ШЛОМО ВУЛЬФ
      ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО
      "Ну и подарочек от лучшей подруги, - криво улыбнулась Юлия, разглядывая путёвку с рекламой тура "ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО". - Словно нарочно Томка мне мужа портит. Да этот тур всем известен, как плавбардак." "Не удивительно, осторожно подтвердил Евгений, любуясь на фотографию с раздетыми женщинами на фоне океанской тропической сини. - Зима только начинается, все давно забыли о пляжном виде в нашей северной стране, настроились на ваши шубки и шапки, а тут такая аномалия - на вторые сутки после отхода из Владивостока по всему лайнеру голые тела. Я вовсе не уверен, что сохраню верность..." "Зато я в тебе уверена, - хохотнула Юлия, небрежно целуя мощный загривок мужа. - Что делать, если даже Тома не смогла достать вторую путёвку. Однако, время! Присели на дорожку и на станцию." Вот таким образом на четырнадцатом году Нового курса КПСС, названного неофициально андроповским переделом, на одном из подмосковных перронов можно было видеть элегантную стройную женщину в шубке, которая провожала импозантного высокого мужчину с дорожной сумкой через плечо. Вторую неделю шли непрерывные снегопады, сопровождаемые глубокими оттепелями. Довольно-таки, скажу я вам, мерзкая погода начала зимы в средней полосе. Наша пара, если пристально, вот так, к ней приглядеться, была явно еврейской, хотя наших героев звали Юлией и Евгением Краснокаменскими. Но кто бы стал к ним так приглядываться и, главное, зачем? К моменту начала моего правдивого повествования давно выяснилось, что можно одним указом в огромной стране, главном резервуаре мирового сионизма, ликвидировать всех евреев до единого. И ни одного из них при этом не только не убить или там выслать в специально для такого случая вроде бы придуманную Еврейскую автономную область, не только не обидеть, а, страшно даже такое написать, очень даже удовлетворить представителей нашей гордой нации. Для этого оказалось достаточным просто исключить знаменитую пятую графу в паспорте и в анкетах, отменив тем самым единственный признак самого понятия "еврей" применительно к советским людям. То есть попросту сделать идентификацию личности, как в приличных странах, где самый что ни на есть чёрный негр записан в удостоверении личности американцем. Кто не верит, пусть протрёт глаза или убирается в свой Израиль, где вполне другая система. В советских же паспортах или там анкетах после указа национальность естественным образом определялась для всех граждан сочетанием места рождения и родного языка, а не давней и давно забытой религией предков. А поскольку еврей всё-таки меньше похож на негра, чем упомянутый афроамериканец, то прямо совсем власти народ запутали, кто есть кто. Тем более, что не только разрешалось, но и рекомендовалось поменять какие-то нелепые нерусские имена и фамилии обладателей родного русского языка на близкие по смыслу нормальные. Вот и прощался со своей женой здесь, на перроне не Евсей Аронович Розенштейн, а Евгений Андреевич Краснокаменский, 1960 года рождения, уроженец Москвы. Антисемиты, как писали потом историки, растерялись, потеряв почву под ногами. Тем более потеряли смысл происки сионизма при такой массовой мимикрии. Какие у нас, к дьяволу, обиженные и угнетённые граждане галута? Найдите днём с огнём у нас хоть одного еврея по паспорту или хотя бы по внутреннему убеждению, господа сионисты! Ах, такие то? Ну, то же просто психически нездоровые люди, их только пожалеть можно, мы их и лечим, господа, мы гуманисты, мы не позволим использовать больных в ваших грязных политических играх... Скажем, вот эта самая симпатяга в шубке, она давным-давно уже не Эля Розенштейн. Что она когда-то была Элей никто и не помнит. Безработицы у нас нет. Любой бывший еврей, чтобы никто и никогда так и не узнал о его тёмном прошлом, мог перейти на другую работу. Внешность? Не смешите