Шломо Вульф
      Сионюга
      1.
      1.
      Я простучала каблуками сапожек по оледеневшему пятнами бесснежному зимнему владивостокскому двору, профессионально кося глазом на голые ветки сквера, со-дрогающиеся под порывами сухого ветра, и вошла в знакомый подъезд. Здесь ни-когда не жил никто из моих знакомых, но я хожу сюда уже много лет в одно и то же дневное время. Привычно поднимаюсь на лифте на седьмой этаж и без звонка или стука открываю всегда приоткрытую дверь чужой квартиры. Никто не спешит мне навстречу. Я снимаю в прихожей шубку и шапку, но не меняю сапоги на стоя-щие здесь чужие женские шлепанцы. Поправляя у зеркала прическу, я с удоволь-ствием отмечаю свою отличную фигуру, здоровый цвет лица с нежным румянцем с мороза, большие блестящие глаза. "Блеск, струящийся из них, - сказал мне как-то мой благоверный, - походит на сияние полной луны. Когда я смотрю в твои глаза, их золотистая глубина притягивет меня к себе так, что я не вижу ничего другого. Глубина их кажется неизмеримой, бездонной, как само небо. Они сияют в темноте своим собственным лунным блеском..." Я тогда еще не знала, что он почитатель Уилки Коллинса с его удивительным "Лунным камнем", и была поражена поэтич-ностью сравнений своей персоны с космическими далями.
      Но в гостиной, куда я прохожу сейчас, навстречу мне с улыбкой поднимается из кресла совсем другой человек. Элегантный мужчина моего возраста.
      Это, однако, и не адюльтер, читатель. На столе нет ни вина, ни цветов, а в глазах молодого человека нет ни нежности, ни нетерпения грядущей близости.
      Это - Госсыск образца декабря 1983 года.
      Я - помощник, тайный внутренний добровольный сотрудник госбезопасности, а этот парень - мой старший коллега из легальных сотрудников. Я не знаю ни его должности, ни воинского звания, ни фамилии, только имя-отчество. Себя же я не считаю ни платным провокатором царской охраники, ни стукачом НКВД образца 1937, знавшим о трагической судьбе выданных им людей и, тем не менее, под-ставлвшиим все новых и новых под топор террора. Я, напротив, знаю, что людям, на которых я уже представила информацию, не грозили даже служебные непри-ятности. В стране, расчищенной, казалось, на века чекистами предыдущих поколе-ний, просто не было серьезных врагов строя, а потому моих подопечных просто брали на учет и уделяли им пристальное внимание, о котором они, как правило, и не подозревали. Поэтому эта тайная деятельность представлялась мне иногда неле-пой игрой взрослых людей в шпионов-сыщиков.
      Себя же саму я считала сознательным борцом за незыблемость советской власти и угодного мне коммунистического режима, недостатки и даже пороки которого я осознавала ничуть не хуже тех, за кем тщательно наблюдала. Но, в отличие от них, я не видела этому режиму разумной альтернативы. Я была уверена, что рухни он, на смену придет нечто стократ хуже, а потому искренне служила сохранению и ук-реплению той власти, что дала мне образование и право на достойную жизнь в своей интернациональной стране.
      По своей линии я, к тому же, занята по прямому назначению чистокровной совет-ской еврейки - борьбой с сионизмом, под которым мы понимали не столько сма-нивание таких как я в Израиль, сколько насильственное влияние спецслужб этой страны на наш государственный и общественный строй вообще и на судьбу совет-ской ветви моего древнего народа в частности.
