, передал мне. Совершенно точно: из кубка пахло мышами, и я с отвращением отвернулась.
      Юноша уже бился в конвульсиях и кричал. Карлик Морганы оказался рядом с ним, отгоняя народ, а верховная жрица присела на колени рядом с ним и что-то прижимала к его носу. Я не видела свою золовку среди зрителей турнира, но благодарила богов, что она здесь, и молилась, чтобы боги помогли вылечить юношу. Печальное настроение уже охватило толпу. Если юноша умрет, страх перед убийством погубит братство. Круглого Стола.
      Но, несмотря на несчастье, праздник в этот вечер продолжался. Рыцари были потрясены событиями этого дня. Стоя небольшими группками, они молча опустили глаза, когда мы заняли свои места за круглым столом. По моему предложению перед трапезой Дагонет прочитал охваченным ужасом гостям особую молитву.
      Моргана появилась, когда подавали второе блюдо, и вошла внутрь круга.
      – Юноша умер. – После ее слов наступила гробовая тишина. – Он убит предательски. Вероятно, думали, что из красивой чаши будет пить сам король. Спасти юношу невозможно, как нельзя было бы спасти Артура, если бы питье выпил он. – Все молчали. – Но, – продолжала верховная жрица, прищурив свои зеленые глаза, – изменник ошибся, и мы счастливы, что верховный король жив. За это мы должны благодарить богов и молиться, чтобы преступника быстро нашли и наказали.
      Собравшиеся ужаснулись, когда поняли, что угрожало королю.
      – Можно определить, кто это сделал? – спросил Артур. Его обычно веселый голос звучал печально.
      – Я видела не больше, чем другие, находившиеся в амфитеатре. – Моргана помолчала, дожидаясь, пока воины притихнут. – Королева приказала подать кубки, сама разливала вино, а потом вручила кубок юноше. Это все, что мне известно.
      У меня перехватило дыхание. Все, что она сказала, было правдой: я действительно наливала вино и, значит, передала юноше его смерть. Все это видели. А Моргана пыталась сделать заключение, что я имела какое-то отношение к отравлению, и напряжение в зале усилилось. Цезарь, лежавший у моих ног, поднял голову, встревоженный настроением людей. Я внимательно посмотрела на свою золовку. К ней было приковано всеобщее внимание. Ее черные волосы были распущены и спадали до бедер, тяжелые металлические браслеты блестели, когда она поднимала руки, и рукава ее белого ритуального одеяния загибались. Лицо Морганы ничего не выражало, а ее голос оставался совершенно безучастным. Никто бы не догадался, что ко мне она испытывает личную неприязнь. По коже у меня пробежали мурашки.
      – Ты что, обвиняешь меня? – задала я вопрос, вырвавшийся у меня против воли.
      Моргана смотрела в какую-то точку между собой и Артуром.
      – Конечно, нет! – осторожно ответила она. – Я и не допускаю подобной мысли. Заговор с целью убить собственного мужа, который является верховным королем, был бы преступлением, которое взывало бы к небесам об отмщении.
      Она снова замолчала, чтобы сказанное ею дошло до сознания каждого, а потом, подумав, повернулась ко мне. Я ругала себя за несдержанность, мне стало дурно, и по коже пошли ледяные мурашки.
      – Нет, я не хочу верить, что ты способна на такое коварство. – Моргана вздохнула и грустно улыбнулась, как будто печально размышляя о чем-то сокровенном. – Кроме того, не знаю, ценишь ли ты это, но я люблю тебя как сестру и не могу представить, что ты можешь посягнуть на жизнь моего брата Артура.
      Ее слова были нежны как шелк, но своим медовым голосом она затягивала петлю у меня на шее.
      Рыцари обсуждали развитие событий. Но, когда поднялся какой-то юноша и попросил разрешения говорить, наступила тишина.
      – Меня зовут Кадваладр, я кузен того человека, который умер, – В его голосе слышалось горе. – Я требую, чтобы король обвинил того, кто убил моего брата.
      Слова эхом отозвались в зале, и Цезарь со вздохом опустил морду на лапы.
      Артур был потрясен, но сохранял королевское самообладание.
      – Ты обвиняешь королеву?
      Юноша перевел дыхание, бросил взгляд на Моргану и потом кивнул.
      – Мы все видели, кто дал ему кубок. Неважно, кому он предназначался. Он принес смерть.
      Я могла поклясться, что этот парень был подкуплен Морганой.
      Артур смотрел на него неверящим взглядом, на его лице были растерянность и гнев.
      Моргана подняла руки – это означало, что она будет говорить от имени богов.
      – После такого обвинения честь королевы можно защитить только поединком.
      Мы с Артуром ахнули, ужасаясь тому, что древним ритуалом хотят заменить правосудие.
      – Старые боги очень строги, когда нужно смыть пятно с доброго имени королевы, потому что она выражает волю народа и должна во всем заслуживать доверия.
      Голос верховной жрицы был ханжески благочестив.
      Артур посмотрел на рыцарей Круглого Стола. Они сидели как каменные, одни опускали глаза под его взглядом, другие нет, но никто не двигался с места. Наконец верховный король обратил свое внимание на юношу, стоящего перед нами.
      – Ты, Кадваладр, согласен завтра на рассвете сойтись в единоборстве с рыцарем королевы?
      Юноша, совсем недавно перенесший тяжелую утрату, теперь понял, что ему бросает вызов король, которому он так надеялся послужить, и заметно струсил.
      – Или выноси свои обвинения, или возьми их назад, – гремел Артур.
      Юноша, заикаясь, согласился на поединок, и Артур обратился к нашим воинам.
      – Кто хочет защищать королеву?
      Наступила ужасающая тишина, и мой живот скрутило в узел. Пальцы Артура сжались в кулак, и он ударил по ладони другой руки, щелкнув костяшками пальцев.
      – Я не представляю, чтобы кто-то мог подумать, что Гвиневера виновата в этом, – закричал он в негодовании. – Она преданная жена, настоящий друг, хороший советчик и прекрасная королева. Каждый из вас чувствовал ее заботу и любовь, и мне стыдно, что вы ставите под сомнение ее честь.
      Он помолчал, обводя взглядом каждого рыцаря. Я не могла поднять своих глаз на них и смотрела только на своего мужа. Оглядев зал, он повернулся прямо ко мне и потянулся за своим кубком. Выплеснув на пол его содержимое, Артур протянул мне кубок, чтобы я наполнила его.
      Я наклонилась и сделала, что он просил, вспомнив вдруг, как я наполняла его кубок, когда мы встретились в первый раз. И теперь, как и тогда, я благодарно улыбнулась ему.
      Он поднял кубок и, провозгласив тост за меня, выпил его до дна и перевернул его кверху дном как доказательство своей веры.
      Но все его товарищи молчали.
      – Прекрасно. – Его голос был суровым и размеренным. – Я назначаю Ланселота Озерного завтра в поединке защищать королеву. Если он будет побежден или убит, это станет доказательством вины королевы. Если он победит, Гвиневера будет вне подозрений.
      Артур медленно оглядел рыцарей, стараясь понять, как они относятся к его приказу. Под столом я погладила своего мужа по ноге, извинилась и вышла из комнаты, остановившись во дворе, чтобы меня вырвало.
      Бригит поддержала меня и принесла воды из фонтана. В королевских комнатах она накрыла меня пуховым одеялом, а по всему моему телу прошел озноб.
      Ночь обещала быть долгой и мучительной.

      Моргана стояла передо мной и, улыбаясь, приняла младенца из моих рук.
      – Не признаю, не признаю, не признаю, – ворковала она, качая моего ребенка над пропастью.
      Я всхлипнула, и Владычица повернулась ко мне и зашептала:
      – Тсс… ты разбудишь его, смотри, как он взывает к небесам о мести.
      Она приплясывала на краю пропасти, как будто хотела бросить туда моего младенца. Я с рыданиями потянулась за ним, кружась в пространстве, увидела внизу извивающегося человека, который потащил меня вниз… вниз, в темноту…
      Руки Бригит обнимали, удерживали, качали меня, как это обычно делала мать, когда в детстве у меня бывали кошмары. Она напевала отрывки колыбельных, которые обычно пела мать, которые пел Кевин в тот вечер, когда мы убежали с Черного озера. Я задыхалась, страстно желая проснуться… и вспомнила о том, что, может быть, утром умру. И во сне, и наяву меня ожидал ужас.
      – Тебя хочет видеть сэр Ланселот.
      Я слышала слова Эттарды, но их смысл до меня не дошел.
      Просыпаясь, я думала о надменном бретонце, которого Артур выбрал, чтобы защитить меня. Конечно, из всех воинов он был человеком, на которого можно было положиться с уверенностью, даже если он молчаливо презирал меня. И сейчас по какому-то странному повороту судьбы линии наших жизней переплелись, сделав каждого из нас важным для жизни другого. Смерть Ланселота в бою принесет смерть и мне, но если он победит, то я буду жить. Это довольно странная зависимость для людей, которые недолюбливают друг друга.
      – Он просит разрешения увидеть тебя, – повторила Бригит, – и хочет говорить с тобой наедине.
      Я открыла глаза и увидела стоящую перед собой Бригит. На ее лице было удивление.
      – Можно не тревожиться о приличиях, если речь идет обо мне и Ланселоте, – заверила ее я. – Ты же знаешь, что мы не переносим друг друга.
      Ощущение тошноты вернулось ко мне, когда я села и дотронулась до руки Бригит. Она предположила, что мои боли в желудке могут объясняться беременностью, если подействовало заклинание колдуньи.
      Это был единственный лучик надежды после этой ужасной ночи, и я думала об этом, пока Бригит расчесывала мне волосы, а Эттарда помогала надеть халат. Ирония судьбы заключалась в том, что теперь, когда, наконец, во мне зародилась новая жизнь, моя собственная жизнь оказалась под угрозой.
      Сквозь облака виднелась убывающая луна, и я остановилась посмотреть на нее, гадая, о чем же хочет говорить со мной рыцарь Артура. Может быть, Ланселот пришел, чтобы подбодрить меня, поскольку наше будущее зависело от его отваги на завтрашнем поединке. Это было бы проявлением доброты, которую я непременно оценила бы. А может быть, он решил извиниться за прошлую грубость и хочет прекратить войну между нами. «Если это так, – подумала я, – я пойду ему навстречу».
      Когда дверь открылась, я улыбалась.
      Ланселот вошел молча и остановился на середине комнаты. В полутемной комнате я не могла рассмотреть его лица. Но он был спокоен и стоял, сложив руки и ожидая, когда уйдут мои слуги.
      – Через несколько часов я буду драться за тебя, – начал Ланселот, когда мы остались одни, – и я хочу кое-что тебе рассказать.
      Я наклонилась вперед, пытаясь рассмотреть его лицо и понять его настроение, пока луна выскользнула из-за облаков и бросала холодный свет на него. Первый раз я увидела в глазах Ланселота ярость и гнев. Это было так неожиданно, что я отшатнулась от него.
      – Я могу умереть в этом бою, госпожа, и, если такое случится, я хочу, чтобы ты знала: я защищал тебя не по доброй воле. Конечно, я буду драться так хорошо, как, ты знаешь, я умею драться, но только потому, что это приказал Артур… Ты не одурачила меня так, как ты это сделала с другими.
      Я была ошеломлена и молча смотрела на него, ожидая объяснений. Но, сказав это, Ланселот стоял молча и непреклонно. Я привыкла к тому, что Артур, когда ему бывало трудно, начинал ходить по комнате, а неподвижность Ланселота действовала мне на нервы, и я вскочила на ноги.
      – Что значит «одурачила»? – рявкнула я.
      Он усмехнулся.
      – Ты забыла, что я воспитывался в святилище богини. Ты же знаешь, как кельты умеют таить зависть, а многие видели в Артуре человека, занявшего чужое место. Владычица могла уговорить их признать его верховным королем, и я не сомневаюсь, что кто-то желал смерти Артура. – Он помолчал, его тон был таким спокойным и уверенным, что с трудом верилось, что он говорит об измене. – Не знаю, с самого ли начала тебя готовили к этому поступку или ты, сама того не желая, оказалась пешкой в чужих руках, но ты сварила этот яд и могла дать его своему мужу.
      – Что? – Я прошла через комнату, ошеломленная его обвинением, и крикнула: – О чем ты говоришь?
      – О твоем общении со старыми ведьмами в лесу. И о твоем визите к саксонской колдунье, которая, вероятно, хотела, чтобы Артур умер, – рявкнул в ответ он.
      Упоминание о колдунье ужаснуло меня. Я была потрясена, что мое личное дело стало предметом насмешек, и меня разозлило, что Ланселот с легкостью поверил в мое предательство. Кроме того, он был очень самодоволен и уверен в собственной правоте.
      Во мне закипало бешенство.
      – Ты прав, я встречалась с колдуньей, – отрезала я. – Я совершила все обряды вместе с мужем и в одиночку.
      Сила моего негодования помогла мне овладеть собой, и я стала, как зверь, ходить вокруг моего обвинителя, а он вынужден был постоянно поворачиваться, чтобы видеть мое лицо. Мой голос был тих и размерен, когда я обращалась к нему.
      – И не только это. Я видела, как варятся отвратительные снадобья, и пила эти зловонные зелья, когда каждый, кто был здоров телом и разумен душой, отказывался от этого. Я делала это и еще многое другое. И я готова на все, – добавила я, четко выговаривая каждое слово, – если это даст Артуру ребенка. – Замолчав, я вытянулась во весь рост и поймала взгляд бретонца. – Можешь ли ты сказать, что сделал для своего короля столько же?
      Он смотрел на меня широко открытыми от удивления глазами. А меня стало переполнять чувство собственного достоинства. Ни один чужеземец из Бретани не имеет права сомневаться в моих поступках, и еще меньше у него прав сомневаться в моей преданности Артуру. У меня были все основания заковать этого человека в цепи, но он должен был завтра сражаться за меня. Я осознала всю нелепость своего положения, и я засмеялась. Но вдруг комната поплыла у меня перед глазами, пол стремительно понесся мне навстречу, и я помню, как Ланселот бросился ко мне.
      Я пришла в себя уже ночью и увидела Артура на краю своей кровати. Еще не совсем очнувшись, я не могла понять, почему у него такой встревоженный вид.
      Мне хотелось протянуть руки, и обнять его, но когда Он увидел, что я пришла в себя, он положил свою широкую ладонь на мой лоб.
      – Бригит говорит, что ты потеряла много крови и должна лежать спокойно.
      Эти слова показались мне бессмысленными, и я нахмурилась.
      – Крови?
      Ирландка появилась рядом со мной, Артур встал, и она села на его место.
      – Твои месячные были гораздо обильнее, чем обычно, – ласково сказала она. – Но чем бы ни было вызвано первое кровотечение, оно уже прошло, и, если ты будешь пить мясной бульон и проведешь несколько дней в постели, ты поправишься.
      И вдруг я вспомнила обвинения и суд Ланселота и свои предположения о беременности.
      – Ты думаешь… – слова застревали у меня в горле, и я быстро перевела взгляд с Бригит на Артура.
      Я еще ничего ему не говорила, и он не мог знать, какую печальную новость ему предстоит услышать.
      Бригит кивком головы подтвердила то, чего я боялась.
      – А поединок? – прошептала я.
      – Он состоится примерно через три часа, – Артур глубоко вздохнул. – Ланселот просил заверить тебя, что он сделает все, что сможет.
      Мои глаза наполнились непрошеными слезами, в них было все: печаль, боль, надежда и страх. Я не хотела плакать при Артуре.
      Бригит спокойно встала, чтобы поправить подушки и расправить одеяла.
      – Поспи, госпожа. И ты, господин, тоже иди спать. Утром вам обоим понадобятся силы.
      Артур сказал, что он будет в соседней комнате, потом подошел к кровати и пожелал мне спокойного сна. Мне хотелось кричать, умоляя, чтобы он не оставлял меня до рассвета и позволил излить ему все свои несчастья. Но Артур не обнял меня, взял мои руки и молча – смотрел мне в глаза. Потом отпустил мои пальцы и пошел к двери.
      Я смотрела ему вслед, убеждая себя, что это не первый раз в моей жизни, когда у меня не было никого, к кому можно было бы обратиться, но это не помогло. Рассматривая то место на пальце, где когда-то было материнское кольцо, я думала, как бы поступила моя мать в таком трудном положении. Может быть, она отдохнула бы ночью, подумала я, и вдруг слезы брызнули у меня из глаз, и я расплакалась.
      На рассвете, Ланселот выехал на поединок с юношей, который произнес обвинения, придуманные Морганой против меня. Он был прекрасным наездником, но искусство Ланселота владеть мечом заставило его потерять самообладание. На траве еще не высохла роса, когда первый рыцарь Артура пригвоздил незнакомца к земле и предложил ему отказаться от обвинений в убийстве в обмен на его жизнь. К счастью, у юноши хватило здравого смысла принять это предложение.
      Я была благодарна Лансу за то, что он дал ему возможность выбора. По крайней мере, после этого меня не будут обвинять в двух смертях.
      По совету Бригит я провела следующие два дня в постели, обдумывая случившееся.
      Ланс боялся за жизнь верховного короля, и это объясняло его поведение. Теперь можно было надеяться, что он будет относиться ко мне с меньшей подозрительностью, а если поймет, что мы оба преданы Артуру, мы сможем когда-нибудь стать друзьями.
      Труднее было понять, почему никто из наших рыцарей не пришел мне на помощь. Понятно, что их запугали и сбили с толку еще в начале праздника, до отравления юноши. Может быть, они уже тогда знали о колдунье и поняли мои намерения превратно, как понял их Ланс. Но все это казалось невероятным, потому что об этом знали только Бригит, Фрида и… Моргана.
      Я со вздохом откинулась на подушки. Сколько я могу прощать Моргану? Она была по-своему красивой и упивалась своим положением, верховной жрицы, совершенно убежденная, что является любимицей богов. Каждый в Британии благоговел перед Морганой, и, когда в первый раз увидела ее, я тоже испытывала чувство благоговейного ужаса.
      Но, кроме того, Моргана была, склонна к приступам раздражения и иступленного бешенства. Я закрывала на это глаза, надеясь, что ее ненависть ко мне затихнет, как и ее роман с Акколоном. Но теперь оказалось, что Моргана зла на меня не только из-за того, что я знала о ее связи. Возможно, ее обижало то, что я была в таких близких отношениях с Игрейной, а она нет. Или, может быть, она не могла простить Артуру, что он стал верховным королем. Я пыталась разрешить семейные ссоры, но Моргана все больше ненавидела меня.
      Я не думаю, что она могла подложить яд. Моргана помогала Артуру вступить на трон, поэтому она, несомненно, не хотела, убивать его. Но ее умение использовать, подходящий момент и стремление обвинить меня в убийстве нельзя отрицать. Мне было страшно представить, но, если бы Ланселот проиграл поединок, к этому часу мы оба были бы мертвы. Из-за Морганы.
      К вечеру второго дня болезни я решила пренебречь советами Бригит и выйти. Я хотела обсудить с Владычицей Озера кое-какие дела.
      – Она вчера уехала, – нахмурившись, сказала кухарка, чистившая рыбу, – и даже не попрощалась со мной. Они уехали все вместе.
      Кухарка перевернула рыбину и стала чистить ее, от раздражения делая резкие движения, от которых серебряные чешуйки разлетались в стороны. Разозлившись на свою золовку, я резко отвернулась.
      Приехать ко мне и смертельно оскорбить меня при встрече! Делать намеки, осмелиться обвинить меня в убийстве и расставить сети так искусно, что даже верховный король не смог остановить се! Поставить под угрозу мою честь и мою жизнь и после этого исчезнуть!
      Я ругала се самыми последними словами, направляясь в комнату, где стоял длинный стол и где мы с Артуром занимались делами королевства. Но моего мужа Моргане не удалось провести. Артур сдержан в своих проявлениях любви, но я чувствовала, что он верит мне.
      Ланс с Артуром изучали один из свитков Мерлина, и, когда я вошла, они оба приветливо заулыбались. Ланселот впервые, проявил ко мне какие-то добрые чувства и поприветствовал меня.
      – Мне кажется, я должен извиниться перед тобой, госпожа, – сказал бретонец, идя мне навстречу.
      – Я должна тебе гораздо больше, – ответила я, протягивая руку.
      – Мы оба в долгу перед ним, – вмешался Артур, беря нас за руки и сжимая наши пальцы. – Мы многим ему обязаны, и с этого дня Ланс будет зваться Рыцарем королевы. Эту честь он заслужил в поединке.
      В голосе Артура слышалось облегчение, как будто он тоже чувствовал неприязнь между своим, первым рыцарем и женой и теперь был доволен, что все благополучно разрешилось.
      Минуту мы стояли, смеясь и сияя от радости, потом Артур отпустил наши руки, и мы втроем пошли к столу.
      – Итак, – начал Ланс, – поединок удовлетворил старых богов и изменил отношение придворных к смерти того несчастного юноши. К счастью, и мой противник, и я получили только несколько ссадин, и мне было жаль, что парень уехал домой: он мог бы стать полезным нам в нашем Братстве.
      – Но это не дает ответа на вопрос, кто положил яд в кубок и зачем, – сказала я, поднося стул и усаживаясь напротив мужчин.
      – Об этом мы и говорили, – Артур свернул свиток и затянул его свинцовым зажимом, чтобы свиток не разворачивался.
      – Кажется, паж Уриена видел, что кто-то брал кубки, когда Эттарда разговаривала с Гавейном. У того человека не было значка участника, но на турнире было так много незнакомых людей, что паж ничего не заподозрил. Он, правда, запомнил шрам на щеке незнакомца, доходящий до подбородка, но это все. – Артур посмотрел на меня и кивнул. – Я приказал рыцарям выследить его, но сомневаюсь, что они его смогут задержать – у многих воинов такие шрамы. Кроме того, у каждого короля есть враги, и я не собираюсь тревожиться из-за этого человека. Меня больше беспокоит то, что понятие справедливости уступило место старым представлениям. – Он отвернулся от стола и принялся ходить по комнате. – Подумайте, поединок вершит правосудие! Поединок не помог найти преступника. Кажется издевательством, когда судьба королевы зависит от выбора участников поединка. Мы должны утвердить понятие справедливости, основанное на законе и ответственности. Это единственный путь сохранить цивилизацию.
      – Ты должен сказать об этом Моргане, – заметила я.
      – Она-то согласилась с этим, – весело сказал Артур. – Мы долго разговаривали после того, как ты ушла с праздника. Моргана была расстроена из-за того, что не поняла моего приказа приехать в Силчестер после похода в Ирландию, она ожидала повторного приглашения, но его не последовало. И Моргана переживала, что приказала устроить поединок, ставший судом. Моргана сама не одобряет таких судов. Но рыцари, узнавшие, что яд предназначался мне, способны на многое. Это было лучшее, что она могла сделать, чтобы сдержать волнение толпы. Я выразил ей нашу общую благодарность.
      Эти слова стали последней каплей, переполнившей чашу моего терпения.
      – Благодарны! Черт возьми! Эта женщина обвинила меня в убийстве, Артур! Уже два года она на что-то в обиде, и это превратилось в какой-то клубок заговоров, интриг и лживых обвинений…
      Моя речь оборвалась на полуслове. Я стояла напротив мужа, глядя ему в лицо. Я надеялась прочесть в его взгляде понимание и тревогу за меня, но Артур словно спрятал свое лицо за маской безразличия.
      Артур отошел от меня и направился к длинному столу, за которым Ланс спокойно изучал карту.
      – Моргана рассказала мне, Гвен, почему ты невзлюбила ее, подрывала у женщин уважение к ее положению. Я считаю, что при таком твоем отношении к ней она вела себя всепрощающе и– с пользой для нас. Я не желаю больше об этом слышать, но хочу, чтобы ты попыталась искупить свою вину перед ней.
      Я смотрела ему в спину и старалась не расплакаться при Ланселоте, испытывая неловкость, оттого что наша первая ссора с Артуром произошла при постороннем.
      Взбешенная, я повернулась на каблуках и вышла из комнаты, не оглядываясь.
      В зале были Пеллеас и Гавейн, и я уговорила их отправиться со мной на прогулку верхом. Вскоре мы уже мчались по холмам и вдыхали чистый сельский воздух.
      Но я обещала себе, что в следующий раз я уже буду готова к выходкам Морганы. Владычице Озера не удастся снова сделать, меня легкой мишенью толпы.
      – Гвен, если варвары-саксонцы провозгласят свои законы, то бритты, несомненно, могут сделать то же самое! – В голосе Артура слышалось разочарование. После поединка он вынашивал мысль о своде общих для всех законов. – Я совсем не хочу возвращаться к старой римской системе, – ворчал он, – нужно просто восстановить основные принципы правосудия, на которые смогут полагаться все граждане королевства. В этих принципах была сила Империи, и они помогут сплотить Британию.
      – Вот в этом-то и трудность, – вмешался Ланс, – короли-вассалы боятся всего, что не усиливает их власть… едва ли половина из них может рассчитывать на преданность своих подданных. – Он изобразил голос короля Марка: – «Если мы утвердим этот глупый закон, придуманный верховным королем, то люди начнут называть его императором, и кем тогда будем мы?»
      Ланс так мастерски передразнил толстого корнуэльского короля, что мы с Артуром рассмеялись.
      Мы возвращались с побережья Ньюпорта и ехали друг за другом по дороге в Каэрлеон, где должны были провести зиму. Кэй заготавливал припасы и собирал наших подданных в отряды, чтобы они помогали чинить дороги и запруды, а Гавейн поддерживал боевую готовность воинов. Мы с Артуром занимались государственными делами, и обычно с нами был Ланселот. Я украдкой посматривала на бретонца. К концу осени он уже держал себя свободно со мной, и мы стали часто собираться втроем, как когда-то это делали с Бедивером. Часами мы обсуждали множество идей, связанных с Делом, болтая, смеясь и споря, но ни один из нас не осознавал, что скоро произойдет что-то гораздо более великое, чем наши теперешние мечты.
      Было тепло, и мы заезжали во владения королей-вассалов по южному побережью Уэльса. Это были места, где родилась Игрейна, земля пологих зеленых холмов и обдуваемых ветром долин, окаймленная песчаными берегами. Здесь, было много городов, которые еще не начали разрушаться и пустеть.
      Люди этих мест были удивительны. И в старинных замках, сложенных из грубо отесанного камня, сохранялась былая роскошь. Пока еще саксонская чума не добралась до этой земли, и в гавани все еще заходили корабли из Средиземного моря. Знать отправляла своих детей учиться на континент, а некоторые даже ездили в хитроумных повозках, называемых каретами.
      У Агриколы было такое средство передвижения, и он вез меня в карете, когда я ехала на юг, выходить замуж на Артура. И теперь, когда мы жили недалеко от Демеции, он отдал ее в мое распоряжение. Карета была гораздо легче крестьянской тележки, и, когда лошади, мчались галопом, мы неслись в ней по мощеной дороге, как облако в утреннем небе. Я снова вспомнила заветную мечту детства – стать воином, и чувствовала себя Будиккой в ее плетеной боевой колеснице, ведущей бриттов на битву. Если бы Артур так безжалостно не высмеивал меня, я попросила бы оставить карсту нам навсегда.
      – Ты неплохо управляешь парой, госпожа, – сказал военачальник Пулентис в тот день, когда Артур позволил мне править лошадьми по дороге к крепости на холме Динас-Повис.
      Наш хозяин стоял в середине немощеного двора. Его перевязь для меча была расшита в византийской манере, на шее у него висели бусы из, египетского стекла, но его домотканые клетчатые штаны были рваными и заплатанными.
      – Не могу сказать, что мне нравятся такие безделицы, – добавил Пулентис, показывая на карету. – Или эти красивые дома со штукатуркой и фресками. Стены сухой кладки устраивали моих предков, подойдут они и для меня. – Пулентис привел нас в свой маленький каменный дом и жестом показал на очаг в дальнем конце овальной комнаты, где на вертеле шипели и похрустывали свиные окорока…
      – Мне нужнее хлев для поросят, чем карета.
      Я радостно засмеялась, когда оказалась в знакомой обстановке – вокруг открытого очага сидели гости. Воробьи и мыши шелестели в толстом слое соломы на крыше, и на мгновение мне показалось, что я снова дома, в Регеде.
      – Ты же знакома с Иллтудом, не правда ли? – спросил наш хозяин, когда поднялся со стула представительный седовласый господин. Он был величественен и выглядел необычно для человека в простой рясе христианского монаха. Я попыталась вспомнить, где могла видеть его раньше.
      – Это кузен Игрейны, – шепнул Пулентис, пока незнакомец по-родственному обнимал Артура. – Когда-то он управлял всеми этими землями.
      И тогда я вспомнила этого человека, который был могущественным принцем и прекрасным воином, а потом ушел от мирских дел и стал монахом.
      – Госпожа, – Иллтуд весело улыбнулся мне, когда мы сели, – я знаю, что ты и мой молодой кузен прекрасно справляетесь с хозяйством у себя в Логрисс. Земледельцы процветают, на побережье безопасно, и Британия больше не истекает кровью междоусобиц. – Он взял кусок хлеба и обратился к Артуру. – Похоже, что это путешествие к Саксонскому берегу укрепило твое положение среди союзных саксов. Что сейчас тревожит тебя больше всего?
      – Связь, – ответил Артур. Он, как и я, был явно потрясен, что Иллтуд знает о наших делах. – Я добираюсь наладить сеть королевских гонцов, но для этого нужно время.
      Монах задумчиво жевал.
      – А ты не думал о сигнальных огнях? На севере, римляне построили множество сигнальных башен, но здесь тебе поможет сама природа.
      Артур отложил рог, из которого пил вино, и посмотрел на монаха. Иллтуд освободил место на столе, подвинул бутыль с вином на его середину и потом поставил рядом эмалевую солонку и деревянную доску для хлеба.
      – С крепостного вала здесь, в Динас-Повисе, ты можешь видеть Брент-Нолл в Сомерсете. За ним идет Гластонбери-Тор, а оттуда можно одинаково легко увидеть и северное, и южное побережье. Конечно, – добавил монах, – у тебя могут возникнуть кое-какие проблемы с этим старым негодяем Гвином, я слышал, он, забирает Тор себе. Он может не согласиться на установку сигнального огня.
      Артур усмехнулся.
      – С Гвином мы уже договорились. Мы оба разводим лошадей.
      – А!.. Значит, ты уже знаком со своим чудаком-соседом? – Смех Иллтуда был очень тихим для такого большого человека. – Если ты решишь построить конюшню на Западе, мои земли в Ллантвите – твои. Ты сможешь приводить туда жеребят для обучения и других, уже обученных, лошадей после похода. Отнесись по-доброму и к моим ученикам, их нужно немного приучать к земным делам. У нас более чем достаточно отшельников, сгорающих от усердия в молитвах. А сейчас мы нуждаемся в священниках, которые могут помогать людям в каждодневных делах: в просвещении, лечении и обучении земледелию. Для некоторых из моих мальчиков это трудно, – добавил он с кривой усмешкой. – Такие мальчики, как Семсон и Пол Аврелий, всегда уносятся куда-то в мыслях, и даже. Гильдасу больше нравятся книги, чем общение с мирянами.
      Я вздрогнула, услышав имя последнего, потому что в детстве знала сына Кау и даже, кстати, отвергла его предложение о замужестве. Однако я не знала, что он ушел в монастырь Южного Уэльса.
      – Ну, а теперь скажи, что ты собираешься делать с твоим Круглым Столом? – спросил Иллтуд.
      Артур непонимающе смотрел на него.
      – А что мне надо с ним делать, кузен?
      – Организовать такую боевую мощь, как в твоих конных отрядах, собрать их всех в Братство, которое уже становится знаменитым; заставить их забыть вражду племен и следовать за тобой… Это похвально и почти невозможно для выполнения, сказал бы я, зная, как обидчивы могут быть кельты. Но ты, конечно же, не собираешься останавливаться на этом?
      Мне было интересно, что ответит Артур, но именно в этот момент Пулентис стал показывать мне только недавно приобретенную великолепную керамическую чашу, которую поднес мне слуга. Я внимательно рассматривала чашу, заинтересовавшись изображением на глиняном кругу леопардов, преследующих друг друга.
      – Пятнистые кошки из Англии? – пошутила я, вспомнив историю о сыновьях Палуга, которые пожалели пятнистого котенка, приплывшего к их берегу и выросшего потом в кровожадного зверя, рыщущего по их лесам.
      – Это существо постепенно становится все больше и свирепей, – добродушно, засмеялся Пулентис.
      – Значит, ты не веришь, что это, потомки того леопарда, который сбежал из какого-то римского цирка? Может быть, он сбежал из зверинца Маэлгона?
      – Там и вправду зверинец, – на лице военачальника было отвращение. – Король Маэлгона – хвастун, он сделает все, чтобы его двор выглядел как можно привлекательнее. Недавно он хвалился, что его новый злой пес, которым он так гордится, явился! из потустороннего мира. Он называет его Дорматом – это означает «Дорога смерти». А скоро он будет утверждать, что держит драконов и грифонов в качестве домашних животных.
      Я была согласна с такой оценкой моего кузена. Как хорошо узнать, что другие находят его таким же хвастливым и самоуверенным. Мои отношения с Маэлгоном были очень сложными. До замужества он оказывал мне знаки внимания, а когда я однажды дала ему пощечину, он рассказывал всем, что его ударила легкомысленная девица.
      Вспомнив это, я вздрогнула, то ли от отвращения, то ли от страха, потому что Маэлгон поклялся, что отомстит мне за отказ. Я никогда не рассказывала Артуру об этом случае, чтобы не вносить раздоров, потому что король Гвинедда нужен был нам как северный союзник. Но одно только упоминание об этом человеке лишало меня душевного равновесия, поэтому я сменила тему разговора и спросила о свиньях, которых разводил Пулентис. Обрадовавшись возможности поговорить на свою любимую тему, наш хозяин принялся описывать животных, только что полученных из Пемброкшира, и мой кузен был забыт.
      Мы приближались к Кармартену, и нас стали спрашивать о Мерлине: он рос в этих местах, и сейчас, когда его и Нимю не было уже более двух лет, люди проявляли любопытство и высказывали всякие предположения о том, где он находится.
      – Мне известно, – признался мельник, – что чародей вернулся в ту пещеру, которую он называет домом, но держит свое, возвращение в тайне.
      – Неужели? – я попыталась скрыть свою радость и изобразила на лице изумление. Мерлин вряд ли приехал бы в Британию, не известив об этом Артура.
      – Да, это совершенно точно. – Человек, уверенно закивал головой. – Иногда его паж спускается с холмов и проезжает мимо мельницы на пути в город, где он покупает припасы.
      – Какие же чародею нужны припасы? – спросила я, вспомнив, что Мерлин укреплял в людях мысль о том, что он и его силы сверхъестественны.
      Это был, как объяснял он Артуру, один из способов ослабить врагов верховного короля.
      – Скорее, это припасы для пажа, – заметил мельник. – Чародею не нужно ничего, кроме семени папоротника, чтобы стать невидимым, и желания, чтобы обрести человеческий облик.
      Я усмехнулась, видя, как горд своей находчивостью мельник, и позволила разговору угаснуть. Но два дня спустя, когда Артур и Агрикола поехали в карете осматривать часть Дороги, которая проходила через Демецию, мы с Грифлетом поехали верхом по тропинке к пещере чародея.
      Приближалась зима, но на улице ласково светило солнце, и от этого становилось теплее на душе. Собаки бежали по лесу рядом с тропой, а Быстроногая, казалось, радовалась вместе со мной возможности отправиться на прогулку. Это заставило меня вспомнить годы, проведенные в Регеде.
      Когда мы проехали мельницу у ручья, Грифлет нервно огляделся по сторонам.
      – Госпожа, ты думаешь, волшебник дома? – Главный псарь нахмурился и быстро перекрестился, когда дорогу нам преградила олениха. – Говорят, что пещера Мерлина сделана из стекла, меняющего цвет при свете факела, а из глубины пещеры, доносится музыка, и что он видит невидимое человеческому взору. Как ты думаешь, госпожа, он позволит нам войти?
      Я улыбнулась сыну Ульфина и предложила ему остаться с лошадьми. Откровенно говоря, мне тоже не хотелось входить в обиталище чародея, но мне очень нравилась Нимю, и прежде, чем рассказать Артуру о этих слухах, я хотела убедиться, что они вернулись.
      Поворот с тропы обнаружили собаки, которые бегали возле изгороди из боярышника и привели нас на край луга. Одинокий пони выглядывал из-под навеса, построенного на склоне холма, и заржал, когда мы подъехали. Я отозвала собак, чтобы они не напугали пони. Грифлет осматривался по сторонам.
      Холм со всех сторон окружал лес, но его верхняя часть была открыта и небу, и ветру. Серая скала выступала вперед над длинным низким входом в пещеру, рядом зеленели папоротники и бил родник. Скалы были расчищены от камней, и в углублении скалы виднелась пещера чародея.
      Какая-то тень шевельнулась в, пещере, и Грифлет внимательно смотрел на нее, а я слезла с лошади и наклонилась, чтобы наполнить чашу. Я плеснула немного воды как подношение богам, чтобы тот, кто наблюдает за нами, мог убедиться, что мы приехали с миром.
      – Гвенхвивэр – Белая тень…
      Звук был отчетливым и ясным, и волоски на моих руках встали дыбом. До этого я только дважды слышала голос богини, и сейчас она произнесла мое древнее имя.
      – Белая тень севера, добро пожаловать в дом Мерлина.
      Я медленно повернулась и посмотрела на фигуру женщины, выходящей из темноты на дневной свет. Она была похожа на Нимю, и, хотя на ней был костюм пажа, а не белые одежды жрицы, у нее был взгляд богини.
      Грифлет спрыгнул с лошади, и мы опустились на колени перед, матерью-богиней. Она заставляла дрожать землю и небо, и я плотно зажмурила глаза, когда мать-богиня положила руки на наши головы и благословила нас.
      – Почему ты плачешь, дитя мое? – Ее голос был звучным и глубоким, как будто исходил из потустороннего мира.
      – Я бесплодна, – прошептала я. – Я не могу иметь детей.
      – Ты, несомненно, можешь их иметь, и в свое время они у тебя появятся.
      Наверное, богине это казалось пустяком, потому что говорила она беспечно, как будто утешала ребенка. Опасения, которые не оставляли меня эти последние месяцы, растаяли в чарах ее уверенности. У меня, на душе стало легче, и я подняла к ней лицо, по-прежнему не открывая глаз – я не могла смотреть в лицо богине.
      Она потрогала мои веки, а потом щеки. Когда богиня отняла руки и я, наконец, открыла глаза, передо мной стояла Нимю. Она была такой же Молодой и прекрасной, какой я се помнила, и я была счастлива, что она вернулась.
      – Приятно видеть, что ты так хорошо выглядишь, госпожа, – сказала, жрица, и голос ее звучал, как прежде.
      Грифлет поднялся с колен и занялся собаками и лошадьми. Хотя он был христианином, я заметила, что се благословение Грифлет принял спокойно и застенчиво улыбнулся, когда Нимю поздоровалась с ним.
      Пока мы шли через луг, жрица молчала, но когда мы дошли до каменистого обрыва у входа в пещеру, богиня указала на деревянный пень между валунами.
      – Не заходите внутрь. Солнце нагрело камни, и к тому же сегодня хорошая погода.
      Нимю со строгим видом села на камень, а я пристроилась на деревянном пне, чувствуя облегчение от того, что с Мерлином мы встретимся на открытом воздухе.
      – Когда вы вернулись? И почему не приехали ко двору? Мы слышали, что вы ездили к Кловису. Неужели франки действительно так грубы, как о них говорят?
      Я засыпала Нимю вопросами, но жрица долго сидела, не отрывая взгляда от долины, прежде чем ответила.
      – Мерлина нет со мной, Гвен. Я вернулась одна… чтобы подготовиться… он приедет позже.
      Она говорила неуверенно, но потом повернулась ко мне с улыбкой. – Вся Европа говорит о рыцарях Круглого Стола. Каждый воин хочет вступить в Братство и вместе с хозяином Эскалибура участвовать в великих битвах. Неужели это правда, что он обращает в бегство всех, против кого сражается?
      – Это просто слухи, он умеет заключать перемирия, – возразила я, вспомнив, что давным-давно маг предсказал, что слава Артура как правителя и миротворца переживет его славу воина. – Что же задержало Мерлина в Бретани.
      Лицо Нимю стало непроницаемым, она отвернулась и понизила голос до шепота:
      – Я поклялась не рассказывать об этом.
      Я посмотрела испытующе на девушку, которая смогла полюбить неподвластного времени Мерлина. Когда Нимю впервые приехала ко двору, она была духовной хранительницей священного источника Нимю училась вместе с Морганой, которую злил божественный дар Нимю, и которая постаралась убрать ее подальше, но она навсегда сохранила в себе какое-то простодушие, внушающее доверие.
      Сейчас она стала другой. И хотя в голосе Нимю слышалась та же доброта, в ее поведении проявлялась сдержанность и Непреклонность, которые скрывали простодушие. Изменился даже се голос, он стал холодным и напряженным, но вызывало уважение се решительное молчание об отсутствии Мерлина.
      Поэтому мы говорили о другом – о смерти Игрейны, о женитьбе короля Марка, о попытке Морганы обвинить меня в убийстве юноши и о том, как Ланселот спас мне жизнь в поединке.
      Жрица с мрачным видом выслушала эту историю и спросила, не разговаривала ли я с Морганой после этого. Когда я ответила: «Нет!» – она задумчиво закивала головой, но промолчала.
      Сама Нимю рассказала мне о местах, которые они посещали с чародеем, об университете в Бордо, где ценили услуги Мерлина как наставника по естественной истории, и о Марселе, где у причалов стоят корабли со всего мира и товары из Китая обменивают на балтийский янтарь или испанские апельсины.
      Пока мы говорили, она смягчилась. Когда я собралась уезжать, Нимю пообещала мне, что известит нас о приезде чародея, но она взяла с меня клятву, что я никому, даже Артуру, не скажу о ее пребывании в Британии.
      – Люди будут расспрашивать меня о маге, а я к этому еще не готова, – тихо проговорила Нимю.
      Я пообещала ей молчать, всё еще недоумевая, что же могло так изменить ее.
      Мы спустились к тому месту, где Грифлет ожидал с лошадьми, и я обняла ее на прощание. Хранительница источника тяжело вздохнула, как будто собираясь заплакать, но потом торопливо благословила, нас в дорогу.
      – Будь терпеливой, – сказала Нимю, когда я садилась на Быстроногую. – Это только весна вашего правления, и вам с Артуром предстоит еще сделать много прекрасных дел для королевства. Детей можно завести и позже.
      Я воспряла духом. Мерлин, великий маг Британии, с таким уважением относится к ее дару, что сделал ее богиней своей старости, поэтому я обрадовалась, когда Нимю сказала, что у нас будут дети, Когда мы с Грифлетом достигли кустов боярышника, которые служили оградой для пещеры, я обернулась и помахала ей на прощание. Хранительница источника стояла на краю скалы около пещеры, одинокая и величественная, как первая женщина со времени сотворения мира. Но она смотрела не на нас, а, подняв голову вверх, вглядывалась в высь небес.
      И только к концу зимы наши отношения стали перерастать во что-то новое.
      Однажды Артур, Ланселот и я гуляли на побережье Ньюпорта. Собаки что-то вынюхивали в водорослях, и чайки кружили у нас над головами.
      – Народ и воины согласятся с любым моим предложением, – рассуждал Артур. – Если я скажу им, что нужен свод законов, они согласятся с этим. Я не могу убедить королей-вассалов. Нужно придумать, как это сделать. Мерлин нашел бы ответ, я уверен. Если бы только я мог спросить его. – Мой муж помолчал, подобрал ракушку, взвесил ее на руке и выбросил. Я хотела сказать ему, что Мерлин уже в пути, что хранительница источника уже приехала и живет в пещере, но обещание, данное Нимю, было обещанием богине, и я не осмеливалась нарушить его. Вместо этого я обратилась к Артуру с вопросом:
      – Если бы ты мог поговорить с Мерлином, как ты думаешь, что бы он тебе предложил?
      – Не знаю. Может быть, объединение, подобное Круглому Столу… членство в котором считается честью, которой удостаивают немногих… тех, кто согласен жить по определенным законам…
      Артур замолчал, задумавшись о чем-то, а Ланселот высказал мысль, сейчас же поглотившую все наше внимание:
      – А почему бы политических вождей не включить в братство Круглого Стола?
      Вопрос повис в воздухе, и Артур повернулся к нам с радостной улыбкой, расплывающейся по его лицу.
      – Ну конечно! Круглый Стол станет таким, каким его представлял Иллтуд. Мерлин предсказывал воинам славу, когда они жаждали ее. Знать тоже прославится, но не боевыми успехами – Прославятся их дворы. Сделав их членами Круглого Стола, мы сделаем так, что наша известность распространится и на них, они получат исключительные права… и подчинятся законам. – Он обернулся ко мне: – Разве мы не можем сделать это? Разве мы не можем сделать верховный двор таким, что каждый король-вассал захочет присоединиться, к нам?
      – Не вижу ничего невозможного, – засмеялась я, увлеченная его мыслью. – Благодаря тебе, Делу, которое нужно выполнять, таланту Кэя устраивать пышные торжества и турнирам конных рыцарей, которые умеет устраивать Ланс, двор Пендрагона станет предметом зависти всего мира. – Я говорила полушутя, но мой муж был очень серьезен, и я торопливо добавила: – Слава о нем дойдет до самого Константинополя.
      Сомнения Артура растаяли.
      – Мы начнем этим летом. Я устрою встречу всех королей-вассалов и ослеплю их великолепием, чтобы они поняли, каким может быть Круглый Стол, и возгорели желанием присоединиться к нам.
      Он откинул голову и рассмеялся, мы с Лансом тоже не могли удержаться, и через минуту в комнате раздавался наш дружный смех.
      Итак, повсюду, от теплых островов Силли до обдуваемых горными ветрами земель пиктов, мы разослали приглашения королям-вассалам принять участие в совете Круглого Стола в Лондоне. Предполагались пиры, турниры, игры, танцы и другие развлечения, и мы должны были приложить все силы, чтобы это было сделано как можно более изысканно.
      – Не должно быть ничего принудительного, – говорил Артур, прикладывая печать с драконом к своему посланию. – Мы должны сделать так, чтобы они захотели присоединиться к этому великолепию. Как говорил Мерлин, сначала поймай лошадь, а потом приучай ее к поводьям.
      Винни была в восторге, потому что все смогут покрасоваться в новых нарядах, сшитых ею, а Кэй готовился к праздникам. О планах Артура гости не знати.
      В суматохе наших приготовлений Бригит попросила разрешения вернуться в монастырь. Весна уже давно наступила, ребенка я не ждала, и у меня не было повода удерживать ее. К этому времени я уже смирилась с мыслью, что Бригит уедет, и проводила ее с самыми добрыми пожеланиями и молчаливой мольбой к старым богам не оставлять ее, если о ней забудет христианский бог.
      Время для се отъезда оказалось выбранным удачно, потому что я была так занята, что грустить о ее отъезде было некогда. Все волновались и были полны новых замыслов, и я никогда, не видела Артура более счастливым. Он был убежден, что его решение об изменениях в Братстве Круглого Стола – самое важное в его жизни.
      И в этом Артур оказался прав, потому что наша жизнь уже никогда не будет такой, какой она была прежде.

      Мы выехали, из Каэрлеона в теплый весенний день. И горожане, и крестьяне пришли проводить нас; принесли припасы и добрые пожелания на дорогу, как будто мы были их родственниками, а не правителями. Слышались веселье шутки там, где расставались друзья, и шепотом сказанные прощальные слова там, где расставались влюбленные, потому что зима, благоприятствовала и сердечным увлечениям, и исполнению задуманных дел.
      Дочь хозяина трактира преподнесла Гавейну рог для вина, на котором сама выполнила резьбу и оправила его в серебро. Гавейну понравился подарок, и он поднял за нее тост, но потом я видела, как девушка плакала, и подумала, что оркнейский принц дал ей какие-нибудь обещания, которые не мог выполнить. Он был человеком, в которого можно легко влюбиться, но нельзя и мечтать о браке с ним, а я не была уверена, что она достаточно взрослая, чтобы понять эту разницу.
      Девушки, которые сшили кошелек Ламораку, висевший у него на поясе, теперь подзадоривали его, чтобы он наполнял кошелек деньгами. Дети красильщика сплели гирлянды из цветов, и надели их на шеи волкодавам, а Дагонету тоже подарили букетик цветов. Даже у Кэя на мизинце левой руки теперь поблескивало новенькое кольцо. Но когда я спросила про него, сенешаль сердито – буркнул что-то и отвернулся. Я огорчилась, потому что надеялась, что оно означает какую-нибудь любовную интрижку. Сенешаль королевства слишком часто бывал в плохом настроении, и, любовь была бы ему полезной.
      Кэй был молчалив и скрытен, но лондонцы были открыты, дружелюбны и взволнованы тем, что мы собирались созвать Круглый Стол в их городе. Они выстроились вдоль дороги, которая вела к двойным воротам, и, перегнувшись через парапеты стен, осыпали нас цветами и выкрикивали добрые пожелания.
      Линнет, дочь смотрителя, вызвалась сопровождать меня к имперскому дворцу.
      – Моя семья постаралась сделать все возможное, госпожа, – усмехнулась десятилетняя девочка с испачканным лицом. – Трудно представить, сколько грязи мы вывезли отсюда. – Она рукой обвела самую просторную комнату, которую мне когда-либо доводилось видеть.
      На полу остались дыры там, где рыли ямы для очагов, стены были черными от сажи десятилетиями коптящих факелов, а от беспорядочной груды мебели в одном из углов комната казалась еще более заброшенной. Но я не сомневалась, что Кэй сумеет превратить ее в нарядный зал.
      – Пойдем в парк, – попросила Линнет, – мы расчистили заросли ежевики и даже посадили кое-что на старом огороде.
      И в самом деле, хотя дальние углы сада все еще украшали заросли плюща и вьюнка, в огороде на аккуратных грядках буйно росли капуста и репа, молодой салат и свекла. Шалфей, чабрец и розмарин переплелись вместе у сломанного фонтана, а бархатцы заполнили бассейны. Наперстянка росла вдоль дорожки во фруктовый сад.
      – Смотри, вот епископская черешня! – Во взгляде Линнет блеснул лукавый огонек, когда она указала на огромное старое дерево. – Старик очень дорожил им, посылал мальчишек гонять птиц и не позволял никому есть ягоды. Но когда мы узнали, что вы приезжаете, мой отец объявил, что этот сад принадлежит королю и что никто, кроме тебя, не имеет права рвать ягоды, значит, черешня твоя.
      Я усмехнулась про себя, подумав о старом священнослужителе, дорожившем своим деревом и отдавшем его королеве, которой, по его мнению, и вовсе не существовало.
      Линнет по-прежнему болтала, показывая мне то мушмулу и грушу, то яблони и тутовник, и вдруг она стала серьезной.
      – Мой отец говорит, что городской совет будет просить его светлость сделать Лондон частью Логриса. Как ты думаешь, он согласится?
      Я улыбнулась детской непосредственности Линнет и не ответила на се вопрос, но заверила ее, что Артур рассмотрит все предложения, поданные ему этим летом.
      Как и предсказывала Линнет, лондонцы оказались настойчивы в своих желаниях, и несколько дней спустя за завтраком Артур огорченно посмотрел на меня.
      – Похоже, что мы станем правителями Лондона, – признался он. – Взять лондонцев под нашу защиту – мысль совсем не плохая. Лагери, разбитые мной после Линкольнского похода, расположены удачно, чтобы охранять места возможных нападений. И сам Лондон станет клином между северными саксами и саксами Кента и Сассекса. Это помешает им объединить силы. Кроме того, народ хочет власти короля, да и мне ненавистна мысль, что наши подданные снова станут опасаться за свое будущее.
      – Похоже, что выбор у нас невелик, – усмехнулась я. – Какими бы бедными они ни были, они настойчивы в своем желании владеть нашими землями.
      Артур кивнул и жестом показал мне, чтобы я шла за ним.
      – Пойдем, посмотрим на шатер, который ставит Ланс на развалинах башни Цезаря. – Он широкими шагами пошел к выходу, прежде чем я успела встать на ноги, и мне пришлось, подобрав юбки, бежать по коридору, чтобы догнать его.
      Тяжелые одежды мешали движениям Артура.
      Когда мы подошли к башне, со своих мест с карканьем поднялась стая воронов. Судя по количеству гнезд, разместившихся среди разрушенных стен, птицы уже давно облюбовали это место. Они кружились и парили над нашими головами, и я с удовольствием наблюдала за ними, когда к нам подошел бретонец.
      – Святилище старого бога Брана. – Ланселот указал на холм, теперь загроможденный и развалинами, и шатрами. – Именно здесь они похоронили его голову, чтобы охранить Британию от вторжения. Интересно, знали ли это римляне, когда строили башню?
      Мы с Артуром посмеялись над этой шуткой, но я остановилась и торопливо прочла, молитву – я надеялась, что после всех трудов по подготовке этого собрания Бран заметит разницу между саксонскими варварами и королями Британии.
      Через лондонские ворота один за другим проезжали военные вожди. Их имена выкрикивал недавно назначенный глашатай, Он шел впереди них, звоня в колокольчик и объявляя имя и звание вождя, чтобы люди на улицах знали, какой знатный человек проходит перед ними. Его крики также предупреждали нас о приближении очередного гостя.
      Мы размещали знать, где только могли – в основном в шатрах или в каменных зданиях, которые еще были пригодны для жилья. Остальные устроились в трактирах и на постоялых дворах, а воины спали в парке.
      Некоторые короли не смогли приехать. Например, мой кузен Маэлгон не приехал из-за болезни жены, а король Марк, который никогда не любил путешествовать, говорил, что его молодая жена желает остаться дома. Он, правда, прислал Тристана и Динадана в качестве своих представителей, и мы были очень рады встретиться с ними.
      Мой отец не мог приехать из-за плохого самочувствия, но он прислал Бедивера, которого встретили шумными приветствиями. Первый рыцарь выздоровел, и к нему снова, вернулось хорошее настроение, и сейчас он уже наловчился пользоваться своей рукой с крючками. Когда я сказала Бедиверу, что Бригит уехала в монастырь, он ласково улыбнулся.
      – Пусть благословят ее все боги.
      Уриен пришел поздороваться с нами и сказал, что Моргана очень сожалеет, что не может приехать.
      – Вы же знаете, сейчас она очень занята – многие ирландцы принимают новую веру.
      Я рассматривала короля Нортумбрии, гадая, знает ли он, как враждебно его жена относится ко мне. Я полагала, что он был человеком, который предпочитал не разбираться в сути вещей; жизнь с развлечениями, воинскими турнирами, охотой и пирами, похоже, устраивала его, и я была уверена, что он постарается ничего не менять в своем укладе жизни. По крайней мере, отсутствие Морганы означало, что у меня будет одной проблемой меньше. И без нее хватало хлопот.
      Многие вожди привезли с собой сыновей и дочерей: мальчики должны были обучаться под руководством Ланселота или Паломида, а девушки – служить фрейлинами у меня. Это укрепляло наши связи с их родителями, но и означало, что я несу ответственность за этих юных женщин. Я передала заботу о них Винни, надеясь, что умение матроны обращаться с фрейлинами убережет их от неприятностей, а меня избавит от забот.
      Винни восстановила обычай пить чай во второй половине дня, приказав подавать настои трав и печенье, как это было прежде, когда верховной королевой была Игрейна. Это была славная традиция, и иногда, когда у меня было время, я присоединялась к женщинам.
      Оглядывая комнату, я поражалась, Как много в ней женщин и что я знаю только немногих. Здесь были девушки с севера Уэльса, получившие в наследство такую же невзрачную внешность и такие же рыжие волосы, как у меня; крупные девушки, выросшие в долинах Пеннин; изящные девушки-цветки из корнуэльских усадеб. Не было только Эниды и Фриды – они были слишком заняты, помогая мне, и не могли служить фрейлинами.
      – О боже! – прошептала Винни, когда еще одна новенькая девушка присела передо мной в поклоне. – Я сказала, чтобы Элейна заколола этой брошью свой лиф, а не украшала ею волосы.
      Я с любопытством рассматривала эту девушку из Астолата. Ее отец, Бернард, описывал ее как набожную робкую девушку, которой нужна материнская ласка – ее мать умерла несколько лет назад. Я ожидала встречи с застенчивой девушкой-подростком, но увидела взрослую женщину со взбитыми локонами, падающими на ее открытый лиф, и двигающуюся с томной грацией. Глаза Элейны были опущены, и она отошла со скромным видом недотроги.
      – Не знаю, что с ней, – вздохнула матрона, наливая мне первую чашку чая. – Она не глухая, потому что вздрагивает, когда хлопают в ладоши. Но она ходит с таким отрешенным видом, как будто слышит голоса, которых не слышат другие. От одного этого по телу бегут мурашки.
      – Мне кажется, – вступила в разговор Августа, – у нее не в порядке с головой. – Римлянка из центральной части страны протянула свою ухоженную руку за печеньем, но Винни резко напомнила ей, чтобы сначала она подала поднос мне. – А в следующем году при дворе будут праздновать Белтейн? – спросила Августа, резко переводя разговор на другую тему и протягивая мне поднос. – Одни говорят, что придворные верховного короля христиане, а другие утверждают обратное.
      – Мы позволяем, людям поклоняться любым богам, которых они выбирают. Епископов и жрецов, монахов и жриц – всех при нашем дворе принимают радушно, – ответила я, стараясь не смотреть на Винни.
      Матрона уже давно оставила попытки обратить меня в свою веру, но к жрецам и их древним силам испытывала сильное недоверие.
      – Белтейн – мой любимый праздник, – продолжала Августа, и некоторые девушки захихикали, потому что многие любовные истории начинаются во время весеннего праздника костров.
      Красавица из центра страны стала обсуждать любовные сплетни и начала поддразнивать Эттарду, к которой Пеллеас проявлял особый интерес.
      – Мне кажется, он довольно мил. – Девушка из монастыря пожала плечами и, разломав печенье, мазала кусачки медом. – Но беден, как церковная мышь, и в храбрости уступает Гавейну и Ланселоту. Теперь, когда королева-мать оставила мне землю, я должна принимать во внимание свое положение.
      Августа рассмеялась над словами Эттарды.
      – Да, именно так, как я говорю, – настаивала Эттарда, – меня не интересует мужчина, который не является рыцарем.
      Меня подмывало напомнить ей, что когда-то она сама была бездомным ребенком, но по голосу Эттарды было понятно, что она вот-вот расплачется, и я прикусила язык и посмотрела на Элейну, думая о том, что девушка из Астолата была не единственной, кто плохо понимал истинное положение вещей.
      Августа уже вела речь о мужчинах, которые ей нравились больше всего, и, хотя каждая девушка призналась, что кокетничает с Ламораком, самым романтическим и таинственным мужчиной оказался Ланселот.
      – Ты знаешь его лучше всего, госпожа, – неожиданно сказала Эттарда, – какой же он, этот бретонец?
      Вопрос застал меня врасплох, и я молчала, не зная, что ответить. Ланс был забавным и ласковым, умным и серьезным и имел обыкновение так плутовски смотреть на меня, как будто существовала какая-то удивительная тайна, известная только нам двоим. Посмотрев на меня таким взглядом, Ланселот мог поднять мое настроение, как он сделал это у ворот Витгара, но иногда, поглощенный какой-то мыслью, он даже не слышал, если, я окликала его. Я понимала, что это был самый обворожительный мужчина из всех, которых я знала, но делиться этим со своими женщинами не собиралась.
      – Бретонец много работает и так увлечен делами Артура, что ему некогда думать о любовных романах, – ответила я, надеясь, что прозвучало это не так напыщенно, как мне казалось.
      Раздался смущенный шум голосов, и беседа продолжалась, но разговор о Ланселоте не выходил у меня из головы.
      До начала праздника Артур и я ждали Мерлина и надеялись, что его появление будет таким же необычным, как бывало всегда. Было бы замечательно показать ему, как мы воплощали его идеи, и, наконец, появление Мерлина положит конец слухам о нем, которые возникали повсюду. Но ни маг, ни Нимю не приехали.
      Утром в первый день праздника я поднялась на стену, выходящую к реке. Это было единственное место, где я могла укрыться от суеты, которая не прекращалась во дворце, и, глядя на Темзу, я с облегчением вздохнула.
      Лондонцы починили римский мост, и через ворота тек постоянный поток сельских жителей, которых вело в город любопытство. Всю реку заполнили плоты, долбленые челноки и всевозможные лодки. К причалу подошла барка, высадив на берег двух разносчиков и какого-то человека с сумкой врача. Молодой крестьянин поднимал на берег клетки с домашней птицей. Кэй пришел принять кудахчущих птиц, а за ним целая процессия пажей, которые потащили их на кухню.
      Приехавшие спустились по Темзе, и человеку, стоящему на носу первой лодки, махала с края причала белокурая девушка. Это Фрида пришла встречать отца, который торжественно прибыл к нам, помня честь, оказанную ему Артуром, когда он приехал на погребальную церемонию старейшины. Когда сакс увидел дочь, его лицо засияло радостью.
      Внезапно возникла суматоха у Колчестерских ворот, где группа варваров требовала, чтобы их пропустили. Пройдя через ворота, они шли по улице в своем первобытном великолепии. Впереди шел раб, который высоко держал железную палку, украшенную перьями и развевающимися лентами. За ним шел гофмейстер, неся с важным видом символ власти. Сам король был в волчьих шкурах и важно возглавлял свой военный отряд, а женщины и дети молча шли позади.
      Городской глашатай объявил о появлении Вехи-шведа из Восточной Англии, а я развернулась и помчалась вниз по ступенькам, едва успев добежать до дворца, – чтобы вовремя занять свое место рядом с Артуром, прежде чем они войдут в парадный зал. Пока они шли по комнате, я успела оправить юбки и причесаться – чтобы выглядеть изысканно, нужно гораздо больше времени, чем я думала.
      – Тебе нравится мой флаг? – спросил Веха, указывая рукой на железную палку с нелепым пучком перьев. – Он похож на римский, разве нет?
      Артур сказал «удивительно», а я старалась сохранять невозмутимость. Мысль о том, что эти варвары могут использовать атрибуты римских воинов, забавляла меня.
      Артур пригласил Веху и его подданных на пир завтра вечером.
      – Мы ждем тебя с женой, – сказала я на смеси шведского, саксонского и латыни. – Когда мы у вас в гостях, мы следуем вашим обычаям. Теперь ты мой гость и должен уважать наши обычаи.
      – Все обстоит так, как говорит верховная королева, – заверил его мой муж. – Наши женщины имеют равный голос, и к ним относятся с таким же уважением.
      – Какая глупость, – пробормотал варвар. – Надеюсь, не римляне научили вас этому.
      – Нет, – отпарировала я, – как установилось в Британии еще до легионеров.
      Качая головами от удивления, подданные Вехи ушли за Кэем, а Артур искоса взглянул на меня. – Я надеюсь, что он сумеет пройти через это, не допустив домашнего бунта.
      – А я надеюсь, что мы сумеем пережить его визит, – усмехнулась я, не понимая, какое безумие толкнуло нас на такую рискованную затею.
      Неделя пролетела в пестрой круговерти. Блюда были великолепными: подавали устриц, разнообразную речную рыбу, птицу, дичь… овощи, собранные со всех ближайших огородов и полей. Каждый вечер было какое-то особое блюдо – улитки из Сайренсестера, где римляне когда-то разводили их для угощения на таких пирах, или фрукты, только что собранные в королевском саду. Я не видела выражения лица епископа, когда подали черешню. Вино и сидр, пиво и эль были в изобилии, и даже одна или две, чаши ирландской живой воды, хотя давали ее далеко не всем. Кэй действительно превзошел себя.
      Жена Вехи выглядела несчастной, весь вечер рассматривала свои руки и едва поднимала глаза, когда я пыталась говорить с ней на ее родном языке. На следующий же день я сказала ей, что она может остаться дома, потому что участие в пире явно лишило ее душевного равновесия. Это могло быть и со мной, если бы я не участвовала в празднике.
      Элейна из Астолата обратила на себя внимание, когда в первый раз легкой походкой прошла в круг внутри круглого стола, чтобы налить нам вина. Мужчины следили за девушкой оценивающими взглядами, и даже Артур обратил на нее внимание. Пока она наполняла наши кубки, на ее губах играла мягкая, приветливая улыбка, хотя глаза ее были опущены и на нас она даже не взглянула.
      Артур повернулся ко мне и тихонько присвистнул.
      – Откуда она? – спросил он, и, когда я ответила, медленно покачал головой. – Надеюсь, что со своими неприятностями она справится сама.
      Девушка заметила, что ее появление вызвало оживление, но продолжала свое дело. Ланс рассматривал изогнутые лепестки лилии, которую он вынул из букета, но бросил это занятие и поднял свой кубок, когда Элейна дошла до него. Их пальцы нечаянно встретились, Девушка подняла глаза, вздрогнув, как человек, которого внезапно разбудили. Она смотрела на бретонца, и краска залила ей лицо. Наполнив кубок Ланса, она вернула его ему. Он улыбнулся и взамен вручил ей цветок.
      Элейна молча вставила его в вырез своего платья, а потом пошла дальше.
      – Мне кажется, ты выиграл состязание, – поддразнила его я.
      – О нет, надеюсь, что нет. – Первый рыцарь вздохнул. – И не собирался делать этого.
      Шли дни, и люди были очень довольны турнирами, которые, устраивал Ланс, а Бедивер временно занял его место рядом с Артуром, который вел переговоры со знатью. В большинстве своем это были члены местных магистратов и потомки римских трибунов, которые захватили власть после легионеров. Это были люди, больше склонные к переговорам, чем к противоборству, и мы стремились привлечь их на свою сторону. Артур с Бедивером встречались с ними либо один на один, либо группами, изо всех сил стараясь развлекать их и всегда возвращаясь к обсуждению программы Круглого Стола. Многим из них льстила мысль быть нашими союзниками, и Братство, которое когда-то насчитывало всего лишь четыре десятка членов, могло увеличиться до сотни человек.
      Тристан большую часть времени проводил в парке, отсыпаясь после пиршества или наигрывая грустные песни на арфе. Я встретила его однажды утром, когда пошла собирать мяту к вечернему пиру. Рыцарь сидел на обломках колонны, глядя в пространство. Когда я спросила, как идут дела в Корнуолле, он грустно посмотрел на меня.
      – Что, на самом деле так плохо? – спросила я Динадана, когда Трис взял свою арфу и пошел к скамье под дальней ивой, которая почти полностью скрывала его от посторонних глаз.
      – Да, – вздохнул его приятель, – и боюсь, что не только для него, госпожа. – Я удивленно подняла бровь, а Динадан продолжал: – Может быть, если бы я поехал с ним в Ирландию за девушкой, все было бы по-другому. Ты же знаешь, что он не очень… искушен в делах житейских. И до того его мало интересовали женщины, Тристан только иногда проводил с ними ночь. Но сейчас, похоже, он не может думать ни о чем, кроме этой девушки, а это вызывает тоску, боль и мысль об украденном счастье. Не представляю, как они могут получать удовольствие от своих встреч – ведь христиане дают обет супружеской верности.
      – Значит, его любовь не осталась безответной?
      – Если бы это было так, госпожа! Маленькая распутница сводит его с ума, он сгорает от желания и ревности.
      – О! – пробормотала я, начиная понимать, почему Тристан так удручен.
      – Эта девица из королевской семьи язычников. – Динадан горестно пожал плечами. – Изольда привыкла пользоваться правами кельтских королев, и, хотя она молится Белому Христу своего мужа, ей непонятно, почему ее связь с Трисом раздражает старого короля.
      – Марк знает?
      – Не думаю. Он так счастлив, что у него есть его маленькая хорошенькая игрушка, что он не хочет замечать, что происходит. Но если он застанет их вдвоем… я не знаю, чем это может кончиться. – Рыцарь уныло покачал головой и тяжело вздохнул. Потом он ушел, а я снова принялась собирать, мяту.
      Но не только Тристан страдал от любви. Ланс заметил, что за ним постоянно ходит Элейна. Каждый день она рвала в саду лилии и вставляла цветок в вырез своего платья, а потом шла на площадку, где проходили турниры, и искала бретонца. Если он был там, Элейна садилась рядом с его вещами, как преданная собака. Когда Ланс, разгоряченный приходил после поединка, девушка терпеливо ждала, пока он соберет свои вещи и пойдет во дворец. Элейна всегда предлагала ему понести что-нибудь, и каждый раз он любезно благодарил ее и отказывался от помощи, и она молча плелась следом за своим возлюбленным и за его спутниками.
      Если Элейна не находила Ланса на турнирах, она медленно ходила по городу, настойчиво разыскивая его среди торговцев или в распивочных, сооруженных саксами. Пока девушка искала рыцаря, она ни с кем не вступала в разговор.
      – Откровенно говоря, – признался Ланс однажды вечером, – она ставит меня в неловкое положение. Этот ребенок невольно может попасть в беду, она не должна ходить одна. На твоем месте, Гвен, я бы сказал Лавинии, чтобы она обращалась с ней построже для ее же собственной безопасности.
      Я кивнула, соглашаясь с бретонцем, и решила после заседания Круглого Стола поговорить с Лавинией об Элейне. Но беда пришла в последний день праздника, еще до того, как я успела поговорить с матроной. Передо мной внезапно вырос отец Элейны, в отчаянии заламывая руки.
      – Ее пытались изнасиловать, – говорил, плача, Бернард, – если бы не Ланселот, мою дочь изнасиловали бы здесь, при дворе короля Артура. Так не подобает поступать рыцарю. Я не могу представить, что король одобряет подобное. – Я быстро кивнула ему, но Бернард не смотрел на меня. – Элейна всегда была такой хорошей девочкой. Такое благочестивое дитя… всегда ходила к мессе. Только застенчива… слишком застенчива. И доверчива.
      Вошли Ланс с Артуром, и мой муж сразу же подошел к обезумевшему от горя отцу Элейны.
      – Это были бродяги, господин, а не члены Круглого Стола. Тот, кого поймал Ланс, сказал, что они пришли в Лондон раздобыть еду и получить какую-нибудь работу. Мне кажется, – добавил он, повернувшись ко мне, – девушка пришла в себя?
      Я кивнула, заверив его, что девушка испугана, но не пострадала.
      – Но, – сказала я, в упор глядя на Бернарда, – вам нужно найти для девушки компаньонку.
      – Я сделаю даже больше. – Бернард стучал кулаком одной руки об ладонь другой. – Я отвезу ее обратно в Астолат и запру ее в башне на острове, пока не найду ей мужа.
      – Это скорее похоже на наказание, а не на защиту, – выпалила я, потрясенная его поведением.
      – Вовсе нет. Я люблю свою дочь и хочу, чтобы она была в безопасности. Элейна привыкла проводить в одиночестве многие часы, и я не думаю, что она будет возражать. Конечно, – он бросил косой взгляд на Ланселота, – это лучше, чем видеть, как она преследует мужчину, который не обращает на нее внимания. Я не позволю, чтобы из нее делали посмешище, или надругались над ней. Она хорошая девочка, благочестивое и очень робкое дитя… – Он оглядел нас таким взглядом, как будто подзадоривал поспорить с ним.
      Итак, отец Элейны увез свою прекрасную дочь. Мне было ужасно жаль, бедную девушку, которую заключали в башню на острове, и я надеялась, что притуплённое сознание Элейны не позволит ей понять, что с ней делают.
      В тот день закончилось заседание Круглого Стола, на котором было достигнуто все, чего желал Артур, и после этого Уриен пригласил нас к себе в Йорк.
      – Насколько мне помнится, – небрежно сказал Артур, когда, наконец, разъехались последние гости и мы с ним, оставшись вдвоем, собирались что-нибудь поесть, – я обещал тебе в качестве свадебного подарка поездку по Британии. Похоже, что самое время сделать это сейчас, когда южные соседи под контролем. Как ты думаешь? – Артур многозначительно посмотрел на меня, и я бросилась в его объятия, радуясь, что он не забыл о своем обещании. – Ничего особенного, – добавил он, – просто поедем на север, а потом, может быть, навестим и твоего отца.
      И это будет частная поездка, без сопровождения двора? – спросила я, и Артур посмотрел на меня с усмешкой.
      – Да, именно так.
      Он не мог сделать меня более счастливой. На следующий же день я упаковала все свои нарядные одежды и отослала их с Винни и другими молодыми женщинами на виллу в Кунецио. После случая с Элейной мне не хотелось брать с собой в поездку по незнакомым местам девушек, которых я плохо знала.
      Артур приказал Паломиду забрать с собой в Силчестер новобранцев для обучения, и когда мы выезжали из города через епископские ворота, я снова была в дорожном костюме. Меня сопровождали только Энида и Фрида, и я увлеклась романтическими надеждами.