меня! Всем известно, что самые типичные жиды на свете - это щирые хохлы. Тем более, что Юля завела себе моду носить блонд-парик и тотчас стала обычной гражданкой. Другое дело её отец. Тот и в период застоя, и при любом антисемитизме был ну очень большим советским начальником из "полезных евреев". А эту публику народ видит совсем иначе. Так что он, никуда не переходя со своей высокой должности, открыто превратился из Боруха Израилевича Бергера в Бориса Игнатьича Горского, которого заглаза переименовали в Горно-Борухского Агрессора. "В Испании, - пояснял этнически чистым домочадцам новообращённый Борис Игнатьевич, - когда еврей переходил в христианство, он должен был принять новое имя. Но его выбор был не вполне свободен. Имя должно было совпадать с названием какого-нибудь дерева или другого растения. Таким образом, его происхождение оставалось известным широкой общественности. У нас то же произошло даже и без злого умысла - прямым переводом немецких или ивритских имён на русский язык, создавая заведомо искусственные фамилии или нагромождение банальностей. Скажем, наши бесчисленные Коганы, они же Коэны в Израиле, поголовно стали то Козловыми, то Ковалёвыми, хотя логичнее было бы Кузнецовыми. Несчастные наследственные Ковалёвы и прочие Козловы тотчас попали под вечное тяжёлое подозрение, так как антисемиты-то никуда не выехали и убеждений своих не изменили, но действительно пришли в замешательство" "Партия торжественно провозгласила в 1982 году, что отныне в СССР нет ни евреев, ни антисемитов, ни сионистов, - заметил бывший Евсей на тем семейном привычно изобильном ужине. - Уже одно это - великое достижение андроповской эпохи, наряду с беспощадным разгромом брежневских коррупционеров, реформой партии." Великое достижение, добавил про себя умный Агрессор, забывший и в узком семейном кругу давать языку волю. Особенно великое применительно к внешней политике, продолжал размышлять он, подкладывая себе яства и поддерживая разговор. Отказавшись от экспансии коммунизма, бесполезной и для его страны, и для опекаемых народов, кроме кучек рвущихся к власти негодяев, трезвый Юрий Владимирович "вдруг заметил", что циклопический Китай с его откровенными претензиями на Приамурье и Приморье куда опаснее микроскопического Израиля. Поддержка арабов никогда не имеля смысла. Посудите сами, какой нормальный руководитель великой державы станет тратить четверть национального дохода на военную поддержку режимов, единственной целью которых является предполагаемое уничтожение одной из самых маленьких стран мира, даже и заселённой жидами?.. И что за польза даже и от реализации этой цели для огромной советской страны, переполненной собственными проблемами настолько, что всё шатается и вообще готово рухнуть к чёртовой матери?.. Казалось бы, Израилю наконец-то попёрло в глобальной политической игре! Любая другая страна, обладай она таким военным преимуществом перед соседями-врагами, тут же создала бы для своего народа режим наибольшего благоприятсвования в регионе для укрепления своих границ вокруг оптимальной территории. Любая, но не населённая евреями... Впрочем, пусть товарищ Горский и дальше себе размышляет, если ему делать нечего, а я вам, по-моему, уже порядком поднадоел с этой политикой вместо вроде бы анонсированной эротики в океане. Так что, кому я со своей политикой, евреями и Израилем наосточертел, пусть пропустит пару абзацев, потом будет легче... А прочие послушайте всё-таки, что было дальше. Ну, не может еврей остановиться, если врать начал, не может... Так о чём это я? Ага, об израильтянах. Это, как известно, такой народ! Вечно они нетерпимы друг к другу, а тут вообще оборзели - стали стрелять друг в друга на Площади Царей в Тель-Авиве, да ещё в ходе Ливанской войны, когда треть их армии за границей. Они же живут вне реалий, в мире своих амбиций, вот и решили, что после трёх победноносных войн пора верным приструнить