      "Вы молодеете прямо на глазах, Изабелла Витальевна, - проговорил мой куратор, крепко пожимая мне руку. - Не зря вам нет отказа ни в чем." "Не иначе, вы гото-вите мне новое романтическое приключение, Андрей Сергеевич? сузила я глаза, зная, что в этом их положении мой лунный блеск приобретает магическую силу. - И кто же будет несчастный, которого я соблазню, выпотрошу и покину?" "На этот раз - несчастная." "Особа женского пола? Почему же тогда она моя, а не тайного донжуана из нашей славной когорты? Я вроде бы никогда не проявляла сомни-тельных склонностей." "К сожалению, это такая особа, к которой далеко не каждо-го из наших красавцев можно подпускать без риска перевербовки." "И эта еврейск-ая красотка имеет слабость к буржуазному национализму? У нас?" "Уже давно не у нас. И не еврейская, а очень даже русская красавица." "Русская? - изумилась я. - И она не антисемитка, а сионистка?" "Более того. Сионюга! Давняя, матерая и нео-бычайно дерзкая, в силу своего происхождения." "Психически больная?" "Увы, не только здоровая, но и под могущественным психиатрическим покровительством по линии ее мужа." "Еврея, надеюсь? Иначе я сама тут у вас сейчас сойду с ума от такой своей будущей партнерши. Как ее зовут?" "Нашу подругу зовут Татьяна Але-ксеевна Бергер. Муж еврей, но сионизм у нашей Танечки не от него. И даже не от ее неразделенной любви к тоже еврею, Феликсу Ильичу Дашковскому." "Танечки? Так вы с ней знакомы?" "Шестнадцать лет назад я ее допрашивал. Она проходила по делу о митинге в таком-то ЦКБ." "Так по этому же делу проходил и мой, по ва-шей милости, недавний воздыхатель - бывший главный конструктор Иосиф Аро-нович? Как же он меня уговаривал уехать с ними в Израиль четыре года назад, ког-да я его в аэропорту провожала! Постойте, там же был еще один еврей, Марк Альт-шулер, что уехал в позапрошлом году. Славная компания, ничего не скажешь! Но никакой женщины, тем более русской вроде бы не было." "Была, была. Только она, в силу своей удивительной внешности, сначала сподобилась высочайшего краевого покровительства, а потом, к нашему облегчению, уехала отсюда. Мы ее, естественно, передали с рук на руки ленинградским товарищам. А те нас посто-янно информируют, что ее пагубные настроения с тех пор не только не изме-нились, но и стали еще хуже. Во время войны 1973 года она снова открыто под-держала агрессию Израиля." "На митинге?" "Хуже! Прямо в стенах городского управления, куда ее пригласили на профилактику. Знаете, что она заявила?" "Ин-тересно! Что же может заявить русская девушка в пользу сионистской позиции, если мне, насколько я понимаю, ее ровеснице, ничего положительного тогда на ум не приходило? А я, вы уж простите, столько передумала по этому поводу, что..." "Мы вам, Изабелла Витальевна, безгранично доверяем, а потому даже призываем тщательно все анализировать. А что касается нашей сионюги... Партия, смеется она прямо в лицо следователю, торжественно провозглашает: нынешнее поко-ленье советских евреев будет жить при сионизме!" "Парафраз нашего дорогого во-люнтариста?" "Неважно чего. И еще: сионизм - светлое будущее всего мирового еврейства и его возводить халуцим." "Кому-кому?" "Так я вас в конце концов выучу ивриту на свою голову и сам подготовлю к эмиграции, Изабелла Вит..."
      Доверяет, доверяет, подумалось мне, а сам без конца примеряет на себя ситуацию, при которой ему надо как-то объяснить начальству, чего это его "Маркитантка" (мой псевдоним) сама слиняла в Израиль.
      "А почему это Бергер для вас Танечка? - вслух проворковала я. - Неужели ее женское обаяние и вас задело за живое. Или - вообще слабость к врагам народа?" "Халуцим - добровольцы, - не поддался он на провокацию. - Пионеры или лучше первостроители, пользуясь нашей терминологией."