      Двигались мы довольно быстро. Я, конечно, предпочла бы ехать на Быстроногой, потому что Тень была немного пугливой, но эта поездка на север не предполагалась, когда мы уезжали из Каэрлеона. Зато у этой прелестной белой кобылки был ровный и легкий бег.
      Лес вокруг Лондона был темным и первозданным, в нем было много старых грабов и гигантских дубов, которые грозили завалить даже широкую Римскую дорогу.
      Артур показал на нее рукой.
      – Легионеры обычно вырубали кустарник на расстоянии полета стрелы по обе стороны от дороги, чтобы нельзя было устроить засаду. Если мы хотим, чтобы дорога стала безопасной для торговли, путешествий и передвижения королевских гонцов, нам надо сделать так, чтобы держать обочины в порядке.
      Ланс согласился с ним, и скоро мы уже обсуждали другие государственные дела: строительство башен для сигнальных огней от Сомесета через уэльские пограничные земли, политику Аэлля на границах с Сассексом на юге, положение северных варваров.
      – Лагери на востоке не очень активны, – заметил Артур, – но сейчас самое время проверить их.
      Итак, мы двигались по берегу рек Ли и Стаур, останавливаясь на сторожевых заставах, которые построил Амброзии на буферной полосе, когда он прогнал саксов в Восточную Англию.
      Я впервые встретилась с солдатами на границе. Это были не герои, не рыцари, но каждодневная служба этих людей обеспечивала безопасность нашего королевства. Я смотрела, как мой муж разговаривает с ними. Мужчины и юноши, молодые и честолюбивые, или старые и закаленные, многие со шрамами на лицах – все они радовались королю, который сидел на корточках у лагерного костра, расспрашивая о лошадях, припасах и о поведении соседей, которые называли себя федератами.
      Из Кембриджа мы поехали по Римской дороге вдоль болот, огибая водное пространство, илистые наносы, заросли тростника и осоки. Днем болота отливали зеленью и серебром, попадались мхи и болотные папоротники, росшие на низкорослых дубах и ивах, и иногда я видела высокие вербы или плещущегося зимородка в тех местах, где вода была чистой.
      Но на закате болота казались совсем другими – серыми, унылыми, обесцвеченными. Они лежали под огромным небом и ждали, пока солнце окрашивало облака, сгущая краски почти до кровавого цвета, и устремлялось вниз, в алое половодье, и тогда плоские, бесконечно распростертые болота начинали отдавать свои вонючие испарения, как огромная постоянно кровоточащая рана.
      Я вздрогнула от дурного предчувствия и сделала охраняющий знак против зла.
      К счастью, Линкольн лежит не на болотах, а воины встретили нас веселыми, радостными криками.
      – Не замечали ли вы чего-нибудь необычного? Например, увеличения количества воинов у варваров? – спросил Артур за вечерней трапезой.
      – Они постоянно прибывают, господин, – сказал начальник солдат, молодой бритт с римским именем Тиберий, который носил пояс для меча, пристегнутый нарядной саксонской пряжкой. Я изумлялась странному смешению старого и нового, иностранного и местного, невольно сливающихся в единое целое. – В основном это небольшие группки людей, утверждающих, что они родственники тех, кто уже живет здесь. Всякий раз, когда в базарный день я встречаю старого Калгрина, рядом с ним оказывается новый кузен. Если их «семьи» будут переселяться сюда с такой скоростью, на континенте саксов совсем не останется.
      Артур задумался. При свете костра он казался еще более хмурым.
      – Нет никаких сообщений о боевых отрядах? Никто не созывает к себе людей?
      Тиберий покачал головой.
      – Мы пока не слышали, сэр. Конечно, каждый отряд будет драться, чтобы выжить, но все они утверждают, что верны твоей короне. Если я замечу, что-то подозрительное, я немедленно сообщу тебе.
      – Да, правильно! – Верховный король воодушевился. – Вот на таких людей, как ты, я могу рассчитывать, – добавил Артур, похлопав молодого человека по спине, когда оба они поднялись.
      Тиберий расцвел от такой похвалы.
      – Давайте устроим показ верховой езды, пока мы здесь, – предложил. Ланс и получил согласие.
      Смотр всадников наблюдали и военные отряды, и городские жители – рыжие бритты и рослые, светловолосые саксы. Я исподлобья разглядывала их, надеясь, что они вернутся к своим родным с внушающим ужас рассказами о наших конных воинах.
      Когда мы покидали город, все жители и воины пришли пожелать нам доброго пути, отряды щеголяли, как будто были на смотре, а жители кричали и весело махали, выражая свою радость Пендрагону.
      Мы перебрались через реку Хамбер в Браф и разбили лагерь на дальней стороне горного хребта выше устья. Пока мы были в пути, мне не удалось поговорить с Артуром, даже по ночам он раздумывал, обсуждал и намечал, как можно восстановить эти земли, и моя мечта о романтическом путешествии грозила растаять в суете повседневных дел. Мы могли не брать с собой моих фрейлин, но Дело Артура оставалось с нами всегда.
      Поэтому той ночью я предложила поставить наш шатер подальше от лагеря. Артур удивленно поднял бровь, но потом, усмехнувшись, согласился. Шатер был не таким уединенным, как комнаты которые нам должен был предоставить Уриен в Йорке, но трое рыцарей, которые поехали с нами, обеспечивали защиту любимого короля. И мы какое-то время могли побыть вдвоем.
      Поляна была окружена деревьями, но открыта небу, на одной ее стороне неясно вырисовывался огромный дуб. Мы привязали лошадей поблизости и поставили шатер на поляне, которую в полнолуние залил бледный свет.
      Когда мы лежали в объятиях друг друга, утомленные первым порывом страсти, я пробежала пальцами по волосам на груди Артура. Он был сонным, глаза его закрыты, и лицо смягчилось. В первый раз за многие месяцы я видела его по-детски уязвимым. Огромная волна нежности и любви захлестнула меня.
      – Так давно… – прошептала я.
      – Гм… – Его ответ Ничего не выражал, и я не знала, понял ли Артур, что я хотела сказать. – Кажется, будто все произошло неожиданно, – пробормотал он, – Я все еще перебираю возможности, открывшиеся после лондонского Круглого Стола. Твен, теперь мы установили дипломатические контакты со столь различными племенами, какие не устанавливал до нас никто, за исключением, может быть, римлян!
      Артур снова замолчал и задумался о чем-то.
      – А ты понимаешь, – сопротивлялась я, проводя пальцами по его переносице и разглаживая морщинку между бровей, – как я люблю тебя?
      Это было впервые, когда я сказала Артуру такие слова, и теперь я с надеждой ждала его ответа. Пауза в разговоре становилась слишком долгой.
      – Мм, – наконец промычал он, тяжело и сонно вздохнул и повернулся на бок.
      Я мысленно выругала себя. Артура всегда пугали любые разговоры о чувствах, даже приятные, и уж теперь-то я не буду пытаться заводить с ним такие разговоры и чего-то добиваться в ответ. Мое признание не сблизило нас, а лишь насторожило Артура.
      Вздохнув, я повернулась на бок и поклялась себе, что никогда не заговорю об этом снова. Я не сомневалась, что мой муж уважает меня, и я сказала себе, что лучше довольствоваться молчаливым проявлением любви, чем слушать сладостные обещания красноречивого возлюбленного, остающиеся невыполненными. Поэтому я отбросила свои мечты о любовном романе и заснула.
      – Саксы!
      Крик Кэя разбудил нас перед рассветом.
      – Пятеро впереди, едут от Хамбера прямо на нас.
      Артур выпрыгнул из-под одеял и потянулся за своей кольчугой. Звенья-кольчуги гремели друг о друга, пока он натягивал ее через голову, а я встала на колени, чтобы застегнуть пояс с мечом. Свет заходящей луны проникал через откинутый полог шатра, отражаясь на золоте и драгоценных камнях Эскалибура, и я молила, чтобы этот священный меч помог устранить неравенство между нашими четырьмя воинами и пятью варварами. Когда мы закрепили перевязь меча, Артур положил руку мне на голову.
      – Уходи отсюда. Я прикажу, чтобы Ланс отвел тебя в главный лагерь.
      – Глупости, – резко возразила я. – Я всегда хотела быть воином.
      Я пыталась найти зеленый плащ Артура. Я сшила его как свадебный подарок, и хотя он был сшит не как военный плащ, к нему пришили специальную подкладку, когда поняли, что Артуру может угрожать опасность.
      – Кроме того, – добавила я, подавая мужу плащ, – мне хотелось бы остаться с тобой и посмотреть, что будет.
      – Тогда, бога ради, спрячься. Ты же знаешь, что саксы делают с пленными женщинами. – Артур сказал это очень резко, набрасывая плащ на плечи. Я вспомнила о семье Эттарды и вздрогнула.
      Он вышел из шатра, не говоря больше ни слова, а где-то далеко заржала чужая лошадь. Я затаила дыхание, молясь, чтобы ни одна из наших лошадей не нарушила тишины, опустившейся над лагерем.
      Несомненно, Кэй уже подошел к лошадям, потому что даже нетренированная Тень молчала. Я надела дорожный костюм и, заправив волосы под шерстяную шапку, выбралась из шатра. Из-за моей долговязой фигуры и простого лица меня не однажды принимали за оруженосца, и если я сейчас не буду привлекать к себе внимания, то увижу, как развернуться события.
      На востоке небо уже начинало светлеть. Последний лунный свет косо падал на поляну, превращая наших мужчин, готовящихся к сражению, в темные тени. Каждый из них собирался неторопливо, бесшумно и без лишних движений. Сначала сел на лошадь Артур, за ним – Гавейн и Ланс, Кэй был на лошади уже давно.
      Я вся похолодела, когда услышала приближающийся цокот копыт. Лошади саксов выбирали тропу, не чувствуя нашего присутствия. Если бы повезло, они въехали бы прямо в лагерь, и мы схватили бы их, не проливая крови.
      Неожиданно звонко заржала Тень, и в темноте раздались проклятья обеих сторон. Саксы выбирались из гущи деревьев, разделяющих нас и тропу, когда Кэй направил свою лошадь на них. Что-то твердое наткнулось на что-то мягкое, потом раздался ужасный звук, и вся я покрылась потом.
      В начавшейся рукопашной схватке невозможно было отличить одного человека от другого. Щемящие душу стоны и звон клинка о клинок эхом отдавались в лесу, а воздух пропах запахом крови. Лошади метались среди криков и проклятий. Огромное незнакомое животное вдруг выросло впереди меня, и с внезапным ужасом я поняла; что что-то белое и круглое, кружащееся во мраке передо мной, – щит варвара.
      Я выбралась из-под шатра, и услышала, как человек выругался, увидев меня, и дернул лошадь в сторону. Я сломя голову помчалась к гигантскому дубу, надеясь спрятаться в его ветвях. Я была согласна на все, только бы убежать от кровавой бойни, которая теперь была везде.
      Сакс скакал за мной, пока я мчалась, спасая свою жизнь, в мягкий, призрачный, мир, где все двигалось неторопливо, – и разные мысли пробегали в моей голове. Я думала, почему не спросила Артура, откуда у него шрам на плече, как успехи Талиесина в музыке, что сделает варвар с витым ожерельем Игрейны, если меня убьют. Дерево уже было передо мной, но дотянуться до нижних веток я не могла. Я подпрыгнула, но промахнулась и, задыхаясь, упала на землю.
      Я услышала голос Кэя, выкрикивающего какие-то проклятия, и лошадь у меня за спиной яростно захрапела, и внезапно попятилась. Всадник еще раз вскрикнул и упал навзничь. Взбесившаяся боевая лошадь металась в разные стороны, а Кэй всадил копье прямо в грудь сакса. Древко копья тускло поблескивало в утреннем свете.
      К счастью, этот сакс не издавал предсмертных криков, но в кровавых рассветных сумерках слышались другие стоны и крики боли.
      Потом внезапно наступила тишина. Прозрачная, как чистая вода, тишина обняла всю землю, пока солнце поднималось над пропитанной кровью поляной нашего лагеря.
      Очень долго никто не мог двинуться с места, хотя некоторые рыдали от горя. Ослепленная слезами, я оглядывала поляну, пытаясь увидеть наших людей. Кэй мрачно чистил травой свое копье. Гавейн что-то яростно рубил в траве и начал прыгать в диком пьяном танце радости и ужаса, распевая, крича и размахивая головой врага, которую он держал за волосы. Ланс стоял на коленях перед поверженным врагом, и его руки нежно двигались по лицу человека и медленно закрыли ему веки. Этот жест мог быть проявлением нежности возлюбленного, и я подумала, что может чувствовать бретонец в минуты этого ужасного триумфа.
      Я не видела лишь Артура и выбежала из своего укрытия, боясь, что его убили.
      – Гвен! – я услышала резкий голос Артура, и, когда я повернулась к мужу, он подбежал ко мне и обнял меня.
      Сила его стремительного броска кинула нас на середину поляны.
      – Благодарение небесам! – дрожащим голосом проговорил Артур. Я не мог тебя найти… я думал…
      Я обхватила его руками и прижалась головой к плечу Артура, слыша, как рыдания сотрясают его тело. Любовь к жизни, торжествующей перед лицом смерти, переполняла нас, пока он нес меня в шатер и опускал полог.
      Именно тогда в порыве страсти Артур сказал мне о своей любви в первый и едва ли не, единственный раз.
      – Это были проводники. Их послали встретить небольшую группу, которая должна была высадиться на берег. – Кэй устало махнул рукой в сторону пяти трупов. – Остальные сдались без звука. Гавейн держит их под стражей в главном лагере. – Названный брат Артура выглядел усталым и бледным в свете раннего утра и поддерживал одну руку.
      – Ты ранен? – спросила я, вспомнив, как он один сражался с двумя врагами.
      – Это вывих, а не удар мечом, – коротко ответил он.
      – Ты достоин похвалы. – Я посмотрела в его холодные, строгие глаза. – Я бы не увидела сегодня восхода солнца, если бы не твоя храбрость, и я хочу, чтобы ты знал, как я это ценю. Женщина, которую ты назовешь своей женой, может гордиться твоим мужеством.
      Кэй посмотрел на меня, не отвечая, а потом отвернулся. Я поняла, что это не та похвала, которая обрадовала бы его, хотя я имела в виду самое хорошее.
      Артур стал укладывать вещи, а сенешаль уехал в главный лагерь, даже не попрощавшись со мной.
      Мы приближались к Йорку, и дорогу заполнили люди, везущие на ярмарку то, что они вырастили к летнему солнцестоянию. Мы ехали вместе с ними, держа пленных саксов под охраной. Больше всего здесь было женщин и детей, и многие из них молча скорбели об убитых.
      Мне казалось, что мы встретились с семейством иммигрантов, а не с военным отрядом, и я надеялась, что к ним не отнесутся как к грабителям.
      – Не доверяй их внешнему виду, – предупредил меня тем же вечером Уриен, когда мы сидели за столом. Саксы жили в Йорке или поблизости от него уже много лет, и Уриен хорошо знал их привычки и нравы. – Варварам не нужны воины, конечно, у них есть рыцари – люди, называемые бесеркерами, которые обучены военным приемам и перед сражением доводят себя до исступления, возбуждая в себе жажду крови, но в основном их отряды состоят из землепашцев. Каждый свободный крестьянин знает военное искусство, и в любой момент он может отложить свой плуг и взять в руки оружие. Неплохо придумано. Каждый кормит себя и свою семью и защищает свои земли и своего короля, когда им угрожает опасность. Это разумнее, чем это, – добавил он, указывая на британских воинов, которые лениво бездельничали за столами в его зале. – Я дам твоим пленникам землю и позволю им жить с другими саксами, если они поклянутся в верности, – предложил старик, допивая свой кубок. – Они доставляют мне мало хлопот, кроме тех, кто живет на побережье – там столько поселений, что защитить их всех невозможно. Но местные саксы трудолюбивы и общительны, и свои налоги платят медом и зерном. Вот смотри; – добавил он, отламывая кусок хлеба, лежащего перед ним, и кладя его на мою тарелку. – Он сделан из зерна, которое саксы привезли с собой. Оно растет на самой бедной земле, и они называют его рожью.
      Я посмотрела на плотную серую массу, и когда отломила кусочек, то уловила необычный острый запах еще до того, как положить его в рот. Он отличался по вкусу от пшеничного хлеба, но я съела его с кусочком сыра, и мне он понравился. Кроме мыла, своих законов и этого нового кислого хлеба, варвары привезли в Британию много других интересных вещей.
      В своей беседе мы затронули новости с запада, где, по словам Уриена, тоже ждали, что год будет удачным.
      – Ирландцы приезжают целыми семьями, – объявил Уриен, поворачиваясь ко мне. – Твой отец говорит, что в основном они едут к Фергюсу в Стрэклайд, хотя многие семьи поселились и в Регеде. А та, которая поселилась у залива Моркам, разводит таких собак, как у тебя. – Он кивнул в сторону Цезаря и Кабаль, и я усмехнулась про себя.
      Это, вероятно, родня Бригит торговала щенками своих волкодавов.
      – По крайней мере, ирландцы прекратили набеги! – Уриен швырнул кость своим терьерам, лежащим у очага. – Маэлгон охраняет северный Уэльс, и там новых людей немного, это только монахи, поселившиеся ближе к югу. Самая печальная новость из Уэльса о нашем добром старом Пелламе. Его рана никак не заживает, и королевство от этого слабеет.
      Ужасно, когда правитель изрублен своим собственным мечом.
      Король Нортумбрии сделал охраняющий знак, и; мы последовали его примеру. История о короле-рыболове вызывала ужас в сердце каждого британского короля-вассала, потому что король-калека приносит чуму и мор на свою землю. А когда причиной его болезни оказывается его собственное оружие, очень маловероятно, что он поправится. Уже много лет Пеллам цеплялся за жизнь, но не мог выздороветь и не приносил себя в жертву; Вся эта страшная история казалась карой богов, и мне было интересно, почему ему не помогала Владычица Озера.
      – Пеллам – христианин, – заметил Уриен, – и ничего общего не имеет со старой верой. Удивительно, что он еще жив.
      Скоро беседа перешла к воспоминаниям, и бард Уриена стал рассказывать о прежних делах Артура на этой земле, когда он помог Уриену прогнать варваров к побережью. В том походе прославился Кадор Корнуэльский, и я обернулась посмотреть на него и его сына Константина. Молодой воин был высоким, немного постарше Артура и таким же рыжим и костлявым, как его отец. Но сам Кадор поседел и постарел, и мне казалось, что он очень похож на своего отца Горлойса, который, наверное, был именно таким, когда Игрейна вышла за него замуж.
      Слушая песнь барда и разглядывая Кадора, я думала о мужественных героях прошлых поколений и о нашем времени.
      В город на ярмарку приехало очень много людей, и Уриен решил устроить встречу королей саксов с пленными, захваченными нами… Они уверяли Артура в преданности вновь прибывших.
      Церемония состоялась на центральной базарной площади, и все смогли убедиться в великодушии верховного, короля. Артур отпустил на свободу всех пленных, дав каждому мешок ячменя, чтобы они не были в тягость своим поручителям, и все казались довольными такой сделкой.
      Вечером я пошла побродить по городу, основанному римскими легионерами, рассматривая бывшую северную столицу Британии. Домишки и лавки, которые в беспорядке ютились внутри крепости, так же многоцветны и интересны, как лавки в Честере. Множество переулков и проходов пролегало между ними. Тайные ходы за прилавками и сводчатыми галереями выводили в тихие дворы, где под защитой стен буйно цвели цветы, и пекари охлаждали на подоконниках свежие лепешки и высокие мясные пироги.
      Я задержалась у лотка в конце одного закоулка. Мое внимание привлекла пара крошечных меховых башмачков. Мягкий кротовый мех мог согреть ножки малыша, и я взяла в руки один башмачок, изумляясь его размерам.
      – Подойдут и королевскому малышу, – сказала женщина, аккуратно пропуская полотняную нитку через кусок пчелиного воска. Я удивленно подняла глаза, а она усмехнулась. – Вся страна знает госпожа, что ты и его светлость здесь… и мы рады принять вас. – Она вставила нитку в тончайшую костяную иглу и начала старательно сшивать кусочки меха, щебеча при этом, – И ваш приезд, и ярмарка – это приятно нам. Каждый рыцарь из вашей свиты может зайти на ярмарку и купить что-то. Я, – беззаботно добавила она, – буду счастлива подарить вам в благодарность эту пару башмачков.
      Это предложение было добрым и не содержало никаких намеков или желания обидеть. По ее тону можно было догадаться, что, родив нескольких ребятишек, один из которых спал рядом в колыбельке, она, без сомнения, считала это самым обычным. Злая зависть поднялась во мне, и я торопливо отвела глаза.
      Справедливо или нет, но я негодовала из-за того, что мое чрево оставалось непорочным, а этой женщине так посчастливилось, и я боролась с желанием выплеснуть на нее свой гнев и боль.
      Младенец заворочался, и женщина принялась качать колыбель, ногой, не отрываясь от работы.
      – Когда вы с верховным королем остепенитесь, вы народите себе детишек. Нам будет приятно, если вы примете эти башмачки в знак нашего уважения.
      Она говорила со здравым убеждением крестьянки, как будто ей и в голову не приходило, что я не могу стать матерью. И мои душевные страдания вдруг показались мне глупыми… Я посмотрела на нее и с благодарностью улыбнулась за поддержку. Когда женщина вручила мне башмачки, я была уверена, что это добрый знак.
      В последний день нашего пребывания в Йорке Уриен принимал нас за праздничным столом на Террасе своего королевского замка. Жару смягчал приятный ветерок, и я, отдохнувшая и спокойная, откинулась на спинку стула и смотрела на стаю птиц, кружившихся над кухней. Когда я спросила о них, мне со смехом ответил Увейн, сын Уриена:
      – Это голуби с голубятни. Мы кормим их целый год, а если приезжают нежданные гости, кухарка ловит их и бросает в горшок.
      Мне показалось это хорошо придуманным, и я решила запомнить это на будущее, а Увейн отошел поговорить с другими гостями. Я смотрела на него и думала, что скоро он станет воином. Когда он присоединился к рыцарям, которые смеялись и шутили, я улыбнулась, увидев, как Гавейн обнял своего юного кузена.
      Когда заканчивался ужин, к Артуру подошел Тристан и попросил разрешения оставить нас и съездить в святилище Морганы.
      – Мне нужно кое о чем поговорить с ней, – сказал долговязый корнуэлец, – а Увейн сказал, что проводит меня, потому что он собирался сегодня навестить свою мать.
      Артур разрешил ему ехать, и только потом я стала догадываться, почему рыцарь-христианин хочет обратиться за помощью к верховной жрице Я спросила у Артура, что он думает об этом, но такие пустяки его не волновали.
      Итак, когда мы покинули Йорк и направились к Стене, арфиста с нами не было. Но чем больше я думала, об этом, тем более странным казалось мне все случившееся, а когда мы доехали до Корбриджа, я уже чувствовала беспокойство: я подозревала, что Владычица Озера не сможет помочь Трису.

      В Корбриджс мы остановились на постоялом дворе у женщины, которая когда-то делала мне пуховое одеяло. Она робела, принимая отряд верховного короля, а я старалась сделать так, чтобы она не стеснялась, и после обеда принялась хвалить се одеяло. Женщина от удовольствия часто кивала головой, а потом с надеждой спросила, не приехал ли с нами Паломид.
      – Он должен был остаться в Силчестсрс с новобранцами, – объяснила я и только тут вспомнила, что она нянчила Паломида в детстве.
      – Он был таким странным малышом… – Она помолчала, сметая крошки со стола. – Его хозяин утверждал, что он был арабом, рожденным в рабстве. Я понимала, что мальчик слишком мал и может не выжить после смерти хозяина. Поэтому я очень обрадовалась, когда моя сестра согласилась взять его. Детей у нее не было, а это большое счастье, когда бесплодная женщина находит ребенка, нуждающегося в материнской ласке. Разве это не так?
      – И с тех пор ты его не видела? – спросила я, уходя от разговора о бесплодии. – Он стал одним из лучших верховных воинов в Британии. Ведь это Паломид научил нас пользоваться стременами.
      – Надо же! – Добрая женщина была рада, что ее воспитанник добился известности, хотя сама она понятия не имела, что такое стремена. Она никогда не видела холщовые и кожаные петли, которые все мы пришили к своим седлам.
      – Я часто думала, что же будет с мальчиком, – продолжала наша хозяйка. – Он был не похож на других, и не только цветом кожи. Я всегда чувствовала, что ему уготовано что-то иное – стать путешественником или, может быть, монахом.
      Я никогда не задумывалась о будущем араба, только думала, что ему нужно жениться. Паломид был очень обходителен с женщинами и совсем не похож на отшельника. Но часто он становился тихим и задумчивым, когда другие хвастливо хохотали, и это, вероятно, означало более глубокие чувства, несвойственные остальным. Чем-то он напомнил мне Ланселота.
      – У тебя достаточно поводов гордиться им, – сказала я, а женщина застенчиво улыбнулась в ответ.
      Мы проехали Стену, и путь наш лежал к продуваемым ветрами горам Чевнот. Когда мы проезжали старый римский лагерь, дорогу нам преградило стадо овец, которых гнали в овчарню. Перепуганные пастухи подошли к нам и объяснили, что разбойники всю весну совершали набеги на их овчарни.
      – Мы мирные люди, господин, мы привыкли бороться с волками и погодой, но не с разбойниками. Может быть, ты и твои воины…
      Артур быстро кивнул и после коротких переговоров с Лансом и Гавейном, принял решение, что рыцари поедут искать разбойников, а мы с женщинами останемся с семьей пастухов.
      – На этот раз ты с нами не поедешь, – твердо сказал мой муж, как будто ожидая, что я буду протестовать.
      Но я радостно подчинилась. После происшествия в Хамбере я не испытывала ни любопытства, ни желания снова участвовать в сражении. Мне хоте лось, чтобы и Артур не делал этого, но король, который не водит своих людей на битву, долго не останется королем, поэтому я обняла его и попросила богов присмотреть за мужем.
      Жена пастуха была маленькой сухонькой женщиной, блестящие глазки которой жадно цеплялись за все, что успевали разглядеть. Проводив нас в комнату, служившую общей спальней для пастухов, она извинилась за неудобства.
      – Погода такая теплая, что они могут поспать и на улице, госпожа, а у меня нет времени прибирать здесь. Завтра у нас начинается стрижка, и, кроме того, сейчас самая тяжелая пора в году. Но ты видишь, комната уютная и безопасная, хотя и скромная.
      Я поблагодарила хозяйку и, не желая быть дополнительной обузой, спросила ее, не могу ли я чем-нибудь помочь. И вот на следующее утро после завтрака, состоящего из густой жирной овсяной каши, она предложила мне отнести мужчинам два горшка с целебной мазью.
      Я никогда не видела, как стригут овец. У нас в Регеде мы собирали шерсть с кустов и с ежевики, где овцы советской породы теряли се. Эти овцы более дикие, чем животные Чевнота. Я с изумлением наблюдала, как мужчины сначала мыли овец, потом железными ножницами снимали с животного всю шерсть, как мать, раздевающая своего малыша.
      От овец всегда резко пахнет, и я с детства ненавидела запах сырой шерсти. Сейчас я стояла в облаке этой шерсти и подавала мужчинам горшки с мазью. Похоже, что малейшую ранку под тяжелой шерстью наполняют личинки, которые могут съесть овцу, поэтому каждую болячку замазывали мазью сделанной из почек ракитника и ланолина.
      Стрижка продолжалась, и вид этих толстых белых червяков, извивающихся в розовой плоти, вызывал у меня отвращение.
      – Лучше помогай мне на кухне, – предложила жена пастуха, когда я сказала ей об этом. – Там много работы.
      Но на следующее утро я обнаружила, что накануне вечером в кухню занесли вновь настриженную шерсть, от нее исходил отвратительный запах, который заполнил комнату, как туман, и меня снова затошнило. Я только-только успела выбежать за дверь.
      Жена пастуха послала меня и моих женщин собирать, чернику, и на свежем воздухе я чувствовала себя лучше, хотя молила богиню, чтобы Артур приехал поскорее.
      На третье утро я не трогала шерсть и не помогала на кухне, но все же очутилась около ручья, согнувшись от болей в желудке и позывов на рвоту. Когда приступ прошел, жена пастуха положила мне на лоб холодную тряпку и пригласила меня сесть рядом с ней на деревянную колоду.
      – Когда у тебя было истечение последний раз, дочка?
      Она говорила ласково, но глаза ее пристально следили за мной.
      – Гм… – Я смотрела на маленький пруд, в котором купали овец, и пыталась вспомнить. – Когда была молодая луна.
      – Молодая луна на прошлой неделе или в прошлом месяце?
      – Не на прошлой неделе… неужели так быстро начался новый цикл? – Слова вырвались у меня, прежде чем я поняла их смысл.
      – Прошлой ночью я видела, что луна уже половинная. – Глаза жены пастуха сощурились от смеха. – Я бы сказала, что ты была так занята другими делами, что не заметила, что беременна. Бьюсь об заклад, что, когда ты не будешь находиться рядом с шерстью, ты будешь хорошо себя чувствовать по утрам, и твоя беременность пройдет нормально. Ее слова как будто окунули меня в теплую воду, вызвав радостный смех и слезы. Я обняла старую женщину, и она качала меня, как мать. Эти несколько минут она было для меня и Игрейной, и матерью, и Бригит, и мои благодарности богине изливались в волне гордости, восторга и признательности.
      Наконец-то я стану матерью!
      Рыцари и Артур вернулись два дня спустя, усталые, грязные, но необычайно довольные собой.
      Жена пастуха сказала, что мужчин, как и овец, нужно вымыть, и, после того как самый большой котел в доме хозяев наполнили водой и поставили его на костер, рыцари терпеливо стали ждать своей очереди, чтобы привести себя в порядок.
      Артур был очень возбужден и, пока грелась вода, рассказывал о походе.
      – Мы преследовали негодяев до самого побережья, до большой скалы, которая выступает над морем, – говорил он, раздеваясь. – Потом погнали их по берегу. Селения были мирными, но мы сожгли три лагеря, где останавливались разбойники. Я думаю, что пока все будет спокойно. – Артур благодарно кивнул в сторону своих людей. – Это самые лучшие воины, о которых только можно мечтать. Гавейн отлично выучил Пеллеаса, теперь он умело владеет мечом. И Ламорак прекрасно сражался. Мы очистили землю, не потеряв ни одного человека, и уехали, получив заверения в верности от поселенцев.
      Я смотрела на своего мужа. Даже сейчас, потный и грязный, он сиял детской радостью и гордился выполненным долгом. Мерлин научил его дипломатии и умению мыслить логически, но больше всего Артур любил, когда его мечта воплощалась в жизнь его собственными трудами. Сейчас все сложилось именно так, и результаты похода волновали Артура так же сильно, как меня волновала беременность. Мне очень хотелось сообщить мужу радостную новость, но, сейчас ни время, ни место не подходили для этого.
      – Но Ланса мне пришлось оставить там. – Артур снимал свои башмаки, и я удивленно посмотрела на него. – Мы закончили свой поход у реки Кокэт, там где она впадает в Северное море. Там долина и неширокое устье. Бретонцу там очень понравилось, и я подарил эти земли ему. Хорошо, что в этих краях будет рыцарь Круглого Стола.
      Мысль о том, что Ланс покинет двор, была для меня непривычна. Большинство рыцарей-холостяков жило с нами, только Герайнт и Агрикола жили в своих королевствах. Даже Гавейн, который должен стать королем Эдинбурга и Оркнеев после смерти матери, не высказывал никакого желания жить вдали от нашего дома. Если бретонец переедет в другое место, то этим будет не только нарушена традиция, но и мы будем очень скучать по нему. Но я подумала, что, скорее всего, Ланселот будет уезжать туда только время от времени.
      – Ланс хотел навести там порядок… и познакомиться с местными жителями. Я заметил, что у кузнеца хорошенькая дочка. – Артур засмеялся, и я подумала, не поэтому ли рыцарь заинтересовался этим местом. В конце концов, может быть, линия жизни Ланселота подводила его к любовному роману.
      Вымывшись, мужчины с аппетитом поели и легли спать. Артур был таким уставшим, что сумел только пожелать мне спокойной ночи сонным голосом, и я лежала рядом с ним, радуясь своей беременности. Я сохраню тайну до тех пор, пока не станет спокойно, мы будем одни и сможем насладиться своим счастьем.
      Но в пути мы редко оставались вдвоем, и, когда мы доехали до Пентландских гор, Артур еще не знал ни о чем. Тошнота по утрам прекратилась, как только мы уехали из овчарни, но месячные не приходили, и я все больше убеждалась, что жена пастуха оказалась права. Осознание этого наполняло меня глубокой радостью. Выезжая из леса рядом с Эдинбургом, я спугнула олениху с олененком, которые испуганно смотрели на нас. Заглянув в огромные влажные глаза оленихи, я приветствовала ее как мать, прежде чем она увела своего малыша в безопасное место. Глядя на вечернюю звезду, я отдавалась ощущениям, которые мне дарила жизнь вокруг. Никогда раньше я не была такой умиротворенной, такой вовлеченной в круговорот жизни. Когда я находила среди своих вещей крохотные меховые башмачки, я нежно гладила мех и гадала, кто будет их носить.
      Тристан и Ланс встретились в пути и присоединились к нам, когда мы только стали устраиваться на ночь недалеко от Эдинбурга.
      – Почему вы расположились здесь, если там есть великолепная крепость? – спросил Трис, указывая на поселение за ущельем.
      У него, как и у всех нас, вызвало изумление настойчивое желание Артура остановиться на ночь на этом гористом плато, а не воспользоваться гостеприимством жителей низинного поселения.
      Я подозревала, что нежелание Артура въехать, в Эдинбург можно было объяснить его антипатией к сестре Моргане. Даже если она была достаточно далеко, на Оркнеях, мой муж все равно не подошел бы к ее цитадели.
      – Не нужно входить в город, – ворчал Артур, снимая с вертела кусок лососины, – Там не так удобно устроить смотр отряду, как это можно сделать здесь. – Сказав это, он переменил тему, разговора. – Как прошла твоя встреча с Морганой?
      Тристан смотрел вниз. Вид у него был унылый.
      – Я ездил просить ее, чтобы она помогла снять чары… но Владычица сказала, что я стал христианином, и теперь помочь мне она не может. – Он тяжело вздохнул и потом повернулся ко мне. – Однако тебе Моргана послала свою фрейлину. Она хотела умыться прежде, чем прийти к тебе, поэтому я оставил се с Энидой.
      У меня похолодела спина, и я с трудом произнесла:
      – Зачем Моргана прислала ее?
      – Не знаю. – Тристан пожал, плечами, он был слишком поглощен своими невзгодами. Когда он ушел к костру, к нам подошел поздороваться Ланселот.
      – В Уорворте все спокойно, – доложил бретонец, сверкая улыбкой.
      Он был столь же весел, как был грустен Тристан.
      – Разбойников и след простыл, но я на всякий случай установил охрану…
      – А как же хорошенькая девица? – спросила я.
      – Девица? – Его удивленный взгляд едва ли мог, показаться притворным. – Я не припоминаю никакой девицы, но для уединения это место замечательное.
      Ланселота переполнял восторг, и, немного поев, он вновь вернулся к этой теме, поднес походный стул и принялся рассказывать об Уорворте, продолжая есть.
      – Это замечательное место, Гвен. Там есть заброшенная усадьба, она стоит на вершине холма в изгибе реки. Там хорошо возделаны огороды, рассажены фруктовые деревья, хотя они запущены. И когда я уезжал, дом уже ремонтировали. К следующей весне он будет замечательным цветущим уголком. Каждому нужен райский уголок, кусочек красоты подальше от крови и хаоса, – тихо добавил он.
      Я кивнула, вспомнив обещание Артура, что у нас тоже когда-нибудь, будет такое место. Может быть, когда он узнает, что наша семья увеличится… Я услышала какой-то голос, и все мои мечты рассеялись.
      – Верховная жрица шлет свои добрые пожелания.
      Фрейлина, присланная. Морганой, выступила вперед. Она была бесцветной, высохшей женщиной, и я невзлюбила ее с первого взгляда.
      – Меня зовут Вилена, госпожа. Я служу повитухой уже более тридцати лет и привезла с собой лекарства. Теперь, когда ты забеременела, Владычица хочет, чтобы я присматривала за тобой.
      – Забеременела? – Лицо Артура выражало удивление, и Ланс тоже смотрел на меня с изумлением.
      Я с ненавистью посмотрела на женщину, которая лишила меня возможности рассказать об этом Артуру наедине.
      – Это правда? – спросил Ланс, и, когда я кивнула, он расплылся в добродушной улыбке. – О Гвен, я так рад за тебя.
      Его глаза светились удовольствием и радостью так же, как и у меня, когда я услышала слова жены пастуха, и я тоже улыбнулась во весь рот.
      Но Артур казался безразличным.
      – Ты уверена? – настороженно спросил он.
      – Ну да… да, – заикаясь пробормотала я, отчаянно желая, чтобы рядом не было рыцарей. – Уже больше двух месяцев нет кровотечения.
      Я думала, что Артур будет доволен и счастлив, услышав эту новость, и его растерянность огорчила меня. Посмотрев на него внимательнее, я подумала, не из тех ли он мужчин, которые так боятся предстоящих родов, что не замечают радости от беременности жены. Мне хотелось засмеяться, обнять его и сказать, что со мной все будет в порядке, а потом, когда пройдет первое потрясение, услышать о том, как он горд и рад.
      – Когда он должен родиться? – спросил Артур, еще не придя в себя после потрясения.
      – В марте. – Вилена сказала это так уверенно, как будто это она, а не я должна родить. – И теперь госпожа должна, соблюдать покой и быть острожной.
      – Глупости, – сказала я, отмахиваясь от нее. – Я чувствую себя прекрасно, как никогда. Я здорова как лошадь, и, кроме ужасного аппетита на устриц, ничего не изменилось.
      Артур уже пришел в себя и искоса взглянул на меня. – Я должен бы был догадаться, – сказал он.
      Ланселот смотрел то на Артура, то на меня и наконец, откинул голову назад и засмеялся чистым, прозрачным смехом.
      – У вас будет ребенок! Это самая замечательная новость, которую мне доводилось, слышать, – воскликнул он.
      К нам присоединились Гавейн и Пеллеас, привлеченные веселым шумом. Гавейн сильно хлопнул Артура по спине и стал дразнить его, что он так же удачлив в постели, как и в бою.
      – Может быть, это и так, – прервала веселье женщина Морганы, – но госпожа не должна увлекаться устрицами – можно навредить ребенку. И больше никаких поездок. Ей нужны теплая комната и спокойный дом.
      – Это легко устроить, – объявил Артур – Мы будем зимовать в Стерлинге и можем остаться там весной.
      – Ты же знаешь, что я буду счастлив принимать тебя здесь. – Гавейн широким жестом показал на свой город, но Артур решительно прервал его.
      – Я сказал – Стерлинг, – настойчиво повторил король.
      Принц Оркнеев и Лотиана обиделся на такой резкий отказ от своего приглашения.
      Тристан молча сидел, не участвуя в разговоре и не замечая нашей радости. Артур повернулся к нему.
      – Я надеюсь, ты поедешь с нами на север. Я собираюсь встречаться с шотландцами и пиктами, и мне нужен хороший переводчик.
      В костре упало полено, и в его прыгающем свете я увидела, что Гавейн поднял голову и его глаза заблестели от возмущения.
      – Я поеду, если я тебе нужен, – ответил Тристан не очень радостно.
      – Конечно, ты мне нужен, – заверил его Артур, – моя жена, наша королева, беременна, мои лучшие друзья со мной, и все это обещает хорошую зиму… очень хорошую.
      Он говорил так искренне, его улыбка была такой широкой, что все мои опасения о его отношении к моей беременности исчезли, и пьянящее чувство, безграничного счастья охватило меня. Ни угрюмость Гавейна, ни печаль Тристана не могли испортить моего настроения.
      Я оглядела рыцарей, мои глаза встретились с глазами Ланса, и мы улыбнулись одновременно, радуясь удаче каждого. Его радость от того, что ему посчастливилось найти Уорворк, и моя радость от известия о беременности были велики, и каждый упивался своим счастьем, разделяя его с другим.
      Казалось, что все мечты, наконец, начали сбываться.

      – Посмотри, какая роскошь! – ахнула Энида, счастливая, что после недель, проведенных в военных лагерях и развалинах, можно будет пожить в настоящем доме.
      Удачно построенный и просторный, он напомнил мне дом моего детства в Эпплби, который мог бы вместить всех участников самых многочисленных советов. В этом доме даже был верхний этаж, где спали и пряли, кухня и помещения для слуг в отдельных пристройках. Даже столбы, поддерживающие чердак и крышу, были похожи: с резьбой, изображающей виноград, листья и любопытные лица эльфов, подглядывающих за простыми смертными.
      Я улыбалась, радуясь, что и беременность, и роды пройдут в таком веселом, уютном доме.
      Мы радовались уюту дома, а Артур был доволен его местоположением. Огромная скала, на которой расположен Стерлинг, выступает над болотами и берегом в том месте, где горы Шотландии с севера встречаются с горами Охил с одной стороны и равнинными местностями Кемпси. Форт защищает длинные плоские долины, которые разделяют горные хребты на севере, а с востока несет свои воды к устью река Форт. Отсюда Артур мог объезжать всю центральную Шотландию, зная, что никто не сможет подобраться к Стерлингу, не будучи замеченным часовыми на стенах.
      Когда мы устроились, я предложила Артуру отослать Вильну обратно в святилище, но он не только отказался сделать это, но настоял, чтобы я поблагодарила Моргану за то, что она прислала мне повитуху. Фрейлина осталась с нами, она придиралась и суетилась из-за всего, что я делала, и единственным местом, где я могла спрятаться от нее, были крепостные стены. К счастью, прекрасные виды природы и бесконечные просторы всегда поднимали мое настроение.
      Глядя на север, где усадьбы и пастбища лоскутами раскиданы рядом с медленной, извилистой рекой, всматриваясь в крутые горные откосы, где старые леса хвастливо делились с осенним ветром какими-то неясными воспоминаниями, наблюдая, как уходит туман с золотисто-рыжих земель, и слушая далекий гогот гусей, означающий, что наступает зима… в такие минуты я изумлялась таинству бытия, которое включало и маленькую жизнь, растущую в моем чреве.
      В тот день, когда с севера пришли кочевники, я, стояла на улице. Они что-то пели, хлопали в ладоши и шли приплясывая, их было человек двенадцать – маленьких, смуглых людей, одетых в разнообразные меха, с множеством украшений. У ворот в дом кочевника они начали шуметь и ссориться со стражником, но потом он пропустил их, а Энида прибежала за мной, объявив, что прибывшие требуют, чтобы их приняли.
      Артура и Ланса не было, они встречались с календонскими племенными вождями в горах на западе, поэтому управляться приходилось мне одной.
      Кто-то поднял с постели Тристана, чтобы он был переводчиком, и когда я подошла к дому, то услышала, что Трис ворчит, как медведь, разбуженный весной слишком рано.
      – Я не знаю, чего она хочет. Она говорит не по-пиктски, – пробормотал он.
      Девушка, стоящая во главе группы, передразнила зевающего корнуэльца, и остальные захихикали. Вид у них был такой, как будто они никогда не жили под крышей, и их мужчины тревожно оглядывали дом. Но веселая молодая женщина смело смотрела на меня, не смущаясь незнанием языка.
      – Она наследная королева приднов, – крикнул Гавейн, проходя через зал и не глядя на Тристана.
      Между ним и девушкой начался оживленный разговор. Оба объяснялись как словами, так и жестами, и один раз рыжеволосый с Оркнеев расхохотался до упаду, и это развеселило и приднов.
      – Ее зовут Рагнелла, – доложил Гавейн, – она ведет своих людей и животных на юг, на зимовье. Она также хочет, чтобы ты знала, что она из известного рода могущественных королей.
      Я улыбнулась про себя, удивляясь тому, что даже на севере обычай иметь могущественных королев передавался от поколения к поколению. Разглядывая это странное создание, я думала, не кажусь ли я ей такой же смехотворной, какой она кажется мне.
      Рагнелла поймала мой взгляд и величественно кивнула. Я так же серьезно кивнула ей в ответ, а потом мы обе рассмеялись.
      – Она говорит, госпожа, что высокие люди поставили ограду на ее пастбище, – объяснил Гавейн. – Пастбище нужно всем, она согласна делить его с тобой по-разумному. Но отгораживать то, что мать-богиня дала всем, – это эгоистично… и недопустимо, – добавил он с досадой.
      – Что же она хочет, чтобы я сломала ограду и пустила наших лошадей пастись на волю?
      Гавейн быстро посмотрел на меня и снова повернулся к кочевникам. Запах от их плохо выделанных шкур уже начал пропитывать воздух в комнате, а один мужчина начал усердно чесаться – я не сомневалась, что его покусали вши.
      – Она позволит тебе оставить твои ограды, если ты позволишь ей пользоваться водой, – объяснил Гавейн, переговорив с королевой-кочевницей. Она хочет чтобы ты отвела ручей и сделала запруду за оградой.
      Я смотрела на Рагнеллу с изумлением, не понимая, почему она диктует мне условия. Наверное, мужчины, недолго думая над ее просьбой, просто выставили бы ее, приказав ей поискать пастбище где-нибудь еще.
      – Я знаю место, о котором она говорит, – вмешался Гавейн. – Это за холмами, над ручьем с белой галькой. Я вместе с мужчинами смогу отвести ручей за три дня. – Гавейн опять что-то сказал Рагнелле и повернулся ко мне. – Она говорит, что произнесет заклинание, чтобы ты благополучно родила.
      Я очень удивилась, потому что совсем не было заметно, что я беременна. Она усмехнулась и быстро взбежала по ступенькам к резному стулу, на котором я сидела, и положила руки мне на живот.
      – Пусть твое сокровище будет необыкновенно здоровым, переводил мне Гавейн, пока Рагнелла нараспев произносила свое благословение. – Она говорит, что у нее было двое детей, хотя выжил только один.
      На таком близком расстоянии запах, исходящий от девушки, был невыносим, а грязь, засохшая под ее ногтями, омерзительной. Но когда она взглянула на меня, я увидела, что у нее большие и ласковые глаза, как у Нимю. И хотя я не понимала ее языка, смысл произносимого был мне понятен. На мгновение мы стали сестрами по воле матери-богини. Потом настороженность вернулась, и Рагнелла отступила от меня, Хотя я улыбалась, благодарила ее за заклинание и обещала дать ей воду.
      После этого они ушли, бегая и прыгая по двору, как акробаты на празднике, хотя я подозревала, что им стало весело после благополучного завершения встречи, а не из-за того, что им просто хотелось веселиться. Я не знаю, что думали они об этой встрече, но меня тронуло отношение их королевы.
      Все, кто видел, как они шли через двор, прибежали в зал, горя желанием узнать, кто были эти незнакомцы.
      – Придны… сказочный народ… древние, которые называют себя первородными детьми богов, – объяснил Гавейн. – Когда я родился, на Оркнеях уже не было приднов, но моя нянька росла с одним из подкидышей, которого оставили в голодную зиму на пороге ее родителей. У них есть поговорка: «Лучше оставить ребенка у теплого очага, чем закопать его в холодной земле».
      Люди при дворе ужаснулись, поняв, что мы только что принимали людей, стоящих так близко к потустороннему миру. Многие придворные крестились, чтобы отогнать от себя зло, а я восхищалась мужеством Рагнеллы, которая не побоялась прийти ко двору и потребовать, чтобы я исправила то, что она считала неправильным.
      – Фу, – с презрением фыркнула Вилена, – как ты позволила ей дотронуться до тебя, госпожа? Весь дом пропитался этим ужасным запахом.
      Мне хотелось сказать, что я знаю чистоплотных королев, которые гораздо опаснее, чем эта маленькая дикарка, но я сдержалась.
      В конце недели Гавейн вернулся со своего водоотводного сооружения, дерзкий, веселый, с подарком для меня, полученным от королевы древнего народа.
      – Рагнелла сама их собирала, – объявил он, бережно перекладывая шесть белых кварцевых камешков. – У подножия Стоячих Камней. Она говорит, что это дары великой матери-богини, потому что они отражают лунный свет. – Он сделал охраняющий знак, пока я с любопытством рассматривала маленькие камушки с острыми краями. – Они разбрасывают их вокруг камней, – объяснил он, как будто это помогало понять тайну.
      Я не могла догадаться, для чего Рагнелла использует их, но дар королевы восхищал меня, был мне приятен, и я попросила Гавейна, чтобы он передал ей мою благодарность, если увидит ее снова.
      – О, конечно, мы увидимся! – Он закивал головой. – Это замечательная женщина! Такой храброй и остроумной я не встречал на юге… – сказал Гавейн. – Не помню, когда еще я так хорошо проводил время.
      Сказав это, он с важным видом вышел из комнаты, покачивая плечами и светясь счастьем.
      – Что ты положила в эту гадость? – скривившись, спросила я Вилену.
      У отвара, который ежедневно давала мне фрейлина Морганы, был противный вкус.
      – Я добавила новую траву, – спокойно ответила повитуха. – После третьего месяца, в отвар нужно класть другие, новые лекарства.
      Я внимательно смотрела на нее, в сотый раз убеждаясь, что она мне не нравится, но избавиться от нее, не поссорившись с Артуром, было невозможно. Может быть, я отослала бы ее и сделала вид, что Вилена сама решила, в конце концов, что сейчас я не нуждаюсь в ней, Подумав так, я еще больше разозлилась: кто такая Моргана, чтобы заставить меня запятнать свою честь ложью?
      Было чудесное осеннее утро, когда леса звенят от рева оленей-самцов, а белки начинают искать теплые места для зимовки. Утро было прекрасным, и его не могла испортить фрейлина Морганы. Не говоря никому ни слова, я пошла на конюшню и поехала на Тени на обычную прогулку к Крэгу, горной вершине на расстоянии чуть более мили от крепости.
      Ветер был свежим и пах снегом, но листья на березах еще трепетали на фоне темно-зеленой лесной чащи, и я улыбалась, несмотря на холод. Моя кобыла была раздраженной, шла рывками, опускала уши, фыркала на каждую тень на дороге, и мне постоянно приходилось успокаивать се.
      И только когда мы доехали до вершины Крэга, я увидела, что ветер гонит тучи, низкие и тяжелые. В животе у меня похолодело, и я повернула к дому. Мы могли добраться домой до начала бури, но я начала тревожиться и не хотела тянуть с возвращением. Меня затошнило по дороге домой, и я пустила Тень быстрой рысью, мечтая как можно быстрее добраться до своих комнат. Неважно, что скажет Артур, но я не собиралась больше принимать никаких «особых отваров» Морганы и даже решила отослать Вилену обратно, как только увижу ее.
      От ветра поднялась грива Тени и взметнулась вверх целая охапка опавших листьев, оставив без защиты горностая, который помчался искать другого убежища. Глупая кобыла дернулась в сторону, и я впервые за многие годы упала с лошади. Когда я пришла в себя, Тень уже скрылась из виду. Ругаясь, я поднялась на ноги, и тут мое тело пронизала боль. Выворачивающая, пронзительная боль завязывала мое тело в узлы. Я попыталась прислониться к дереву, дожидаясь, пока спазмы ослабнут, и я смогу пойти домой. Но они не утихали, и я, шатаясь, пошла вперед, пока дикая боль не согнула меня надвое и я не упала на землю.
      Это было не похоже на обычное падение с лошади, и я заплакала от страха и разочарования.
      Как могла я быть такой доверчивой и пить отвары, посланные Морганой? Теперь, когда жизнь ребенка была в опасности, моя глупость казалась невероятной, и я плакала от ярости и отвращения и к себе, и к верховной жрице. Наверное, даже боги услышали мои проклятия, потому что я сильно ругала их, когда была не в силах ползти.
      Люди из форта бросились искать меня, как только увидели, что Тень вернулась без седока. Домой меня принесли в паланкине и положили в удобную кровать, но было уже слишком поздно. И после трех часов боли и ярости я лежала измученная, а ребенка больше не существовало.
      Энида сидела рядом со мной, пытаясь по-своему утешить меня, но именно Рагнелла помогла мне забыть мое горе и облегчила мое сердце.
      Гавейн привел ко мне королеву приднов через боковую дверь, и она стояла, рассматривая меня и плача. Я не знала, когда и как Рагнелла потеряла своего собственного ребенка, но такие подробности были не важны. Она села на кровать рядом со мной и, положив обе руки на мои виски, запела что-то медленно и тихо. Я закрыла глаза и чувствовала, что от ее прикосновений у меня на душе становится легче.
      Грустный напев Рагнеллы был для нас спасением, убаюкивающей колыбельной песней, которую могла спеть каждая мать, когда-либо пережившая горе. Мы вместе оплакивали человечество, рожденное, чтобы думать над вечными истинами и медленно приближаться к смерти. Постепенно мои душевные и физические муки сливались с переживаниями наших предков, и чувство единения смягчало боль моей утраты.
      Уже почти засыпая, я взяла руку Рагнеллы, благодарно поцеловала ее и положила снова на свой висок. Она сострадала мне, и она заслужила благодарность.
      Я проспала день и ночь, и когда вернулся Артур, ни Рагнеллы, ни Вилены уже не было. Взволнованный, он вбежал в комнату и громко закричал.
      – Ради всего святого, Гвен, зачем ты поехала верхом, когда у тебя такой большой срок?
      – Поехала верхом? – разозлилась я, садясь на кровати и поражаясь, что он ругает меня в такое время. – Я ездила верхом каждый день с тех пор, как научилась ходить! Это случилось не потому, что я ездила верхом, а из-за этого отвратительного отвара, который прислала Моргана. Я знала, что не должна была пить эти отвары!
      – Перестань. – Артур бросил на стол перчатки и приказал Эниде принести ему чего-нибудь горячего. Я никогда не видела его таким раздраженным. Он набросился на меня. – У Морганы нет причин желать нам зла, и твое постоянное подозрение постыдно, моей жене не пристало вести себя подобным образом.
      – А не стыдно ли тебе приходить сюда и бросаться обвинениями вместо того, чтобы горевать о том, что мы только что потеряли, ребенка, Артур… ребенка!
      Я разразилась рыданиями и торопливо отвернулась. Передо мной открывалась необъятная бездна, грозящая поглотить меня.
      Артур замолчал, подошел ко мне, сел рядом и положил руки мне на плечи.
      – Я, конечно, огорчен… мне сказали, что ты можешь не выжить…
      Глядя на Артура, я думала о том, как мало я знаю этого человека: умер его ребенок, а он злится, вместо того чтобы горевать.
      – Гвен, – сказал он решительно, все еще держа меня за плечи, – ты должна кое-что понять. Мне безразлично, будут у нас дети, или нет, но мне совсем не все равно, будешь ли ты жить, или умрешь.
      Его слова заставили меня онеметь.
      – Меня устраивает наша жизнь, и мне кажется, что ребенок не принесет ничего, кроме беспокойства. Я был доволен, что ты забеременела только потому, что это так радовало тебя, но поскольку короли выбираются не по родству, мне безразлично, будет у нас ребенок или нет, детей и без того слишком много.
      Артур говорил холодно и резко, и на его лице появилось выражение явного отвращения, сделав его таким непохожим на человека, которого я так хорошо знала.
      Я непонимающе смотрела на него. Неистовствовать от волнения и вдруг превратиться в лед – впервые я по-настоящему почувствовала, что это сын Утера.
      Артур убрал руки с моих, плеч, поднялся и стал ходить по комнате. Лицо его смягчилось, но мы оба молчали. Я не могла ничего произнести, а он, похоже, предпочитал молчание.
      Хотя я была слаба и ноги у меня немного дрожали, кровотечение прекратилось, и, когда Энида вернулась с подносом, я встала и села за стол вместе с мужем, желая примириться с ним.
      Поев, он принялся рассказывать мне о недоброжелательных западных соседях. Свирепые и спесивые военные вожди, они считали выгодным пойти на союзничество с Пендрагоном, если он не будет посягать на их независимость.
      – Единственными, кто не захотел встретиться с нами, были воины Хуэля, и, если бы Ланс не склонил их на нашу сторону, нам бы пришлось отказаться от мысли встретиться с ними этой зимой и вернуться домой.
      Я кивала, все еще не зная, что ответить этому человеку, который час назад стал мне чужим.
      – Я думаю, что мне лучше вернуться в лагерь, – признался Артур, вставая и глядя на меня. – Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.
      Мне страстно хотелось укрыться в его объятиях, чтобы он заслонил меня от холодной, тоскливой пустоты, но он не проявил никакого желания к этому, поэтому я сидела молча, не в силах пошевелиться, а он похлопал меня по плечу.
      – А тебе, Гвен, лучше отдохнуть.
      Пока он выходил из дома, я сидела, не двигаясь, бессмысленно глядя в пространство.
      Может быть, я никогда и не знала его. Может быть, у нас никогда не было ни общих чувств, ни общих надежд и мечтаний, ни общего страха и боли. Может быть, нашим единственным ребенком останется Британия. Я знала, что когда-нибудь я буду гордиться этим, но в тот момент мысль об этом ужасала меня.
      Медленно и молча я встала и легла в кровать.

      – О, Гвен, она делает солнечный день еще красивее и улучшает плохое настроение, – вздохнул Гавейн, глядя на Рагнеллу с таким откровенным обожанием, что я не могла сдержать улыбки.
      Королева кочевников вела своих оленей. Одетая в грубую шерсть и старые шкуры, она почти не выделялась среди своих животных – можно было подумать, что она умеет становиться невидимкой, и только пучок блестящих перьев зимородка на голове позволял отличить Рагнеллу от оленей.
      Северные олени своенравны, как козы, и также непредсказуемы. Они вытягивали вперед свои широкие морды, когда Рагнелла почесывала у них за ушами, и пугливо отпрыгивали, если она делала резкое движение.
      Королева кочевников вдохнула воздух, а Гавейн засмеялся.
      – Ты знаешь, что она прежде всего делает по утрам? Вылезает из-под груды шкур, которые она называет постелью, и сопит, как медведь, роющийся под гнилым пнем. После этого она снова забирается под шкуры и говорит, где выпал снег и далеко или близко, пасутся олени и что у «высоких людей» в Стерлинге готовится на завтрак. Я слышу, как над ней потешаются придворные, но среди нас нет ни одного человека, которому нечему было бы поучиться у нее и ее народа.
      Я кивнула в знак согласия. Эта молодая королева древних, которую придворные прозвали «мерзавкой», относилась к ним с гордым презрением. Она всегда высоко поднимала голову и казалась мне олицетворением подлинной гордости, несмотря на издевки многих. Мне нравилась ее величественность, и я сама стала подражать ей.
      Артур вернулся в Стерлинг, воодушевленный новыми идеями об отношениях с каледонцами, и о детях мы больше не разговаривали. Поэтому я держала голову так же высоко, как Рагнелла, и занималась своими делами, надеясь, что ни Артур, ни кто-либо другой не узнает, как горька была моя печаль.
      Зима прошла в бесчисленных пирах и праздниках, крепость была уютной, а леса полны вепрей и оленей. Днем мужчины охотились, а вечерами в доме пели, играли и рассказывали разные истории.
      К Артуру приезжали племенные вожди каледонцев. Они привозили с собой музыкантов, и вечером раздавались звуки арф и волынок. Это была сильная музыка, она поднимала настроение, и воины один за другим складывали свои мечи и под громкие звуки прыгали и скакали.
      После этого начинались народные танцы. Мне нравилось выполнять разные фигуры, становясь то на носок, то на пятку, и хотя Артур никогда не присоединялся ко мне, Ланселот танцевал охотно. Мы проводили вечера, кружась по залу, заполненному прыгающими танцорами.
      Отношения Гавейна и Рагнеллы переросли в страстный любовный роман. Племянник Артура все больше времени проводил под навесами у холмов, где придны стояли лагерем, и кое-кто из придворных стал беспокоиться, что рыцарь может попасть в их таинственный мир. Хорошо известно, что простые смертные впадают в искушение и переступают порог Полых холмов, они редко возвращаются обратно.
      – Моя жена думает, что принца заколдовали, и он не замечает, как Рагнелла отвратительна, – признался один местный богач. – Но я бьюсь об заклад, что в постели она превращается в красавицу, ты же знаешь, как они могут менять свой облик, эти колдуньи.
      Но мне казалось, что у Рагнеллы и Гавейна близость духовная, а не физическая. Воспитанный при чопорном, лживом дворе своей матери, оркнейский принц, похоже, наслаждался свободой, которую он обрел с диковатой королевой кочевников. Они соединили свою неуемную энергию в этой отчаянной дружбе. И, казалось, ни он, ни она не задумывались, что могут сказать о них придворные.
      Поэтому я удивилась, когда Гавейн привел королеву кочевников ко мне в комнату и попросил, чтобы я подобрала ей какое-нибудь платье – ему хотелось привести ее в дом, и он боялся, что придворные будут смеяться над ее обычными одеждами. Я растерянно оглядела Рагнеллу: стоя на носках, она едва доставала Гавейну до груди, мы с Гавейном были одного роста, и я не знала, что смогу найти для нее. Но Энида ловко управлялась с иглой и перешила одно мое платье, сделав его длинным для королевы приднов. Оно, конечно, было не самым изысканным туалетом, но в нем можно было появиться при дворе.
      Я хотела отблагодарить Рагнеллу за ее доброту и разложила перед ней все свои украшения, чтобы она могла выбрать то, что ей понравится, но она презрительно поморщилась.
      Гавейн засмеялся.
      – Я думаю, она хочет ослепить их своими собственными сокровищами.
      Так и случилось. В комнате изумленно ахнули, когда вечером того же дня она и сын Моргаузы появились в зале, и я едва не рассмеялась, когда они шли через комнату, чтобы поздороваться с нами. Гавейн надел грубую накидку из шкур, которые обычно носили мужчины приднов, а на Рагнелле сверкало золото: витые золотые ожерелья тонкой работы, нанизанные в виде бус или целые, как браслеты с зубчатыми краями. Не было сомнения, что королева приднов надела сказочные сокровища Полых холмов. При свете очага они тускло переливались, и Рагнелла казалась маленькой первобытной богиней. Гавейн хорошо обучил ее, и, озорно глядя на меня, она склонилась в низком поклоне. Я протянула ей руку и, когда Рагнелла поднялась, слегка сжала ее пальцы. Я почувствовала, как они дрожат, и поняла, что ее спокойствие скорее внешнее.
      Поздним вечером один пьяный король-вассал разозлил Рагнеллу. Она набросилась на него и расцарапала ему лицо.
      Гавейн вскочил на ноги, выхватив кинжал. Кочевница сумела постоять за себя, и, когда пьяный грубиян попятился, Рагнелла шагнула вперед и плюнула ему в лицо, ответив на оскорбление оскорблением.
      По залу пробежал неодобрительный шумок, а Рагнелла разразилась потоком ругательств, хотя я не поняла, кому они предназначались – наглому вождю или всему двору в целом.
      Гавейн что-то сердито сказал ей, и неожиданно они вдвоем стали кричать и завывать, как духи на празднике Самхейн. Топнув ногой и отстранив своего возлюбленного, Рагнелла шла ко мне. Одним движением она скинула с себя платье, обернулась и, переступив через него, пошла к двери. Прикрытая только своими украшениями, Рагнелла с величественным видом прошла мимо Гавейна, как будто его и не существовало. Он хотел остановить ее, но быстрым движением руки Рагнелла сорвала с него меховую накидку и, набросив ее себе на плечо, вышла из зала.
      Гавейн, крича, выбежал за ней, а придворные разразились смехом. Я же сидела молча, страдая за них обоих.
      Рагнелла не вернулась, а Гавейн, проводивший время и с приднами и при дворе, разрывался между двумя конфликтующими сторонами.
      Он сидел с нами, мрачный и несчастный, мечтая о своей возлюбленной. И все же после нескольких дней пребывания у приднов Гавейн возвращался ко двору, грустный и злой, но радуясь тому, что вернулся домой.
      Я наблюдала, как он страдает, попав в такую жизненную переделку, и пыталась поговорить с ним об этом, но он не желал касаться этого, и больше я не заводила об этом разговора.
      Зима подходила к концу, и из трех королей-вассалов, которые приезжали на встречу с верховным королем, двое уезжали с желанием заключить перемирие и торговые соглашения. Артур соединял Британию по кусочкам и был так поглощен своей собственной мечтой, что не мог оценить трудного положения, в котором оказался его племянник.
      Однажды мартовским утром в укрепленной лодке в крепость приплыл посланец пиктов. Это был мускулистый малый с татуировками на руках и щеках, и, хотя он был у нас, только чтобы передать Артуру послание, когда я вернулась с верховой прогулки, весь дом гудел от сплетен о нем.
      – Тропы и дороги на севере еще не проходимы, поэтому он плыл вдоль побережья. – Артур с изумлением покачал головой. – Клянусь, эти пикты чувствуют себя на воде как дома! Маэлхон, король Инвернесса приглашает нас на время летнего солнцестояния в Грейт-Глен, чтобы принять участие в Совете. Он прислал тебе подарок, похоже, что он восхищен королевой-воином, которая так храбро сражалась с саксами в Хамберсайде.
      Я засмеялась. Меня всегда удивляло, как быстро распространяются слухи о делах королевской семьи и как часто они бывают лживыми. Потом начнут говорить, что героем в том сражении был не Кэй, а я.
      Артур вложил мне в руку серебряное ожерелье. Оно было похоже на струящуюся воду, и я заворожено разглядывала его, пока он объяснял, что это знак их самого большого уважения. Летом я с гордостью буду носить его в Инвернессе.
      С приходом тепла до нас стали доходить слухи, что Хуэль, сын Кау и брат того самого Гильдаса, которого обучал монах Иллтуд, пытается собрать людей и хочет сражаться с нами за земли у Стены.
      Артур с рыцарями выдержал несколько схваток в дремучих лесах и прогнал в конце мая людей Хуэля к горным лесистым долинам Троссака. Ланс предложил разогнать их, пока мы будем праздновать летнее солнцестояние в стране пиктов. Артур поблагодарил его за это.
      В тот день, когда мы должны были тронуться в путь, я забралась на крепостной вал, чтобы последний раз взглянуть на места, которые так любила, и увидела там Гавейна, грустно облокотившегося на стену. Он крутил в пальцах украшение, которое Рагнелла когда-то носила в волосах, и не ответил на мое приветствие.
      – Ушла! – Оркнейский принц со злобой посмотрел на север, как будто его гнев мог остановить ее. – Ушла на летние пастбища и даже не попрощалась.
      – Ты не собираешься ехать за ней? – спросила я и тут же пожалела об этом.
      – Что может из этого выйти? – Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня. По нему было видно, что он сильно страдал, исчезла его напускная храбрость и дерзость.
      – Она была для меня целым миром, Гвен… но Артур и рыцари – это моя семья. – Он тяжело вздохнул и отвел глаза. – После гибели моего отца в Великой битве моя мать пыталась заставить меня поклясться, что я отомщу Артуру… хотя я уже принес ему клятву верности. Овдовев, она обезумела от горя и не ведала, что говорила. Но моя мать страстная, красивая и могущественная женщина, и перечить ей – это подвергать себя риску. Когда я отказался выполнить се приказ, она отказалась от меня, прокляла меня… – Сын Моргаузы замолчал, мучительно вспоминая прошлое, потом вздрогнул. – Вот тогда я вернулся к Артуру, и его Дело стало моим Делом. Он – единственная семья, на которую я могу положиться, и я никогда не оставлю его. – Наступило долгое молчание, потом Гавейн глубоко вздохнул: – Я говорил Рагнелле, что ей не нужно жить при дворе, что мы могли бы встречаться где-нибудь в другом месте… – Гавейн повернулся ко мне спиной и прижался к стене вала, обхватив пальцами локти и опустив голову.
      Я не решалась сказать ему, что королева кочевников, как и он, не могла бросить свой народ, поэтому я просто положила руки ему на плечи и попыталась успокоить его. Когда Гавейн немного успокоился, я ласково похлопала его по спине и пошла вниз, оставив его в одиночестве.
      Я думала о Моргаузе. Я гадала, по-прежнему ли она испытывает такую же яростную ненависть к Артуру или, как сказал Гавейн, она была обезумевшей от горя, когда пыталась настроить сына против своего брата, его дяди. Конечно, в последние годы она не проявляла никакой враждебности к нам и разрешила своим сыновьям приезжать ко двору, когда они достигали определенного возраста и могли служить пажами. Я надеялась, что время притупило ее боль и смягчило Артура.
      В поездке на север нас, сопровождал Тристан, потому что Ланс сражался с людьми Хуэля. Гавейн предпочитал ехать в одиночестве, погрузившись в мрачное молчание.
      Шотландия – неприветливая земля, здесь мы часто попадали под обильные дожди и много раз видели радугу. Сюда римляне не успели проложить дороги, и мы пробирались через девственные сосновые леса и ночевали на высокогорьях Грампиан.
      Мы услышали пиктов задолго до того, как увидели их. По ночам одна долина перекликалась с другой пронзительными звуками своих дудочек, их сменял у берегов горных озер дикий, дьявольский смех, от которого у меня по коже бегали мурашки. И хотя позднее я узнала, что это был брачный призыв какой-то черношеей плавающей птицы, зловещий звук все равно заставлял меня вздрагивать.
      Иногда у странно обтесанных валунов, которыми здесь отмечались границы, встречались люди.
      Они бесстрастно смотрели на нас и почти ничего не говорили. Только иногда мы останавливались на ночлег в замке какого-нибудь, короля, но даже там нас встречали скорее с любопытством, чем с радостью. Враждебности к нам не проявлялось, но не было ни приветственных криков, ни радостного гостеприимства, к которому я привыкла на юге.
      Когда мы доехали до Инвернесса, дни стали увеличиваться и сумерки наступали, почти в полночь. Именно тогда Гавейн попросил позволения отправиться на поиски Рагнеллы на летних пастбищах.
      – Я должен выяснить с ней все раз и навсегда, – решительным тоном сказал он, и от этой последней надежды его голос стал, более живым. – Но что бы ни случилось, я встречусь с вами у долины Кой через две недели.
      Я беспокойно рассматривала своего друга. У него был вид человека, сгоравшего от безответной любви.
      Может быть, эта поездка решит его судьбу, и я еще раз помолилась за Гавейна, потому что знала, какую душевную боль он испытывает.
      Король пиктов Маэлхон оказался гостеприимным хозяином. Его сестра, худая высокомерная женщина, презрительно махнула рукой в сторону горной расщелины, где безмолвно лежало черное сумрачное озеро.
      – Там каждый год собираются короли-вассалы на Совет, разрешают споры и загоняют в воду скот для умиротворения богов, – она кивнула в сторону лагерных костров на берегах длинного озера. – Каждый год я и король плывем в лодке вдоль берега, чтобы принять от них клятву на верность. И не больше. Не успеешь оглянуться, как они перережут нам горло.
      Меня поразило поведение этой женщины, потому что вела она себя так, как будто была женой короля, но в то же время говорила о своих подданных с полным презрением.
      – У Маэлхона нет жены? – спросила я Тристана.
      – Есть, но это не имеет значения. У пиктов правят мужчины, но родословная ведется от матери, поэтому сын его сестры считается первым претендентом на трон. Если она женщина властная, то главенствует при дворе. – Арфист пожал плечами. – Мой отец был королем пиктов, и поэтому я не имею здесь высокого положения.
      Следующим утром нас торжественно проводили к целой флотилии лодок, барок и челноков, которые стояли на одном берегу озера. Королевская барка отличалась навесами и флагами, удерживаемыми на столбах из выбеленных солнцем черепов оленей. В их глазные отверстия были вставлены цветы, а оленьи рога украшали верхушку центрального столба королевского шатра. Скамьи, на которых мы сидели, были покрыты толстыми меховыми шкурами. Раздавался постоянный грохот барабанов, и над озером звенели веселые напевы дудок. Несомненно, это делали, чтобы помогать гребцам и оповещать о нашем приближении тех, кто на берегу.
      Озеро Несс так же глубоко и загадочно, как Черное озеро Владычицы в Регеде. Великие тайны скрывает черная поверхность воды, разрезающая зубчатые горы.
      В тот день облака, похожие на овец, бежали по небу, иногда закрывая солнце и этим сразу портя настроение.
      Когда наша лодка приближалась к участку берега, свободному от скал, короли и воины, ремесленники и землепашцы подбегали к кромке воды, танцами и песнями приветствуя нас, проплывающих мимо.
      – Они хотят провести для верховного короля особую церемонию, – сказал Тристан, когда мы вышли на берег.
      Я отошла в сторону и смотрела, как из толпы выходит какой-то человек и низко кланяется Артуру.
      На встречающем была надета шкура оленя-самца, голова которого скрывала лицо человека, а рога на его голове напомнили мне виденное когда-то изображение рогатого бога Цернунна. Он в ярости тряс деревянным щитом, делая в воздухе зигзагообразные движения. Он вызывал дух бога, потому что, как и все, изменившие свой облик, он мог скоро соединиться с богами.
      Шаман с шестом приплясывал и кружился, а его молодой прислужник тряс трещоткой и кидал смолу в маленькую жаровню у своих ног. Едкий дым поднимался от углей, и прислужник гнал облачка этого дыма на Артура, а шаман с шестом продолжал возбужденно топать ногами.
      Потом внезапно наступила тишина, и мальчик дал Артуру бронзовое зеркало, очень похожее на то, которое осталось у меня от матери, только у него была мягкая кожаная крышка, закрывающая блестящую поверхность.
      – Закрой глаза, – перевел Тристан, и, когда веки Артура сомкнулись, шаман поднес зеркало к лицу моего мужа и поднял с его поверхности крышку. Новое облако заслонило солнце, когда Артур открыл глаза и посмотрел на свое отражение.
      Лицо его вспыхнуло от гнева, и я подумала, что он бросит зеркало на землю. Артур был вне себя от ярости, но не отрывал своего взгляда от зеркала и не двигался с места.
      Шаман пытливо разглядывал верховного короля через глазные отверстия на оленьей морде и с внезапным диким криком начал кругами скакать вокруг Артура, кланяясь, важно прохаживаясь и выставляя вперед свои похожие на саблю рога. Мой муж стоял спокойно и неподвижно, наблюдая этот неистовый танец. Как бы близко ни наклонялись к нему могучие рога, он ни разу не уклонился от них и не отвел глаз от отражения в зеркале, но заметно побледнел.
      Обходя Последний круг, шаман выхватил зеркало из рук Артура и, низко поклонившись, повернулся, чтобы представить его шепчущейся толпе. Зрители захлопали в ладоши, а когда отошел шаман, Артур протянул руку и поставил меня рядом с собой. Его пальцы были холодны как лед, а кожа на лице блестела от пота, но мы с королевским величием стояли перед собравшимися пиктами.
      Остаток ночи отдали еде и веселью, прыганью через высокие костры и зову богов горных вершин и тихих ручьев. Пикты славятся своим вересковым пивом, которое так понравилось Кэю, что он обещал отдать за его рецепт свой самый лучший золотой браслет. Но пивовар засмеялся и сказал, что рецепт – часть достояния народа и поэтому не продается. Жаль, потому что никто не мог сварить такой вкусный напиток, хотя Кэй потратил много времени, пытаясь сделать это.
      В свете пламени костра я наблюдала за Артуром и гадала, что же он увидел в зеркале, что так потрясло его, и жалела, что мне не удалось хотя бы краешком глаза заглянуть в него. Может быть, там таилась отгадка на вопрос, почему Артур становился таким настороженным и резким, когда можно было бы быть доброжелательнее и приветливее с другими Я очень любила его, несмотря на отчужденность между нами, но наблюдая его отношение к собакам, я замечала, что подобной заботы он не проявляет ни к одному человеку. Это оставалось для меня загадкой, и я решила, что так и должно быть. Нет смысла горевать из-за того, что изменить я не в силах.
      Мы ехали по Великой Долине, каждую ночь предаваясь пирам и веселью, и каждый день нам приносили много даров. Среди них были амулеты из клыков моржа с вырезанными на них рисунками, теплые плащи с капюшонами и множество серебряных цепей прекрасной работы.
      Когда мы собрались в обратный путь, какая-то старушка принесла мне охапку листьев папоротника.
      – Это для Мерлина. Мы надеялись, что маг приедет с вами, хотя прошел слух, что девица покончила с ним.
      – О нет! – возразила я. – Чародей в Бретани.
      Старуха недоверчиво смотрела на меня.
      – Древние все видят, и они говорят, что девица живет в пещере Мерлина одна. Ее видели на последнем празднике Белтейн. Бьюсь об заклад, что она обхитрила этого простодушного старика, вытянула из него все его секреты и избавилась от него.
      Я начала решительно отрицать это, а она рассмеялась:
      – Чародей он или нет, но он все же живой человек, которого можно убить.
      Зло взглянув на меня, старуха медленно пошла прочь, и я заметила, что те, кто встречался ей по пути, закрывали глаза рукой, чтобы она не сглазила их. По моей спине пробежал холодок – а вдруг она знала то, чего мы еще не знаем? Что, если Мерлин и в самом деле умер?
      К концу второй недели мы расположились лагерем на широком выкошенном лугу недалеко от Великой Долины, где горы велики. Это было место, вызывающее страх, полное глубоких, мрачных теней, и я постоянно оглядывалась, боясь кого-то невидимого.
      – Гавейн сказал, что он будет здесь, что бы ни случилось, – напомнила я Артуру, пока он оглядывал вымытые дождем земли.
      – Надеюсь, он не собирается оставаться с королевой кочевников, – нахмурясь, произнес мой муж.
      – Может быть… – робко начала я, не зная, как много Гавейн рассказал Артуру.
      – Если он не приедет к завтрашнему утру, мы должны будем уехать без него. – Артур отвел глаза от открытого полога шатра. – Не могу понять, что с ним, пусть он женится и остепенится.
      Мне казалось, что он мог бы так сделать, но возлюбленная Гавейна не была обычной женщиной.
      Следующим днем воздух был прозрачным, хрустально чистым, как обычно бывает после бури, и гранитные глыбы и шумные ручьи сверкали в ясном воздухе.
      Великая Долина совсем не пугала, и даже Раннох-Мур, это ужасное болото, заполняющее высокогорную долину рядом с голыми скалами, казалось, приобрело новые краски: оно походило на ковер из перьев, хотя я знала, что его красота обманчива: один неверный шаг мог стоить жизни человеку или лошади.
      – Вот он! – вдруг закричал Артур, указывая рукой в сторону болота.
      Вдали мы завидели всадника. Он неуклюже ссутулился в седле, позволив лошади выбирать дорогу среди торфянистых болотных кочек. Учитывая опасность дороги и расстояние, которое ему предстояло проехать, Гавейну потребовался бы целый день, чтобы доехать до нас, поэтому мы поставили шатры и высоко подняли флаг, чтобы дать ему знать о себе.
      Гавейн приехал в лагерь на закате, когда на долину ложился туман. Мы поспешили встретить его при свете угасающего дня, и я ахнула, увидев его.
      Сын Моргаузы был более похож на помешанного, чем на знаменитого воина: грязный и насквозь промокший от дождя, с щетиной на щеках, запавшими и покрасневшими глазами. Но ужаснее всего выглядели глубокие царапины на его лице.
      – Добро пожаловать, племянник, – приветливо сказал Артур голосом, ласковее которого я никогда раньше не слышала. – Есть хочешь?
      Гавейн кивнул.
      – С рассвета пробирался по этому болоту. – Говорил он учтиво, но старался не встречаться со мной глазами.
      – Проходи и садись у огня, – предложил Артур, положив руку Гавейну на плечо и ласково похлопывая его. – Кэй сварил суп, он согреет тебя и приведет в чувство.
      Оркнейский принц молча кивнул, и Артур повел его за собой, как пастух заблудившуюся овцу.
      Вдвоем они растворились в сумерках. Мужская дружба должна была стать самым лучшим утешением Гавейну. Вздохнув, я вернулась в шатер и стала готовиться ко сну.
      Гавейн больше никогда не произносил имени Рагнеллы, и я так и не узнала, сказал ли он Артуру, откуда у него царапины на лице. Когда мы уезжали с севера Шотландии, они уже начали заживать. Но шрамы на его сердце заметить было труднее, потому, что он ни с кем не делился своим горем.
      Но я надеялась, что в его сердце осталось место любви.

