- Лучше нам отсюда убраться, - говорит Кизи.
      Но как, выдавливаться наружу, что ли? - в бредовых коричневых перистальтических сокращениях? К счастью для Чумы, а может, и для всех, в этот момент появляются белые копы. они разгоняют толпу и велят белым безумцам ехать дальше, этот пляж только для негров, и в кои-то веки Проказники не высыпают гурьбой из автобуса и не пытаются прервать Полицейский Фильм. Они действуют согласно сюжету Полицейского Фильма, а свой фильм оттуда увозят.
      Теперь - по плоским равнинам Миссисипи и Алабамы, Билокси и Мобил. Федеральная дорога 90, равнины и поля. а жара все не ослабевает. Они держат курс на Флориду. Сэнди не спал уже несколько дней:::::сколько же:::::бессонница, похоже, не отпустит, все с в о р а ч и в а е т с я в густые кривые линии. Солнце и плоские равнины. Как же все-таки чертовски жарко - и все раздирается на противоположности. Безмолвная, вымершая от теплового удара летняя Страна Полуденного Солнца... а сердце Сэнди рвется наружу в постоянной тахикардии, рвется наружу мозг, и голова кругом, и просто необходимо... г н а т ь в п е р е д, К э с с а д и!.. но появились уже два Кэссади. Одну минуту Кэссади выглядит безумцем пятидесяти восьми лет - в и н т! - еще через минуту ему двадцать восемь и он спокоен и умиротворен к и с л о т а, - и спокойного Кэссади Сэнди может распознать мгновенно, потому что нос у того становится... длинным и гладким, почти аристократическим, а вот бешеный Кэссади выглядит весьма потрепанным. А Кизи... в е ч н о э т о т К и з и! Сэнди смотрит... а Кизи - старый и изможденный, и лицо у него перекошено... потом Сэнди смотрит еще раз - и Кизи молод и невозмутим, на лице ни морщинки, оно круглое и гладкое, как у ребенка, он сидит, целыми часами читает книжки комиксов, поглощенный созданными Стивом Дитко густыми пурпурными тенями Доктора Стрейнджа, облаченного в плащи и светотени, и говорит:
      - Откуда им было знать, что этот драгоценный камень предназначен всего лишь для наведения мостов между разными измерениями! А ведь с его помощью можно было попасть в грозное ПУРПУРНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ - прямо из нашего мира!
      Сэнди может мысленно... покинуть автобус, но всюду - Кизи. Доктор Стрейндж! В глазах постоянно стоят два Кизи. Кизи - Проказник и Кизи организатор. Они едут в конце июля сквозь испарения южной Алабамы, а Кизи встает, оторвавшись от книжек комиксов, и превращается в Капитана Флага. Он надевает розовую шотландскую юбку, напоминающую скорее мини-юбку. розовые носки, лакированные туфли и розовые солнцезащитные очки, закутывает голову в американский флаг и сзади закрепляет эту громадную чалму чем-то вроде стрелки, а потом влезает на крышу мчащегося по Алабаме автобуса и принимается развлекать прохожих игрой на флейте. Из алабамцев, вовлеченных в РОЗОВОЕ ИЗМЕРЕНИЕ, наверняка выйдет вдвойне прикольный кинокадр, а ведь это уже перебор! - как постоянно говорит Джордж Уокер, в такой жуткой путанице это перебор. Они въезжают в Мобиле на заправочную станцию, половина Проказников выскакивает из автобуса, сверкая красными и белыми полосами, и все принимаются самозабвенно разбрасывать повсюду красные резиновые мячи - получается нечто вроде маниакального балета, наскоро украсившего собой станцию обслуживания, а служитель наполняет бак и смотрит то на Проказников, то на Капитана Флага, то на автобус, а потом получает деньги за бензин, заглядывает в окно, видит на сиденье водителя Кэссади, качает головой и говорит:
      - Теперь ясно, откуда столько негров в Калифорнии.
      ФОРНИИ-ФОРНИИ-ФОРНИИ-ФОРНИИ-ФОРНИИФОРНИИ-ФОРНИИ - звучит внутри автобуса с переменным запаздыванием, и все заливаются хохотом.