      "Итак, ваша Танечка, как я понимаю, сейчас во Владивостоке в командировке, и мне следует потрогать ее за вымя. Что с вами?" "Ничего... он с трудом овладел собой, тревожно на меня поглядывая. - Бергер приехала по проблеме, связанной с конфликтом с Абрамом Ильичем Цесревичем - бочкотара для Магаданрыбпрома." "А она тут при чем?" "Она с 1974 года работает в ЦКБ рыбной промышленности. Всегда масса смелых идей. Об одной из них вы узнаете завтра во время ее доклада на техсовете пароходства." "Ее не... изолировали от общества из-за уникальных те-хнических способностей, или ее деятельность была признана фрондой, не пред-ставляющей опасности?" "Открытая поддержка сионистов в разгар войны с ними друзей нашей страны, конечно, давала основания для суда, но она, как вы угадали, действительно была не просто ценным, а известным на самом высоком уровне специалистом в области проектирования подводных лодок, работая в таком-то ЦНИИ..." "Так она из-за нас оказалась у рыбаков?" "Конечно. Уж не лишить ее до-пуска к нашим секретам было бы безумием. Итак, вам следует присутствовать на ее докладе." "Это моя служебная обязанность." "Вам просто цены нет, Изабелла Ви-тальевна... Так вот, у вас будет отличный повод не только познакомиться с Бергер, но и подружиться с ней." "За несколько минут?" "За месяц-полтора. Если ее идею поддержат, она пойдет в испытательный рейс на "Святске". И вы с ней. Это мы организуем."
      2.
      "Как вы знаете, по представлению Минрыбы, "Святск", прямо с постройки в Фин-ляндии и по дороге к месту приписки на нашем бассейне зашел в Мурманск за по-путным грузом на Магадан. В результате cейчас у него на борту сорок тысяч единиц бочкотары, - начал председатель техсовета. - Такое-то ЦКБ считает воз-можным, не выгружая бочки во Владивостоке с последующей летней доставкой их на малых судах, как это сначала предполагалось, идти сейчас прямо на бухту Но-гаева и там выгрузить все сорок тысяч непосредственно на склад рыбного порта, используя уникальные конструктивные особенности "Святска". Что думаете по этому поводу, товарищи? Начальник службы эксплуатации!" "Суда типа "Но-рильск", - встал импозантный барин в морской форме, - располагают кранами, способными быстро разгрузить бочки на причал. Кроме того эти суда при-способлены для разгрузки колесной техники на причал же по кормовой рампе. Но в Магаданском рыбном порту нет причала, к которому можно подойти с осадкой "Святска". Если же всю эту массу выгружать в торговом порту, мы его просто парализуем. И потом бочки надо будет месяц возить через весь город вокруг бухты Ногаева." "А чем проще, - откликнулся начальник отдела портов, - перегрузить их в нашем порту?" "Что думает техотдел?" - улыбнулся мне председатель совета. "Во-первых, - сказала я, мы заказали за границей ультрасовременное сверхдо-рогое судно для того, чтобы научить его работать на бассейне с максимальным использованием технических возможностей, а не по старинке. Во-вторых, бочки уже на борту "Святска". Перегружать их сначала на наши склады, а потом на ма-лые суда? Ради чего? Чтобы вместо января дать магаданским рыбакам дефицитную уже сегодня бочкотару к июню?" "Арктическая служба? - председатель техсовета поднял на лоб очки. - Может проведете малые суда к причалу зимой?" "У "Моск-вы" осадка великовата для постановки таких судов к рыбному причалу. Но можно их поставить в канале, проложенном ледоколом, и потом, как обычно разгружать на лед с доставкой бочек на берег санями. И не экспериментировать с еще не ос-военным судном. Мне не нравятся эти ленинградские новации. Заинтриговали как-то наше министерство, а нам теперь решать их ребусы." "Тебе всегда и все не нра-вится! - крикнули из зала. - Одно слово Арктическая служба... Вечно вы ни в чем не уверены." "Арктика научила, парировал полярник. - Это не штаны про-тирать в теплом Владивостоке." "Продолжайте, Изабелла Витальевна." "Техотдел, - я все пыталась разглядеть в зале мою будущую подопечную, - поддерживает идею ЦКБ об использовании для выгрузки на лед исключительно автотранстпорта по кормовой рампе. Более чем заманчиво отказаться от использования проблемных при морозе под сорок кранов, загружая бочки в автомашины в закрытых от ветра и мороза трюмах и выводить их потом на ледовую дорогу. И далее - сто километров в час - прямо на склад за причалом. Это сэкономит нам массу времени и денег." "А Ленинград-то чего помалкивает? - еще шире улыбнулся председатель. - Прошу за-давать вопросы автору предложения." "Служба рейдовых операций, - по своему обыкновению запальчиво перебил его единственный здесь еврей Цесаревич, - про-тив непроверенных технологий. Вы знаете, Татьяна Алексеевна, что выгрузки по рампе на лед до сих пор никто никогда не делал? Кто будет вылавливать машину с бочками, если она у вас провалится под лед при сходе с рампы?"
