– Потому что я милая? Что ж, боюсь, многое изменилось.

– Я и не ожидал, что ты сразу переменишь гнев на милость. Потребуется какое-то время. Я хотел увидеть тебя, чтобы... м-м-м... Я хочу все исправить.

– Мне не дают покоя два вопроса, Доминик, – сказала я, надкусывая булочку. – Первое: почему ты уверен, что сможешь все исправить? И второе: зачем тебе это?

– Потому что... – он тяжко вздохнул – жутко нервничал и не мог этого скрыть. Видели бы вы, как лихорадочно блестели его глаза. Может, от слез? Недовольная собой, я чувствовала, как ледяная корка на сердце потихоньку тает. – Потому что ты мне очень нравишься, Минти, – выдавил он.

– Да ты что!

– Да. И я думаю, что смогу все исправить, – настаивал он. – Когда-то мы были близки. Я хочу вернуть тебя, Минти, потому что совершил ужасную ошибку.

«Совершил ужасную ошибку»? Ужасную ошибку? Почему он не сказал: «Я признаю, что поступил чудовищно»? Мое сердце снова оделось льдом.

– Ты действительно слегка оплошал, Дом, – признала я. – Но не переживай. Все в прошлом.

– Ты серьезно, Минти? – произнес он со смутной улыбкой. – Надеюсь. Но, прежде чем мы окончательно забудем об этом недоразумении, позволь объяснить тебе, что произошло.– Мы? – Позволь объяснить, – продолжал он, – почему мне так плохо. – Значит, ему плохо?

– Хочешь, объясню, почему тебе так плохо? – вспыхнула я. – Правда, извини, объяснять буду со своей, эгоистичной точки зрения. Мне кажется, тебе так плохо, потому что ты бросил меня в церкви в день свадьбы пред лицом почти трехсот человек. Еще тебе плохо, потому что ты даже не соизволил извиниться и ни разу не позвонил, не спросил, как у меня дела. И еще тебе плохо, – добавила я, – потому что мои родители оплатили счет, который, к твоему сведению, перевалил за двадцать восемь тысяч. А еще тебе плохо – опять же с моей, эгоистичной точки зрения, – потому что не прошло и пяти месяцев, как ты обручился с другой женщиной.

– Не будь так жестока, Минти, – взмолился он. – Да, ты права, я чувствую себя униженным. Этого ты и добивалась. Но я получил по заслугам.

– Отлично, Доминик.

Принесли закуски. Он взял нож и вилку, и в глаза мне бросилось золотое кольцо с гербом на мизинце левой руки. Это кольцо он купил в ломбарде, когда ему стукнуло двадцать пять. Оно всегда казалось мне слишком огромным. На гербе была изображена лань с пронзенным стрелой горлом. То же самое он сделал со мной.

– Произошло чудовищное недоразумение, – выдал он, поливая лимонным соком копченого лосося. Недоразумение... Недоразумение? Опять это слово. – Я ошибался и готов нести ответственность за то, что случилось. И хочу заметить, Минти, что ты ни в коем случае не виновата.

– Да что ты!

– Да.

– Ну надо же, какое облегчение, – в моем тоне не было ни капли иронии. – Потому что я думала, будто в чем-то провинилась. Вообще-то, Доминик, этот вопрос мучил меня все эти месяцы.

– Нет, – повторил он. – Это целиком и полностью моя вина. Но есть некоторые смягчающие обстоятельствами я хочу, чтобы ты о них знала.

– Интересно, какие же, – мои брови удивленно изогнулись. Как вы понимаете, дорогие читатели, я торчала в ресторане по одной-единственной причине: надеялась узнать, что же все-таки произошло. – Почему ты сделал это?

– Я был в дерьме по уши. Вот почему. – Он тяжело вздохнул. – Весь мой мир мог рухнуть с минуты на минуту. – Вот это новость! Я была заинтригована. – Случилось кое-что... кошмарное, – проговорил он. – За три недели до свадьбы... это было ужасно. – При одном воспоминании ему, казалось, стало плохо, взгляд потух и помертвел.