      Это было, когда все еще шло хорошо... когда они с грохотом мчались по Алабаме, а потом Кизи вдруг кажется Сэнди старым и изможденным организатором. Сэнди видит, как он спускается по приставной лесенке с крыши автобуса и устремляет на него пристальный взгляд, и знает интерсубъективность! - о чем Кизи думает. Ты чересчур обособился, Сэнди, ты не открыт нараспашку, можно ведь сидеть здесь и с грохотом мчаться по Алабаме, но ты... вне автобуса... И он приближается к Сэнди, сгорбившись под низким потолком автобуса, а Сэнди он кажется обезьяной с мощными свободно болтающимися руками, похожей на Неуклюжую Громадину, и тут Сэнди внезапно вскакивает и принимает обезьянью позу, присев, болтая руками и передразнивая Кизи,а лицо Кизи озаряет широкая улыбка, он обхватывает Сэнди руками и сжимает его в объятиях...
      Он одобряет! Кизи меня одобряет! Наконец-то я на что-то о т р е а г и р о в а л, вынес все это на всеобщее обозрение, совершенно открыто, пускай это даже обида, я это с д е л а л, сделал свою вещь, - и под влиянием этого поступка, в точности как он учил, она испарилась, обиды как не бывало... а я снова в автобусе, синхронно со всеми...
      Вечно этот Кизи! И на этой своей волне эйфории К и з и о д о б р я е т! - Сэнди осознал, что Кизи - ключ к пониманию всего, что идет во время путешествия правильно, и всего, что идет неправильно, и ни у кого, ни у одного из тех, кто предпринял это путешествие и попал в этот фильм, никогда не возникнет даже намека на желание подойти к Кизи и решительно заявить: "Я вне этой... Неописуемой Вещи, которой мы с упоением занимаемся..."
      Пенсакола, Флорида, сто десять градусов. У приятеля Бэббса есть домик на берегу океана, и они там останавливаются, но океан не приносит никакого облегчения. Большинство Проказников расположились в доме или во дворе. Кто-то из девушек возле автобуса жарит на вертеле мясо. Сэнди в полном одиночестве сидит в автобусе, в тени. Бессонница подтачивает его силы. Ему нужно либо немного вздремнуть, либо двигаться дальше. Невыносимо колотится сердце, невыносимо тяжело неподвижно сидеть на мели. Он подходит к холодильнику и берет апельсиновый сок. Кислоты, принятой в Нью-Орлеане, тех 75 микрограммов, не хватило. Кажется, за все путешествие он ни разу как следует не улетел, ни разу не ощутил... блаженства. Поэтому он делает добрый глоток Несанкционированной Кислоты и откидывается на спинку скамьи.
      Ему бы сейчас чего-нибудь приятного и успокаивающего. что бы мягко обволакивало его здесь - одного в автобусе. Он надевает наушники. Левый наушник подключен к микрофону, находящемуся в доме, и в нем слышко, как кузен Кизи Дейл играет на пианино. Дейл. несмотря на свои провинциальные манеры, долго учился музыке и хорошо играет, и ноты текут в ухо мелодичными аметистовыми каплями, нескончаемо вибрирующими в... кислотной... атмосфере, и это очень приятно. Правый наушник подключен к микрофону, воспринимающему звуки вне дома, в основном потрескивание огня, на котором жарится мясо. Вот это потрескивание вместе с концертом Дейла и обволакивает его голову в больших. уплотненных мягкой резиной наушниках... только звуки почему-то ускользают из-под контроля. Отсутствует синхронность. Словно бы два эти звука вступили в схватку за его голову. Жарящееся на костре мясо трещит и пузырится в голове, а аметистовые капельки кристаллизуются в битое стекло, а потом в жесть, в жестяное пианино. Наушники, кажется, становятся все больше и больше, их громадные мягкие оболочки закрывают уже почти всю голову, лицо, нос - буйный яростный звук одолевает его, грозя раздавить, словно собирается прямо здесь, внутри этого мягкого шара, его и прикончить п а н и к а, - он вскакивает с сиденья, бросается вперед, пробежав несколько футов с закрепленными на голове наушниками, потом срывает их и выпрыгивает из автобуса - всюду Проказники в красно-белых полосатых рубахах в лучах послеполуденного солнца. Распоряжается Бэббс, он ставит фильм и пытается что-то снять - Кислотный Дудочник. Сэнди озирается вокруг. Ни одного человека, которому можно было бы сказать, что он без разрешения, один, принял кислоту, и его начинает одолевать наркотический бред, этого он не может сказать открыто... Он вбегает в дом - так чертовски близко прыгают стены, все углы подвергаются такому предельному давлению, что того и гляди все рухнет. В доме сидит одна раздраженная Джейн Бёртон. Джейн единственный человек, которому можно рассказать.