      Так вот какая сионюга завелась в Стране Советов! Если и дальше так пойдет, сионизм вообще обворожит все нации нашего отечества! Прекрасный рост, даже чуть повыше меня, роскошные белокурые волосы, сияющие синевой глаза. А бе-лый свитер и черные брючки обтягивают такую фигуру, что все мужчины, не сво-дившие было с меня привычно теплого взгляда, вдруг дружно переключились на нее. Она только встала и еще и слова не сказала, а уже настала благоговейная ти-шина. Бергер изящным жестом гибкой руки поправила прическу. Когда же она как-то сразу всем улыбнулась, стало ясно: что бы и где бы она ни предложила - быть по тому!..
      "Вот радиограмма, - прозвенел ее неожиданно громкий голос. - Мороз тридцать семь. Прогноз на понижение температуры. Лед уже около метра. Прогноз на метр двадцать пока подойдем к бухте Ногаева. Ледовые дороги по ней сегодня держат автомашины до трех тонн. Бочки деревянные, сухие, легкие. Я не вижу причин для отказа от движения из твиндеков по аппарели на лед и делее - прямо на склад. Магаданрыбпром нашу технологию одобряет. Их грузчикам не придется работать под открытыми люками в трюмах и на льду у борта судна. Да и у склада, куда может зайти машина, но не могут сани. Если вы у меня провалитесь под лед, - прищурилась она на побагровевшего Цесаревича, - я лично нырну за вами. Спе-циально возьму с собой в рейс купальник."
      "Что скажет капитан? Как близко подойдете к берегу с проводкой ледоколом?" "Ледокол мне не только не нужен, - зазвучал густой бас морского волка, - а только вреден. Он вокруг меня лед накрошит - некуда будет рампу уложить. Метровый лед "Святск" пройдет сам.. А вообще мне идея Татьяны Алексеевны нравится." "Еще бы, - прозвучало у меня за спиной. - Такую женщину целый месяц ублажать на борту..." "Так под твою ответственность, Макар Павлович?" "А у меня на борту все под одной ответственностью, - махнул он рукой. - В конце концов, на эту рампу миллионы потрачены. Техотдел прав, - снизошел он до улыбки в мою сторону. -Должно же это чудо техники когда-то научиться работать."
      "Я предлагаю, - сказал парторг пароходства, - направить в рейс не только эту милую ленинградку, но и ничуть не менее пригожую Изабеллу нашу Витальевну. Техотдел должен проследить за ньансами эксплуатации самого дорогого судна на бассейне." "Согласны? - обратился ко мне председатель. Я важно кивнула. - Тогда прошу голосовать. Кто за эксперимент? Кто против? Двое. Счастливого плавания, товарищи..."
      3.