неверных. А так как для трёх собравшихся вместе евреев испокон века как минимум двое - неверные, то и пошла стенка на стенку. С одной стороны неизменно властвующие в стране левые с прорвой киббуцников на сотнях автобусов. С другой - сионисты-ревизионисты - правые, вкупе с обиженными "марроканьём" и "пейса-тыми". И все такие активные, принципиальные и уверенные в своей правоте, что начисто забыли, где дерутся. Зато не забыли арабы, всегда готовые бить и спасать, как те черносотенцы, что подарили им всю эту неубиенную жидовню, способную так хорошо осваивать никчемную для других наций палестинскую землю и так лихо воевать за своё право на ней работать. Но кто же мог в 1982 ожидать, что как раз лишившиеся поддержки Советского Союза арабы нападут в очередной раз, причём не так снаружи, как изнутри? Арабские лидеры тотчас сделали изумительный кульбит, демонстативно разорвав с "советскими предателями панарабского дела". А свято место, как известно, пусто не бывает. Не менее трезвомыслящий Запад сразу сообразил, что Израиль не стоит и четверти доходов от арабской нефти. А ради нефти капиталисты всегда были готовы идти на любые жертвы. Тем более, не на свои, а на израильские... Вот почему мы и наблюдаем в описываемом рельно существующем измерении полмиллиона беженцев в СССР из бывшего Израиля. Бесчисленные истинные и мнимые " палестинские беженцы" поспешили всё нажитое евреями добро "отнять и разделить по справедливости". А поскольку этот способ хозяйствования, как известно, не самый продуктивный и долговечный, а самые шустрые и богатые левые зараннее перевели капиталы за кордон и сами дёрнули туда же, как только запахло результатами их миролюбивой политики, то никому не было пользы от Великой палестинской национальной революции. В созданной под патронажем ООН Палестинской Федерации, раздираемой соперничеством банд, экономика рушилась на глазах, хотя остались, на птичьих правах, и евреи - в основном всё те же равнонищие в любой стране "мизрахим" и никому не угрожающие харедим - под властью оккупантов-палестинцев. Левые искренние борцы за права палестинца в Израиле частично были перебиты своими подзащитными-палестинцами, а остальные тотчас перековались в ультраправых и в этом качестве, частично ушли в подполье - вместе с ненавистными ревизионистами, а частично оказались иммигрантами в странах исхода и прихода. Да, а как там наши бывшие соотечественники, что так боролись за выезд, так трудно уезжали и едва прижились в Израиле в семидесятых? Ну, арабам-то без разницы, какого исхода яхуд - бей! Вот и полегли соискатели исторической родины на её холмах кто на левой, кто на правой стороне никчемного уже политического спектра. Уцелевшие олим вернулись домой в качестве ре-репатриантов - к своему разбитому корыту. Этих вроде бы неузнаваемо новые коммунисты простили, а вот бывшим коренным израильтянам я бы не позавидовал. Вот кто прошёл в описываемом обществе товарища Андропова те же муки ада, которые в нашем измерении прошли мы в их Израиле... Не пристрелил наш Ильин нашего Брежнева в Боровицких воротах, промазал, бедолага, провёл десятилетия в психушке. А тот - не промахнулся, попал куда надо - прямо между знаменитых бровей, остановив тем самым развал своей родины и исход с неё евреев в Израиль. И тамошний Юрий Владимирович не только вылечил свои почки и подряд три сайта у тамошнего Рейгана выиграл, но и преуспел в своих крутых реформах... Так что героям данного опуса оставалось только, на примере израильских иммигрантов, этих бедолаг без языка и имущества, воображать, что ждало бы их "в гостях"... Сколько товарищ Горский мне писем от этих иммигрантов показывал! Мы с ним просто, поверите ли, не могли без слёз читать эту почту. И со слезами тоже, так как... ну нихера не понять, что пишут эти черножопые чурки с глазами на ломанном русском, чтоб их всех дьявол побрал... Так что почитали мы с Горским, честно говоря, одно