      _ Джейн.- говорит он.- Я глотнул немного кислоты... и очень странно... - Но как же трудно говорить...
      Жаркие волны твердеют в воздухе, как волны в детском мраморном шарике, все законы перспективы обезумели, стены стремительно уносятся ввысь, потом падают вновь, как в тициановском пиршественном зале. К тому же это пекло Сэнди должен что-то сделать, чтобы взять себя в руки. поэтому он принимает душ. Он раздевается и встает под душ и... под звуки флейт, Бэббс!.. из душевого рожка льются звуки флейт, а жара засела внутри него, кажется, можно посмотреть вниз и увидеть, как она там полыхает, он смотрит вниз: пара голых ног и торс, поднимающийся к нему, а он, похоже, замечает их впервые в жизни. Они существуют отдельно, точно принадлежат другому человеку, такие изгибы и углы появляются на них средь флейтовых струй, такие выпуклости и костные выступы, что кажется, ничего этого он прежде не видел - не видел он этого тела, этого чужака. От всего этого он совершенно ошарашен - только никакой это не чужак, это его... мать... и вдруг он возвращается в это тело, только это тело его матери - а потом отца - он превратился и в мать, и в отца. Не существует разницы между "Я" и "Ты" под этим потоком флейт на флоридском побережье. Он закручивает кран, и флейты умолкают. Он вновь стал самим собой - укрылся от паники - нет уж, хватит! и он одевается и возвращается в большую комнату. Джейн все еще сидит там. Господи, поговорить бы с кем-нибудь - Джейн! - но комната начинает делать "свечи", возникает бешеный крен перспективы, целая стена комнаты "свечой" взлетает вверх у него перед глазами, а потом стремительно возвращается на свое место - Джейн! - Джейн у него перед глазами, на расстоянии фута, потом снова там, на диване, потом вновь взлетает вверх, и все это взлетает и падает в свинцовой жаре - "Сэнди!" - кто-то есть в доме, кто-то ищет его Хейджен? кто это? - кажется, он нужен Бэббсу для фильма. Красно-белые полосатые Проказники пекутся на солнце. Кажется, у Бэббса появилась идея насчет очередного эпизода фильма. Бэббс в этой сцене - Пестрый Дудочник, негромко играющий на флейте, а все красно-белые полосатые дети, увлекаемые его игрой, следуют за ним в красочных танцах. Сэнди дают рубашку Проказника, а он не хочет ее надевать. Она ему жутко велика. Она так уныло висит на нем, точно он высох на солнце. Прямо на солнце... рубаха начинает сверкать у него под носом яркими вспышками солнечно-красного и солнечно-серебристо-белого, точно он движется сквозь таинственную эманацию ярчайших вспышек. Бэббс объясняет ему его роль, и он пускается в безумный пляс на фоне вывешенного на просушку белья, а камера без устали жужжит. Он чувствует, какое идиотское выражение появляется на его лице, чувствует, как закатываются и белеют глаза, и под веки проникают лишь смутные красные и серебристо-белые вспышки... ох уж эта чудовищная жара, а он танцует на солнце как безумный, но потом, пошатываясь, отходит в сторону.