      "Так как мне тебя звать, Изя или Белла? - пристально посмотрела на меня Бергер, когда мы вышли из бывшего Дома Бринера, а ныне парткома пароходства. - Не обижаешься, что я так сразу на ты?" "Нисколько, Таня. А звать меня можешь по настроению. Проявлю мужское начало - Изей, а женское - Беллой." "Это просто замечательно, Изенька! А то я не решалась попросить тебя меня спустить по этой обледенелой лестнице, - вцепилась она в мою руку. - Ничего на свете так не боюсь, как скользких ступеней. Слушай, белочка, ты что, в рейс пойдешь в этой вот шубке? Попроси в службе снабжения такой же тулупчик как у меня. Мне на рейс выдали, хоть я и чужая, а тебе, глядишь, вообще подарят. Тебе тоже пойдет, по-моему." "Непременно пойдет, - оглядела я с головы до ног неестественно молодую для ее возраста блондинку. Надо же, где ее тридцать восемь? Девушка да и только. - Что я, не собака?" "Пресимпатичнейшая... - звонко захохотала она, - не могу сходу определить какая, но что порода прямо на лице, ручаюсь." "Мне велено быть твоим гидом по Владивостоку." "Моим? По Владивостоку? Тебе что, не ска-зали, что я тут жила почти два года лет пятнадцать назад?" "Нет. Боюсь, что об этом уже никто и не помнит." "Зато я помню. Самые лучшие воспоминания в моей жизни." "Расскажешь при случае?" "А как же! Я просто обожаю всем и все о себе рассказывать. Интересно только, на что я нарвусь за это на сей раз, - вдруг доба-вила она, подозрительно на меня глянув. Наивная голубизна ее сияющих глаз как-то странно потемнела. Только у меня уже не было мании преследования сыска первых лет. Мало ли какие могут быть эмоции, кроме зловещей догадки! Все мои беды исключительно от маниакальной доверчивости!" "Зато самой интересно, правда? Как иначе человечество узнает о внутреннем мире Татьяны Бергер?" "Тоже верно. Я, знаешь ли, ничего так не люблю, как общение с себе подобными. Так что можешь мне ничего особенно не показывать здесь, а просто побудь со мной до тех пор, пока тебе это интересно и удобно, хорошо? Ты мне почему-то очень понравилась..."
      А как она мне понравилась, не передать! Надо же, такая лапушка, беленькая и пушистая... Кроме того, я вдруг просто физически почувствовала конец моей карьеры в сыске и начало чего-то поразительно важного в собственной судьбе. Было в ней нечто такое, чего я никогда не встречала в своем неестественном общении с потенциальными врагами, навязанными милейшим Андрей Сергеичем.
      "Все они, - поучал он меня в первые годы, - нормальные советские люди, более того, совершенно законопослушные - у нас, в отличие от столиц, практически нет диссидентов. Тем более шпионов и давно канувших в Лету диверсантов. Наша работа поэтому - только и только профилактика государственных преступлений." "Измена Родине?" "Или нечто близкое. Поймите, даже невинная критика нашего общественного и государственного строя, безобидные на первый взгляд анекдоты - преддверье фатальных событий, способных вызвать цепную реакцию, как это было в Венгрии, Чехословакии и в Польше. От смеха над властью до повешенного вниз головой представителя этой власти - один шаг." "А если власть смешна на самом деле? - мне позволялись сомнения и поощрялась любая откровенность. - Как не смеяться над энной зведой Героя и любызаниями при ее вручении? Может быть власти следует быть более умной и презентабельной?" "Леонида Ильича есть кому поправить и без народных зубоскалов. Кстати, выявляя и предупреждая их, мы спасаем прежде всего именно самих безответственных болтунов. Революции замышляются идеалистами, осуществляются авантюртстами и дарятся циникам." "Это относится и к нашей революции?" "В какой-то мере. Иначе не было бы таких сокрушительных потерь в составе ленинской гвардии и вообще культа личности Сталина с его репрессиями. Так вот, первыми революция выкосила тех, кто ее страстно желал - из всех партий, от кадетов до большевиков. Потом тех, кто ее защищал на фронтах Гражданской, потом - строителей нового общества. И вот, когда, наконец, настала выстраданная стабильность, когда все более или менее устоялось, когда народ получил долгожданную уверенность в завтрашнем дне, некоторые демагоги призывают к "свободе", не желая понимать, что это означает на деле." "Действительно, - заметила я. - В конце концов, ради чего другого делалась революция?" "Ради порядка, гарантирующего безопасность личности, право каждого человека жить, учиться, работать по специальности, отдыхать по своему вкусу на дачах, растить детей, не опасаясь, что их убьют на улице или в межэтнических конфликтах, не приучат к наркотикам..." "А водка - не наркотик?" "Вы так говорите только от полного непонимания самого слова "наркомания", хотя именно вы два года назад