письмо, пожали вот так плечами, вот так, видите? И - в корзину. За всех не наплачешься. И вообще, им надо было знать, что Москва слезам у нас не верит. Тем более - чужим, тем более еврейским, хоть у нас евреев и нет, запомните это, товарищи!.. А иммигранты-израильтяне пусть благодарят нас за то, что они все получили работу и равную оплату, чего они, в другом измерении, нашим не предоставили. Что же касается торжественных провозглашений нашей родной партии, то Андропов всё же не ваш баламут-Хрущёв. У всех у нас жизнь стала несравненно лучше после наведения андроповского порядка и жёсткого контроля КГБ над полуразложившейся было брежневско-сусловской партией. Даже не решаюсь вам сказать, сколько для её выкормышей создали в новоандроповских лагерях лагерях рабочих мест... Всё равно не поверите. Не ГУЛАГ, конечно, не воображайте неповторимое, но, знаете ли, две амнистии мелким ворам дали, а всё не хватало койко-мест в бараках! Замучились просто славные изголодавшиеся по настоящему делу чекисты раскапывать кто, где и сколько хапанул. И, главное, куда спрятал. Ведь граница-то была ещё на замке, на Канары не увезёшь, где-то в огороде зарыто, а одно "хлопковое дело" целый тюркоязычный лагерь специфическим контингентом обеспечило. Где деньги, Рашид? А андроповцы всё шли и шли вглубь и вширь, занимаясь севом в любое время года. И ни одного - без партбилета! Гитлер с Сухарто и Пиночетом вместе взятые столько коммунистов не посадили! Ну, всё, всё! Хватит о политике, самому надоело. Дальше, клянусь, исключительно, о бабах, о них родимых, если снова не занесёт... "Я тебе так завидую, - Юлия привычным жестом поправила мужу кашне. Её низкий мурлыкающий голос доносился словно издалека, а привычный поцелуй одним дыханием у губ - был обычным ритуалом, соблюдаемым ими даже наедине, как сейчас, здесь, на пустом перроне электрички. - Зима только начинается, а ты прямо в лето..." "Мне так жаль, лапка... В следующий раз обязательно поедем вместе! - Евгений тоже говорил тихо и мягко, произносил только то, что ожидала услышать супруга, что никак не могло вызвать её гнева или вызвать случайную ссору. У них уже пятнадцать лет не было ссор. - Пока же нам надо просто набраться терпения на эти три недели. Воду пусть носит Олежек, пока Фомич не починит насос. Не позволяй себе переутомляться. И не выбегай раздетой - самое опасное время года эти декабрьские оттепели." Вдоль осклизлого перрона выстроились мокрые жёлтые сосны. Над их плоскими кронами стелилось и двигалось поперёк путей низкое серое небо, с которого то редко, то густо сыпал и сыпал снег, стекающий по асфальту на полотно белой пеной. Медные толстые провода звенели на тихом сыром ветру. На фоне густой зелени елей лицо Юлии словно светилось в обрамлении парика, меховой шапки, собольего воротника шубки. Услышав грохот приближающегося поезда, жена улыбнулась мужу отрепетированной до мелочей улыбкой - сразу всеми зубами, с розовым кончиком языка между ними и коротким звуком, словно она вдруг задохнулась от счастья. В этот короткий момент её светлые глаза освещались улыбкой, чтобы тотчас привычно сузиться до чёрных, двухстволкой, зрачков. Он привык жить под этим взглядом злой гибкой хитрой собаки перед броском... В свою очередь, Юлия всматривалась в неподвижное лицо мужа на фоне проплывающих мимо зелёных вагонов с привычным напряжением. Эти могучие скулы над мощной шеей, согнутые вперёд широкие плечи - словно перед ударом в солнечное сплетение... Все пятнадцать лет она ожидала этого сокрушающе-завершающего удара, логически неизбежного, как выстрел из ружья, вывешенного на стену в первом акте, при такой застарелой взаимной ненависти. Сейчас, однако, вместо него последовало лёгкое объятие, одной рукой за тонкую, гибко поддавшуюся талию под мягким дорогим мехом. Под шипение дверей Евгений видел лицо Юлии, шагающей вровень с окном. За грязным, сочащимся стекающим мокрым снегом стеклом