      Становится крайне важно, чтобы никто не узнал, что он принял Несанкционированную Кислоту. Джейн он может доверять... Все это делается не слишком-то открыто, но он должен сохранять хладнокровие. Чак Кизи марширует по двору и дует в тубу: б у у п - б у у п - а б у у п - б у у п - низко и громко, потом он подходит к Сэнди, смотрит на него, улыбается поверх мундштука и дует: б а п - б а п - б а п - а - б а п - очень тихо и нежно, и - интерсубъективность! - он з н а е т, он п о н и м ае т - и это приятно, ведь Чак - один из милейших людей на свете, и Сэнди может ему доверять. Главное не терять хладнокровия.
      В консервной банке у автобуса лежит полфунта травы; желая взять немного, Сэнди становится на четвереньки, ему уже начинает нравиться резвиться на солнышке, но он нечаянно опрокидывает банку ногой, и трава просыпается в напоминающую ил бурую грязь. Все огорчены, Хейджен садится и пытается отделить траву от грязи, а Сэнди, желая помочь, становится на четвереньки и запускает пальцы в грязь, чтобы выкопать траву, но только он принимается копать, как грязь начинает становиться все более бурой, а он в экстазе от этого бурого цвета, такого густого, такого изысканного, упиваясь этим цветом, он забывает о траве и докапывается до твердого грунта, и Хейджен говорит:
      - Эй! Что за чертовщина с тобой творится?
      И Сэнди знает, что остается лишь во всем признаться, сказать, я торчу как шпала, старина, а этот бурый цвет просто блеск, и тогда все будет совершенно открыто, тогда все кончится. Но он не в силах заставить себя это сделать, он не в силах раскрыться до конца. Взамен ситуация оборачивается к худшему.
      Подходит Кизи с футбольным мячом и баллончиком светящейся краски. Он хочет, чтобы Сэнди обрызгал мяч светящейся краской, а когда начнет темнеть, они с Бэббсом пойдут на берег перебрасываться светящимся мячом, и Сэнди принимается обрызгивать мяч из баллончика, только все это одно целое - мяч и рука Кизи, и он. одновременно увлеченно и хладнокровно, раскрашивает руку Кизи, а Кизи говорит:
      - Эй! Что за чертовщина с тобой творится?.. И как только он это произносит, он уже з н а е т, и от этого вдруг становится очень плохо.
      - Я... одурел. - говорит Сэнди. - Я глотнул кислоты и... перебрал немного, мне очень плохо.
      - Эту кислоту мы хотели сохранить на обратную дорогу, - говорит Кизи. - Мы хотели оставить немного, чтоб принять в Скалистых горах.
      - Но с т о л ь к о я не взял...- он пытается это объяснить, но из автобусного громкоговорителя уже звучит пластинка "Битлз", и музыка впивается ему в голову дождем игл...- но мне плохо.
      Кизи выглядит раздраженным, но он пытается проявить сочувствие.
      - Знаешь что... брось ты это. Послушай музыку...
      - Послушай м у з ы к у! - кричит Сэнди. - Боже мой! Попробуй же мне помочь!
      Кизи очень терпеливо продолжает:
      - Я знаю, как ты себя чувствуешь, Сэнди. Я и сам заходил так далеко. Но тебе остается только с этим смириться...- От этих слов Сэнди становится лучше: о н с о м н о й. Однако Кизи добавляет: - Но если ты думаешь, что я буду руководить тобой в этом твоем полете, ты глубоко ошибаешься. - И он уходит.
      Сэнди охватывает настоящая паранойя. Он идет прочь, подальше от дома, и в лесу набредает на зеленую поляну. В тени лежат на земле Бэббс и Чаровница Гретхен, просто лежат и бездельничают, однако Бэббс дрыгает ногами и шевелит руками, Гретхен дрыгает ногами, и Сэнди видит... что Бэббс и Гретхен лениво плавают в пруду. Он знает, что они на земле, и все-таки она в воде... и он говорит:
      - Ну и как там?
      - Мокро! - отвечает Бэббс.
      ...и... удивительно... это очень приятно... похоже, Бэббс точно знает, что творится у Сэнди в голове - с и н х р он и з а ц и я, - и хочет под это подстроиться. Мы все здесь - единый мозг, мы все, в конце концов, в автобусе. И вдруг там, на флоридской поляне, вся вещь Проказников вновь, похоже, оборачивается своей лучшей стороной.