навели нас на тот притон в Кипарисово. Мы беспощадно уничтожаем наркодельцев и наркокурьеров, а потому можем себе позволить беспокоиться о вреде табака и алкоголя, в то время, как весь мир давно на фоне наркомании забыл, что это вообще опасно. А нас упрекают, что мы душим свободу." "А откуда при свободе возьмутся межэтнические конфликты?" "Вы были когда-нибудь в Средней Азии?" "Никогда." "На Кавказе?" "Тоже не пришлось." "В Прибалтике?" "О, там я сразу почувствовала... И во Львове..." "Так вот, если мы хоть чуть ослабеем, Прибалтика и Западная Украина взорвутся. Но - цивилизованно. А вот наши "братья меньшие" - кроваво, страшно и необратимо." "Как мне грозил мой сосед, которого вы даже не пожурили?" "Он после нашего разговора возникал?" "Нет вроде. Так он и до того разговора не вызверивался..." "И не вызверится, пока мы, Советская власть и Органы, сохраняем бульдожью хватку. А вот если нас, "свободно критикуя", подкосят, будьте уверены, он ни одной из своих угроз на забудет!" "Будут бить жидов - спасать Россию?" "Меня трудно заподозрить в юдофильстве, - загадочно сказал он, - но я уверен: если начнут бить евреев, если мы это позволим - Россию уже ничто не спасет!.." "А евреи, между тем, слиняют в Израиль, так?" "Израилю тоже не уцелеть, - уверенно сказал Андрей Сергеевич. - Да, он выиграл три войны и сейчас держит марку в Ливане. Но соотношение сил в том регионе таково, что на какой-то десяток лет раньше или позже арабы своего добьются. Поэтому то, чем сейчас занимаетесь вы, как еврейка, и я, русский, направлено на спасение в первую очередь вашей нации. Пока вы под защитой Советской Армии от врагов извне и Органов - от вашего соседа и его соумышленников, вам не грозит ничего. Как только эти умники, со свойственной вашему национальному умственному складу иронией, сделают нашу власть смешной, а потому не страшной и бессильной, вашей безопасности конец. Евреи потеряют перспективу! Вам просто незачем будет растить детей. Тут вас будут изводить антисемиты, а уж там... вспомните "Белую книгу", каково нашим соотечественникам на "исторической родине". Вы хотите вашим мальчикам того же самого, или будущего, о котором мечтают они на своей советской Родине - мореходное училище и политехнический институт?"
      4.
      Все это пронеслось в моей голове, как всегда включалось, если тот, с кем я в данный момент работаю, меня чем-то подавлял. Как эта очаровательная Бергер, не сказавшая пока ни слова по существу наших с ней государственных отношений.
      Мы просто шагали по залитому солнцем декабрьскому городу, наслаждаясь легким морозом, ветерком с моря, восхищенными взглядами мужчин на двух стройных и элегантных женщин, обходящих ледяные проплешины по сухому асфальту Площади Борцов за власть Советов на Дальнем Востоке (вряд ли есть в мире другая площадь с таким длинным названием и с памятником, где центральная фигура не полководец какой, а юный трубач). Мы говорили об этом удивительном городе, его ауре, превращающей едва приехавшего новожила в своего. Сочетание здесь теплого моря с заснеженной тайгой, гор и бухточек с простором ясноглазых величественных заливов, грубых рыбаков и моряков с интеллектуалами из НИИ, старинного центра с высотными зданиями на сопках все это делало Владивосток родным для любого, кто прожил в нем хоть год-два своей жизни. Таня взахлеб рассказывала мне о том, как она выбрала город у океана своим убежищем от роковой любви, как сходила здесь с ума от ревности к счастливой ленинградской сопернице, как падала в обморок и оживала, как купалась в проруби и каталась на боте своих друзей Коли и Оли. Но не сказала ни слова о митинге, допросе, евреях, диссидентах. Если исключить, что она меня сходу расколола, то оставалось только предположить, что эта часть ее биографии просто не запомнилась, как события, не заслуживающие внимания. Я понимала, что рано или поздно наводящими вопросами выжму все из такой словоохотливой собеседницы, но с моим опытом не лезут в атаку до артподготовки. Со своей стороны, я охотно рассказала, что уже пятнадцать лет замужем, ращу близнецов, которым как раз по десять, что мой муж работает со мной же в пароходстве, только в службе заводов, что мы оба окончили Одесский институт инженеров морского флота. Она тут же перескочила на Одессу, на своего мужа-одессита, на двух своих девочек-погодков и приемного сына. С этим мы вошли в здание ЦУМа, где Таня, как ни странно, решила срочно приобрести купальник. "Вспомнить молодость и моржевать? - спросила я. - Так той станции "Динамо", где тебя пикантно фотографировали для "комсомольского прожектора", давно нет. Я вообще не уверена, что там есть "моржи". А если впрок, то уж у вас в Ленинграде выбор побольше."