Мне вдруг стало его жаль. Ничего не смогла с собой поделать. Я опустила нож и вилку:

– Не знаю, что там у тебя произошло, Дом, но ты же понимаешь, я могла бы тебе помочь.

Он поднял на меня глаза и слабо улыбнулся:

– Да. Понимаю. Но дело в том, что ни ты, ни кто-либо еще был не в силах помочь мне. Это оказалось... – он тихонько застонал – ...слишком ужасно, слишком серьезно. И я не хотел вмешивать тебя.

– Так, значит, ты не изменял мне с Вирджинией Парк?

– Нет, – ответил он. – Не изменял. Она вообще ничего не значит.

– Но не для меня. Прежде чем продолжить свой рассказ, может, объяснишь, зачем ты вообще с ней связался?

– Это было... недоразумение, – он раздраженно передернул плечами. – Я не мог здраво мыслить. Переживал разрыв. – Переживал разрыв? Которому сам был причиной? – Она для меня ничто, – твердил он.

– Так в чем же дело? Что такого кошмарного случилось?

– Мне угрожали...

– Угрожали? – изумилась я. О господи... Кто? Мафия? Китайские триады? Якудза? Ирландская республиканская армия?

– Мне угрожали банкротством, – тихо признался он. – Я мог потерять все, что заработал собственными руками. До последнего пенни. У меня хотели отобрать все. И я остался бы у разбитого корыта.

– Почему?

– Мне пришлось бы продать дом, машину, и все равно денег бы не хватило. Пришлось бы распроститься со вкладами в банке и трастовых фондах, продать облигации, потратить сбережения на почтовом счету – все до последнего.

– Но почему? – терялась в догадках я.

– Из-за одного недоразумения на работе.

– Ты допустил ошибку?

– Нет-нет. Все очень запуталось.

– Запуталось?

– Это связано с пенсиями, – пробормотал он.

– А что такого с пенсиями? Ты не первый день занимаешься пенсионным страхованием.

– Да, и оно приносило большую выгоду. Но потом у нас появились проблемы. Началось расследование. – Расследование? Внезапно до меня дошло, я все поняла.

– Махинации с пенсионными страховками, – произнесла я. – Ты занимался страховыми махинациями! Поэтому и попал в беду.

– Да, – со вздохом ответил он.

– Ты советовал людям не платить пенсионные отчисления в компании, где они работали, а покупать страховые полисы у тебя? Так?

– В общем и целом, да.

– Ты рекомендовал оформлять страховки, хотя знал, что это менее выгодно, чем платить пенсионные взносы.

– Грубо говоря, так оно и было.

– Им это было менее выгодно, потому что – поправь, если я ошибусь, – твои комиссионные составляли львиную долю пенсионного фонда.

– Д-да. Да, это так.

– Эта страховка не окупилась бы с годами, а может, и вообще никогда. Все равно, что бежать марафон на костылях.

– Думаю, ты права. Да, – признался он.

– А если бы они платили пенсионные взносы в своей компании – именно это ты должен был им посоветовать, – в конце концов, они бы обеспечили себе спокойную старость.

– Откуда ты так много знаешь о страховании, Минти? – насторожился он.

– Об этом писали в газетах. Один из наших корреспондентов делал репортаж для бизнес-рубрики. Он сказал, что три миллиона человек стали жертвами мошенничества.

– Я не мошенник, – возмутился Доминик.

– Ты знал, что продаешь? Знал, что оно хуже того, что у них уже есть? – Он молчал.

– Нет. Не совсем.

– Верится с трудом. Ты что, вообще не рассказывал им о комиссионных?

– Что ты, конечно, рассказывал. Я никому не пудрил мозги.

– Ага, но предупредил ли ты их, что комиссионные выплачивает не страховая компания? Что они вычитаются из взносов? Об этом ты не забыл предупредить?

– М-м-м... Я же говорю, все очень запуталось.

– По-моему, все ясно как дважды два.

– Да, но я не виноват. Вспомни, когда все началось, тори выступали в защиту частного пенсионного страхования. Мне действительно казалось, что я помогаю своим клиентам. А после дела Роберта Максвелла[76] государственные пенсионные фонды попали под удар. Люди сами хотели оформлять страховки с частными фирмами. Ситуация вышла из-под контроля, но в этом виновата индустрия, – заключил он.