      Северная часть озера Лох-Ломонд расположена на гористой местности, такой же, как северные долины, и мы так долго ехали вдоль нее, что я уже начала сомневаться, доедем ли мы когда-нибудь до равнин. Потом неожиданно мы увидели широкую часть озера, отливающую голубым цветом лета. Перед нами словно открылась дверь в другой мир, и я вскрикнула от удовольствия.
      В чистой воде озера отражались лесистые острова, и в тот вечер, когда мы расположились лагерем, в серебряном небе повис бледный молодой месяц, такой, какой я видела в Уиндермире вечером накануне замужества. Это было четыре года назад, и сама мысль о том, что я могу встретиться с Кети, Руфоном и Гледис волновала меня. Но больше всего мне хотелось увидеться с отцом.
      Ему было трудно уговорить меня выйти замуж по политическим соображениям, а не по любви, и я согласилась на это неохотно. И хотя наши отношения с Артуром не были такими романтическими, как у моих родителей, наш союз был дружным, а любовь, хотя и не высказанной, но прочной. Многие другие королевы молили хотя бы об этом.
      Теперь я смогу сказать отцу, что мой брак оказался удачным.
      – Я ищу его!
      Громкий крик раздался в лагере поздней ночью. Голос был знакомым, но акцент явно каледонский, и я снова уткнулась головой в подушку, надеясь, что приезжим займется часовой.
      – Ланс! Я здесь! – Артур начал подниматься, когда полог нашего шатра откинули и, появился бретонец.
      Он похудел, лицо его было черным, как черника, волосы подстрижены на пиктский манер, как у мальчика-пажа, а густая черная борода закрывала нижнюю часть лица.
      – Клянусь Юпитером! – восхищенно воскликнул Артур. – У меня такой никогда не было.
      – Единственный способ спастись от мошкары, – усмехнулся Ланс, забывая про каледонский акцент и усаживаясь в ногах нашей походной кровати.
      – Что нового? – Артур сразу перешел к делу.
      Я думала, что он оденется и уведет Ланса из шатра, но они увлеченно обменивались новостями, не понимая, что это не самое удобное место для разговоров. Мне ничего не оставалось, как натянуть одеяло до подбородка и тоже сесть.
      Я смотрела на обоих мужчин: Артур был румяным и дружелюбным, а Ланс – смуглым и скрытным. Они стали прекрасными друзьями и рыцарями; они дополняли друг друга, как две части озера Лох-Ломонд вместе составляют красивейшее место.
      – Остатки банд Хуэля изгнаны на острова на озере, – объявил Ланс. – Пока лето, с ними ничего другого не сделаешь. Рядом утки и рыба. Но зимой, когда выпадет снег, я выманю их оттуда голодом. Это, если ты хочешь, – добавил он, – чтобы я остался здесь. Но я думаю, что и на юге есть чем заняться, и я могу поехать с вами…
      – Что же там нужно делать? – поддразнил его Артур.
      – Не знаю, – ответил бретонец и нахмурился, а его синие глаза потемнели. – Моргана была в Дамбартоне и заезжала ко мне в начале июня. Она намекала, что замышляется мятеж, спрашивала, знаю ли я человека по имени Седрик. Наверное, он кельт, если судить по его имени, но, похоже, что он глава группы саксов, которые высадились недалеко от Портчестера. Подробностей она не знала, но это может перерасти в серьезный заговор. – Ланс взглянул на меня и улыбнулся. – Ты знаешь, как она умеет намекать, ничего не говоря напрямую. Кстати, это вторжение волновало ее меньше, чем Мерлин. Она утверждает, что он стал жертвой злого умысла жрицы.
      Я медленно кивала, гадая, не отсюда ли идут сведения пиктской старухи. Если это так, Моргана, должно быть, распространяла этот слух повсюду.
      – Прошлой зимой я познакомился с одним человеком из племени Рагнеллы. – Ланс снова повернулся к Артуру. – Они слышали предсказание Мерлина, что ты станешь королем всех бриттов, и Рагнелла клялась, что это именно так.
      Я вспомнила Игрейну, напуганную огнедышащим драконом в ту ночь, когда был зачат Артур, и изумилась причудливости судьбы.
      – Как бы там ни было, уже везде говорят, что тебе можно доверять, – произнес Ланс. – Поэтому я попросил узнать все, что можно, о Седрике. Похоже, что он высадился на юге и называет себя «королем бриттов».
      Артур тихо присвистнул.
      – А как его принимают союзные саксы?
      Ланс покачал головой.
      – Это неизвестно. Последние сообщения я получил только вчера, и уже подумывал, не бросить ли мне Хуэля и ехать на север искать тебя, но прошлой ночью увидел огни твоего лагеря.
      – Может быть, он сакс, который решил утвердить себя, прежде чем устроиться на новом месте?
      Артур потянулся за своей одеждой.
      – Может, и так, – согласился Ланс. – Хотя это не объясняет, почему у него кельтское имя и почему он претендует на всю Британию… обычно они именуют себя королями только среди своих людей.
      Артур молча выслушал его и стал одеваться.
      – Давай посмотрим на летний рай Хуэля, – весело предложил он.
      Итак, вдвоем они пошли к берегу озера, а я снова уютно устроилась под одеялом.
      Мы, наконец, выбрались с гористого севера Шотландии и приближались к более знакомым местам, а саксы уже снова угрожали нам.
      По дороге в Регед мы не заезжали ни к одному правителю и поехали прямо к усадьбе Фергюса, наслаждаясь хорошей погодой и своим прекрасным настроением. Какую бы угрозу ни представлял Седрик, Артур решительно настроился довести до конца то, что он начал делать на севере – оповестить всех о Деле, им задуманном.
      Боги, должно быть, использовали всю Шотландию как место для игр, потому что в Дамбартоне они оставили закругленную скалу прямо посреди заливаемых в приливы болот. Крепость на скале была почти неприступна: местность открывалась на многие мили, и тысячи водоплавающих птиц поднимались в воздух, шумя и хлопая крыльями, когда кто-то подходил близко. Они с криками кружились вокруг нас, били своими крыльями воздух, пока мы не оказывались в облаках из перьев. Никто не мог подобраться к Фергюсу незамеченным.
      Я не видела изгнанного ирландского короля с тех пор, как девочкой была здесь с отцом, который приезжал с официальным визитом. Я вспомнила диалект, на котором говорили ирландцы, но меня удивляло, как много изменений произошло вокруг.
      Фергюс и его люди жили в королевстве из болот, островов и усадеб, для которых расчищали участки леса. То, что когда-то было глушью, где жили пикты и водились звери, быстро становилось королевством Даль Риада.
      – Здесь был маленький, тесный дом, когда я в первый раз принимал вас, – восторженно говорил наш хозяин, обводя рукой зал. Этот человек был румяный, веселый и дружелюбный. В середине комнаты светились огни в очаге, а кухарки, пажи и помогающие им дети переворачивали вертела, или мешали содержимое котлов, висевших на длинных цепях, прикрепленных к балкам. От стола к столу ходили собаки, нюхая остатки пищи и кидаясь за костями, которые бросали хозяева. Звучал смех и голоса, а потом раздались переливы арфы, и рассказывали о прошлом, хвастаясь, воины. У кельтов всегда так, и не важно, ирландцы они, бритты или бретонцы.
      После того как со столов убрали, Тристан достал свою ирландскую арфу, и одобрительный шумок пробежал среди людей Фергюса.
      – Смотри, что будет, – шепнул мне Артур и прежде чем обратился к нашему хозяину и громко, так, чтобы услышали все в комнате, сказал:
      – Господин, я прошу позволения представить вам молодого талантливого музыканта из наших северных племен. Он и корнуэльский арфист будут услаждать ваш слух и в песне расскажут о содружестве, которое мы создаем с помощью Круглого Стола.
      Послышался удивленный шепот, когда вышел молодой пикт и, застенчиво кивнув мне и Фергюсу, встал рядом с Тристаном. Остаток вечера эта пара потчевала нас народными песнями и напевами, а не историей и сказаниями. Веселые мелодии и чудесные слова, мирные и безыскусные, трогали сердца всех слушателей. Может быть, Талиесин был прав, когда говорил, что музыка – это божий дар. – О, госпожа, он просто чудо! – пробормотала пышненькая дочка Фергюса, не отрываясь глядя на Ланселота.
      Я посмотрела на бретонца, чувствуя, как забилось мое сердце. Ланселота Озерного никак нельзя было назвать красавцем. У него был чересчур широкий лоб, слишком узкий подбородок и слишком толстые губы, даже руки его были чересчур изящны для воина. Но, тем не менее, он постоянно привлекал внимание женщин, даже если и не хотел этого. Сколько я ни пыталась понять, почему женщины так любят его, мне никогда не удавалось этого. Он был просто Лансом, и я настолько привыкла к его присутствию, что редко вспоминала, что когда-то он напоминал мне Кевина.
      Понимание этого заставило меня замереть. Я всегда думала, что перемены – это что-то внезапное, что-то, вызываемое какими-то определенными действиями, например выигранными сражениями или смертями. Сейчас же, казалось, происходили совсем другие перемены – они наступали постепенно, и мы даже не подозревали о них: огромный новый мир идей и дружеских отношений медленно заменял старые представления, подобно молодым побегам, прорастающим на срубленном дереве.
      Если это так, можно было бы считать, что все мы находимся в состоянии непрерывного движения, всегда на грани возможности стать чем-то иным. Я покачала головой. Я принимала мир таким, каков он есть, и мне не хотелось смиряться с мыслью, что все меняется.
      После встречи в Дамбартоне Ланс уехал обратно на озеро Лох-Ломонд, обещая вернуться к нам в Каэрлеон, как только войско Хуэля сдастся. Мы тем временем повернули к Регеду, чтобы навестить моего отца.
      Шли веселые летние дождички, а когда мы проехали последнюю горную гряду, перед нами открылся город Карлайль, а за большим каменным массивом, по которому через реку Идеи проходит Римская дорога, изогнулась дугой радуга. Глядя на этот пейзаж, мне становилось радостно. Когда я была девочкой, я очень не любила Карлайль, потому что его центральная римская часть, крепкий форт, чопорные дома казались мне чересчур строгими. Теперь же я с любовью рассматривала их, вспоминая, как мы с Кевином проводили время в конюшнях Стенвикса, моего отца, ведущего домой победоносных воинов, которые воевали вместе с юным Пендрагоном, и мою более позднюю встречу с Артуром.
      Площадь в центре города заполнили торговцы, которых летом было особенно много. Они веселились, кричали и сплетничали. Торговцы поворачивались в нашу сторону и с благоговейным ужасом смотрели, как мы подъезжаем, а потом, узнавая нас, расступались и кланялись.
      – Это Гвиневера и король, – крикнул кто-то, когда люди стали сбегаться из лавок и домов, чтобы посмотреть, как мы проезжаем.
      Я улыбалась, махала рукой, желала всем им удачного дня и была невероятно горда, что возвращаюсь сюда в таком пышном сопровождении.
      Привратник у ворот большого дома на берегу со страхом смотрел на меня.
      – Ты ничего не слышала, госпожа? – спросил он, не дав мне слезть с лошади.
      – Не слышала о чем?
      – Его светлость… твой отец…
      – Что с ним? – Я развернула Тень, чтобы человек мог подойти, а не кричать мне через порог.
      – Король Леодегранс умирает в Эпплби. Вчера так говорили.
      Мои пальцы сжали поводья, и Тень пугливо затрясла головой. Привратник протянул руку и схватил ее за узду, а я неверяще посмотрела на Артура.
      – Отсюда далеко до Эпплби? – спросил мой муж.
      – Нужно ехать целый день, – ответил человек. Артур снова посмотрел на меня.
      – Уже вечер, Гвен. Будет лучше, если мы останемся здесь, а завтра утром сразу поедем. Я пошлю гонца сказать, что мы приезжаем.
      Не в силах произнести ни слова, я только кивала головой. Предложение это, без сомнения, было разумным, хотя я думала только о том, как бы побыстрее оказаться рядом с отцом.
      – Заходи в дом. – Артур протянул руки и помог мне слезть с седла.
      – Мы еще так много не сказали друг другу, – прошептала я. – Он не может умереть… не может, пока я не сказала ему…
      Артур обнял меня, пытаясь ободрить, но ничего не говорил, и я разрыдалась, когда мы шли к дому.
      Ночью мне снились ужасные сны, в них моего отца волны уносили от берега, а я безуспешно и безнадежно боролась с прибоем, пока настойчивый громкий стук в дверь не разбудил меня. Артур тихо спросил:
      – Кто там?
      – Пеллеас. Я поймал бродягу, который прошел мимо дозорных. Говорит, что должен срочно видеть тебя. Он дал мне брошь, чтобы я мог установить, кто он.
      Я поплотнее укуталась одеялом, ужасаясь мысли, что это может быть гонец, приехавший сообщить о смерти отца. Но брошь, которую Пеллеас передал Артуру, не походила на виденные мною ранее – на ней был вырезан красный с золотом дракон. Она поблескивала при свете фонаря.
      – Я встречусь с ним, – ответил Артур, торопливо отыскивая свою одежду, а когда худой солдат вышел, он сказал мне:
      – Это брошь Мерлина. Та самая, которую ему дал Амброзии. Не могу понять, почему бы ему просто не прийти. В конце концов, прошло столько времени, что пора бы уже перестать устраивать свои представления.
      Я оделась, окрыленная появившейся надеждой. Может быть, маг спасет моего отца.
      Молодой Пеллеас привел грязного и оборванного горбуна с изуродованным туловищем. И я, и Артур молча смотрели на него. Даже для искусного волшебника сотворить такое было бы трудно.
      Мальчишка прошел, не показывая своим видом, что узнал нас, и опустился на колени перед верховным королем.
      – Что это за глупости? – зашипел Артур, пытаясь поднять мага с колен. – Встань сейчас же!
      – О нет, господин! Я не тот, о ком ты думаешь. Но у меня срочное сообщение… только для тебя. – Горбун метнул быстрый взгляд в сторону Пеллеаса, который настороженно стоял у двери, держа наготове нож.
      Артур пристально разглядывал гонца.
      – Если ты не Мерлин, то откуда у тебя эта брошь? – спросил он.
      Не говоря ни слова, незнакомец повернулся и посмотрел на меня.
      – Нимю! – закричала я.
      Жрица молча кивнула и распрямилась.
      – Мерлин сказал, что она поможет мне встретиться с тобой, – объяснила жрица, снова поворачиваясь к Артуру и забирая у него брошь. – Я пришла, чтобы предупредить тебя о вторжении в Портчестере. Это бандиты, которые пришли завоевывать, а не просто грабить земли и убегать.
      – Откуда ты это знаешь? – Артур подозрительно смотрел на нее.
      – Я видела их, считала корабли, говорила с девушками, которые прислуживали воинам.
      – Где Мерлин? Почему не пришел он сам?
      В голосе Артура слышалось сомнение, как будто он верил слухам, что Нимю предала мага.
      – Он спит в кристальном гроте, – ответила она спокойно, еще раз посмотрев на Пеллеаса. – Он послал меня защищать тебя, пока сам не сумеет присоединиться к нам.
      – Ты, должно быть, продрогла до костей, – прервала я разговор и попросила Пеллеаса принести подогретого вина.
      Он подождал, пока Артур одобрительно кивнул, и вышел из комнаты, а Артур придвинул девушке стул.
      – В Стеклянном Замке на Острове Блаженства? – Артур пользовался кумбрийскими словами, означающими смерть!
      Нимю долго молчала, прежде чем ответить.
      – Мерлин знал, что умрет еще на первом заседании Круглого Стола. Его уже мучила страшная болезнь, и мы ничем не могли остановить ее. Именно поэтому мы и поехали в Бретань… чтобы никто при дворе не видел его слабым и немощным. И он заставил меня пообещать, что я не скажу об этом никому, кроме вас двоих, чтобы твои враги не осмелели, зная, что чародей больше не сможет защитить твою власть. – Она взяла нас за руки, хотя было непонятно, кого она успокаивала – нас или себя. – Он умер на моих руках в первый день мая, под цветущим боярышником, в том лесу, который называется Броклианским. Это случилось на рассвете, когда небо было светлым, и вокруг распевали птицы… и на секунду все замерло, замолкло, затихло, потому что все почтили его уход. – Такая же тишина опустилась и на нас. Говорила Нимю ровно, а ее прикосновения были легкими, хотя она неподвижно смотрела в мир, видеть которого мы не могли. Горе, постигшее ее в пещере, уже забылось, но неизбывная печаль осталась с нею. – Я отвезла тело на остров Бардси, потому что он говорил, что ему нравилось там. Я… я не могла приехать ко двору и поселилась в пещере Кармартена, откуда могла бы добраться до тебя, если бы тебе понадобилась моя помощь. Мерлин научил меня всему, чему мог, и, хотя я не могу наводить такой же ужас на твоих врагов, какой наводил Мерлин, я всегда приду к тебе на помощь, если буду тебе нужна. Однако, – заключила она, глядя на нас обоих, – мы должны придумать, что мы скажем людям. Я считаю, что им не нужно знать, что Мерлин-чародей мертв.
      – Что бы, я им ни сказал, – вздохнул Артур, – всегда что-то не сойдется. – Голос его был хриплым, в глазах заблестели слезы, и я вдруг поняла, что нам обоим предстоит пережить кончину дорогого нам человека.
      Вошел Пеллеас с кувшином горячего вина и кубками. Артур отвернулся, а Нимю, самая спокойная из нас, плавно подошла к молодому рыцарю.
      – Я возьму это, – сказала она, забирая у Пеллеаса поднос, – а ты не хочешь вина?
      Пеллеас, который никогда не был дерзким, решительным, кивнул. Даже в сильной ярости Нимю умела сохранять удивительное спокойствие. Как и Игрейна, она с достоинством переносила любые трудности, которые ставила перед ней судьба.
      Налив всем вина, она обратилась к Артуру.
      – Я думаю, тебе нужно идти на юг как можно скорее, прежде чем Седрик привлечет к своему делу слишком много людей.
      – К своему делу? – закричал Артур. – Этот разбойник заявляет, что мой титул принадлежит ему, и щеголяет кельтским именем, хотя возглавляет саксонских разбойников. Что же это за «дело»?
      – По его мнению, очень хорошее, – Нимю глубоко вздохнула и медленно выдохнула. – Помнишь молодую жену Вортигерна, Равену? Когда тиран женился на ней, он вынужден был связать свое будущее с саксами. Он даже объявил себя одним из них – «Мое имя Гевис», – а их дело своим. Когда Амброзии сверг его, у саксов появился повод уговорить его вдову уехать на континент. Сама она была из их рода, а ее ребенок был сыном верховного короля Британии. В то время мальчику было девять лет, и звали его Седрик.
      – О Боже, – прошептал Пеллеас, торопливо крестясь.
      Артур удивленно посмотрел на Нимю:
      – Теперь он настаивает на своем королевском происхождении по линии отца и утверждает, что его войско предано ему из-за его матери?
      – Ловкое использование политической стороны своей родословной, – поморщилась Нимю.
      – Которое выставляет меня в роли узурпатора, – продолжил Артур. – Он умен, – что он за человек?
      – Ему лет сорок, он жесткий, опытный и очень хорошо умеет привлекать людей на свою сторону.
      Он привел с собой сыновей-воинов, хотя самый молодой, Синрик, едва ли дорос, чтобы быть оруженосцем. Мне, кажется, он станет основателем династии.
      Артур начал расхаживать по комнате.
      – А как воины? Сколько их примкнуло к Седрику?
      – Опасно пока только на юге. Старые поселенцы на Темзе по-прежнему верны тебе, и большинство людей с болотистых равнин тоже, а северные саксы слишком разобщены сами, чтобы помогать кому-то еще. Ни Окта из Кента, ни Аэлль из Сассекса никаких обещаний не давали, хотят посмотреть, кто будет поддерживать пришельца. Но в Уилде арендаторы земли, такие, как Витгар, Маэгла и Стаф, послали свои отряды к. Седрику.
      Что-то оборвалось у меня внутри, когда я услышала эти имена, потому что это были короли-вассалы, у которых мы гостили во время поездки на Саксонский берег.
      – И по дороге на Винчестер они подбирают и других.
      – Винчестер? – воскликнул Артур, застыв на месте. – Они взяли город?
      Нимю покачала головой.
      – Еще нет.
      Артур сердито, нахмурился, забыв про все, кроме Седрика.
      – Если он перезимует в Винчестере, весной его отдохнувшие отряды могут атаковать проход Горинг и идти на Лондон… Оттуда, если получит поддержку живущих вдоль Темзы, он может вести саксонский клин через Логрис на равнину Северна.
      Артур забыл о Мерлине и моем умирающем отце. В тот самый момент, когда мы оба стояли на краю бездны, беспомощные перед призраком смерти, боги разводили нас в разные стороны.
      Если, мы когда-либо цеплялись друг за друга, утешали друг друга, то это было именно сейчас.
      Артур был нужен мне как никогда, и я надеялась, что тоже нужна ему.
      И все же Британии он был нужнее, и я отвернулась, сдерживая рыдания, когда он приказал Пеллеасу будить Гавейна и готовить маленькую комнату для Совета. Мне оставалось только стоять и смотреть, как Артур готовится к войне.
      Погруженная в свои мысли, я вздрогнула, когда Нимю дала мне кружку с чем-то теплым.
      – Это поможет тебе заснуть, – шепнула она. – На Совете Артуру ты не нужна, а я разбужу тебя перед его отъездом.
      Я начала было спорить с ней, но Артура в комнате уже не было, поэтому я с благодарностью выпила питье и погрузилась в глубокий сон без сновидений.
      Предрассветное небо начало сереть и в ивняке на берегу реки запели птицы, когда я стояла перед мужем, дрожа от холодного воздуха.
      – Я забираю Кабаль, но Грифлет и Цезарь остаются с тобой. В Эпплби будет Бедивер и люди твоего отца, чтобы охранять тебя. – Артур оглядел комнату, ища вещи, которые он мог забыть. – Вы с отцом обсуждали, что будет с Регедом, если он умрет?
      – Мы договорились, что Уриен будет регентом до того времени, когда у меня появятся дети, – задумчиво ответила я. – Это было частью договора, который ты заставил нас подписать после Великой Битвы, помнишь? Тот самый договор, который останавливал приграничные набеги.
      Мой муж помолчал, пристально глядя на меня.
      – Да, это важно. Остальные кумбрийцы сделали это же благодаря твоему отцу. Прошу тебя, скажи ему, – его голос слегка дрогнул, – как я ему за это благодарен.
      Я безучастно кивнула, а потом он обнял меня, и в темноте ночи мы прижались друг к другу, как дети. Вокруг нас кружились видения о саксонских предателях, о цветущем боярышнике и о великом человеке, похороненном в какой-то далекой пещере.
      – Да, Гвен, – шепнул Артур, уткнувшись мне в волосы. – Самое время найти место, где можно было бы построить наш собственный дом и перестать путешествовать. Я уже устал от чужих обычаев и дипломатии и хотел бы выбрать место, которое можно называть домом.
      Это было так неожиданно, что я не знала, правильно ли поняла Артура.
      – Я пошлю за тобой, как только разделаюсь с этим Седриком. – Он отступил на шаг и держал меня на расстоянии вытянутых рук. – Это одно из самых безопасных для тебя мест, здесь на много земель вокруг нет ни одного варвара. Я оставлю Маэлгона в Гвинедде, чтобы преградить путь ирландцам, пока я занят с саксами, но остальные короли пойдут со мной. Ну, улыбнись же, – произнес Артур, когда вошла Нимю с сообщением, что люди готовы выезжать.
      – Я еду с тобой, – объявила она, стоя перед нами в своем наряде бродяги-мальчишки. – Я обещала Мерлину присматривать за тобой, хочешь ты этого или нет.
      – Ладно, – сдержанно ответил Артур. – Очень благодарен.
      Он пошел к Двери, оглянулся на меня и поднял большой палец. Я сделала то же самое, и мы рассмеялись.
      Потом Артур повернулся на каблуках и вышел.
      Нимю обняла меня, я прижалась к ней, как когда-то прижималась к Бригит – испуганная, измученная и страшно нуждающаяся в чьей-нибудь поддержке.
      – Когда-нибудь барды будут называть это одной из его великих побед, – сказала прорицательница, гладя мои волосы и ведя меня к кровати. – Он надел плащ, который ты сшила ему… тот, на котором вышиты символы богини, и с ним все будет в порядке.
      Она умела так же убедить, как Мерлин, когда он говорил об Артуре. Но когда я уже лежала под одеялами, а она собралась уходить, я спросила ее, не может ли она сказать что-нибудь столь же определенное о моем отце.
      Нимю колебалась только минуту.
      – Помни, Гвен, с твоим мужем все будет в порядке. – Больше она ничего не произнесла.

      Мы проехали уже полпути до Эпплби, когда я увидела, что навстречу нам галопом мчится Бедивер. Увидев его, я поняла, что мой отец умер.
      – Вчера днем – произнес он голосом, полным сочувствия, когда подъехал ко мне. – Мы слышали, что вы поблизости, в Дамбартоне, но он не дожил.
      Его слова доносились до меня, как из какой-то бездны, как будто не имели ко мне совершенно никакого отношения. Меня душили слезы, и я не могла произнести ни слова. Я кивнула ему и всю дорогу до Стейнмора ехала, глядя на дорогу.
      Это одна из лучших дорог, построенных римлянами, которая оставалась в моей памяти светлой и приветливой.
      Здесь мои родители веселились, ездили верхом, любили друг друга, пока смерть не унесла мать и моего маленького брата. Это были дни, когда Кети рассказывала мне о старых богах, которые жили в священных рощах, когда я проводила каждую свободную минуту в конюшнях с Руфоном, пытаясь узнать как можно больше о лошадях, пока мать не узнала об этом и не запретила мне оставлять вышивание. Сейчас до меня доносились голоса того далекого времени. Я щурилась, глядя на жаркое солнце, убежденная, что, если быстро повернусь, вся моя семья снова окажется со мной, и мы будем шумно и весело путешествовать по крепостям, домам и превращающимся в прах римским городам. Все эти разговоры о смерти, это, конечно, еще один страшный сон.
      Но домашние, встречающие меня в Эпплби, уже были в глубоком трауре. Я молча выслушала их соболезнования и повернулась к двойным дверям большого дома.
      – Он очень гордился тобой, Гвен, – тихо сказал Бедивер, стоя рядом со мной и поддерживая меня за локоть здоровой рукой, как будто боялся, что я упаду. – Он часто говорил о тебе и просил меня проследить, чтобы ты получила королевское кольцо.
      Я смотрела на тяжелое золотое кольцо, которое положил мне на ладонь молочный брат Артура, а вместо него видела тонкое материнское кольцо с эмалью, которое отец отдал мне, когда я выходила замуж. Мои, пальцы накрыли это кольцо, и я молча прошла в дверь.
      Комната была пустой, и каждое слово отзывалось по ней эхом. Мне даже показалось, что она стала меньше. Но темные уголки чердака по-прежнему приглашали делиться секретами, а резные столбы величественно тянулись к крутой крыше. Только лица людей, выглядывающих из-за виноградных лоз, были заплаканы.
      Тело моего отца выставили для прощания на носилках, установленных над ямой для костра. Я смотрела на иссохшееся лицо, я еще раз задавая себе вопрос, куда попадают тепло и душа человека, когда они покидают его оболочку.
      Отец мало изменился за те годы, что меня не было. Его борода чуть поседела, но морщины страданий от артритных болей, мучивших его, были такими же глубокими, какими я помнила их. Я смотрела на крючковатые, изуродованные пальцы отца и дотронулась до мизинца, на котором он обычно носил материнское кольцо.
      – Я отдала его для доброго дела, – прошептала я, надеясь, что он бы понял меня.
      А потом я сидела за столом, советуясь с Бедивером о похоронах, предоставив Эниде заботиться о моих женщинах и радуясь, что у меня есть такие преданные, подданные, которые помогут мне пережить это трудное время.
      – О, девочка моя! – воскликнула Гледис, когда я вошла в кухню. Она была все такой же неторопливой. Я помнила ее красные руки. Она обхватила меня, как будто я была ребенком и никуда не уезжала.
      – Как замечательно, что ты приехала, и как ужасно, что это произошло в такое время, – всхлипнула она, а потом отступила назад и стала разглядывать меня с головы до ног. – Похоже, верховный король хорошо тебя кормит. Или, может быть, ты просто перестала расти и решила потолстеть.
      Я улыбнулась, на минуту забыв о своем горе, потому что она нисколько не изменилась, и ее живая манера говорить и здравый смысл, как всегда улучшали настроение. Даже в кухне Гледис все оставалось так, как было, когда я уезжала: булочки и окорок, поворачивающийся на вертеле.
      Подальше, около двери, какая-то прислуживающая девушка скребла плиты пола. Я с благодарностью вспомнила их тепло.
      – Но малышей у тебя нет?
      Ну, конечно, как и положено, Гледис перешла прямо к делу. Я поморщилась и отрицательно покачала головой.
      – Ну ладно, – сказала она, пробуя суп из котла, – дадим тебе травы, чтобы исправить это.
      И она об этом, устало подумала я.
      – Если бы Кети была жива, она нашла бы для тебя рецепт.
      – Она тоже умерла?
      У меня подогнулись колени, и я села на скамью около маслобойки. Кети была моей воспитательницей и другом детства, насмешливым голосом разума, который указывал на слабости людей и учил меня не относиться к ним слишком серьезно. Я очень расстроилась, узнав о ее смерти.
      – О, девочка, я думала, что ты знаешь. Она умерла во сне прошлой зимой.
      Я отвернулась, негодуя на то, что боги сразу обрушили на меня столько утрат.
      – А Руфон? – спросила я, страшась, что богини судьбы забрали и его.
      – О, конюший еще жив, но его лягнула ломовая лошадь, когда ее подковывали, и с тех пор он немного не в себе. В теплые дни он чаще сидит на солнышке и тихо разговаривает с твоей матерью или с Нонни… а иногда и с тобой.
      Я вздохнула, вдруг почувствовав себя усталой и одинокой. Без отца, мужа и даже без Кетиной интуиции я должна была убедить людей, чтобы они признали Уриена регентом при мне. Это потребует такта, умения уступать и решительности, которой мне недоставало: Я не была уверена, что смогу сделать это.
      «Конечно, сможешь, дитя. А для чего же мы растили тебя?» Я слышала высокий, щебечущий голос Кети так же отчетливо, как плеск воды в ведре у девушки, и, вздохнув про себя, я расправила плечи.
      Кельтская королева сможет сделать то, что нужно.
      Необычный ритуальный танец начался еще до похорон. Я сидела на женском резном стуле недалеко от носилок с телом моего отца и со спокойной торжественностью принимала знать из близлежащих владений. Я надеялась, что это спокойствие посчитают за вновь обретенное чувство собственного достоинства, хотя оно объяснялось просто усталостью.
      Вместо Уриена приехал его сын Увейн, потому что сам Уриен выступил с Артуром в поход против саксов. Юноша был слишком молод, чтобы представлять такое огромное королевство, как Нортумбрия, но я полагала, что мой народ отнесется к нему лучше, чем к его отцу: Уриен постоянно совершал набеги до того, как Артур настоял на заключении перемирия, и немало наших людей были ранены и лишились родных, пытаясь отбиться от нашего кровожадного соседа. У наших воинов долгая память, поэтому было лучше, что на похороны приехал сын, а не отец.
      Фергюс из Даль Риада был слишком занят борьбой с пиктами и не ездил на юг с Артуром, но он прибыл отдать дань уважения моему отцу, как это сделали и многие короли-вассалы отдельных земель по ту сторону Стены.
      Приехал и мой кузен Маэлгон. Артур говорил мне, что оставляет его с рыцарями в Гвинедде. Этот человек прошел через зал в сопровождении богато детых людей и огромной черной собаки. Наверное, это был зверь по имени Дормат, о котором говорил Пулентис.
      Уэльский король был безутешен. Он опустился на одно колено передо мной, и голос его был ласковым и сочувствующим. Когда Маэлгон поднес мою руку к губам, солнечный луч заиграл в его седеющих волосах, придающих ему представительный вид. Можно было подумать, что мы с ним лучшие друзья, и мне было интересно, знает ли он, как я его презираю. Маэлгон, несомненно, не забыл, как я ударила его в глаз, но мой ледяной взгляд не стер улыбку с его лица.
      – Как грустно, что твоему отцу не посчастливилось увидеть тебя, – проговорил он. – Я уверен, он был бы просто поражен. Ведь я помню тебя девчонкой с веснушками и никогда не подумал бы, что ты станешь такой красавицей.
      Тяжелое молчание повисло между нами. Я знала, красотой я никак не могу сравниться с моей матерью. Обо мне говорили, что я заслуживаю доверия, что у меня живой ум и что я достаточно образованна. Попытка Маэлгона задеть мое тщеславие, которого у меня никогда не было, расценивалась мной как неискренность.
      Я освободила руки и позвала Бедивера, надеясь, что мой кузен поймет намек и уйдет.
      – Кого выберут в правители Регеда после твоего отца? – не отставал Маэлгон, не обращая внимания на мое невежливое поведение.
      – Никого, – рявкнула я. – Люди примут Уриена как регента до того времени, пока мой ребенок не сможет править самостоятельно.
      На минуту Маэлгон растерялся.
      – Но ведь я родственник твоей матери, и мое происхождение тоже должно быть учтено.
      – Оно было учтено, – я распрямилась, прислонившись к спинке стула, и посмотрела прямо в глаза своему врагу. – Но мы с отцом вместе решили, что регентство Уриена предпочтительнее.
      – Ну, что же, милая госпожа, может быть, я смогу заставить тебя изменить свое мнение, – ответил Маэлгон, и в его словах послышался гневный холодок.
      Мы стояли, как два врага, скрестившие свое оружие и оценивающие, когда и как можно выйти из безвыходного положения. Я не отводила взгляда, и, наконец, он встал и отошел.
      Бедивер подошел ко мне под предлогом, что ему нужно спросить, кто поведет жеребца моего отца на завтрашней церемонии. Я поднялась со стула и ушла с Бедивером, даже не взглянув на Маэлгона.
      – Он может доставить много неприятностей, – негромко предупредил рыцарь, и я кивнула, соглашаясь.
      Я понимала, что должна сама подумать о будущем Регеда.
      Вечер я провела на конюшне в воспоминаниях о прошлом с Руфоном, для которого настоящее было чем-то неясным, расплывчатым. Там же я познакомилась с человеком, который был новым объездчиком.
      Некоторые новые лошади опасливо отходили от меня, но другие, которых, я знала всю жизнь, встретили меня очень доброжелательно. Жеребец моего отца заржал и подышал мне в плечо. Этот конь был высоким даже для ширской породы лошадей и более нервным, чем многие. Я не помню, чтобы кто-то другой, кроме моего отца, мог ездить на нем, разве что Руфон. Непонятно, было ли это, потому что мой отец необыкновенно дорожил этим животным, или из-за буйного характера самого жеребца. Я ушла спать, чувствуя себя увереннее перед завтрашним днем.
      Ночью пошел летний дождик, как будто небеса проливали слезы, которых не было у меня, но начало дня было ясным и солнечным. Когда сопровождение было готово, я привела из конюшни отцовского жеребца.
      Когда зазвучала траурная барабанная дробь, именно я, Гвиневера, шла за телом моего отца, ведя лошадь без всадника.
      Ропот удивления пробежал среди придворных, но я продолжала идти рядом с лошадью под грохот барабана, глядя прямо перед собой. Я часто подозревала, что животные прекрасно понимают, что происходит в жизни их хозяев, и тем утром норовистый жеребец шел медленно и осторожно, как будто горюя, что король уже никогда не сядет на него.
      Гроб с телом моего отца был уже давно готов, и его опустили в могилу рядом с могилой его любимой жены. Теперь земля баюкала их обоих, молодую и полную сил королеву и сгорбленного печалью и болью короля Регеда. Я надеялась, что душа моей матери все еще витает на Острове Блаженства и встретит моего отца, когда он прибудет туда.
      Когда мы возвращались с кладбища, поднялся ветер. Жеребец нервно тряс головой и начал натягивать повод. Я немного успокоила его голосом, но он не переставая тряс ушами.
      За несколько минут белые облака утреннего неба сменились серо-фиолетовыми тучами, которые приносят с Пеннин бурю и тяжело обволакивают зеленые горы. Когда мы услышали первый раскат грома, жеребец испуганно метнулся в сторону, и я так резко повернулась к нему, что моя корона начала сползать по волосам.
      Удерживая корону, я вскочила в седло и развернула вздрагивающего жеребца. Он ходил кругами, сопротивляясь поводьям. Удерживая его бедром и коленом, я подняла над головой корону и помахала ею людям.
      Я услышала изумленный вздох толпы, но через минуту неловкость людей сменилась весельем. Лошадь подо мной успокоилась, перестала испуганно вращать глазами и теперь шла весело и горделиво. Я овладела настроением и жеребца, и людей одной только силой воли и молилась, чтобы больше не было никаких неприятностей.
      Когда мы поднялись на холм перед домом в Эпплби, жеребец уже гарцевал со сдерживаемой энергией, но больше не брыкался, и толпа выкрикивала мое имя. Может быть, это было не совсем обычное возвращение с королевских похорон, но я не думаю, что мой отец стал бы возражать против того. Я совершенно ясно показала, что намерена предъявить свое право дочери на трон отца.
      Я передала поводья груму, приказав ему отвести жеребца на пастбище и дать ему побегать столько, сколько он захочет. Мальчик кивнул, и я стояла и смотрела, как они уходят вдвоем, и мечтала о том, как бы избежать необходимости заниматься правилами политического этикета и государственными делами.
      Мысль о том, что вечером на пиру придется общаться с Маэлгоном, была просто противна, но мне на помощь пришел бард Эдвен, рассказывающий о храбрости и самоотверженности короля, которого мы только что похоронили.
      Тело моего отца было изуродовано и скрючено, но он оставался величавым королем, таким же преданным своему народу, какой была мама. В вечер ее смерти мы все ушли из этого зала больные и измученные лихорадкой, устало идя под дождем на священный холм, чтобы зажечь костер огнем, добытым трением. Стоная в темноте, хоровод танцоров молил о том, чтобы от нас ушла болезнь, о возрождении тепла и света, о продлении жизни. Когда оказалось, что сухое дерево не хочет разгораться, люди закричали, что нужно отдать богам жизнь моего отца, чтобы умилостивить их. Именно тогда я увидела его, танцующего среди жарких языков пламени. Сгорбленный, изуродованный и окутанный дымом, мой отец дико приплясывал в самом сердце этой преисподней, выполняя королевское обещание. Даже сейчас, будучи взрослой и понимая, что он просто всунул горящую головню в сухую середину погребального костра, воспоминание о нем, силуэтом вырисовывающиеся на фоне пламени, обжигало сердце.
      Прервав свой панегирик, Эдвен прижался к своей арфе, рыдая по королю, которому он так долго служил. Бедивер бросился к нему, помог сесть на скамью у колонны, сам сел на стул арфиста и взял его инструмент.
      Тем вечером однорукий рыцарь сложил балладу о моем отце, которым Британия могла гордиться.
      До этого я не могла плакать, но к концу вечера меня уже душили невыплаканные слезы, и я молча ушла из зала, презрительно глядя на Маэлгона, желающего проводить меня до моих комнат.
      – Надеюсь, госпожа, что ты приедешь погостить ко мне, – сказал мой кузен следующим утром, готовясь отъезжать в Гвинедд и низко кланяясь мне. – Может быть, следующей весной.
      Я внимательно смотрела на Маэлгона, пытаясь найти в его словах какой-то скрытый смысл. Что-то встревожило меня в этом приглашении. Каким бы отвратительным человеком он ни казался мне, нам он был нужен как союзник. Поэтому, несмотря на свои дурные предчувствия, я пробормотала неопределенное «может быть» и пожелала ему доброго пути.
      С юга приходили отрывочные вести: о том, что Артур собирает огромную, все увеличивающуюся армию. Он объединяет в одно войско всех военачальников, рыцарей, лучников и конных воинов. О Герайнте и Кадоре, спешащих к Силчестеру, их встрече с Уриеном и Агриколой после приезда верховного короля. Основная военная мощь бриттов, сплоченная под флагом с красным драконом движется на защиту Горингского прохода.
      Устрашающие рассказы о том, что саксы стекаются к врагу отовсюду. Окта и Аэлль вели свои армии из Кента и Сассекса, присоединяясь к воинам Уилда и вливая свои отряды в войско самозваного короля, который утверждал, что он из их рода. Так называемые завоеватели Седрика под флагами с белыми конскими хвостами оставляют после себя пылающие дома и берут в плен бриттов.
      Артур стягивает свои силы в кулак, но хотя стоит лето, он не собирается вступать в бой, не дает людям заслужить воинскую славу и поживиться военной добычей. Вместо этого он заставляет людей в Силчестере копать ямы для хранения припасов, готовясь к зиме. На юге Винчестер взят Седриком – то, что когда-то было британской землей, населенной и бриттами, и саксами, теперь место сосредоточения саксонских войск. На холмах люди из Кента и Сассекса разбили походные лагеря. Никто из малых королей не начинает военных действий друг против друга, но каждый притаился, выжидая, кто первым допустит оплошность.
      Я слушала новости и приходила в ужас. Имея в запасе зиму, чтобы накопить силы, Седрик, несомненно, превратит Винчестер в опорный пункт, откуда сможет напасть на Лондон. Похоже, что Артур не сможет помешать этому. Если принять во внимание количество воинов-поселенцев, примкнувших к саксонским завоевателям, наше войско было очень немногочисленно. Если боги воспротивились нашим попыткам объединить Британию, то Седрик был великолепным орудием в их руках, чтобы наказать нас.
      Находясь так далеко на севере и не имея возможности помочь или даже знать о том, что происходит, я все свое внимание обратила на другие дела, более близкие. Нужно было, укреплять мое собственное положение в Регеде и уладить вопрос с регентством Уриена. Дела забирали у меня весь день. Но каждый вечер я долго и настойчиво молилась богине, умоляя ее защитить Артура и его Дело, чтобы на следующих королевских похоронах мы клали в могилу не моего мужа.

      С помощью Бедивера я собрала женщин и нескольких воинов своего отца и ездила от одного приозерного поселения к другому, собирая Советы, улаживая споры и проверяя боевые отряды. Куда бы я ни приезжала, я представляла людям Увейна и уговаривала их согласиться признать его отца регентом вместо меня. Увейн оказался замечательным дипломатом, и воины, большинство которых я знала с детства, с готовностью поддерживали меня. Мне было приятно, что они не усвоили римской привычки косо смотреть на женщину у власти.
      Простолюдины приветствовали меня и ласково, и застенчиво, не зная точно, что более пристойно сейчас, когда я стала верховной королевой. Я сохраняла дистанцию между нами и вела себя с королевским достоинством, хотя иногда думала, что я все та же кумбрийская девчонка, которая росла здесь.
      Итак, я приняла на себя новую ответственность, тщательно контролировала свои чувства и обещала себе, что, когда выполню королевские обязанности, я снова смогу смеяться и плакать.
      Талиесин и Эдвен тоже были со мной, и я была довольна, что бард проявил интерес к скромному пастушонку.
      – Прекрасный ученик, этот юноша, – сказал Эдвен однажды вечером, когда мы встретились за столом.
      Мальчик сидел на стуле арфиста, бережно настраивая инструмент.
      – Талиесин весь день был занят, помогая мне делать струны, госпожа.
      – Как он играет?
      – О, Талиесин очень хочет учиться и быстро все схватывает! Он понимает, как нужно вести себя при дворе, и владеет арфой. Когда-нибудь Талиесин станет самым замечательным бардом Британии, и ты сможешь им гордиться. Он одаренный, но очень странный… он может сидеть все утро молча, погруженный в какие-то мысли, слушая звуки, которых остальные не слышат, или часами задает вопросы о сказаниях и о старых богах, как будто хочет узнать какую-то древнюю тайну. Иногда я задаю себе вопрос, не феи ли принесли его.
      Эдвен сделал охранительный знак против зла, а я задумчиво кивнула. Если Талиесин был сыном феи, может быть, его странное имя дали ему тогда, когда его положили в колыбель людям.
      Наша поездка продолжалась, и мальчик стал меньше стесняться меня. Его интересовали все таинственные места Регеда, и я рассказывала ему о стоящих камнях Кисвика или о римской крепости на перевале Харднот. Его потряс мой рассказ о святилище Владычицы, и он даже просил позволить ему поехать в Эксдейл и к Черному Озеру, когда мы будем в Рейвенглассе.
      Я не доверяла Моргане, и хотела предотвратить новую беду, поэтому я многозначительно посмотрела на Талиесина, когда приказывала, чтобы никто, кроме Увейна, не искал встречи с верховной жрицей.
      Само собой разумеется, что препятствовать встрече Увейна с матерью я не могла и не удивилась, когда он пришел с просьбой разрешить ему поехать к ней.
      – Может быть, она поможет уговорить людей сделать моего отца регентом, – предположил Увейн, восторженно блестя глазами. – Она так предана старым богам. Я знаю, моя мать часто кажется рассеянной. Но она всегда интересовалась государственными делами и, может быть, знает, что происходит на юге, – добавил он с надеждой.
      Но хорошее настроение Увейна пропало, когда он вернулся из святилища. А когда я стала спрашивать его, Увейн покачал головой и тяжело вздохнул.
      – С моей матерью иногда… бывает трудно. – Юноша отвел взгляд. – Я даже не говорил о Седрике и о верховном короле, госпожа. Я думал, что она будет довольна, если мой отец станет регентом Регеда. Это разумно, потому что здесь находится ее святилище. Но моя мать почему-то разгневалась, услышав об этом. Ты должна помнить, госпожа, что она привыкла управлять даже воздухом вокруг нас, громом, молнией, сменой времен года и простыми смертными. И моя мать выходит из себя, когда дело идет не так, как ей хочется. Вчера она металась по комнате, призывая богов в свидетели, что с ней не советовались о регентстве Уриена, и выкрикивая, что она не может согласиться на это… поэтому я постарался не упоминать больше о дворе.
      Такое отношение Морганы показалось мне странным, и было жаль, что она не знает ничего об Артуре. Но я забавлялась, представляя себе ее ярость. Эта женщина полагала, что обладает правом одобрять или не одобрять все, что имеет отношение к моему мужу.
      Увейн был явно расстроен выходкой своей матери, и я подумала, как ужасно, что его мать – сама Моргана. Ласково улыбнувшись ему, я поблагодарила его за труды.
      Говорили, что юноша ловко управляется с лошадьми, и по какому-то наитию я отвела его в конюшни, потому что утром у Тени воспалился рот. Он очень хорошо обращался с лошадью и, когда я уходила, готовил отвар из листьев черной смородины, чтобы смазать ей рот и десны. Это помогло Тени, и позже я приказала ему следить за состоянием всех лошадей, показывая тем самым, как я доверяю ему.
      Даже без помощи Морганы люди соглашались принять Уриена как своего регента. Когда мы доехали до Карлайля, добрых две трети Регеда остались позади. Оставалось только проехать северное побережье залива Солуэй-Ферт.
      То в первый же вечер в Карлайле в зал ворвался взволнованный Грифлет, указывая рукой в сторону юга и крича:
      – Огонь! Огонь на сигнальных холмах! Горит сигнальный огонь!
      Зубчатые языки оранжевого пламени дрожали и падали, но только для того, чтобы снова вспыхнуть в темноте, и мое сердце бешено застучало. Мы поняли, что сражение уже произошло. Расшифрован знаки, Бедивер заверил меня, что наши рыцари одержали победу, но подробности расскажет сам верховный король.
      Следующие несколько дней я волновалась, по вечерам молясь богине, и иногда даже ходила на службу с Винни. Игрейна когда-то говорила, что, если нужно успокоиться, я должна не забывать о церкви, что я и пыталась делать сейчас. Однако это не помогало.
      Гонец прискакал на пятый день. Его лошадь остановилась, низко опустив голову и тяжело водя боками, но человек улыбнулся мне, когда встал на землю и передал лошадь Грифлету.
      – Великолепное сражение, госпожа! Бритты одержали замечательную победу.
      – А король? – спросила я, чувствуя, как слабеют мои ноги.
      – Король Артур невредим, хотя была ужасная резня. Прошу прощения, госпожа, можно ли мне попить.
      – Конечно, – сказала я, провожая его на кухню и наливая кружку эля. Большими глотками отхлебывая эль, он продолжал свой рассказ.
      – Мы сидели в Силчестере и ждали, когда созреют хлеба.
      Его светлость запретил всем нам приближаться к Винчестеру, поэтому мы решили, что до весны сражения не будет. Но когда саксы в лагерях вокруг Винчестера увидели, что нападать мы не собираемся, они вспомнили и о своих полях, с которых надо убирать урожай. И постепенно, один за другим, они убрались, направившись к своим усадьбам в Кенте и Сассекс.
      Я засмеялась впервые за много месяцев. Я восхищалась и радовалась, поняв, что Артур нашел средство против их мощи.
      Наш противник мог бы собрать и большее войско из воинов-крестьян, но паши люди не отступили, когда настала пора сенокоса.
      Гонец явно не понимал моего поведения и продолжал рассказывать, беспокойно глядя на меня.
      – Седрик расположил главные силы в военных укреплениях, полагая, что внешние лагеря обеспечат его продовольствием. Но когда тс разбрелись, он увидел, что, в конце концов, может попасть в осаду, и стад посылать своих людей искать продовольствие на зиму. Он даже сам водил охотничьи отряды. И вот тогда король Артур повел нас на Силчестер, в тишине, под покровом ночи. Когда взошло солнце, мы были между лагерями Седрика и его крепостью. Сражение было ужасным, в первой же битве полегли сотни людей. Не верь, госпожа, если тебе будут говорить, что саксы трусы… они больше похожи на терьеров, которые умирают на своих врагах, не разжимая зубов, даже когда им выбивают мозги. – Я вздрогнула, а юноша быстро перешел к более веселому. – Бритты превзошли себя, они прекрасные рыцари. Кадор и Уриен доблестно сражались, а Ламорак зажигался боевым азартом, как Гавейн. Но неоспоримым героем стал сам верховный король. Он был всегда впереди со своей огромной белой собакой и рубил саксов направо, и налево. И все время он носил на плече изображение Пресвятой Богородицы.
      Человек набожно перекрестился, а я смотрела на него с изумлением: казалось, он перепутал символы богини на военном плаще Артура с каким-то христианским знаком. Но я была рада, что мой муж невредим, и не стала его поправлять. Вознеся молчаливые благодарности Морригане, я не забыла и мать Белого Христа. Нельзя скупиться, если говоришь о богинях.
      – Сражение было – замечательным, и оно положило конец замыслу Седрика, – закончил гонец.
      – Значит, Седрик и его сыновья убиты? – спросила я.
      – Нет, госпожа. В суматохе им удалось ускользнуть. Во всяком случае, среди пленных и убитых мы их не нашли. Они, наверное, двинулись на северо-восток, в безопасные болотистые места.
      У меня кровь стыла в жилах при упоминании о болотах, этой огромной плоской равнине, залитой водой, которая на закате окрашивается в цвет крови. В саване туманов, под властью бледной луны, они жили своей особой жизнью. И, спрятавшись там, где он был недосягаем, самый страшный наш враг, несомненно, мог замышлять новый заговор против нас.
      Гонец широко улыбнулся, гордясь нашей победой, и забыл об опасности, которую я представляла слишком хорошо. Я поблагодарила его за рассказанное о сражении и решительно занялась другими делами.
      Наши последние Советы состоялись как раз перед Самхейном, и после праздника Кровавого Месяца я и весь двор отправились на зиму в крепость Мот.
      Во всем Регеде крепость Мот была после Эпплби моим самым любимым местом. Расположенное там, где узкий и бурный Раф-Ферт соединяется с Солуэем, поселение выросло на склоне холма рядом с огромной круглой скалой, которая выдвигается из склона заросшего соснами хребта Гриффель. И если Чеддерское ущелье напоминало первый день творения, то крепость Мот всегда представлялась мне первым жилищем человека: огромная и величественная, она возвышалась над узкими мерцающими морскими заливами, мирная и уютная, со своими беспорядочно разбросанными домами под тростниковыми крышами.
      Ребенком я любила сидеть на высокой плоской вершине горы, наблюдая, как черноголовые чайки парят внизу над водой и глядя в воду у ее подножия. Иногда она отливала множеством оттенков синего цвета и бывала ласковой, но порой она катилась, тяжелая и серая, и волны бились и накатывались одна на другую.
      Залив Раф становился то прекрасным, то пугающим, потому что он являлся прямой дорогой в потусторонний мир. Нонни частенько говорила, что пестрые тени, пробегающие по поверхности воды, это духи, которые ходят среди живых, и, если не остережешься, они унесут тебя вниз, в Аннон, этот загробный мир, где сам Арон держит свой двор среди мертвых.
      – Я мог бы поплыть в челноке по течению, – однажды утром рассуждал Талиесин, когда мы собирали ракушки на прибрежных скалах. Вода шумела и бежала в узкий проход, и он замер, следя за се течением. – Я бы пробрался в стеклянный замок и, дождавшись, когда Арон отвернется, напился бы из святого котла вдохновения…
      – Так же, как Гвион, – поддразнила его я, вспомнив сказку о мальчишке, у которого были неприятности из-за того, что он сунул нос в котел знаний Геридвена.
      Но мальчик, которого называли Сияющее Чело, смотрел в пространство, как будто не слыша моих слов, и я снова принялась собирать ракушки.
      Ирландский ювелир, открывший в Моте свою лавку, делает самые лучшие украшения в королевстве, и я хотела заказать ему украшения для уздечек.
      Они должны были стать подарком для рыцарей. Мы с Бедивером были у него в мастерской, обсуждая это, когда в дверь ворвалась запыхавшаяся Фрида.
      – Госпожа! Мальчик, тот подкидыш, спустил на воду челнок, и его перевернуло. Его тело плавает около берега с зыбучими песками, и его затягивает в водоворот.
      – В Аннон! – крикнула я, побежав к берегу, чтобы самой увидеть это.
      И правда, безжизненное, тело Талиесина крутило то вверх, то вниз в бурном потоке. Бедивер уже сбегал вниз, где собралась толпа перепуганных людей. Однорукий рыцарь схватил рыбацкую лодку и сеть и столкнул в воду один из маленьких челноков. Бедивер действовал так быстро, ловко пользуясь крюком на металлической рукавице, заменявшей ему пальцы, что его увечье было, почти незаметно. В несколько минут он вытащил тело мальчика из воды, положил его в лодку и привез на берег, где мы ждали.
      Сам насквозь мокрый, Бедивер склонился над неподвижным телом, пытаясь вернуть подкидыша к жизни. Изо рта мальчика хлынула вода, и, только когда он закашлялся и начал сам выплевывать ее, Бедивер передал, заботу о нем кому-то другому.
      – Я уже думал, что он не придет в себя, – признался рыцарь после того, как мы стащили с мальчика мокрую одежду и уложили его в постель.
      Бедивер стучал зубами, и я протянула ему дымящуюся кружку с питьем, которое Энида сварила для Талиесина, и усадила его у огня. Он позволил вытереть ему волосы и набросить на плечи теплое одеяло.
      – Ну и храбрец же ты, господин! – Я смотрела ему в лицо с любовью и восхищением. – Ты прекрасный человек, сэр Бедивер из Братства Круглого Стола, один из самых замечательных. И из тебя выйдет хороший отец. Ты не думаешь, что тебе нужно жениться и завести детей?
      – О, Гвен, ты же знаешь, что я уже отдал свою любовь одной женщине. В моем сердце нет больше места ни для кого, – медленно ответил он.
      – Бригит не захотела выйти за тебя замуж, не это совсем не означает, что ты не можешь встретить другую женщину, полюбить ее и разделить с ней свои и радости и горести, – заметила я.
      – Нет, наверное, нет. Мне не нужна никакая другая женщина, кроме Бригит, точно так же, как мне не нужен никакой другой король, кроме Артура. Вот так.
      Бедивер сказал это так твердо, что спорить с ним было невозможно. И все-таки это было глупостью. Для детей Бедивер всегда был сказочным героем, они ходили за ним толпами, с восторгом слушая его рассказы и стараясь подражать ему. Как и Ланс, он всегда умел, не торопясь, выслушать, объяснить как можно понятнее, что и как нужно сделать, или, как сегодня, вызволить кого-нибудь из беды. Жалко, что такие мужчины оставались одинокими, когда они могли бы быть замечательными отцами.
      – Теперь Талиесин сумеет спеть, по крайней мере, еще одну песню, – добродушно сказал Бедивер.
      Мы засмеялись и закончили разговор. Потом кое-кто поговаривал, что Бедиверу следовало бы позволить богам сделать то, что они задумали, потому что, когда мальчик выздоровел, он без конца рассказывал, как он вошел в царство Аннон в поисках священного сосуда. Я считала эти рассказы забавными, но иногда мне казалось, что я вижу странный свет над его головой, который отмечает тех, кто побывал в потустороннем мире. Может быть, его имя и в самом деле было пророческим.
      Весна в том году выдалась ранняя. Птицы потянулись вглубь страны к своим гнездовьям.
      Огромные стаи лебедей и гусей закрывали небо, когда они летели из Солуэя на привычные места на севере, а пронзительный писк полевых мышей в траве говорил о том, что земля уже отогрелась. Я смотрела на появляющиеся в вечернем небе Весы и знала, что Артур тоже должен видеть их, поэтому перевела двор в Пенрит, чтобы быть поближе к нему, когда он пришлет за нами.
      Мысль о том, что я скоро увижу мужа, необыкновенно радовала меня, и мое сердце парило в облаках.
      Я пошла к овцам и смотрела, как ягнята весело скакали по траве, легко и радостно прыгая, как маленькие облачка. Они с наслаждением бегали друг за другом, а потерявшись, начинали блеять так жалобно, что сердце просто разрывалось. Когда же их мать находилась, встреча была такой радостной, такой счастливой!
      Уткнувшись в вымя матери, ягнята становились на колени, радостно мотая хвостиком в поисках теплого соска.
      – Как все малыши, – сказал пастух, улыбаясь.
      Я смотрела, как игра повторялась снова и снова: шалости, страх потеряться и восторженное воссоединение матери и ягненка, и в первый раз после того, что случилось в Стерлинге, поняла, что готова носить еще одного ребенка. Я почувствовала это так отчетливо, что громко и радостно засмеялась.
      Больше не будет лекарств Морганы, беспокойства о зачатии и здоровье и даже опасений того, как к этому может отнестись Артур. Я была уверена, как никогда прежде, что все получится, и знала, что, когда ребенок родится, Артур полюбит его.
      Итак, кончив считать овец, я попрощалась с пастухом и пошла обратно, не расставаясь с этой мыслью.
      Когда я вошла на кухню, Бедивер набивал едой сумки и сказал, что в мое отсутствие прибыл посланный. Артур с рыцарями остановился в Лиддингтоне, огромной крепости на горе, охраняющей Римскую дорогу в том месте, где она пересекает Риджуэй. Но с наступлением тепла он решил укрепить крепость на холме в Южном Кадбери, где мы когда-то провели ночь под летними звездами. Крепость была удобно расположена, чтобы держать в ней войско, но не совсем пригодна для жилья.
      – Он попросил, чтобы я приехал к нему помочь со строительством, – объяснил Бедивер.
      Я подумала, есть ли что-нибудь, чего Бедивер не умеет делать. Он был воином, дипломатом, бардом, а теперь должен стать строителем.
      – А почему бы мне не поехать с тобой? – спросила я, подавая ему последний кусок вяленого мяса.
      – Потому что тебе нужно присматривать за двором. – Бедивер закрыл свою маленькую кладовую. – Один всадник может доскакать быстрее, чем с сопровождающим. Однако я думаю, что Артур скоро пошлет за тобой – может быть, через пару недель после Белтейна.
      Это было разумное рассуждение, и, вздохнув, я сдалась. Прожив одна эти последние восемь месяцев, я могла потерпеть еще две недели.
      – Когда ты выезжаешь?
      – Как только соберу одежду.
      – Счастлив, что вырываешься на свободу, – улыбнулась я, и Бедивер рассмеялся.
      – А ты уже устала от королевских забот?
      – Для разнообразия готова побыть просто женщиной, – выпалила я в ответ, и он удивленно дернул бровью.
      – Я скажу об этом Артуру, – пообещал он, взваливая на плечо сумку.
      – Ты можешь также сказать ему, что его королеве уже надоел север и она ждет не дождется, когда вернется на юг, – добавила я, когда мы шли к конюшням.
      Я знала, что подобное высказывание заставит Артура улыбнуться.
      Бедивер улыбнулся и помахал мне, уезжая, а я снова занялась приготовлениями к Белтейну, потому что первый день мая уже близился.
      Грифлет позаботился о ритуальном костре, а утром майская королева поведет всех нас торжественно выводить коров на летние пастбища. И люди, и животные будут украшены венками, и звуки, извлекаемые из раковин, и звон колокольчиков будут приветствовать наступление лета.
      Твердо решив, что у меня будут дети, я хотела, чтобы праздник прошел хорошо. Это было необходимо для плодородия земли и моего собственного.

      – Госпожа, Бедивер уехал, а большинство мужчин спят после пира, и сопровождать тебя можем только мы с Увейном и пара пажей. – Глядя на пламя ритуального костра, Грифлет хмурился, уверенный, что самый лучший способ обеспечить безопасность королевы – это попросить ее не выезжать из дома.
      – Глупости, – отвечала я. – Что может случиться с нами утром в первый день мая? Эта поездка займет немного времени, и мы вернемся задолго до церемонии коронации майской королевы.
      В последние несколько дней женщины плели гирлянды из первоцветов, калужницы, ранних роз и листьев плюща, но мне хотелось самой набрать цветки боярышника с волшебного колючего дерева, которое я помнила с детства.
      – Приносить цветы на майский праздник – это традиция, – напомнила я главному псарю.
      – Конечно, – вздохнул он, но ведь изгороди из боярышника есть повсюду, разве нельзя набрать цветов где-нибудь поближе? Лучше не уезжать так далеко от дома, когда короля нет…
      – Цветы, которые я соберу завтра утром, помогут мне стать матерью, – сказала я тише и посмотрела на Грифлета.
      Я думала, что юному воину станет неловко обсуждать со своей королевой такое интимное дело, и когда он покраснел и отвернулся, я поняла, что цель достигнута.
      – Мы с женщинами будем в конюшнях перед рассветом, – весело закончила я разговор и ушла танцевать, прежде чем он успел сказать что-либо.
      Небо на востоке едва светлело, когда мы тронулись в путь. Мы ехали на юг, к маленькой, укромной долине в лесу, где в белом сугробе цветов росло колючее дерево. Недалеко отсюда был священный источник, и я надеялась, что богиня воды поможет исполнению моей мечты. Дерево росло посредине поляны, его толстый ствол был похож на колонну. В раннем утреннем свете облака белых цветов таинственно отсвечивали, и от них исходил сладкий запах, напоминающий о милых майских днях прошлых лет.
      Мы с женщинами взялись за руки и стали вокруг дерева, тихо восхваляя богиню и призывая солнце подняться над землей в золотом рассвете. Мы возносили наши мольбы и пританцовывали. Мы кружились под солнцем. Теплый, трепещущий солнечный свет плавно заливал нас, становясь все щедрее, и мы стали прыгать, скакать и приплясывать, смеясь и наслаждаясь своей любовью к жизни.
      Это был великолепный ритуал, вызывающий трогательное, захватывающее чувство женского единения, и, когда я повалилась на траву, мои фрейлины засыпали меня цветами, сорванными с дерева. Нежные, как перышки, с крохотными красными пятнышками у основания каждого лепестка, с маленькими золотыми коронками в середине, они лежали у меня на коленях, запутались в волосах, покрыли траву. Их было так много, что, когда я села на Тень, мне пришлось собрать их все в подол своего плаща.
      Все это время наши сопровождающие не слезали с лошадей и стояли, чутко охраняя нас и наши обряды. Красота утра опьянила нас, когда мы ехали обратно, и мы наполнили майский воздух песнями и смехом. И даже нервозность Грифлета не могла испортить нашего настроения.
      Разбойники налетели на нас там, где тропа уходит от ручья и пересекается с дорогой.
      Ехавший впереди Увейн едва успел прокричать предупреждение об опасности, как разбойники уже окружили нас.
      – Езжай за помощью! – приказал ему Грифлет, а женщины завизжали.
      Взлетает, выхваченный из ножен меч главного псаря, его лошадь бросается через тропу, когда он пытается защитить меня. Трое разбойников окружают его, безжалостная рука поднимает оружие и наносит удар, клинок со свистом рассекает воздух. Тень бросается в сторону, испугавшись шума, и, кажется, что все происходит медленно. Вокруг меня крики и мелькание красок, Грифлет, падающий с лошади с окровавленной головой и открытым ртом. Его молодое тело плывет в воздухе, падая на землю под копыта лошадей. Рыдания, проклятия и хруст ломающихся костей наваливаются на меня, мешаясь с ароматом цветков боярышника, все еще сжимаемых мною в руке.
      Бешено молотя ногами, падает чья-то лошадь. На минуту натиск нападавших остановлен, потому что они вынуждены разворачиваться. Открывается проход, и я припадаю к спине лошади и кричу на Тень, чтобы она скакала туда, но испуганное животное бросается вбок. Я бесполезно жалею, что подо мной не Быстроногая. Даже жеребец моего отца, несмотря на свой нрав, был бы лучше этой глупой кобылы.
      В суматохе рукопашной Энида героически борется с каким-то сильным воином, который хочет расправиться со мной. От ее храбрости мне вдруг становится стыдно. Я хотела развернуться и убежать, когда другие рискуют ради меня своими жизнями. Мой страх переходит в ярость, и я бью разбойника кнутом до тех пор, пока он не оставляет мою фрейлину и не бросается на меня.
      – Отпусти моих людей, – потребовала я, зло глядя на человека. Мой голос был громким и яростным. – Я верховная королева Британии и приказываю тебе отозвать своих людей.
      – Как приятно знать, что мы захватили того, кого нужно, – насмешливо произнес разбойник, хватаясь за уздечку Тени. Лицо его было наполовину скрыто шлемом, но на его плече сверкал новенький значок Маэлгона.
      – Когда об этом узнает мой кузен, – заорала я, перекрикивая шум, – он заплатит тебе за такую наглость.
      – А он и платит, – негодяй закинул голову и рассмеялся. – Найдите ее во что бы то ни стало… таков был его приказ.
      Эти слова вновь и вновь эхом отдавались в моей голове, пока разбойник тянул Тень в сторону от боя, уводя нас с тропы в лес.
      – Добыча у меня, – проревел он своим товарищам.
      Молясь всем известным мне богам, я тянула поводья, пытаясь освободиться, пока моя бедная лошадь не попятилась назад и не стала яростно рваться в сторону.
      – Кончай, – зарычал разбойник, угрожающе поднимая кулак. – Я все равно привезу тебя к своему господину, даже если мне придется ударить тебя.
      Мне не приходилось сомневаться, что он это сделает. Остальные его люди уже ушли с тропы и окружили нас. Человек, пленивший меня, выхватил у меня поводья, и мы ехали в лес.
      Ошеломленная, я горбилась в седле. Жестокая атака была позади. Последнее, что я слышала, это был голос пажа, выкрикивающего имя Грифлета, а потом завеса деревьев отрезала меня от, всего, что было связано с реальной жизнью, и я осталась одна со своим кошмаром.
      Собранные майские цветы все еще были у меня в руках, и я стала разбрасывать их на дорогу. Я не оглядывалась назад и не видела, висят ли они на кустах или падают на землю, но надеялась, что цветы укажут дорогу тому, кто пойдет меня искать.
      Мы ехали молча, и я перестала ориентироваться. Бандиты явно знали, где мы находимся, но, если бы даже мне удалось ускользнуть, я бы заблудилась и легко попала в их руки снова.
      Наконец мы доехали до лагеря, где нас с грубым весельем и непристойными жестами встретили двое мужчин. Слушая их, я поняла, что не только саксы способны на насилие и мародерство. Я смотрела на них властным взглядом, думая о том, что королевское достоинство слабое утешение, когда от тебя требуются быстрые действия, способные отвратить грядущие события.
      Разбойники разрешили мне спуститься, но едва успели связать мне руки за спиной, как Тень внезапно вырвалась и помчалась через лес. Они разразились проклятиями, но никто не попытался догнать ее. Мне завязали глаза, и, прежде чем тряпка затянулась плотно, я плюнула в бандита, стоящего передо мной.
      В отместку кто-то ударил меня. Удар пришелся по плечу и больно отозвался в суставе.
      Из-под повязки я видела башмаки человека, стоящего передо мной, и с яростью и силой, о которой я и не подозревала, быстро и высоко ударила его коленом.
      Вопль боли, последовавший за этим, говорил о том, что цель достигнута.
      – Мерзавка, – прорычал другой, сбивая меня с ног ударом по ребрам и расстегивая свой ремень. – Я научу тебя, как надо вести себя, научу.
      – Нет, не смей! – вмешался предводитель, пока я лежала, задыхаясь от острой боли. – Маэлгон приказал, чтобы мы ее не трогали. Мы должны привезти ее к нему здоровой. – Хихиканье было грубо оборвано. – Я хочу получить деньги, которые он обещал, и отрежу руку, ухо или что-нибудь еще у любого, кто подойдет к королеве. Понятно?
      Послышалось шарканье ног, потом меня завернули во что-то, как гусеницу в кокон. Приложив некоторые усилия, они взвалили меня на спину лошади, голова моя свисала с одного бока, ноги с другого. В удушающей тесноте тряпки и со звоном в ушах я еле дышала и следить, куда мы едем, никак не могла. Время, которое двигалось так медленно во время схватки, теперь совершенно остановилось. Не было никакой возможности определить, сколько мы ехали. С одной стороны, я была рада, что мы двигались не быстрее пешехода. Если бы я была на рыси, это было бы еще ужаснее. Но это означало, что путешествие продлится намного дольше, и определить время совершенно невозможно.
      Сначала я молилась богам, которых могла вспомнить, но, когда уже не могла больше взывать к силам божьим, мне в голову стали приходить другие мысли: а вдруг Грифлет убит, сколько времени потребуется Увейну, чтобы привести людей на поиски, разглядел ли кто-нибудь на разбойниках значок Маэлгона?
      Похоже, что мой кузен совершил бессмысленный поступок. Может быть, он надеялся получить за меня выкуп, или вспомнил старый обычай: кто завоюет королеву – тот завоюет королевство.
      Я не думала, чтобы это было так, потому что Артура люди любили, и вряд ли они приняли бы Маэлгона вместо него.
      Не было никаких остановок для еды, ночлега или отдыха, а просто бесконечная езда в неизвестном мне направлении. Я не могу сказать, спала я, или теряла сознание, но помню, что меня мучила жажда и сильная боль. Мой гнев давно испарился, его место заняла тревога, и я пыталась представить, что меня ждет. Было ясно, что королевским приказом или просто физической силой свободы я не добьюсь. Что бы ни случилось, я не должна терять головы.
      Мы ехали, не приближаясь к поселениям, и по пути нам никто не встретился. Потом была остановка, какой-то разговор, и копыта лошадей гулко застучали по деревянному настилу.
      – Расстилайте ковер для ее светлости, – крикнул кто-то, когда мы остановились. – Мы привезли ее.
      На плече разбойника меня принесли в какую-то комнату и положили, совсем не нежно, на пол. На меня повеяло свежим воздухом, когда развернули мое покрывало, а по глазам, привыкшим к темноте, больно ударил свет фонаря. Я зажмурила глаза и попыталась оценить обстановку.
      – С ней все в порядке? – спросила какая-то женщина. Твоя жизнь будет стоить немногого, если она ранена.
      – Конечно, она не ранена, – проворчал разбойник. – Спроси ее сама. Она скажет, что вреда ей мы не причинили. Ей нужно только умыться.
      Он схватил меня за плечо и стал трясти, я громко застонала от боли и открыла глаза.
      – Ну вот, что я тебе говорил, – сказал он.
      Сейчас я в первый раз могла ясно рассмотреть его лицо с длинным шрамом, доходившим до подбородка. У многих мужчин есть такие отметины, но я вспомнила описание человека, который подсыпал яд в кубок во время праздника в Каэрлеоне. Я внимательно рассматривала его лицо, думая, что было бы хорошо, если бы я его запомнила.
      – Я пошел, – пробормотал он, выпрямляясь. – Скажи королю, чтобы прислал мне золото вечером.
      Женщина кивнула и, когда разбойник вышел за дверь, плотно задвинула засов на римском замке, прежде чем повернулась ко мне.
      – Давай-ка посмотрим на гордую королеву, – насмешливо сказала она, протягивая руку к спутанным прядям волос, закрывающих мне лицо.
      Ее руки были мозолисты и грубы, более привычны к тяжелому труду, чем к работе с иглой в королевских покоях, и я подумала, что при дворе ее не знают.
      – Прошу тебя, матушка, – попросила я, хватая се руку и называя ее самым уважительным словом, какое только могла придумать, – скажи, где я?
      – А ты не знаешь? – она замерла и посмотрела на меня более внимательно. Я молилась, чтобы вызвать у нее сочувствие, но она только рассмеялась. – Давай назовем это просто любовным гнездышком его светлости, – самодовольно усмехнулась она.
      – Маэлгона? – Я взяла у нее из рук гребень и попыталась сама расчесать волосы.
      – Конечно, Маэлгона. А кого же еще?
      Я кивнула, придя в бешенство от того, что мои подозрения подтвердились, и ругала его про себя на чем свет стоит.
      Старуха наливала воду в лохань и выжимала новую губку. Я поняла, что мою тюрьму устроили с удобствами.
      – Он собирается держать меня как политического заложника, или будет просить выкуп? – Я прилагала усилия, чтобы мой голос звучал ровно.
      – Думаю, это решать тебе и его светлости, – надуто ответила она, снимая с меня грязное платье.
      Настояв на том, чтобы я села в оловянную лохань, она начала мыть мне плечи.
      Вода была чуть теплой, но я подозревала, что причиной дрожи, охватившей меня, была не вода, а новый приступ ярости.
      Когда женщина вымыла меня и натерла душистыми мазями, она принесла какое-то голубое платье и разложила его передо мной.
      – Шелк, – сказала она, кладя его так, чтобы материя блестела при свете лампы. – Даже жена верховного короля не всегда носит шелк.
      Меня подмывало сказать, что я бы надела даже мешковину, если бы это помогло мне выбраться отсюда, но осторожность заставила меня придержать язык, и я молча надела платье. К нему она дала расшитый пояс и нитку жемчуга. Надев мне на голову диадему, украшенную камнями, моя тюремщица отступила назад, чтобы полюбоваться своей работой.
      Она пробормотала «очень красиво» и стала расставлять стол и стулья около жаровни. Для меня оставили поднос с холодной сдой, и, усадив меня за стол, она стала убирать в комнате и взбивать подушки на кровати. Аппетита у меня не было, хотя я ела очень давно. Но я ковыряла куриную ножку и, делая вид, что наблюдаю за старухой, рассматривала свою тюрьму.
      Комната была хорошо обставлена, пол застлан свежим тростником, а у кровати аккуратно лежал толстый шерстяной ковер. Комната явно предназначалась для веселого времяпрепровождения, но убежать из нее было трудно. Окна были узкими с прочно запертыми ставнями. Здесь была только одна дверь, но она была прочной и посажена в крепкий деревянный косяк. Спрятаться было негде.
      У одной стены стоял деревянный сундук, но мне показалось, что он слишком мал, чтобы им можно было воспользоваться. Жаровня, столик для игр и стулья – вот и вся мебель. И кровать. Я торопливо отвела от нее глаза, не желая верить, что Маэлгон может обесчестить меня.
      Маэлгон, конечно, не надеялся, что меня можно угрозами заставить лечь с ним в постель или подкупить красивой одеждой и невообразимой роскошью.
      Может быть, все это было уловкой для того, чтобы вывести меня из себя, но какой смысл в том, чтобы проявлять физическое насилие, а потом окружать таким вниманием?
      Скоро я оставила попытки делать какие-то предположения и решила, что, может быть, я смогу заставить моего врага обнаружить свои намерения, используя его же тактику.
      – Чего мы ждем? – раздраженно спросила я матрону.
      – Его светлость, – ответила она.
      Я встала, посмотрела на угли жаровни, потом медленно прошла по комнате, пока женщина убирала со стола.
      – Как ты думаешь, здесь есть чем заняться?
      Вздохнув, я медленно подошла к сундуку и лениво подняла крышку. Я не могла понять, глубок ли он или чем-то набит, потому что сверху лежал поднос, на котором стояли шахматные фигуры и тяжелая инкрустированная доска. Не раздумывая, я взяла игру и разложила ее на столе у жаровни. Я слышала, как женщина захлопнула крышку сундука, но заставила себя не поворачиваться и не смотреть, чем еще она занимается. Никоим образом я не собиралась показывать ей, что меня беспокоит мое положение пленницы.
      Я расставила фигуры и снова принялась ждать. Моя голова гудела от усталости, а богини судьбы плели мое будущее. Наверное, я даже немного задремала, потому что вздрогнула, когда в дверь бешено застучали, и моя тюремщица побежала открывать.
      Произошел обмен паролями, а потом дверь распахнулась, и в комнату вошел король Гвинедда с собакой по имени Дормат. Это заставило меня полностью проснуться и насторожиться.
      Я подняла глаза, лениво крутя в пальцах шахматную фигуру. Я приветствовала его кивком и едва улыбнулась.
      – О, кузен, – сказала я с усмешкой, – где ты так задержался?