      К дому он вернулся уже в темноте, он вошел во двор, а в небе светили миллионы звезд, похожих на крошечные неоновые лампочки, они виднелись сквозь листву деревьев, да и деревья казались усеянными миллионами крошечных неоновых лампочек, и автобус... автобус превратился в изваяние из неоновых лампочек, миллионы лампочек собрали в кучу, чтобы построить из них автобус, казалось, вся ночь состоит из неоновой пыли, а каждая пылинка -неоновая лампочка, и все они испускают дрожащий свет и поют, словно гигантская мирная неоновая вселенная певчих цикад.
      Он идет на берег океана, где собрались все Проказники. Это узкий залив, там темнота и покой. Он входит в воду и идет до тех пор, пока волны не начинают плескаться у самого рта, отчего исчезают страхи и на душе становится тепло, покойно и приятно, он смотрит на звезды, а потом на расположенный в отдалении мост. На мосту видны лишь огоньки - длинные нити огоньков. устремленные ввысь, ввысь, ввысь... и в это время к нему плавно движется по воде Чак Кизи - улыбающийся, похожий на огромную дружелюбную рыбу. Чак знает, и это очень приятно,- а огоньки моста устремляются все выше и выше, пока не сливаются наконец со звездами, пока не появляется мост, ведущий прямо на небеса.
      VIII. МУЗЫКА ТОЛПЫ
      В Джорджии они устроили привал на обочине дороги, у озера. Старый Братец Джон напялил на голову робин-гудовскую шляпу, пропел кучу сальных песенок и получил награду за СМП - Самый Мерзкий Полет. Бэббс прибил к столбу куклу, разрисовал ее светящейся краской, вколотил в нее кучу гвоздей и поджег - он тоже заработал награду за СМП. Потом произошло нечто, принесшее Сэнди огромную радость. Ему пришла в голову идея раскрасить руку узорами из светящейся краски, залезть в воду, а потом опрометью выскочить из воды, вытянув руку в сторону хейдженской кинокамеры. чтобы на экране вышла огромная цветная светящаяся рука, устремленная вверх в безумном ракурсе. Все пришли в восторг и принялись с упоением предаваться этому занятию, а Сэнди почудилось, что теперь власть отчасти принадлежит и ему. Каждый принялся раскрашивать себе руку светящейся краской, сжимать ее и разжимать и демонстрировать широченную, сверкающую всеми цветами ладонь добропорядочному миру, доводя его обитателей до состояния, близкого к коматозному...
      Кизи провел еще один инструктаж, и никому не понадобилось произносить ни единого слова, чтобы почувствовать, что путешествие превращается в некую... миссию. Кизи сказал, что хочет, чтобы все делали свою вещь и оставались Проказниками, но при этом еще и проявляли наивысшую компетентность. Как в случае с красными резиновыми мячами, которыми они всегда перебрасывались, выйдя из автобуса. Идея насчет красных резиновых мячей заключалась в том, что каждый Проказник всегда должен быть готов поймать мяч, даже не глядя, как тот летит в его сторону. Они постоянно должны быть начеку, остро чувствовать каждый момент, постоянно быть с головой погруженными в общую групповую вещь и при этом проявлять наивысшую компетентность.
      Уж одного-то Проказника никак нельзя было упрекнуть в том, что он не проявляет наивысшей компетентности. Речь идет о Кэссади. Они вихрем пронеслись через все Восточное побережье до самого Нью-Йорка, вихрем - без всякого преувеличения. Никогда еще Кэссади не был в такой превосходной форме. Если раньше у кого-то и были сомнения на его счет, то теперь все принимали его безоговорочно. В дороге Кэссади был тверд как скала и абсолютно надежен. Когда все были выбиты из седла утомительным путешествием или нескончаемыми дорожными проблемами, на Кэссади можно было положиться он гнал автобус дальше. Казалось, он ни на минуту не сомкнул глаз и сон ему вовсе не нужен. На протяжении всей этой бешеной гонки ему всегда удавалось отыскать последнюю узкую лазейку в лабиринте машин, он точно знал, что никуда она не денется,- и она никуда не девалась. Когда автобус вышел из строя, Кэссади с головой окунулся в его ветхое допотопное нутро и устранил неисправность. Он менял покрышки - сам таскал их и поднимал, насаживал и скреплял болтами, и его фантастические мускулы бугрились под кожей слой за слоем, а вздутые вены были переполнены кровью и винтом.