      "Выбор, - впервые заметила нечто по существу моя новая подруга, - в нашей юной прекрасной стране везде никакой, если не найдешь нужной фарци. Те с риском для своей свободы как-то провозят нам с тобой сделанные нормальными руками для людей женские вещи, а не все это!" И надо честно признаться, что на фоне всего этого ее слова были более, чем убедительными. Впрочем, я всю жизнь проработала с моряками дальнего плавания и с их слов знала, чем изобилие отличается от снабжения. Даже в маленькой Болгарии, единственной милой загранице, где мы побывали с мужем в турпоездке, было несравненно лучше с одеждой и обувью, чем в стране великодушных братушек. Мы дарили болгарам нефть, немцам - купленное в Канаде зерно и наш газ, бесчисленным придуркам, строящим социализм с национально оскаленной мордой - оружие. А потому у нас просто не было денег купить конструктору карандашную резинку в Японии, не говоря о человеческих лифчиках для самых красивых бюстов на планете... Все-то я знала, но не делала вывода, что только по этой причине следует срочно менять социальную систему. Так как счастье не в тряпках.
      Между тем, Таня брезгливо перебирала три вида купальников, когда дошла наша очередь подойти к стойке. Единственное, чего в ЦУМе было в изобилии, так это покупателей. Толпа неохотно отлипала от практически пустого прилавка.
      "Так для чего тебе все-таки купальник? - спросила я, когда мы вышли на оживленную главную улицу и двинулись в поисках столовой. - Если не срочно, я поговорю с нашими - купим в "Березке" за чеки." "Конечно, срочно. Послезавтра в рейс, а на "Святске" плавательный бассейн, - удивительно всерьез расстроилась она. - И как я не подумала об этом в Питере!" "У нас с тобой сходные фигуры. А я в Болгарии купила три штуки." "Бикини, надеюсь?" "Да." "И достаточно открытые?" "Верхняя часть даже без бретелек." "Тогда пора перекусить, белочка. Я, знаешь ли, в этом смысле жутко нетерпеливая. Как нам эта столовка?" "Нормальная..."
      Столовая действительно была совершенно нормальная, с длинной очередью вдоль выставленных блюд, нервными раздатчицами и сплошь занятыми столами. Мы заняли лично за каким-то офицером, втянулись между барьером и салатами, стали двигать перед собой подносы.
      "Говорят, у вас вообще жрать было нечего пока не подох бровеносец? небрежно спросила "сионюга", ставя на свой поднос сразу три разных закуски. - В Питере тоже было несладко, а провинция вообще перешла на ожидание перемен."
      Такого я еще ни от кого не слышала! Вот тебе и профилактики... Запросто, сходу, незнакомой, да еще при всех. Офицер, во всяком случае, одобрительно хмыкнул, но благоразумно промолчал. А что могла бы возразить я, если тотчас вспомнила ноябрьскую километровую очередь за сливочным маслом около Универсама. Мы стояли всей семьей и отчаянно мерзли на морозном ветру, а в тусклом свете фонарей вокруг угрюмо и обреченно кучковалась толпа нахохленных людей. Мои мальчишки без конца носились и бузили, чтобы согреться. К концу второго часа стояния очередь вдруг зашевелилась. Это был зловещий признак того, что масло кончается. Так и оказалось - перед нами толпа стремительно редела, на окошке киоска хлопнула задвижка "Масла нет". Но свет внутри еще не погас, а потому оба моих сына с разных сторон заглянули внутрь таинственного строения, к которому все так долго стремились. "Четкий киоск, - глубокомысленно произнес Рома, а Сема серьезно кивнул: - Да... Классный." "Чтоб ему сдохнуть, - сказал в воротник какой-то старик, пока его жена стучала в фанерку и говорила в глухой барьер: "Женщина, а может сегодня все-таки еще подвезут?" Оттуда звучало что-то раздраженное.