её фигурка съёжилась до размеров какой-то куклы на улетающем назад и вправо перроне, с прощальным взмахом руки в узкой чёрной перчатке. И сразу понеслась за окном сплошная белая пелена мокрых снегов с редкими заснеженными соснами у полотна и сплошной зелёной стеной елей вдали. Юлия спустилась по скользким ступеням, вытирая злые слёзы. Со стороны можно было подумать, что молодая жена печалится разлуке с любимым уехавшим мужем, но такое лицемерие наедине с лесом было бы слишком даже их специфических семейных отношений. Нет, Юлия просто вдруг вспомнила ту боль на губах после бесконечного "горько", замирание сердца при ожидании неизбежного окончания дружеского застолья в холле родного дома и восхождения вдвоём в спальню на втором этаже. Супружеская жизнь, которая всегда начинается с таинственного, непостижимо прекрасного спектакля двух актёров-любителей, отрепетированного теоретически до мелочей по рассказам подруг, была для неё первым днём её тайно объявленной её жениху, а теперь мужу войны. Двадцать два года она прожила в выстроенном и выстраданном мире разумного аскетизма, о котором стыдилась признаться подругам. В их доморощенном бомонде девственность в таком преклонном возрасте считалась чуть ли не позором. Но Юлия видела столько судеб, сломанных неуправляемыми страстями, что сделала непреложным правилом - не подставляться! Не верить не только первому, но и десятому встречному. Не попасть в случайную яму на жизненном пути. И вот когда её избранник, её такой скромный и сдержанный Женя, с его целомудренными поцелуями, её многократно проверенный перед браком её мучительными для неё самой провокациями избранник оказался банальным изменщиком, то она поняла - искать в этой жизни больше некого! Другой будет таким же. Пусть будет ЭТОТ, но пусть он, один за всех, расплачивается за их всеобщую подлую неверность. Вот и будет его первая брачная ночь для него и первой пыткой в задуманной на годы мести-экзекуции. Она стерпела, смиряя свою плоть, когда он смело и больно, уже хозяйски целовал её непривычно захватывающими весь рот губами - при всех-то... Вот, оказывается, как умеет целоваться после ЗАГСа её целомудренный муж! Вот как он целовал ту!.. Или та его там обучила перед самой свадьбой со мной?.. Юлия уже осознала, что всё-таки влетела в тщательно замаскированную им яму, яму полную её глупого доверия и его подлой лжи. Сладостное ожидание мести теперь заменило ей всё. Что бы он ни творил со мной там, с пугающим злорадством думала она, я не проявлю ничего, кроме презрения. Именно там и именно так настанет мой час!... Она вздрагивала от непривычно сильных его рук на талии. А он традиционно поднял невесту по лестнице на руках на второй этаж под ликование собутыльников, опустил свою ношу на любовно застеленную мамой кровать и деловито-умело стал спускать с обнажённых плеч свадебное платье, расстёгивая ей, послушно прогибающейся, кнопки на спине, чтобы сразу стянуть платье, отбросить и спустить к босым уже ногам скользкую на гладком теле рубашку, оставив её в том наряде, какой она могла себе до сих пор позволить перед ним только на пляже. Она не сразу поверила, что он посмел спокойно и умело снять с неё всё остальное и оставить лежать перед ним так, пока он, не сводя с неё жадных глаз, сам бесстыдно раздевается перед ней... Ну вот, - замирая от наступления долгожданной минуты, думала она, - вот я бесстрастно, словно со стороны, и наблюдаю всё это... Мне даже не страшно, только интересно, что будет дальше. Какой он тяжёлый... и как больно... и где! Всё - я женщина... Сбылось... Теперь стерпеть его ласки... Неужели ему не жалко меня, ведь он видит, что я не чувствую ничего, кроме боли и неприязни ко всему происходящему. Но, Боже, что иное могу чувствовать я, если достоверно знаю, что такую же, но радостно воспринимаемую боль, он всего неделю назад причинял той, другой... Как неприятно пахнет спиртным и салатом у него