      В горах Блу-Ридж все тащились под кислотой, в том числе и Кэссади, и именно в этот момент ему пришло в голову спуститься по самой крутой, самой страшной и извилистой горной дороге в мировой истории, не пользуясь тормозами. Огненно-яркий автобус с бешеной скоростью рванулся вниз с вирджинских гор Блу-Ридж. Кизи, желая насладиться спуском, влез на крышу. Там, наверху, ему представилась возможность ощутить движение кренящейся на виражах машины и струящуюся и извивающуюся перед ним дорогу, похожую на длинный пастуший кнут, которым кто-то щелкнул что было сил. И несмотря ни на что, его ощущения были полностью синхронизированы с ощущениями Кэссади. Казалось, начни он паниковать, и паника охватит Кэссади, она тут же, точно особая форма энергии, пронесется по всему автобусу. Однако никакой паники он не почувствовал. Это было лишь теоретическое рассуждение. Он верил в Кэссади на все сто процентов, но это было нечто большее, чем вера. Это было чувство, что Кэссади за рулем пребывает в состоянии сатори - в это самое мгновение, Сию Секунду, - в таком абсолютном, какого только способно достичь живое существо, и в данное мгновение состояния этого хватает на всех.
      До Нью-Йорка они добрались в середине июля, примчавшись туда во весь опор, точно скаковые лошади на последней прямой. Все чувствовали себя превосходно. С орущими громкоговорителями они пересекли 42-ю улицу и поднялись по авеню Сентрал-парк-уэст, и даже НьюЙорк вынужден был останавливаться и таращить глаза. Проказники, не жалея разноцветных светящихся ладоней, приветствовали горожан бурными аплодисментами, а Кизи с Бэббсом, надев красно-белые полосатые рубахи, влезли на крышу автобуса и принялись исполнять музыку толпы. К тому времени подобное музицирование сформировалось в вещь, состоявшую в том, чтобы, взобравшись на крышу автобуса, и с п о л н я т ь л ю д е й, населяющих несчастный коматозный внешний мир. точно они представляют собой музыку. Встретив злобный и высокомерный взгляд, полагалось извлечь из флейты рев умирающего слона. Если же навстречу попадалась робкоя, трепещущая от волнения женщина, звуки следовало издавать робкие и трепещущие. Все это высказывалось людям прямо в глаза, совершенно открыто, и они никогда не знали, что им делать. А Нью-Йорк... что за плачевное зрелище представлял собой Нью-Йорк! Город был полон напыщенных, усталых, раздражительных людей, бредущих по тротуарам, пихая ногами дерьмо. Пихач дерьма это человек с хмурым видом и опущенными долу глазами, уныло бредущий по тротуару, шаркая башмаками точно отпихивая с дороги конское дерьмо, и бормочущий: "Ах, так я и знал, что вляпаюсь". Пихачи дерьма то и дело бросали на них возмущенные взгляды, и это был подарок пихачам дерьма от Проказников. Пихачи получили возможность взглянуть на автобус и сказать: "Вот они, т е с а м ы е ублюдки, из-за которых кругом столько дерьма". Проказники въехали на широкую аллею, ведущую к "Таверне на лугу" - большому ресторану в Центральном парке, - и принялись исполнять там музыку толпы. Так или иначе, они втягивали в свой фильм весь этот прикольный город, а Хейджен снимал все это на пленку.
      Клои Скотт, входившая еще в старую перри-лейнскую компанию, приготовила для них квартиру своих друзей, которые уехали на все лето, - на Мэдисон-авеню, неподалеку от 90-й улицы. Поставив автобус у парадного, они получили возможность заняться своими делами. Кэссади пробежался по всем старым приятелям времен романа "В дороге". Двумя из этих приятелей были Джек Керуак и Аллен Гинзберг.