      На другой день вовсю заливались траурные мелодии. На Красной площади двое толстых полковников, в полном соответствии с действующим бардаком, нечаянно с грохотом уронили Леонида Ильича в могилу, а на третий день после этого знаменательного события мы с сыновьями за три раза стояния в короткой очереди к тому же киоску набрали впрок двадцать семь кусков масла, а его все подвозили. И все улыбались друг другу под рефрен нового имени "Андропов".
      Анедрей Сергеевич сиял: "Вот теперь все будет хорошо. Органы не допустят безответственности! Юрий Владимирович - честнейший человек в нашей партии. Он разберется с теми, кого так поносили наши с вами подопечные." "Так может быть, - неосторожно сказала я, - они уже больше и не подопечные, коль скоро они, а не мы были правы?" И замерла от его сразу потяжелевшего взгляда. Эта метаморфоза лучше всего удалась актеру, игравшему гестаповца, принимавшего профессора Плейшнера в гремевшем тогда сериале. Как я гордилась, что хоть в какой-то мере Штирлиц, хотя образ провокатора Клауса...
      Мне налили тарелку "борща со свинины", если считать последней щетинистые обрезки сала в мессиве красной от свеклы кислой капусты. Таня уже махала мне от освобождающегося столика, заваленного немытой посудой и объедками. Она сложила грязные тарелки на свой поднос, снесла их к окну в кухню, вернулась с липкой мокрой тряпкой, тщательно вытерла стол, сметая мусор прямо на пол, и торопливо придвинула к себе тарелку. И тут я вдруг заметила, что в моем борще среди оранжевых кружков жира плавает, трогательно сложив лапки, небольшой коричневый таракан. Когда я с ужасом показала его Тане, та, ни слова не говоря, поменялась со мной тарелками, вычерпнула погибшее животное, сбросила его из ложки на липкий пол и стала, как ни в чем не бывало, выхлебывать бульон-борщ, поднимая на меня сияющие голубые глаза. Мне осталось только тщательно обследовать свою порцию и с отвращением съесть ее. Котлета подозрительно пахла рыбой, хотя было по-русски написано, что она "с говядины". "Просто коров тут наверное кормят рыбой, - предположила Таня, когда я поделилась с ней моими дегустационныеми наблюдениями. - Вот в Голландии их кормят..." "Говядиной? - уже смеялась я. - Поэтому котлеты пахнут мясом? Давно из Голландии?" "Я-то нигде сроду не была, - весело откликнулась она. - Я же невыездная." "С чего это вдруг?" "Ты с Луны свалилась, белочка? Мы же, советские люди! У нас особенная гордость - на буржуев смотрим через фильтр нашего телевизора. А что касается меня лично, то с тех пор, как мне еще в 1973 поставили клистир за особую симпатию к вашей нации... Ты же еврейка? Да не смущайся ты так! Я ведь тоже не зря Бергер. У меня и любовник был такой еврей!.. Как вспомню, так прямо..." "Расскажешь?" "С огромным удовольствием. У меня, знаешь, натура прямо-таки патологически широкая. Меня хлебом не корми, дай только чем сокровенным поделиться. На свою голову..." "Что ты имеешь в виду?" - небрежно бросила я. "Что имею, то и введу," - отшутилась она.
      Мы снова вышли на Ленинскую.
      "Тебе ведь на работу? - грустно спросила она. - А то бы погуляли еще?" "Я позвоню, что не приду." Только в четвертой по ходу телефонной будке не была оборвана трубка. Я сказала в отделе, что ушла на такое-то судно и перешла к делу: "Поедем-ка с тобой ко мне домой, в Моргородок?