      Маэлгон остановился в двери, настороженный, как человек, вступающий на землю врага и не знающий, где его подстерегает засада.
      За месяцы, прошедшие после похорон моего отца, он изменился. Самоуверенный мужчина, с которым я когда-то обменивалась колкостями, сейчас нервничал и был очень взвинчен, лицо его исказилось, глаза блестели. Черный плащ на нем был обшит мехом бобра, на поясе вышито золотой нитью, и двигался Маэлгон с небрежным изяществом. Но бегающие глаза выдавали его напряженность. Его огромная собака сидела спокойно и неподвижно. Но я не знала, кого боюсь больше.
      – Я надеюсь, ты принес вина, – сказала я, жестом предлагая ему сесть. – Погреба короля Гвинедда известны повсюду, и я радовалась, что смогу проверить, оправдывают ли они свои похвалы. – Тщеславие и самонадеянность делают человека уязвимым, поэтому я рассчитывала, что на него подействует лесть и то, что он не знает, как равнодушна я к вину. – Может быть, – добавила я, вспоминая какое-нибудь название, которое упоминал Кэй, – у тебя есть что-то из тех вкусных вин из Пфальца?
      – Сейчас нет. – Мой кузен все еще стоял в дверях: он достаточно хорошо знал меня, и это заставляло его быть осторожным. – Если бы я знал, что оно порадует тебя, я бы приказал подать его. Завтра утром я сам выберу бутылку.
      Подобие улыбки мелькнуло на его губах, но взгляд оставался холодным и расчетливым.
      – Вино не так уж и важно. – Я пожала плечами и опустила глаза на доску, жалея, что мне не удастся напоить его.
      Маэлгон отпустил старуху и о чем-то поговорил с дозорным, прежде чем закрыл дверь и задвинул засов. Мне надо было приложить усилие, чтобы не вздрогнуть при этом звуке.
      – Замечательная собака, кстати… такой породы я раньше не видела. – Я рассматривала собаку, изображая на лице восхищение.
      Ее короткая гладкая шерсть была черной и блестящей, а тело мускулистым и поджарым, и я полагала, что если она встанет на задние лапы, то будет ростом с человека. Собака тоже смотрела на меня красными сверкающими глазами, я моргнула и отвела взгляд.
      Мой кузен улыбнулся и, сделав знак Дормату лечь перед дверью, прошел через комнату к столу, за которым сидела я. При этом он не произнес ни слова.
      – Я слышала про твой зверинец, – продолжала я, молясь, чтобы это не выглядело дурацким лепетом, – Говорят, он великолепен, в нем есть павлины, обезьяны и даже леопард.
      Маэлгон засмеялся и сел, явно польщенный тем, что его любовь к экзотике так широко известна.
      – Это не совсем леопард, – возразил он. – Это гепард, которого я котенком заказал в Каире у владельца египетского цирка. Но корабль затонул около Диганви, и животное потерялось.
      Я удивилась, что он не слышал о сыновьях Палуга и пятнистой кошке, которую они спасли на побережье Англии, но решила не спрашивать его. Если его подданные предпочитают не сообщать ему, что происходит в его королевстве, я не думала, что это нужно делать мне.
      – Какими ты будешь играть? – Он небрежно наклонился над доской и взял пешку, пытаясь заглянуть в вырез моего платья.
      Я торопливо отвела глаза, чтобы он не заметил моего отвращения.
      – Почему бы мне не поиграть белыми? – еле выдавила я из себя.
      Итак, я разыграла начало, и на некоторое время мы сосредоточились на шахматах. Игра слишком напоминала жизненную ситуацию, чтобы к ней можно было относиться несерьезно. Когда мне удалось избежать расставленной ловушки, мы оба откинулись на спинки стульев, и я тяжело вздохнула.
      – Может быть, займемся чем-нибудь более веселым? – спросил он, хватая мою руку, прежде чем я успела спрятать ее.
      Я подняла глаза и увидела, что Маэлгон пристально смотрит на меня. Он начал гладить мою ладонь, а когда я сжала кулак, он просунул в него свой указательный палец и стал ровно водить им вверх, и вниз.
      Жест был таким непристойным, что я разжала пальцы, вырвала руку и вытерла ладонь о платье.
      – Как поживает твоя жена, кузен? – Вопрос был задан сквозь стиснутые зубы, а взгляд мой был свиреп.
      – Разве ты не слышала? Врачи в Диганви говорят, что ей осталось всего несколько дней. Может быть, гонец уже на пути сюда с вестью, что я свободен и могу жениться снова. Ты ведь догадалась, что именно поэтому я приказал доставить тебя? – Он приблизил лицо ко мне.
      Я отшатнулась и резко вскочила на ноги, перевернув столик. Моя слабая надежда, что меня держат здесь за выкуп, теперь рассеялась.
      Инкрустированная доска с грохотом упала на пол, и фигуры разлетелись. Дормат предупреждающе зарычал, и я ушла в дальний конец комнаты, стараясь подавить страх.
      Маэлгон тоже встал, и я слышала его шаги. Я старалась отойти как можно дальше от собаки, но слишком поздно поняла опасность того, что оказалась загнанной в угол.
      – И чего же ты ожидаешь от меня? – дерзко спросила я, поворачиваясь к нему и пытаясь держаться смело.
      – Не кокетничай, ты прекрасно знаешь, чего я хочу. – Это было сказано зло, непристойно, откровенно, и все мои надежды на то, что борьбы можно избежать, были потеряны.
      Я пыталась убежать от него, но он расставил руки, схватил меня за больное плечо, и, потеряв равновесие, я упала. Не успела я подняться, как он толкнул меня к стене, уперев в нее руки и не давая мне вырваться.
      – Если ты бросишь своего высокомерного Пендрагона и придешь ко мне, – шептал он, – Регед и Гвинедд вместе могут стать сильным, богатым королевством, местом основания династии.
      Мысль Маэлгона была настолько нелепой, что я могла только рассмеяться. Резкие слова кружились у меня в голове, но его губы уже щекотали мою кожу, и он стал прижимать меня к стене.
      Я пыталась освободиться, или хотя бы поднять ногу, но он прижимался ко мне и не раздвигал ног. Я прижала руки к подбородку, локтями уперлась в его грудь и пыталась увернуться от его поцелуев.
      Маэлгон обнял меня, взял на руки и понес по комнате. Я сопротивлялась, пока он нес меня к кровати. Я поджала ноги, и мы неуклюже растянулись на кровати. Его хватка ослабла, и, собрав свои последние силы, я ударила его. Отбежав, я смотрела, как Маэлгон, неловко барахтаясь, встает на четвереньки, и попыталась сделать то же самое.
      Одной рукой я искала вокруг себя какое-нибудь оружие, но не спускала глаз с Маэлгона. Наконец я нащупала на полу тяжелую шахматную доску.
      Я схватила доску, взвешивая се и решая, использовать ли ее для удара, или держать перед собой как щит. Меня утешало только то, что Маэлгон был безоружен. Возможно, он посчитал слишком рискованным принести нож туда, где до него могла добраться я.
      Оружие, появившееся у меня, заставило его насторожиться. Он медленно выпрямился, неотрывно наблюдая за мной.
      – Неужели ты допускаешь, что можно изменить то, что произойдет здесь? – спросил он. – Тебе никто не придет на помощь, уйти отсюда некуда, а я готов ждать, пока сломается твоя глупая гордость. Мы оба знаем, что я совершу этот грех, и ничего не поделаешь. – Он говорил это, насмешливо улыбаясь, и, повернувшись ко мне спиной, подошел к кровати.
      Болели ушибленные бок и плечо, ныла спина, но мне вдруг неудержимо захотелось расхохотаться. Я представила себя эту сцену со стороны, и вдруг это показалось мне необыкновенно смешным, и я прикусила губу, чтобы не рассмеяться.
      Стараясь казаться спокойной, я тоже встала и, держа перед собой шахматную доску, медленно отвернулась от Маэлгона. Я немного успокоилась, потом резко развернулась и кинула в него доску, как тарелку на состязаниях во время праздника летнего солнцестояния.
      Изумленный Маэлгон едва успел поднять руку и пригнуться. Если бы не это, доска бы продырявила его череп. Но Маэлгон поднялся, целый и невредимый, и тут я разразилась истерическим смехом.
      В ярости он накинулся на меня. Маэлгон ударил меня по щеке, смех резко оборвался, и в глазах у меня потемнело. Но когда Маэлгон наклонился и стал рвать мое платье, я укусила его за ухо, и он взвыл от боли.
      Он перестал рвать мое платье и пытался сбросить меня, но от этого ему становилось еще больнее. Маэлгон стал бить меня по голове. И, наконец, кулаком он изо всех сил ударил меня в живот.
      Я задыхалась и согнулась пополам от боли. Совершенно обессилевшая, я сползла на пол.
      Вокруг меня медленно вращалась чернота: оцепенение, мрак… я слышала какой-то странный звук, который мешался с синим светом от того, что душило меня… Я пришла в себя и увидела, что мое платье закинуто мне на голову, а мой враг возится у меня между ногами, настойчиво пытаясь осуществить свое намерение. Я чувствовала, как он проталкивает свой член в мое тело, и пыталась вывернуться. Я вертелась, рвала ногтями материю, накрывавшую меня, отчаянно пытаясь достать его лицо, руки и ударить его. Но шелк запутывался еще больше, и, несмотря на мое сопротивление, Маэлгон добился своего.
      Он был некрупным мужчиной, но боль и отвращение от того, что я подвергнута насилию, вызвали у меня тошноту. Я стонала, выла, визжала между приступами рвоты, но никто не приходил мне на помощь. Стражник был явно предупрежден заранее, а у двери по-прежнему спокойно лежала собака.
      Я поняла, что чем скорее Маэлгон удовлетворится, тем скорее все будет кончено, и попыталась двигаться в такт с ним, надеясь побыстрее привести его к завершению. Но он продолжал прыгать, трогать мое тело, потея, прижимаясь ко мне, и, казалось, конца этому не будет.
      «Дорогая богиня, – молила я, – пусть это животное натешит свое вожделение и оставит меня».
      Но мать-богиня не услышала меня и не пришла мне на помощь, а я уже стонала, лежа поперек кровати с широко раскинутыми ногами и совершенно измученная. А он все не мог насытиться.
      Несомненно, были моменты, когда я могла бы столкнуть его с себя, если бы я смогла собраться с силами и если бы у меня появилась надежда. Но со мной что-то случилось. Я больше не лежала, придавленная к кровати телом этого мужчины, а как будто смотрела на эту сцену отстраненно, думая, какие мерзавцы есть среди нас. Я говорила себе, что он не осквернил меня, его воле покорилась моя плоть, но не дух. Пусть это чудовище горбится, стонет, барахтается в сосуде между моими бедрами. Какое это отношение имеет ко мне? Мой дух, спокойный и чистый, как высокогорное озеро, жил в фантастическом мире, знать о котором ему не суждено. Я закрыла глаза и потеряла сознание.
      – Гвен?
      Слово донеслось до меня откуда-то издалека. Оно повторялось снова и снова, кружась в воздухе, ведя за руку и убаюкивая меня.
      Все мое тело болело, вздрагивало и стонало от боли.
      – Гвен… Гвен… ты меня слышишь?
      Голос был знакомым, ласковым и уверенным, как и рука, которая нежно убрала с моего лица волосы.
      Я кивнула, не открывая глаз и недоумевая, что делает Ланселот в моем сне.
      – Гвен, любимая, нам надо уходить отсюда. Ты можешь идти?
      – Не знаю, – Пробормотала я, и это отозвалось жестокой болью в моих ребрах. Мне хотелось сказать ему, что я постараюсь, но я не могла ничего произнести.
      – Ладно, я понесу тебя.
      Его руки уже обнимали меня, поддерживали, прижимали и защищали от чего-то ужасного. Сон превращался в кошмар, и я попыталась спрятаться от него в объятиях Ланселота.
      Но страх был столь сильным, забыть его я не могла, он был расплывчатым, отвратительным и имел какое-то отношение к моему кузену.
      – Где Маэлгон? – Мой голос был слабым и таким же тихим, как голос Ланса.
      – Мчится обратно в Диганви. Его рыцари чуть не сбили меня в воротах, они скакали, как будто за ними гнались гончие смерти. Должно быть, случилось что-то серьезное, что заставило его мчаться в полночь в такой спешке.
      Наверное, умерла его жена, как в тумане, подумалось мне, а потом я стала гадать, откуда мне известно, что она умирает. Ужасные смутные воспоминания вдруг становились отчетливыми, отдельные обрывки проплывали у меня в голове, как гротескные живые картины, пока я не почувствовала сильную боль. Я дрожала так сильно, что стучали зубы. Ланс натянул свой плащ на нас обоих, начал медленно покачивать меня, и я свернулась калачиком, согреваясь его теплом. На какое-то время я почувствовала себя в безопасности, у меня появилась защита, родная душа рядом, помогающая мне отвратить мое горе.
      – Нам надо уходить, – прошептал Ланселот, – моя лошадь в березовой роще, где я ее спрятал, когда свита Маэлгона мчалась по мосту. На берегу стоит лодка, мы можем столкнуть ее в воду. Надень мой плащ и успокойся. Я уговорю всех, кто попытается остановить нас.
      – Но у дверей стоит часовой.
      Первый рыцарь Артура тяжело вздохнул и отвернулся.
      – Иногда без смертей не обойдешься, – ответил Ланс. – Только мне хотелось, чтобы это был сам Маэлгон.
      Ярость в его голосе подсказала, что больше говорить об этом не нужно, и я, стиснув зубы, с трудом встала на ноги. Мое тело болело, но, похоже, ни одна из костей не была сломана, кроме, может быть, ребер – боль в груди была постоянной.
      С помощью бретонца я медленно прошла к двери.
      На стене неровно горел факел, отбрасывая тени в главной комнате охотничьего домика, где стены были увешаны рогами, а дверь – медвежьими шкурами. Я увидела ноги часового, когда мы проходили мимо места, куда Ланс затащил тело, и мысленно сделала охраняющий знак.
      Ночь была безлунной. Мы тихо столкнули челнок в воду и поплыли к зарослям камыша, незамеченные часовыми на мосту.
      Шум воды обострил мои чувства, хотя соображала я по-прежнему вяло, как будто находясь в каком-то полусне. Непонятный зловещий дух преследовал нас и на воде, и я старалась не думать о нем. Все внимание надо отдать нашему побегу.
      Удача не покидала нас, и лошадь Ланса не заржала, когда мы крались между деревьями. Подняв меня на лошадь, Ланс вскочил в седло и обнял меня. Через несколько минут мы были довольно далеко от охотничьего домика и ехали к Римской дороге.
      – Как ты узнал, где я? – спросила я, когда лес остался позади, перед нами открылось поле, и лошадь постепенно перешла на рысь.
      – Я ехал на юг к Артуру и встретил Увейна, когда он мчался обратно в Пенрит с известием о нападении на тебя. Увейн привел меня к тому месту, где устроили засаду, оттуда оставленные тобой цветы указали мне дорогу.
      Я кивала, плохо понимая, о чем он говорит, и мне казалось, что на нас падает дождь из цветков боярышника. В голове у меня все закрутилось, когда я попыталась понять, что же это значит, и мои зубы снова стали выбивать дрожь.
      – Успокойся, расслабься, – бормотал Ланс, бережно укладывая меня себе на грудь.
      Он начал напевать простенькие мелодии, которые поют испуганным детям, и я прижалась к Лансу, ощущая безопасность и чувствуя сильную усталость и огромную радость от того, что кто-то другой будет решать за меня, что нужно делать. Я даже не поняла, что плачу. Слезы текли ручейками из переполненного скорбью родника в моем сердце. Уткнувшись головой в плечо бретонца, я чувствовала, как мучительная боль оставляет меня.
      Я оплакивала своего отца, Кети, не родившегося в Стерлинге ребенка и Игрейну, – я оплакивала тех, кого знала и любила, и тех, кого могла бояться и ненавидеть, как часового в охотничьем домике. Я оплакивала свою мать, давно умершую, и ирландского мальчика, который когда-то вез меня через звездную ночь – много-много лет назад.
      Все они умерли и исчезли, и только я оплакивала их сейчас, находясь под защитой Ланселота. Лица умерших мелькали передо мной, плавая в звездном свете. Они появлялись и исчезали под мерное кружение голоса Ланса, который не позволял страху завладеть мной. Иногда он пел, но чаще говорил, как когда-то это делал Кевин, говоря о своей любви и обещая увезти меня в Тару и сделать своей королевой. Даже сейчас, находясь в таком состоянии, я понимала, что такие слова звучат странно из уст бретонца, и немного отодвинулась, чтобы посмотреть на него.
      И вот тогда, рассматривая лицо Ланселота при свете звезд, я поняла, что ко мне вернулась моя юношеская любовь, чтобы выполнить то, что было обещано.
      Ко мне пришла любовь, надежда, удивление и невообразимая радость, вернув ощущение счастья, которое так долго не приходило. В объятиях Ланса я снова чувствовала себя девочкой, я снова была свободной и скакала под чистым свежим ветром северных гор.
      Ланселот смотрел на меня с такой глубокой нежностью, что не нужно было слов, чтобы утонуть в ней… а потом его улыбка заполнила ночь, и я поняла, что он тоже заботливо берег любовь, о которой вслух никогда не говорил. Мир словно перевернулся.
      Свободной рукой Ланс снова прижал мою голову к своему плечу, целуя мои волосы и что-то тихо напевая. Он делал это так нежно и заботливо, что я была безумно счастлива и позабыла обо всем на свете.

      Следующие две недели меня мучили то вселяющие ужас кошмары, то прекрасные сны.
      В этом сумеречном мире собрались вес, кого я знала: мать, Кевин, Бригит, Нонни и хозяйка прядильной Вида. Там были и люди двора. В моих видениях Артур то появлялся, то исчезал, но когда бы я ни пришла в себя, у моей кровати оказывался Ланс. Однажды я наблюдала за бретонцем из-под полуприкрытых век, а он не знал, что я пришла в себя. Ланселот читал свиток, сосредоточенно склонив голову со спадающими на лоб темными волосами. Усы он сбрил, и снова стали видны его полные, чувственные губы. Вскоре Ланс поднял голову и устремил в пространство взгляд, задумчивый, таинственный, обращенный к какой-то сущности, недоступной другим.
      В моем затуманенном сознании мелькали разрозненные воспоминания о ночной поездке, мимолетные, как любой сон, без начала и конца, но я не понимала, было ли это игрой воображения или реальным событием.
      И все же нечто удивительное иногда трогало меня до глубины души. Я снова погружалась в свой лихорадочный мир с улыбкой на губах.
      Как-то я спросила Ланса об Артуре. Рыцарь нахмурился и сказал что-то об ужасном сражении. Я старалась не потерять сознание, узнать, где и с кем было сражение, но мир вокруг меня растворился, и я снова погрузилась в забытье.
      После этого кошмары стали еще сильнее мучить меня. Бессильная перед ними, я металась от одной картины к другой, и вдруг мне представилась широкая, плоская равнина, на которой стоят готовые к сражению два больших войска. Между ними борются два призрачных рыцаря, один с мечом, другой с копьем. Хотя оба сражаются не на жизнь, а на смерть, ни один из них не издает и звука.
      Ужас овладел мной, когда я наблюдала эту картину, не в состоянии повлиять на исход поединка и не в силах отвернуться. Наконец, я вижу одного из них с копьем в груди, чувствую ноющую боль, слышу предсмертные хрипы, вижу кровь, раненое тело – жизнь покидает его. Надежда и мечты, раньше светившиеся в его глазах, теперь исчезли, он пытается что-то сказать мне. Корчась в агонии, рыцарь выгибает спину и медленно превращается в огонь.
      – Артур! Артур! – Я поняла, что кричу, сидя на кровати, вся в холодном, липком поту.
      – Тс… Тс… все в порядке… это просто страшный сон. – Ланс тут же оказался рядом, и я обняла его, неудержимо рыдая.
      – С Артуром все в порядке, Гвен. Он невредим. Ты меня слышишь? Ему больше не угрожает опасность.
      – Тогда где же он? – рыдала я, хватая Ланса за руку. – Почему его нет здесь?
      – Потому что он сражается с саксами на юге. – Слова Ланса звучали убедительно. – Битва при горе Бадон была решающей, и он не хочет уезжать, не доведя дело до конца.
      Это звучало довольно разумно, и я немного успокоилась и стала с опаской всматриваться в мир, открывающийся за – пределами надежных объятий бретонца.
      Комнатка была небольшой, почти пустой, очень похожей на келью Игрейны в монастыре. Солнечный свет струился из окна и заливал побеленные стены. На камышовой крыше чирикали воробьи, со двора доносилось воркование голубей. По сравнению с призрачными странами, в которые я попадала, здесь все было светлым и живым.
      Присутствие бретонца тоже вселяло уверенность. Его бы здесь не было, если бы Артуру угрожала опасность. Чтобы убедиться, действительно ли он здесь, я провела пальцами по его руке, ощутив крепость мускулов и мягкость волос. Вздохнув, я склонила голову к нему на грудь и вдруг застонала, почувствовав внезапную острую боль в спине.
      – Бригит говорит, что тебе нужно лежать спокойно, – увещевал Ланс, опуская меня на подушки, – опасность заражения еще не миновала.
      – Бригит? Так где мы?
      – В монастыре. Я привез тебя сюда, потому что она искусный лекарь. Скоро приедут Лавиния и Нимю.
      Он помолчал, а я слабо улыбнулась, довольная, что соберутся дорогие мне друзья. Мне не приходило в голову спросить, почему я должна лечиться.
      – Я обещал сказать Бригит, когда ты придешь в себя, – продолжал Ланс. – Она будет бесконечно счастлива.
      Я смотрела, как уходит бретонец, испытывая пьянящее чувство свободы, которое приходит после долгой болезни, когда ты знаешь, что будешь жить, но на тебя еще не навалились ежедневные заботы. И все же мое жизнерадостное настроение было отравлено чем-то… чем-то ужасным и вызывающим отвращение, что таилось за пределами моего понимания и угрожало мне. Отвернувшись к стене, я молилась, чтобы скорее пришла Бригит, потому что мне не хотелось одной встречаться с этой опасностью.
      Наверное, сон снова пришел ко мне, потому что, когда я открыла глаза, Бригит сидела рядом и молча возносила свои вечерние молитвы. Я тихо наблюдала за ней, восхищаясь самообладанием и ласковой умиротворенностью, исходившей от нее. Мне всегда хотелось, чтобы она вышла замуж за Бедивера, стала матерью, но я не могла отрицать, что, находясь в монастыре, Бригит выглядела счастливой.
      – Значит, ты сделала правильный выбор? – спросила я, когда девушка посмотрела на меня.
      – Да, – она ласково улыбнулась мне, поправила выбившуюся прядь волос и села около кровати. – Принять как неизбежное свою судьбу – это значит наполовину выиграть сражение… Как ты себя чувствуешь?
      Мы снова оказались в нашей старой жизни, когда добродушно подтрунивали друг над другом и делились секретами, как будто никогда не расставались. Бригит откинула одеяла и, когда я повернулась на бок, стала осматривать мою спину и спрашивать, где болит.
      – Больно, но не очень. Что случилось, Бригит? Почему я здесь? Я не могу вспомнить, что произошло.
      – Ты была очень тяжело больна… мы боялись, что потеряем тебя. Такое случается после изнасилования.
      Слово повисло в воздухе, дрожа, как стрела, только что попавшая в цель. Я замерла, когда полузабытые страхи превратились в реальность.
      – Маэлгон… этот мерзавец Маэлгон, – простонала я, чувствуя отвращение при воспоминании о нем. – О боже, а что случилось с Грифлетом? Он жив? А мои фрейлины?
      Бригит торопливо положила руку мне на плечо.
      – Ланс говорит, что Грифлет жив и никто не пострадал. Разбойникам была нужна ты.
      – Грифлет предупреждал меня… боги свидетели, ему не хотелось, чтобы мы уезжали из дома. – Мной овладел ужас, когда у меня в голове стали проноситься картины похищения и изнасилования.
      Мой голос был глухим, а произносимые слова не имели никакого смысла, они казались далеким, бесстрастным изложением того, что ко мне не имело никакого отношения. – Мне не нужно было пытаться перехитрить Маэлгона. Если бы я была… поразумней, не вела бы себя так вызывающе. Мне нужно было следить за своими словами…
      Я вспомнила эту ужасную встречу с моим кузеном, хотя мне хотелось забыть ее навсегда. Я подробно рассказывала, что случилось, а Бригит молча слушала, понимая, вероятно, что, для того, чтобы я смогла спокойно жить снова, мне нужно освободиться от воспоминаний.
      Ночью звонили колокола к службе, но Бригит оставалась со мной, слушая, рассказывая, иногда просто держа мою руку, когда я начинала вспоминать то, что случилось. К рассвету я лежала измученная, истерзанная воспоминаниями, и мне хотелось спать. Мне предстояло долго лечиться, но начало выздоровлению уже было положено.
      На следующее утро торжественно прибыла Винни, которую привезли в паланкине Игрейны. Маленькая римлянка ворвалась ко мне и сразу же потребовала, чтобы ей дали комнату рядом с моей. Ланс, который занимал ее прежде, уступил ее, и моя старая наставница начала хлопотать, как будто я была ребенком, за которого она несла ответственность.
      Винни не упускала ничего. Монастырская послушница была послана на ближайшую ферму, чтобы договориться о ежедневной порции куриного супа, который должен был стать добавкой к скромной монастырской пище. Усердно молясь, Винни заменила пучок трав, привязанный кем-то к ножке кровати, на чашу со святой водой, которой она окропляла меня трижды в день. Винни суетилась вокруг меня, как малиновка, пытающаяся выкормить кукушонка. Приезд Нимю был столь же тихим, сколь шумным был приезд Винни. Она просто вошла в мою келью однажды утром, когда все монахини были на мессе. Ланс оставил нас вдвоем.
      – Как в старые дни, – заметила я, осторожно садясь, чтобы обнять ее. – Помнишь дни в Саруме перед свадьбой? – Чародейка улыбнулась, но сказала, что долго оставаться со мной не сможет.
      – Артур послал меня удостовериться, что ты полностью выздоровела, прежде чем просить тебя приехать. Я и сама хотела посмотреть, что с тобой. По словам Бригит, о тебе прекрасно заботились, и ты быстро поправляешься.
      Я кивнула. Значит, Артур знает, что случилось. Меня тронула его забота.
      Нимю пристально смотрела на меня, пока я поправляла одежду. Она объявила, что я почти здорова, кровотечение и гнойные выделения прекратились, боль скоро пройдет. Ничего нового я не услышала, но она продолжала внимательно рассматривать меня, я спокойно взглянула на нее и спросила, что еще она может сказать. Волшебница взяла обе мои руки и, глядя мне прямо в глаза, проговорила.
      – Гвен, заражение, которое было у тебя, не убивает женщину, но оно делает ее бесплодной. Ты не сможешь забеременеть снова.
      Слова показались мне ударом тупого меча, удар которого болезнен, но незаметен внешне. Я переводила взгляд с одного угла комнаты на другой, но ничего не видела, а голос мой, казалось, совсем пропал.
      – Ты уверена? – прошептала я.
      – Нет, – ответила она, глядя на свои руки, – в таких случаях нельзя быть полностью уверенным. Я могу просто сказать тебе о том, что случалось раньше.
      Оцепенение, охватившее меня, стало постепенно ослабевать, и на смену ему неожиданно пришли страх и гнев. Страх перед Маэлгоном, а гнев – оттого, что сейчас, когда снова укрепилась надежда, что я смогу стать матерью, по злой иронии судьбы я получила этот окончательный приговор. У людей есть причины ожесточиться против богов.
      – Это знает Артур? – спросила я, стараясь не зарыдать.
      Нимю отрицательно покачала головой.
      – Я не была уверена, пока не поговорила с Бригит. Кроме того, мне кажется, ты захочешь сказать ему об этом сама.
      Я прикусила губу и отвернулась. По крайней мере, мне повезло больше, чем некоторым: непохоже, чтобы Артур стал упрекать меня за этот недостаток. Он дал совершенно ясно понять, что не мечтает растить сыновей и не испытывает желания смотреть, как растут и расцветают его дочери. Но я содрогнулась от мысли, что нам снова придется делить постель. Мысль о близких отношениях заставляла меня дрожать, и хотя я не сомневалась, что Артур по-прежнему будет считать меня своей королевой, внутренний голос шептал мне, что я буду казаться ему нечистой, оскверненной, недостойной его. Может быть, именно поэтому Артур не приехал за мной сам.
      Нимю вывела меня из состояния задумчивости.
      – Артур получил известие о твоем похищении на следующий день после того, как узнал, что саксы под предводительством Седрика, готовятся к нападению с севера и с юга. Верховный король никак не мог и спасать тебя, и отражать их нападение. – Нимю ласково улыбнулась мне. – Если это утешит тебя, скажу, что победа на горе Бадон была окончательной. Седрик убит, и мощь саксов сломлена. Именно сейчас Артур занят тем, что собирает вместе и разбойников, и саксов, завершая это дело раз и навсегда. Для него будет огромной радостью узнать, что Ланс здесь. Если он заботится о тебе, Артур будет уверен, что ты в безопасности.
      Объяснение волшебницы успокоило меня. Нельзя просить историю остановиться, чтобы решить свои личные дела. Но у меня возникло несколько вопросов: что знает мой народ об изнасиловании, как люди отнесутся ко мне и как воспримут мое возвращение?
      – Слух о твоем похищении распространился быстро, Гвен… ты же королева. Многие впали в ярость. Они тревожатся за тебя, молятся и требуют мщения. Сам Артур носился как помешанный, появляясь в самых неожиданных местах Саксонского берега. Этот необузданный Гвин носится вместе с ним и даже умудряется немного успокаивать его, но многие говорят, что они могут превратиться в демонов. Конечно, есть люди, которым очень нравится, как поступает Артур, они хотят, чтобы он отомстил всем, кто опустошал земли бриттов. Другие говорят, что он вымещает на саксах свой гнев, потому что не осмеливается искать встречи с человеком, который украл, тебя. – Волшебница вздохнула и встала. – Слухи об этом распространились так же быстро, как сплетни о том, что я уговорила Мерлина передать мне его магию, а потом использовала ее, чтобы избавиться от него самого.
      Я ахнула, потому что не хотела, чтобы Нимю узнала эту отвратительную сплетню Морганы.
      – Почему же ты не опровергаешь этот слух? – спросила я.
      – Чтобы весь мир узнал, что Мерлин умер и Артур лишился его защиты? Нет, я обещала, что этого никогда не случится, что, пока Артур жив, люди будут верить, что ему помогает маг, даже на расстоянии. – Нимю легонько дернула плечами. – На мое имя это тень не бросает. В это могут поверить только те, кто плохо думает о наших отношениях.
      Меня снова потрясли сила и благородство моей молодой подруги, и я участливо пожала ей руку. Теперь мы обе знали правду.
      Следующие несколько недель были тихими и спокойными. Бригит заходила ко мне, как только ей позволяли это в монастыре, и по-прежнему каждую ночь она спала в моей комнате, как делала это, когда мы были детьми. Если я кричала во сне, Бригит будила меня и помогала бороться со страхом и печалью. Со временем мой ужас перешел в ярость по отношению к Маэлгону. В минуты слепой ярости я представляла, как с него живого медленно и мучительно сдирают кожу, или представляла, как Артур одну за другой отрубает конечности. В лихорадке передо мной возник образ Артура, умирающего в сражении. Но я отогнала от себя эти мысли и лечила свою душу расцветающей красотой сельского лета.
      Когда я смогла подниматься с кровати, Винни часами сидела со мной у окна, где мы вышивали и по вечерам пили чай с теми, кто заходил к нам. После ее приезда Ланс мог больше заниматься своими делами, хотя иногда он присоединялся к нам за чаем и всегда навещал меня ранним утром, когда женщины уходили к мессе. Иногда Ланс приносил цветок, или рассказывал о трех лесных завирушках, порхавших над садом, и мы смеялись и болтали о разных веселых вещах. Ни один из нас не упоминал ни Маэлгона, ни нашего стремительного порыва к свободе той ночью, залитой светом звезд.
      Когда Ланселота не было со мной, я ломала голову, пытаясь разгадать, что же произошло на самом деле, а что было плодом лихорадочных сновидений. Похоже, что мои воспоминания больше были связаны с Кевином, чем с Лансом, хотя я могла бы поклясться, что бретонец обрушил на меня такой поток Любви и нежности, что даже теперь, когда мысленно я возвращалась к происшедшему, сладостная радость вызывала у меня слезы.
      И все же с той поры, когда Ланс поборол свое изначальное недоверие ко мне, в его голосе и взгляде не проявлялось ничего, кроме обычной преданности королеве. И сейчас, очень внимательно наблюдая за ним, я не замечала ни малейшего проявления любви, раскрыть которую он позволил себе только в минуту опасности.
      Спросить его я не могла, потому что боялась выглядеть глупо, если окажется, что это не так, поэтому я перестала думать об этом и попыталась сосредоточиться на другом.
      – Дар лета, – сказал Ланс однажды утром и протянул мне скорлупу разломанного яичка лесной завирушки, которую он нашел в саду.
      Я смотрела на маленькую небесно-голубую чашечку. Бретонец положил внутрь кусочек зеленого мха, а на него – розовый цветочек, похожий на звездочку. Я радостно улыбнулась: никто, кроме него, не умел так хорошо унимать мои страхи.
      – Получил еще одну весточку от Артура, – объявил он, улыбаясь в ответ. – Он просит, чтобы тебе передали, что он каждый день молится о твоем быстром выздоровлении.
      Мне стало смешно. Представить, что Артур молится за что-то, кроме объединения Британии, было все равно, что утверждать, будто я люблю жить в римских домах. Но Артур мог измениться.
      – Бедивер уехал в Лондон, – продолжал Ланс, подходя к окну, – Артур хочет праздновать победу там и уже начал перестраивать для этого башню Цезаря. – Высунувшись из окна, Ланс небрежно окинул взглядом холмы за садом. Оказавшись в игре теней солнца и листьев, он напомнил мне Кевина, и я снова подумала, что же на самом деле произошло во время той ночной поездки. – Там суетятся вокруг черепа, который нашли строители, когда копали около фундамента, – продолжал Ланс, не замечая моего испытующего взгляда. – Жрецы утверждают, что это голова Брана, которую похоронили там, чтобы защитить Британию от вторжения. Они считают самой страшной ересью, что верховный король раскопал се. Артур просто пожимает плечами и говорит, что, чтобы прогонять завоевателей, лучше полагаться на силу нашего оружия, чем на старых и давно забытых богов. К несчастью, это не нравится жрецам.
      – Догадываюсь, что не нравится, – поморщилась я.
      Римские христиане подозрительно относятся к нам, потому что мы не отвергаем старую веру и не обращаемся к их вере. Сейчас язычники могли обидеться даже на пустяковую, но грубую и неосмотрительную шутку.
      – Но это не все. Гонец говорил, что Артур приказал заковать саксов в цепи и колодки и провести их перед ним как рабов.
      – Рабов? – Это казалось мне ужасным. Мой отец никогда не допускал рабства в Регеде, и мне не приходило в голову, что Артур может допустить это в Логрисс.
      – Так сказал гонец. – Ланселот покачал головой. – Кому известно, что там происходит на самом деле? После всех тех жестокостей, в которых виноваты саксы, больше похоже, что простолюдины приняли воображаемое за действительность, и Артур к этому непричастен. Но он ведет себя странно с тех пор, как с тобой случилось несчастье.
      Я кивнула. Было похоже, что небрежным отношением к язычникам, погоней за саксами и их порабощением Артур втянет нас в бесконечную череду неприятностей, если я не вернусь как можно скорее.
      – Когда мы можем выехать к нему? – спросила я.
      – Ты согласна на следующей неделе?
      Ланс повернулся и посмотрел на меня. У него было какое-то по-мальчишески нетерпеливое выражение лица, и я догадалась, что он находился вдали от двора даже дольше, чем я. Наверное, он тоже соскучился.
      – Считают, что Грифлет к концу недели поправится и сможет ехать с нами, а Агрикола предложил, чтобы Артур встретился с нами в его доме недалеко от Глостера… вот так, – добавил Ланс, подходя к моему стулу и глядя на меня, – если ты сможешь.
      Я услышала тревогу в его голосе и прочла ласку в его глазах. Синие и поблескивающие, как море у берегов Корнуолла, они искали и встретились с моими глазами в твердом и спокойном взгляде.
      – Если ты еще не готова выйти отсюда и встретиться с людьми, я не стану пытаться принуждать тебя.
      Я тоже смотрела на Ланса, совершенно не желая терять безопасность и спокойствие этих последних нескольких недель и с отвращением представляя, что придется встречаться с любопытной толпой и грязными сплетнями. У меня задрожали колени, и мне захотелось крикнуть: «Еще не время…» – но что-то говорило мне, что лучше не задерживаться.
      – Снова пора принимать обязанности жены Артура, – твердо сказала я, все еще глядя в глубокие глаза Ланса.
      Мои слова были радостью и для меня, и для него.
      – Очень хорошо, госпожа, – ответил он и улыбнулся с любовью и уважением.
      Мне стало трудно дышать, и я торопливо отвела глаза. Я понимала, что далеко не все, что осталось у меня в памяти о моем спасении, можно приписать моему воспаленному сознанию.

      – Где моя жена?
      Голос Артура разнесся по замку, и я замерла, охваченная невыразимым страхом.
      Меня привезли из монастыря в паланкине, потому что, когда Грифлет подвел ко мне Тень, я взглянула на красавицу-лошадь и расплакалась. Я не могла винить се в поступках моего кузена, но была не в силах заставить себя снова сесть на нее.
      Во время поездки меня не оставлял беспричинный страх, и любая мысль казалась мрачной. Когда мы свернули к обсаженной кипарисами подъездной дороге у замка Агриколы, я уже не знала, чего страшусь больше – встречи с Артуром или того, что его может не быть. Я обрадовалась, что он еще не приехал, и стала распаковывать вещи, всецело погрузившись в это занятие, как будто моя попытка не думать о встрече могла помочь мне избежать ее.
      И вот сейчас, когда он был здесь, я застыла, как каменная.
      – Эй, Гвен, что ты молчишь? – снова ласково окликнул он.
      В его голосе не было и намека на укор, он звенел нетерпением, и мне стало легче.
      Бросив платье, которое держала, я помчалась по коридору прямо в объятия Артура.
      Мы сжимали друг друга в объятиях, и а почувствовала, что мои ребра не совсем зажили. Отпустив меня, Артур отступил назад и, чуть нахмурясь, рассматривал меня.
      – Зачем ты поехала туда, на землю своего врага, одна? – Вопрос был задан весело, и в нем я не слышала упрека.
      – Я была не одна, меня сопровождали Грифлет, Увейн, охрана из двух пажей и фрейлины. Пенрит, к твоему сведению, довольно далеко от границы Гвинедда. Кто учил тебя географии? – уколола я в ответ.
      Артур усмехнулся и снова заключил меня в объятия, искренне радуясь встрече.
      Обед в тот вечер был семейным, на нем присутствовали только самые близкие рыцари Артура и фрейлины, приехавшие со мной с севера. Фрида привела Цезаря, встретившего меня с совершеннейшим восторгом.
      – А где Кабаль? – спросила я, оглядывая комнату в поисках белого волкодава.
      Артур стал грустным.
      – Саксы убили се в сражении на горе Бадон. Она спасла мне жизнь в Винчестере, – загрызла двоих в Бадоне, а сама погибла.
      Его жалость тронула меня, и я поняла, как изменился Артур за этот последний год.
      Когда убрали со стола, Паломид преподнес мне букетик цветов и произнес приветственную речь от имени Братства Круглого Стола. Это сделало еще более приятным мое возвращение, и я убедилась, что никто не собирается упоминать о моих недавних злоключениях.
      Но после обеда, когда мы остались вдвоем в нашей комнате, между Артуром и мной возникла ужасная неловкость. Задумавшись, он медленно ходил по комнате за моей спиной, пока я расчесывала волосы. Я услышала, как зашуршал соломенный матрас, когда Артур сел на край кровати.
      – Как ты себя чувствуешь? Нимю сказала, что ты долго… и тяжело болела. – Его тон был слишком небрежным, как будто он старался не показать, как это важно для него.
      Я глубоко вздохнула и медленно повернулась к нему. Когда-то все равно придется сказать ему.
      – Говорят, что многие женщины после этой болезни умирают… но если они выживают, то становятся бесплодны. Теперь, возможно, у нас никогда не будет детей.
      Слова повисли в воздухе.
      – Ты не забеременела от Маэлгона?
      – Конечно, нет! – Тяжело болея, потеряв много крови, я и не думала о том, что это возможно. – Я бы сказала тебе, если бы это произошло, – добавила я, чтобы развеять все его сомнения.
      – Хорошо.
      Вздохнув, Артур откинулся на подушки, и я легла с ним рядом. Сама мысль о том, что жена верховного короля могла зачать от мужчины, укравшего ее, когда это не удавалось ее мужу, была оскорбительной. И это заставило меня задуматься о том, что раньше никогда не приходило мне в голову, потому что я всегда считала, что не беременею по своей собственной вине. Я бросила быстрый взгляд на мужа и подумала, не винил ли он себя.
      Артур положил руку мне на плечо.
      – Я уже давно говорил тебе, что вполне спокойно отношусь к тому, что у нас нет детей. Если тебе хочется воспитывать детей, их полно вокруг, и можно приглядывать за кем-то, не делая его частью нашей личной жизни.
      Вот так. То, что казалось мне самым ужасным, было выслушано и воспринято с невозмутимостью. Я благодарно прижалась к нему, лениво теребя завязки его рубашки.
      – Ты не знаешь, где сейчас Маэлгон? – спросил он.
      Я покачала головой и сосредоточенно теребила завязку.
      – Давай не будем говорить об этом. Я хочу забыть обо всем.
      – Я не забуду об этом, пока этот человек не будет мертв. – В голосе Артура слышалась холодная ярость. – Я не могу позволить ему жить.
      Я поняла, что Артур был готов защищать не только мое достоинство, под угрозой находилась и его личная честь. Я заглянула ему в лицо и увидела, что его исказил предсмертный крик, как в моем ночном кошмаре. Я прикрыла глаза, и ужасный образ исчез, но страх не оставлял меня.
      Мне не хотелось рассказывать Артуру о моем видении, и я придумывала, что сказать мужу, чтобы сменить тему разговора.
      – Мы не можем позволить себе личную месть, правда? Если ты убьешь Маэлгона, ты можешь поссориться с кумбрийцами, а из-за постоянной ирландской угрозы им нужно знать, что ты ценишь их преданность.
      – А что они подумают, если я ничего не буду делать? Что я не могу защитить свою жену? Что я охладел к ней и стал равнодушным мужем? Или что ты поехала с ним по доброй воле, как уже поговаривают?
      – Артур, как ты можешь говорить такое! – Потрясенная, я села на кровати и с подозрением смотрела на него. – Что поговаривают?
      – Так, просто болтовня. Я, конечно, не верю в нее. – Он нахмурился и отвергался. – Но Моргана говорит, что есть какая-то служанка, которая утверждает, что ты сидела, вся разодетая в шелк, играла в шахматы и обругала своего кузена за то, что он пришел так поздно.
      Мое лицо вспыхнуло от гнева, и мне едва удалось удержаться от проклятий в адрес моей золовки. Я представила, как торопится она к своему брату, чтобы внушить ему смертельную ненависть ко мне.
      – И что же еще говорит Владычица Озера? – Я безуспешно пыталась, чтобы это прозвучало не очень язвительно.
      – Что она заставила женщину поклясться, что та будет молчать, и что она делает все, чтобы не распространился этот слух. – Артур поднялся с кровати и ходил по комнате быстрыми шагами. – Она также пытается как-то извинить и сгладить вину Маэлгона. Может быть, потом она проведет какой-нибудь ритуал… хотя для большинства северных королей это не будет иметь значения.
      Артур остановился у стола и невидящими глазами смотрел на предметы моего туалета. Неожиданно он сильно ударил кулаком по столу так, что подскочили зеркало и гребень. Несколько горшочков перевернулись, и их содержимое вылилось на стол.
      – Ты знаешь, что я должен добиться окончательной победы, дело с саксами ждать не может. Но чем дольше Маэлгон останется безнаказанным, тем больше людей усомнится в моей мужской храбрости. А военачальники не пойдут за королем, в котором они сомневаются.
      – Значит, тебе… нужно идти войной против своего же союзника?
      Гнев, который вызвали у меня ухищрения Морганы, придал моему вопросу неожиданный сарказм, и Артур ответил таким же тоном.
      – Этот союзник изнасиловал мою жену, – прорычал Артур и снова заходил по комнате.
      Я тяжело дышала, не понимая, что происходит.
      – Любимый, почему мы так сердимся!? – Я встала и, преградив ему путь, обняла его за шею. – Мы, несомненно, можем придумать для Маэлгона такую месть, которая позволит не потерять доверие королей на севере и не добавит еще одно убийство к той бойне, которая уже была. Но разве на сегодняшний вечер нельзя отложить все разговоры о делах, чтобы это было настоящее возвращение домой, как у всех мужей и жен?
      Артур наклонил голову, и казалось, что он растерян так же, как и я. Проведя руками по моим ягодицам, он спросил нерешительно:
      – А тебе можно спать со мной? Нимю думает, что тебе нужно время и что я должен дать тебе возможность самой захотеть этого.
      Я мысленно поблагодарила Нимю.
      – Ну… я не совсем уверена… – Я поднялась на носки и поцеловала его. – Но, если мы будем делать это медленно и осторожно, я смогу сказать, больно мне или нет.
      Итак, мы легли вместе, но это было осторожное и сдержанное единение, потому что мы оба были скованы и отчуждены.
      Потом Артур необычайно оживился и начал говорить, что последнюю победу над саксами нужно обратить в прочный мир.
      – Поработить саксов? – спросила я, и на этот раз пришлось изумиться ему.
      – Я ни одного человека не сделал рабом, – решительно возразил Артур. – Откуда ты это взяла?
      – От гонца, который приезжал в монастырь. Он сказал, что ты увел саксов из их домов в кандалах.
      – Отчасти он был прав, – признался мой муж. – Я заковал заложников в цепи, чтобы не попадались мне на глаза. И Синрик, сын Седрика, останется королевским заложником, чтобы другие саксы не объединились вокруг него. Но я не знаю, как поступить с остальными… нужно что-то предпринять, чтобы обезопасить себя от мятежей в будущем.
      Голос у Артура был усталым, но он стал описывать поход, который только что выиграл, а я слушала внимательно, как самая примерная жена воина.
      – На самом деле это была не одна битва, а множество, – объяснил Артур. – Я думаю, что саксы называют это сражением на горе Бадон, потому что она высится над городом Бадон. Мы зовем эту крепость Лиддингтон.
      Все началось ранней весной, когда от Тиберия из Линкольна пришло известие, что на севере что-то затевается. Колгрин и его братья перестали приезжать торговать, хотя не было ни чумы, ни набегов, которыми можно было объяснить их отсутствие. Нимю и здравый смысл говорили Артуру, что надо собрать членов Круглого Стола, и, когда потеплело, все были в боевой готовности.
      Потом Веха-швед предупредил, что саксонские ладьи видели в заливе Уош, а в окрестностях Сполдинга собираются их отряды. Наверное, Седрик хотел собрать подкрепления среди жителей болотистых равнин и вести их через болота к богатым домам среднего Логриса.
      – Даже северные саксы услышали его призыв, подготовились к войне и стали продвигаться по морскому перевалу Икнилд, – объяснял Артур, – Было понятно, что Аэлль и Окта присоединятся к ним, потому что они шли на север, чтобы встретиться на перевале Горинг. Если бы они оказались в долине Темзы и уговорили других союзных саксов присоединиться к ним, их объединенные силы пошли бы прямо на Глостер. Они разделили бы британские земли на две части, что позволило бы саксам контролировать все основные римские дороги и порты на любом побережье королевства. Вот что сделал бы я на месте Седрика.
      Артур послал Кадора и его сына Константина в Оксфорд, чтобы противостоять любому продвижению саксов по Темзе. Герайнт и его отряд поехали к крепостям на холмах вдоль реки Авон с приказом не давать южным саксам продвигаться на запад, но не мешать им, если они пойдут на север. Тем временем Артур разместил свой штаб в Лиддингтоне.
      – Я изо всех сил старался, чтобы саксы вышли в долину Темзы, и они это сделали, – сказал он с гордостью.
      Слушая мужа, я убеждалась, как он изменился, у него появились качества, которых не было заметно раньше.
      Теперь, когда мечта становилась явью, он стал более решительным, восторженность пропала, а голос звучал твердо и уверенно, Артур действительно стал королем, который призван управлять судьбой Британии.
      Кадор и Константин остановили саксов в Оксфорде и гнали их обратно по Темзе до Эбингдона, где наткнулись на новые войска, продвигавшиеся на запад. Именно здесь Артур прошел через проход Горинг и напал на саксов сзади.
      – Сражение было ужасным. Кровавые схватки с маленькими отрядами и страшные битвы там, где у саксов были большие силы. Но как только Седрик и его сыновья были убиты, саксонское сопротивление сломалось. Вот тогда-то я и взял в плен его младшего сына.
      – После того как мы их разбили, я повернул к Лиддингтону, чтобы найти Аэлля, который опоздал присоединиться к походу на перевал и захватил мой штаб, – продолжал Артур. – Пленных он не брал и убивал всех мужчин и юношей. Когда я узнал об этом, я послал за Герайнтом, чтобы он помог мне держать осаду, а на третий день я снова взял крепость штурмом. Я отплатил им кровопролитием, и саксы будут долго помнить о нем.
      Я морщилась и закрывала глаза, когда Артур перебирал имена рыцарей, убитых или раненых, а когда он назвал имя Ульфина, я не сдержалась и заплакала.
      – Он был замечательным человеком, – признался Артур, – а его сын Грифлет так же храбр и предан, как его отец. Любой король был бы счастлив иметь таких людей при дворе.
      Я медленно кивала, вытирая слезы.
      – Ладно, хватит говорить об этом, – сказал Артур, резко меняя тон. – Предстоит много дел. Люди сами хотят убедиться, что их королева здорова и полна сил, а торжественный въезд в Лондон – лучший способ удовлетворить их желание. Поэтому доставай свои самые красивые платья, Гвен, и все золото, которое можно найти в казне. Я собираюсь поразить всех – бриттов и саксов, кумбрийцев и пиктов – могуществом и величием Артура Пендрагона. И, – добавил он с озорной улыбкой, – я хочу, чтобы весь мир видел, что ты снова в безопасности и под моей защитой.
      Артур поцеловал меня в затылок, я засмеялась, и мы, забыв предыдущую неловкость, вернулись к нашему обычному добродушному поддразниванию.
      Наконец-то я была дома.
      К саксонским заложникам относились по-разному. Артур взял одного человека из каждой семьи, и мы не могли содержать и кормить стольких людей.
      – Всех их нужно убить, – ворчал Гавейн, – или продать в рабство, как они продают бриттов, которых захватывают.
      – Да-да, – кивал Гахерис, поддерживая старшего брата.
      – Повесить их на перекрестках, как делали римляне, – подхватил какой-то юноша, которого я не знала.
      Его вызывающее ужас предложение было сделано так небрежно, что я решила рассмотреть его повнимательней.
      Юноша был красив, но глаза его смотрели на мир дерзко, холодно оценивая его применительно к своим желаниям. Кем бы он ни был, он мне не нравился.
      – Это Агравейн, – сказал мне Артур позже. – Третий сын Лота. Моргауза сама воспитала такую гадюку. – Это был первый раз, когда я услышала, чтобы Артур так говорил о своей старшей сестре, и это удивило меня.
      – Но Гавейн же не гадюка, – возразила я.
      – Да… но не благодаря своей матери. – Мы вдевали в уздечки украшения, которые я привезла из Мота, и Артур вдруг улыбнулся. – Гавейн бывает вспыльчивым и порывистым, но я могу доверить ему свою жизнь. Это то, что называют кельтской верностью.
      Мне было интересно, знает ли Артур, что Моргауза отреклась от своего сына, но я не решилась заговорить о ней. Я натирала кусочек красной эмали до тех пор, пока он не заблестел, и вернулась к разговору о саксах.
      – Что же все-таки ты думаешь делать с заложниками?
      – Бедивер предложил, чтобы я отослал Синрика к нашему приемному отцу в Уэльс. Двор сэра Эктора достаточно далеко, и никто не станет пытаться спасти мальчика. Эктор надежный человек и умеет воспитывать молодых. – Артур вздохнул. – Что делать с другими, я решу сразу после сева. Если они не вернутся на свои поля, на Саксонском берегу будет голод. – Артур замолчал, забыв об уздечках. – Кэй много лет изучал нравы саксов, и он говорит, что выше всего они ценят клятву верности, данную их повелителю. Моя ошибка заключалась в том, что я относился к ним как к представителям политических групп, а не как к обычным людям. Теперь Кэй предлагает, чтобы я заставил каждого человека принести мне клятву верности прежде, чем с него снимут колодки. О, я знаю, – торопливо сказал Артур, – это значит, что нужно потратить много часов, а может быть, и дней, мирясь с каждым человеком. Но я не могу держать их в тюрьме, и мне нужно получить заверения в их верности. Когда дадут клятвы, можно надеяться, что каждый признает справедливость и милосердие Пендрагона. Ты согласна?
      Я положила тряпку, которой протирала уздечки, и усмехнулась.
      – Этот совет похож на тот, который Бедивер дал мне много лет назад: поражай своих друзей и сбивай с толку своих врагов.
      – Если за это взялся Кэй, мы поразим всех, – весело добавил мой муж. – Он устроил так, что весь путь до Лондона мы проплывем по Темзе. На этом пути много и британских, и саксонских поселений, и это позволит нам произвести впечатление на всех. Это зрелище будет таким же прекрасным, как то, что устроили пикты на озере Лох-Несс.
      Люди жили не берегах Темзы испокон веку, поэтому путешествия, торговля и приезды гостей здесь были делом обычным. Но впервые по реке должен был плыть король-победитель, и новость о нашей поездке пронеслась по всей долине, как летучая шотландская радуга.
      В день нашего отъезда на воду лег плотный летний туман. Он напомнил мне туманы, которые напускали друиды, чтобы приводить в смятение своих врагов, и я подумала, не боги ли подают нам знак, что они благословляют наши усилия, потому что туман придавал нашему присутствию удивительную таинственность.
      Впереди сквозь туман безмолвно скользила захваченная у саксов ладья, ее резной нос вздымался в солнечном свете, как ожившее морское чудовище. Знамя с красным драконом развевалось над головой Бедивера, стоявшего с серьезным видом и звонившего в колокольчик, пока пленные саксы усердно работали веслами.
      Позади него сидели барабанщик, дудочник и человек с древним военным рогом, одним из тех оправленных в серебро, изогнутых рогов зубра, звуки которых зажигали кровь мужчин, идущих на битву. Низкий ревущий звук плыл над водой, сливаясь с барабанной дробью и прозрачным, жалобным посвистыванием дудочки. Звуки сзывали людей из домов и с полей, и они шли смотреть, как мы проезжаем.
      Следом плыли барки, призрачно вырисовываясь из тумана, каждая была полна саксонскими заложниками. В центре стояли воины, рядом с ним рыцари в кольчугах и местные старейшины, а у их ног лежали перевязанные раненые, напоминающие сломанные и наспех починенные игрушки. Все пленные были в цепях.
      Зрелище было страшным, похожим на сон, и заложники, и люди на берегу ничего не выкрикивали, а молча смотрели друг на друга.
      По берегам реки, не отставая от барок, ехали рыцари. Их вели Гавейн и Гахерис, Пеллеас и Ланселот, Пеллинор и Кадор, все были одеты в свои лучшие одежды, и их железные латы блестели. На каждой уздечке были бронзовые украшения, подаренные нами.
      Сопровождаемые звоном доспехов и топотом копыт, рыцари не обращали внимания на собравшихся людей, а ехали с надменным достоинством, приличествующим людям выдающимся. Когда появилась наша лодка, люди, видевшие величественно проезжавших рыцарей и плывущие по воде свидетельства победы Артура, уже были полны благоговейного ужаса.
      Кэй по всей ширине огромной саксонской ладьи построил высокий помост. На нем сидели мы, пышно одетые, с коронами на головах, окруженные подушками, мехами и всеми другими атрибутами богатства. Навес, защищающий от солнца, был украшен яркими шелковыми драпировками, и множество флажков трепетало над водой по корме.
      Главари саксов-мятежников были прикованы к веслам. На них были вес знаки отличия – броши, блестящие золотые браслеты, хитроумные пряжки на поясе и ожерелья, усыпанные гранатами. Украшения на них не могли избавить их от стыда, испытываемого ими, пока они везли Пендрагона к его триумфу. Каждому это было молчаливым уроком.
      Итак, мы ехали мимо лугов и пахотной земли, мимо подступающих к берегу лесов и развалин римских городов, через просторное ущелье Горинг. И на всем пути люди с интересом рассматривали нас. Одни падали на колени, выражая свое почтение, другие крестились, но все смотрели на нас с изумлением.
      Мы важно кивали всем, кто приветствовал нас, и время от времени поднимали вверх наши соединенные руки, чтобы каждый мог видеть короля и королеву, готовых служить народу. Я надеялась, что это поможет развеять слух, распускаемый Морганой.
      – Что это? – спросила я, когда мы подъехали к большому острову среди реки.
      – Астолат, – ответил Артур. – Ты ведь помнишь Бернарда?
      – И Элейну, – кивнула я, оглядывая небольшую толпу у берега и пытаясь увидеть вдовца и его дочь.
      Отца я нашла быстро, он стоял рядом с одной из маленьких лодок, привязанных к временной пристани, но девушки я не видела.
      Высокая каменная башня едва виднелась из-за деревьев. В тени верхнего окошка стояла девушка с длинными распущенными волосами. Элейна осторожно вглядывалась в проезжающих по берегу рыцарей, как будто боялась кого-то увидеть и быть увиденной. Я подумала, что заточение могло совсем расшатать ее рассудок. Мне стало жаль ее.
      Вдруг Элейна подалась вперед и высунулась из окна, оказавшись на солнечном свету.
      Я помахала ей, но ее внимание занимала процессия на берегу. В одной руке Элейна держала челнок от ткацкого станка, а в другой – моток желтой шерсти, но она забыла и про станок, и про иглу и сосредоточенно смотрела вниз.
      Было что-то жуткое в се странном, напряженном взгляде, и я еще раз пожелала се отцу понять, что заключение не вылечит ее «робость». Подумав о слабостях человеческой натуры, я быстро забыла о ней. Позднее у меня будет веская причина, чтобы вспомнить этот момент.
      Наше путешествие по реке было долгим и неторопливым, и, когда перед нами предстал Римский мост Лондона, мне хотелось подпрыгнуть и захлопать в ладоши от радости, что скоро можно сойти с лодки.
      Прием в Лондоне был столь же радостным, сколь грустным было наше путешествие по воде. Лондонцы толпились на мосту и выстроились на причалах за городскими стенами, а на реке были десятки лодок и челноков, которые сопровождали нас по пути к пристани.
      Ланселот и Бедивер стояли на причале, и, когда Артур испросил у почтенных членов совета позволения войти в город, воздух огласили звуки труб, и два рыцаря помогли нам сойти на берег.
      Бедивер широко улыбался, приветствуя Артура, но бретонец был очень мрачен, здороваясь со мной. Вместо ожидаемого вежливого поклона меня сопровождал строгий взгляд Бедивера, когда он помогал мне сходить на берег.
      – С тобой все в порядке? Ты не утомилась от такого долгого путешествия?
      – Устала немного, – призналась я, благодарно пожимая руку Бедивера, когда сошла на берег. – Если бы только эти королевские украшения не были такими тяжелыми.
      Я потянула свой плащ, который зацепился за корявый конец сваи. Движением, которое можно было бы принять за низкий поклон, он освободил полу надоевшего мне одеяния.
      – Ты свободна, госпожа, – весело сказал Бедивер, и мы засмеялись. Он предложил мне руку, и мы поспешили за Артуром.
      Подготовкой торжественного праздника, на котором должна была пройти церемония принятия клятв, были заняты Кэй и Энида, поэтому меня наградили несколькими днями отдыха, когда я могла послушать новости и сплетни со всего королевства.
      Мужчины, как обычно, говорили о том, что случилось, кто был самым храбрым, кто самым жестоким и почему удалось одержать победу; а женщины обсуждали, почему делали то или иное и как это отразится на всех нас. Итак, я пошла к женщинам, чтобы узнать, каковы настроения при дворе.
      Все британцы – и северные, и южные – восхищались победой у горы Бадон. Наше путешествие по Темзе считали удачно придуманным, а нашу встречу во время летнего солнцестояния в древнем имперском городе – надлежащим завершением демонстрации величия и силы.
      О Маэлгоне упомянула только дерзкая римлянка Августа, которая лицемерно спросила, каково положение Маэлгона в Круглом Столе. Я сделала вид, что не услышала ее вопроса, и обрадовалась, что больше никто не касался этой темы.
      Можно было надеяться, что все поняли: противостояние может привести к междоусобной войне, и королевство Гвинедд нужно сохранить в качестве союзника, а не в качестве врага. Но я все еще боялась, что противостояние может кончиться гибелью Артура.
      Лужайка вокруг дворца в этом году преобразилась, и я устроила там для своих фрейлин пикник, надеясь отдохнуть от летней жары на свежем речном воздухе.
      Толстый шмель перелетал с цветка на цветок, его жужжание слышалось в неподвижном воздухе, а разговоры крутились вокруг прибывающих королевских особ.
      Гости съезжались со всего королевства. Собирались приехать все, кроме феи Морганы и Маэлгона. Даже король Марк из Корнуолла переборол свой страх перед путешествиями и прибыл утром, привезя с собой большую свиту Изольды, а также рыцарей Тристана и Динадана.
      – Корнуэльская королева и племянник се мужа никогда не расстаются, – заметила Эттарда, и в ее детском голоске слышалось неодобрение.
      Это удивило меня, потому что я не предполагала, что об этом любовном романе знают все.
      Винни подала угощение и выбранила Эттарду.
      – Любишь ты посплетничать. – Аристократический голос Августы казался резким среди всеобщего веселья. – Всем известно, что ты и Пеллеас не расстаетесь.
      Эттарда вспыхнула и надменно подняла голову.
      – Это он добивается моего общества, – огрызнулась она.
      – Точно так же, как ты не отвергаешь его. В самом деле, разве он не лучший из всех, кого ты можешь выбрать?
      – Приказываю вам замолчать, – воскликнула Винни. – Неприлично говорить в присутствии королевы о таких вещах.
      Наконец девушки угомонились, а пожилые женщины старались поддерживать беседу о других вещах: состоянии урожая, приезде в лондонские доки византийских торговцев, расширяющуюся торговлю между саксонками и британками на рынках.
      – Иногда мне кажется, что, если бы все зависело от женщин, мы бы давно уладили все трудности между племенами, – вслух размышляла Энида, и я не могла не согласиться с ней.
      Мужчины, однако, решали этот вопрос по-своему.
      Принятие клятв заняло полностью два дня. Не все пожелали связать тебя обещанием верности Артуру, и тех, кто отказывался сделать это, сразу казнили.
      Я морщилась всякий раз, когда падал меч, потому что, хотя многие и пали, сражаясь против нас, казнь была чем-то совсем иным.
      Но кровожадные кельты весело кричали каждый раз, когда откатывалась голова сакса, а то, что Артур находился среди них, увеличивало его авторитет.
      Небольшая, но вызывающая ужас коллекция отрубленных голов украсила стену у ворот как напоминание любому, кто осмелится перечить Пендрагону впредь.
      – Эта штука с каждым годом становится все тяжелее – ворчал Артур, снимая корону вечером и выискивая, куда бы положить ее.
      Наша комната во дворце была необъятных размеров и уже столетиями служила последним местом отдыха для шкафов, столов, стульев и многочисленных кушеток. Наконец Артур повесил корону на спинку какого-то стула, и устало повалился на сиденье.
      Где-то далеко, вокруг отрубленных голов, ссорились и хлопали крыльями вороны, вырывая куски мяса и хрипло каркая над каждым отвоеванным лакомым кусочком.
      Я встала за спиной мужа, гладя его, чтобы снять усталость, и выражая сочувствие по поводу некоторых не очень веселых обязанностях правителя.
      – Это часть работы, – ворчал Артур, потирая покраснение, которое оставила корона на его виске.
      – Но так будет не всегда, – пробормотала я.
      – Это зависит от них, – он сказал это коротко, властно отметая все дальнейшие разговоры.
      Я поцеловала Артура в макушку. Можно было понять его нежелание открыто выражать свои чувства и даже смириться с тем, что я не находила у него поддержки, когда нуждалась в ней или когда у меня было плохое настроение, но такую бессердечность по отношению к тем, кто поплатился жизнями за нашу верховную власть, я не могла понять. Я раздумывала, не разучился ли Артур жалеть и сочувствовать и не убивают ли, в конце концов, многочисленные войны и беспредельная жестокость в борьбе за власть способность человека к сопереживанию.
      – Давай ложиться, – сказал он, зевая и освобождаясь от моих объятий. – Завтра увидим, чем это кончится. Не могу дождаться пира, который подготовил Кэй.
      Я молча кивнула, жалея погубленные жизни.