изо рта... О, Господи, да ведь я действительно ничего не чувствую, никакой страсти! Что, если окажется, что я и в самом деле фригидная? Он это сразу заметит, а тогда... Тогда какая мне радость в самом факте такой моей мести? Ладно, теперь у нас хоть будет общий ребёнок... "Ты меня не любишь? - хрипло и удивлённо спрашивает Женя, поднимаясь над женой на руках. - Что с тобой? Я тебя не чувствую. Ты... ты просто терпишь мои ласки и морщишься от боли, словно я палач... Что происходит?" "Не знаю, Женечка. Не беспокойся. Я к тебе просто не привыкла ещё, а ты вот так... сразу как-то. Мне действительно больно." "И больше - ничего?!." "Ничего. Прости меня... И отпусти, пожалуйста. Я хочу спать. Потерпи, я к тебе привыкну." "Но ты же... когда мы целовались... Я же чувствовал!.." "Ты ошибся. Я никогда тебя... не хотела. И сейчас не хочу. И никогда не захочу. (ВОТ ОН - МОМЕНТ ИСТИНЫ!). Я привыкну..." "К чему?!" "К тому, что ты законный муж и что я обязана... терпеть твои вот такие... ласки." В чём, чёрт возьми дело? - напряженно думал он, любуясь на свою уже пятнадцать минут как жену, мгновенно облегчённо уснувшую, как только он оставил её в покое. Внутри него всё клокотало гневом и обидой. Ничто не предвещало такого начала семейной жизни. Более года они едва сдерживались оба, чтобы не завершить свои бесконечные объятья и поцелуи таким естественным финалом. И вот, когда они получили законное право принадлежать друг другу, она... В эти секунды он возненавидел раз и навсегда это обаятельное существо, свернувшееся калачиком рядом с ним и что-то по-детски бормочащее во сне. Но должна же быть этому хоть какая-то причина! А что, если, вдруг обжигает его мысль, это было не видение тогда, на вокзале в Одессе, когда они со Светой возвращались из Тирасполя, размягчённые, переполненные сладким вином и томлением молодых тел, откровенно влюблённые, оба во власти обаяния речных плавней Буга и густой листвы огромных деревьев, отраженной в синем зеркале сверкающей на солнце воды. Ему тогда вдруг показалось, что из окна отходящего от площади троллейбуса на них с ужасом и болью смотрит Юлия, его оставленная в Москве невеста, предмет его надежд на удачный брак с дочерью номенклатурного работника, владельца явно наследственной для "сына Жени" и его супруги роскошной дачи в Новом Иерусалиме... Оцепенев, он вдруг оставил ошеломлённую выражением его лица Светочку, сорвался с места, помчался за троллейбусом, настиг его на светофоре входа в Пушкинскую, но... в том же окне вместо Юлии на него лыбился какой-то матрос, а невесты вообще не было видно нигде. Он вернулся к спешащей за ним вслед искренне и мило обеспокоенной Свете, что-то выдумал на ходу, какую-то тупую криминальную историю, а бедная наивная девочка, ещё больше испугавшись, тотчас предолжила немедленно всё рассказать дяде Жоре, который "всё может"... Неужели не почудилось? Не зря же встреча с Юлей в Москве после командировки, как раз накануне свадьбы, была такой холодной и напряжённой. И уж точно не зря настала эта жуткая брачная ночь, как в страшном сне спит голая и соблазнительная рядом с горящим желанием мужем... "Потеряла что-то дамочка и не мает языка сказать," - слышала Юля голос пассажирки в троллейбусе, пока ползала под сидениями, чтобы Женя не увидел её ещё раз в окне. Она-таки была в Одессе в тот день. После отъезда жениха за две недели до свадьбы в срочную командировку ей приснился сон. Какой-то незнакомый северный пейзаж с белесыми небесами, отражёнными в бескрайних озёрах за окном странной тёмной комнаты с почерневшими бревенчатыми стенами. Коричневый крашенный стол, кровать с панцирной сеткой, колючий немецкий пейзаж на стене. Она сидит нагая за этим столом, читает книгу и посматривает в окно. Сидит и ждёт кого-то. В комнату входит мужчина в пальто и в заснеженной почему-то шапке, хотя на дворе холодное, но лето. Она не знает его, но встаёт и покорно идёт к нему