– И ты попал в беду.

– Да, – промямлил он. – Это было похоже на ночной кошмар. – Его передернуло при воспоминании о случившемся. – Кошмар, – повторил он. – Все копилось в течение нескольких месяцев, – говорил он. – Люди собирались потребовать компенсацию. Страховые компании должны были отстегнуть двадцать миллиардов фунтов.

– Но это же их проблема, не твоя.

– Да. Но потом, в начале июля, прошел слух, что кое-кто из независимых финансовых консультантов тоже будет нести ответственность. И я числился в списке.

– Тебе пришлось бы платить компенсацию?

– Да. По двадцать тысяч фунтов за каждого клиента. Минти, – он наклонился вперед, – у меня около двухсот клиентов.

– Да, я в курсе. Половина из них была на нашей свадьбе.

– Значит, я попадал на четыре миллиона фунтов.

– Ага.

– Я был уверен, что потеряю все, – простонал он. – До последнего пенни. Все, что я построил такими усилиями.

– О, только без соплей, прошу тебя!

– Куда тебе понять, Минти... Твоя жизнь была не в пример легче.

– До тех пор, пока я не познакомилась с тобой.

– Ты не имеешь права судить меня. Ты росла в другой среде. Училась в частной школе. Потом в университете. Купила квартиру на бабушкино наследство. У меня ничего подобного не было. Я всего добился сам.

– Знаю. И уважала тебя за это. Вообще, это твое лучшее качество. Но мы говорим о другом.

– Как раз в этом все и дело, – возразил он. – Страх потерять все то, что я с трудом построил, грыз меня изнутри. Ты и представить не можешь, как я боялся все потерять. Меня охватила жуткая паника. Понятия не имею, как я ума не лишился.

– Лишился. Ты же бросил меня.

– Извини, – завел он прежнюю песню. – Прости, что так с тобой обошелся.

– Спасибо. Я принимаю твои извинения. Хотя ты мог бы поступить как джентльмен – если это слово вообще здесь уместно – и отменить свадьбу заранее. Как ты и сделал в случае с Вирджинией Парк.

– Но эта свадьба так... неумолимо надвигалась, – буркнул он. – Ее уже было не остановить. Каждый раз, когда мне хотелось сказать: «Извини, Минти, я не могу пройти через это», ты принималась тараторить что-то о платье или о приеме, цветах, еще бог знает о чем. Ты была так счастлива. Как я мог все отменить?

– А следовало, – не сдавалась я. – Ты же все равно ее отменил, только гораздо более жестоким способом. В Примроуз-Хилл о моей свадьбе уже слагают легенды, – усмехнулась я. – Во всех пабах распевают баллады. «Несчастная Минти Мэлоун».

Мы на минуту умолкли, пока официант собирал тарелки. Доминик не смог удержаться, чтобы втихую не пялиться на знаменитостей.

– Это случайно не Стивен Фрай[77]? – спросил он. – Только что вошел.

Я повернула голову влево:

– Да, это он.

Проходя мимо нашего столика, Стивен заметил меня и приветливо улыбнулся:

– Здравствуйте, Минти! Я улыбнулась в ответ.

– Ты его знаешь? – не поверил своим глазам Доминик.

– Вообще-то, нет. Но во вторник брала у него интервью. А на следующей неделе иду на презентацию его новой книги.

– Видимо, радиобизнес пошел в гору.

– Да, – подтвердила я. – Точно.

– Ты добилась своего, – произнес он. – Ведешь программу.

– Да, – признала я. – Уж и не надеялась, что это произойдет. Но как видишь. – Официант поставил передо мной тарелку с уткой, а перед Домиником – его картофельную запеканку и удалился. – Так на чем мы остановились? – мой голос взлетел, перекрывая тихий, приглушенный шум голосов. – Ах да, ему грозит банкротство, и он вынужден отменить свадьбу.

– Да.

– Так почему же ты отменил ее, Доминик? – решилась я, ощущая, что мы вот-вот дойдем до главного. Он воткнул вилку в запеканку и посмотрел на меня.