      – Как жаль, что этого не видит Мерлин, он был бы доволен, – сказал Артур, когда мы сидели во главе роскошного пира.
      Я положила свою руку на руку мужа и пожала ее в знак согласия.
      Огромный зал дворца был полон света и красок. Везде были флаги, факелы, цветы, свежесрезанный камыш и ярко блестело золото. Зал поражал приехавших сюда своим богатством.
      Женщины собрались самые разные – от хрупкой красавицы Изольды до пышущей деревенским румянцем молодой жены Пеллинора. Рыцари были такими же разными. И смуглый Паломид, и Гавейн, румяный и веселый, были всего лишь разными сторонами одного бриллианта. Они делали Круглый Стол красивым, как живой гобелен.
      Несмотря на всю пестроту, двор, который я сейчас рассматривала, сходился в одном: самым главным в этих людях было то, что они являлись твердыми последователями и преданными союзниками короля Артура.
      Нимю заняла место рядом с нами, и я подняла свой кубок, радуясь, что она может видеть, как претворяется в жизнь мечта чародея.
      Когда убрали со столов, Дагонет пригласил выйти вперед Веху-шведа, потом прошел по кругу внутри стола, держа в руках большую серебряную чашу, в блестящих стенках которой отражался свет факелов.
      Я затаила дыхание, узнав чашу Анастасия, – это был дар Артуру от короля франков, присланный им несколько лет назад. Из всей Восточной Англии только Веха остался верен договору с нами и не присоединился к войску Седрика.
      Артур собирался щедро наградить его.
      – Ты ведь не против? – шепотом спросил мой муж, указывая на сокровище, которое он собирался отдать.
      Я покачала головой, думая о том, что, если блестящий холодный металл может обеспечить мирное будущее, я бы с радостью отдала всю серебряную посуду из королевских домов.
      Посмотрев на чашу, я задумалась, что же будут делать варвары с этой изящной вещью. Я вдруг представила, как Веха, важно выступая, идет по Лондону, перед ним несут его знамя из перьев, а раб бьет в большую круглую чашу. Это было так забавно, что я прикусила губу, чтобы не рассмеяться.
      Веха приблизился к нам с величайшей серьезностью, держа в одной руке свой рог с вином, а другой делая приветственный знак.
      Поздоровавшись с Артуром как с равным, он повернулся и обратился к собравшимся.
      – Прошу учесть, что не все саксы и вновь прибывшие являются предателями. – Латынь из его уст звучала странно, как будто это была речь, выученная наизусть, чтобы убедить членов Братства, что ему не чужда культура. – Достопочтенные иммигранты ценят гостеприимство своего хозяина короля, даже если этого не делают его соотечественники.
      Веха поднял свой рог и, отлив немного вина богам, поднял тост за Пендрагона и осушил рог. Его люди стояли в глубине зала, и, когда они начали ритмично похлопывать в ладоши, выражая свое одобрение, Артур встал и тоже поприветствовал их.
      Я оглядывала шведов, пытаясь найти жену Вехи, переборовшую свою прежнюю робость и снова появившуюся на пиру, но кроме воинов я увидела только сына Вехи – Вуффа. Его нельзя было назвать ребенком, и в то же время он был слишком юным, чтобы участвовать в сражениях. Юноша молчаливо стоял впереди людей отца и яростно хмурился во время церемонии. Мне было интересно, из-за чего же он так злится, но в конце зала произошло какое-то оживление, и я забыла об этом.
      Сквозь толпу крестьян, толпившихся в дверях, пробился паж и, запыхавшись, подбежал к нам.
      – Лодка… маленький челнок… с женщиной. В лодке нет ни гребца, ни паруса… только шлейф из материи… плывет в воде… она плывет по течению, как будто ее ведет бог.
      Зубы мальчика стучали, а глаза от страха расширились, когда он рассказывал нам, как маленькая лодка плыла по Темзе. Мальчик рассказал, что ее странный, почти невесомый груз, равномерно увлекаемый течением, вызывал страх у всех, кто видел его. Наконец какой-то рыбак набрался смелости, подплыл к лодке и дотащил ее до берега.
      – Рыбак послал меня, чтобы я привел тебя, господин, – захлебывался от волнения мальчик. – Он просил тебя поторопиться… сказал, что ты знаешь, что это означает.
      Артур повернулся к Лансу, но он недоумевал так же, как и король, и в зале послышался удивленный гул. Я положила руку на плечо Артура, встревоженная тем, что такое странное; событие может стать предвестником несчастья, но он ободряюще улыбнулся мне и повернулся к собравшимся.
      – Нельзя не обращать внимания на это странное и страшное происшествие. Все, кто хочет идти со мной к реке, пойдемте!
      Кэй приказал принести факелы, и через несколько минут мы уже шли к берегу.
      Рыбак как раз подводил маленькую лодку к пристани, и Кэй вышел вперед и закрепил веревку. Мигающий свет факелов то освещал, то прятал трагическую картину, и в притихшей маленькой толпе зрителей люди взывали к своим богам, прося у них защиты от нечистых сил.
      В лодке лежала молодая женщина, ее лицо закрывали распущенные волосы, которые плыли в воде, как пелена. Под ней лежало скомканное длинное полотнище тканой материи, свободный конец которого перевешивал через борт, колыхаясь в воде, как знамя на ветру. Похоже, что его сняли с ткацкого станка незаконченным, на нем был выткан замысловатый узор из лилий. Когда тело вытащили из лодки, мое внимание привлек моток желтой шерсти, намотанный на руку девушки.
      – Элейна…
      У нее мертвой был такой же отсутствующий взгляд, как и у живой, и я оцепенело смотрела на нее, потрясенная мыслью, что мечты были единственным, что досталось ей в жизни.
      Я представляла, как она пыталась сбежать из своей тюрьмы на острове, кралась к берегу под покровом темноты для того, чтобы поскользнуться и упасть среди качающихся у пристани челноков.
      Бедивер нагнулся и бережно вытащил восковую табличку, зажатую в руке девушки.
      – Только одно слово, – тихо произнес он, разбирая детские каракули. – Ланселот…
      Стоявший рядом со мной бретонец затаил дыхание, а толпа возбужденно зашевелилась. Встав на колени рядом с лодкой, Ланс медленно взял холодные пальцы девушки. Выражение его лица разрывало мне сердце. В нем было все – жалость, печаль, горе и растерянность, и мне захотелось как-то оградить его от излишнего любопытства и насмешек придворных.
      – Ничего удивительного, что он ни за кем не ухаживал, имея такую девицу, спрятанную на Астолате, – насмешливо сказал кто-то, и последовал смех.
      – Мне кажется, – закричала я, – я сейчас упаду. Прошу, Артур, отведи меня во дворец.
      Началась суматоха, люди забыли про Ланса и бросились помогать мне. Артур, которому было прекрасно известно, что я не из тех, кто падает в обмороки, тревожно посмотрел на меня и подхватил на руки, когда я начала падать рядом с ним. Мне очень хотелось подмигнуть ему, но он не заметил бы этого из-за давки и темноты, поэтому я просто закрыла глаза и позволила ему увести всех с пристани.
      Всех, кроме Ланселота.
      В этот вечер бретонец не вернулся в зал, а готовил к погребению и хоронил девушку, которая так настойчиво вплетала его в паутину собственных фантазий. Мне это показалось достойным поступком.
      Но, когда он не пришел ко двору и на следующий день, я начала задумываться, не имеют ли какие-нибудь действительные основания слухи, распространяемые об этой паре.
      «Нет, – твердо говорила я себе, – это не мое дело. Ланселот – взрослый мужчина, со всеми потребностями и желаниями, которые могут быть у любого человека, и если он встречался с Элейной – это его дело». Но что-то мешало мне смириться с этой мыслью, и я резко оборвала своих фрейлин, когда они за чаем завели об этом разговор.
      – Он не из тех, кто способен безумно увлечься юной девушкой, – уверенно сказала я, понимая, что это звучит чересчур добродетельно.
      «А еще важнее, – говорила я себе, – что он не мог флиртовать с ней, а потом смотреть на меня так, как он смотрел. Или, по крайней мере, мне так казалось». Старая пытка началась снова: что же происходило действительно, и что было плодом моего воображения. Я судорожно металась той ночью, не в состоянии разобраться, где же правда.
      К счастью, Артур не заметил моего беспокойства, но после бессонной ночи я была злой и рассеянной, а постоянные сплетни раздражали меня. Поэтому, когда Пеллеас спросил, можно ли ему пойти со мной в сад, я охотно согласилась. Парк пытались восстановить, но он наполовину зарос и давал приют укромным уголкам, где в бурно разросшейся зелени прятались усыпальницы и статуи. Это делало его похожим на святилище, и я вдыхала свежесть зелени, слушая жалобы молодого рыцаря.
      – Теперь, когда король обещал, что даст мне землю, я думал… я имею в виду… может быть… госпожа Эттарда будет относиться ко мне более благосклонно. Как к мужу, – смущаясь, добавил он.
      – А ты говорил с ней? – спросила я.
      – О нет, госпожа! Может быть… ты поговоришь с ней… уговоришь ее… – Пеллеас, стесняясь, излагал свою просьбу. – Я обещаю, что буду заботиться о ней. У меня никогда не было своей семьи. Ты же знаешь, что такое быть сиротой и бедняком. Но теперь, когда я стану состоятельным человеком, я могу позаботиться о жене и детях.
      Мы дошли до конца сада, и я подумала, что можно бы присесть, но Пеллеас думал только об исполнении своей мечты и бессознательно повернул обратно к фонтану.
      – Я люблю ее с первого дня, когда появился при дворе, госпожа. Но, по сравнению со здешними знатными господами и дамами, я – неотесанная деревенщина, и я иногда думаю, что все это мне снится и, проснувшись, я снова окажусь бедным, а госпожа Эттарда так далека от меня, что едва ли слышала мое имя. Но, если у меня будет собственный дом и земля, я смогу предложить ей кое-что… кроме моей преданности… и если бы ты поговорила с ней обо мне…
      Пеллеас смотрел на меня по-детски застенчиво, а мне хотелось сказать ему, что любовь не зависит от материальных благ. Но юноша был так трогателен в своих надеждах, что я боялась охладить его пыл.
      Поэтому я задержалась у фонтана, чтобы собрать травы, и обещала ему, что поговорю с Эттардой, как только смогу.
      Девушка из монастыря вздохнула и отложила в сторону сорочку, которую штопала.
      – Как это похоже на него, – просить кого-то говорить о своих делах, – посетовала Эттарда, – и вправду можно усомниться, твердый ли у него характер.
      – Пеллеас просто не самоуверен, – ласково убеждала я, – а это совсем иное.
      – Я, конечно, заметила, что он хорошо относится ко мне, он никогда не бывает груб или резок, как другие рыцари, и он уже стал христианином. – Эттарда, нахмурившись, смотрела на материю у себя на коленях. – Сейчас, когда я тоже стала христианкой, это важно.
      Для меня это заявление было неожиданностью, вероятно, это случилось, пока я отсутствовала.
      – Это еще больше усложняет дело, – продолжала она, – большинство рыцарей только и мечтают побарахтаться в сене… они совсем не ценят девственность и могут лишить девушку чести, даже не предлагая обручального кольца.
      – Девственность? – проговорила я, отлично помня рассказ Эттарды об изнасиловании при налете саксов. Неужели она верила, что христианство даст ей новое тело?
      – Конечно, госпожа, теперь я женщина богатая и должна защищать себя. Пеллеас всегда уважал меня, и это позволяет верить ему. И все же, – добавила Эттарда задумчиво, – он не так знатен, как другие рыцари, и я не буду сидеть, уставившись в пространство, и мечтать о Пеллеасе, как Изольда мечтает о Тристане.
      – Но это достойное предложение, – заключила я, – а для удачного брака совсем не обязательны романтические выдумки.
      Это был лучший совет из тех, что я могла придумать. Он был применим ко мне так же, как и к Эттарде, но иногда я завидовала романтике, которая окутывала Изольду и ее возлюбленного.
      Ланселот вернулся ко двору спустя несколько дней, не предупредив о своем приезде. Я утром пошла в парк за цветами и увидела его, сидевшего под ивой с задумчивым видом.
      – Доброе утро, госпожа, – сказал он бесстрастно, когда я появилась перед ним.
      Я внимательно рассматривала Ланса, пытаясь отыскать какой-нибудь признак скорби о своей возлюбленной. Передо мной сидел человек огорченный, но не скорбящий, и растущее во мне раздражение исчезло. Я тихо спросила:
      – С тобой все в порядке?
      Ланселот медленно кивнул и, подвинувшись, освободил мне место на скамье и сделал знак, чтобы я села рядом. Когда я села, он потянулся к моему букету. Вытащив из него лилию и задумчиво разглядывая ее, рыцарь начал говорить.
      – Как определить нашу ответственность, Гвен? Твое отношение к людям… разве на самом деле не это определяет, какой ты человек? Пелагиус говорит, что мы были бы такими же безгрешными, как Христос, если бы отвечали за свои поступки. Но его учение просуществовало не долго, – добавил Ланселот, медленно вертя цветок между большим и указательным пальцами. – Римские христиане прилепили к нему клеймо еретика и теперь вместо этого исповедуют теорию Святого Августина о божественном всепрощении.
      Я не могла тратить время на философские рассуждения и бросила на бретонца еще один взгляд, пытаясь определить, какое это имеет отношение к Элейне.
      Ланселот хмурился, полностью поглощенный мыслью, мучившей его.
      – Ты же не можешь строить свою жизнь так, как об этом мечтает другой человек, особенно если ты этого не хочешь. – Ланс вздрогнул и слегка покачал головой. – Это так же невозможно, как пытаться жить за другого человека. У нас так мало времени, и мы должны жить так, как хочется нам, и позволить другим иметь такую же свободу… О боже, Гвен, я никогда не думал, что стану причиной ее смерти!
      Слова вырвались у него с рыданием, и он зажал голову руками, а слезы неудержимо катились по его щекам.
      – Но если ты дал ей надежду… если вы были любовниками… – Мой голос замер. Мне внезапно расхотелось слушать его ответ.
      Ланс поднял голову и посмотрел мне в глаза.
      – Я никогда не был ее любовником. Другом… нет, скорее опекуном или даже старшим братом. Но любовником – никогда, клянусь. Я не смог бы развлекаться с ней, потому что я люблю… другую.
      Последние слова Ланселот проговорил быстро, как будто хотел сказать что-то еще, но в последний момент передумал.
      Теперь я поняла, что он любит меня.
      Осознание этого было неожиданно, и у меня закружилась голова и перехватило дыхание. Я смотрела на свои руки, избегая взгляда Ланселота, боясь прочесть в нем любовь и нежность, которые мне всегда хотелось видеть, и оказаться беззащитной в своем ответном чувстве.
      В молчании, повисшем между нами, я чувствовала взгляд Ланса на своем лице, ощутимый, как ласка. Вспыхнув, я отвернулась. Он нежно дотронулся до моего подбородка, поднял мою голову и приблизил мое лицо к своему. Напряжение становилось невыносимым, и я подняла глаза и, дрожа, посмотрела на него. Медленно и неизбежно наши губы соединились в сладострастном поцелуе.
      Восторженная дрожь пробежала по моему телу, волной накатило желание, и я услышала свой вздох.
      А потом вскочила и, ничего не видя, побежала ко дворцу, бросив цветы, корзинку и ножницы. Я летела, ни о чем не думая, не зная, куда бегу, а вбежав во дворец, наткнулась на своего мужа.
      – Гвен! – воскликнул Артур, вытаскивая свой кинжал. – Что случилось?
      Я резко остановилась, прервав свой бег так же внезапно, как начала.
      – Змея, – пробормотала я, зная, что совершенно не умею врать, – я срезала цветы и нечаянно потревожила змею.
      – Ради бога, Гвен, – проворчал Артур, – я подумал, что небеса падают на землю.
      – Не совсем так, – ответила я, начиная успокаиваться, – земля не разверзлась и вода не хлынула на берег. Все осталось, как было.
      Артур недоуменно посмотрел на меня прежде, чем приступить к делам государства, а я тихо удалилась. Мне нужно было остаться одной, чтобы собраться с мыслями и разобраться в своих отношениях с Ланселотом.
      Но покоя и уединения не получилось, потому что, когда я пересекала дворик рядом со спальными комнатами, я увидела королеву Корнуолла.
      Изольда сидела за вышиванием. Ее платье было такого же фиалкового цвета, как и ее глаза, а полоски зеленой, синей и золотой парчи, которыми были отделаны вырез платья и рукава, подчеркивали белизну ее кожи. Даже в печали она была прекрасна, и я понимала, почему другие женщины завидовали королеве Корнуолла.
      Изольда подняла глаза от своей работы, как робеющий ребенок.
      Щеки ее были мокрыми, и было заметно, что она плакала уже давно.
      – Господи, – сказала я, подавая Изольде свой платок, – ты же испортишь свою работу.
      Она взяла платок и зажала его в кулаке, а слезы продолжали катиться по ее лицу. Изольда смотрела на меня с тоской.
      «О боги, – думала я, – что мне с ней делать?»
      – Успокойся, – неловко начала я, – пойдем в мою комнату и выпьем чаю. Там мы можем поговорить спокойно. Дела кажутся совсем не такими ужасными, если ты можешь кому-нибудь рассказать о них.
      Изольда нерешительно посмотрела на меня, но, подумав, согласно кивнула, и мы пошли в мои комнаты, где она села у окна. Я забрала у нее платок, потом присела на корточки и ласково вытерла ее щеки. Губы Изольды дрожали, но она вес еще молчала.
      – Ну ладно, ладно, – сказала я, обнимая ее за плечи и прижимая к себе худенькую девушку в роскошном одеянии. – В жизни есть время для слез и время, когда справедливость торжествует. Вот увидишь… мы найдем какой-нибудь способ… что-нибудь придумаем… скоро все уладится…
      Все ласковые слова, которые я могла вспомнить, не трогали ее, терялись в ее огромном горе, и перед лицом такой муки все они казались неуместными и глупыми.
      – Это из-за Тристана? – наконец спросила я, подумав, что, может быть, влюбленные поссорились. – Он тебя обидел?
      – Да, – прошептала она, но потом торопливо добавила. – Нет. То есть не совсем. О, госпожа, мне трудно говорить о своей любви. Иногда мне кажется, что я не вынесу ни одного дня с ним, но без него я не могу жить. Люди насмешливо улыбаются, хихикают и ругают меня за то, что я предала короля, и, может быть, они правы. Может быть, я на самом деле распутная, как они утверждают, позорящая свою семью, страну и постель своего господина.
      Изольда снова залилась слезами. Это было душераздирающе.
      Ее кузина Бранвена принесла чай, тихо поставила поднос на стол у окна и безмолвно исчезла за занавеской, закрывающей дверь. Я поблагодарила про себя ее за преданность, зная, что она будет сторожить вход и не позволит никому тревожить свою хозяйку.
      Когда рыдания Изольды стихли, я передала ей чашку с чаем, и несколько минут она молча пила.
      – Ты, наверное, знаешь, что нам с Тристаном предначертано навеки любить друг друга? – наконец спросила она голосом, полным отчаяния и смирения. – Моя мать – очень могущественная колдунья, и она беспокоилась, что мне может не понравиться жизнь с королем Марком. Поэтому к свадьбе она приготовила подарок в виде снадобья, которое должно было подействовать так, чтобы ни один из нас никогда не проявлял интереса к кому-нибудь еще. Тристан и я выпили его по ошибке, в лодке, еще не доехав до Корнуолла, и теперь нам предопределено судьбой любить друг друга до конца жизни.
      Красавица смотрела на свои колени, являя собой настоящую картину королевской трагедии. Ее рассказ был явно выдуманным, и я не чувствовала к ней жалости, пока она не произнесла чуть слышно:
      – Я не просила этого и, если бы смогла, прервала бы эти отвратительные отношения.
      Стенания Изольды были искренними, и можно было не сомневаться – она страдала по-настоящему, поэтому я, как могла, успокаивала ее. Когда она допила чай, то перестала плакать и, успокоившись, ушла в свои комнаты.
      Говорят, что в нашей жизни ничего не происходит случайно, и встреча с Изольдой заставила меня задуматься об этом. Я была женой Артура и не могла позволить себе попасть в такую же ловушку, в какой оказалась Изольда.
      Поэтому я стала обдумывать, что скажу Ланселоту, и решила, что случившееся утром никогда не повторится. По крайней мере, я собиралась сделать именно так, когда спускалась вниз в парадную залу.

      – Но куда он уехал?
      Мысль о том, что Ланселот мог уехать, даже не попрощавшись, удивила меня, и я замерла на месте.
      Мы проходили через внутреннее пространство Круглого Стола среди суетившихся пажей и помогающих им детей.
      – По-моему, он уехал в тот дом, который я ему подарил, тот, который в Уорворте, – сказал Артур, трогая меня за локоть.
      – Но он ничего не говорил о том, что уезжает, когда мы с ним утром разговаривали, – возразила я.
      – Наверное, он только недавно решил, что уедет. – Артур уже тянул меня в сторону, чтобы мы не мешали накрывать стол. – Он сказал, что мечтал уехать туда с тех пор, как привез тебя из монастыря, хочет побыть немного в том своем саду.
      Мы дошли до наших мест, и, приказав Гавейну подвинуть свой стул на место Ланселота, Артур принялся смотреть, кто уже приехал.
      – Но почему? – спросила я, все еще пытаясь понять, что происходит. – Зачем ему нужно было уезжать?
      – Я не спрашивал, потому что это не мое дело.
      Артур повернулся к Гавейну, а я сидела, глядя в одну точку.
      Из ниоткуда появился Дагонет и приветствовал нас низким поклоном и тут же с ужимками стал изображать Цезаря, что заставило меня улыбнуться.
      Именно это и следовало делать шуту – развлекать собравшихся и дать мне возможность успокоиться и придать своему лицу подобающее выражение. Я одобрительно улыбнулась ему.
      Внешне я сохраняла спокойствие, но внутри у меня все клокотало. Утренний поцелуй в парке был случайностью, ошибкой, страстным стремлением к чему-то очень опасному. И чем больше я думала об этом, тем больше убеждалась, что это так и есть. Но он уехал, прежде чем я сказала ему, что это не должно повториться. Про себя я проклинала Ланселота. В зале было душно, потому что не было ветра с реки. Я пнула Цезаря, когда он попытался положить голову мне на ноги, и осушала свой кубок всякий раз, когда его наполняли. В тот день была очередь Динадана сидеть рядом со мной, и я с облегчением поняла, что корнуэлец не заметил, как я пьянею. Может быть, при дворе Изольды он привык к столь необычному поведению кельтских королев.
      После еды Бедивер взял свою арфу, и от музыки волна пьяной любви ко всем придворным охватила меня. Они на самом деле были– замечательными людьми, те, кто были с нами с самого начала: Бедивер и Кэй, Пеллинор и Ламорак, Нимю и Грифлет и все, кто составлял ядро нашего Братства. Надежные друзья… на которых можно положиться, они всегда понимают нас… честные люди, которые откровенно выражают свои чувства. Здесь никто ничего не прячет и не таит… ты всегда знаешь, как к тебе относятся… даже Моргана, если не обращать внимания на се высокомерие и приступы дурного настроения.
      Я смотрела в свой пустой кубок, ждала, когда виночерпий наполнит его, и пыталась вспомнить, что же говорила Игрейна о своей дочери.
      Что-то о ее приверженности старым традициям, которым, по ее мнению, надо следовать, иначе мир ждет гибель. Нет, это было похоже больше на христиан, чем на язычников… но если разобраться, и тс, и другие отличались фанатизмом.
      – Ее светлость Владычица Озера.
      Низкий голос карлика Морганы эхом разнесся по залу, и я перестала клевать носом и затуманенными глазами всматривалась в человека, стоящего в центре Круглого Стола, догадываясь, что, видимо, задремала.
      Это в самом деле был слуга Морганы, и когда он отступил в сторону, в круг вошла королева Нортумбрии.
      – Мы приветствуем тебя, сестра, – крикнул Артур, вставая. – Я рад, что ты приехала к нам.
      – Будьте благословенны, – нараспев произнесла верховная жрица, обращаясь к рыцарям всего Братства. – Встречаться с вами – это всегда удовольствие, особенно тогда, когда я передаю вам послание от самой богини. Как мы все знаем, старая вера предписывает, что мужчина, жену которого похитили, должен мстить за подобное оскорбление до тех пор, пока не восстановит свою честь. Этот закон известен с начала мироздания, и ни один муж не может забывать о нем, если, конечно, жена его не является соучастницей похищения.
      – Подожди, – начала возражать я, но мой язык заплетался, и слова вылились в стон. Я не чувствовала своих ног, и Динадан поддержал меня, когда я, пьяно покачиваясь, пыталась встать со стула.
      Моргана совершенно не замечала меня, разыгрывая представление перед толпой и увлекая их своим замечательным голосом, который то затихал, то взлетал вверх, то делался жестким, то мурлыкающим.
      – Это особенно необходимо, если муж является верховным королем, а похищенная – королевой, его женой. Обычно насильник расплачивается своей жизнью. Но что делать, если королева умоляет пощадить его, утверждая, что это должно быть сделано из-за семейной преданности? Если любящий муж согласен с такой просьбой, то как он, будучи королем, может смыть пятно со своего опозоренного имени? Вот какие вопросы я задала богине, спрашивая ее совета, взывая к се мудрости, потому что я не могу позволить, чтобы этот молодой прекрасный правитель подвергал опасности будущее Британии тем, что презирает древние законы.
      Намеки Морганы переполнили чашу моего терпения.
      – Вздор! – прокричала я, опершись руками о стол, и вставая.
      Владычица Озера повернулась и посмотрела на меня. Ее молчание привлекло больше внимания, чем это сделал бы любой жест. Я тоже смотрела на ее лисье личико, заворожено глядя ей в глаза, от которых бросало и в жар, и в холод, пока у меня не закружилась голова, и я упала на свой стул.
      – Вы видите, даже ваша королева понимает, как это трудно, – сказала Моргана, когда Винни, Эттарда.
      И Динадан склонились надо мной. Я закрыла глаза и медленно закружилась в качающейся темноте.
      Наступило утро, жаркое, липкое, тихое. Приоткрыв глаза, я увидела солнечный свет и снова зарылась в подушки.
      – Ты должна встать, госпожа, – говорила Эттарда, – король хочет увидеться с тобой до отъезда.
      У меня болела голова, и во рту было противно, но я кивнула девушке, недоумевая, зачем Артуру понадобилось уезжать, когда город полон гостей.
      К тому времени, когда я сумела спустить ноги с кровати, мой муж уже стоял передо мной. Я сердито посмотрела на него, и он засмеялся.
      – Может быть, с этого дня перейдешь на сидр? – поддразнил он, усевшись на кровать рядом со мной. – На всякий случай хочу попрощаться с тобой перед отъездом.
      – На какой случай? – спросила я, делая знак Эттарде выйти из комнаты. И внимательно глядя на него. Артур был в воинской одежде и в плаще со знаками богини, хотя я не понимала, как он может оставаться в нем в такую жару. – О чем ты говоришь?
      – Ты не слышала, что рассказала Моргана о Маэлгоне и об обряде.
      Похоже, что моего кузена замучила совесть, и он, раскаявшись в своих грехах, искал прощения у Гильдаса, ученика Иллтуда, Этот молодой монах убедил Маэлгона поселиться в монастыре, где ему не страшна была месть Артура.
      Но еще до того, как он решил прикрыться своим христианством, Владычица Озера сумела вытянуть из него обещание отдать Артуру часть приграничных земель Уэльса и свою огромную черную собаку, Дормата, как возмещение за то, что он «приютил» меня в своем охотничьем домике.
      – Великолепное животное, – проговорил Артур. – С тех пор как погибла Кабаль, я не могу найти новую боевую собаку, а эта прекрасно обучена. Великолепная добыча!
      Я вздрогнула от мысли, что в моем доме будет жить это животное, но постаралась подавить отвращение и спросила, как Маэлгон собирается извиняться передо мной.
      – Моргана рассказала, как красноречиво ты молила, чтобы твоему кузену сохранили жизнь, и, стало быть, соглашаясь на условия Маэлгона, я выполняю и твою просьбу. Таким образом, моя честь восстановлена, даже если я не убью его.
      Гнев вспыхнул во мне от слов Артура. Такое соглашение никак нельзя было считать платой за те страдания, которые испытала я, и оно не могло рассеять слухи о моем сговоре с Маэлгоном. Я совершенно не желала умолять, чтобы ему сохранили жизнь, а предпочла бы увидеть, как он несет публичное наказание, если, конечно, это не будет угрожать жизни Артура. Все это во внимание принято не было.
      Как и все, что делала Моргана, это было хитро придумано и трудно опровергалось. Я устало вздохнула. В этом я не могла состязаться с ней, а Артур уже говорил о чем-то другом.
      – Мы проведем ритуал и забудем об этом.
      – Какой ритуал? – подозрительно спросила я.
      – Моргана задумала провести обрядовый поединок, чтобы отпраздновать мою победу над двумя моими врагами – Маэлгоном и саксами. Она говорит, что это будет символизировать исполнение пророчества Мерлина о победе Красного Дракона над Белым Драконом.
      Я лихорадочно пыталась сообразить, что нам нужно делать для такого события – устраивать пир или нет. Но если это был ритуал, значит, нам нужно собирать весь Круглый Стол.
      – Где все это будет? – спросила я.
      – Мы немедленно выезжаем в Виндзорский лес. – Артур хитровато улыбнулся. – Моргана устроила так, что проводить церемонию будут жрецы священной рощи. Она говорит, что язычники должны увидеть, что старые боги простили мне мое святотатство, когда я выкопал голову Брана.
      – Но до Виндзорского леса нужно ехать почти целый день! – воскликнула я, с ужасом понимая, что я и часа не высижу на лошади.
      – Только немногие, тщательно отобранные люди будут присутствовать на церемонии. Бедивер и Увейн останутся с тобой, с собой я возьму Борса, Герайнта, Грифлета и Пеллеаса.
      – Мне это не нравится, Артур, – сказала я, вставая на ноги. – Это не похоже ни на один известный мне ритуал. И почему его нужно проводить так далеко, а не здесь.
      – Я же сказал тебе, это новый ритуал, и он символический. – В голосе Артура послышалось раздражение, которое появлялось всегда, когда у нас заходил разговор о Моргане. – Латы, маски и даже мечи – все будет скорее обрядовым, чем настоящим. – Видимо, заметив мое явное сомнение, он резко продолжал. – Ради бога, Гвен, что может быть в этом плохого? И прошу тебя, не начинай снова подозревать Моргану. Ее там не будет. Женщинам запрещено появляться на этом обряде.
      – А где же она будет? – Холод пробежал у меня по спине.
      – Здесь, Моргана будет помогать тебе готовиться к пиру, который мы устроим по возвращении.
      – Какая радость! – проворчала я, поворачиваясь спиной к окну и гадая, поможет ли мне мокрая тряпка.
      – Пожелай мне успеха, – бодро закончил Артур, становясь передо мной.
      Я смотрела на него и думала, как он может говорить мне, что никакая опасность ему не грозит, и в тоже время просить пожелать ему успеха. Такое противоречие вдруг показалось мне очень странным, я встала и обняла Артура обеими руками.
      – Разве тебе нужно уезжать именно сейчас? – спросила я, просовывая колено между его ногами и бедром прижимаясь к его бедру.
      – Ну, хватит, Гвен! – засмеялся Артур, хлопая меня ниже спины. Потом отступил назад и усмехнулся. – Похмелье так не лечат.
      Я кивнула, ворча, что теперь знаю, почему никогда не любила вино. Артур повернулся к двери и по римскому обычаю поднял вверх большие пальцы.
      Я в ответ сделала такой же знак, и он ушел. На цыпочках подойдя к окну, я задернула занавеску, выпила полкувшина воды и снова забралась в кровать, полагая, что сон избавит меня и от похмелья, и от неисчезающего подозрения, что происходит нечто дурное.
      Но жара была нестерпимой, и во сне меня мучили кошмары.
      Наконец я решила встать и смело посмотреть в лицо наступающему дню, даже если в нем будет моя золовка.
      Моргана пряла, сидя во внутреннем дворике, у ее ног лежала ярко окрашенная шерсть. Она любезно поздоровалась со мной, как будто она, а не я, была здесь хозяйкой. Я присела на обломки развалившейся кирпичной стены и стала пить чай, который, как утверждала кухарка, помогал прогнать головную боль.
      – Какой замечательный оттенок, – заметила верховная жрица, любуясь ровной нитью, которая выходила из-под ее рук. – Тебе не кажется, что витые раковины с берегов Нортумбрии дают самый лучший красный цвет?
      Я молча кивнула, размышляя о том, как может эта женщина, которая при прошлой нашей встрече пыталась убить меня, невозмутимо сидеть здесь, у меня дома. Может быть, Моргана считала, что я не заставлю ее отвечать за ее прежние поступки? А может быть, она была уверена, что то, что Игрейна называла «пристойными манерами», удержит меня от опрометчивых поступков.
      Казалось несправедливым, что люди с хорошими манерами могут позволять вести себя бессовестно, как простолюдины. «Люди благородные оказываются беззащитными, если следуют правилам высокой морали», – мрачно думала я.
      – Мужчины, наверное, будут умирать от голода, когда вернутся завтра вечером, – рассуждала Моргана, и глаза се блестели. – Я обещала, что мы устроим замечательный пир, по-настоящему роскошный, в честь победившего короля. Ты не будешь возражать, если я приготовлю что-нибудь необыкновенное?
      – Нет, если Кэй не будет против, – проворчала я, пытаясь представить, как поладят на кухне верховная жрица и сенешаль. Намек на то, что наша обычная пища кажется невкусной, несомненно, будет неприятна Кэю, гордившемуся своими кулинарными талантами. Я улыбнулась, подумав, что хорошо было бы невидимкой поприсутствовать на кухне, когда они будут стряпать.
      – Я не видела Ланселота, – продолжала Моргана таким же громким голосом. – Разве его здесь нет?
      – Нет, – тихо сказала я, не отводя глаз от цветов.
      Нужно сказать Линнет, что эти мясистые примулы нехороши, полевые маки больше мне по вкусу.
      – Ланселот был одним из моих самых прилежных учеников. Он необычайно талантлив и очень впечатлителен. Ты согласна со мной?
      – Да, мне тоже так кажется, – ответила я.
      Владычица продолжала плести свою паутину, все время наблюдая за мной.
      – Мне кажется, что вы хорошо ладите друг с другом.
      Моя тревога возрастала, несмотря на успокоительный чай. Это стало меня раздражать, и, придумав какой-то предлог, я встала, оставив свою золовку, и пошла искать Нимю.
      Возлюбленная Мерлина устроила себе жилье под ивой, где мы с Ланселотом встречались в последний раз, и пока я дожидалась ее, тревожные воспоминания о том поцелуе не оставляли меня. Не дождавшись Нимю и совершенно расстроившись, я вернулась в свою комнату в замке.
      – Нет, мне ничего больше не нужно, – огрызнулась я, когда Энида принесла мне на подносе обед, но потом извинилась и попросила ее присесть. – Ты что-нибудь знаешь о церемонии, в которой должен участвовать Артур?
      – Очень немного, госпожа. Она не похожа ни на один известный обряд, но Герайнт обещал, что он будет внимательно следить за происходящим и придет на помощь, если она понадобится. А Герайнт не упускает ничего, – добавила она. – Никогда не видела мужчину, так чутко улавливающего то, что происходит вокруг.
      Я размышляла над ее ответом, чувствуя и облегчение, и беспокойство от того, что других тоже что-то тревожило. Головная боль прошла, но мрачные предчувствия остались.
      – А где Моргана? Чем она занимается?
      – Эта надутая? – насмешливо фыркнула Энида. – Ворвалась в кухню как ураган и готовит самую изысканную еду, которую можно придумать, более подходящую для коронации, чем для обычной трапезы. Сначала я подумала, что Кэй не согласится, но похоже, что он испытывает перед ней благоговейный ужас. Ты замечала, что он никогда не перечит равным себе или людям, стоящим выше, но с тех, кто ниже его по положению, требует железного подчинения? Я этого не понимаю.
      Я медленно кивнула и подумала, что в Кэе есть многое, что непонятно нам.
      – Ты не знаешь, где сейчас верховная жрица?
      Энида отрицательно покачала головой, но вызвалась пойти поискать ее. Я сделала вид, что не заметила этого. Можно спросить, чем занимаются твои гости, но шпионить за ними – это совсем другое. Больше мы не говорили об этом.
      В предрассветных сумерках ко мне в комнату проскользнула Эттарда и разбудила меня.
      – Иди скорее, госпожа, – умоляла она. – Владычица бродит по замку, раскидывает какие-то порошки и бормочет заклинания. Это не к добру, и Винни говорит, что ты должна немедленно что-то сделать.
      – Где она сейчас? – спросила я, надевая туфли и недоумевая, что случилось с моей золовкой.
      – Последний раз ее видели, когда она входила в комнаты короля Уриена, – прошептала девушка, и я громко застонала.
      – Разве она не имеет права войти в спальню к своему мужу? – То, что меня разбудили из-за такого пустяка, заставило меня подумать, что все мои фрейлины сошли с ума.
      – Но она бормотала проклятья и пыталась пробраться туда тайком, – настаивала Эттарда. – И она вела себя не так, как жена короля… не так, как ты с Артуром…
      Эттарда запнулась, а я смотрела на нее. Мне подумалось, что у слуг и придворных должно находиться другое занятие, кроме как следить, когда мы с Артуром уходим в наши комнаты и сколько времени проводим там.
      – Ну, хватит, я не собираюсь нарушать покой королей Нортумбрии, – решительно сказала я, слишком хорошо помня, как вела себя Моргана, когда я случайно наткнулась на нее и Акколона. – А тебе я предлагаю вернуться в постель и позволить нашим гостям сделать то же.
      Но едва я произнесла последнее слово, как страшный вой наполнил замок. Неистовый и пронзительный, он пронесся по комнатам, подобно духу, стоны которого предвещают смерть, и волосы у меня встали дыбом. Выхватив факел из рук Эттарды, я бросилась на крик.
      Стены и потолок тонули в сумраке, но я увидела, как распахнулась дверь в комнату Уриена, и в нее протиснулись борющиеся друг с другом Увейн и что-то выкрикивающая Моргана с выпученными глазами. Кто-то из них схватил меч Уриена, а когда он со звоном упал на пол, сын внезапно отпустил жрицу и отступил назад, задыхаясь и дрожа.
      Юноша с ужасом смотрел на оружие. Я увидела, что он понял, что произошло, лицо его искривилось, и слезы покатились по щекам. Увейн открывал рот, но не произносил ни звука… ужасные стенания издавала только его мать.
      Крики, которые она исторгала, едва ли походили на человеческие. Она стояла, широко расставив ноги, прижав руки к бокам и сжав пальцы в кулаки. Ее лицо было отвратительно искажено и обращено, наверное, к богам, но трудно было понять, гневается ли она, или страшится чего-то.
      Со всего замка сбегались часовые и слуги, толкаясь и налетая друг на друга, и все смотрели на верховную жрицу. Наконец Моргана заметила, что она не одна. Придя в себя, она сумела подавить свою ярость и стояла неподвижно, как камни в Мейбери.
      Потом она обвела коридор своим взглядом и прошептала:
      – Где Уриен?
      Все взоры обратились к королю Нортумбрии. В ночной сорочке, босой, Уриен стоял на пороге своей комнаты. Он переводил взгляд со своего меча на верховную жрицу, и его лицо, вначале белое от потрясения, постепенно краснело.
      – Я здесь, но не по твоей милости. Ты пыталась убить меня моим же оружием?
      Гнев Уриена постепенно нарастал, и за самое страшное из предательств он, сжимая кулаки, называл ее всеми известными ему бранными словами.
      – Нет, нет, господин, – кричала Моргана и тянулась к нему. – Это не то, о чем ты подумал. Разве за все годы нашей совместной жизни я когда-нибудь обижала тебя? Я уважаю тебя, и наш сын может подтвердить это… Господин, это был просто кошмар, хождение во сне, мной овладел один из христианских демонов.
      Моргана продолжала что-то объяснять и оправдываться, а Уриен быстро прошел через коридор и, подняв свой меч с пола, повернулся к ней лицом.
      Глаза Морганы от ужаса расширились, и она бросилась к сыну, руками вцепилась в его плечи и спрятала голову на груди юноши.
      – Увейн, спаси меня… останови его безумие, скажи ему, что я не виновата. Клянусь твоей жизнью, я не знала, что делаю… я просто видела сон, а когда проснулась, то поняла, что борюсь с тобой у кровати короля… скажи… скажи ему!
      Юноша обнял се одной рукой, на его лице боролись отвращение и желание поверить ей. Умоляющими глазами Увейн смотрел на отца.
      – Она говорит как было, сэр…
      – Ты одураченный щенок! Что ты знаешь о женщинах и об их кознях! Притворяющаяся, злобная, раздраженная оса, она не любит никого, кроме себя и прислужников своей драгоценной богини.
      Говоря это, Уриен поднес кончик клинка к подбородку Морганы, и все замерли. Тишина была долгой и напряженной, пока король Нортумбрии решал, что ему делать.
      Наконец он выругался и опустил меч.
      – Тебе повезло, что мы гости при дворе Артура, – прошипел он своей жене. – Если бы мы были дома, я бы разделался с тобой одним ударом.
      Толпа облегченно выдохнула, а оскорбленный муж посмотрел на меня.
      – Забери се с моих глаз, – приказал он, потом, помолчав, добавил. – Советую запереть ее где-нибудь, пока Артур не вернется и не узнает, что она сделала.
      Я молча кивнула и приказала, чтобы Моргану успокоили питьем и связали.
      Уриен скрылся за дверью своей комнаты, а Моргана застыла в объятиях Увейна, время от времени стоная. Сын отвел мать в ее комнату и уговорил выпить сонный отвар, и вдвоем мы сидели у се кровати, пока она не провалилась в глубокий сон.
      – Как это произошло? – спросила я, стараясь, чтобы голос мой звучал поласковее, потому что юноша еще не оправился от потрясения.
      – Случилось что-то странное, – медленно заговорил он, все время глядя на мать. – Ее карлик пришел ко мне и разбудил меня. Он был расстроен и возбужден. Говорил, что кто-то заколдовал ее и мама ходит во сне. Сказал, что боится за ее жизнь… но когда я вошел в комнату моего отца, оказалось, что не ее жизни грозит опасность, а близок к смерти отец. Она стояла около кровати, высоко держа обеими руками королевский меч, и его конец был направлен прямо ему в сердце. Мне кажется, я завизжал, а может быть, это завизжала она, когда я прыгнул на нее… не помню. Я только знаю, что видел, как кровь хлещет из него, видел, что она мокрая от его крови, видел, как она усмехается… усмехается, госпожа… она усмехалась…
      Юноша тихо заплакал, когда снова представил ужасную сцену. Ни один ребенок не должен видеть, как ссорятся его родители, поэтому я встала и, положив руки ему на виски, успокаивала его. Я не могла изменить того, что случилось, но я могла сделать так, чтобы Увейн почувствовал себя в безопасности, пока не выплачет свое отчаяние и неверие.
      Когда, наконец, Увейн выплакался, я привязала руки и ноги Морганы к столбикам кровати и увела мальчика из комнаты. Одетые в белое фанатики толклись у двери, но я не сочла нужным выпроводить их. Я знала, Владычица Озера не уедет никуда до тех пор, пока не вернется Артур.
      Солнце было уже довольно высоко. Я пошла на кухню, и мы с Кэем съели то, что Моргана приготовила к пиру.
      – Представить не могу, что случилось с этой мегерой, – сказал сенешаль, показывая на ряды красивой серебряной посуды, которую она приказала достать из шкафов. – Она без конца говорила о победившем короле так, как будто это была не просто церемония, в которой он участвовал, а тяжкое испытание, в котором Артур должен выжить.
      Было жарко, но меня охватил холодный страх. Сенешаль облек в слова ту самую опасность, которую я чувствовала, но не могла определить.
      – От них нет никаких известий? – быстро спросила я.
      – Нет, и быть не должно, – пробурчал Кэй. – Церемония боя должна пройти на рассвете, и я уверен, что они вернутся так же быстро, как вернулся бы гонец. Хотя странное, дело… очень странное.
      Я кивнула и, когда мы обсудили дела следующего дня, пошла в свою комнату подремать – мы все были на ногах задолго до рассвета.
      По пути я заглянула к Моргане, которая спала в окружении своих подданных. Комната тонула во мраке, и жара была такой же невыносимой, как и тишина, царившая в комнате. Можно было подумать, что верховная жрица умерла.
      Ее одетые в белое приспешницы не обратили на меня внимания, хотя я на мгновение задержалась и более пристально пригляделась к одной из них, напомнившей мне женщину, которую я видела в доме Маэлгона. Когда она взглянула на меня и учтиво кивнула, я решила, что это не та женщина.
      В небе прогремел летний гром. Но, выглянув из окна, я увидела только бледную голубизну жаркого летнего дня и кучку облаков у горизонта, слишком далеких, чтобы от них можно было ждать смягчения жары.
      Я растянулась на кровати, усталая, раздраженная и полная мрачных предчувствий.
      Я молилась, чтобы проснуться и увидеть, как Артур вернется, здоровый, счастливый, полный сил и энергии.

      – Эй ты, язычник, тебе туда нельзя!
      Я проснулась от негодующего голоса Винни, когда свет молнии осветил потемневшую комнату. Кто-то в белом ворвался в комнату вместе с ударом грома, за ним появилась плотная фигура моей матроны.
      – Я должен поговорить с твоей светлостью наедине, – прохрипел жрец, задыхаясь.
      Я вскочила и, пристальнее вглядевшись под капюшон плаща, узнала Нимю и сделала Винни знак выйти.
      Волшебница откинула капюшон и упала на край кровати.
      – Он жив, но едва-едва. Это была ловушка, но никто этого не знал, пока его не ранили.
      Нимю рассказывала, путаясь в словах, а я, слабея, сидела рядом с ней, с ужасом понимая, что она говорит об Артуре.
      За окном сверкали молнии, которые сходились друг с другом, как драконы Мерлина, сражающиеся за судьбу Британии. Нимю отдышалась и начала рассказывать.
      – Мне было тревожно из-за этого неизвестного обряда, поэтому, когда отряд Артура уехал, я незаметно последовала за ними. Они свернули в чащу Виндзорского леса за меловыми холмами, которые выходят к реке, и разбили лагерь под огромным дубом. Когда я подъехала, мужчины уже сняли свои щиты и сели в кружок.
      Нимю видела, что щиты рыцарей висят на ветвях этого раскидистого дерева. Они покачивались в лунном свете, как какие-то зловещие плоды, и сразу достать их было трудно.
      Потом главный жрец собрал все мечи и кинжалы, потому что к самым древним богиням нельзя приближаться с оружием.
      Только после этого можно было начинать ритуал.
      – Они проводили церемонию прошлой ночью, – вздохнула волшебница, – не давая Артуру и его людям спать, читая молитвы и монотонно прося об очищении. Никому не давали есть, но верховному королю подносили разные снадобья. Удивительно, как они не отравили его сразу.
      Нимю пряталась в тени, пытаясь понять, что же происходит. Незадолго до рассвета Артура отвели в сторону, а зрители пошли к священной роще, прокладывая себе дорогу через плотные заросли бука, вяза, падуба и тиса. Искривленные дубы спускали свои ветви над тропинкой, их грубая кора напоминала искаженные лица духов, лишенных свободы много веков назад.
      Роща окружала поляну, на которой стоял одинокий, высотой до пояса, камень. Старый, как само время, он служил алтарем бесчисленным богам, на нем запеклась кровь древних ритуалов, а сверху образовалось углубление от голов, которые много столетий оставлялись там после акта жертвоприношения.
      Алтарь вызывал ужас, но Нимю содрогнулась, увидев высокий деревянный столб, стоящий рядом. Столб был прочным, хорошо укрепленным и таким толстым, что двое человек вряд ли смогли бы обхватить его. Дерево было старым и выцветшим до серебряно-серого цвета, кроме тех мест, где оно тоже было запачкано кровью.
      – В нем были вырезаны углубления для черепов. Всего их, наверное, было шесть, и верхние были заполнены беззубыми остатками старых жертв. – Голос Нимю опустился до шепота, и я вздрогнула, вспомнив, что в детстве видела Моргану, когда она выполняла обряд поклонения богине, используя кубок, сделанный из черепа. – В нижних нишах лежали две недавно отрубленные головы, украшенные лентами и сухими цветами. Мясо уже отвалилось от костей, но, судя по длинным светлым волосам, они, вероятно, принадлежали саксам. Но мое внимание привлекла средняя ниша – в ней не было ничего, кроме венка из плюща, которым должны были увенчать голову новой жертвы. Для символической церемонии это было излишне.
      В полумраке Нимю смешалась с мужчинами. Стоя в стороне от жрецов, она могла показаться еще одним фанатиком, а когда церемония началась, она перешла на край полянки, откуда могла наблюдать за всем происходящим.
      – До этого было много монотонных песнопений и хлопанья в ладоши, но как только на алтарь упал первый луч солнца, над собравшимися нависла тишина. Казалось, что смерть пришла смотреть на суд божий.
      Соперники вышли из леса совершенно бесшумно. На каждом были особые доспехи, включая шлемы с масками, и лиц соперников видно не было.
      Шлем Артура был черным, с красным крестом и изображением Красного Дракона на щеке и такой же эмблемой на щите из кожи черного быка.
      На его противнике были такие же доспехи, но крест и дракон были белыми. Оба меча, формой и длиной напоминавшие Эскалибур, были вымазаны сажей. Как и доспехи, они, похоже, были одинаковыми.
      Соперники встретились у алтаря, и каждый чинно поклонился другому. Воин, которому Моргана приказала быть Неизвестным Врагом, был немного моложе Артура и не так проворен, но очень похож на верховного короля, каким тот был три года назад.
      – Когда начался ритуальный поединок, ко мне подошел один из жрецов, – продолжала Нимю. – Он заглянул под капюшон и быстро узнал меня… а я узнала в нем Катбада, жреца, который когда-то в Регеде был твоим наставником.
      Я затаила дыхание. С тех пор как Катбад уехал от нас служить Владычице, я часто задумывалась, можно ли надеяться на его преданность.
      – Капюшон его плаща был поднят, и он прошептал мне: «Остерегайтесь настоящего Эскалибура». – Нимю заглянула мне в лицо, тревожно хмурясь. – Гвен, я не знала, что он имел в виду и можно ли ему доверять,, но он исчез так же внезапно, как появился. Я не осмелилась мешать церемонии и узнавать что-то еще, поэтому снова стала следить за поединком, внимательно разглядывая мечи.
      Оба мужчины, как танцоры, кружатся около алтаря – выпад, парирование… ложный выпад… шаг в сторону, удар. Стойкие и ловкие, похожие, как отражения в зеркале, воины сражались.
      Поле сражения расширяется, переходит от алтаря на траву, приближается к столбу с черепами. Противники обходят алтарь, танцуют вокруг, не забывают про него, когда ускоряют движение.
      Времени достаточно – это очень важно, потому что Артур устал после бессонной ночи. Неизвестный тянет состязание, не сдается. Артур нетерпеливо делает полный замах мечом, сбивает соперника с ног… и церемониальный меч ломается.
      Неизвестный делает яростный выпад вперед. Кровь повсюду, она течет по ногам и рукам Артура, выступает из-под его доспехов.
      Ошеломленные рыцари хватаются за мечи, которых нет. Герайнт ругается, вспомнив, что накануне вечером у них отобрали оружие. Люди Артура быстро переглядываются, не зная, можно ли им на священной земле прийти на помощь королю.
      Неумолимый противник безжалостно бьет Артура. Король припадает к земле, извивается, пытается описывать круги. Натолкнувшись на каменный алтарь, он спотыкается, пытается устоять на ногах и падает на спину поперек плиты, на которой совершают жертвоприношения.
      Ему угрожает смерть, клинок занесен в последнем ударе.
      Ниоткуда и отовсюду вдруг доносится звук – приглушенное рычание, нарастающий рев, который наконец превращается в высокий, пронзительный вой Морриганы – боевой клич, который исходит от Нимю. Растерявшийся противник застывает и осторожно оглядывается, испуганный появлением богини войны. В этот момент верховный король сжимает обеими руками рукоятку своего сломанного меча и бьет им по лицу соперника.
      Ошеломленный враг падает, оружие вываливается из его рук. Артур хватает его меч и чувствует, как привычно ложится в руку верный и, наконец, вернувшийся к нему друг. Верховный король понимает, что у него в руках Эскалибур.
      Артур впадает в ярость, когда расправляется с соперником.
      Все было кончено за несколько минут, – закончила Нимю. – Когда неизвестный отказался сдаться, верховный король нанес ему удар по шее, оказавшийся смертельным.
      – Кто это был? – спросила я.
      – Возлюбленный Морганы Акколон. Она обещала, что сделает его верховным королем, если он убьет Артура. – Я громко застонала, а Нимю мрачно качала головой. – Акколон сознался во всем, когда умирал, умоляя короля простить его. Артур мучительно закричал и упал рядом с умирающим. Я сбросила плащ, который укрывал меня, позвала людей Артура, и мы бросились бежать через поле, а друиды и сторонники Акколона исчезли в лесу.
      Для врага Артура уже ничего нельзя было сделать: его судьба была решена, когда он позволил Моргане соблазнить его мечтами о власти. Все свое внимание я отдала Артуру, потому что, хотя кости у него не были поломаны, он потерял очень много крови… которая вытекла из ран, нанесенных его же собственным мечом.
      Я с ужасом смотрела на волшебницу, когда до моего сознания дошли ее последние слова. Мне сразу вспомнился король Пеллам и его незаживающая рана.
      – Грифлет знал одну недалекую заброшенную келью, где когда-то жил отшельник, и мы постарались поскорее перенести Артура туда. Я молила мать-богиню помочь ему. Сейчас его напоили успокаивающим отваром, и за ним присматривают его рыцари. Я не решилась везти Артура на лошади или в паланкине, чтобы раны снова не открылись. Мне нужно будет много людей, чтобы вернуться в жилище отшельника. Люди нужны, чтобы охранять Артура, пока он не выздоровеет, и чтобы привезти ко двору тело Акколона.
      Она помолчала и вздохнула.
      – Прежде чем потерять сознание, Артур просил, чтобы тело ее воина показали Моргане здесь, при дворе, которым она рассчитывала управлять.
      В моей голове начали медленно складываться в единое целое отдельные кусочки, непонятные ранее. Моргана не хотела, чтобы Уриен стал регентом Регеда, потому что собиралась заменить его Акколоном. Она настаивала на том, чтобы пир, готовившийся к возвращению мужчин с церемонии, по пышности напоминал коронационный, так как ожидала, что ее любовник станет королем Британии, а она к этому времени избавится от Уриена. Вероятно, Моргана многие годы готовила это предательство, и даже я оказалась такой слепой, что не видела этого.
      – Что мы будем с ней делать? – Ладони у меня стали влажными, когда я представила, что жрице предстоит услышать о смерти своего возлюбленного.
      – Надо заковать ее в железо прежде, чем рассказать, что случилось. Или нет, – сказала волшебница, проявляя такую мстительность, о которой я и не подозревала, – ничего не говоря, приведи ее завтра ко входу в замок и позволь ей воочию убедиться, что ее честолюбие стоило жизни ее возлюбленному. Мне кажется, Артур именно это имел в виду.
      Я молча кивнула, увидев в этом еще одно проявление жестокой кельтской натуры Артура.
      – Где Моргана? – спросила Нимю и, выслушав, заставила меня встать. – Зови Пеллинора и его сына, мы сейчас же закуем ее.
      Сделать это оказалось не так просто. Когда мы пришли в комнату, где должна была спать верховная жрица, ее подданные окружили нас, с мрачным видом произнося слова молитв под звук дождя, стучащего в окно. Но кровать Морганы была пуста, а когда я спросила, где она, ее фанатички молча посмотрели на меня и отказались объяснить, что и как произошло.
      – Мы не можем идти против воли богини, – нараспев произнесла одна из них, когда я стала возмущаться.
      Я была уверена, что самостоятельно моя золовка уйти не могла, потому что после отвара, которым мы ее напоили, она должна была спать. Ее спасителем мог стать кто-то сильный, способный нести ее, но все ее подданные были на месте, хотя могли бы украсть ее, если бы объединили усилия. Позвали и Уриена, и его сына, но мне казалось, что они едва ли могут быть замешаны.
      – Ты нашла ее подручного? – спросил Уриен и мрачно кивнул, увидев, что я отрицательно качаю головой. – Ты знаешь, он фанатик. Обожает Моргану и ревнует ее, как возлюбленный… хотя, зная ее вкусы, я сомневаюсь, чтобы она считала его больше пешки. Но если ты найдешь его, клянусь, найдешь и ее.
      Я пыталась представить, как карлик сам несет среди ночи Моргану, сонную и связанную, и подивилась силе, которую дает даже безответная любовь.
      Сейчас нам надо было забыть об этом. Поиски в замке ни к чему не привели, но обнаружилось, что из загона пропали две лошади. На рассвете я послала в погоню за ними Пеллинора и Ламорака, потому что эти мужчины из Рекина поклонялись богине и попытались бы изловить Моргану, не причиняя ей вреда.
      Но надежда на то, что они что-либо найдут, была слабой. Дождь смыл почти все следы, а сельские жители трепетали перед ней. Не было сомнений, что кто-то из них укроет Моргану и ее спутника на их пути к святилищу у Черного Озера. Я успокаивала себя мыслью, что теперь Артур, наконец, поймет истинную натуру своей сестры.
      Нимю осталась в Лондоне еще на один день, чтобы посетить священные места Изис и Сибелы и спросить у них совета, как лучше лечить раны Артура.
      Когда она снова собралась к Артуру, мне хотелось поехать с ней, но мы решили, что я должна остаться и сделать так, чтобы оставшиеся дни праздника прошли достойно.
      Вместе с Бедивером и Гавейном я сумела убедить членов Круглого Стола, что Артур ранен, но он скоро встанет на ноги. Я вела последнее заседание совета, заключая различные договоры и прощаясь с саксами, которые теперь могли возвращаться к своим очагам.
      Нимю сообщала, что раны Артура открываются при малейшем движении, и она считает, что должно пройти две недели прежде, чем его можно будет везти домой. К этому времени летнее веселье в Лондоне заканчивалось, река мелела, и многие вожди собирались домой, в свои земли.
      Когда приготовился уезжать король Корнуолла, к его отряду присоединились многие гости с юга. В то утро отъезжать собрался большой отряд, и кухарка вынесла еду для всех, кто хотел подкрепиться перед дорогой.
      – Герайнт привез ко двору тело Акколона и помогал мне последние несколько дней, пока я занималась делами Круглого Стола.
      – Служить тебе, госпожа, это удовольствие. Если бы у тебя была сестра, она села бы вместе со мной на трон в Девоне, – учтиво произнес он.
      – Господин, с твоим обаянием ты можешь выбирать любую из женщин Британии, – засмеялась я.
      Герайнт вздохнул.
      – Большинство из них заняты только тем, что красуются перед зеркалом… наверное, их привычки не позволят им стать настоящими королевами.
      – Тогда найди ту, которая тебе нравится, и научи ее, как должна вести себя королева.
      – Неплохая мысль, – сказал король Девона и оценивающе оглядел моих фрейлин.
      Эттарда, стоявшая достаточно близко, чтобы слышать наш разговор, взмахнув ресницами, попросила разрешения проводить его к лошади. Усмехнувшись, Герайнт попрощался со мной и вывел девушку из комнаты.
      Я весело покачала головой, а ко мне уже пробиралась через толпу Изольда и, остановившись, застенчиво протянула мне руку.
      – Благодарю тебя за гостеприимство, госпожа, – пробормотала она. – Немного мест, где я чувствую себя уютно, особенно с этими корнуэльцами, которые постоянно придираются ко мне, и шпионами, которыми окружил меня Марк.
      Меня поразило, что корнуэльский король унижает свою жену, приставляя к ней шпионов, и я сочувственно посмотрела на нее.
      – Как прекрасно, когда с тобой обращаются как с человеком, а не просто как с хорошенькой игрушкой, – продолжала она. – Я знаю, что Марк желает мне добра, но никогда не позволит делать и половины того, что разрешает тебе твой муж.
      – Может быть, тебе стоит попросить его об этом, – предположила я, но красавица усмехнулась.
      – Я пыталась. Он просто смеется и говорит, что я не должна забивать свою голову такими вещами… как будто единственное, что я могу, это петь ирландские песни и украшать постель своего господина.
      Меня удивил гнев, прозвучавший в ее голосе, и я не знала, что ответить, а к нам уже шел ее тучный муж.
      – Хватит забивать голову моей малышки своими языческими понятиями, – сказал он мне, протискиваясь между нами. – Она чиста, как ангел, и мне не понравится, если я увижу, что ее портят.
      Глупая болтовня этого человека вызывала у меня отвращение. Изольда по убеждениям была язычницей и только для виду прикрывалась христианством, которое Марк навязал ей. Кроме того, если он так подозревал ее, что прибег к помощи шпионов, то слова о ее непорочности звучали ханжески, хотя, конечно, он мог сказать это, чтобы успокоить себя, а не для того, чтобы знать правду.
      Создавалось впечатление, что Марк был явным примером старой поговорки о том, что любовь слепа. Мне не хотелось бы видеть, что будет с ним, когда его глаза откроются.
      Когда уехали последние гости, я медленно прошла по замку, уставшая и счастливая, что тяжкое испытание закончилось. Энида показала мне две корзины, туго набитые и готовые к отправке. Я устало улыбнулась и сказала, что я ей очень благодарна.
      Завтра я, наконец, буду рядом с мужем.