навстречу, бессильно опустив руки, пока не касается грудью его шершавого пальто. Он обнимает её за талию ледяными руками, она вздрагивает, просыпается за тем же столом, опять нагая, только шаль наброшена на озябшие плечи, удивляется странному сну и возвращается к книге, когда слышит тот же скрип двери и те же шаги. Входит тот же мужчина в том же пальто, но она не встаёт, только берёт гребень и расчёсывает длинные, каких у неё сроду не было наяву, волосы, не оборачиваясь, но зная, что он приближается в своём пальто и в той же заснеженной шапке. Он не спеша снимает с неё шаль и кладёт на плечи трупно-холодные руки. Она просыпается за тем же столом, где задремала, читая книгу (самое интересное, что она потом чётко помнила, что именно и из какой книги читала, потому что, проверяя, сон ли это, намеренно обращала внимание на детали - не сон...). Тот же мужчина в пальто осторожно закрывает книгу, спускает с плеч Юлии халат и проводит теми же ледяными руками по почему-то покорному голому телу сначала от шеи к пояснице, а потом от живота к плечам, подчёркивая этим холодом неестественность этих вроде бы ласк... Подруга Тамара однозначно растолковала многослойный сон. Голая - к унижению, к позору. Холодность рук - к лицемерию и обману. Ну, а раз сам перед нею, нагой, всегда тепло одетый, то тем более подлость в ответ на искренность. И - всё сошлось. Она хотела нагрянуть на известную ей его съёмную квартиру, но не успела. Прямо на привокзальной площади увидела вот они, голубки! Загорелая и свежая обаяшка-одесситка с её, Юлиным, неприступным для всех её московских подруг женишком. И такие оба счастливые, что хоть сейчас в ЗАГС, но при чём же тут я?!.. И пробуждения уже не было. Только он по возвращении осторожно, но настойчиво выспрашивал, не ездила ли она куда-нибудь, пока он был в Одессе. Нет, когда же ей ездить, когда перед замужеством столько дел? Дарственная на дом и прочее... Не заболела ли, дорогая? Побледнела, похудела. Нет, милый. Что ты! Всё просто замечательно... А чего же ты плачешь? Волнуюсь... Моя же свадьба, наконец-то. А то я всё за подружек привыкла радоваться и свозь слёзы зависти "горько" кричать... Так что выяснения отношений не было. Всё это для экзальтированных дур, а не для дочери самого товарища Горского. Ни сцен, ни ссоры. "И правильно, спокойно резюмировала Тамара ситуацию.- ВСЕ ОНИ ПОХОТЛИВЫЕ ВОНЮЧИЕ КОЗЛЫ. Твой Женька хоть красивый козёл. Посмотри вокруг на всех этих "мужиков", да хоть на моего выблядка со Столешникова... В Москве красивый мужчина ещё большая редкость, чем красивая женщина..." Что ж, решила и Юлия, раз он свободно сделал свой выбор, то теперь моя очередь я тоже свободное существо. Пусть пеняет на себя! Не я ли была готова всю жизнь быть его единственной любимой и любящей женой? Не он ли этого не пожелал? Отлично, взамен он получит меня же, но как единственную с точки зрения его материального благополучия супругу - не более того! Он у меня получит именно то, что заслужил. Я выйду за него, завтра же, как и намечено, и тем самым ему отомщу. Когда каждую ночь рядом с ним будут мои знаменитые груди, ради которых он, собственно, и начал меня добиваться, но отделённые от него моей же презрительно повёрнутой к нему спиной, он надолго пожалеет, что вообще сделал мне предложение. ЭТОТ на развод не подаст! Этот стерпит всё. Так ему и надо. Чего стоит самая жестокая сцена ревности на фоне вот такого наказания - с первой брачной ночи до деревянного пенала... Да, я тоже его ужасно хочу, для меня такие отношения - не менее страшная пытка. Но быть ему запасной, дежурной женщиной ешё больнее... Он и стерпел всё... Оба приняли эти правила игры и привыкли к таким отношениям. У них не было ни ссор, ни сцен. Была одна за все эти годы тайная измена Юлии, но какая, о Б-же, измена!.. Но не было и здесь естественных при явных возникших подозрениях сцен, дознаний и развода. Они научились блестяще играть