– Чтобы защитить тебя, – промолвил он. Я чуть не подавилась:

– «Защитить» меня?

– Да. Разве я мог позволить тебе пройти через этот кошмар?

– Ты устроил мне кошмар похуже.

– Я не мог позволить тебе пройти через все переживания и страхи, связанные с банкротством. Это было бы несправедливо.

– Но Доминик, у меня была работа.

– Да, однако, при всем уважении к тебе, Минти, ты зарабатывала гроши. Тогда.

– Тогда?

– Я так гордился, что могу предложить тебе больше. Но все это могли у меня отобрать.

– Да, только я выходила за тебя не из-за денег. Я выходила за тебя по любви. Так мне казалось. Тогда.

– Но было бы несправедливо утянуть тебя на дно за собой. Я не смог бы тебя обеспечивать. Платить по счетам. Покупать тебе вещи.

– Мне ничего этого не было нужно.

– Мы бы не смогли купить дом в приличном районе.

– Но у меня чудесная квартира на Примроуз-Хилл. Мы могли бы жить там. Дом. Или продали бы ее и купили дом в менее престижном районе, пока ты не встал бы на ноги. Я не плачу по закладной, Доминик. И ты знаешь, что я не нищая.

– Да, – произнес он. – Но...

– Но что?

– Но... наш уровень жизни был бы намного ниже, чем ты ожидала. И мне казалось, что несправедливо обрушивать на тебя свои проблемы. В любом случае, – нахмурился он, – я был в жуткой панике. Мне хотелось все тебе рассказать, но я никак не мог выбрать подходящий момент. Опомниться не успел, как уже настал день свадьбы, и я стоял в церкви. Тогда и понял, что не могу пройти через это.

– Вовремя понял. Когда нас практически объявили мужем и женой, – проговорила я. – Представь мое состояние, когда ты от меня отрекся.

– Господи, Минти! – воскликнул он. – А ты думаешь, мне было легко? Легко сделать то, что я сделал? Бежать из церкви под взглядами всех своих клиентов? Всех своих клиентов?

– Есть еще одна проблема. Ты наговорил мне кучу гадостей. В присутствии всех. Ты сказал... Поправь, если я ошибусь, Доминик, ведь ты так любил поправлять меня, когда я несла всякую чушь. И даже если я была права, ты все равно меня одергивал. Так вот, ты обозвал меня неряхой.

– Но, дорогая, это же правда, – пропел он со снисходительной улыбочкой.

– Сказал, что я слишком много болтаю и не чувствую, когда пора заткнуться.

– Ну, я же был на пределе, – не смутился он. – Сам не понимал, что несу. Пытался придумать повод, оправдания тому, что собирался сделать. К тому же, дорогая, – он потянулся через стол, чтобы взять меня за руку, – ты действительно слишком много болтаешь. Тебе же нравится мести языком, дорогая. Треп, треп, сплошной треп. Коротышка Минти Минтола обожает стрекотать, как сорока. И это меня бесит, дорогая.

– Других это не бесит. Другие думают, что это нормально.

– О, дорогая, – еще раз промурлыкал он. Мой нож завис над тарелкой. Я его опустила:

– Знаешь, Доминик, у тебя сложилось обо мне превратное представление. И не знаю почему.

– Не понимаю, о чем ты, – раздраженно бросил он.

– Ты почему-то решил, с самого начала, что я – глупая курица, все кудахчу и кудахчу, хотя меня никто не слушает. Что я всех уже «достала», как ты говорил. Что я занудствую, тяну волынку, как непрошеный гость.

– Но ты на самом деле много болтаешь, дорогая.

– Это называется беседовать, Доминик, вести беседу. Знаешь, что это такое? Так делают все нормальные люди. И с тобой я попыталась делать то же самое. Чтобы вдохнуть жизнь в наши отношения, понимаешь? Ведь ты все время молчал. Может, тебе просто нечего сказать? Если так, другим людям ничего и не остается, как вести разговор.

– Нет, ты любишь болтать о пустом. Меня это утомляет. Сама знаешь: бессонница, напряженная работа, хоть дома нужно расслабиться.