      В утренней прохладе мы погрузились на барки и поплыли вверх по реке. Нас провожала стая лебедей. Взрослые белые красавцы гордо держались в стороне, но молодые серые лебеди подплывали близко, чтобы узнать, что происходит, когда я болтала в воде ногами.
      Бедивер, стоя рядом, смеялся и кричал:
      – Настоящим объявляется, что все лебеди на реке Темзе принадлежат ее светлости королеве и именем королевы отныне и навсегда их должно оберегать.
      – Об этом забудут, когда настанет голодный год! – ответила я, а Бедивер пожал плечами:
      – Кто знает… может быть, кто-нибудь и вспомнит.
      Я улыбнулась ему, очень довольная, что он снова с нами. Многое пережив, другой человек стал бы злым и раздражительным, но Бедивер смирился со своей судьбой, несчастье не сломило и не ожесточило его. Мне он стал еще дороже.
      Мы причалили к берегу, заросшему ивами, где над водой мелькали стрекозы, рядом с лугом у подножия виндзорского утеса.
      – Удивительно, что никто не построил здесь крепость, с утеса прекрасно просматривается река, – заметил Бедивер.
      – Пройдет время, – вмешалась Энида, – и, если он выгоден с военной точки зрения, кто-нибудь догадается сделать это.
      Моя фрейлина скептически относилась к напыщенным разглагольствованиям о положении военных дел, за что ее не любили наиболее честолюбивые воины.
      – Я знаю несколько новых загадок, – вставила Линнет.
      Саксы необыкновенно любят разгадывать загадки, и когда девушка жила в Лондоне, где ее отец был смотрителем замка, она собрала много загадок. Линнет привезла их с собой, и теперь мы со смехом по очереди проверяли сообразительность друг друга. Одни загадки нам удавалось отгадать, другие нет.
      Бедивер неожиданно спросил:
      – Что светит красным, мелькает в небе и движется от леса, не касаясь земли?
      Он бросил быстрый взгляд на что-то за моим плечом, и с радостным криком: «Красный Дракон Британии!» я повернулась в ту сторону, куда смотрел он.
      Немногочисленный отряд воинов и лекарей прокладывал себе путь между деревьями, направляясь к берегу и неся на носилках уложенного в подушки Артура. Я выбралась на берег и побежала к нему по лугу, залитому солнцем. Я была потрясена его изможденным видом и безумно счастлива, что он жив. Нимю использовала все свои знания медицины и магии, и его раны медленно заживали. Артуру по-прежнему нужно будет много спать, но она была уверена, что он поправится.
      Когда я подошла к мужу, он открыл глаза и узнал меня, но прежде, чем я смогла заговорить, остановил меня движением руки.
      – Пендрагон приветствует умную и красивую верховную королеву Британии, – сказал Артур. – Говорят, что ты прекрасно поработала в мое отсутствие. Поэтому мне нужно поправляться быстрее, пока ты не решила, что сможешь управляться сама.
      – Эта кельтская королева не желает править сама, – усмехнулась я в ответ и помогла ему поудобнее устроиться на барке. Пока мы готовились к отплытию, Талиесин играл одну из своих мелодичных песен, делая нашу поездку еще более приятной. Я подумала о том, какая странная штука время, как оно может тянуться и необыкновенно все менять. Ведь не прошло еще и трех недель с тех пор, как уехал Ланс, и за все это время мне некогда было думать о нем, и теперь мне казалось, что та сцена в парке была совсем в другой жизни. С другой стороны, мы с Артуром были женаты уже семь лет, и я ничего не забывала о нашей жизни, она всегда беспокоила меня.
      Рассматривая лицо мужа, спавшего под навесом, я пыталась вспомнить, когда поняла, что люблю его. Конечно, не тогда, когда его объявили моим женихом. Может быть, это было той ночью в Рекине, когда я поняла, что нити нашей судьбы сплелись на всю жизнь, или во время бешеного бегства от Морганы, когда лошадь тяжело скакала под нами двоими, а свадьба была еще впереди. Или тогда, когда Артур вернулся из похода, раненый, ослабевший и едва живой. Когда я видела его уязвимым, даже таким, как сейчас, мое сердце сильно билось. Нимю однажды сказала, что она любила Мерлина не за его божественный дар, а за человечность.
      Глядя на Артура, я поняла, что она имела в виду.
      Как хорошо видеть тебя гордого, величественного, завораживающего толпу и собирающего вокруг себя воинов или задумчивого в спокойные времена, внимательно оценивающего то, что сделает твою Британию великой. Нельзя было не любить тебя, мой милый, но, любовь моя, сколько еще радостей мы могли бы разделить с тобой, если бы ты…
      Я потянулась и отбросила волосы со лба Артура. Даже не понимая, чего же еще я жду от него, я все же страстно желала чего-то что не могла объяснить словами.
      Я никогда не перестану любить тебя, думала я, даже если мне придется умереть.
      Выздоровление Артура было трудным. Первые несколько недель он часто впадал в отчаяние, иногда становясь раздражительным и резким. Я не могла сказать, объяснялось это его ранами или гневом из-за предательства его сестры. В какой-то момент веселое лицо Артура становилось строгим, и если я пыталась заговорить с ним, то в ответ слышала только резкости. Наконец я решила подождать, пока Артур расскажет сам, что терзает его.
      Мы с Бедивером выбрали для выздоровления Оксфорд, потому что до него было легко добраться по воде, но в то же время он находился достаточно далеко и был надежным убежищем. Оксфорд оказался чудесным местом, окруженным лугами и густым, непроходимым лесом. Люди в этой части Темзы были так же разнолики, как и земля, где британские аристократы соседствовали с союзными саксами. Похоже, что они не только жили в мире друг с другом, но и очень радовались пребыванию на их земле верховного короля, несмотря на то, что он не вставал с постели и не мог встретиться с ними.
      Фрида часто ездила навещать своих родных, которые сохранили верность нам, сражаясь в войске Кадора, когда он остановил продвижение саксов к центральным территориям. А однажды ее родители приехали вместе с ней, чтобы выразить свое уважение верховному королю. Я с любопытством наблюдала за ними, отметив, что Фрида, которую я считала частью своей семьи, была молодой хрупкой копией своей матери.
      – Мы благодарны вам за то, что вы сделали для нашей дочери, – сказал Артуру ее отец. – Сыновья даны нам для того, чтобы быть соратниками в войне и в работе, а дочери – это особый дар богов.
      Он широко улыбнулся дочери, но даже не взглянул на Грифлета, стоящего рядом, а когда призвал благословение своего бога-громовержца, его молитвенный жест явно не включал в это благословение главного псаря. Возможно, саксонские боги были так же нетерпимы к христианам, как и римские епископы.
      Я подумала, что наше Дело может пострадать, если в Британии разразится война на религиозной почве.
      Однажды ближе к вечеру, возвращаясь из Уитема, где мы собирали позднюю землянику, я увидела почтенного старца, сидевшего под древним дубом недалеко от брода, через который перегоняли быков. Мы с женщинами приветливо поздоровались с ним и попросили позволения присесть рядом с ним под тень того же дуба. Старик кивнул и, узнав нас, стал славить Артура и его боевые успехи. Я радовалась, что он не упоминал Маэлгона, а только описывал сражения и подвиги воинов.
      – Я записываю их, – объяснил старик, поглаживая длинную белую бороду. – Научился писать, когда собирался стать монахом, но с тех пор нечасто использовал это умение. Я не мог жить праведной жизнью, чтобы епископ был доволен мной, а грешники, с которыми я поладил, никогда не учились читать. Но у Пендрагона должны остаться какие-то записи, и я думаю, что смогу прочесть их. Вечером я рассказала об этом Артуру, надеясь, что он будет польщен, но вместо этого он мрачно буркнул:
      – И что история скажет о короле Артуре… что он происходил из семьи, прославившейся убийствами и предательством? Рожден по милости старого человека, умершего за праведное дело, вошел на трон, переступив через тело мужа сестры, и обречен на угасание стараниями другой… Что же скажут об Артуре? Что он был человеком, которому суждено было убивать родных?
      Он отвернулся от меня, в отчаянии судорожно скривив лицо. Я страдала, видя, как Артур мучается, и присела на кровать рядом с ним, молча выражая свое сочувствие.
      – Моя собственная сестра, Гвен… – Он впервые заговорил о Моргане, и я затаила дыхание. – Моя собственная сестра, та самая, которая вручила мне королевский меч! Неужели уже тогда она замыслила убить меня? Неужели за ее дружбой и поддержкой не было ничего настоящего? Я доверял ей так, как доверял Мерлину…
      Слова звучали жестко и сурово, Артур произносил их сквозь зубы.
      Он замолчал, а я сидела очень тихо. Мне не надо было напоминать о неприятностях и горе, которые я пережила из-за Морганы. Я не могла это забыть. Наконец я осмелилась.
      – Мне кажется, она не столько ненавидит лично нас, сколько страдает старым кельтским предрассудком – кровной местью. Вероятнее всего, она не могла простить смерть Горлойса.
      – О боги, разве я должен расплачиваться за поступки моих родителей? – закричал Артур. – Это христиане, а не язычники, взваливают на сыновей грехи отцов, не так ли? А если это так, то что ждет меня и моих детей?
      Он смотрел на стену, а не на меня, но, когда я поняла, что, несмотря на свои возражения, Артур надеялся, что сможет иметь детей, волна жалости нахлынула на меня, и я положила руку ему на плечо.
      Артур положил на нее свои неперевязанные пальцы, по-прежнему не глядя на меня.
      – Иногда мне кажется, что, как бы много я ни делал, как бы ни старался, я никогда не увижу свою мечту воплощенной в жизнь. И я не знаю, боги ли гневаются на меня, или я сам задумал что-то неправильно.
      – Может быть, – тихо сказала я, – здесь виноват не горшечник, а качество глины. Ты же знаешь, что работаешь не с самым податливым материалом.
      Мы долго молчали, он гладил меня по руке, и, наконец, слабая улыбка появилась на его лице. Артур искоса посмотрел на меня.
      – Ты же не собираешься позволить мне валяться в постели и жалеть себя, правда? Если я не говорил тебе этого раньше, то скажу сейчас: я безумно рад, что ты моя жена.
      Мои глаза наполнились слезами, и я смотрела вниз, на свои переплетенные пальцы. Я хотела произнести ласковые слова. Но прежде, чем я успела собраться с мыслями, Артур убрал свою руку и сжал ее в кулак.
      – А теперь, поскольку я могу смело смотреть фактам в лицо, расскажи мне, что произошло в Лондоне, пока шла «церемония», – потребовал он.
      Я смотрела на него, не понимая, какое отношение это имеет к любви.
      – Начинай же, – сказал Артур – Мне пора узнать все подробности.
      Я подавила свои чувства и пересказала ему, как Моргана хотела убить своего мужа его же мечом. Артур при этом морщился, потому что против него она ухитрилась использовать даже Эскалибур.
      – Но Бедивер сказал, что она сбежала после того, как Акколон был убит.
      Я кивнула.
      – Похоже, что карлик ухитрился вынести ее из дворца. Возможно, ему помогали ее подданные, а потом они просто остались в комнате, чтобы сбить нас с толку и не мешать убегающей парочке.
      – Гм, – задумчиво промычал Артур, – а может быть, это сделал Увейн, нельзя забывать об узах матери и сына.
      Я быстро взглянула на него, удивляясь, как ему это могло прийти в голову. Ведь сам он был так холоден со своей матерью. Конечно, его приемная мать, должно быть, была совсем иной.
      – Не верю, что в этом замешан Увейн, – сказала я. – Он был слишком потрясен, чтобы изображать удивление, и, если бы Увейн был сообщником Морганы, он не останавливал бы ее, когда она бросилась на его отца.
      – Если только в последнюю минуту это не вызвало у него отвращения, – заметил Артур. – Уриену я верю. Он был надежным союзником в Великой битве. Но мальчишка проявил трусость, не остался и не защитил тебя в Пенрите.
      Я начала было объяснять, что Грифлет послал его за помощью, но как раз в это время пришел Гавейн с множеством новостей о каком-то помешанном, вырвавшемся на волю в вирральском лесу, и разговор был забыт. Но не прошло и недели, как Артур приказал, чтобы Увейна отослали от двора, и я поняла, как сильны были его подозрения.
      – Это несправедливо, господин, – бросил ему Гавейн, врываясь в комнату и стукнув кулаком по столу, за которым мы с Артуром работали. – Это чертовски несправедливо, и ты это знаешь!
      – Поосторожнее, племянник! – предупредил Артур, откидываясь на подушки, которые лежали на стуле. – Убийство короля – это дело недоброе, и я не могу позволить сыну предателя жить в моем доме.
      – Но Увейн не имеет никакого отношения к покушению на твою жизнь, – протестовал рыжеволосый, – он мой двоюродный брат, я знаю мальчика я тех пор, как он научился ходить…
      – Он мой племянник, точно так же, как и ты, – прервал его Артур, беспокойно ворочаясь на стуле.
      Для человека, который, привык к движению, невозможность встать и ходить была так же мучительна, как тюремное заключение, и Артуру потребовались усилия, чтобы взять себя в руки.
      – Я не выслал его из Британии и не запретил ему видеться с матерью, хотя и то, и другое было бы совершенно разумно. Я сказал, что не хочу видеть его здесь, при моем дворе, и все. Ты понял?
      Артур сердито смотрел на своего племянника, и оркнеец тоже смотрел на него, как всегда, упрямо и раздраженно. Но он первый отвел взгляд, вероятно, удивленный несдержанностью Артура. Поклонившись, Гавейн повернулся и гордо вышел из комнаты.
      – Не говори ни слова, – прорычал Артур, даже не глядя на меня. – Я не брал в рабство и не убивал саксов в прошлом году, хотя они сделали бы со мной это, не задумавшись ни на минуту. Я также не собрал армию и не двинул ее на Маэлгона, чтобы отомстить ему, хотя у меня было на это время и желание. Но я должен подвести черту, Гвен, и сегодня я это сделал. Если Увейн невиновен, как ты утверждаешь, и не будет доставлять неприятности следующие несколько лет, он сможет вернуться. Но пока я запрещаю ему появляться при дворе, и мое слово – закон!
      Артур был очень расстроен, потому что его последнее заявление противоречило всем его представлениям о справедливости.
      Продолжать разговор было бессмысленно, поэтому я взяла табличку со своими записями о местах, где добывали соль, и снова вернулась к вопросу о том, как доставить этот товар туда, где он необходим.
      Еще день или два Артур продолжал рычать на всех, но наказание Увейна, казалось, вскрыло ярость, накопившуюся внутри, и постепенно он стал успокаиваться.
      И наконец, когда мы стали готовиться к празднику зимнего солнцестояния, Артур уже мог смотреть на мир со своей прежней уверенностью. Предательство Морганы оставило след в душе, но он был заметен только тем, кто знал его близко, и наши подданные ликовали, видя своего короля выздоровевшим.
      Я вознесла благодарности богине, что ее планы разошлись с планами верховной жрицы.
      Когда пришла весна, растаял снег и открылись дороги на запад, к нам потянулись первые гости. Одна из них привлекла внимание моих фрейлин, и когда я вошла в комнату, где подавали чай, все обсуждали прибывшую.
      – Она даже привезла с собой котенка! – голос Эттарды звенел от удивления. – Это домашний котенок, не из тех, что живут в конюшне, и он ходит за ней по пятам, – добавила Эттарда.
      – Она, может быть, и хорошенькая, – сказала Августа, поднося к губам чашку с чаем и оттопыривая при этом мизинец. – Но бьюсь об заклад: у нее есть блохи.
      Все захихикали, а я посмотрела на Винни.
      – О ком вы говорите? – спросила я, садясь на свой стул и здороваясь с остальными фрейлинами.
      Они закивали в ответ, а матрона объяснила, что обсуждают они новую девушку из Карбонека.
      – Из Карбонека?
      – Это то королевство, где правит несчастный Пеллам. – Винни поджала губы и налила мне чаю. – Это место, которое стало пустыней из-за его незаживающей раны.
      Холодок пробежал по моей спине. Я не хотела ее приезда, но я не могла упрекать отца за желание отослать дочь подальше.
      – Я не была уверена, что ты примешь их, и дала им комнату в конце коридора. Наверное, сейчас они разбирают вещи.
      – С кем она приехала? И как ее зовут? – спросила я.
      – Только одна компаньонка, – ответила матрона. – Решительная женщина, она намерена найти самого лучшего мужа для своей подопечной. Девушку зовут Элейна.
      – О боги, – подумала я… еще одна тезка греческой искусительницы мужчин. Я надеялась, что она будет не такой странной и не умственно отсталой.
      – Что такое? – гремел Гавейн за обедом в тот вечер. – Я правильно тебя понял, Пеллеас? Ты говоришь о женитьбе?
      Рыцарь вспыхнул, а Гавейн с преувеличенным удивлением повернулся к Артуру и снова к своему ученику.
      – Надеюсь, это правда. Похоже, что госпожа Эттарда согласилась выйти за этого юношу. – Гавейн доброжелательно улыбнулся и поднял свой рог с вином. – За лучшего из всех учеников, которые когда-либо у меня были. Он надежный друг, прекрасный всадник, но немного робок с женщинами.
      Сидящая рядом с Пеллеасом Эттарда от смущения опустила голову и смотрела вниз. По комнате прокатился смех, а когда Артур поднял свой кубок, его племянник потянулся и наполнил его.
      – Где вы собираетесь жить? – спросил король, и Пеллеас улыбнулся.
      – На земле, которую ты пожаловал мне после битвы на горе Бадон. – Он поднял свою глиняную кружку в тосте. – За самого щедрого короля Британии.
      Бедивер, сидевший рядом со мной, наклонился поближе.
      – Этот юноша здорово вырос, правда? И еще собирается стать землевладельцем.
      Я кивнула, вспоминая худого, оборванного мальчишку, который появился при дворе после ирландского похода.
      Эттарда умоляюще смотрела на Артура.
      – Может быть, нам можно будет остаться здесь?
      – Конечно, мы будем рады видеть вас обоих в любое время, когда вы пожелаете вернуться, – приветливо ответил Артур.
      Я попыталась представить, как она будет жить в замке, если выросла при дворе верховного короля.
      Гавейн поддразнивал Пеллеаса, и скоро рыцари уже корчились от смеха. Но едва племянник Артура оставил надоевшую ему тему и собрался сесть, на лице его появилось выражение удивления, и он нагнулся, вглядываясь в темноту под столом.
      – Клянусь Рогатым, – воскликнул он, поднимая что-то в руке и показывая всем. – У нас появилась новая порода лис, и мою ногу она приняла за ствол дерева. В вытянутой руке он держал за шиворот маленького пестрого котенка.
      Какая-то молодая женщина вскочила на ноги и бросилась спасать животное, не обращая внимания даже на нас с Артуром.
      – О, сэр, – закричала она, – умоляю, будь поласковей с Тигриными Зубками.
      Зал весело зашумел, когда Гавейн подшутил над именем котенка и, изобразив комический ужас, поднес маленькое создание к лицу. Энергия котенка была несравнима с его размерами; прижав к голове уши, он храбро зашипел на могучего воина. Гавейн смеялся все громче, но не отдавал животное его хозяйке.
      – А кто ты такая? – спросил он, склонив голову набок и держа котенка так, чтобы она не могла до него дотянуться.
      В зале стало тихо, потому что все ждали, что будет дальше.
      – Элейна… Элейна из Карбонека, – ответила девушка, переводя ясный взгляд с котенка на оркнейца.
      Ее можно было назвать очень хорошенькой и дерзкой, а волосы у нее были такими же рыжими, как у Гавейна.
      Они обменялись долгими взглядами. Не было сомнения, что девушка оценивает и рост Гавейна, и его характер, и положение.
      – Ты уже встречалась с королем, Элейна? – небрежно спросил он.
      – Еще нет, – она улыбнулась, показав ямочки на щеках и не отводя глаз от его лица, – может быть, ты представишь меня… когда вернешь мне котенка?
      – Может быть, представлю, – кивнул Гавейн, пристально глядя на нее. – Почему ты оказалась здесь, дорогая?
      – Потому что здесь моя компаньонка, – беспечно ответила она.
      – Хочешь найти себе мужа?
      – Только если встречу кого-нибудь особенного Агравейн и Гахерис рассмеялись, и сам Гавейн заулыбался.
      После расставания с Рагнеллой, это был первый раз, когда он встретил женщину, которая, как ему показалось, достойна внимания, но мне подумалось, что Элейна может доставить гораздо больше неприятностей, чем Рагнелла.
      Принц оркнейский торжественно вернул котенка молодой женщине, а затем почтительно представил ее нам. Элейна низко поклонилась, прижимая к груди своего котенка, но я заметила, что когда она подняла голову, то смотрела только на Артура, а не на нас двоих.
      Когда Элейна вернулась к своей компаньонке, мой муж обратился ко мне:
      – Не правда ли, приятно дохнуло свежестью?
      – Гм… – пробурчала я, думая, что девушке придется поучиться, как вести себя при дворе верховного короля.
      – О, госпожа, – стенала Эттарда, – владения Пеллеаса так далеко. Что я буду там делать?
      – Устроишь уютный дом для своего мужа, – ответила я, не притворяясь добренькой. Было ясно, что Эттарда плакала уже давно, и я снова поразилась, что хорошенькая женщина долго плачет, но ее глаза не становятся красными, как это бывало со мной.
      Но позднее, когда мы с Нимю пошли проверять запасы трав, которые нужно будет пополнять весной, чародейка отругала меня за резкость по отношению к Эттарде:
      – Будь поласковее с ней, потому что жить ей осталось недолго.
      От ее слов у меня по коже пробежали мурашки, и я пристально посмотрела на нее.
      – Откуда ты знаешь?
      – Я не уверена… – Она слегка повела плечами. – Это просто ощущение. Девушка считает, что должна иметь все, и мечется между многими желаниями. Она хочет выйти замуж и хочет остаться при дворе. Она хочет найти необыкновенного мужа, но не хочет тянуть дольше из опасения состариться. Она не может удовлетворить одну свою потребность так, чтобы это не пересекалось с какими-то другими ее желаниями, и такое напряжение может привести ее к гибели.
      После этого я старалась быть более терпимой к ней, и в тот день, когда Пеллеас уехал в свой замок, чтобы подготовить все к приезду своей невесты, я намеренно попросила Эттарду разливать нам чай.
      – Но, госпожа, я прекрасно помню, что вчера ты обещала научить мою Элейну разливать чай, – заявила компаньонка Бризан, когда Эттарда поставила рядом со мной серебряный чайный прибор.
      – Я так ждала этого урока, – с надеждой вставила девушка из Карбонека.
      Я грустно вздохнула, зная, что Бризан права.
      – Ты будешь это делать в следующий раз, – пообещала я Эттарде, и она ушла, не сказав ни слова.
      После этого случая Бризан старалась, чтобы на Элейну обратили внимание. Часто женщина просила, чтобы к ее подопечной проявляли снисхождение, объясняя это тем, что ее пальцы слишком нежны для работы в саду, или что она слишком непоседлива, чтобы часами сидеть за прялкой.
      – Это работа для такой старухи, как я, – заключала компаньонка, весело выполняя за девушку ее домашнюю работу, – а она не приучена к этому.
      Я не погашала, к чему, кроме забав и безделья, приучена Элейна, но девушка была такой веселой, что ее было трудно винить. Элейна постоянно придумывала что-то веселое, изобретала проказы и игры, которые забавляли всех. Прошло очень немного времени, и она заняла среди фрейлин почетное место, которое раньше принадлежало Августе. Но видя, что красавица-римлянка кипит от злости, Эттарда все глубже замыкалась в себе. Однажды, когда весна была в полной красе, я принесла охапку цветов в зал, где мои фрейлины вынимали серебро, требующее чистки.
      – Я не знаю, кто это, – говорила Элейна, волоча по полу кусок бечевки, с которой баловался котенок, – но он самый замечательный мужчина, которого я когда-либо видела.
      – Замечательный? – Августа произнесла это так, как будто не доверяла Элейне. – Какую эмблему он носит?
      – Я не заметила никакой эмблемы, – ответила Элейна, поднимая бечевку в воздух, чтобы котенок прыгал за ней.
      Зверек, казалось, состоял из одних глаз и когтей и сердито крутил хвостом, следя за бечевкой. Он был маленький, но очень резвый и забавный.
      Элейна взяла котенка, ласково прижимая его к подбородку.
      – У него черные волосы, и он гибок, как кошка, – добавила девушка из Карбонека, все еще думая о встреченном незнакомце.
      Мое сердце подпрыгнуло, и я невольно посмотрела через окно во внутренний двор, убедившись, что она говорит о Лансе.
      – Где ты его встретила? – спросила Энида, разбирая цветы.
      – На конюшне. С ним был белокурый паж. – Девушка громко вздохнула. – Не встречала мужчину красивее… Интересно, как его зовут?
      Августа полировала свои ногти полоской овечьей кожи, обычно используемой для чистки серебра, и любовалась их блеском.
      – Разве он тебе не представился? – спросила она, поддразнивая Элейну.
      – Нет, – вспыхнула Элейна. – Мы не могли говорить, потому что незнакомы. Кроме того, они с мальчиком шли из конюшни в дом.
      – Но все же он, конечно, заметил тебя, – ехидно произнесла Августа, – такую красивую, с такими потрясающими рыжими волосами.
      – О, ради всего святого, – взорвалась я, – займись чем-нибудь другим и перестань злобствовать.
      Еще не успев подумать, что я делаю, я выбежала из комнаты, оставив онемевших от удивления девушек.
      Приближалась годовщина нашей полуночной поездки, и, хотя я старалась не вспоминать об обстоятельствах моего спасения, Ланс в последнее время все больше занимал мои мысли. Я не знала, что я сделаю или что скажу, но я шла к дому, как будто меня тянуло магнитом.
      – А, Гвен, вот и ты, – сказал Артур, когда я вошла в комнату. – Вернулся рыцарь королевы.
      Ланселот стоял, прислонившись к оконной раме, и вытянулся в струнку, когда я шла по комнате. Он не разжимал своих полных губ, и его улыбку можно было назвать данью вежливости. Я протянула Ланселоту руку, как протянула бы ее Бедиверу или Гавейну, убедившись, что могу смотреть ему в глаза без стеснения.
      – Он только что приехал из Уоркворта. – У Артура голос был необычайно веселым. – И с собой он привез этого мальчишку.
      Белокурый мальчик лет двенадцати вышел вперед и сухо приветствовал меня. Его светлые мягкие волосы были подстрижены коротко, как обычно стригли на севере, а движения его рук были изящны, что было необычным для подростка, только что вышедшего из детского возраста. По его поведению было ясно, что он знаком с правилами поведения при дворе, и я заинтересовалась, откуда он.
      – Мы встретились на дороге, – объяснил Ланс. – Он неохотно рассказывает о своей семье, но я подумал, что можно держать его пажом при дворе, пока он не подрастет, чтобы учиться на оруженосца.
      Мальчик поклонился.
      – У меня нет рекомендаций, но я хочу работать, – сказал он.
      – Достаточно рекомендаций Ланселота, – ответил Артур. – Ты умеешь обращаться с лошадьми? – Юноша отрицательно покачал головой, и Артур пожал плечами. – Ну ладно, это не важно. Мы найдем что-нибудь для тебя, пока ты будешь учиться. А теперь, – он снова обратился к Лансу, – расскажи нам о севере.
      Мы втроем сели на стулья, а мальчик в строгой позе сел на пол, и мы стали слушать новости и слухи.
      Большую часть времени Ланс провел в своем саду у моря, укрепляя крепость и общаясь с жителями ближайшей рыбацкой деревушки. Он совершил несколько поездок по побережью, знакомясь с поселенцами и убеждаясь, что среди них нет разбойников. Кроме того, он даже недолго побыл на озерах и ездил в святилище к Моргане.
      Артур напрягся при упоминании о ней, и я спросила, когда Ланс ездил к ней.
      – По пути на север, но тогда ее там не было. Кто-то говорил, что она уехала в Лондон.
      – Так и было, – ответила я, понимая, что Ланс не знает ничего ни о ее сговоре с Акколоном, ни о том, что случилось с Артуром. Поэтому я как можно короче рассказала ему о том, что произошло, пытаясь ради Артура поскорее кончить с этим.
      – Да, – вздохнул бретонец, когда я кончила, – А ты помнишь, что я говорил, когда тебя обвинили в убийстве? Среди кумбрийцев всегда найдутся такие, кто будет устраивать заговоры и козни, чтобы погубить Артура, и вы должны помнить об охране.
      Артур коротко кивнул.
      – Ни одна из моих сестер не появится при дворе, – невозмутимо сказал он. – Им запрещено появляться при дворе, они изгнаны, им нельзя приезжать в Логрис или туда, где буду я, и никаких исключений не будет.
      Я уже давно перестала понимать, почему Артур питает такую ненависть к Моргаузе. Каковы бы ни были ее поступки после Великой битвы, мне казалось, что не нужно забывать о ее недавнем вдовстве и о том, что горе может заставить нас говорить опрометчивые злые слова. Раньше у меня сохранялась надежда, что время смягчит отношение Артура к ней, особенно из-за того, что она по-прежнему продолжала посылать своих сыновей служить нам. Но, похоже, что отчуждение смягчить не удастся, особенно теперь, когда Артур уравнял ее с Владычицей. Моргана, несомненно, заслуживает этого, но я все еще сомневалась, справедливо ли это по отношению к королеве Оркнеев.
      Возвращение Ланса домой вызвало в тот вечер бурю волнений и некоторую тревогу. Артур восстановил бретонца в его старой должности первого рыцаря короля, даже не предупредив заранее Гавейна.
      Я заметила на лице Гавейна удивление и обиду, когда он увидел, что его стул отодвинули от королевского трона.
      – Хватит, – сказала я, – никто не заявлял, что хочет сидеть рядом со мной, и я буду рада тебе как соседу.
      Рыцарь бросил на меня уничтожающий взгляд и внимательно оглядел зал.
      – Благодарю твою светлость, – холодно сказал он, – но я вижу, что госпожа Эттарда сидит совсем одна, а я обещал Пеллеасу присмотреть за ней, пока его не будет.
      Гавейн поднял кубок с вином, залпом осушил его и медленно пошел через комнату к месту, где сидела девушка из монастыря. Я наблюдала за ним и увидела Эттарду, которая оживилась, когда поняла, что рыцарь хочет сесть рядом. «О боже, – подумала я, – теперь она никогда не согласится жить в замке».
      Вместо Гавейна рядом со мной сел Кэй, и когда Ланселот представил ему мальчика, которого встретил на дороге, сенешаль строго оглядел его.
      – Я бы сказал, что он не работал ни дня в своей жизни. Посмотри на его руки, они не выглядят как руки труженика. Что мы знаем о нем?
      Когда я сказала, что о своем прошлом мальчик говорить отказался, сенешаль фыркнул.
      – Может быть, он беглый раб какого-нибудь торговца с Востока? Я слышал, они любят молоденьких мальчиков. – Кэй рассеянно вертел свой кубок с вином и несколько раз подносил его к носу, а глазами продолжал оценивающе рассматривать мальчика. – Очень хорошенький… как женщина.
      Такое мне в голову не приходило, и я повернулась, чтобы внимательнее рассмотреть его. Мальчик поймал мой взгляд и подошел ко мне.
      – Благодарю тебе, госпожа, за твое гостеприимство, – сказал он и кивнул Кэю.
      – Как ты хочешь, чтобы тебя называли? – спросила я, вспомнив, что он еще не представился нам.
      – Я бы назвал его Белоручкой за его изнеженные руки, – объявил сенешаль, резко наклоняясь вперед, беря одну руку мальчика и рассматривая ее. Рука мальчика, сжимаемая сенешалем, казалась особенно хрупкой.
      Мальчик вздрогнул, но руку не выдернул.
      – Король сказал тебе, что ты будешь делать при дворе? – спросила я.
      Белоручка покачал головой, а Кэй натянуто улыбнулся, продолжая рассматривать его ладонь.
      – Он может быть полезен мне на кухне, – объявил сенешаль, отпустив мальчика. – Ты умеешь готовить?
      – Немного, господин… но я хочу научиться. – Мальчик засмеялся искренне и дружелюбно. Его не беспокоил жесткий тон Кэя.
      Итак, все устроилось. Белоручка отошел изящно и живо, в отличие от скрытного поведения Кэя, и я подумала, что на кухне мальчик пробудет недолго. Но я была уверена, что кухарка проследит, чтобы с ним обращались хорошо.
      После этого вечер прошел спокойно, но, когда Артур заснул, я долго лежала без сна, рассматривая его профиль при свете луны и думая о возвращении Ланса.
      Казалось, бретонец чувствовал себя раскованно с Артуром и со мной, и рыцари радовались его возвращению. Я же радовалась вернувшейся энергии Артура и непринужденной дружбе, объединившей нас троих так же, как раньше.
      Каковы бы ни были чувства Ланселота, он, похоже, совладал с ними, пока был в Уоркворте. В его поведении ничто не указывало на какие-то перемены после нашей встречи под ивой. Я почти поверила, что поцелуя никогда не было и, если соблюдать осторожность, он никогда не повторится.
      Пока мое внимание было сосредоточено на Артуре, который стоял между мной и Ланселотом, я оставалась спокойной.
      Песня бессонного дрозда наполнила ночь, звонкая и полная неудержимого веселья, – ни одна другая птица не поет так прекрасно и так самозабвенно, она заставила меня думать об Артуре.
      Я посмотрела на своего мужа в последний раз и улыбнулась, засыпая.

      С возвращением Ланса Артур окончательно поправился, и очень скоро все мы были вовлечены в обсуждение планов о перенесении штаб-квартиры в горную крепость в Южном Кадбери.
      – Эта крепость хороша для штаб-квартиры не только тем, что оттуда можно следить за саксами, – рассуждал Артур, – она еще и достаточно велика, чтобы в ней разместился весь двор. Я думаю, что здесь, на гребне, можно построить хороший дом, а там конюшни…
      Бедивер и Ланс так внимательно рассматривали то, что рисовал Артур, что не заметили, как на пороге появился Динадан.
      Этот корнуэлец был одним из самых беспечных людей, которых я знала, но сейчас он выглядел уставшим с дороги, осунувшимся и напряженным. Тристана мы не видели.
      – Он не смог расстаться с ней! – воскликнул Динадан измученным голосом. – Ему читает проповеди новый священник, но это бесполезно. Даже свинопас предупреждал его – бесполезно. Этот человек глух к голосу разума.
      – Свинопас? – спросил Ланс. Динадан устало вздохнул.
      – Тристан живет в лесу в хижине свинопаса и посылает этого человека в Касл-Дор узнавать, когда можно встретиться с Изольдой. Клянусь, что Трис наживет себе неприятности. Несмотря на запреты короля Марка появляться при дворе, он по ночам все равно прокрадывается в ее сад.
      – Марк запретил Тристану появляться при дворе? – Артур был потрясен.
      А я подумала об Утере и Игрейне. Наверное, есть влюбленные, которые не боятся опасностей.
      Динадан кивнул еще раз.
      – Владычица Озера прислала Марку письмо, в котором написала о том, о чем все уже знали, и старый король пришел в совершеннейшую ярость, поднял страшный крик, клялся, что отдаст жену разбойникам для развлечения и угрожал казнить Триса… Это хоть как-то подействовало на юношу. И тогда он ушел жить в лес.
      – А как Изольда? – спросила я.
      – Не устаю удивляться женской хитрости. – Динадан, извиняясь, кивнул в мою сторону: – Ты понимаешь, госпожа, ты одна из честнейших женщин, которые мне встречались. Изольда утверждала, что эти обвинения – всего лишь злобные слухи, которые распускают люди, завидующие положению Тристана при дворе его дяди.
      Чтобы доказать свою невиновность, жена Марка предложила, чтобы муж испытал ее любым способом. Один из учеников Иллтуда, монах по имени Семсон, недавно пришел в Касл-Дор, терзаясь муками ада. Он убедил Марка устроить испытание Божьим судом на берегу реки, где все могли бы убедиться, виновата королева или нет.
      – Я могу допросить свою жену, – объявил Марк, – но я верю, что Христос не допустит, чтобы пострадала невиновная.
      Приближался Божий суд, и Изольда становилась все более бледной и возбужденной, она плакала ночи напролет, а днем ругала мужа за то, что он верит богу больше, чем ей. Марк тем временем ужасно страдал, мучаясь сомнениями об отношениях племянника и своей жены.
      – Я не знаю, что было больнее для него, – тихо сказал Динадан. – Трис – сын сестры Марка, умершей при родах и оставившей младенца, которого он вырастил как родного сына. Поэтому мысль о том, что Тристан мог так предательски поступить, была для него вдвойне болезненна. – Корнуэлец сокрушенно покачал головой, жалея и своего друга, и короля. – Марк дрожит над своей женой, как будто она солнце на его небе. Он, может быть, излишне эгоистичен и не всегда ведет себя достойно, как король, но его любовь к жене чистая и искренняя, что бы ни говорили.
      Ранним утром в тот день, когда должен был вершиться суд божий, корнуэльская королева шла со своим мужем в часовню в Лантане, неся прекрасной работы пелену для алтаря, которую она собственноручно вышивала. Медленно и благоговейно, с опущенными глазами и склоненной головой ирландская красавица вошла в маленькую церковь и возложила свое подношение на церковный алтарь. Прихожане заахали и заохали, и даже придирчивый священник вынужден был признать, что девушка сделала замечательную работу во славу Божью.
      Во время мессы они с Марком сидели порознь, потому что ее невиновность еще требовалось доказать, а король опасался, что его решимость может ослабнуть.
      Когда закончилась служба, все прихожане последовали за королем и королевой к реке. На противоположном берегу реки стояла кузница, и кузнецу велели держать наготове горку красных углей. Люди – и язычники, и христиане проделали долгий путь, чтобы посмотреть, чем закончится испытание, и знатную пару провожали перешептываниями и разглядыванием.
      – Трис обрядил нас в рясы послушников из монастыря, – продолжал Динадан. – Вы же знаете, как он любит играть в разные игры и разыгрывать людей… можно было подумать, что это еще одна шутка, хотя и его жизнь, и жизнь Изольды закончились бы, если бы угли доказали ее вину.
      Оба воина ждали в зарослях ивняка у ручья, и, когда приблизилась королевская процессия, Тристан натянул себе на голову капюшон и, подняв рясу до колен, осторожно вошел в воду. Разинув рот и сутулясь, он с глупым видом деревенщины уставился на королевскую процессию…
      Изольда и Марк ехали в тележке, и, когда они задержались на середине брода, Тристан подошел ближе, рассматривая тучного правителя с открытым ртом и прищурив глаза, как будто хотел получше рассмотреть его. Казалось, королеву он и не замечает.
      Указывая на огонь, король Марк кричит:
      – Ну вот, моя дорогая. Если ты честна и не совершала прелюбодеяния, Господь поможет тебе пронести горящие уголья от кузницы до реки, не обжигая рук.
      Юная королева вскрикивает и, затравленно глядя по сторонам, падает с тележки, теряя сознание. Стремительно бросившись вперед, Тристан неловко подхватывает ее, поднимает над водой и уносит на другой берег реки. Мокрый до колен, юноша стоит на берегу и, глупо бормоча что-то, смотрит по сторонам, не зная, что делать с королевой. Все видят, что это благочестивый сельский юноша, растерявшийся от такого количества знатных людей вокруг себя.
      Веки Изольды вздрагивают, и она стонет. Всеобщее внимание переключается на хрупкую красавицу, и, поставив ее на ноги, послушник устало идет обратно по воде, чтобы оставаться незамеченным и смотреть на суд с противоположного берега.
      Громоподобным голосом новый священник призывает Господа разрешить это дело, а потом просит королеву поклясться в своей невиновности.
      – Именем Белого Христа, – говорит она, для большей убедительности повышая голос, – я клянусь, что только двое мужчин держали меня в своих объятиях: мой муж Марк и послушник, который сейчас перенес меня через реку.
      С величайшим достоинством она протягивает руки, и кузнец щипцами аккуратно кладет уголь на се ладонь.
      Динадан изумленно потряс головой.
      – Изольда не вздрогнула и не поморщилась, а пошла к реке, как в полузабытьи. Уголь зашипел и затрещал, когда упал в воду, но нельзя было понять, чувствует ли она его жар. Если бы я не слышал хвастовства Тристана о том, как они проводят время вместе, я подумал бы даже, что Изольда невиновна.
      Клянусь, красивая женщина может заставить мужчину поверить во что угодно.
      Я фыркнула и посмотрела на Артура и Ланса. Верховный король смотрел на Динадана, а у Ланса был отсутствующий взгляд, и ни один из них не заметил моей реакции.
      – А как теперь? – спросила я, вставая и потягиваясь. Должна же быть какая-то причина, заставившая Динадана приехать к нам.
      – Изольда вернула себе благосклонность Марка, но он следит за ней, как коршун, и она начала умолять Триса увезти ее. – Динадан повернулся к Артуру. – Мы можем рассчитывать, что вы приютите нас?
      – Мы? – удивился Артур, а Динадан упорно смотрел на свои руки.
      – Я давно хотел стать членом Круглого Стола, – робко сказал он. – Может быть, если я приведу из Корнуолла замечательнейшего из воинов, я заслужу место в Братстве?
      – Конечно, дружок, – засмеялся Артур. – И тебе, и Трису, мы всегда рады, когда бы вы ни приехали. – Он помолчал и посмотрел на Динадана серьезнее. – Что будет делать Марк, если Изольда бросит его?
      – Не знаю. Может, будет злиться, может, печалиться… а может быть, просто почувствует облегчение.
      – Ты думаешь, он погонится за ними?
      – Не уверен. – Динадан усердно тер подбородок. – Это он пусть решает, идти ли войной на тебя или нет, особенно когда его самый лучший воин находится на твоей стороне. Но поклясться, что он этого не сделает, я не могу.
      Артур мерил комнату шагами, обдумывая различные ситуации.
      – Дело не в том, приму я этих любовников или нет, – наконец сказал он, – а в том, где я буду держать их. Как ты смотришь, Ланс, если они летом побудут с тобой в твоем Уоркворте?
      – А как же работа в Кадбери? – воскликнул бретонец с явным недоумением.
      Артур нахмурился.
      – На самом деле ты мне там не нужен, Бедивер справится сам. Но мне нужен тот, кто даст Трису и Изольде надежное пристанище. Вряд ли Марк отправит войско в поход на Уоркворт, чтобы потребовать назад свою жену.
      – Это верно, – согласился Ланс, хотя было видно, что он предпочел бы остаться летом с нами. – Может, Пелли примет их в Рекине?
      – С этой кучей ребятишек, которую он наплодил, и всеми воинами и родственниками? У него нет места, – ответил Артур, а потом усмехнулся. – Кроме того, королевских особ надо и принимать по-королевски.
      Динадан заметил, что, по сравнению с хижиной свинопаса, любое жилище покажется удобным, и он считает, что главным остается любимый человек, а не жилье для влюбленных.
      Мы все посмеялись над этим, а когда на следующий день Динадан собрался возвратиться к Тристану, заверили его, что приютим корнуэльских влюбленных.
      Весна в этом году выдалась чудесной, и при дворе один за другим завязывались любовные романы. Пажи и оруженосцы телячьими глазами провожали хихикающих служанок, молодые воины хвастались и с гордым видом прохаживались перед моими фрейлинами, и даже закаленные бойцы поддались очарованию весны.
      – Грифлет хочет, чтобы мы принесли наши клятвы и начали жить вместе, – призналась однажды Фрида, когда мы проверяли только родившихся щенков. После гибели Кабаль мы достали еще одну суку, и теперь на псарне бегали отпрыски Цезаря.
      – Звучит весьма разумно, – заметила я, наблюдая, как малыши слепо тычутся, отыскивая материнский сосок.
      – Но это значит, что я должна выбирать между ним и своей семьей. – Отчаяние в голосе саксонской девушки напомнило мне, какими прочными были семейные узы в ее роду. – О, госпожа, я люблю и Грифлета, и родных. Я не могу представить, что буду вынуждена бросить кого-то из них… и почему они должны требовать этого. Почему нельзя просто любить, не принимая для этого никаких решений?
      И вправду, почему, думала я, жалея ее.
      К счастью, не все наши влюбленные сталкивались с неприятностями. Эттарда, наоборот, вдруг стала казаться необыкновенно счастливой.
      – Сегодня утром она пела самой себе. – Августа выразительно помолчала. – Я уверена, что-то изменилось.
      Я многозначительно кашлянула, и римская сплетница замолчала. По крайней мере, когда я была поблизости, она придерживала свой ядовитый язычок.
      – Может быть, она просто волнуется из-за своей свадьбы? – предположила Элейна. – Она же говорила, что собирается выйти за Пеллеаса, как только он вернется? Готова поспорить, что именно поэтому у нее приподнятое настроение.
      Рыжеволосая девушка стояла на четвереньках, разыскивая своего котенка, и, улыбаясь, посмотрела на меня. Я кивнула, подумав, что Элейна из Карбонека может быть испорчена так же, как Августа, но она все-таки имеет привычку видеть хорошую сторону вещей, а не плохую.
      Разговор переключился на другое: как обильно цветет лаванда в саду, какие чудесные духи получаются из ее сухих лепестков, как делать суп из сушеного папоротника, какие странные события происходят в вирральском лесу.
      – У меня есть кузина, которая живет там, – сказала новенькая девушка из Честера, – и она говорит, что по ночам по лесу ходит Зеленый Человек. Вы же знаете, это тот самый старый бог, которого не видели уже много поколений. – Она перекрестилась, потому что Зеленого боялись и почитали все.
      – Нам нужен странствующий монах, чтобы изгнать эту мерзость, – твердо сказала Винни. – Я напишу моему другу епископу Карлайля и спрошу, не может ли он прислать кого-нибудь туда.
      Когда я была еще девочкой, Винни заставила жрецов прислать епископа в Карлайль и до сих пор интересовалась его деятельностью.
      – Это не мерзость, – быстро сказала девушка из Честера, явно разозлившись на высокомерное предположение Винни, что все нехристианское является злом. – Он самый древний из всех, бог зверей и полей, который правит над всей жизнью… кроме, может быть, того, над чем правит богиня…
      – Я готова спорить, что он пугает всех, кто проходит через лес, – предположила Элейна, широко открывая глаза в благоговейном ужасе. – Как делают это известные воины на старых речных бродах: «Давай оружие, сэр, или не пустим!» – Она схватила котенка и воинственно подняла его, заставив нас рассмеяться. Зверек прижал уши и злобно оглядывался по сторонам, потом протянул одну мягкую лапку и провел по щеке девушки, тогда она поднесла его к груди и позволила вскарабкаться себе на плечо… Они представляли прелестную картинку.
      Я никогда не ревновала к красивым женщинам, но если мне и суждено было пережить уколы самолюбия, то эта веселая живая девушка могла бы разбудить мою зависть. Но я улыбалась ее остроумию и постаралась забыть об этом.
      Спустя две ночи я проснулась от того, что она трясла меня за плечо и шептала:
      – Скорее, госпожа… иди скорее!
      – Какого черта? – пробормотал Артур, приподнимаясь.
      Девушка была мятой и взъерошенной со сна, волосы растрепались, а молодое здоровое тело пряталось под белой ночной сорочкой. Увидев, что разбудила самого короля, она улыбнулась и быстро присела.
      – Что случилось? – спросила я, подумав, что девчонка довольно нахальна.
      – Эттарда, госпожа. Она в таком отчаянии, что матрона приказала привести тебя.
      – Ммм, – пробурчала я, недоумевая, почему Винни сразу не послала за Нимю, в конце концов, это было ее обязанностью успокаивать лекарствами.
      Но я сразу проснулась, когда вошла в комнату, где на стуле, съежившись в жалкий комок, сидела девушка из монастыря. Бледная как смерть, она молча рыдала, вобрав голову в плечи и обхватив себя руками, как будто защищаясь. Когда я попыталась заговорить с ней, она просто закрыла глаза, отгораживаясь от меня.
      – Что происходит? – спросила я, поворачиваясь к Винни.
      – Не знаю, госпожа. Сейчас она совсем ничего не говорит, но когда я услышала ее рыдания, она плакала о Гавейне.
      – О Гавейне?
      – Да, госпожа, о Гавейне. – Матрона стала на колени перед плачущей девушкой и обняла ее, пытаясь успокоить, но Эттарда не отвечала на утешения. – Ты же знаешь, как она его любила, всегда рассказывала о нем раньше, пока не решила выйти за Пеллеаса. Может быть, он сумеет помочь.
      Я вбежала в нашу комнату, чтобы попросить Артура привести оркнейца, но услышала голоса в зале.
      – Во имя богов, что заставило тебя сделать такую глупость? – Артур был явно рассержен. – Найдется сотня одиноких женщин, которые будут счастливы успокоить твой сон, племянник. Зачем ты потащил в постель невесту Пеллеаса?
      – Она просила меня об этом, Артур, – огрызнулся Гавейн, – а сейчас, когда он уехал… ну, она была согласна, а я желал этого. Не думай, что сегодня ночью это было в первый раз. Это продолжалось несколько последних недель. Кроме того, кто знал, что Пеллеас вернется так быстро?
      О, черт! Будущий жених тоже был втравлен в эту историю! Я расправила плечи и вышла из тени зала.
      Гавейн вспыхнул, когда я попала в круг света от факела, и отвел взгляд, когда я посмотрела на него.
      – Где Пеллеас? – спросила я.
      – Не знаю. – Рыжеволосый пожал плечами. – После того как он застал нас вдвоем, он вытащил меч и грозился, что отрубит мне голову. Это был неприятный момент, и я только успел отойти от девушки, как клинок вздрогнул, и он на добрую ширину руки вогнал кончик меча в доски пола рядом со мной. После этого он повернулся и убежал, а я решил, что будет лучше вернуться в свою комнату.
      – Оставив девушку одну?
      Гавейн на минуту опустил голову, потом снова пожал плечами.
      – Я подумал, что она найдет свою комнату, хотя признаю, что не остался, чтобы убедиться в этом. Ты же знаешь, что разъяренный жених не сильно отличается от разъяренного мужа.
      – Что ты обещал ей, когда соблазнял ее? – спросила я.
      Гавейн гордо поднял голову.
      – Я никогда ничего ей не обещал, госпожа. Я не лжец.
      Прежнее выражение честной гордости появилось на его лице. Отрезать голову, разрушить свадьбу, развязать войну из-за разбитой чашки – это он сделает, но врать – никогда! Меня это взволновало, когда я сокрушающе качала головой.
      – И ты никогда не говорил ей о любви, или женитьбе, или о том, что она потеряет девственность?
      – Девственность? Ну, хватит, она, может быть, и могла называть себя целомудренной, но не возражала, когда ее укладывали в постель. А о любви болтают все. Но я никогда ничего ей не обещал, – повторил Гавейн, воинственно поднимая голос, – она прекрасно знала, что это было просто веселое времяпрепровождение, последнее развлечение, забава перед свадебными клятвами.
      Артур внимательно посмотрел на своего племянника, и тяжело вздохнул.
      – Так много девушек при дворе охотятся за мужьями, пытаясь любыми способами заманить рыцарей. Но дело в том, что Братство основано на доверии к своим братьям. Как ты оправдаешься перед Пеллеасом? Ты был его наставником, его кумиром и, в конце концов, его лучшим другом.
      – Ну, это… – Гавейн замолчал, удержавшись от грубости, и сердито посмотрел на меня. – Если ты собираешься совать нос в чужие дела, подглядывать и сокрушаться о поведении каждого человека, может быть, тебе, дядя, лучше начать с самого себя. В голосе его звучало негодование, и я вдруг подумала, что он очень похож на Моргану, когда она рассержена. – Ты болтаешь о законности, порядке и справедливости для народов… а потом отсылаешь от двора преданного и ни в чем неповинного рыцаря только из-за того, что он тебе не нравится. Разве это справедливо, твоя светлость? – Гавейн бросал Артуру эти слова, и я видела, что мой муж растерялся. – Я говорю об этом чертовом Увейне. Его прогнали из единственного места, которое он мог назвать домом, ты – человек, перед которым он благоговел. Как ты смеешь судить меня… ты мерзкий лицемер!
      На секунду рука Гавейна потянулась к рукоятке кинжала, но преданность, которую не мог пересилить весь гнев мира, удержала его от дальнейших действий. Не говоря больше ни слова, Гавейн повернулся на каблуках и ушел в темноту.
      Мы с Артуром глубоко вздохнули и растерянно посмотрели друг на друга. Ни один из нас и понятия не имел, что Гавейн вынашивает такую обиду. Мой муж заговорил первым:
      – Ты считаешь, он прав насчет лицемерия?
      – О боже, Артур, сейчас не время, чтобы копаться в душе. Женщина лежит в истерике, а обманутый юноша куда-то пропал. Ты хоть догадываешься, где может быть Пеллеас?
      Артур покачал головой, но пошел искать его, а я вернулась к Эттарде. Она, конечно, сама навлекла на себя беду, но она тоже очень переживала. Когда я пришла, Нимю уже дала ей чашку вина из калужницы, и, хотя Эттарда была все еще бледной и заплаканной, она начала говорить. Девушка бессвязно лепетала, что ей страшно покидать двор и что Гавейн обещал ей, что теперь, когда он заручился ее расположением, он женится на ней. Она говорила это таким же спокойным голосом, каким когда-то рассказывала мне о своем детстве, и я подумала, что эта Красивенькая девушка никого не любила и ни за кого не переживала.
      Когда она заснула, Нимю, Винни и я сидели около нее – старуха-христианка, языческая жрица и королева, которая была чем-то средним между ними и которая хотела примирить эти два верования. У нас были такие разные взгляды и характеры, но сейчас мы собрались вокруг нашей сестры, которая не могла сама защитить себя. Мужчины могут наносить обиды, а душевные раны лечат женщины.
      Все трое участников этого печального происшествия покинули двор через неделю. Поговорив только с Паломидом, Пеллеас исчез перед рассветом после того, как обнаружил Гавейна и Эттарду.
      – Не знаю, что с ним будет, – печально сказал мне араб. – Единственное спасительное место для него – это та земля, которую пожаловал ему Артур. Если он наберется мужества уехать туда без Эттарды, это может помочь ему снова вернуться к жизни и надежде. Земля всегда лечит, госпожа.
      Я согласилась с ним, но мне хотелось бы сделать что-нибудь для молодого воина, чем-то утешить его, ведь он пострадал больше всех в этом грязном глупом деле.
      Гавейн тоже уехал под предлогом необходимости осмотра своих земель на севере. Я надеялась, что дальше этого дело не зайдет. Мы не могли себе позволить, чтобы принц оркнейский стал врагом Артура, как это случилось с его отцом. Обладая необыкновенной восприимчивостью, свойственной кельтам, он разыскал меня в то утро, когда уезжал, именно для того, чтобы успокоить мои страхи.
      – Я признаюсь, что вышел из себя, госпожа, и говорил с вами обоими грубее, чем хотел. Артур сказал, что понимает меня, и я надеюсь, что и ты примешь мои извинения.
      – Может быть, смена обстановки поможет тебе, – ответила я, с любовью глядя на рыжеволосого, – мы бы не хотели, чтобы ты уезжал рассерженным… или чувствовал, что ты не можешь вернуться.
      Он обезоруживающе улыбнулся.
      – Артур и его двор – по-прежнему мой дом и моя семья. Но уже много лет, как я не видел своих родных. Мордред и Гарет, наверное, так выросли, что я их и не узнаю. А мать… ну ладно, настало время покончить с нашими разногласиями.
      Я кивнула и подумала, что оба они должны были смягчиться и уладить старые ссоры. Если это будет так, то, возможно, найдется какой-нибудь способ помирить ее с Артуром. Помня об этом, я попросила Гавейна передать ей мои лучшие пожелания и сказать, что я надеюсь когда-нибудь встретиться с ней. Гавейн обещал передать. Все это было сказано как бы мимоходом, но я надеялась, что может принести какую-нибудь пользу.
      Не прошло и недели, как Эттарда объявила, что уезжает в свои владения в Корнуолле, которые оставила ей Игрейна. Теперь с Пеллеасом у нее не могло быть никакого будущего, а история с Гавейном обсуждалась всеми при дворе, и я не винила ее за желание уехать. Я пожелала ей всего самого доброго и дала паланкин, которым пользовалась Игрейна, потому что в нем она чувствовала себя удобнее, чем я.
      Я попросила мать-королеву покровительствовать ей, но сделала это про себя, потому что была уверена, что даже на небесах Игрейна проявит больше терпения, чем я.
      Кроме того, приближающийся приезд Тристана и Изольды не оставлял мне времени беспокоиться за Эттарду.
      Отряд из Корнуолла прибыл в Оксфорд через неделю, и Изольда немедленно удалилась в комнаты, которые я ей отвела. Я спросила ее, желают ли они с Бранвеной обедать с нами, но она ответила, что подготовиться к встрече с людьми не раньше следующего утра, поэтому я пошла в зал одна.
      – Ты выбрал очень удачное время, – говорила Тристану Августа, – мы не ждали вас так скоро, иначе бы Гвен уже собирала вещи.
      – Я? Для чего? – спросила я, захваченная врасплох.
      – Как для чего? Для того чтобы сопровождать Изольду. – Мой муж, казалось, удивился, что я не предусмотрела такого поворота событий. – Ты же знаешь – ей нужна компаньонка.
      Мне хотелось рассмеяться, потому что мысль о том, что надо охранять добродетель Изольды, казалась совершенно нелепой, но Артур строго смотрел на меня, поэтому я подавила смех и взглянула на Ланселота. Наши глаза на миг встретились, и я внезапно поняла, что он так же, как и я, не предполагал такого решения вопроса.
      – Но я не хочу ехать в Сад Радостей, – сопротивлялась я, когда мы готовились спать. – Я думала, что мы поедем вместе в Кадбери.
      – Я тоже так думал, – вздохнул Артур, – но до тех пор, пока я не увижу, как на это ответит Марк, мы должны оставаться предельно осторожными. Мне бы не хотелось воевать с этим человеком – это может легко втянуть в войну Ирландию. Ты поедешь с Изольдой, пусть это выглядит веселым летним отдыхом двух королев.
      Я содрогнулась, понимая, что не могу сказать Артуру, что боюсь на многие недели оказаться наедине с Лансом. Одно дело, когда радуешься его обществу в компании других людей Артура, но совсем другое – встретиться лицом к лицу с… с чем? Я поняла, что не могу даже завершить мысль.
      – Потребуются недели, чтобы подготовить двор к отъезду, – не сдавалась я.
      – Значит, возьми небольшую свиту, – последовал ответ, – я уверен, что на самом деле неважно, сколько вас там будет, нам надо только убедить Марка, что соблюдаются правила приличий, которых требует его христианская вера.
      Артур встал рядом со мной и, обняв меня, притянул к себе.
      – Меня тоже не радует разлука с тобой на целое лето, – сказал он. – Но интересы Британии превыше всего, а сейчас это означает, что Марку нужно дать время успокоиться, прежде чем он решит, что ему делать со сбежавшей женой.
      Я смотрела на него и чувствовала любовь, ненависть, хотела крикнуть: «Можешь ты думать о чем-нибудь другом, кроме Британии!» – и это так волновало мою душу, что из моих глаз полились неожиданные слезы.
      – Ну, хватит, разве моей любимой кельтской королеве нужно плакать о такой мелочи, как недолгая, всего на три месяца, разлука? – поддразнил Артур, заключая меня в свои медвежьи объятия.
      Я обхватила его руками, прижалась к нему, и все мои слова сомнения и неуверенности утонули в молчании, в котором были и любовь, и надежда, и печаль.
      Когда-нибудь, Артур, говорила я себе, когда-нибудь эти чувства выплеснутся наружу, и тогда ты услышишь такой крик, который ты не сможешь забыть.

      Итак, мы выехали в Уоркворт. Ланс и я, Тристан и Изольда, Паломид и Грифлет, который уговорил поехать и Фриду, и большинство фрейлин двора, потому что в последнюю минуту Артур растерянно посмотрел на меня и сказал:
      – Что я только буду делать с ними, когда ты уедешь?
      После многих миль езды по Чевиотским нагорьям с их высокими, продуваемыми ветрами пустошами, заросшими фиолетовым болотным мхом, долина реки Кокет показалась очаровательным местом. Спускаясь вниз в ее буйную свежую зелень, я поняла, почему Ланс любил ее. Она казалась заколдованным королевством.
      Когда мы спешились у каменистого пруда, давая отдохнуть лошадям, я заметила стремительного зимородка, похожего на всплеск голубой молнии.
      В первый раз за многие годы я ощутила особое очарование окружающей меня природы – серого лишайника на корявой коре дуба, мха, густого и яркого, покрывавшего сырые скалы, журчание воды, перекатывающейся с уступа на уступ. Запах леса и прохлада влажных папоротников дарили мир и покой, о которых я, сама того не осознавая, не помнила до того момента, пока снова не ощутила их.
      Моя жизнь при дворе превратилась в головокружительный водоворот, в котором требовалось принимать решения и быть дипломатом. Меня поразило, что, пока все это время я металась по мощеным дворам и комнатам в каменных башнях, выполняя свои обязанности земля продолжала молчаливо изливать свою силу, видимую тому, кто потрудился бы поискать ее. Я упивалась ее красотой, как томимый жаждой путник, который неожиданно натыкается на потаенный родник, и утоляла свою жажду, изумляясь и вознося благодарность богам.
      Вздохнув, я пообещала себе, что этим летом, в этом Саду Радостей я не позволю, чтобы дела королевства лишали меня возможности ощущать себя частицей окружающего мира.
      Новый дом Ланса был удобным и уютным. Примостившийся на холме в излучине реки, он более походил на сельскую усадьбу, чем на военную крепость, и хотя его окружали ров и насыпь, крепостных стен вокруг него не было. Смотритель и его жена оказались приветливыми и дружелюбными людьми, и когда на следующее утро я проснулась, меня встретил запах бекона, шипящего на деревенском очаге. Это так напоминало детство, что я чуть не заплакала от удовольствия.
      Мы вели идиллическую жизнь, работая и развлекаясь, как одна большая семья. Я радовалась, что не нужно соблюдать придворный этикет. Даже Изольда почувствовала это, постепенно забывая о своей сдержанности и участвуя во всех наших делах. Это помогало мне ближе познакомиться с девушкой.
      – Ты не скучаешь по Ирландии? – спросила я ее однажды утром, когда на песчаном берегу мы собирали моллюсков к обеду.
      – Не очень, – ответила она, разбрасывая мокрый песок заостренной палкой. – Касл-Дор находится на пути между Ирландией и континентом, поэтому туда все время прибывают караваны и ладьи. Когда я была замужем… мне приходилось убеждать ирландских торговцев, что в Корнуолле им всегда рады.
      Небрежный тон, которым она говорила о нуждах торговли и о географии, не соответствовал моему представлению о ней как о хорошенькой избалованной девчонке, думающей только о красивых платьях. Может быть, Изольда не была такой уж несведущей, как думала я, и ее знаний вполне хватало, чтобы она могла заниматься государственными делами.
      – Я часто думала, почему твои родные позволили тебе выйти замуж за старика, – спросила я, решив, что, если мы собираемся стать друзьями на те несколько месяцев, которые были у нас впереди, лучше всего начать с честного разговора. – Разве ты не возражала?
      – Почти нет, – призналась Изольда, задумчиво глядя на скалы, под которыми бился прибой. – А к тому времени, когда я поняла, что моя мать пытается устроить, чтобы я была хоть немного счастлива, было уже слишком поздно. – И грустно добавила: – Никогда нельзя пить вино из неизвестной фляги.
      – И любовный напиток тоже, – напомнила я, в ответ Изольда покачала головой.
      – Меня тошнит, когда я думаю об этом. – Она пожала плечами и уставилась на кружащихся птиц, которые наполняли воздух своими криками. – Вот посмотри на этих черноголовых чаек! Такие же есть и у нас в Ирландии, и мне нравилось бегать по дюнам, где они гнездятся по весне, и смотреть, как птицы поднимаются в воздух в облаке перьев.
      Я усмехнулась, потому что так много раз мы с Кевином делали то же самое в Регеде. Мои воспоминания были схожи с воспоминаниями корнуэльской королевы, и я снова подумала о том, что же случилось с тем мальчиком, которого я так долго любила на заре своей жизни. Наверное, мы все были когда-то тайно влюблены, и только немногие из этих тайных привязанностей становились известны другим людям, как это случилось с Изольдой.
      – Правда, вчера на берегу костер был замечательный? – спросила Элейна на следующий день, сидя рядом с Винни и разливая для нас чай из трав. – Вы заметили, как прекрасно выглядел Ланселот в свете пламени? Я не могла оторвать от него глаз. Я всегда думала, что выступающие зубы – это некрасиво, но его рот они делают полным и красивым.
      Она была сильно увлечена бретонцем и, хотя остальные женщины дразнили ее, продолжала уверять, что когда-нибудь он ответит на ее чувство.
      – Просто сиди и смотри, – говорила ей ее компаньонка. – Нужно время, чтобы он понял, что вашим судьбам суждено переплестись.
      Не похоже, подумала я и посмотрела на Ланса, который играл в шахматы с Тристаном. Мы гуляли на берегу реки, и, как только расставили фигуры, он погрузился в хитрости игры.
      Он слишком серьезен для таких, как ты, подумала я, оглядываясь на Элейну… хотя должна была признать, что она по-своему была привлекательной, однако любила выставляться напоказ и нахально вела себя.
      – О Трис, смотри, качели! – крикнула Изольда. Кто-то перебросил толстую веревку через большой сук дуба, и она маятником раскачивалась над заводью. – Иди сюда, любимый, и подтолкни меня.
      – Не сейчас, дорогая, – ответил Тристан, увлекшийся игрой и не обращавший внимания на Изольду. – Может быть, Паломид сумеет тебе помочь.
      Паломид был занят тем, что пытался снять котенка Элейны с дерева, куда тот забрался, едва заметив Цезаря. Почтенный волкодав старел, сделался не таким резвым и не проявлял ни малейшего интереса к кошкам, но объяснить это котенку было довольно трудно, потому что, похоже, тот получал удовольствие от того, что пугал сам себя.
      – Меня кто-то звал? – спросил Паломид, с изящным поклоном возвращая котенка хозяйке.
      – Позаботься об Иззи, дружок! – ответил Трис, даже не отрываясь от доски.
      Араб повернулся и одарил Изольду ослепительной улыбкой. Я едва сумела сдержать свое удивление. Его лицо светилось любовью и обожанием, а прекрасные черные глаза не могли оторваться от нее, как будто своим взглядом он пытался проникнуть ей в душу. Я поспешила отвести глаза, не понимая, какими чарами умела околдовывать мужчин ирландка.
      – Паломид действительно влюблен в Изольду, или мне показалось? – спросила я Ланса позже, когда мы прогуливались с Цезарем у ручья. – Он ведет себя так, словно и не собирается скрывать своих чувств.
      – Так и есть. И это безнадежно. Иногда мне кажется, что греки были правы, считая, что любовь посылается богами в наказание. Изольда совершенно не замечает его, а Тристан его идол. Мы говорили с ним об этом на прошлой неделе. Он весьма чувствителен, и все это очень тяжело для него.
      – Он мог бы выбрать любую из множества женщин, – размышляла я. – Они вьются вокруг него, почти как вокруг тебя.
      – О, иногда то, что легко достается, оказывается совсем не тем, что нужно тебе, – произнес бретонец.
      Капризы человеческой натуры заставили меня рассмеяться.
      – Может быть, его просто потрясает красота Изольды.
      – Может быть, – согласился Ланс. – Некоторые мужчины не понимают, что настоящая красота человека в его душе.
      Я быстро взглянула на него, не понимая, действительно ли он оставался глух к красоте таких женщин, как Изольда и Элейна, и заметила, что он наблюдает за мной, старательно пряча улыбку.
      – А ты, конечно, не знаешь? – как-то непонятно спросил он.
      – А что мне нужно знать?
      – Как ты прекрасна.
      Я замерла на ходу. Мне показалось, что он меня дразнит.
      – Подумай только, Цезарь, она не знает, как красиво солнце играет в ее волосах, как бела и изящна ее шея, словно шея лебедя…
      Его тон был беспечным и игривым, как будто он разговаривал с собакой, и румянец, сначала вспыхнувший на моем лице, теперь пропал, когда я поняла, что он не собирается обращаться прямо ко мне.
      – Она не знает, как изящно ее тело, оно как березка, качающаяся над ручьем. Даже ножки у нее изумительные, они так твердо ступают по земле, и, хотя я мог смотреть на нее часами, я никогда не уставал следить за сменой ее настроений. И что поразительно, она совершенно не замечает этого.
      – И решительно намерена не забывать, что каждый из нас имеет свои обязательства перед Артуром, – твердо заявила я, адресуя мой ответ Цезарю и поглаживая его голову.
      Волкодав стоял между нами, очень довольный, что оказался в центре внимания.
      – Ты даже не смотришь на нее. – Ланс ласково потрепал ухо собаки, – Ты должен передать ей, что я не позволю, чтобы мы совершили какой-то поступок, который может обидеть короля… Ну, может быть, только посмеемся немного… Как прекрасно видеть красоту и знать, что есть кто-то еще, кто тоже видит ее… смотреть с доверием друг на друга и на Артура… это не значит вести себя предательски или лгать.
      Я безмолвно смотрела, как Ланс берет мою руку, и так мы и стояли, держась за руки и глядя друг другу прямо в глаза.
      – Ты видишь, это совсем не страшно, правда? – спросил он, улыбаясь.
      Мне захотелось весело смеяться, внутри у меня все звенело от радости, которая рвалась наружу, хотелось петь и танцевать. Я понятия не имела, откуда появилась эта радость, точно так же, как не знала, куда ушла давящая тяжесть… или, может быть, она превратилась в прекрасный неудержимый поток любви и счастья, захлестнувший меня.
      – Ты прав, это не так страшно.
      Вот так мы произнесли свои клятвы: обещание без страха делить друг с другом радости этого волшебного лета, оставаясь верными Артуру.
      После этого дни окрасились в радужные цвета, а ночи наполнились звездами. Никогда я не видела столько цветов, не напевала столько мелодий, не смеялась так много, наслаждаясь жизнью.
      Весь мир ожил. Влюбленные, стражники у дома и фрейлины – все делили счастье той поры. Я не могу сказать, все ли поддались этому волшебству, или так казалось только мне, но стали такими интересными и живыми, что это превзошло все мои ожидания.
      Мы мчимся по берегу на лошадях, мы смеемся и шутим, когда лошадь заносит Грифлета в прибой. Мы смотрим, как прогорает пламя в очаге и угли становятся цвета расплавленного золота, и, вспоминая детские фантазии, мы ищем в них изображение замков и башен, драконов и других животных. Фрида занимает нас саксонскими народными сказками, а Паломид воскрешает в памяти истории, обрывки которых запомнились ему еще с тех пор, когда были живы его родители. Мы все громко удивляемся чудесам арабской страны. И днем и вечером Трис играет на своей арфе, подбирая музыку и песни, подходящие к нашему настроению.
      И всегда присутствует волшебное ощущение, что ты делишь все это с Ланселотом. Веселье, восторг и понимание струятся между нами, не требуя слов, наши взгляды постоянно встречаются поверх голов других людей. Словно во сне, мы танцуем под одну и ту же музыку, никогда не прикасаясь друг к другу, мы прыгаем, скачем и крутимся порознь под небесным сводом веселья. Мы воодушевляем друг друга смехом, ведем друг друга улыбкой, вращаемся медленно, ласково и нежно в наших небесах и вместе возвращаемся к покою…
      Все это время меня не покидало чувство безопасности, свободы и счастья от присутствия всего, чего мне так давно не хватало, и в роскоши которого я сейчас купалась.
      Однажды туманным утром мы с Лансом пошли к пастухам, которые приглядывали за его стадами. Наши волосы блестели от тумана, пока мы с трудом пробирались через вересковые заросли.
      Мы редко касались друг друга, но в этот день я поскользнулась, спускаясь с перелаза, и Ланс поймал меня, прижав к себе.
      – Осторожно! – предупредил он, и мы рванулись друг от друга, как греховные любовники, неловко засмеявшись от желания, внезапно вспыхнувшего между нами.
      Ни один из нас не говорил об этом, но впоследствии мы были осторожны и не ходили вдвоем, всегда беря с собой хотя бы одного спутника.
      Вот так и получилось, что, направившись к отшельнику, мы взяли с собой Элейну. Ланс часто навещал святого человека, который выкопал себе пещеру у речного откоса. В тот день Ланс нес ему немного овса.
      Когда мы пришли, отшельника в пещере не оказалось, он, вероятно, собирал где-то травы, или беседовал со своим богом, но Ланс поставил мешок с зерном в его обители. Когда он задержался там, я вгляделась через входное отверстие в пещеру, чтобы узнать, что случилось.
      Пещера была превращена в крохотную часовню, едва ли сумевшую вместить двух человек. Там не было алтаря для жертвоприношений, а стоял стол, простой и ничем не украшенный. В чашке с жиром плавал фитиль, и его крошечное пламя отбрасывало мягкие тени по углам.
      Воздух в пещере был спертым, как будто чистые ветры небес никогда не заглядывали в это место, и я с удивлением увидела, что Ланс стоит на коленях перед столом, вознося молитвы божественной силе, обитавшей здесь.
      Когда он поднялся, на его лице было то незнакомое, отстраненное выражение, которое потрясло меня во время моего выздоровления в монастыре. Сейчас, как и тогда, внутри него происходила какая-то внутренняя борьба, и хотя наши глаза встретились, когда он выходил, в них не было узнавания и понимания. По моим плечам пробежал холодок, и я молча шла за ним.
      – Ужасное место, – начала Элейна, когда мы уже были в седлах, – не могу понять, почему ты продолжаешь приходить сюда.
      Ланс даже не потрудился ответить, а Элейна продолжала беспечно болтать.
      – Надеюсь, ты не собираешься стать христианином? Мой отец стал им, когда его ранили, и все свое время теперь он проводит в молитвах: надеется, что чудо вылечит его. Отцу все это нравится, а на меня нагоняет скуку. Есть столько всего на свете, с чем не в силах справиться даже христианин, например, боль, или грех. Нет, мне не хотелось бы стать женой христианина…
      Элейна бросила на Ланса быстрый взгляд, но бретонец оставался глух к се речам.
      Я тайком наблюдала за ней, забавляясь ее поведением, потому, что мое могло быть точно таким же. Ей, однако, еще предстояло понять, что между Ланселотом и его богами было нечто, не терпящее вмешательства. Эта часть его души была недоступна ни одной женщине – ни ей, ни мне, ни кому-то еще.
      В том месте, где река встречается с морем, стоит маленькое рыбацкое, поселение. Бедные хибарки жмутся друг к другу, и прибой одинаково омывает ступени, ведущие в жилища саксов, кельтов или пиктов. И независимо от их происхождения люди живут в этом маленьком мирке миролюбиво и радостно, что тронуло мое сердце. Это было одной из причин, почему Ланс стал называть свою усадьбу Сад Радостей.
      Паломиду тоже нравилось это поселение так же, как Лансу и мне, и мы брали его с собой, когда ездили покупать рыбу у рыбаков, после того как они вытаскивали на берег свои маленькие лодки.
      – Мне хотелось бы, чтобы он был подобрее к ней, – сказал нам араб, когда мы втроем однажды вечером возвращались домой. – Это не мое дело, но мне противно, когда пытаются обманывать женщину.
      Мне казалось, что такие слова не уместны, когда речь идет об отношениях Тристана и Изольды, и я молча размышляла, в чем же дело.
      – Да, я знаю, боги благословили… или обрекли их на эту любовь… но это не значит, что он должен вести себя так грубо. Мне кажется, ни у кого нет права вмешиваться в судьбу другого человека, но вчера ночью у них произошла еще одна ссора, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не вмешаться. Не думаю, – добавил он робко, – что она поблагодарила бы меня за это… ей и вправду суждено любить его вечно!
      – Очень удобно иметь любовный напиток, не правда ли? – заметил Ланс. – Не могу придумать более легкого способа снять с себя ответственность. – Он поднес тыльную сторону ладони ко лбу, изображая отчаяние. – Ах, во всем виноваты боги!
      Я расхохоталась, и даже Паломид улыбнулся прежде, чем Ланс повернулся к нему, внезапно став серьезным.
      – Что ты знаешь об арабских богах? – спросил он.
      – Немного… совсем немного, – ответил наш друг с Востока. – В действительности, есть очень много такого, чего я не знаю о родной стране. Иногда я мечтаю совершить путешествие на родину предков и посмотреть, на что она похожа. Вдруг там я почувствую себя больше дома, чем в Британии…
      Это было сказано мимоходом, как многое другое, что говорилось этим усыпанным цветами летом, и не оставило никаких следов в памяти. Кто бы мог подумать, что в, течение года судьба разбросает нас всех по разным дорогам, и лето в Саду Радостей станет только приятным воспоминанием.

      – Все. С меня довольно! – Девочка-жена корнуэльского короля ворвалась в мои комнаты с видом разгневанной богини.
      – Я бросила все, что у меня было в этом мире, чтобы быть с ним, и он не может обращаться со мной как с собакой. Даже хуже, чем с собакой, – с жаром добавила она, – по крайней мере, со своими собаками он разговаривает, когда входит в комнату.
      Мне нужно было очень постараться, чтобы не рассмеяться.
      Как часто мне хотелось, чтобы Артур смотрел на меня хотя бы вполовину так нежно и заботливо, как он обычно смотрел на Кабаль.
      – Что натворил Трис на этот раз? – спросила я.
      Лето шло, и ссоры влюбленных становились все громче и происходили все чаще, и не заметить их было просто невозможно.
      Изольда беспокойно металась по комнате, потом, наконец, остановилась у открытого окна.
      – Это не важно, – она вздохнула. – Я имею в виду, что не важно на этот раз. Я говорю о положении в целом… теперь, когда мы далеко от Марка, он потерял интерес ко мне… моя вина… наш общий позор. Временами мне кажется, что моя любовь к нему – это то, что христиане называют сущим адом.
      – Может быть, – решилась я, дело не в том, любишь ли ты его, или нет, а в том, что ты собираешься делать с этим.
      Я сомневалась, что ирландка отнесется спокойно к моей критике, потому что она была убеждена, что любовь ей послана богами. Но, к моему удивлению, она повернулась ко мне и вопросительно повела бровью.
      – Как ты и Ланс? – Я вспыхнула, а она засмеялась. – Ты что же, думаешь, я могу не заметить признаков тайной любви? Но догадываюсь, что в постель он тебя еще не уложил, правда?
      Я была так ошеломлена ее откровенностью, что просто молча покачала головой.
      Изольда прислонилась к окну и печально смотрела на реку, где за дюнами поблескивало неширокое устье, а за бурунами прибоя качались на волнах рыбацкие лодки. Когда Изольда заговорила, голос у нее был мечтательным.
      – Ты знаешь, как это бывает, когда ложь создана руками божьими? Вся страсть растрачена, но крепко держит тебя около мужчины, который вцепился в твою душу. Я не знаю, как это бывает с другими женщинами… всегда ли бывает так. Я знаю, что это не похоже на отношения с Марком… ни на что не похоже. Когда я бывала со своим мужем, это становилось обязанностью, каким-то постыдным спортом, где я изо всех сил пыталась приспособиться к той горе мяса, которая яростно фыркает и пыхтит надо мной, как морж. А когда он насыщает свою страсть, он просто скатывается с меня и засыпает. Я лежала рядом с ним без сна ночь за ночью, размышляя о том, что же я делаю не так, что можно сделать, чтобы стало лучше.
      – Я даже пыталась говорить с ним об этом… – Она посмотрела на меня, пытаясь определить, понимаю ли я ее.
      – Он тебя выслушал? – спросила я с надеждой.
      – Выслушал? – усмехнулась Изольда, и в голосе ее вновь зазвучала ярость. – Выслушал! Только для того, чтобы решить, что я умаляю его мужскую силу. Гвен, я изо всех сил старалась быть потактичнее. Я даже предположила, что со мной что-то не в порядке… что, может быть, я устроена не так, как другие женщины, потому что мне нужно, чтобы меня немного поласкали. Но получилось еще хуже. Конечно, после этого он иногда забавлялся с моей грудью и даже засовывал руки мне между ног, но делалось это всегда как-то воровато, будто боялся, что его поймают, или хотел умиротворить меня в надежде, что я не замечу эти убогие поползновения. Он вел себя, как какой-нибудь мерзкий мальчишка, который молится, чтобы девчонка, о которую он трется, не поняла, чем он занимается. – Она содрогнулась и уставилась на свои колени. – Может быть, если бы мы с Трисом не сошлись… если бы я не знала, как прекрасно это может быть… – она говорила тихо, голос ее дрожал, и, даже не видя ее глаз, я чувствовала их исступленный восторг. Иногда это походило на ярость и бешенство и какое-то жертвоприношение, иногда на ласковое, нежное и тихое шевеление волн у берега озера, но всегда после этого наступало ощущение летящего, захватывающего, неописуемого счастья, и мы держали друг друга в счастливых объятиях. Нет, это не просто веселая игра, хотя вначале обычно была и она. Нет… это что-то другое. Не было ничего, чего я бы не сделала для него в то время, я могла быть для него всем… как и он для меня.
      Она покачала головой и снова посмотрела на меня глазами, полными изумления и благоговейного ужаса. Я затаила дыхание от уверенности, что именно так все и происходило бы у нас с Лансом, окажись мы вместе в постели, а также от понимания, что я даже думать не должна об этом.
      – Поэтому я смирилась с его грубостью, и сама стала похожа на торговку рыбой, когда орала на него и вела себя не лучше, чем он… да ладно, – вздохнула она, – никто и не обещал, что это будет легко.
      Что-то в ее голосе напомнило мне Игрейну, которая говорила почти то же самое. Наверное, страстные любовные истории сами по себе должны быть трудными.
      В тот день мы с Лансом медленно шли к роще, и каждый из нас был молчаливее обычного.
      Позднее августовское солнце мерцало на воде и испещрило пятнами землю под деревьями. Дни становились короче, и скоро нам предстояло решить, что мы будем делать осенью, поскольку я сомневалась, что Артур намерен держать нас здесь, так далеко от Кадбери, все зимние месяцы.
      На верхушке соседнего дерева запел дрозд, звонко и красиво, его песня была наполнена ароматом прошедшего лета.
      Если бы только нашелся способ навсегда удержать этот покой… носить его, как талисман на шее, погружаться в него, как в волшебный поток, и освежать душу в тяжелые времена.
      – По крайней мере, у нас останутся воспоминания, – тихо произнес Ланс.
      – И прекрасные воспоминания, друг мой, – ответила я.
      И вдруг, в который раз, я осознала прелесть нашей жизни в Саду Радостей: товарищество и взаимопонимание, веселье и простота, молчаливое доверие, наполнявшее каждый день и украшавшее каждый вечер. Я даже поняла здесь, в этом заколдованном уголке, что значит чувствовать себя красивой. Слезы благодарности и радости наполнили мои глаза, и я торопливо отвернулась, решительно желая избежать всяких объяснений.
      – Я должна попробовать еще покачаться на качелях, объявила я.
      – Очень хорошо, этим мы сейчас и займемся. – Ланс схватил меня за руку, и мы побежали к качелям, где он усадил меня на сиденье.
      – Держись, госпожа! – крикнул он, отвязывая веревку, которая придерживала качели у берега, и подталкивая меня.
      И вот я летела, стремительно взмывала вверх, проплывала над водой, а ветер трепал мои волосы и сушил глупые слезы на лице.
      Я была так же свободна в своем полете, как грач, кувыркающийся в небе, как парящий орел и даже как сама богиня в ее величии, и я прижималась к ветру, как к возлюбленному, выпуская на волю все переживания этого лета и позволяя стремительному ветру унести их.
      Постепенно приятное возбуждение угасало, размах качелей уменьшался, и я, довольная, оказалась на земле. Ланс потянулся, чтобы остановить меня, положив руки мне на бедра и удерживая одновременно и меня, и качели. Застигнутая врасплох, я откинулась назад и доверчиво прильнула к нему.
      – Ты – моя любовь… ты и никто другой, – прошептал он, прижимаясь щекой к моим волосам. – Бог знает, будет ли у меня еще случай сказать тебе об этом, а я хочу, чтобы ты услышала это хотя бы один раз.
      Меня охватило счастье, парящее, беззаботное, завораживающее. Все эти годы я любила молча, не слыша признаний в любви, не зная точно, что чувствует другой. Теперь исчезли все сомнения. Желание, восторг и волна счастья охватили меня, и я подняла руки, чтобы повернуться и оказаться в объятиях Ланса, но натолкнулась на веревки качелей.
      Смеясь, я слезла с сиденья, стала перед своим любимым, всей душой мечтая оказаться в его объятиях. Но он крепко схватил меня за кисти рук.
      – Я не буду изображать Тристана, а ты Изольду, – тихо прошептал он. Возлюбленные из Корнуолла, может быть, и пили свой любовный напиток, но мы должны жить согласно нашей совести.
      Я нерешительно смотрела на него, понимая, что меня отвергли, но не знала причины. Ланс отвел меня к скале, где можно было посидеть, и, глядя на речную заводь, попытался объясниться.
      – Называй это как хочешь: честь, гордость, ответственность – любое понятие, которое тебе приятнее. Трис и Изольда пожертвовали всеми правилами морали, чтобы жить своей любовью, но их отношения разрушились изнутри. Я не позволю, чтобы такое когда-нибудь случилось с нами. – Я помолчала минуту, размышляя над его словами. – Когда мы вернемся ко двору, мы оба сможем открыто смотреть в глаза Артуру, – медленно добавил он. – Гвен, я бы отдал весь мир, чтобы было по-другому… если бы не моя честь.
      – Сказано истинным кельтом, – вздохнула я.
      Меня отчасти радовало, отчасти бесило, что сейчас, убедившись наконец в любви Ланселота, я не могла отдаться своему чувству.
      – Сэр Агравейн Оркнейский, – объявила Фрида, се гортанный голос заполнил кухню.
      Я оторвалась от ягодного пирога, который готовила, подумав о том, как нелепо было в этой обстановке так торжественно объявлять о прибытии брата Гавейна. Но как только я взглянула на красивого оркнейца, мне стало понятно, почему Фрида представила его таким образом. Он хмуро и с величайшим презрением оглядывал людей в кухне.
      – Нам надо найти место, где можно поговорить наедине, – сказал он, – когда я отряхнула с пальцев муку и вышла поздороваться с ним.
      Самый младший из трех взрослых сыновей Моргаузы, Агравейн был самым резким. Гавейн то вспыхивал как огонь, то становился холоден как лед, Гахерис постоянно пребывал в плохом настроении и напоминал серые дождевые тучи, а Агравейн был колюч, как дождь со снегом.
      Мы уселись за стол в комнате, окна которой выходили в сад.
      Солнце позднего утра золотило ягоды розового винограда, и я подумала, что на следующей неделе их надо срезать.
      – Король Марк объявил, что пойдет войной на Логрис, если Артур не сможет примирить его с Изольдой. Времени на переговоры осталось немного, и верховный король хочет, чтобы ты убедила ирландскую шлюху вернуться домой.
      Тон и слова Агравейна были неоправданно резки, и я едва могла скрыть свою антипатию. Надо надеяться, что мне удастся быстренько отправить его обратно к Артуру.
      – Его светлость ждет немедленного ответа? – спросила я.
      – Он мне тоже приходится дядей, госпожа… не только Гавейну, – уклончиво ответил Агравейн, а потом пожал плечами. – Думаю, что могу побыть здесь несколько дней… если не возражает рыцарь королевы.
      Намек от меня не ускользнул, но я смотрела на Агравейна с самым учтивым выражением, на которое была способна. Иметь дело со взрывным характером Гавейна – это одно, но совсем другое, если разозлишь Агравейна, у которого, как я подозревала, в характере было немало жестокости.
      – Сэр Ланселот, несомненно, найдет для тебя место. А я поговорю с королевой корнуэльской как можно быстрее.
      Изольда сидела у окна с рукоделием. Она побледнела, а глаза наполнились слезами, когда я рассказала ей об угрозе Марка. Она смотрела на меня с несчастным видом, бессознательно разглаживая пальцами шов на рубашке, которую шила для Тристана.
      – Я знала, что мы принесем вам несчастье, – прошептала она. – Я знала, что не нужно было нам приезжать… но, Гвен, больше нам некуда было поехать. А теперь…
      – Ты готова вернуться к Марку? – спросила я как можно ласковей, но, тем не менее, она встрепенулась.
      – Готова?.. – Изольда медленно протянула это слово, потом замолчала, забыв про рубашку, лежащую на коленях.
      Наконец она повернулась и стала смотреть на маленькую речку за дубовой рощей и покрытые вереском холмы, которые заслоняли Сад Радостей от остального мира.
      – Я не хочу возвращаться к мужу, – задумчиво произнесла она, – но это не значит, что я этого не сделаю, если потребуется.
      – Что значит потребуется? – Я отчаянно пыталась не забывать об интересах королевства и не примешивать сюда чувства, хотя сейчас переживала за нее больше, чем когда-либо.
      Ответ Изольды оказался гораздо практичней, чем я ожидала.
      – Если этого захочет Трис. Если его жизнь тоже будет в опасности в случае моего отказа. Если мы не найдем безопасного места, где можно было бы укрыться. Если нам придется вернуться и жить в хлеву со свинопасами… – Она замолчала и бросила на меня быстрый взгляд из-под своих бровей вразлет. – Трудно забыть, что ты рождена и воспитана быть королевой, когда твой желудок пуст, а сама ты окоченела от сна на грязном полу.
      – А ты не обсуждала с ним возможность вернуться в дом его отца? – спросила я, пытаясь найти какое-нибудь решение.
      – Они не примут его. – Изольда поморщилась. – Его там не уважают. И, кроме того, там ужасный климат.
      Этой девушке нужно было торговать лошадьми, если принять во внимание быстроту, с какой она принимала и отвергала предложения.
      Изольда выпрямилась и, аккуратно складывая рубашку, торжественно произнесла:
      – Я вернусь в Корнуолл при двух условиях: если король Артур прикажет мне это и если он согласится сделать Тристана своим рыцарем. Трис не должен оставаться человеком без родины, короля кого-то, кто направлял бы его.
      – А Динадан? – не подумав, добавила я.
      – Конечно, и Динадан. Он не очень любит меня, как и я его, но он хорошо присматривает за Трисом.
      Она глубоко вздохнула, как бы сдаваясь перед чем-то неизбежным, а потом посмотрела на меня с неожиданной настойчивостью.
      – Это нужно сделать как можно быстрее. Я не смею думать об этом, переживать это, терпеть эту муку, иначе я не смогу бросить его. Помоги мне, Гвен, помоги мне порвать с этим сейчас, пока не случилось что-то непоправимое.
      В ее голосе звучала такая мука, что я бессознательно потянулась к ней, обняла ее и обещала, что мы тронемся ко двору верховного короля, как только она будет готова.
      – Сегодня после обеда, – прошептала она. – Я буду готова через час.
      – Но Трис и Ланс уехали охотиться. Вряд ли они вернутся до темноты, – напомнила я, и в ответ получила слабую вымученную улыбку.
      – Гвен, если я начну говорить с ним, если я должна буду сказать ему «прощай», я не уеду никогда. Ты, конечно, понимаешь это?
      Итак, мы решили сейчас же собирать вещи, и я покинула ее комнату бесконечно печальная. Мое уважение к девочке-жене выросло безмерно. Взвесила все варианты, защитила своего возлюбленного, смирилась со своей судьбой, и все это сделано за полчаса девочкой, которая едва миновала возраст, в котором была я, когда выходила замуж. Тот факт, что я отчетливо понимала, от чего она отказывается, делало это вдвойне мучительным.
      Пришлось приложить некоторые усилия, но мы с Агравейном выехали во второй половине дня и к тому времени, когда наши мужчины вернулись к ужину, мы оставили далеко позади морщинистые холмы Саймонсайда.
      Изольда не произнесла ни слова ни в тот день, ни на следующий, но ее глаза все больше опухали от слез, и мое сердце снова разрывалось от боли за нее.