влюблённых супругов на глазах у публики и наедине - при любых обстоятельствах. В семье Краснокаменских рос сын. Всё было прекрасно. Сейчас Юлия шла по обледенелой тропке вдоль шоссе, по которому в пелене снова начавшегося снегопада, разбрызгивая снежную жижу, неслись машины. Сосны стояли так близко, что можно было одновременно коснуться их двух чешуйчатых мокрых стволов разведёнными руками. Жёлтые мокрые иголки с вкраплениями недорасстаявшего снега мягко сминались под сапожками, когда она свернула к потемневшему от сырости штакетнику, за которым громоздилась номенклатурная дача, выкупленная отцом и подаренная молодым к свадьбе. Окна жёлто светились уютом в стремительно наступающих сумерках, заливая золотистым оттенком просевшие снежные шапки на столбиках. Юлия обмела на крыльце сапожки веником, вытерла подошвы о решётку со щёточками, прошла через веранду с плетёнными креслами и прошлогодними листьями на столе в виде неувядающего букета. В гостинной особый уют и тепло создавала старинная, голубого кафеля печка. Мягко светился и сочился тихой музыкой оставшийся открытым бар с янтарным блеском дорогих бутылок. Громоздились в полумраке картины, бронза, хрусталь, дорогие старинные издания классиков в переплётах с золотым тиснением - наследство крупного советского работника. Всё это семейное великолепие и было взаимной платой Юлии и Евгения за их специфические семейные отношения. О прежних хозяевах этого родового гнезда напоминала большая фотография, где отец Юлии был вторым планом в сцене рукопожатия Хрущёва и Кеннеди где-то в Швейцарии. Товарищ Горский не пережил второго инфаркта после очередной чистки 1996 года. Накануне рокового приступа он как раз искренне и снисходительно сочувствовал иммигрантам из рухнувшей без русской алии чужой страны - такого недолговечного бывшего Еврейского государства... Искусственный брак, думала про Израиль перед его крахом Юлия, основанный, как у нас с Женей, не на взаимной любви, доверии и преданности, а на страхе и всеобщей неприязни, может окончиться только катастрофически. Вот и мы с моим благоверным так же плохо кончим, как этот чуждый нам бывший Израиль!.. Без шубки, парика, сапожек, в небрежно завязанном секесь-накесь домашнем халате эффектная дама, какой мы только что представили себе Юлию, стала похожа на любую нашу соседку. Без накладных ресниц (в специальную шкатулку), без маски на лице и выверенных плавных жестов опрощённая до полного безобразия Юлия совершенно плебейским движением плеснула в стаканчик из бутылки, рывком с кхеканием опрокинула водку, прополоскав ею рот (видел бы этот вшивый сноб!..), закусила долькой чеснока, намеренно громко отрыгнула (она одна!), оторвала зубами кусок ненарезанной селёдки прямо из спинки рыбы, плеснула, о ужас, после водки-то! коньяку в тот же стаканчик и заела его, представляете, солёным огурцом, взятым прямо руками из банки чуть не по локоть в рассоле, и отгрызанной распахнутой пастью луковицей, коньяк-то! Мало того, хотите верьте, хотите нет, она, с намеренным грохотом опрокидывая стулья, развратной походкой пьяной публичной женщины, прошла к тахте, любовно покрытой бело-серебристым неприкосновенным сирийским покрывалом и, сволочь такая, плюхнулась прямо немытой пьяной рожей на этот снежный покров, к тому же с ногами - а ведь она одна, наконец-то в этом вечно переполненном чёрт знает кем, как их там зовут, этих гадов-родственичков, доме!.. Протирает сейчас сейчас специальной бархоткой наши прощальные фужеры, с неприязнью думает в это время Евгений. Высокообразованная скотина, псевдоцивилизованный плебс с придурью, свинья в дорогом дефиците... Перед внутренним взором возник вместо снежного пейзажа за окном их собственный после смерти Горского дом с минимальным огородом, без сада среди подмосковных сосен и елей, их подержанный вишнёвого цвета широкий приземистый "форд", купленный по случаю вместо с трудом проданных "жигулей".