– Но если все время молчать, напряжение только нарастает. Понимаешь, Доминик, ты даешь волю языку, только когда пытаешься что-то кому-то навязать. Вот тогда ты заливаешься соловьем. А так тебе и сказать-то нечего, правда?

– Я...

– Ты оставляешь при себе свое мнение, свои взгляды. Тебе не интересно обмениваться мыслями.

Он картинно закатил глаза:

– Просто ты все время болтаешь, и мне не удается вставить хоть словечко.

– Бред собачий! – возмутилась я. – Просто у тебя нет ничего за душой! Тебе лень даже задуматься. Ты – воплощенная серость. Последние пятнадцать лет ты днем зарабатывал деньги, а вечером смотрел «Скай спортс» по телеку. Вот, собственно говоря, и вся твоя жизнь, не считая парочки интрижек и поездок в гольф-клуб на выходные.

–Я...

– Ты неинтересный и неумный человек, Доминик. Честно говоря – не обидишься на откровенность? – ты зануда. Я когда-нибудь тебе говорила? Ты наводишь скуку.

– Я...

– Ты никогда не рисковал. Никогда не делал чего-нибудь экстремального. Даже никогда не путешествовал.

– Только потому, что боюсь летать. Это фобия.

– Нет, не фобия, это всего лишь отговорка. Ты боишься не летать, Дом. Ты боишься того, что ждет тебя после приземления. Ты никогда не бросал вызов самому себе. А уж мне и подавно. Ты такой нудный, Доминик, хоть вой. Ты очень красив, – добавила я. – Но зануда хуже некуда. Когда я была с тобой, мне иногда казалось, что я повешусь от скуки.

– Послушай-ка, Минти, я...

– И все ничего, если бы при этом ты был порядочным и добрым человеком. Но куда там. Ты все время подрывал мою уверенность в себе. Принимал мою доброту как должное. Лишил меня чувства собственного достоинства и значимости. Контролировал каждое мое слово, каждый шаг, даже указывал, как мне одеваться.

– Если тебе было так плохо, что же ты не жаловалась?

– Парадокс, верно? Ты прав. Почему я не жаловалась? Потому что была слишком милой, вот почему. Потому что хотела, чтобы все шло гладко, без проблем. Ненавидела ссоры. Боялась спорить с тобой. Но теперь я уже не боюсь.

– Я заметил.

– Я изменилась, Доминик. Неужели ты не видишь? Ты все время твердил, что мне нужно измениться – так я и сделала.

– Да, знаю. Я впервые заметил это, когда прочитал те статьи. Ты выглядишь по-другому. – Он снова попытался взять меня за руку. – Но я не против, Минти. – Он не против?!

– Я говорю не о внешности, Доминик. Я говорю о внутреннем мире. О том, какая я на самом деле. И я действительно стала другой, изменилась, полностью изменилась. Раньше я была доброй, Доминик. Слишком доброй. Но теперь с этим покончено. Я не стерва, как ты, наверное, подумал. Но и не добренькая. Добрые намерения меня до хорошего не довели. И понадобилось тридцать лет, чтобы понять это.

– Минти, ты просто злишься, – не поверил он. – Наказываешь меня. Я знал, что так и будет, и был к этому готов. На самом деле ты так не думаешь, Минти. Давай посмотрим правде в глаза.

– Давай, раз ты этого хочешь, – спокойно согласилась я. – Правда в том, что ты – козел. Я, в самом деле, так думаю. И если мои замечания оказались несколько резкими, так это оттого, что я знаю: ты лжешь.

– Это неправда, – возмутился он.

– Нет, правда. Ты лжешь с легкостью. Скрываешь свое настоящее имя, врешь про то, в какой школе учился. Я не говорю, что ты придумал всю эту историю с пенсионными фондами, что притворяешься, будто тебе плохо. Но что касается мотивов, которые подвигли тебя сделать то, что ты сделал, все полное вранье. И теперь наконец-то я это поняла. – Положив нож и вилку, я посмотрела на него с тем же дружелюбным выражением, которое старалась удерживать на лице весь вечер. – Ты бросил меня не потому, что хотел уберечь от последствий грядущего финансового кризиса. Просто ты понял – возможно, с некоторым сожалением, – что в твоем нынешнем положении я уже недостаточно богата для тебя.