      Мы доехали до Южного Кадбери в один из тех затянутых дымкой дней, когда на полях жгут стерню.
      Возле маленькой деревушки у подножия холма раскинулись шатры ремесленников, которые собрались со всего Логриса на строительство крепости Артура: плотники, кузнецы, каменщики, резчики по дереву и маляры. Все они горели желанием принять участие в создании нового дома короля.
      Сам холм поднимается над равниной так же стремительно, как Тор в Гластонбери, хотя Кадбери более массивен и там нет озера и болот, которые в Торе подступают к подножию холма. Во времена Империи, когда все крепости на холмах опустели, валы и рвы буйно заросли ежевикой и кустарником. Артур приказал уничтожить деревья и виноградные лозы, чтобы не за что было зацепиться нападающим саксам, теперь скалистое основание крепости возвышалось над равниной четырьмя крутыми уступами. У меня перехватило дыхание, когда я увидела крепость. На верху стен, сложенных из камня, был положен деревянный настил, и сторожевые башни смотрели на все четыре стороны света. Большие двойные, обитые железом, ворота на огромных петлях открывались на мощеную дорогу, которая круто шла вверх к широкому пространству внутри крепостных стен.
      Именно здесь, в самой высокой точке, Артур построил потрясающий дом из двух этажей, с высокой крышей, похожей на крышу большого дома в Эпплби. Его обшитые свежим деревом стены бледно отсвечивали в свете послеполуденного солнца.
      На сторожевых башнях трепетали на ветру флажки, а штандарт с Красным Драконом развевался на крыше дома, извещая о присутствии верховного короля. Работники перекликались друг с другом или останавливались, разглядывая свою работу, прежде чем поспешно приняться за новую.
      В целом крепость напоминала живой, веселый маленький городок, возникший словно по мановению волшебной палочки.
      Когда мы подъехали ближе, я гордо выпрямилась в седле. Благодаря Лансу я возвращалась к своему мужу, не мучаясь чувством вины, хотя что-то новое со мной все же произошло. У меня угасло прежнее страстное желание услышать слова, которые Артур не умел произносить. Больше никогда я не буду думать о себе только как о знающей, но бездетной королеве. Не важно, что еще дало мне лето в Саду Радостей, но теперь я знала, что любима, а еще более замечательным было то, что любима мужчиной, которым я восхищалась и которого тоже любила. Понимание этого околдовывало меня.
      Когда мы подъехали к воротам, Агравейн крикнул часовому на башне, что с ним приехали королева Британии и королева Корнуолла.
      Его голос звучал по-детски хвастливо, как будто высокое положение было для него в новинку. Мне стало интересно, каким было его детство. Он был слишком юн, чтобы держаться наравне с Гавейном и Гахерисом, и слишком взрослым, чтобы играть с Гаретом и Мордредом, Похоже, он так и не нашел своего места в собственной семье.
      Внутри стен нас захватила лихорадка бурной деятельности. Работники и воины копали дренажные канавы, а там, где, по моему разумению, строились конюшни, группа мужчин поднимала на крышу балку. И все это должно было стать частью нашего нового дома.
      Я рассматривала все это с трепетом и восторгом.
      – Дом почти готов принять королеву, – произнес знакомый голос.
      Оказалось, что рядом со мной стоит Артур.
      Быстроногая заржала и потянулась к нему носом, ища ласки, а он улыбался мне. На нем был кожаный рабочий передник, сам Артур выглядел разгоряченным и потным, потому что трудился вместе со всеми, его переполняла гордость за свершенное, и он явно радовался моему приезду.
      Посмотрев на него, я почувствовала, что прошедшее лето внезапно умчалось прочь. Я стремительно соскочила с лошади, и вот Артур уже поднимал меня в страстных объятиях, которые были так хороши.
      Собравшаяся кучка работников весело зашумела и одобрительно захлопала, а после того, как мы поцеловались долгим страстным поцелуем, я откинула назад голову и, глядя на него, решительно сказала:
      – Вот это больше похоже на возвращение домой!
      На секунду мне показалось, что он уронит меня, так он захохотал.
      Устроив Изольду, мы с Артуром сели, чтобы обменяться новостями.
      – Тристан не знал, что она собралась уезжать, – объяснила я. – Я написала записку Лансу, прося его задержать Тристана в Уоркворте до тех пор, пока Изольда не доберется до Корнуолла. А что касается фрейлин, которых тоже нужно везти обратно, им потребуется некоторое время хотя бы для того, чтобы собраться. Есть новости о Марке?
      Артур нахмурился.
      – Пока что ничего, но он должен быть удовлетворен тем, что его жена возвращается. Как тебе удалось уговорить ее?
      – Мне кажется, – осторожно начала я, – она просто сыта по горло этим возвышенным романом… Они с Трисом дорого заплатили за свою любовь. – Я помолчала, не желая обсуждать эту тему. – Теперь расскажи мне, что происходило при дворе?
      – Все работали на строительстве. Благодаря инженерному искусству Бедивера и умению Кэя доставать материалы, мы сделали очень много. Кроме того, саксы ведут себя тихо. Сэр Эктор доносит, что Синрик постепенно привыкает, говорит, что он умный парень и, кажется, смирился с тем, что дело его отца проиграно. Только время покажет, согласится ли он признать меня своим королем, поэтому подождем и посмотрим. Что касается Пеллеаса и Гавейна, о них ничего не слышно. В основном, – заключил Артур, становясь передо мной, – я провел лето, скучая по тебе.
      Это было такое удивительное признание, что я протянула руки и обняла его, и мы, забыв обо всем и обо всех, целовались, гладили и ласкали друг друга.
      На следующее утро меня разбудило веселое насвистывание плотника, доносившееся из соседней комнаты, и, зажмурившись от солнечного света, я с удивлением обнаружила, что Артур все еще в постели.
      – Мне кажется, больше всего мне не хватало вот таких пробуждений, – небрежно обронил он, улыбаясь мне. Обычно Артур никогда не говорил такого, и я подумала, не следует ли мне уезжать почаще. Но чем бы ни объяснялось изменение в привычках моего мужа, я была счастлива.
      Настроение же корнуэльской королевы, напротив, граничило с отчаянием. Я разыскала Изольду, когда та лежала на кровати, уставившись в потолок.
      – Да, да, я знаю, что мне надо решать, – призналась она, – и своего слова не нарушу… Я должна ехать домой, к Марку, и это все, что можно сделать. Но пока, Гвен… я еще не готова.
      Мне было неприятно оказывать на нее давление, кто знает, какие воспоминания и какая печаль терзали ее. Я просто надеялась, что несколько дней отдыха улучшат ее настроение.
      Позднее, когда Артур взял меня с собой на новую псарню, меня начали терзать собственные воспоминания. Войдя в дверь, я сразу же наткнулась на гончую Маэлгона, похожую на явление из потустороннего мира. Пес поднял голову и, глухо рыча, смотрел прямо на меня красными глазами, как он делал это в охотничьем домике.
      – Почему он здесь? – крикнула я, в страхе вцепившись в рукав мужа и отшатываясь от чудовища.
      – Он крепко привязан, Гвен, и не может напасть на тебя. По договоренности с Маэлгоном он должен был отдать мне Долмата. Ты же знаешь, я всегда хотел развести черных собак…
      Я уже не могла сдерживать дрожь и вся покрылась холодным потом. Не говоря уже о том, что такая плата казалась ничтожной за то горе, которое причинил мне мой кузен. Я просто не в состоянии была смириться с мыслью, что мне придется жить рядом с собакой, которая будет постоянным напоминанием о моем несчастье.
      – Прошу тебя, Артур, я ведь не о многом просила тебя за все эти годы, – умоляюще проговорила я, все еще дрожа. – Прошу тебя, избавься от него. Мне безразлично, каким способом, просто убери его отсюда.
      Артур смотрел на меня растерянно и удивленно.
      – Я не представлял, что это так расстроит тебя…
      По тому, как он это сказал, я поняла, что он надеется, что я передумаю, но само присутствие этой твари вызывало у меня тошноту, и я осталась непреклонна.
      К счастью, в тот же вечер приехал поприветствовать меня Гвин из Нита, который и вправду построил свой собственный маленький дом на утесе Гластонбери, и Артур отдал ему эту дьявольскую гончую. Маленький ершистый человек был несказанно польщен и обещал развести для Артура собак этой породы, но не приводить их сюда. Таким образом, все остались довольны.
      Однако решить вопрос с Изольдой оказалось не так просто. Она по-прежнему молча лежала на кровати, ничего не говоря, равнодушная к жизни и смерти. Советуясь со строителями относительно некоторых дополнительных работ в кухне, включая такую же голубятню, какую я видела в Йорке, я пыталась думать о том, как убедить корнуэльскую королеву продолжить ее путешествие. До Касл-Дора было всего несколько дней пути, и мне не хотелось, чтобы Марк явился сюда и стал силой тащить ее домой, когда она уже сама доехала до Кадбери. Кроме того, никто не мог сказать, как долго удастся Лансу удерживать Триса на Севере.
      Я обдумывала это, когда вытаскивала студиться свежеиспеченный хлеб. Минутку я постояла и еще раз восхитилась вымощенной дорогой и строящейся крепостью.
      Кучка людей собралась возле какого-то путника, который приближался к холму, и я вскрикнула от удивления, когда они подошли ближе.
      – Ланс, что ты здесь делаешь? – Я не могла понять, почему он идет пешком, и где Трис.
      Он поднял голову на мой голос, и я окликнула его еще раз, чтобы он заметил меня. Когда небольшая толпа расступилась, чтобы дать ему пройти, я увидела, что он одет в рясу и на груди у него крест христианского священника. Сердце мое подпрыгнуло, и я, все еще не веря, покачала головой. С открытым от удивления ртом и вытаращенными глазами, я стояла, как деревенская слабоумная, изумленно глядя на человека, который, прихрамывая, приближался ко мне.
      – Ваша светлость! – Он весело сверкнул глазами и чопорно поклонился. Он подхватил поддон, который я чуть не перевернула, и минуту мы с ним стояли, оба вцепившись в него.
      – О Кевин, неужели это действительно ты? – воскликнула я, когда, наконец, обрела дар речи, а Белоручка подскочил и освободил нас от булок.
      – Да, моя дорогая, это я во плоти, и я очень рад, что нашел тебя.
      Люди с недоумением смотрели, как мы обнимаемся, кричим и хохочем, словно помешанные, пока я не объяснила, что Кевин мне почти как брат, который пропал и считался давно погибшим.
      – Но я никогда не верила этому, – ликовала я, когда мы сидели в тихом местечке под навесом, который шел вдоль всех четырех сторон дома. – Ты ведь не знаешь, что это я заставила Руфона послать Эйлба разыскивать тебя?
      – Вот, значит, почему волкодав прибежал ко мне, а я удивлялся, как это получилось.
      – Он так тосковал, мы боялись, что он умрет, – объяснила я, вспоминая, что никто не мог заставить огромную собаку поесть, с тех пор как ушел ее хозяин. – Все говорили, что тебя либо съели волки или медведи, либо, что еще хуже, схватили разбойники и продали в рабство. Я рассчитывала, что Эйлб поможет тебе выжить.
      Кевин наклонил голову и заговорил беспечным тоном, хотя слова его были серьезны.
      – Тогда я обязан тебе жизнью, потому что я почти умирал с голоду, а погода в тот год была холодной… Без Эйлба, помогавшего мне в охоте и согревавшего меня во сне, я бы наверняка умер.
      Наступило молчание, в течение которого я боролась с собой, чтобы не выпалить вопрос, так долго мучивший меня: Ты любил меня, Кевин? Ты убежал из-за того, что не мог вынести присутствия посланцев короля, приехавших сватать меня? Или это были просто мои детские мечты, которые заставляли меня ждать твоего возвращения, цепляться за надежду, что однажды ты вернешься, не оставлявшие меня вплоть до того момента, когда я вышла замуж за Артура? И сейчас, когда он вернулся, хотя и слишком поздно, мне необходимо было знать правду.
      – Почему… почему ты ушел?
      Священник смотрел в одну точку, как будто выискивал какую-то истину, с той же непонятной напряженностью, какую я замечала в Лансе. Наконец он откашлялся и заговорил, стараясь избегать моего взгляда.
      – Отец Брилей сказал бы, что это случилось потому, что я еще не нашел своего призвания. Помнишь того пиктского священника, которого мы повстречали у Лох-Милтон, того храброго старика, покрытого татуировками, с глазами, светящимися любовью к Богу? Это он нашел меня, больного и дрожащего в летнем домике, который прилепился к краю ущелья у водопада.
      Если бы он не оказался там, я бы умер, но он отвел меня в монастырь в Уитхорне, где я и поправился.
      Кевин, наконец, встретился со мной взглядом и улыбнулся. Его голос и манера говорить остались почти такими же, какими я их помнила. Однако я была уверена, что совсем не случайно он не ответил на мой вопрос прямо. Может быть, потому, что Кевин не испытывал того, что я приписывала ему, может быть, испытывал такие же чувства, что и я, а может быть, на самом деле все, что нам известно о любви, это то, что мы сами привносим в нее, а все остальное надо принимать на веру.
      Эта мысль мне явно не понравилась, и я постаралась переменить тему.
      – Но ведь тогда ты не был христианином?
      – Гм… мне потребовалось время, чтобы понять милость Господню. Я слышал, что Бригит ушла в монастырь.
      – Да, в Уэльсе.
      Мне показалось странным, что так много людей, которых я любила, оказались последователями Белого Христа – Бригит и Игрейна, Винни и вот теперь Кевин.
      – Великие небеса, Ланс, когда ты приехал? – крикнул Артур, торопясь к дому, и вдруг замедлил шаг, поняв свою ошибку.
      – Это Кевин, о котором я тебе так много рассказывала, – объяснила я, и мой муж шагнул вперед, доброжелательно улыбаясь.
      – Мы будем рады, если ты побудешь с нами, – объявил он.
      Кевин с радостью принял приглашение, и к тому времени, когда мы все сошлись за вечерней трапезой, его пребывание среди нас казалось таким естественным, как будто он никогда и не исчезал.
      Но, несмотря на то, что меня взволновал его приезд, а Артур проявил себя любезным хозяином, кого действительно растрогало появление в нашем доме священника, так это Изольду.
      Я в тот же вечер сообщила ей о его приезде, а на следующее утро она несмело поинтересовалась у меня, может ли он исповедать ее. Кевин провел с ней большую часть дня, а вечером она вышла к ужину.
      Спустя два дня Изольда уехала в Касл-Дор после того, как Кевин благословил и ее, и воинов, которые должны были ее сопровождать. Я обняла королеву, и мы махали руками, провожая ее, надеясь, что самая горестная часть ее любви и расставания с Тристаном закончилась.
      – Что ты сказал ей? – спросила я, не думая о том, что посягаю на тайну.
      Священник укоризненно посмотрел на меня, потом улыбнулся.
      – Я напомнил ей об обязанностях королев, о чем я не раз говорил тебе.
      Я засмеялась, вспомнив, как много раз он терпеливо убеждал меня в том, с чем, как я думала, мне никогда не доведется столкнуться.
      «Какая кельтская королева говорит: «Я не могу»? Конечно, ты можешь!»
      Если кто-то и мог вселить в Изольду мужество сделать то, что должно быть сделано, то это был Кевин.
      Дни становились короче, и новые кладовые наполнялись яблоками и капустой, репой и солониной, копчеными окороками и кусками оленины, свисающими со стропил. Было припасено также много соленого масла, с которым мы дотянем до весны.
      Ланс и Трис приехали как раз к Самхейну, а Кевин согласился провести зиму у нас при условии, что ему будет позволено регулярно проводить мессу для христиан нашего двора. Многим христианам и язычникам Кевин нравился, но Триса среди этих людей не было, поскольку он считал священника виновным в том, что Изольда уехала.
      – Мне наплевать, чья она жена, но церковник не имел права отнимать ее у меня, – жаловался Трис, совершенно искажая факты.
      Он злобно оглядывал зал, будучи пьяным настолько, чтобы не заботиться о том, что говорит, и достаточно трезвым, чтобы одержать верх над всяким, кто возразит ему.
      Ланс, единственный человек, которого Трис слушал в эти дни, уговорил его взять арфу, и он долго услаждал нас замечательной музыкой. Отложив в сторону свой инструмент, Тристан рыдал пока, наконец, не заснул, сидя за столом и уронив голову на руки.
      Это повторялось все чаще и чаще по мере того, как Трис все больше и больше проникался жалостью к себе, виня в своих несчастьях всех, кроме самого себя. Потом однажды вечером он зашел слишком далеко, обратив свой гнев на Изольду и утверждая, что она обманывала его, завлекая его, ввела его в заблуждение мечтами о любви, хотя в душе она не верна.
      Паломид встал и, решительно пройдя через зал, остановился перед арфистом.
      – Как смеешь ты порочить ее доброе имя? – презрительно бросил он. – Она делала все, что хотелось тебе. Поэтому бери назад свои клеветнические слова, или завтра утром мы встретимся в поединке один на один.
      – Зачем ждать утра? – прорычал Трис. – Я могу сейчас побить любого в этом зале, в том числе и тебя.
      Паломид поднял подбородок и надменно посмотрел на возлюбленного Изольды.
      – Я человек чести и не дерусь с пьяными, – объявил он. – Завтра на рассвете.
      – В Круглом Столе не будет никаких ссор, – прорычал Артур, собираясь не допустить бессмысленного кровопролития. – Тристан, пришла пора забыть про свою страсть и зажить своей жизнью.
      – Ты не понимаешь, – закричал высокий рыцарь, врываясь в круг и словно угрожая всем присутствующим. – Она моя… навсегда. Моя жизнь и моя смерть. Мы предназначены друг для друга, и никто: ни священник, ни корнуэльский король, ни араб не могут встать между нами. – Он грохнул кулаком по столу, от чего на пол посыпались тарелки и кубки, потом резко повернулся и смерчем бросился на Паломида.
      Зал ахнул, потому что Трис был лучшим борцом королевства. Араб пригнулся, – приготовившись защищаться, и, когда Тристан прыгнул на него, невысокий рыцарь отскочил в сторону.
      Паломид дрался лишь для того, чтобы сдерживать Тристана, не нанося ему вреда, но все равно к концу драки они все были в синяках. Несмотря на то, что Тристан был пьян, он оказался победителем, он прижал араба к полу, победно закричал и потерял сознание.
      Ланс и Динадан понесли его на койку, а остальные окружили Паломида, хваля его за благородство и ворча по поводу буйного поведения корнуэльца.
      На следующий день Артур приказал Бедиверу отвезти Тристана в Бретань, где ему предстояло служить посланником верховного короля при дворе короля Бана.
      – Не сомневаюсь, что Трис найдет себе место у кого-нибудь из местных принцев, – сказал Артур и добавил: – Если повезет, он начнет новую жизнь.
      После этого события мы погрузились в зимнюю жизнь, великолепную в своих узорах золотого и белого цветов, полную морозными днями любви, смеха и тяжелой работы. Мы ездим верхом с Лансом, смеемся, играем и наслаждаемся полнотой жизни при свете свечей, мы танцуем с народом праздничными веселыми ночами… мы каждый день работаем с Артуром, уютно устраиваемся вдвоем под одеялом, когда звезды льдисто блестят в ночном небе над Сомерсетом. И каждое утро эти двое мужчин обходят крепость, проверяя часовых, обсуждая планы на день, решая, что нужно делать.
      Часто я наблюдаю за ними, когда они, тяжело ступая, идут по двору нога в ногу по чистому белому снегу. Они разговаривают, сблизив головы и забыв обо всем на свете, берегут и обновляют нашу землю. Артур поправился, стал крепким и румяным, полным энергии, а худой смуглый Ланселот шел рядом с ним с гибким изяществом. Они заставляли меня сравнивать одного с добротной плотной овечьей шерстью, а другого – с блестящим мехом котика.
      Я не могла представить, как можно не любить их обоих.
      Мы прилагали усилия не только для строительства крепости, мы занимались и Делом.
      Этой зимой мы нашли решение, как сделать дороги безопасными.
      – Всем нужна соль, – начала я, когда однажды ветреным днем мы сидели за длинным столом, заваленным картами и табличками с записями. – Мест, где добывают ее, гораздо меньше по сравнению с глубинными селениями, которые в ней нуждаются. А перевозка так опасна…
      Ланс оторвался от свитка с отчетом римского сборщика налогов.
      – Империя облагала налогом соляные обозы и использовала эти деньги на расчистку дорог. Если бы только мы имели металлические деньги, мы бы сделали то же самое.
      Я думала, каких трудов будет стоить организация монетного двора, когда заговорил Артур.
      – Мы могли бы обещать, что соль будет доставляться в те города и тем военачальникам, которые в обмен на это будут поддерживать порядок на дорогах и расчищать их. Что вы думаете?
      – Мне кажется, это превосходная мысль, – сделал вывод Ланс. – И все от этого выиграют – путешественники и торговцы, да и королевские гонцы.
      Мы кинулись к карте, прослеживая на ней места, указанные в списке сборщика налогов, и обсуждая, кто из мелких королей захочет участвовать в этом, а кто нет. В конце концов, эта система заработала отлично и оказалась одной из самых удачных.
      При первых признаках весны Фрида, наконец, решилась принять христианство и выйти за Грифлета, и они попросили Кевина провести эту церемонию. Удивив всех, на свадьбу приехали ее мать и сестры, что сделало праздник еще более радостным. Но было и огорчение, потому что ее отец отрекся от нее. Это глубоко потрясло их обоих, потому что Фрида была его любимой дочерью.
      Паломид, как всегда, был обходителен, хотя печально замкнут. Позднее он признался Лансу, что, когда он желал новобрачным счастья, их радость делала еще более невыносимым его собственное одиночество.
      – Похоже, он все еще страдает от своей безнадежной любви к Изольде, – заметил бретонец.
      Когда землю под березами стали устилать цветы пролесков, а ночами страстно закуковала кукушка, араб стал еще беспокойнее. Поэтому я не особенно удивилась, когда он попросил позволения покинуть двор.
      – В последнее время мы с ирландским священником много разговаривали, – объяснил Паломид, – и я решил, что хорошо бы мне поехать в Аравию… посмотреть, какая она и есть ли у меня там родные… Кроме того, меня всегда тянуло к новым местам… к развалинам Рима, к городу Константина…
      По лицу Артура было легко понять, что его расстроила возможность потерять одного из своих лучших воинов, но он был не из тех, кто мешает другим людям плести нить собственной жизни.
      – Я слышал кое-что интересное о византийских законах, которые могут быть полезны здесь. Может быть, оказавшись на Востоке, ты сможешь познакомиться с ними? – спросил Артур.
      Паломид с готовностью согласился и стал готовиться к отъезду в Эксетер, где он надеялся сесть на корабль, отправляющийся в Срединное море. Мы дали ему рекомендательные письма к разным королям на континенте и особое письмо к императору Анастасию. За день до отъезда араба, Кевин пришел ко мне и спросил, не могли бы мы поговорить наедине.
      – Давай поедем верхом, – предложила я, вспомнив, как часто мы скакали наперегонки и катались на холмах Регеда.
      Мы поехали по дороге, ведущей в Гластонбери. Быстроногая старела, но была по-прежнему сильной и готовой к быстрому бегу. Мы пустили лошадей шагом только после того, как тяжелым галопом промчались по лесным дорогам.
      Доехав до границы владений Гвина, мы остановились полюбоваться на кобыл, пасущихся на лугу. Хозяин Нита держал и пони и больших лошадей, и несколько минут мы с Кевином обменивались замечаниями по поводу этих животных.
      – Думаю доехать с Паломидом до Девона, – небрежно обронил Кевин, когда мы повернули к дому. – Мне хочется заглянуть в Касл-Дор и посмотреть, как дела у Марка и Изольды.
      Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к облачению друга моего детства, которого теперь вели духовные догматы, что отгораживало его от повседневных дел и желаний. И вот теперь, когда я привыкла к переменам, происшедшим с ним, его пребывание у нас сделалось таким привычным, что я предполагала, что он будет жить у нас всегда.
      Мысль о том, что он может уехать, вывела меня из моего благодушного настроения.
      – Будет так странно, – размышляла я вслух, – без Тристана, Бедивера, Пеллеаса и Гавейна, а теперь и без тебя и Паломида.
      – Я думаю, и без Ланселота, – предположил Кевин.
      Я удивленно повернулась и уставилась на него. Он внимательно смотрел на меня, я вспыхнула и торопливо отвернулась.
      – Надеюсь, ты не думаешь, что я мог не заметить, что он влюблен в тебя? – спросил Кевин. А когда я не смогла найти слов, чтобы ответить, он ласково продолжил: – Мы с бретонцем провели вместе довольно много времени, обсуждая многие вещи. Он мучительно разрывается между любовью к тебе и любовью к Артуру, поэтому я посоветовал ему уехать от тебя и поискать истины у всемогущего Бога.
      – Ты посоветовал что? – Мой голос взметнулся, и я повернулась к Кевину, в вихре нахлынувших на меня чувств, среди которых было больше всего гнева и недоверия. – Как ты смеешь вмешиваться в мою жизнь? Ты, который убежал от меня, когда, впереди у нас была целая жизнь, ты, который вынудил меня выйти замуж по политическим соображениям, не считаясь с тем, нравится ли мне это, или нет! Ты, который по-ханжески разглагольствовал о долге, имея такое же представление о том, что значит королевская ответственность, какое имеет об этом котенок Элейны! Какое право ты имел советовать Ланселоту бросить меня?
      – Право человека, который знает, как тщетна любовь к женщине, которой суждено принадлежать другому, – бросил он, не отрывая от меня глаз. – Право человека, который понимает страдания своего брата. Ради бога, Гвен, не думаешь же ты, что Ланс может прийти к тебе и излить свою печаль, когда он видит, что целыми днями ты сидишь радом с Артуром, вечерами уходишь с ним в свои покои, поднимаешься каждое утро вместе с ним посвежевшая и обновленная. Он не может сказать тебе, как он желает тебя, как ты ему нужна, как он боготворит тебя. И уж, конечно, он не может сказать это твоему мужу.
      Он замолчал, а я опустила глаза, уже не смея возмущаться. Я никогда не думала о том, как Ланс должен относиться к таким вещам, и понимание того, что для него это может быть мучительно, заставило меня взять себя в руки.
      – Я… я этого не понимала, – прошептала я.
      – Я так и думал. – Кевин тяжело вздохнул. – Я не уверен, что он будет искать утешения в религии, хотя посоветовал подумать об этом. Он человек, которому нужно во что-то верить… У Артура есть Британия, у тебя есть Артур, но Лансу нужно верить во что-то свое. Ты, несомненно, не можешь отказать ему в этом. Не можешь, если любишь его… а ведь ты его любишь, правда?
      Я медленно подняла глаза, вспоминая, как близки были мы с Кевином в детстве, и вдруг выпалила ему все, что было с Лансом.
      – Но я не думала, что в этом есть какое-то противоречие, – закончила я. – Я просто люблю их обоих, но по-разному… в конце концов, они такие непохожие.
      – Я думаю, что не имеет смысла советовать тебе забыть о своей любви к нему? – спросил Кевин, словно не слыша моих последних слов.
      – Нет, не имеет, – вспыхнула я. – Поскольку мы благоразумны и не обижаем Артура, нет причин, почему нам нужно отказываться от наших чувств.
      – Ты прекрасно знаешь, Гвен… что такие рассуждения напоминают Изольду.
      Его тон был решителен и непреклонен, и я сердито смотрела на него, жалея, что посвятила его в свои секреты. В конце концов, он ничего не понял.
      Но вместо Кевина я увидела Ланса. Он молча сидел на своей лошади, чопорная, пристойная, христианизированная тень человека, которого я любила. Искры веселья, нежное, радостное сопереживание, к которым я так привыкла, исчезли, их сменила праведная непреклонность, такая же удушающая, как святость в пещере отшельника.
      Мне было больно видеть свободолюбивого кельта, из которого высосали жизнь, и я в слепой ярости повернула лошадь. Припав к шее Быстроногой, я крикнула ей в ухо и хлестнула ее поводьями. Она прыгнула, как годовалый жеребенок, вытянув шею и раздувая ноздри, а я цеплялась за нее, как будто спасала свою жизнь, пока она несла меня через лесную чащобу.
      Таким манером я влетела в Кадбери, пытаясь забыть печальную, сухую и никчемную шелуху своего видения. Но Игрейна была права – никто не мог обмануть богов.

      Ни на той неделе, ни на следующей Ланс ничего не говорил об отъезде, но к началу мая его беспокойство стало явным. Поднимая глаза, я ловила на себе его взгляд, и иногда ни один из нас не мог отвести глаз. Во мне нарастало напряженное желание, и бывали времена, когда я яростно занималась любовью с Артуром, хотя страстно желала Ланса. Правда, Артур, казалось, по обыкновению, не замечал ни моей страсти, ни моего отчаяния.
      Но если Артур был слеп, то от взгляда Элейны из Карбонека ничего не укрылось. С тех пор как мы сделали ее участницей наших прогулок в Саду Радостей, она присвоила себе право присоединяться к нам, куда бы мы ни ехали, и наблюдала не столько за Лансом, сколько за мной. Это особенно раздражало, потому что я хотела поговорить с бретонцем наедине, но не осмеливалась отослать ее, чтобы не привлекать к себе внимания.
      – Ланселот, клянусь, ты меня не слушаешь, – сказала Элейна, когда мы возвращались, осмотрев стада.
      – Прошу прощения, – пробормотал он, поворачиваясь к развязной рыжеволосой девчонке. – Что ты сказала?
      – Я говорила о Тигриных Зубках. Ее нет уже три дня, и я беспокоюсь. Ты поможешь поискать ее, когда мы вернемся домой?
      – Сегодня днем не могу, – ответил он. – Я учу Белоручку упражняться с мечом. Может быть, вечером, если котенок не найдется. Мальчишка с кухни – способный ученик, – заметил он, снова поворачиваясь ко мне. – Он рожден, чтобы владеть мечом, и заниматься с ним приятно. Кем бы ни был его отец, он может гордиться мальчишкой.
      – О, я совсем ослабла, – застонала девушка из Карбонека, смежив веки и покачнувшись в седле. – Как бы не упасть.
      Ланс занялся ею, и я раздраженно отвернулась. Он слез с лошади, помог ей спешиться, и она обмякла в его руках. Он подождал минуту, прилаживаясь к ее весу, будто хотел перекинуть девушку через плечо, подобно мешку с зерном, а потом озорно улыбнулся мне.
      – Наверное, она может поехать впереди тебя? – спросил он и, когда я ухмыльнулась, собрался перебросить ее через холку Быстроногой.
      Тут же оправившись, Элейна запротестовала, якобы не желая причинять мне неудобства, но мы с Лансом настаивали на том, что одной ей ехать опасно, и кто-то должен поддерживать ее, если она, в самом деле, потеряет сознание.
      Итак, мы въехали в Кадбери, и ее обнимала я, а не он. Передо мной она сидела прямо, но, когда Ланс помог ей спешиться, захныкала, что идти не может, и ему пришлось нести ее в дом. Когда я увидела, как крепко он держит в руках юную красавицу, меня уколола ревность, и я отвернулась, пытаясь сморгнуть неожиданно подступившие слезы.
      Быстроногая старалась не ступать на переднюю ногу. Я отвела ее на конюшню и стала готовить припарку. Вся моя боль и досада на Элейну излилась в силе, с которой я толкла в ступке травы, и я так сосредоточилась на этом занятии, что не заметила, как вошел Ланселот.
      – Надеюсь, не маленькая шалунья вызвала такую ярость? – добродушно усмехнулся он.
      – На этот вопрос должен ответить ты, а не я, – пробурчала я, низко опуская голову, чтобы он не заметил моего огорчения.
      – О, любимая, только не говори, что ты ревнуешь. – Он обнял меня, и я прижалась к нему, всхлипывая. – Элейна всего лишь дитя. Как она может интересовать меня, рыцаря королевы, которому выпало счастье любить прекраснейшую женщину королевства?
      – Но она такая хорошенькая… и свободна, чтобы стать твоей, – сказала я, давясь слезами.
      – Послушай, Гвен, – требовательно попросил он, и голос его стал низким и серьезным. – Мне она не нужна. Мне не нужен никто, кроме тебя. Я не знаю, как объяснить это попроще… – Его руки гладили мою спину, ласкали бедра и вдруг замерли. Так долго сдерживаемое желание вспыхнуло между нами, и мы трепетали в его неистовости.
      Голова моя кружилась от его близости, тепла и запаха, и я медленно и осторожно подняла голову, ожидая поцелуя.
      Мир вращался вокруг нас, полный запахов сена и весны, любви и свершения желаний. В стойле ржала Быстроногая, но я едва слышала ее, потому что нас с Лансом объединяло чувство столь глубокое, что все мои ощущения были отданы только ему. Я никогда не думала, что единственный поцелуй может сказать так много.
      – Это и прощание, – сказал он, медленно отодвигаясь. – Я больше не могу оставаться здесь, госпожа. Я скажу Артуру, что хочу взять Белоручку и вернуться в Сад Радостей. Может быть, загляну в Каледонию, в Лох Ломонд… Я сделаю все, чтобы забыть это искушение. – Он взял мою голову в ладони и заглянул мне в глаза. – Ты же понимаешь меня, правда?
      Страшная боль перехватила горло, преградив путь потоку протестующих слов. Отчаянно тряся головой, я отпрянула от него. Он был волен уехать, я – нет. Но он должен сказать, почему собирается сделать это, прежде чем покинет меня!
      Но у него было такое расстроенное, обиженное и грустное лицо, что я не смогла еще больше огорчить его, поэтому вздохнула и слабо кивнула.
      – Езжай, люблю тебя и благословляю, – покорно прошептала я, зажмуриваясь. – И знай: ты увозишь с собой мое сердце.
      Больше мы не касались друг друга. Он несколько раз нежно поцеловал мою макушку и вышел так же бесшумно, как вошел.
      В совершеннейшем оцепенении я стала на колени на солому и попыталась приложить припарку к ноге Быстроногой. Она мотала головой и дышала мне в волосы ласково и беспокойно, и, закончив с припаркой, я встала, обняла ее за шею и зарыдала как ребенок.
      Наконец, измученная и опустошенная, я повалилась на кучу сена и уставилась на входную дверь конюшни. В доме уже готовились к ужину, а я еще не одета. Ладно, сегодня попрошу Эниду извиниться за меня, и она принесет еду в мою комнату.
      Я собиралась с силами, чтобы подняться и уйти, и тут через щелку в двери проскользнула Тигровые Зубки. Она исчезла за кормушкой, и, украдкой заглянув в темноту, я услышала слабый писк котят.
      Несмотря на мою тоску, я улыбнулась и вышла на встречу с миром, думая о том, что со временем взрослеют все, даже пестрая кошка Элейны.
      Если лето прошлого года было временем любви, то это лето посвящено домашним делам. Артур занимался помещениями для воинов и кузней, а я начала разбирать руины храма, построенного римлянами на холмах Кадбери.
      – Там много хороших изразцов, – сказал Кэй, – большие блоки мы используем в других местах, но маленькие, может быть, пригодятся для сада.
      Новый дом становился великолепным. Мои женщины не отходили от ткацкого станка и постоянно шили наволочки и занавески, которые придавали обжитой вид холодным интерьерам комнат.
      Я занималась двумя важными делами: помогала управлять королевством, как обычно, не упуская из виду обустройство двора. И все-таки время тянулось бесконечно. Каждый день я смотрела на солнце, гадая, где сейчас Ланс, не возвращается ли он к нам, и ожидая, когда же настанет ночь. На душе была пустота, которую, похоже, ничто не могло заполнить. Артур был слишком занят, чтобы заметить это, а я не умела выразить свое состояние, которое, в конце концов, тоже стало частью моря молчания, разделявшего нас.
      Герайнт, как всегда, шикарный, приехал в канун зимнего солнцестояния, вызвав множество предположений у женщин, выскочивших во двор посмотреть на его красочную свиту. Артур с огромным удовольствием приветствовал короля Девона, и мне пришло в голову, что мой муж тоже чувствует себя одиноко в отсутствие большинства своих рыцарей.
      – Господи, ну и замечательную цитадель ты строишь, – одобрительно кивал Герайнт, обходя крепость. – Ты уже придумал, как она будет называться?
      – Поселение под нами известно как Южный Кадбери, – сказал Артур. – А у тебя есть предложение получше?
      – Когда я в последний раз был в Бретани, люди упоминали какое-то место. – Изящный южанин пригладил усы и на минуту задумался. – Это необыкновенная земля, полная магии, чудес и великолепных рыцарей. Мне кажется, ее называли Камелот. – Герайнт закрыл глаза и, несколько раз со вкусом произнеся это слово, кивнул. – Да, так оно и называется. Эй, Кэй, что это у тебя? – поинтересовался он, когда сенешаль гордо выступил вперед, держа стеклянный кувшин и четыре таких же кубка.
      Вино удовлетворило привередливых Кэя и Герайнта, поэтому все мы подняли тост за новое название нашего дома. Я неторопливо выпила первый кубок и перешла на воду. Во время обеда мы узнали множество новостей, потому что Герайнт постоянно путешествовал и многим интересовался. На Саксонском берегу было спокойно, жизнь в Касл-Дор вернулась в нормальное русло, потому что королева теперь была дома. Единственной грустной новостью было то, что Пеллеас не занимается своими землями, а лежит в постели, мучаясь кошмарами и лихорадкой. Такая участь казалась для худого рыцаря несправедливой, и мне хотелось что-нибудь сделать для него.
      – А я ведь езжу с определенной целью, – неожиданно, признался Герайнт с дьявольской ухмылкой. – Ищу себе королеву. И, отвергнув множество женщин, приехал просить Эниду выйти за меня.
      – Что? – прошептала я, ставя на стол кубок с водой.
      – Твоя светлость знает, что мне доверять можно, – многословно стал объяснять холостяк, – но я не хотел увозить твою лучшую кухарку без твоего разрешения.
      Он так волновался, что я рассмеялась, несмотря на свое удивление. Из всех избранниц Герайнта, Энида, по моему мнению, должна была быть последней.
      – А что же скажет по этому поводу сама фрейлина? – спросила я, гадая, сколько же еще любовных историй разворачивается прямо под моим носом незаметно для меня.
      – Давай ее спросим. – Герайнт широко ухмыльнулся, когда я позвала Эниду из кухни, где она следила за приготовлением ужина.
      Черноволосая молодая женщина пришла с передником в руках, слегка хмурясь, оттого что ее застали врасплох.
      – Что-нибудь случилось, госпожа? – быстро спросила она.
      – Не знаю. Но, похоже, этот господин хочет увезти тебя от меня… Что скажешь?
      Озорная улыбка осветила лицо Эниды, и она посмотрела прямо в глаза девонскому королю. – А ты починил кухню в Эксетере? В последний раз я видела, что печь треснула, да и колодец слишком далеко.
      – Конечно, госпожа, – вздохнул Герайнт, – каменщики сложили новую печь, провели воду по трубам от акведука и, кроме того, замостили кухонный двор. Теперь-то ты примешь мое предложение?
      Я смотрела на этих двоих, игриво поддразнивающих друг друга, и неожиданно почувствовала себя старой и скучной.
      – А корова? Я не выйду замуж за человека, если он не подарит мне корову, – торговалась девушка.
      – Целых три, белые с рыжими ушами, конечно, если ты привезешь с собой рецепт сбитых сливок.
      – Договорились, – объявила она, отбросила передник и кинулась в его объятия.
      – Ты умеешь хорошо торговаться, девушка, – сказал он, ероша ей волосы и целуя кончик курносого носа.
      – Не сомневайся, я того стою, – пообещала она, вывернулась из его рук и, схватив свой передник, убежала на кухню.
      Тем же летом в Камелот приезжала и Эттарда. Выглядела она ужасно, мучительно кашляла и румянила щеки, пытаясь скрыть их бледность. В домике, который достался ей от Игрейны, обнаружилась небольшая шкатулка с украшениями, и теперь Эттарда была обвешана ими, словно собиралась на торжество. Взглянув на нее, я сразу подумала, что она похожа на труп.
      – Я навещала Пеллеаса, – объяснила она, скорбно тряся головой. – Я слышала, что он болен… и хотела попытаться что-то исправить… – Детский голосок нерешительно умолк, а пальцы перебирали то браслет и ожерелье, то кольцо или брошь, как будто проверяли их наличие. – Он отказался принять меня и прогнал с проклятиями. О госпожа, я знаю, я плохо обошлась с ним, но я так привыкла бояться, что, если не выйду за рослого, сильного воина, саксы могут-… могут прийти снова и… – Отчаянный приступ кашля прервал ее слова, и я вспомнила собственные страхи. Наверное, тайные шрамы, оставленные изнасилованием, оказываются даже глубже, чем мы, пережившие его, думаем.
      – Я так и не смогла сказать ему, что жалею о случившемся, – прошептана она.
      Я понятия не имела, что ей сказать, потому что, пытаясь понять ее отвратительное поведение, не смогла полюбить ее. Только ужасное состояние Эттарды и пророчество Нимю о ее скорой смерти удержало меня от того, чтобы приказать ей уложить вещи и покинуть Камелот.
      – А Гавейн еще не вернулся? – небрежно спросила она, вертя одно из своих колец.
      – Нет, – ответила я, – и не думаю, что вернется… по крайней мере, в ближайшее время.
      Похоже, она надеялась продолжить отношения с сыном Моргаузы, но я намеревалась помешать ей.
      Я так никогда и не узнала, что заставило Эттарду уехать: то ли известие об отсутствии Гавейна, то ли предчувствие близкой смерти. Она отбыла в свое поместье на следующее утро, гордо восседая в подаренном мной паланкине. Нервная и высокомерная, кичащаяся своим богатством, оставленным королевой-матерью, она умерла спустя два месяца. Ее можно было пожалеть, но она сама виновата в таком конце.
      Лето кончалось, наступало время жатвы. В тот год все работали на полях, в амбарах, ткацких и на кухне. На деревьях золотилась листва, и я вдруг поняла, что прошел уже год с тех пор, как Изольда уехала в Корнуолл, как вернулся Кевин, а Ланс признался, что любит меня. Время, ползущее на брюхе со дня на день, мчалось без оглядки от одного года к другому.
      Гавейн вернулся с Оркнеев довольный и был счастлив оттого, что снова с нами. Кажется, он уладил трудности со своей матерью.
      – С годами она немного смягчилась, хотя по-прежнему дама весьма суровая. – Он дернул бровью и хитровато ухмыльнулся. – Она шлет тебе добрые пожелания и говорит, что надеется скоро познакомиться с тобой.
      К несчастью, тогда я не усмотрела в этом послании никакой опасности.
      Из Бретани вернулся Бедивер с ворохом новостей, сплетен, новых песен и загадок.
      – Ты сможешь развлекать нас всю дорогу до ярмарки, – предположил Артур. – На следующей неделе я устраиваю турнир в Винчестере и перевожу туда двор, чтобы отпраздновать третью годовщину мира.
      По словам Бедивера, урожай был настолько хорош, что должно остаться зерно для обмена на ярмарке, и это было верным признаком процветания.
      – Похоже, ты вытащил юг из беды, – сияя, сказал рыцарь.
      – Будем надеяться, что и всю Британию, – поправил Артур.
      Я с нетерпением ждала ярмарки. Казалось, целую вечность мы не откладывали в сторону королевские заботы и не танцевали с людьми на лугу. Кроме того, это было первым моим посещением Винчестера, и я часто вспоминала рассказы Игрейны. Я вынула из шкатулки ее витое ожерелье и в который раз полюбовалась маленькими животными с выпученными глазами по краям крученой золотой полоски. Надевая его, я всякий раз думала, как много они видели и слышали о жизни королевских особ. Ульфин говорил, что Игрейна была в нем на том пиру, когда Утер впервые начал оказывать ей знаки внимания.
      Все лето я изо всех сил пыталась преодолеть свою антипатию к Тени. Попросить Артура избавиться от Дормата – это одно, но совсем другое, когда белая красавица-кобыла не ходит под седлом только потому, что я не могу забыть свои страхи. Артур случил ее с жеребцом уэльской горной породы, которого дал ему Гвин, и она родила прелестного гнедого жеребенка со светлой гривой и белым хвостом. Я назвала малыша Этейном и занялась Тенью, как только она перестала его кормить. К тому времени, когда наша свита была готова к отъезду в Винчестер, я уже снова сидела на своей лошади. Флажки трепетали под утренним ветерком, звенели колокольчики, и медные украшения на уздечках рыцарских лошадей блестели на солнце. Поездка обещала быть приятной. Вдобавок, когда мы уже были совсем готовы тронуться в путь, во двор въехал Ланселот.
      – Как вовремя ты приехал! – весело закричал Артур, приветствуя бретонца. – Твоя лошадь не очень устала? Сумеет довезти тебя до Винчестера?
      Ланс подъехал к нам, чинно поклонился мне и повернулся к верховному королю.
      – Я не могу остаться надолго – уже послал Белоручку в Сад Радостей, но после встречи с Морганой решил вернуться и предупредить тебя.
      – Требуется военное вмешательство? – Улыбка Артура угасла при упоминании имени сестры, но, когда Ланселот отрицательно покачал головой, мой муж снова заулыбался. – Тогда едем в Винчестер. Ты все расскажешь нам по дороге на ярмарку, надеюсь, времени хватит. Если захочешь оттуда ехать в Сад Радостей, то можешь двигаться прямо на Лондон, а там поедешь по Эрмин-стрит.
      Артур осадил в сторону своего жеребца, настаивая, чтобы бретонец ехал между нами. Явно чувствуя себя неловко, тот беспомощно посмотрел на меня, но занял предложенное место.
      – Похоже, – начал он, когда мы выехали из ворот, – что Владычица не оставила намерений получить верховный трон Британии. Я, было, надеялся, что смерть Акколона умерит ее пыл, но она убедила себя, что любовник предал ее, оказавшись трусом. Все это заставило ее еще упорней стремиться к выполнению своих замыслов.
      Он начал описывать посещение святилища. Слушая его, я вздрагивала, как будто меня окатывали холодные темные воды Черного Озера.
      – Моргана превращает старую веру во что-то мучительное и страшное, став фанатиком всего, что связано с, богиней. Она больше не признает ни Мабона, ни Цернунна, ни даже древнего Зеленого Человека. Она провозгласила новый вид язычества, основанный на самых древних знаниях и предполагающий участие только, женщин. Живет она в полном одиночестве, школы уже нет, – продолжал Ланс. – Половина старых семей стала поклоняться ирландским святым, а остальных отпугнула резкость Морганы. Об этом можно просто пожалеть, если бы все не было так опасно.
      – Опасно? – спросил Артур.
      – Моргане теперь больше не на что тратить силы. Когда я приехал к ней, она была удивлена и приветлива. Во время обеда мы довольно дружелюбно болтали, и ей очень хотелось узнать, как дела у тебя, хотя позднее я сообразил, что она ни разу не спросила про Увейна.
      Я вспомнила о мальчике, которого Артур так поспешно изгнал от двора, и подумала, что же с ним сталось.
      – Однако, – продолжал Ланс, – вечер шел, и Моргана стала долго и нудно рассказывать о том, какой она мечтает видеть будущую Британию. Очень похоже на наши замыслы. С одной большой разницей: она хочет, чтобы это была монархия, достаточно сильная для того, чтобы принудить всех людей поклоняться ее богине. Всех, – подчеркнул Ланс. – Пиктов и скоттов, римлян и кумбрийцев, древних людей и новых саксонских пришельцев… все они должны поклоняться матери-богине.
      – Но она же наверняка знает, что я не разрешу ничего подобного, – взорвался Артур, ощетиниваясь при одном упоминании об этом. Из всего того, во что он верил, понимание свободы выбора собственных богов было для него одним из самых важных.
      – Знает, – кивнул Ланс. – Даже слишком хорошо знает. Но она не постесняется сделать все, чтобы свергнуть тебя, если сможет найти на твое место кого-нибудь другого. Что она и предложила мне, – медленно добавил он.
      Артур повернулся в седле и уставился на рыцаря, невольно выдав свое потрясение.
      – Вот так прямо и предложила?
      – Именно так, – подтвердил бретонец, – упирала на то, что я вырос в святилище, что богиня многие годы любила меня, дав мне сноровку и таланты, которых нет у других, что богиня вместе с ней готовили меня для такой роли и что она ждет моего ответа. Делала она это очень соблазнительно. Волшебную паутину она плести умеет.
      – И что ты ей сказал? – спросила я, вспоминая ее заигрывания с Акколоном.
      – Я откровенно ответил, что меня это не интересует. Какое-то время мне казалось, что я допустил ошибку, потому что, сделав вид, будто согласен с ее замыслом, я смог бы выяснить, что она собирается делать. Но рядом с ней сидел ее карлик и неторопливо точил о камень кинжал, и я не мог не считаться с предполагаемой угрозой. Она знает, что мне известны ее планы, и будет использовать другие способы, чтобы подорвать твое правление. Однако мне в глаза бросилась одна вещь.
      Мы оба пристально смотрели на него, и он повернулся и взглянул Артуру прямо в лицо.
      – Из всех упомянутых ею мужчин ты был единственным, о котором она высказывалась с уважением. Если говорить по правде, даже с любовью и преданностью. Может быть, сам факт, что ты недосягаем для нее, делает тебя еще более привлекательным, и я могу поклясться, что Владычица любит тебя не как брата, а как супруга.
      Я невольно вздрогнула, потому что кровосмешение – древнее табу, и отвращение к этому держится в народе глубоко и стойко.
      Артур отвернулся, скривившись от омерзения и слепой ярости.
      – Вот почти и все, о чем мне хотелось тебе рассказать, – закончил бретонец. – Моргана отпустила меня совершенно спокойно, и я немедленно поехал предупредить тебя. Хотя она не сумела настроить меня против тебя, но может попробовать проделать это с кем-нибудь другим… или, по крайней мере, внести разлад среди рыцарей.
      – Очевидно, – вздохнул Артур, – мне придется быть настороже. Однако не скажу, что это мне в новинку. – Он посмотрел на Ланса и ухмыльнулся. – Бот благословил меня, послав мне такого честного и достойного первого рыцаря, пусть твоя преданность славится на многие годы.
      Похвала провалилась в колодец молчания. Ланс вспыхнул, уставился на холку своей лошади и закусил губу, а мне было ужасно не по себе. Нашу с Лансом любовь нельзя было назвать предательством по отношению к Артуру, но сейчас я впервые почувствовала себя неловко и неуверенно, будто земля, по которой я ехала, испуганно прогибалась под копытами Тени.
      Разговор перешел на другое. Говорили о том, что Герайнт назвал нашу цитадель Камелотом, о предстоящей свадьбе Эниды и Герайнта, о том, что Тристан стал первым рыцарем бретонского принца.
      – Хоэль хороший и уравновешенный человек, – сказал Артур. – Жизнь Триса там будет более спокойной.
      Мы весело ехали на винчестерскую ярмарку. Крестьяне на полях, с которых уже был снят урожай, свинопасы в дубовых рощах, кузнецы в кузницах у речных бродов, плетельщики изгородей, несущие домой охапки ореховых прутьев, – все поворачивались помахать нам и поприветствовать своих правителей. Без сомнения, они представляли нашу жизнь как сплошную череду праздников, лишенную тревог и забот, которые доставались на долю простых людей.
      Артур весело и добродушно махал им в ответ, излучая уверенность, которую хотели видеть люди, а мы с Лансом ехали молча, каждый по-своему страдая от неловкости.
      И все время у меня не выходили из головы слова Изольды, что… никто не обещал, что это будет легко.

      – Гвен, ты знаешь, что я люблю тебя… и хочу, чтобы ты уехала со мной.
      Ланс произнес эти слова сдавленно и тихо, и я удивленно уставилась на него. Мы стояли в березовой роще, на вершине винчестерского холма. Легкий ветерок доносил отдаленные шумы ярмарки, раскинувшейся на равнине внизу. Здесь, под защитой тени деревьев, Ланс повернулся и обнял меня.
      – Мне казалось, что станет легче, если я уеду от двора, оставив тебя и Артура, – продолжал он. – Но, моя любимая, это совсем не помогло. Не проходит дня, чтобы я не думал о тебе, не тосковал и не мечтал, чтобы ты была со мной. Я не собирался возвращаться, меня привела сюда необходимость рассказать о действиях Морганы. И вот теперь, когда я вернулся и снова увидел тебя… – Он не отрывал от меня глаз, и мои колени слабели, а спина, казалось, таяла, и только его руки и голос удерживали меня от падения. – Но я не могу смотреть Артуру в глаза, потому что люблю тебя и знаю, что ты тоже любишь меня. Я не могу обманывать его, Гвен. Он мой друг и мой король и один из замечательнейших людей в мире. Лучше пусть все будет открыто и честно, и разрыв должен быть явным, чтобы ни нам, ни ему не нужно было жить полуправдой и кривить душой. Мы оба видели, что из этого вышло у Тристана с Изольдой. Но если бы мы поговорили с Артуром, честно объяснили ему, что случилось… Мы можем уехать в Сад Радостей, в Бретань, даже в Аравию, если нужно. В любое место, где можно будет любить друг друга открыто, не чувствуя себя виноватыми. Перед нами целая жизнь, которую мы можем прожить вдвоем, только протянуть к ней руку.
      Ветерок посвежел, распушил мне волосы и трепал мою шаль. Ланс обнял меня за плечи, и мы неторопливо и бесцельно пошли между деревьями. Мысль о том, что можно уехать и жить с ним, была так непривычна, что я сразу и не поняла се.
      – Какое будущее ждет нас? – спросила я. – Ты же знаешь, что я не могу иметь детей.
      Он медленно и задумчиво кивнул:
      – Это ничего не значит, если ты будешь со мной.
      Я вслушивалась в его слова, вспоминая, как часто Ланс останавливался поиграть с малышами, помогал им сесть в седло, чтобы поучить ездить верхом по конюшенному двору, или утешал карапуза, который упал и ушиб коленку. Ланс умел удивительно ладить с детьми, и обречь его на бездетную жизнь было ужасно.
      Снизу, из долины, долетал радостный, праздничный шум, сопровождаемый веселым напевом дудочника. Мы дошли до опушки рощи, и я принялась пристально рассматривать людей, пришедших на ярмарку, как будто это занятие избавляло меня от ответа.
      Луг был покрыт шатрами, балаганами и одеялами, на которых бродячие торговцы разложили свои товары. Я могла различить каждую кучку продавцов, каждое семейство крестьян, каждую веселую группку гуляк, которые приехали повеселиться и поторговать. Это был мой народ, мои подданные, те, кто называл меня королевой.
      И среди них Артур. Артур Пендрагон, великий король, человек, умеющий скрывать свои чувства. Мне вдруг стало больно, что он там, а я здесь.
      – Вот так, – прошептал Ланс, – если бы только ты захотела уехать со мной.
      Сама эта мысль вызывала физическую боль, и я повернулась и посмотрела на бретонца, собираясь сказать ему, что этого никогда не будет.
      Но ведь именно с Лансом я нашла и любовь, и нежность, и счастливое чувство общей радости, которое иногда делает жизнь прекрасной. С Лансом я была сама собой. С ним мне не нужно бороться за корону, детей, власть и проявлять мужество, достойное кельтских королев.
      Мысль о том, что можно жить, следуя лишь собственным желаниям, а не нуждам других, ослепляла меня и была сладка и мучительна, как соловьиное пение.
      – Не знаю, – пробормотала я. – Это мне никогда не приходило в голову. Я должна, я должна подумать.
      Ланс гладил мою щеку тыльной стороной руки, ласково отбрасывая назад пряди волос, выбившихся из-под шали. В ответ я поцеловала его ладонь и положила на нее голову.
      – Я подумаю, – пообещала я, и он кивнул.
      – Я знаю, мое предложение неожиданно. До тех пор пока Артур не похвалил меня за преданность, я не понимал, что не могу больше скрывать это от него. У тебя есть время, любимая. Целая зима, чтобы подумать, а летом, когда в сады вернутся лесные завирушки, я приеду за ответом. Тогда, если захочешь, если тебе так будет легче, я сам поговорю с ним. Когда-нибудь я же должен это сделать.
      – Нет, – выкрикнула я, подумав, как замечательно мы когда-то работали втроем и каким горем это будет для Артура… а, может быть, его больше огорчит расставание с первым рыцарем, нежели потеря жены? – Лучше я скажу ему сама.
      Я смотрела на своего любимого, разрываясь между двумя желаниями, и он ласково улыбнулся.
      – До следующей встречи, – прошептал он и поднес к губам мои пальцы.
      А потом мы сломя голову скатились по тропинке к лугу, смешавшись с людьми, толпившимися вокруг пожирателя огня и шамана, призового быка и гарцующих лошадей.
      Ланс громко попрощался с Артуром и галопом ускакал в сторону Лондона, а я вернулась к мужу и своим подданным.
      К осени строительство Камелота было почти закончено. У подножия холма шатры работников сменились прочными домами людей, ставших частью воплощенной мечты: купцов и ремесленников, торговцев и мастеровых. Развешивались вывески, разбивались сады, конюшни заполнялись прекрасными лошадьми, и ко двору потянулась молодежь.
      Иногда меня тревожило, что же станется с моими женщинами, если я уеду с Лансом. Но случалось, что я не могла дождаться, когда избавлюсь от них, особенно от рыжеволосой девицы из Карбонека, которая все время ревела оттого, что бретонец не вернулся ко двору. То один, то другой воин пытался отвлечь ее, даже все оркнейские братья по очереди ухаживали за ней, но она отмахивалась, говоря, что ей нужен только бретонец.
      Гавейн отнесся к этому спокойно, переметнувшись к другой женщине, Гахерис тоже не переживал, но Агравейн, будучи отвергнутым, отпускал грязные замечания и погрузился в мрачную задумчивость.
      Сама Элейна делала вид, что не замечает их, продолжая превозносить достоинства «своей единственной любви», и я, по возможности, старалась избегать ее. Она могла говорить только о Ланселоте, да об исчезновении своей кошки, которая, как я подозревала, ушла рожать новых котят.
      Но однажды за обедом девушка так завизжала, что в зале наступила тишина.
      – Тигриные Зубки… Тигриные Зубки, – невнятно пробормотала она, дрожащей рукой показывая на Агравейна, и свалилась без чувств.
      Красивый воин с Оркнеев не остановился, важно проходя через зал, но его рука дернулась к меховой сумке, висевшей на поясе. Как и другие северные землевладельцы, он любил носить в таких сумках вещи, а та, которую он сейчас выставлял напоказ, была сделана из пятнистой шкурки кошки Элейны. Череп зверька был удален, а мордочка, обезображенная какой-то набивкой, лежала на клапане сумки.
      – Как ты мог сделать такое? – крикнула я, взбешенная тем, что он убил беззащитное животное и хвастался этим так глупо и бессмысленно.
      Он бросил на меня дерзкий взгляд и пошел дальше, такой же холодный и бессердечный, какими мне представлялись саксы.
      – Артур, сделай что-нибудь, – умоляла я, потрясенная жестокостью этого человека.
      – Нельзя сделать ничего, что воскресило бы эту кошку, – ответил он. – Я же не могу теперь отказать ему от двора, как бы порочен он ни был.
      Я встала и пошла к Элейне – она как раз начала приходить в себя. Бедивер подошел к ней одновременно со мной, и вместе с ним и Винни мы отвели рыдающую девушку наверх.
      Как правильно сказал Артур, для кошки уже ничего нельзя было сделать, но я дала себе клятву в будущем держаться от Агравейна подальше.
      Братья и невестки Фриды приехали к нам в Камелот и продемонстрировали свое великолепное умение бочаров. У нас появилось много деревянных бочек, и я решила наполнить их знаменитым сомерсстским крепким сухим сидром.
      Нимю помогала мне держать фильтры, набитые козьей шерстью, через которые мы цедили яблочный сок. Я рассказала ей про убийство Тигриных Зубок.
      – Со всеми оркнейскими мальчиками нелегко иметь дело, – вздохнула Нимю. – Бедный Пеллеас все еще никак не оправится после предательства Гавейна.
      – Ты виделась с наездником? – спросила я.
      – Гм… – ответила она, держа фильтр за конец и проверяя, нет ли в нем дырок.
      Что-то в ее тоне привлекло мое внимание, и я пристальней вгляделась в нее. В жрице появилось что-то новое, и выглядела она отлично. Кроме достоинства, которое я отметила еще в пещере, изящества и величия, появлявшегося, когда от ее имени говорила богиня, в ней была какая-то совершенная красота.
      – Ты не беременна? – спросила я без предисловий.
      – Нет. – Она добродушно рассмеялась над моей бестактностью. – Но, кажется, я влюбилась. То есть, мы влюбились… наверное.
      – Похоже на очень осторожное обязательство вроде «как бы не оплошать», – пошутила я, и она усмехнулась. – Я его знаю? Он когда-нибудь бывал при дворе? Как вы встретились?
      Сотни вопросов крутились у меня в голове, потому что я не могла представить, какого мужчину могла бы выбрать Нимю после великого мага. И она, и Мерлин казались воплощением бога и богини.
      – Я несколько лет тосковала по Мерлину, видела его лицо в изгибах коры дерева, слышала его голос в шелесте травы под ветром. Ночью до головокружения искала его в звездах, и иногда он являлся мне во сне. Я даже ездила на остров Бардси, в пещеру, где похоронила его тело. Я целую ночь провела на ногах у его могилы, но оказалось, что там я так же далека от него, – как когда сплю дома. Мерлина нет. Он являлся ко мне только в виде духа в любое время, когда считал нужным. И теперь мне придется самой устраивать свою жизнь. – Нимю подобрала маленькое желтое яблоко и рассеянно вертела его в руках. – Я ездила по королевству Артура и случайно заехала во владения Пеллеаса. Я слышала, что он опустошен после случая с Эттардой, но была потрясена, когда увидела, что бедный малый совсем не хочет жить.
      Я немного пожила у него, и мы вместе начали забывать прошлое и стали думать о будущем… вот так. – Но разве он не христианин? – спросила я. Нимю кивнула и, поднеся золотое яблоко к носу, задумчиво нюхала его.
      – Он не хочет отказываться от христианства, да я и не прошу его об этом. Почему-то, будучи вместе, мы становимся просто товарищами в этом мире, полном противоречий, каждый по-своему относясь к вещам, которые считаем для себя святыми. Он помогает мне не потерять душевное равновесие и даст ощущение целостности, которого я никогда не знала.
      – Как Ланс, – пробормотала я, и Нимю внимательно посмотрела на меня.
      – Значит, это правда?
      Я кивнула и положила фильтр, который все еще держала в руках.
      – Об этом много говорят?
      Настала ее очередь кивнуть.
      – Похоже, слухи распустила Моргана после твоего лета в Саду Радостей. Поэтому он и уезжал от двора?
      – Да. И просил меня уехать с ним.
      – Что ты собираешься делать?
      – Не знаю… а что я должна делать?
      Прежде чем заговорить, чародейка уставилась в какую-то недосягаемую для меня точку.
      – Если говорить о любви к Британии, я сказала бы, что ты должна остаться здесь, потому что ты королева и нужна народу. Что касается любви к жизни… я сказала бы: уезжай с Лансом. У тебя может никогда не быть другого такого случая, любви сильнее и будущего светлее. Что до твоего возлюбленного, дорогая моя подруга, я сказала бы тебе, что решить можешь только ты сама. Нельзя принимать решение, которое нравится или не нравится кому-то еще. Ты должна исходить только из того, что нужно тебе самой.
      Наступило долгое молчание. Она все рассматривала меня, потом пожала плечами и спросила:
      – Не очень-то я помогла тебе, правда?
      – Нет, – горестно призналась я. – Иногда я думаю, что все будет решено в тот день, когда Ланс приедет за ответом… и что я не пойму, что ему сказать, пока он не будет стоять передо мной, и тогда слова просто вырвутся у меня.
      Но будущее решилось не летом, а в тот горестный месяц, когда в Камелот явилась Моргауза.