      В квартире на Мэдисон-авеню они закатили вечеринку, и туда пришли Керуак с Гинзбергом. Пожаловал к ним и некий парень, заявивший: "Привет, я - Терри Садерн, а это - моя жена Кэрол". Он оказался довольно странным типом, способным на бесконечную любезную болтовню. Через неделю они узнали, что никакой он не Терри Садерн и даже ничуть на него не похож. Это была всего лишь чья-то безобидная прикольная проказа, и они были очень довольны тем, что не испортили ее и подыграли этому парню. Кизи и Керуак почти ничего друг другу не сказали. С одной стороны был Керуак, с другой - Кизи, а между ними - Кэссади, служивший некогда барометром для Керуака и всего блаженного Бит-Поколения, а ныне ставший барометром для Кизи и всего чего?..- чего-то еще более неистового и фантастического, уже пустившегося в дорогу. Эта первая встреча походила скорее на прощание. Керуак был старой, давно взошедшей звездой. Кизи был новой яркой кометой, бешено мчащейся Бог знает куда.
      Вышли в свет "Времена счастливых озарений", и рецензенты не скупились как на неумеренные похвалы, так и на уничтожающую критику. Морис Долбьер писал в ежедневной газете "Нью-Йорк геральд трибьюн": "Это высокая секвойя, господствующая над пустыней беллетристики". Грэнвилл Хикс утверждал: "Своим первым романом "Над кукушкиным гнездом" Кен Кизи убедительно доказал, что является сильным, изобретательным и целеустремленным писателем. Все эти качества в еще большей степени обнаруживаются во "Временах счастливых озарений". В этой книге он в очаровательном стиле рассказывает очаровательную историю". Джон Баркхэм из "Сатедэй ревью" писал: "Прозаик, обладающий редким талантом и воображением... потрясающее, страстное повествование...". "Тайм" писал, что это значительный роман, неудавшийся, однако, по причине многословия. Кое-кого из критиков, по-видимому, оттолкнул тот Богом забытый медвежий угол, где разворачивается действие романа, да еще необычная тема героической борьбы штрейкбрехера с малодушными членами профсоюза. Лесли Фидлер написал в "Бук уик", приложении к "Геральд трибьюн", довольно неоднозначную в оценках рецензию, и все-таки это была большая рецензия на первой полосе, написанная крупным критиком. "Ньюсуик" утверждал, что в книге "отвергаются все законы литературного ремесла, отчего она превращается в многоречивую, чересчур обстоятельную, непомерно разбухшую псевдоэпическую подделку под жизнь". Орвилл Прескотт, назвав рецензию в "Нью-Йорк тайме" "Утомительная литературная катастрофа", писал: "Его чудовищная книга представляет собой самый претенциозный, самый скучный роман, который мне доводилось читать за многие годы". О Кизи он отзывался как о "типичном битнике". послужившем прототипом Дина Мориарти для романа Керуака "В дороге", перепутав при этом Кизи и Кэссади. Проказники от души посмеялись над этим. Старичок растерялся, а... может, и вышел из себя из-за всей этой истории с автобусом и генеральным штурмом Нью-Йорка: о с т а н о в и т е в а р в а р о в...
      Да пропади все это пропадом. Кизи уже повел речь о старомодности и неестественности литературного творчества, упирая при этом на то, какую огромную роль в жизни всех, кому не лень присмотреться, играет теперь... автобус. Местная пресса, включая и газеты меньшего масштаба, зато с понятием, отразила эти рассуждения на своих страницах, однако никто так и не уразумел, что происходит на самом деле, - разве что все это увеселительная прогулка. Разумеется, это была увеселительная прогулка. Но в июле 1964 года даже в кругах людей с понятием никто еще не был как следует подготовлен к такому необыкновенному явлению, как разбитная компания, с грохотом мчащаяся через все Североамериканские Штаты в автобусе, расписанном головокружительными, сверкающими всеми цветами радуги мандалами, и направляющая кинокамеры и микрофоны на каждую прикольную вещь во всей этой прикольной стране, в то время как Нил Кэссади гонит автобус, преодолевая горные перевалы и серпантины, а страна Америка стремительно проносится мимо по ту сторону ветрового стекла, точно в одном из тех треклятых широкоформатных видовых кинофильмов, что скручивают зрительные нервы в жгут, словно резинку в игрушечном самолете... а не глотнуть ли нам еще винта и кислоты, не покурить ли травы, ведь все это, похоже, дары Космо - божества Проказников, владельца автомата, отпускающего лакомства...