– Это неправда.

– А мне кажется, правда. Ты сказал, что Вирджиния Парк для тебя ничего не значит. Тоже вранье. Она обмолвилась, что встретила тебя за три недели до нашей свадьбы. И сдается мне – поправь, если ошибаюсь, – что именно тогда, колотясь в истерике, ты решил бросить меня и жениться на ней. Брак с ней отводил угрозу банкротства. Ты мог бы вести роскошный образ жизни, ведь у Вирджинии денег навалом. Вот со мной у тебя бы так не вышло. Со мной ты жил бы обычной жизнью. Еще бы! Мы долго не смогли бы наведываться в бутики на Бонд-стрит.

– Ты ошибаешься, – отпирался он.

– А я уверена, что права. Понимаешь, я недолго разговаривала с Вирджинией. Но этого хватило, чтобы разобраться, что к чему. Она сказала мне, что вы давние знакомые. И еще сболтнула, что сохла по тебе. И вот ты встречаешь ее в июле, она все еще не замужем. Ты понимаешь, что достаточно щелкнуть пальцами, и она прибежит обратно. Но самое важное, ты знал, что она богата. Какая разница, что какое-то время ты не сможешь приносить деньги в дом? У нее и самой этого добра бери не хочу. Так что ты зря кормишь меня жалостными историями.

– Я не собирался жениться на Вирджинии, – окрысился он. – Это было временное умопомешательство, минутное сумасшествие. Она заморочила мне голову.

– В конце концов, ты так на ней и не женился, это верно. Но лишь потому, что понял: тебе ничего не угрожает, кризис миновал. Я только что вспомнила слова Вирджинии. Ты заявил ей, что совершил дурацкую ошибку, и теперь все изменилось. Сказать тебе, что изменилось? Ты больше не нуждался в ее наличности.

– Если бы меня волновали деньги, я бы все равно женился на ней. Представь, как бы я зажил, имея ее деньги вдобавок к моим!

– Действительно. Но ты отчего-то не пожелал жениться и расторг помолвку.

– Ты права, – с горечью в голосе произнес он. – Не пожелал.

– Почему?

– Потому что она заноза, – с ненавистью выпалил он. – Я и забыл, какая она стерва. Все время командует.

– В отличие от тебя, разумеется.

– Она пыталась указывать мне, что делать.

– Какая низость!..

– И говорила, что я делаю неправильно.

– Бедняжка...

– И сама устанавливала правила. Все делала по-своему. Я предупреждал ее, – он повысил голос, – но эта стерва не слушала. Вбила себе в голову, что на медовый месяц мы поедем на Карибские острова. Знала же, что я боюсь летать. Так нет... «Послушай, плевать я хотела на твою фобию, сказала: летим на Барбадос, значит, на Барбадос». А я ответил: «Никуда мы не полетим. Ты хоть знаешь, что половине всех „Боингов» на планете уже двадцать лет? Понимаешь, что количество смертей в авиакатастрофах поднялось до рекордного уровня?» А она в ответ: «Если ты думаешь, что я больше никогда не увижу „Сэнди лэйн»[78], то глубоко ошибаешься. Никаких пререканий. Летим, и точка». Можешь представить, Минти?! – Он нервно ослабил узел галстука. – Она совсем на тебя не похожа, – вкрадчиво продолжал он. – Ты такая милая тихоня, Минти, не то что она.

– Вот оно что... Как только опасность миновала, ты вспомнил, какая я была милая тихоня. Такая покорная. Бессловесная. Как коврик, о который можно вытирать ноги.

– О господи, ну почему все так получилось... – простонал он. – Если бы не этот кошмар, эта ложная тревога... Как бы я хотел перевести часы назад! Мы все еще можем повернуть время вспять, Минти.

– Нет, это невозможно. До сегодняшнего дня я и не понимала, какой ты мелочный, Доминик. До сегодняшнего дня я и не подозревала о бездонной пустоте внутри тебя. Но теперь я знаю.