      – Она стоит на дожде, госпожа, насквозь промокшая, – торопливо сказал привратник. – Я знаю, как король относится к своим сестрам, и не осмелился впустить ее, но поскольку его нет… – Лукан нерешительно умолк.
      – Веди меня к ней, – ответила я, быстро вставая и делая знак Ламораку идти со мной.
      Я понятия не имела, с кем мне предстоит встретиться то ли с великаншей-людоедом, то ли с женщиной, незаслуженно вызывавшей у Артура гнев, причины которого я не понимала. По крайней мере, сейчас у меня появилась возможность составить о Моргаузе собственное мнение.
      Она стояла посреди мощеного двора, не пытаясь спрятаться от грозы. Плащ и платье, башмаки и багаж поливали потоки дождя. Ее волосы и волосы мальчика, которого она прикрывала рукой, слиплись от воды, а по цвету ее лица было ясно, что она продрогла до костей. И все же она не ушла под защиту навеса у двери, когда Лукан ушел звать меня. Кельтская гордость запрещала ей заходить туда, где она была нежеланна.
      – Ты, должно быть, жена моего брата? – предположила Моргауза, когда я вышла из двери. – Мы на севере много слышали о его кумбрийской жене. Это было сказано так любезно, будто она чрезвычайно радовалась встрече со мной, а ее голос удивительно напоминал голос Игрейны. Кокетливая улыбка не сходила с ее лица, пока она сверху донизу оглядывала Ламорака.
      – Но ты, конечно, не Артур.
      Рослый воин покраснел, а я торопливо объяснила, что верховный король утром уехал на охоту и вернется не раньше, чем через несколько дней.
      – Что заставило тебя приехать, да еще в такую ночь? – спросила я.
      Апрель со своей непостоянной погодой – неподходящий месяц для путешествий, и меня удивило, что она не подождала, пока потеплеет.
      – Я должна была сдержать слово, данное Мордреду, – ответила она и посмотрела на мальчика. – Когда старшие дети уехали ко двору своего дяди, Гарет и Мордред очень огорчились из-за того, что их не пустили. Я обещала им, что, когда они дорастут до того возраста, когда смогут стать пажами, я отвезу их к Артуру, чтобы они служили ему так же преданно, как Гавейн, Гахерис и Агравейн. Мордреду на следующей неделе, в первый день мая, исполнится одиннадцать, а слово, данное ребенку нельзя нарушать ни из-за погоды, ни из-за политики, ни по другим причинам, – решительно добавила она.
      Я улыбнулась ее рассуждениям и подумала, что, будь я матерью, чувствовала бы то же самое.
      Дождь лил как из ведра, сопровождаемый холодным ветром, и, вспомнив о похлебке в наших котлах и тепле нашего очага, я пригласила ее войти. Несмотря на приказ Артура, я не смогла оставить на улице женщину и ребенка, дрожащих от холода.
      – Но только на одну ночь, – предупредила я.
      Я не знала, как объяснить, что мой муж приказал гнать ее от наших ворот, но, так как она уедет задолго до его возвращения, решила забыть про это. Сейчас это был единственно возможный поступок.
      Они прошли за мной на кухню, пар поднимался от их одежд, как туман, который умели нагонять жрецы. В этих испарениях они казались нереальными, и я вспомнила хвастовство Гавейна, сказавшего однажды, что его мать так же могущественна, как фея Моргана. Но, переодевшись в сухие одежды, которые Линнет достала из моего шкафа, они оказались похожими на любых других путников, застигнутых ночным, ненастьем.
      Ламорак внес их вещи и не уходил, надеясь, что сможет еще чем-нибудь помочь. Он просиял от удовольствия, когда Моргауза поблагодарила его за помощь – при этом оркнейская королева бросила на него игривый взгляд и взбила прическу.
      Она была выше и полнее Морганы и, должно быть, красотой когда-то напоминала Игрейну. Сейчас Моргауза непомерно расплылась, а губы и глаза были накрашены. Родимое пятно на щеке не умаляло ее красоты. Понятно, что Ламораку она понравилась.
      Наблюдая за их флиртом, я подумала, что эта гордая, страстная женщина, в одиночку правящая холодными северными островами, вероятно, изголодалась по мужскому вниманию… А может быть, как и ее сестра, просто любила молодых мужчин.
      Мордред был тихим, застенчивым, мальчиком и, как когда-то сказала Игрейна, действительно гораздо больше походил на Моргану, чем на Моргаузу. Как и тетка, он был худощав, а глаза быстро и неумолимо обшаривали все вокруг. Но, по крайней мере, они были карими, а не зловеще зелеными, как у Владычицы.
      – Он хороший мальчик, – ласково сказала Моргауза, когда мы вошли в зал. – Выучился всему, чему я его учила. Дети – такое счастье в старости, ты согласна?
      Когда я молча кивнула, она растерянно посмотрела на меня и, положив руку на мой рукав, заглянула мне в лицо.
      – О, дорогая, возможно ли, что у тебя нет детей? – Голос был полон жалости и сочувствия, и я торопливо отвернулась. Мне казалось, вся Британия знает, что я бесплодна, но, вероятно, Оркнейские острова были так далеко, что до них не доходили дворцовые слухи. – Прошу прощения, – извинилась она, – я представления не имела… Ну, если не дети, тогда у тебя должны быть другие удовольствия. – Она скользнула взглядом по Ламораку.
      Сидя вместе со мной за столом, Моргауза и ее сын ели с жадностью молодых лисят.
      – А Гарет решил остаться дома? – спросила я, потому что при дворе он не появлялся.
      – Гарет? – Голос оркнейской королевы слегка дрогнул. – Вот уже два года, как я потеряла Гарета… он утонул в штормовом море около острова Хой. Я думала, Гавейн рассказал тебе. Ты знаешь, Гавейн в первый раз приехал к нам после более чем десятилетнего отсутствия, – призналась она, отодвигая пустую миску и отряхивая крошки с колен. – Такой щеголеватый малый, совсем как его отец. Никогда не знаешь, что он вытворит через минуту.
      Я засмеялась, потому что мне начинала нравиться моя гостья. В ней не было нервной напряженности сестры, она напоминала спокойную, неряшливо-добродушную девчонку из таверны.
      Никогда не подумаешь, что ее супругом был могущественный король, который сражался с моим мужем, или что ее горе после его смерти было так велико, что она отреклась от своего первенца потому, что тот поддерживал Артура.
      Пока я не знала, как объяснить ненависть Артура к этой женщине, и уже гадала, как бы смягчить его нрав.
      Но времени для примирительных действий не оставалось. Когда она доедала третье блюдо, в зал ворвался верховный король, и мы все замерли.
      Скорее всего, Лукан предупредил его о приезде Моргаузы, потому что Артур немедленно прошел к центру зала, разъяренный, как Дикий Охотник. Остановившись, он выпрямился во весь рост и, взмахнув рукой, чуть не ударил сестру по лицу.
      – Разве тебе не говорили, чтобы ты держалась подальше от моего двора, или тебе будет грозить отлучение?
      Королева Оркнеев не моргая смотрела на брата, потом взъерошила волосы Мордреда.
      – Я привезла тебе подарок, господин, – сказала она, и ее голос стал таким же сладким, как у Морганы, когда та бывала довольна. – Я уеду завтра с первым светом, как только уверюсь, что он доставлен в целости.
      Артур дал волю чувствам, выругавшись с потрясающей грубостью, и замолчал, стараясь подавить гнев.
      – Ты уедешь сейчас, сию минуту и заберешь своего ребенка, – наконец приказал он прерывающимся от ярости голосом.
      – Но, Артур, на улице так ужасно, – взорвалась я, и его гнев обратился на меня.
      – Не вмешивайся, Гвен. Ты ничего не знаешь. Повернувшись к Моргаузе, он стиснул кулаки так, что побелели косточки. – Ты уедешь сейчас!
      Отвергнутая королева подобрала юбки и встала, стараясь держаться с достоинством, но мое внимание привлек мальчик. Он смотрел на Артура с тоской и страхом, и я подумала, что же кроется за этими большими влажными глазами. Только когда Моргауза потянула его за рукав, мальчик оторвал взгляд от верховного короля и пошел за матерью.
      – Вон, – ревел Артур, – вон из этого дома, из Камелота, из моей жизни навсегда.
      – Позволь, по крайней мере, дать ей что-нибудь прикрыться от дождя, – взмолилась я, вскакивая на ноги.
      Мой муж повернулся, гневно посмотрел на меня, но промолчал, поэтому я побежала за ними и велела Ламораку принести кожаный шатер из военных запасов.
      – Найди тихую полянку на другой стороне холмов, – приказала я ему, желая, чтобы она убралась подальше от глаз Артура. – Проследи, чтобы она была в безопасности и устроена поудобнее:
      – Как это любезно. – Моргауза посмотрела на меня с ошеломляющим смирением, будто мы вместе участвовали в заговоре против мужского безрассудства. – Я знаю, что Утер тоже был вспыльчив. Однако какая жалость, что мы не сумели познакомиться поближе. Может быть, ты зайдешь в мой шатер завтра? Я верну тебе твои одежды, и мы сможем поболтать… мне о многом хотелось бы узнать. Говорят, ты была с моей матерью до конца?
      Я кивнула и вопреки своему желанию согласилась зайти к ней на другой день к вечеру при условии, что не будет дождя.
      – Если пойдет дождь, значит, зайдешь в ясный день, – весело предложила она, когда они с мальчиком пошли за Ламораком к двери.
      Глубоко вздохнув, я побрела обратно в зал, неожиданно почувствовав себя очень уставшей от непонятных противоречий и изощренной ненависти в семействе Игрейны.
      По молчаливому согласию мы с Артуром провели вечер в разных комнатах. Он был взбешен, потому что я пошла против его воли, а я была расстроена тем, что мы, самый цивилизованный двор на западе, отказали в убежище женщине и ребенку в грозовую ночь.
      Со времени нашей женитьбы мы впервые пошли спать, не помирившись, и я долго лежала без сна, слушая, как в ставни бьется, ветер.
      Рассвет был серым и мокрым, но дождь прекратился, и к полудню я попыталась уговорить Бедивера поехать со мной туда, где Моргауза поставила свой шатер.
      – Ламорак утром вернулся и рассказал, где это, – объяснила я.
      Ламорак провел ночь с оркнейской королевой, которая, по его словам, оказалась женщиной со многими достоинствами, но, по-моему, первому рыцарю не было нужды знать об этом… В конце концов, Ламорак был сыном Пеллинора, и неудивительно, что он находил себе местечко во многих теплых постелях.
      – То, что тебе известно, где она находится, совсем не означает, что ты должна встречаться с ней, – сердито ответил Бедивер.
      – В чем дело? – взорвалась я. – Разве Артур запрещает видеться с ней даже за пределами Камелота?
      Мой старый друг, хмурясь, смотрел на меня. Когда наконец он заговорил, голос его был тверд, а слова подчеркнуто настойчивы.
      – Гвиневера, я никогда не говорил тебе, как себя вести, но, если бы мне пришлось это сделать, я сказал бы, чтобы ты держалась от Моргаузы подальше.
      – Хорошо, – смягчилась я, устыдясь своей грубости. – Я знаю, как ты предан Артуру. Но с этой женщиной прошлой ночью очень грубо обошлись, и я обещала сегодня навестить ее. Можешь не сопровождать меня, я попрошу кого-нибудь другого.
      Первый рыцарь тяжело вздохнул и встал.
      – Нет… я поеду с тобой. – Он потянулся к колышку около двери, где висел его плащ. – Пойду, приготовлю лошадей.
      Хотя вдова Лота принимала меня в военном шатре, она была разодета и накрашена, словно для торжественного случая.
      Она встретила меня преувеличенно радушно, выслав из шатра свою служанку и попросив Бедивера присмотреть за Мордредом, пока я буду с ней. Мальчик, однако, отказался от общения с Бедивером и пошел обследовать ближайший ручей.
      – Я так рада, что ты пришла, – с чувством сказала Моргауза. – Я целую вечность не болтала за чаем. Вы ведь пьете послеобеденный чай, правда?
      Я улыбнулась и сказала, что этому меня научила Игрейна, когда я впервые появилась при дворе.
      – Ну конечно, – кивнула головой хозяйка, наливая две чашки черносмородинового чая. Ее руки слегка дрожали, и в свою чашку она добавила какой-то коричневой жидкости из фляги, похожей на ту, которую держал наготове Бедивер на случай, если у него заболит культя. – Мать частенько говаривала, что за чашкой хорошего чая уладить можно все, – заметила оркнейская королева. – Ты знаешь, после смерти Утера я потеряла с ней всякую связь. Мне хочется, чтобы ты рассказала, как она жила.
      Итак, мы спокойно сидели за складным столиком, и я рассказывала о годах монастырской жизни великой королевы. Моргауза несколько раз выпивала свой чай и снова наполняла чашку.
      – А Моргана? – спросила я. – С ней ты тоже не виделась?
      – О нет, мы с Морганой всегда были близки, – быстро ответила Моргауза. – Она моя младшая сестричка… я приглядывала за ней, пока не пришел Пендрагон. Нас двоих изгнали со двора, как только Утер лег в материнскую постель. – Голос ее стал злым, в нем зазвучала жестокость, режущая слух, и она хитро посмотрела на меня, прежде чем глотнуть прямо из фляги. – Удивительно, что я вообще, разговариваю с Артуром, – продолжала она, неожиданно перейдя на полушутливый тон. – Его отец убил моего отца, а потом Артур убил моего мужа… – она разглядывала флягу, голос ее стал глуше, а язык заплетался от виски и от жалости к себе. – Лот был хорошим мужем, и теперь, когда он умер, я вдова и всеми покинута… и скоро мой младшенький тоже уедет… Артур ведь примет его ко двору, правда?
      Как пьяный солдат, ставший от хмеля слезливым, Моргана уже не могла сосредоточиться, но продолжала внимательно всматриваться в меня, явно требуя какого-то ответа.
      – Для Артура никогда не имело значения, что твои сыновья – дети Лота, – заметила я. – Нет повода думать, что к Мордреду он будет относиться по-другому.
      Лицо Морганы стало растерянным, и она засмеялась коротким лающим смехом.
      – Ты считаешь Мордреда сыном Лота?
      – Конечно, – ответила я, вспомнив высказывание Игрейны о том, что у мальчика, зачатого перед самой смертью отца, будет трудная судьба. – А чьим же еще сыном он может быть?
      Женщина, сидевшая против меня, смотрела на меня, открыв рот от изумления.
      – Значит, Артур не сказал тебе?
      Не понимая, что она имеет в виду, я покачала головой.
      Накрашенный рот закрылся, и она зашлась в приступе смеха. Все ее тело содрогалось от буйных взрывов веселья, но челюсти были плотно сжаты, как бы храня его тайную причину, а глаза плотно зажмурены.
      Я встревоженно отпрянула, подумав, что у нее начинается припадок, и оглянулась на вход, не зная, звать ли на помощь, но какой-то сдавленный звук заставил меня снова обратить взор на мою хозяйку.
      Она грузно развалилась на стуле, от смеха по ее щекам текли слезы. Сквозь сжатые зубы прорывались довольные повизгивания, как будто поросята убегали из хлева. Наконец она открыла рот и изрыгнула хриплый, заполнивший шатер вопль.
      – Как же он застенчив, даже не сказал своей жене, – грубо хохотала она, задыхаясь.
      Я уже подумывала, что она, кроме того, что пьяна, еще и помешалась. Подобрав юбки, я собралась встать из-за стола.
      – О да, моя дорогая… кровосмешение. Связь с сестрой. Бьюсь об заклад, что ты и подумать о таком не могла, не то что представить это. Мальчик-король, умоляющий, унижающийся, пускающий слюни у моих ног… отродье Утера, катающееся по полу, задыхаясь от жара в члене, со стонами лижущий мои груди, мои пальцы, любую часть моего тела, до которой мог дотянуться… а я отпихивала его ногами…
      Ее лицо приняло угрожающие размеры, наплывая и искажаясь в непристойной гримасе. Я зажала уши руками, вскочила и выбежала из шатра.
      Бедивер ждал меня снаружи. Я прижалась к нему, стараясь справиться с тошнотой и отвращением.
      – Она утверждает… что Мордред…
      Голос изменил мне, и Бедивер нашел слова, которые я не могла произнести:
      – Что он сын Артура?
      Молча кивнув, я отпрянула от него и заглянула ему в лицо. Но он оставался спокойным, и у меня похолодело в животе. Вывернувшись из рук Бедивера, я рванулась к лошадям и послала Тень в галоп еще до того, как он успел отвязать свою лошадь.
      Я мчалась под сильным холодным ветром, жалея, что он не может содрать плоть с моих костей, очистить душу от липкой слизи, которой было вымазано все: Артур, наша женитьба, то, что я любила его так долго и терпеливо, так мало получая взамен… Чему удивляться, если все эти годы его сердце было отдано Моргаузе. Даже от ее имени становилось горько во рту, и, когда подступила тошнота, я перевела Тень на шаг и свернула с Римской дороги к развалинам старого храма. Я сползла с седла и упала на колени; меня рвало до тех пор, пока я не обессилела. Даже не пытаясь подняться, я отползла подальше в траву.
      Там и нашел меня Бедивер, измученную рвотными судорогами. Я была так несчастна, что думала только о смерти. Но он заставил меня встать и, закутав в свою кожаную накидку, сел рядом со мной на треснувшие ступени храма.
      – Почему, Бедивер? Зачем ему понадобилось жениться, если у него уже была семья на севере?
      – Семья? – Бедивер схватил меня за подбородок и заставил смотреть себе в лицо. – Боже правый, ребенок и семья – совсем не одно и то же, Гвен… Она зачала его, движимая только ненавистью и жаждой мести. Прошло столько лет, и ты, конечно, понимаешь, что Артур не любит Моргаузу, поэтому не мучь себя подобными мыслями. К сожалению, то, что Мордред его сын, правда, и это большое горе для Артура. Но он никогда не думал о них как о своей семье… и небесам известно, что он тогда понятия не имел о своем отцовстве. Я был с ним в ту ночь и знаю, что произошло.
      Я смотрела на суровое, печальное, сострадающее лицо Бедивера, думая о тех годах, которые мы делили с ним с той поры, когда он приехал в Регед, чтобы отвезти меня на юг к жениху. Он был предан, честен и уравновешен, и я была очень рада, что сейчас он рядом со мной.
      – Расскажи мне обо всем, – прошептала я.
      – А ты уверена, что хочешь это услышать? Может быть, лучше просто признать существование мальчика… и не вдаваться в подробности?
      Я отчаянно затрясла головой.
      – Я должна знать. Я смогу выдержать все, только поняв, как это было…
      Он долго молча разглядывая мое лицо, потом вздохнул и заговорил, не отводя глаз от далеких деревьев.
      – Вспомни, какое было положение. Британию раздирали междуусобицы, и многие поддерживали северных королей, которые не хотели признать верховным королем сына Утера. Потребовалось все искусство Мерлина и помощь короля Бретани Бана, чтобы изменить ситуацию к лучшему. И, в конце концов, король Лот был убит, а Уриен побежден.
      Когда окончилась Великая Битва, Артура должны были избрать верховным королем. Он был мальчиком, Гвен… мы все были тогда детьми. Он едва дорос до того, чтобы участвовать в сражениях, а уж чтобы стать королем…
      Последствия войны ужасны и для победителя, и для побежденных, все они устали от кровавой бойни, эхо предсмертных криков терзало их души.
      Среди этого ада сын Утера молча стоял на поле боя, принимая капитуляцию Уриена на пропитанной кровью земле, а после этого помог старику подняться с колен. Обняв его, измученный сражением мальчик называет Уриена дядей.
      Кто-то считал это хитрым политическим ходом Мерлина, другие видели здесь человеческий поступок будущего великого вождя. Слово «дядя» никогда не использовалось позже, но, произнесенное тогда, оно залечило многие раны.
      Знать в Йорке перестала готовиться к бегству, изумившись слуху о том, что их король прощен. Паника перед возможным опустошительным набегом медленно превращалась в радостную подготовку к сердечному приему. Из тайников торопливо вынималось серебро, смахивалась пыль от соломы, в которую оно было упаковано, и блюда уже наполнялись едой для пиршества. Столы ломились, придворные метались, то опасаясь подвоха, то неистово веселясь, словно смертники, получившие отмену приговора.
      В своих комнатах вдова Лота прищурилась, услышав известие, что ее сводный брат стал верховным королем. Он вырос и воспитан вдали, от оркнейских родственников, и никаких семейных кровных уз, которые обеспечат будущее ей и ее сыновьям… пока нет.
      Воины толпами шли через мост в Йорк, где их ждало веселье. Юноши из окружения сэра Эктора носились из бань в зал для пиршеств, за них поднимали тосты, их чествовали, ласкали, кормили до отвала. Юный Кэй не мог устоять, чтобы не попробовать все вкусные блюда. Усевшись за самый роскошный стол, он впервые в жизни сделал открытие, что от вкусной еды можно получать наслаждение.
      Мерлин спешил поговорить со многими, стараясь установить дружеские отношения, пуская в ход дипломатию. Если бы он не опекал своего неоперившегося короленка, история Британии могла стать совсем иной. Сказавшись больной, Моргауза не выходила из своих комнат; она была намерена встретиться с верховным королем только по своему желанию.
      Артур в великолепном, приподнятом настроении, Бедивер всегда рядом с ним… Когда они, спотыкаясь, пробирались через заполненные людьми комнаты, направляясь спать, в руку Артура вложили записку. «Приходи скорей», – гласила она, но подписи не было. Молодой король пожал плечами и, сказав Бедиверу, что скоро вернется, последовал за служанкой Моргаузы.
      Бедивер отметил, что его приемный брат долго не возвращается, и начал тревожиться. К концу ночи он пошел на поиски Артура, пробираясь по тихим залам при тусклом свете светильника. Люди спали везде: на кушетках, под столами, раскинувшись на кроватях или свернувшись калачиком в углах.
      Но Артура среди них не было, и какой-то бодрствующий слуга, которого обнаружил Бедивер, не знал, где находится верховный король, и понятия не имел, кто посылал за ним. В конце концов, Бедивер вернулся в королевскую комнату, уверив себя, что гуляк опасаться не надо.
      Хмельной, нетвердо стоящий на ногах, юный король возвратился вовремя, чтобы успеть подготовиться к принесению клятв на верность.
      Пока Бедивер помогал ему одеваться, Артур восхищался приемом… и ненасытным аппетитом красивой, накрашенной женщины с родимым пятном на щеке, похожим на ягоду клубники. Всю ночь напролет она кокетничала с ним, говорила колкости, поддразнивала его и снова и снова возбуждала, частенько похохатывая неизвестно над чем. Юный Пендрагон изумленно качал головой, громко удивляясь тому, насколько городские женщины отличаются от сельских девушек…
      Голос Бедивера стал жестким и холодным. Он достал флягу с ирландским напитком и, вынув пробку, протянул ее мне. Крепкая темная жидкость обожгла мне горло, и я закашлялась, отплевываясь. Он долго пил, а потом продолжил:
      – Артур понятия не имел, кто она такая, Гвен. Молодой, наивный, не понимающий, что другие могут обидеть его… даже его невинность играла ей на руку.
      Я вспоминала о собственных промахах и о том, как легко они могли бы обернуться против меня. Впрочем, и сейчас наивность и неопытность иногда заводили меня в хитрые ловушки.
      – Когда он узнал? – спросила я, решив, что больше никому не позволю обманывать себя.
      – Во время принесения клятв, – вздохнул Бедивер. – День, давший ему трон, набросил на него траурный покров. Я видел, как опускалась мгла.
      …Зал представлял собой красочное и пышное зрелище. Он был так великолепен, что барды других поколений воспевали его. На возвышении в кресле Уриена сидел Артур, преданные ему мелкие короли разместились на ступенях около его ног.
      Мрачные мятежники вышли вперед, преклонили колени и, вкладывая руки между ладонями своего монарха, присягнули на верность Пендрагону. Артур любезно, спокойно, негромко говорил с каждым, личным обаянием укрепляя будущий союз. Он устал, но уже проявляет королевскую твердость.
      Когда же приблизились жены королей, он потерял самообладание, тихо ахнул, и Бедивер увидел, что он побелел как смерть. Перед ним стояли его сестры: маленькая Моргана, темноволосая и мрачная, и красивая женщина с родимым пятном на щеке – рыжеволосая улыбающаяся Моргауза, недавно овдовевшая и только что переспавшая с ним.
      Мерлин держался в стороне, поэтому никто не мог обвинить его в том, что он подсказывает своему подопечному, как себя вести.
      Однако, почуяв беду, маг напрягся, пытаясь найти ее источник. Моргауза же старательно изображала неведение.
      – Отдаемся на твою милость, мои дети и я, – шелковым голосом пробормотала она. – Умоляю, помни, что я твоя старшая сестра и что до тех пор, пока у тебя нет собственных детей, сыновья, рожденные мною, имеют самые большие права на твой трон.
      Когда до юного короля дошел скрытый смысл сказанного, костяшки его пальцев побелели. Все думали, что она имеет в виду Гавейна и его братьев, но Артур и Бедивер сразу поняли ужасающий намек.
      – Мерлин тут же догадался, – заключил Бедивер. – День еще не закончился, но он приказал оркнейской королеве собирать вещи и отправляться домой. Однако это не стерло с ее лица легкую самодовольную улыбку. Она очень пеклась о себе во время беременности и даже не приехала на коронацию на Черном Озере, остерегаясь опасностей путешествия, но сумела сделать так, чтобы нам стало известно: ребенок родился живым. Ее послание было загадочным и обещало, что она вырастит мальчика, который станет «мечом, находящимся рядом с его отцом». Что она имела в виду, никто не понял.
      Первый рыцарь печально умолк, а я обдумывала услышанное.
      – Кому еще известно о Мордреде? – наконец спросила я, мучаясь тем, что, вероятно, была единственной, кто не знал правды.
      – Только Артуру и мне, ну и Мерлину, конечно; и если маг не рассказал Нимю, значит, никому, – Бедивер с горечью улыбнулся.
      – Та единственная ночь оставила след на всей жизни Артура. Мне кажется, он уже потерял надежду на нормальную жизнь… пока не нашел в тебе ту открытость и честность, которых так не хватает его сестрам… эти качества привлекли его больше всего.
      Я пропустила замечание мимо ушей, вспомнив реакцию Артура, когда в Стерлинге потеряла нашего ребенка. Не удивительно, что его не волновали будущие дети, ведь на севере уже рос его спрятанный сын.
      Мое потрясение перерастало в гнев, и я резко встала.
      – Пора домой.
      – Думаю, да. Теперь, по крайней мере, ты понимаешь, какая тень омрачает жизнь Артура. Это началось задолго до того, как он встретил тебя, Гвен. – Бедивер медленно поднялся. – Он жалеет о случившемся с того момента, когда понял, в чем дело, и сожалеет, что мальчик появился на свет. Попытайся понять это… и не будь слишком сурова в своих суждениях.
      Эти слова не принесли мне облегчения, и мы продолжали путь в молчании.
      Мы были так погружены в наши мысли, что чуть не столкнулись с тремя всадниками прежде, чем услышали их приближение.
      Они вырвались из сумерек наступающей ночи на рослых боевых конях, шедших галопом, и промчались мимо так быстро, что я не успела рассмотреть их знаки. Может быть, они были духами Дикого Охотника, обреченными скакать по черному небу на своих призрачных лошадях в поисках беззащитных душ. Холодок пробежал по моей спине, к я на всякий случай сотворила знак против зла.
      Но боги не обратили на это внимания, потому что главные несчастья ждали нас впереди.

      Слишком расстроенная, чтобы идти в зал в тот вечер, я прошла в свою комнату и послала Линнет найти Нимю. Чародейка вошла и молча села рядом со мной.
      – Мерлин когда-нибудь предупреждал тебя о Мордреде? – спросила я.
      – Ничего особого он не говорил… просто сказал, что Моргауза способна на вероломство, и оно может быть унаследовано ее младшим сыном. Должно быть, случилось что-то ужасное, если ты так выглядишь, – добавила она, обнимая меня за плечи.
      Совершенно опустошенная и даже утратившая способность плакать, я рассказала ей все, от победного въезда Артура в Йорк до того, как я узнала, что он отец Мордреда.
      – Это так же абсурдно, как россказни про древних греков, – прошептала она.
      – И к тому же смешно, – с бешенством сказала я. – Потратить столько лет, пытаясь родить Артуру ребенка, когда в действительности у него уже был ребенок от нее…
      Мне казалось, что я задохнусь от горя, и я вскочила и в приступе беспомощного раздражения заметалась по комнате, как попавший в ловушку зверь. Нимю сидела молча, давая мне возможность излить обиду и злость.
      – По крайней мере, теперь не стоит сомневаться, уезжать мне или нет, – сделала вывод я – Я уеду в Регед, и там решу, как поступать с Лансом.
      – А Артур – тихо спросила она.
      – Артур пусть продолжает отмалчиваться. Он не думал о той мерзости, через которую пришлось пройти мне, почему же сейчас я должна думать о его чувствах? Пускай идет ко всем чертям, если это ему не нравится!
      – Значит, ты еще не говорила с ним ни о Мордреде, ни о Лансе?
      Я замотала головой.
      – А о чем говорить? Он предпочел, чтобы я оставалась в неведении, довел до того, что я узнала правду совершенно случайно, совсем неподготовленной… от него требовалась самая малость: рассказать мне. Получается, с самого начала он мне не доверял.
      – Святые небеса, Гвен, – воскликнула чародейка, – ты считаешь супружеской изменой то, что случилось задолго до того, как вы поженились?
      – Конечно, нет, – огрызнулась я. – Ужасно не то, что он спал с Моргаузой, и даже не то, что она его сестра. То, что делал он до того, как мы встретились, это дело его и его богов. Но он скрыл, не рассказал мне! Я могу пережить все, но ощущать, что тебе не доверяют такую важную вещь, как эта. Нимю, если бы я только знала, я бы ни за что сегодня не оказалась во власти этой женщины. И все из-за молчания моего собственного мужа, и этого я простить не смогу.
      – Конечно, сможешь! – Голос колдуньи прервал мои рассуждения. – Уязвлена твоя гордость, Гвен… твоя гордость.
      – Когда гордость – это единственное, на что можно рассчитывать, поневоле будешь ревниво охранять ее, – взорвалась я, вспомнив, что тысячи раз мне приходилось забывать о собственных желаниях ради того, чтобы достойно выглядеть в глазах моего народа. Как и у Рагнеллы, гордость была моим единственным оружием.
      – Если бы ты хотела, ты бы положила свою гордость в карман и поискала бы способ, как уладить дело. Признайся, ты просто не хочешь этого делать.
      Я молча смотрела на Нимю, неожиданно почувствовав такую усталость, что мне стало безразлично, права она или нет. Ничего не соображая, я доползла до кровати и укрылась с головой. Все, чего мне хотелось, это заснуть и проснуться далеко отсюда в спасительных объятиях Ланса.
      Но на рассвете меня разбудили Линнет и Бедивер, который страстно умолял, чтобы я разрешила Артуру войти.
      Я натянула покрывало до подбородка и упрямо смотрела на стену, а рыцарь ожидал моего ответа. Наконец, вздохнув, я согласилась. Когда-нибудь это все равно предстоит пережить, поэтому я встала, натянула халат и села у, окна ждать мужа.
      Мужчина, который появился в дверях, постарел за одну ночь на десяток лет. Посеревший, осунувшийся, с тусклыми глазами и заросшими щетиной щеками, Артур замер на пороге, не решаясь войти в комнату. Я молча кивнула, и он закрыл дверь и прислонился к ней.
      – Бедивер рассказал мне, что случилось, – наконец выдавил он… – Я не знаю, что сказать…
      – Похоже, ты уже давно не знаешь, что сказать, – бросила я, ожидая, что он пройдет в комнату.
      Но он не сдвинулся с места и не ответил. Он смотрел на меня несчастными глазами, но лицо его было бесстрастным. Молчание затягивалось, я поднялась и стала ходить по комнате, пытаясь расшевелить и себя, и его. Кто-то должен был сломать эту стену молчания, и когда я сделала это, слова вырвались из меня потоком.
      – Почему, Артур? Почему, ради всего святого, ты не сказал мне? – Он молча смотрел на меня, бессильно опустив руки.
      Я хотела, чтобы он как-то реагировал, делал бы что угодно, только исчезла бы эта печальная, пустая оболочка, которая осталась от любимого мужчины.
      Я отчаянно пыталась хоть словами воздействовать на него, расшевелить.
      – Ты, что же, думал, что это всегда будет тайной? Эта женщина будет просто ждать, пока пройдет время, и эта тайна умрет вместе с ней? Или, может быть, тебе было все равно, что в один прекрасный день я узнаю правду и окажусь беззащитной перед ней? Это ты не предполагал? Тебя это совершенно не беспокоило?
      – Наоборот, это беспокоило меня слишком сильно, – едва слышно ответил он, показав, что искра жизни еще теплится где-то в глубинах его существа. – Я страшился этого момента с тех пор, когда мы впервые говорили о Моргаузе, задолго до того, как ты стала моей женой. Сначала я надеялся, что ты никогда не услышишь об этом. А потом, когда я поверил, что ты сумеешь понять, мне было страшно раскрывать эту тайну.
      Слова как будто провоцировали его к движению Медленно, чуть переступая ногами, он прошел через комнату к окну. Теперь, по крайней мере, он двигался, и я опустилась на кровать.
      – Несколько раз я был уже готов рассказать тебе, но слова застревали у меня в горле. Это отвратительная история, и я пойму тебя, если ты порвешь со мной. Но сама мысль о том, что ты можешь уехать… О Гвен, мне страшно потерять тебя! Самое ужасное, что может случиться, это то, что ты можешь уехать навсегда…
      Его голос был очень тихим. Он, не отрываясь, смотрел на крыши Камелота, и чувствовалось, что он невероятно страдает.
      Наконец он обернулся и посмотрел на меня.
      – У тебя есть право и причина уехать, но я люблю тебя, ты мне нужна… и я умоляю тебя: не уезжай.
      Это были слова, которые я тщетно мечтала услышать все эти годы. Я уже потеряла надежду, что когда-нибудь они могут быть предназначены мне. Но вместо удовлетворения и радости, которые могли бы они принести, я почувствовала только боль и тоску. И всепоглощающую печаль.
      Сама того не желая, я встала, подошла к нему, потянулась и взяла его лицо в свои ладони. Я пыталась разгладить скорбные морщины, бороздящие его лоб, а по его щекам текли слезы и падали на мое лицо. Я прижалась к нему и тоже заплакала. Я не могла обещать Артуру, что останусь, но и сказать ему о своем отъезде не сумела. Вся моя решимость уехать с Ланселотом улетучилась, когда я увидела страдания моего мужа. Я снова оказалась в преддверии ада, не зная, какой мне сделать выбор.
      Вот так мы и стояли, обнявшись, каждый испытывая свою боль. Бывают в Жизни ситуации, когда слезы лечат лучше любых слов или действий, и именно так было сейчас.
      Когда мы выплакались, я села на подоконник, а Артур опустился на пол и, положив голову мне на колени, принялся рассказывать мне о Мордреде. Я надеялась, что, выговорившись, он сможет избавиться от ужаса происшедшего.
      Пока он говорил, я гладила его волосы, и заметила, что они уже не такие густые, как прежде. Возраст собирал свою дань с каждого из нас. К тому времени, когда Артур кончил рассказывать, уже начался день. Внизу в деревне насвистывал работник, отправляясь на пастбище доить коров, а в амбаре хрипло запел петух. Стая голубей вылетела из голубятни, потревоженная суетой в конюшнях. До нас долетали звуки голосов. Когда Бедивер забарабанил в дверь, у меня возникло неприятное предчувствие, что случилась еще какая-то беда.
      – Пришел Гавейн, – вырвалось у рыцаря, как только Артур впустил его. – Он внизу с головой Моргаузы в корзине.
      – Что-о-о? – одновременно воскликнули мы. Бедивер посмотрел на меня.
      – Всадники, которых мы вчера встретили на дороге, были оркнейские братья, ехавшие повидаться с матерью. Но она, похоже, не ждала их, и они застали ее в постели с Ламораком. Похотливой суке понадобился тот самый парень, чей отец убил ее мужа, – ворчал Бедивер, опускаясь на стул. – Гавейн начал орать, когда увидел это, а Агравейн выхватил меч и, то ли случайно, то ли нарочно, отрубил матери голову.
      Артур громко застонал, а я уставилась в окно. Это была страшная смерть, но женщина, которая так часто использовала страсть других людей против них самих, заслуживала ее.
      – В начавшейся суматохе Ламорак удрал из шатра, но забыл свои штаны. Когда Агравейн понял, что, наделал, ум его помутился. Он сидел на полу, обхватив голову матери руками, напевал ей что-то и разговаривал с ней. Я думаю, что сейчас Гахерис увозит его на север в надежде, что разум вернется к нему, когда он снова окажется на Оркнеях. Гавейн провел ночь, копая могилу и хороня тело матери, а сейчас просит разрешения уехать, чтобы отвезти ее голову в единственное место, где она была счастлива – в Эдинбург, где они с Лотом провели первые дни после женитьбы. Ты не возражаешь?
      – Нет, – устало ответил Артур, в голосе его слышалось не только сожаление, но и облегчение.
      Все молчали, в комнате царило гнетущее настроение. Агравейну всю оставшуюся жизнь суждено называться матереубийцей, злобному, неуравновешенному Агравейну, чья жестокость была вскормлена злобой самой Моргаузы. И теперь, даже мертвая, она будет властвовать над жизнью сына.
      Я ахнула от неожиданной мысли о Мордреде.
      – А Мордред? С ним все в порядке?
      Мужчины озадаченно смотрели на меня, как будто это имя ничего им не говорило.
      – Думаю, что он с Гавейном, – медленно ответил Бедивер. – Наверное, он вернется на Оркнеи. Если, конечно… – Тут рыцарь повернулся к Артуру. – …ты не захочешь, чтобы он остался при дворе.
      – О боги, что я буду с ним делать? – закричал Пендрагон.
      На некоторое время этот вопрос повис в воздухе.
      Перед моими глазами мелькали картины моей будущей жизни – то ли остаться с Артуром и быть королевой, то ли уехать с любимым Лансом. Мордред оказался посредине.
      Игрейна говорила, что за любовь платишь тем, что дети лишаются матери…
      Разве не из-за этого у дочерей Горлойса такая ненависть к нам? Теперь существовала угроза, что это может повториться снова, но уже в следующем поколении.
      На этот раз этого не случится, молча поклялась я. На этот раз этого не случится.
      – Мы возьмем его к себе!
      Двое мужчин смотрели на меня так, как будто я только что предсказала приближение страшного суда, а не произнесла слова, которые были самым важным законом жизни: прежде всего, заботься о детях.
      – Он уже достаточно взрослый, чтобы стать пажом, ведь именно для этого его и привезли сюда. Мы возьмем его к себе, у него будет семья, которой он никогда не имел на Оркнеях. О его происхождении никто не должен знать, а позднее ты решишь, признавать ли его своим сыном, или нет.
      Артур медленно качал головой.
      – Ты уверена, что хочешь сделать это?
      Картины возможной жизни с Лансом вставали передо мной, ясные, как отражение молодой луны в озере, а потом рассеялись, когда тишину нарушил мой голос.
      – Конечно. Ты же знаешь, мне всегда хотелось иметь сына. – Мои слова, беспечные и веселые, произнесены были легко, как бы не задевая моей собственной боли. Так водяной жук скользит по поверхности пруда. – А теперь у нас он есть. Я не имела возможности растить его с рождения, но ребенок есть ребенок, и неважно, кто его родители. А мальчик нуждается в утешении и добром отношений, особенно после того, что случилось с его матерью.
      Неохотно и нерешительно мужчины согласились со мной, и мне предстояло из хаоса своих мыслей выстроить для себя какое-то определенное будущее.
      Нимю, однако, не проявила особой радости и, поймав меня, когда я шла за мальчиком, попыталась отговорить меня от моего решения.
      – Гвен, в нем змеиное жало, берегись, – говорила она, стараясь убедить меня не принимать на себя тяжкую обязанность.
      – Но ведь он всего лишь ребенок, – резко возразила я. – Ему нужна семья, свой дом. Может быть, он сын, которого нам с Артуром предназначено воспитывать судьбой.
      Колдунья проворчала, что это принесет бедствие всем нам. Не знаю, к добру или к несчастью, но я так не думала, поэтому весело побежала вниз по лестнице искать своего пасынка.
      Я нашла его в кухне, где он стоял с опущенными глазами, прижавшись к стене.
      Занятые делом люди не обращали на него внимания, что удивило меня, пока я не сообразила: они не знают, что он сын Артура. Кроме того, до них дошли какие-то разговоры о смерти его матери, и поэтому они старались держаться от него подальше.
      – Мордред, – позвала я, не подходя к нему слишком близко.
      Можно представить, в каком он был горе, и мне не хотелось давить на мальчика. Он молча смотрел на меня. Этот спокойный взгляд, так похожий на взгляд его отца, не подпускал меня ближе.
      – Ты знаешь, кто я? – спросила я, пытаясь заставить его разговориться.
      – Да, твоя светлость укрыла нас от грозы, ты жена верховного короля.
      Его ответ был достаточно любезен, но чувствовалось, что он готов постоять за себя.
      – Можешь называть меня просто госпожой, если хочешь, – предложила я, подходя на шаг-другой ближе. Мне приходилось говорить, смотря на его макушку. – Ну ладно, – сказала я, взяв его за руку, – пойдем, посидим на скамейке и познакомимся поближе.
      Его карие глаза сумрачно разглядывали меня, пока я вела его к столу.
      – Есть хочешь? – спросила я.
      Он покачал головой, ни на минуту не отводя глаз от моего лица.
      – Когда ты ел в последний раз? – я уселась на скамью и жестом пригласила его сесть рядом.
      Он неопределенно пожал плечами, как будто еда не имела для него никакого значения, но, тем не менее, сел.
      В солнечном свете раннего утра я могла получше рассмотреть ребенка. Он был худеньким и бледным, со слабым телом, делающим его похожим на подвижную, напоминающую лису Моргану. Но по взгляду безошибочно можно было определить, что это Артуров отпрыск. Меня удивило, что другие не замечали этого.
      – Чего бы тебе хотелось больше всего? – настаивала я.
      – Узнать, что случилось с моей матерью. – Слова были сказаны ровным голосом, в котором не было ни надежды, ни страха, и я оцепенело уставилась на него, не зная, что же ему ответить.
      – Как ты думаешь, что случилось? – Я уклонилась от прямого ответа, потому что мне хотелось выяснить, что ему известно.
      – Прошлой ночью мне снились страшные сны… кошмары, мои братья ссорились и кричали над лужей… какой-то черной лужей. А потом утром Гавейн привез меня сюда. Но он не захотел разговаривать со мной, не объяснил, почему мамы нет с нами и где она. – Он всматривался в мое лицо с неожиданной надеждой и тревогой в глазах. – Ты не знаешь, где она сейчас?
      У меня стоял комок в горле, мне не хотелось врать ему, но и возложить всю тяжесть происшедшего на эти худые плечики я тоже не имела права.
      – Гавейн отвезет твою мать обратно в Эдинбург. – Я осторожно подбирала слова. – Он поручил мне заботиться о тебе. Она привезла тебя сюда, чтобы представить верховному королю. Ведь ты уже достаточно большой, чтобы служить при дворе, правда?
      Мордред опасливо кивнул; вероятно, ему точно так же не хотелось узнать правду, как мне не хотелось выкладывать се.
      – Я знаю, скоро у тебя день рождения, – продолжала я, надеясь перевести разговор на менее опасную тему. – Тебе будет одиннадцать… ты достаточно вырос, чтобы стать пажом.
      Последовал еще один кивок головы, и на его лице промелькнула слабая улыбка. Линнет вынимала из печи горячие ячменные лепешки, я кивнула ей и показала на наш стол.
      – Чем бы тебе хотелось заниматься теперь, когда ты служишь при дворе верховного короля?
      Если бы мне удалось выполнить его потаенную мечту, это заполнило бы пустоту от отсутствия его матери.
      – Я хочу быть воином! – без колебаний ответил мальчик. Голос его очень напомнил мне голос Гавейна в молодости. – Род короля Лота известен своими воинами, и я хочу стать самым лучшим из них.
      Было похоже, что Мордред своим отцом считал Лота. Сейчас был явно не тот момент, чтобы обсуждать, кто был его отцом, поэтому я просто улыбнулась его словам.
      – А вот свежие лепешки для будущего рыцаря Круглого Стола, – проказливо поклонилась Линнет, ставя перед нами тарелку. Ее юное лицо было полно озорства. – Может быть, для молодого господина я найду и немного масла.
      Глаза Мордреда широко открылись, то ли потому, что его назвали «господином», то ли оттого, что масло в конце зимы было редким угощением.
      – В честь твоего дня рождения, – вставила я, подхватывая тон, заданный Линнет. – Возможно, мы найдем для тебя и лошадь. Ты, конечно, умеешь ездить верхом?
      – Немного.
      Он помолчал и задумчиво смотрел на меня, пока я разламывала лепешку и откусывала кусок. Я старалась не давить на него.
      Незнакомые дети похожи на незнакомых собак: если смутить их взглядом, они съеживаются от страха, но, если ты делаешь вид, что равнодушна к ним и даешь им возможность обнюхать тебя, они, возможно, решат, что могут стать твоими друзьями.
      Поэтому я оглядывала просторную кухню, здоровалась, со слугами, улыбнулась пришедшей с псарни Фриде, которая должна была скоро родить. На Мордреда я посматривала только изредка.
      – Мать заставляла меня сидеть дома и учиться писать, – начал он. – Она очень хочет, чтобы я умел читать и писать.
      – Это очень важно, – согласилась я. – Но если тебе захочется поездить верхом, в конюшне есть пони, на котором можно поучиться верховой езде. Ты знаешь, что мы с Гавейном часто катались на лошадях, когда были детьми?
      Мордред покачал головой, и я стала рассказывать о наших проделках во время пребывания короля Лота и Гавейна у моего отца в Регеде. Я не сказала, что обогнала молодого оркнейца в скачке, потому что мне хотелось, чтобы у Мордреда была возможность гордиться своей семьей.
      – С тех пор мы с ним друзья, – закончила я, заметив, что мальчик намазал маслом кусок лепешки и с аппетитом съел его, пока я говорила.
      – А у меня будет время учиться ездить верхом, если я стану пажом? – спросил он.
      – Конечно. Года через два ты станешь оруженосцем, а потом и воином. Не сомневаюсь, что семья будет гордиться тобой. – Я смотрела, как он слизывает масло с пальцев, и, отряхнув крошки со своих рук, улыбнулась ему. – Хочешь, пойдем на конюшню и посмотрим на этого пони?
      Мальчик еще раз задумчиво взглянул на меня и кивнул. Мы встали из-за стола и пошли на конюшню. После того как я познакомила его с Белоносым и показала ему королевского жеребца и двух моих кобыл, он задавал множество вопросов и вел себя как любой другой мальчишка. Я с облегчением подумала, что мы с ним нашли общий язык.
      С Артуром, однако, это оказалось не так легко.
      В середине дня мы с Мордредом вошли в комнату, где стоял длинный стол, за которым Артур с Бедивером просматривали список постоялых дворов, где могли бы останавливаться королевские гонцы. Они подняли головы и посмотрели на нас.
      – Это Мордред, брат Гавейна с Оркнейских островов, – объявила я, когда мальчик вежливо поклонился.
      Моргауза, конечно, была мегерой, но, по крайней мере, она научила своего младшего сына хорошим манерам. Я подумала, что Игрейна была бы довольна.
      Артур коротко кивнул и тут же вернулся, к изучению списка. Мальчику улыбнулся Бедивер.
      – Добро пожаловать ко двору короля Артура, – сказал рыцарь. – Может быть, он окажется счастливым для тебя.
      Мальчик рассматривал обоих мужчин с молчаливой настороженностью.
      – Мы ходили смотреть лошадей, – объяснила я, – и Мордреду понравился Белоносый. Думаю, надо подарить ему эту лошадку, чтобы он поучился ездить верхом.
      Артур пробормотал что-то невнятное, а Бедивер встал и сказал:
      – Надо устроить Мордреда, подыскать место, где он, будет спать. Что, если мы дадим ему место Белоручки, поскольку кухонный мальчик сейчас на севере с Лансом?
      Мордред приблизился к Бедиверу, но не сводил глаз с Артура. Я благодарно улыбнулась рыцарю. Он положил руку на плечо мальчика, и они двинулись к двери.
      Когда упала кожаная занавеска, закрывавшая вход в комнату, я обошла стол и стала напротив мужа, сложив руки на груди, готовая полезть в драку.
      – Разве так встречают ребенка? – спросила я. – Бедный малыш пережил такую трагедию, а ты даже не улыбнулся ему.
      Артур устало оторвался от работы.
      – Я никогда не обещал, Гвен, что буду помогать тебе растить его. Ты знаешь, я не люблю детей. Я уже говорил тебе, что ты можешь приводить их сколько угодно, но в нашу личную жизнь ты их не впутывай. Это относится к Мордреду в той же степени, что и к любому уличному мальчишке.
      Мы молча смотрели друг на друга через стол, и, наконец, он устало улыбнулся мне кривой улыбкой.
      – Эй, девушка, не проси меня быть всем для каждого. – Он вздохнул. – И я не буду просить тебя об этом.
      – Ладно, – понимающе улыбнулась я и, обойдя стол; поцеловала его в макушку.
      – Неважно, мог ли Артур или нет стать хорошим отцом, он был моим мужем, которого я любила и которым восхищалась.

      Принимая на себя так внезапно свалившуюся обязанность, дать Мордреду дом и семью, я сердцем и разумом понимала, чего лишаюсь. И все же я страшилась того, что мне придется сообщить Лансу о том, что с ним уехать я не смогу.
      Выбор сделан был мной не потому, что я мало любила его, просто я не представляла, как я объясню ему все, что случилось, и как он это воспримет. Как он мог понять меня, если его не было со мной у смертного ложа Игрейны? У меня снова в голове возникло множество вопросов, нахлынули воспоминания. Однако я приказала себе не думать об этом, решив, что найду нужные слова, когда приедет Ланс. А тем временем я обратила все внимание на своего пасынка.
      Я ежедневно учила Мордреда ездить верхом, и в суматохе празднования первого дня мая мы скромно отметили день его рождения. Бедивер согласился учить его латыни, продолжив обучение с того уровня, которого достиг тот со своим наставником на Оркнеях.
      Мальчик оказался способным и учился охотно. Хотя ни чтение, ни письмо не принадлежали к моим любимым занятиям, он очень хорошо успевал в том и в другом. Ему очень нравилось демонстрировать свои знания, и он предложил мне почитать один из свитков, над которым работал.
      Оказалось, что свиток посвящен Троянской войне, и мы получили большое удовольствие, беседуя. Я рассказывала мальчику о богах и героях то, что узнала от Катбада много лет назад, а он поправлял мои латинские слова и грамматику. Я не была уверена, что кто-нибудь в Логрисе понял бы выражение «море, черное, как вино», точно так же, как никого не интересовало количество кораблей, которые греческий полководец послал на поиски жены своего брата, но Мордреда и меня интересовала история греков, и этого было вполне достаточно.
      Ланс вернулся ко двору, когда стоял дивный месяц май.
      – Добрый день, госпожа.
      Он вошел в кухню без доклада, я стремительно обернулась и увидела его улыбку. Это был момент, который мне хотелось бы оттянуть, и сейчас я оказалась совершенно не готовой к этой встрече.
      Я не отрываясь смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова, и с ложки, которую я держала в руке, капала на пол смесь молока и яиц.
      Как пьяная, я положила ее обратно в миску и, сунув ее кухарке, сказала:
      – Это крем для чая Мордреда.
      Сняв передник, я знаками показала Лансу, чтобы он шел за мной к выходу. Я слышала громкий стук своего сердца и мечтала только об одном: найти укромное местечко, где мы могли бы спокойно поговорить.
      Но такое место выбрал именно Ланс.
      Огромный одинокий дуб стоит между двором и конюшнями, единственный, оставшийся от того, что когда-то было густой дубовой рощей. Ланс молча повел меня к нему, и это его нежелание искать уединения должно было подсказать мне, что ему уже все известно. Отпрыск Тигриных Зубок, огромная рыжая с белым кошка, грелась под деревом. Она с любопытством наблюдала за нашим приближением.
      – Я уже виделся с Артуром, – сказал бретонец любезно, но сдержанно. Мы остановились у какого-то пня, и он жестом пригласил меня сесть. – Он рассказал мне о Мордреде… все о Мордреде.
      Я внимательно смотрела на него. Значит ли, что это был эпилог книги, которую мы должны были бы писать вместе всю жизнь?
      – Нет нужды объяснять, Гвен, – продолжал он, уставившись на свои руки, как будто, не глядя друг на друга, мы могли сохранить внешнюю холодность этого момента, – что Артуру я не сказал ничего, о чем мы оба могли бы пожалеть.
      Я слышала его слова, но разум мой отказывался понимать их. Вместо этого, я пожирала его глазами.
      Его лицо загорело после нескольких месяцев работы на открытом воздухе, наверняка в Саду Радостей. Воспоминания о нашем лете живо пробудились во мне. Я представила, как он готовился к моему приезду. И вот тогда мое сердце взбунтовалось.
      Необузданная, сладкая магия нашей взаимной любви снова окутала нас, это было счастье, которое не знает, как оно хрупко.
      И понимание того, что это счастье могло бы продолжаться, могло бы расцвести еще ярче, но этому быть не суждено, сжало жестокой болью мое сердце, и глаза мои заволокло слезами.
      Я протянула к Лансу руку, пытаясь найти нужные слова, объяснить ему, как сильно я его люблю, как глубоко переживаю это и что я не в силах ничего изменить.
      У него на глазах тоже блестели слезы, он взял мою руку, и улыбка его была полна нежности.
      – Похоже, что ты, наконец, обрела семью.
      Эти простые слова, произнесенные так ласково, сказали больше, чем длинные объяснения. Я смотрела на него, полная благодарности, что он все сумел понять.
      Он глядел мне в глаза, а казалось, в самую душу, и сердце мое пронзила боль и счастье от понимания того, что на самом деле в наших отношениях ничего не изменилось.
      Наверху над нами запел соловей.
      Ланселот выпустил мою руку и выпрямился.
      – Я оставил Белоручку в Саду Радостей, – сказал он хрипло. – Поэтому мне, пожалуй, придется еще немного попутешествовать.
      – О!
      Но нужно было реально смотреть на вещи – в придворной жизни ничего не изменилось. Новым, было только то, что мы уже не имели возможности начать совместную жизнь, но наша любовь оставалась прежней.
      – Ты не собираешься побыть здесь? – прошептала я, понимая всю нелепость, вопроса.
      Он потряс головой.
      – Может быть, на следующий год я смогу вернуться в Камелот. Но этим летом…
      – Как долго ты останешься здесь?
      – Ровно столько, чтобы сказать тебе, что ты всегда будешь хозяйкой моего сердца, и, если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, я приеду. Где бы ты ни была и по какой причине ты бы меня ни позвала, я приеду, как только ты пришлешь мне весточку. – Он протянул руку и приподнял мой подбородок, чтобы я снова посмотрела на него. – Обещай, что ты будешь помнить об этом. – Я молча кивнула, страшась открыть рот, потому что тогда наше так тщательно оберегаемое внешнее спокойствие разбилось бы вдребезги. Достаточно было знать, что любовь еще жива, даже если будущего у нее уже не было.
      Подошла кошка и стала тереться о наши ноги. Ланс наклонился, взял кошку и посадил ее мне на колени. Она была спокойным и дружелюбным животным, совсем не похожим на свою мать, и устроилась на коленях, довольно мурлыкая.
      – Не вставай, – сказал он. – Мне хочется запомнить тебя такой, какая ты сейчас.
      И вот он ушел, а я гладила кошку и старалась удержать слезы.
      Отойдя по двору довольно далеко, он резко повернулся и исчез, а на меня волна за волной накатывалась боль.
      Я продолжала сидеть на пне, рассеянно поглаживая кошку, пока не услышала стук копыт по булыжникам дороги и голос Ланса, прощавшегося с часовым. Вскочив на ноги, я бросилась к лестнице, ведущей на крепостной вал, и склонилась над парапетом, заслоняя глаза от солнца.
      Равнина внизу была золотисто-зеленой, густо заросшей молодой травой, и сладко пахла весной. В лугах цвели лютики, в небе заливались жаворонки, а Ланселот уезжал.
      Он сидел на лошади с легкостью человека, проведшего в седле не один год, предоставив ей самой выбирать шаг, и ни разу не оглянулся назад, И только когда дорога скрылась в лесу, для меня окончательно потерянными оказались и он, и та жизнь, которую мы бы могли прожить вместе.
      Слезы потоком побежали по моему лицу, и я стояла, плача, на ветру, пока не выплакала все слезинки. После того как ветер обсушил мои щеки, я медленно вернулась в Камелот.
      Я стала постепенно воспринимать звуки жизни: стук в кузнице, разговоры девушек на кухне, окрики конюхов на конюшне. Дальше, на плацу, мужчины обучали оруженосцев, и я медленно пошла вдоль парапета, привлеченная их выкриками.
      Бедивер показывал какой-то особенный выпад. Будучи одноруким, он по-прежнему оставался одним из лучших воинов Британии. Мальчики снова и снова повторяли прием, пока не научились выполнять его в одном стремительном движении. Мое внимание привлекла темная головка мальчика, сидевшего у боковой линии. Мордред забыл про шлем, лежащий у него на коленях, и с вниманием слушал, что говорил своим ученикам Бедивер.
      Я улыбнулась сама себе: я так легко узнала Мордреда среди толпы, как будто была его настоящей матерью. Его страстное желание научиться обращаться с мечом было так же естественно для него, как и для его отца. Сердечная боль не отпускала, у меня стало медленно, но уверенно расти ощущение, что я поступила правильно.
      У Мордреда оказалась прирожденная способность к верховой езде. К тому времени, когда пчелы начали собирать нектар с цветов липы, он был уже достаточно опытен, чтобы выезжать на дальние прогулки. Мальчик был необыкновенно впечатлителен. Он любил наблюдать, как высоко и свободно парят над землей орлы, потому что они напоминали ему об Оркнеях, а когда я взяла его с собой в Стоунхендж на праздник друидов, отмечавших летнее солнцестояние, он вызвал у него такой же суеверный ужас, как тот, который испытал Гавейн много лет назад, когда увидел Стоячие Камни в Каслригге.
      Он радовался подъемам и спускам по холмам, особенно когда мы галопом мчались в высокой траве и нам в лицо свистел ветер, но темные, непролазные лесные чащи пробуждали в нем страх.
      – Дома у нас нет лесов, – сказал он однажды, хмуро глядя на деревья, окружавшие нас – Все Оркнеи открыты и свободно продуваются ветром.
      – Они совсем безлесые? – спросила я, пытаясь представить это место.
      – Не совсем, там много полей и несколько рощ, деревья в которых искривлены от морских ветров. Но нет ничего такого мрачного и страшного, как ваши леса. Иногда мне снится, что моя мать пропала в таком лесу, – прошептал он, тревожно оглядываясь по сторонам. Его плечи вздрогнули. Потом он с усилием поднял голову и сказал уже более спокойно: – Я не думаю, что верховный король любит меня. Наверное, мне лучше вернуться домой.
      – Именно сейчас король очень занят, – запротестовала я. – Может быть, осенью мы уговорим его побольше бывать с нами. – Ой, гляди… – Я указала в небо, поблагодарив провидение за своевременное появление орла. – Давай посмотрим, сумеем ли мы определить, где его гнездо. – Мордред повеселел, и к моменту возвращения в Камелот его страхи исчезли.
      Я, конечно, не могла воскресить его мать, но страх перед верховным королем должен исчезнуть. Вечером я заговорила об этом с Артуром.
      – Я знаю, тебе не хочется иметь с ним ничего общего, но если бы ты только дал ему возможность поближе познакомиться с тобой, ты бы понял, что он очень милый мальчик. И главное, очень хочет быть полезным, – закончила я.
      Мы находились в том спокойном состоянии, которое наступает после занятий любовью. Я гладила волосы на груди мужа, отмечая отдельные седые волоски, уже появившиеся то тут, то там.
      Артур вздохнул и, опершись на один локоть, смотрел на меня сверху вниз.
      – Значит, ты и в самом деле собираешься впустить его в нашу жизнь? – спросил он.
      – Но ведь это ты дал ему жизнь, разве это можно забывать? – ласково ответила я. – Кроме того, в нем так много твоего. Я не предлагаю, чтобы ты признал его перед всем миром, просто предоставь ему возможность, которую ты дал бы любому мальчишке, приехавшему служить тебе.
      – Он знает?.. – Артур и не пытался закончить фразу.
      – Не уверена. Думаю, твоя холодность огорчает его. – Я приложила руку к щеке Артура. – Он всю вторую половину дня проводит на плацу, привыкает обращаться с мечом, изучает движения воинов и бегает за Бедивером в надежде, что сможет чем-то помочь. Но, если ты поощришь его хоть немного, это будет совсем другое дело.
      Муж отвел взгляд от моего лица и смотрел в какую-то далекую, невидимую для меня точку, потом медленно кивнул.
      – Я слышу, Гвен… и попытаюсь, – обещал он.
      Я не ожидала, что это произойдет так быстро, и тихо улыбнулась, довольная тем, что он понял, как в нем нуждается ребенок.
      С этого дня у нас установился негласный распорядок дня.
      С утра с Мордредом была я – учила его обращаться с лошадьми, занималась с ним историей, рассказывала об искусстве дипломатии, а с полудня он присоединялся к мальчикам, занимающимся на плацу, куда иногда заходил верховный король посмотреть, как проходят уроки. Артур не говорил и не делал чего-то особенного, но он больше не избегал мальчика, и это было уже начало.
      Девушка из Карбонека, узнав, что Ланс в этом году не вернется ко двору, собрала свои вещи и выехала домой, по-прежнему лепеча, что в один прекрасный день он поймет, что именно она предназначена ему судьбой. К тому времени я была более чем счастлива избавиться от нее и от ее пронырливой служанки.
      В середине лета Фрида родила близнецов, здоровых и крепких, как и их мать. Мы дразнили главного псаря, что теперь у него есть свой собственный выводок, а он был так взволнован, что на секунду я подумала, что он собирается назвать младенцев Цезарь и Кабаль.
      Частенько приезжал погостить Гвин из Нида и привозил с собой своего брата Идера. Вместе с Артуром они изучали родословные лошадей, отмечая появление новых жеребят и посылая годовалых лошадей в Ллэнтвит, где Иллтуд приучал их к поводьям и тренировал.
      За стенами нашей крепости поселение Южный Кадбери продолжало расширяться, и бродячие торговцы и купцы постоянно останавливались там. Я старалась не только не спрашивать о Лансе, но и не думать о нем, но каждый гость приносил новые известия о его приключениях. Его благородство и храбрость сделали его имя известным всюду, где он бывал, и скоро люди стали почитать его как своего любимого героя.
      – Сэр Ланселот победил разбойника, захватившего купеческий обоз и требовавшего выкуп, – рассказывал один.
      – Спас девушку, чей дядя пытался отнять ее земли после смерти ее отца, – говорил другой.
      Жил некоторое время отшельником в Бретонских горах, – объявил какой-то монах. – Очень набожный человек, этот бретонец.
      Я молча кивала, вспоминая нашу поездку в пещеру к отшельнику, когда Элейна упрекала его в излишней набожности.
      К осени, когда кончили убирать хлеб и дни стали прохладными, вернулся с севера Гавейн. Он прошел прямо к Артуру, а потом разыскал меня в саду, где я плела венок из колосков последней скирды с наших полей. Отложив древний символ плодородия в сторону, я встала и по-родственному обняла его, а потом отступила назад и оглядела сверху донизу.
      Принц оркнейский, был невероятно худ, но непривычно спокоен. Его движения были не такими резкими, как раньше, и даже голос его стал мягче.
      – Наша семья благодарит тебя за заботу о Мордреде. Надеюсь, он не причиняет беспокойства.
      Я совсем забыла, что все кругом считают Мордреда членом семьи Гавейна, а не нашим сыном. Гавейн сел на скамью напротив меня и, сложив вместе концы пальцев, задумчиво их разглядывал.
      – Мальчик знает, что случилось с его матерью?
      Я медленно покачала головой.
      – Если и знает, то никогда не говорит об этом. А Бедивер постарался, чтобы никто под страхом наказания не упоминал ее имени.
      – Ну, пусть так и будет. Я придумаю, как ответить на его вопросы, когда он подрастет. – Гавейн вздохнул. – Такое долгое было лето. Когда-то надо остановиться и оглянуться. Наверное, уже прошли денечки, когда мы ни о чем не задумывались. Молодым хорошо – они жаждут умереть со славой, чтобы вечно жить в песнях. Но когда тебе уже за тридцать, когда твоя реакция уже запаздывает на какую-то долю секунды, хотя кроме тебя этого еще никто не понимает, значит, тебе нужно призывать на помощь опыт, а не рассчитывать только на храбрость.
      Я молча смотрела на него, поражаясь тому, что самый буйный рыцарь Круглого Стола становится философом.
      Он рассеянно поглаживал свою бороду и, хмурясь, заговорил, с трудом подбирая нужные слова.
      – Я вот думаю, может быть, жизнь так устроена, что честность, как и опыт воина, приходит, чтобы придать тебе силы там, где когда-то тебя вел инстинкт. Инстинкт заставил Агравейна вытащить свой меч, инстинкт заставил меня овладеть Эттардой – и посмотри, что из этого вышло! Ты знаешь, – добавил он серьезно, – я посчитал нужным заехать по дороге сюда к Пеллеасу и извиниться. Он, по крайней мере, выслушал меня, а не прогнал с глаз долой. Но этого товарища я потерял навсегда, потому что предал доверие друга. – Я улыбнулась и положила руку на рукав рыцаря. Прежняя лукавая ухмылка появилась на его лице. – Это не значит, конечно, что я прославлюсь благородством, за которое сейчас воспевают Ланселота везде, где бы ты ни появился. – Гавейн фыркнул с насмешкой и завистью. – Ну ладно, бретонец это заслуживает – равных ему в сражении я не видел. Настало время начать думать прежде, чем лезть в драку или в постель. – Он опять разглядывал свои руки, а голос его стал еще тише. – Я много думал о женщинах… о матери, Рагнелле и некоторых других, с которыми был знаком. Как много обид я им причинял, даже не задумываясь, но сейчас мне хотелось бы, чтобы этого не было… во всяком случае, в будущем я буду стараться не поступать так.
      В его глазах промелькнула грусть, когда он посмотрел на меня, и он сразу отвернулся. Я недоумевала, чем вызвана эта неожиданная робость.
      – Я дал клятву, что буду приходить на помощь всякому, кто будет в ней нуждаться, но особенно это касается женщин, это для меня дело чести.
      – О Гавейн! Это замечательно! – закричала я, глубоко тронутая его серьезностью. – И я не сомневаюсь, что скоро о тебе пойдет молва как о самом благородном и достойном доверия рыцаре, и, конечно, самом храбром.
      Племянник Артура покраснел, потом расправил плечи и посмотрел мне прямо в лицо.
      – Я надеюсь, госпожа, я очень надеюсь. Ну ладно, – закончил он, вставая, – пойду лучше поищу Мордреда. Артур говорит, что, скорее всего, он на плацу.
      – Вероятно, – кивнула я и торопливо добавила: – Ты знаешь, я учила его ездить верхом и занималась с ним по утрам. Надеюсь, нам можно будет продолжать это.
      – Конечно… – Рыжеголовый ухмыльнулся. – Может быть, заодно научишь его быть честным и благородным. Не помешало бы, если бы он выучился этому немного скорее, чем я.
      Мы посмеялись. Потом я смотрела, как он уходит, важно расправив плечи и играя мускулами. Во все, что делал, он вносил такое потрясающее рвение, что я ошеломленно покачала головой.
      С кельтами всегда так, думала я, забыв, что я тоже из кельтов.

      Приближался Самхейн, и в Камелот стали возвращаться рыцари, которые на лето разъезжались по своим делам. Зал заполнили знакомые лица, люди обменивались новостями и шутками.
      Из Бретани приехал Боре и привез с собой брата Лайонела, который при дворе появился впервые. Лайонел оказался менее хвастливым и общительным, чем его брат, но с таким же большим чувством юмора. Дагонет и эти братья часто веселили нас за трапезой.
      Ко двору вернулись Пеллеас и Нимю, которые принесли свои брачные клятвы в святилище Эйвбери в ночь полной луны. Я наблюдала за ними и поняла, что их союз был таким же уютным и спокойным, как наш брак с Артуром. Возможно, в нем отсутствовала радость любовной романтики, но зато он был прочным. Если бы мне предложили выбирать, я бы выбрала то, что уже имела.
      В середине зимы мы узнали, что Тристан женился на какой-то девушке из Бретани. Я замерла, гадая, знает ли Изольда, и надеясь, что она пребывает в неведении. Но что было бы, если бы женился Ланс… Разве я не хотела бы знать? Сама мысль об этом разбила бы мне сердце. На глаза навернулись слезы. Схватив плащ Игрейны, я поднялась на смотровую башню на крыше дома. Юный часовой уважительно кивнул мне и оставил меня наедине со своими думами. Натянув поплотнее капюшон, я прислонилась к оконной раме и рассматривала сверху землю, дожидаясь, пока мое сердце успокоится и высохнут слезы на глазах.
      Полная луна высветила покрытые снегом холмы, и в сияющей голубизне ночи можно было увидеть только самые крупные звезды. Далеко внизу рощицы и лесные чащи казались черными пятнами, и то здесь, то там маленький золотой огонек усадьбы говорил о присутствии человека.
      Я внимательно следила за одним из них, размышляя о людях, живущих там. Была их жизнь счастливой или печальной, страдали ли они от одиночества, или все их желания исполнялись? Что они знали о горестях и потерях, надежде и сомнениях? Любили ли они когда-нибудь? Или они были среди счастливцев, кому досталось благословенное счастье разделенной любви? А может, это мы втискиваем любовь в удобные нам рамки?
      Мысль эта оказалась для меня новой, и я задумалась об этом, пытаясь рассмотреть ее с двух сторон.
      Взять, например, Моргану с ее любовными порывами и честолюбием, которые были так плотно сплетены, что даже она сама не могла разобраться в клубке своих страстей. Казалось, она была не способна отделить одно от другого.
      Полной противоположностью ей были Грифлет и Фрида, надежные и спокойные в своих отношениях друг к другу, но так же твердо, как и Моргана, преданные своему делу. Я подумала о главном псаре и о девушке-саксонке с особой нежностью и помолилась, чтобы их жизнь не стала такой сложной, как жизнь Ланса и моя.
      Или Тристан и Изольда. Вот вам пара трагических любовников! Само воспоминание об их своенравном, эгоистичном поведении вызывало в равной степени боль и досаду, и я вернулась в своих мыслях к Пеллеасу и Нимю. Как и у Эниды и Герайнта, история их совместной жизни только начиналась, и я не знала, сумеют, ли такие непохожие друг на друга люди прожить многие годы вместе. Хотя, если на то пошло, неужели прочность и продолжительность брака являются истинным мерилом любви? Может быть, у некоторых супружеских пар брак продолжается больше из-за упрямства, а не благодаря прочной любви…
      Любовь определяет судьбу человека! Любовь девы с лилиями была короткой и безответной, и все же я не могла сказать, что она не была прекрасной, по крайней мере, для нее…
      Или любовь Паломида к Изольде, которую он превратил в идола, не имеющего ничего общего с тем, кем она была в реальности. Но боль от понимания того, что он никогда не сможет обладать ею, заставила его уехать на неизведанный Восток в поисках каких-то миражей, способных вытеснить ее из его сердца. А чувства тех, которых отвергли раз и навсегда? Бедивер, спокойно воспринявший выбор, который сделала Бригит. Гавейн, ставший циничным и распутным после расставания с Рагнеллой… Все это, разные проявления любви.
      Мне и в самом деле казалось, что каждого из нас любовь изменила. Как, почему, каким образом и по какой причине – это было выше моего понимания, может быть, мне никогда и не суждено будет понять это. Но ее сила потрясала, и едва ли можно было назвать ее нелепой… В конце концов, любовь к мужчине заставила меня почувствовать себя женщиной, желанной и нуждающейся в защите, что и привело меня сюда, где, сидя в лунном свете, я дрожала от холода.
      Похоже, здесь можно простудиться, подумала я и, грустно улыбнувшись часовому, стала медленно спускаться по лестнице.
      Мне не понять всех странностей любви, достаточно знать, что она существует и прочно поселилась в моем сердце.
      – Думаю, летом нам надо устроить турнир, – сказал Артур однажды апрельским вечером, – объединить его с ярмаркой лошадей и дать Гвину возможность показать свою новую породу. Может быть, заодно соберем и Круглый Стол.
      Это должно было стать первым собранием Братства в Камелоте, и я улыбнулась от радостного предвкушения праздника. Можно было похвастаться новым домом.
      – Кроме того, – добавил Артур, – посмотрев на меня искоса, – мы женаты уже десять лет, и мне хотелось бы это отметить.
      Сам факт, что он вспомнил об этом, заставил меня засмеяться от удовольствия.
      К нам стекались воины и рыцари, знать и представители всех наших союзников. Приехали многие с юга и запада: Герайнт с Энидой, Марк с Изольдой, Константин из Корнуолла. Его отец, Кадор, приехать не смог, потому что упал с лошади и сломал ключицу. Однако сын его достойно представлял отца.
      Приехал даже Пеллинор, но я отметила, что Ламорак остался в Рекине, где он теперь жил. Учитывая, что Гавейн вернулся ко двору, это можно было считать мудрым решением.
      Пелли поседел и постарел, хотя держался по-прежнему прямо, а глаза были такими же молодыми, как раньше. Он шел через зал с малышом на плече, купаясь в счастье отцовства. Его взрослые дети уже давно сделали его дедом, и смотреть, с каким обожанием он относится к своему младшему сыну, было и забавно, и трогательно.
      – Я наконец-то перестал гоняться за идеалом, госпожа, – сказал он, как бы оправдываясь. – Моя жена отличная хозяйка, да и я не молодею. Теперь у меня есть этот парнишка, и я собираюсь сделать из него самого лучшего рыцаря. Поздоровайся с королевой, Персиваль, – сказал он, а озорник издавал радостные звуки и тянул отца за ухо.
      Мы размещали гостей повсюду – в доме, в селении, даже в походных лагерях на лесных лужайках. На лугах вокруг холма неожиданно выросли шатры. Рядом с полем, где должны были проходить состязания, Кэй соорудил трибуну. Праздник обещал быть самым роскошным из всех, что были до этого, и Кэй старался как можно лучше организовать его.
      Утром в первый лень праздника мы с Артуром стояли рука об руку и ждали, пока трубач подаст сигнал к началу состязаний. Праздник должен быть веселым, как все каэрлеонские собрания, и роскошным, как лондонское. Он будет воплощением всего, о чем мы мечтали. Единственное, о чем я жалела, это то, что рядом не было Ланса.
      – Могла ли ты поверить, – Мечтательно сказал мой муж, когда в чистом воздухе разлились серебряные трели, – что мы доживем до этого?
      – Нет… да… – я засмеялась, припомнив, какими юными и неопытными мы были когда-то, и подумав, что до тех пор, пока Артур жив, в Британии возможно все.
      Открытие турнира началось торжественным проходом рыцарей по полю. Они шли в колонну по одному, одетые в самые нарядные одежды. Лошади вычищены, крупы блестят, украшения на уздечках сверкают под утренним солнцем. Рядом с каждым рыцарем ехал паж на лошади той же масти. Нарядные и яркие, они образовали круг по краю поля, над которым весело полоскались под ветерком флажки и штандарты.
      Именно тогда Бедивер вынес штандарт с Красным Драконом. Рядом с рыцарем, чинно сидя в седле, ехал Мордред. Они доехали до центра круга и ждали, пока трубач даст сигнал общего сбора.
      Медленно и торжественно каждый поворачивал свою лошадь ко всем четырем частям света. Пока они делали это, штандарты и флаги мелких князей склонялись в приветствии, как полевые маки, пригибаемые ветром.
      Закончив маневр, Бедивер и его паж направились прямо к нашей трибуне. Серьезно и четко Мордред отдал нам честь. Его черные волосы блестели под солнцем, а на рукаве его желтой туники блестел значок Оркнеев.
      В ответ Артур тоже отдал честь, и какой-то момент отец и сын смотрели в глаза друг другу. Когда. Бедивер развернул лошадь и двинулся через поле, я сжала руку Артура, и он весело улыбнулся в ответ.
      Первые три поединка прошли спокойно, под громкие выкрики болельщиков, которые поддерживали соперников, но около полудня на краю поля началась какая-то суматоха, и на поле выехал незнакомый воин.
      Он не носил значка, и на его щите не было никакой эмблемы.
      Его шлем не был похож на другие шлемы, которые мне доводилось видеть. Он был более вытянутым, чем римские круглые шлемы, с пластинками, закрывающими нос и щеки, которые делали его лицо неузнаваемым, и кольчужным воротником, который прикрывал его шею сзади.
      Незнакомец не спеша проехал к центру поля, медленно поворачивая коня на все четыре стороны, а потом бросил вызов членам Круглого Стола.
      Такого прежде не случалось, и Артур задумчиво щурил глаза, приглядываясь к незнакомцу.
      Крича и наскакивая друг на друга, рыцари спорили, кому принимать вызов, и, наконец, Гавейн, заявил, что он, первый рыцарь короля, имеет право встретиться с незнакомцем, и выехал ему навстречу.
      Мужчины молча сошлись в центре поля, с достоинством поклонились друг другу и отвели лошадей в противоположные концы. Когда они взяли копья наперевес, Артур пробормотал, что манера незнакомца вести бой напоминает ему манеру Паломида.
      Но так как недавно мы получили известие, что Паломид из Равенны уезжает в Константинополь, мы знали точно, что это не наш араб.
      Состязание между Гавейном и незнакомцем началось довольно спокойно, но они делали выпад за выпадом, и ни один не мог сбросить противника с седла. Наконец лошадь незнакомца от усталости немного шарахнулась в сторону, и удар Гавейна сбросил рыцаря на землю.
      Развернув своего коня, Гавейн устремился к незнакомцу, держа копье так, как будто собирался проткнуть упавшего человека. Я затаила дыхание, испугавшись, что в пылу состязания оркнеец забыл, что это всего лишь турнир. В последний момент тот поднял копье и натянул поводья так сильно, что его лошадь присела и попятилась. Но к этому времени незнакомец уже был на ногах, с мечом в руке и готов к схватке.
      Состязание продолжалось. Успех переходил от одного к другому. На каждом из них была кольчуга, поэтому, хотя они и наносили друг другу небольшие раны, крови было немного.
      Все кончилось внезапно. Гавейн поскользнулся на траве, и в секунду незнакомец оказался над ним.
      Победитель наклонился и что-то сказал Гавейну, потом поднялся и подал своему сопернику руку.
      Гавейн колебался всего секунду, прежде чем принял помощь. Вдвоем они хлопали друг друга по спинам и говорили какие-то приветственные слова, а потом стащили свои шлемы.
      – Ланс! – крикнул Артур, и мое сердце подпрыгнуло, а на поле поднялся приветственный рев.
      От неожиданной радости я подалась вперед, когда бретонец преклонил перед нами колено.
      – Ваши светлости… я и в самом деле обнаружил, что не могу жить вдали от Камелота. – Его голубые глаза смотрели преданно, а радость от возвращения, которой светилось его лицо, могла сравниться только с радостью Артура. – Куда бы я ни уезжал, двор Пендрагона зовет меня обратно…
      Он тут же повернулся в мою сторону и улыбнулся мне, и мы смотрели друг на друга с нескрываемым восторгом.
      – Вы мои король и королева, и мое место с вами, – сказал он просто.
      – Но почему ты явился инкогнито? – спросил Артур.
      – Просто для того, чтобы позабавить их. – Ланс пожал плечами и посмотрел на меня. – Кроме того, я хотел удивить тебя.
      Артур откинул назад голову и захохотал.
      – Лучшего способа отпраздновать состязание в Камелоте и не придумаешь! Давай поднимайся сюда и расскажи мне, где ты достал этот шлем.
      Ланселот подошел к нам и сел рядом с Артуром, как когда-то сидел прежде. Вертя в руках странный головной убор, он рассказал, что нашел его на саксонском рынке в Кентербери.
      – Купил его за золотые монеты, которые ты мне дал, когда я приехал к тебе в первый раз. Торговец утверждал, что такие шлемы на континенте носят люди, которых зовут бургундцами.
      Мужчины немедленно стали изучать шлем, забыв про все на свете.
      Видя их снова вместе, я чувствовала спокойную радость. Наконец моя мечта осуществилась. Все, о чем я мечтала, было здесь, рядом со мной: ребенок, которого нужно было растить, любовь, которую можно было делить с любимым, и муж, которым я восхищалась.
      Я медленно оглядела поле, отыскивая своих товарищей, людей, которых Мерлин называл членами Круглого Стола.
      Артур называл их цивилизованными людьми, которые живут по закону, Гавейн – рыцарями чести и достоинства. Кэй говорил, что они самые блестящие придворные в мире. Это моя семья, восторженно думала я.
      Мой взгляд устремился к Камелоту, поднимающемуся на холме во всем своем великолепии, а потом вернулся к двум мужчинам, которые были мне так дороги.
      Несомненно, впереди у нас была замечательная жизнь.