      Космо!
      Далше.
      IX. МОГИЛЬНЫЙ ПОЛЕТ
      Если во всем мире и были люди, способные уразуметь то, чем занимаются Проказники, так это Тимоти Лири и его группа. Лига Духовного Развития, обосновавшаяся в Миллбруке, штат Нью-Йорк. Лири со своей группой подвергался гонениям в Гарварде, в Мексике, там и сям, и в конце концов обрел пристанище в большом викторианском особняке в Миллбруке - в частном земельном владении, в поместье, принадлежащем состоятельному нью-йоркскому семейству Хичкоков. Поэтому автобус направился в Миллбрук.
      Направляясь туда, они рассчитывали на расчудеснейший прием. По прошествии стольких лет уже нелегко, вероятно, понять, как именно они себе этот расчудеснейший прием представляли. Себя и группу Лири Проказники считали двумя выдающимися тайными научными обществами, единственными в своем роде на всем белом свете, занятыми самыми фантастическими из когда-либо проводимых экспериментов с человеческим сознанием. Вещь эта была абсолютно новой. И вот два тайных общества, испытывающие на себе тяжесть энергетической волны нового мира, должны были наконец встретиться.
      На дорогу, вьющуюся средь густо-зеленого готического миллбрукского парка, Проказники въехали с развевающимися флагами - весь автобус в американских флагах, динамики захлебываются рок-н-роллом... по извилистой грунтовой дороге мимо путаницы зеленых зарослей, мимо прудов и полян, словно безудержно веселящийся бродячий цирк. Когда их взорам открылся сам громадный пряничный особняк со всеми его пилонами, башенками и ажурной деревянной кровлей, Сэнди Леманн-Хаупт принялся бросать с крыши автобуса зеленые дымовые бомбы - оглушительные взрывы и ослепительное цветение зеленого, как эпифиты, дыма вокруг огненно-яркого автобуса. Мы приехали! Мы приехали!
      Проказники ждали, что лиристы гурьбой повалят из дома, точно уцелевшие после осады Хартума. Но вместо этого какая-то парочка стремглав бросается с лужайки обратно в дом. Проказники останавливаются перед фасадом, и... никого, лишь стоит себе готическим надгробным памятником громадный домина, а они выпрыгивают из автобуса, все еще торжествующе вопя и отчаянно веселясь. Наконец материализуются несколько человек. Пегги Хичкок, Ричард Алперт и Сьюзан Метцнер, жена доктора Ралфа Метцнера, которому тоже принадлежит ведущая роль в группе Лири. Алперт окидывает взглядом автобус, качает головой и произносит: "Кен-н-н Ки-и-иизи..." - словно говоря: "Так я и знал, что ты станешь автором этой студенческой проказы". Настроены они дружески, но как-то все здесь, братва... сухо, что ли. Среди встречающих джазовый трубач Мэйнард Фергьюсон и его жена Фло, автобус их приводит в восторг, но остальные... от всех исходят одни и те же... флюиды: "Здесь у нас происходит нечто довольно серьезное, мы занимаемся медитацией, а вы, калифорнийские полоумные, вносите ненужную суету".
      Наконец Пегги Хичкок приглашает некоторых Проказников к себе в дом большой современный дом под названием "Бунгало" неподалеку от пряничного дворца. Среди приглашенных и Бэббс. Ни Бэббс, ни Проказники не готовы к ленивому времяпрепровождению на природе, будь это хоть медитация, хоть что угодно. В "Бунгало" Бэббс обнаруживает на стене большую фотографию в рамке, напоминающую снимок студенческой группы Йельского университета, сделанный в 1903 году: множество тесно сидящих молодых людей в галстуках-шнурках. уставившихся прямо в камеру.