– Ты что, не понимаешь? Я был в отчаянии, потерял голову.

– Ничего подобного, – ответила я. – Твой мозг работал четко, как калькулятор. Ты просто неправильно рассчитал время. Подумать только, все эти месяцы я винила себя, Доминик! Но я ни в чем не виновата.

– Да, – произнес он. – Это я во всем виноват, Минти. – Он провел рукой по волосам. – О боже, я просто глупый осел.

– О нет, Доминик. Ты не осел, – успокоила я. – Назвать тебя так было бы несправедливо. – Я наклонилась вперед и прошептала: – Ты намного-намного хуже. – Он не ответил. – Все дело в деньгах, – тихо продолжала я. – Вот истинная причина. Из-за них меня опозорили в присутствии двухсот восьмидесяти человек. Из-за них я провела последние девять месяцев в состоянии острого душевного расстройства. Из-за того, что ты думал, будто потеряешь свои деньги. – Он уставился на скатерть. И тут я вспомнила еще кое-что, сказанное им в церкви: – И еще ты соврал, что «глубоко религиозен».

– Я на самом деле глубоко религиозный человек, – оскорбился он. – Просто ты никогда не спрашивала.

– Но если ты этого никак не показывал, откуда мне было знать? Прости, Доминик, что я так недооценила тебя. И раз уж ты столь глубоко религиозен, может, скажешь, что сегодня за день?

– Что за день? Четверг, разумеется. Что за дурацкий вопрос?

– Сегодня не просто четверг, Дом. Сегодня Великий четверг. Ты знаешь, что это такое? Должен бы знать, если веруешь.

Он тупо пялился на меня.

– Тайная вечеря, – подсказала я. – В Великий четверг был последний ужин Христа с апостолами. И наш с тобой, кстати, тоже. А знаешь, что обычно происходит в Великий четверг?

– Нет, – с нетерпением в голосе произнес он.

– Монарх раздает беднякам новенькие, только что отчеканенные монетки.

– Ты так много знаешь, – саркастически заметил он.

– Что ж, признаюсь, это было в сегодняшнем репортаже о Пасхе. Новенькие блестящие монетки, – задумчиво повторила я. – Новые, как моя жизнь. Как я[79]. Новая Минти.

– Что ж, – вздохнул он. – Сегодняшний вечер не удался.

– Ничего подобного, Доминик. Еще как удался. Я так рада, что снова тебя увидела. Но теперь мне пора домой.

– Послушай, я совершил ужасную ошибку, – заторопился он, увидев, что я встаю. – Я раскаиваюсь, что тебе еще нужно?

– Что еще? Ничего. Я удовлетворена.

– Минти, подумай, как хорошо будет нам вдвоем.

– Хорошо?

– Да. Мы могли бы купить милый домик в Вондсворте.

– Нет, спасибо.

– Из нас бы вышла идеальная пара, Минти.

– Идеальная? Ну-ну...

Он сделал тот самый нетерпеливый жест в воздухе, подозвав официанта.

– Я не хочу, чтобы у меня в жизни все было идеально, – разочаровала я, взяв сумку. – Просто хочу быть счастливой. И я никогда не буду счастлива с таким низким человеком, как ты. Спасибо за ужин, Дом, – добавила я с улыбкой. – Была рада снова с тобой повидаться.

Апрель.

«Первое апреля, День всех дураков! – отметила я, глянув на календарь. – И первая среди первоапрельских дураков – Минти Мэлоун! А также майских, июньских и июльских, ведь именно в июле я была „почти замужем» за отборным куском дерьма».

Стоя под душем, я решила: не собираюсь больше оставаться в дураках. Наконец-то я во всем разобралась. Все поняла. Прозрение – мучительный процесс, но он того стоит. Я словно родилась заново. Новая Минт. Наконец-то, наконец, я могу жить дальше. Говорила, что переживу это, и пережила. Теперь я беззаботна, как пасхальный цыпленок. Сама проклевала жесткую скорлупу и выбралась на солнышко, чтобы расти и хорошеть. «Во всем виноват один лишь Доминик», – удивленно повторяла я про себя. Я была ни при чем. Долгие месяцы казнила себя без вины. Оказывается, ответ прост: деньги, бумажки с водяными знаками, презренный металл. Просто и грубо. Я – всего лишь жертва алчности Доминика.

Одеваясь, я подумала: «Спасибо Господу, что на свете есть Вирджиния Свиной Пирожок!» Если бы не она, я бы никогда не осознала всю низость и мелочность натуры Доминика. Ее неожиданный телефонный звонок расставил все по местам. Она разрешила головоломку. И вот теперь вагон метро, грохоча, несет меня в южном направлении, а я дружелюбно улыбаюсь пассажирам. Хотя пассажиров не так уж много, ведь сегодня Страстная пятница. Поистине страстная. В буквальном смысле слова. Ведь страсти, наконец, улеглись, и я обрела свободу. Я посмотрела на часы: без пяти девять, а на работу мне только к десяти. Так что, не доехав до станции «Эйнджел», я сошла на «Набережной». И, шагая по Стрэнду, залитому лимонными лучами солнца, ощутила лишь легкий укол при виде отеля «Уолдорф». Это было уже не сожаление о несбывшемся, но отголосок боли и унижения, которые Доминик заставил меня пережить. Миновав Олдуич, я двинулась по Флит-стрит, мимо Дома правосудия, старой редакции «Дейли экспресс» и «Пре-а-Манже». А потом повернула направо, к церкви Сент-Брайдз. Я знала, что будет нелегко, но мне требовалось пройти через заключительную фазу выздоровления, разыграть последнюю сцену спектакля.

Послонявшись минутку у крыльца, я зашла внутрь. Церковь была пуста. Совершенно пуста. Внутри оказалось тепло, как в утробе. Желтые цветы: солнечные бутоны нарциссов, кремовые тюльпаны и усыпанные золотистыми венчиками ветки форсинтии – напоминали о праздновании Пасхи. Во второй раз я прошла вдоль рядов к алтарю, и каждый мой шаг отзывался эхом. Я замерла на том самом месте, где стояла напротив Доминика в июле, и вдохнула аромат пчелиного воска, сладкий, как мед. До меня донеслись призрачные голоса: «Согласен ли ты? Согласен?..» – «Нет. Нет... Нет...» – «В болезни и здравии. В болезни...» – «Не могу. Не могу... Не могу...» – «Давай же, Дом. Давай...» – «Мы обязательно разведемся. Разведемся...» – «Ш-ш! Мадам! Ш-ш!» – «Не упади! Не упади... не упади...»

Потом я подняла глаза к потолку и попыталась представить, что над головой открытое небо, а вокруг – почерневшие, обугленные стены, обгорелые скамьи. «Вот что со мной произошло», – подумалось мне. Меня тоже разбомбили, до основания. Осталась лишь зияющая, разрушенная оболочка. Казалось, я никогда не восстану из руин. Но теперь я поняла, что ошибалась. Я родилась заново. Такая же, как прежде, и другая. Я воссоздала себя прежнюю, используя новую материю. «Нужно что-то сказать, – подумала я, – но что?» В конце концов, я просто произнесла: «Спасибо!» – и направилась к двери. По пути к выходу на глаза мне попалась доска с надписью: «Молитвы», сплошь усеянная записками. «Помолитесь за то, чтобы мы с Джулианом увиделись снова», – гласила одна. «За Элис, которая тяжело больна», – просила вторая. «За моего сына Тома, который волнуется из-за экзаменов», – молила третья. И тут я прочитала: «Помолитесь за мою дочь Минти, которая очень несчастлива». Я узнала папин почерк. Наверное, он вернулся сюда спустя несколько дней после свадьбы. Я сняла записку: мне уже не нужны молитвы. Потом вытерла глаза и пошла на работу.

«Воистину от великого до смешного один шаг», – подумала я, войдя в офис через полчаса и увидев Уэсли. У него был действительно смешной вид. Мало того, он выглядел странно. Не потому, что оделся нелепо, и не потому, что побрил голову. А потому, что был на девятом месяце беременности. Он... Ба!.. Я вспомнила, какой сегодня день, и улыбнулась собственной догадливости.