Пролог

Отрывок из «Проклятия Мерлина»; пояснение к рецепту эликсира вечности, найденному в 1499 году в Гластонбери (Англия):

«... от частого, тем паче регулярного приема эликсира надобно непременно воздержаться, ибо даже многоопытному магу не под силу будет справиться с некоторыми его весьма неприятными последствиями. В числе неизбежных последствий назовем следующие.

Первое: продление жизни, кое наступает даже при сильном разбавлении эликсира и его редком приеме, что, бесспорно, может показаться привлекательным иному чародею. Длительность этого воздействия тем непродолжительнее, чем выше градус разбавления, из чего следует, что прием неразбавленного эликсира ведет к продлению жизни до бесконечности. При этом частый прием в значительной мере повышает это воздействие. Сие продление жизненного срока для вящего уразумения следует отделить от достижения бессмертия, потому как регулярное потребление эликсира никоим образом не способно защитить человеческое тело от ран или смертельных повреждений. Эликсир вечности всего лишь предотвращает, а лучше сказать – замедляет естественный процесс старения. О вытекающих отсюда последствиях пока умолчим. Любой здравомыслящий маг додумается до этого сам.

Второе: эликсир вечности делает человека неуязвимым ко всяческим болезням и к подагре, что при некоторых обстоятельствах допускает его употребление в качестве лечебного средства от неизлечимых на первый взгляд заболеваний. Однако тут же надобно настоятельно упомянуть, что оное воздействие распространяется исключительно на телесные недуги, возникшие не в результате насилия, следственно, тот, кто пьет эликсир, не будет страдать от ломоты в костях и его никогда не хватит удар. Равно как его не коснутся чума и иные смертельные эпидемии. Насколько это воздействие можно объяснить замедлением старения, пока остается предметом исследования. Следует и тут предостеречь от необдуманного использования эликсира. Опытный маг всегда помнит о последствиях своих действий!

Третье: эликсир вечности губительно сказывается на человеческом духе. Дух и душа становятся тем неустойчивее, чем чаще человек прибегает к эликсиру. Появляющиеся в результате душевные недуги начинаются с дурного настроения и черной меланхолии, потом проявляются в неконтролируемых приступах ярости и тяжелой агрессивности, а заканчиваются манией величия. Бездумное и регулярное употребление эликсира вечности в конечном итоге чревато полным помрачением рассудка.

Помимо этого, следует безотлагательно предостеречь от использования эликсира в тех случаях, если человек решил повстречаться с самим собой в прошлом. Чем чаще будут наноситься визиты к себе самому, тем более шатким и восприимчивым к описанным выше последствиям станет дух.

Четвертое: эликсир вечности коварен, подобно змее или красивой женщине. Его рецептура настолько тонко и хорошо продумана, что вкус его превосходит самые изысканные вина. Даже самые стойкие из магов могут, соблазнившись его изумительным ароматом и великолепным вкусом, не устоять перед искушением вновь и вновь отведать его.

А потому важное предупреждение: эликсир вечности ни в коем случае нельзя принимать чаще пяти раз за всю жизнь, и перерывы между приемами должны быть как можно длительнее.

Тому же, кто не придерживался этих указаний, так как не прочитал своевременно данных предостережений, и уже страдает от последствий эликсира, остается последняя надежда: драконье масло. Не менее пяти капель, добавленные для лучшего усвоения в густое вино или пряное блюдо и принятые внутрь, незамедлительно сведут на нет по крайней мере одно действие эликсира, а именно – продление жизни. Рецепт изготовления драконьего масла содержится в этом же трактате.

Само собой разумеется, что мудрый маг ни при каких обстоятельствах не будет перекраивать прошлое по своему разумению с помощью эликсира вечности. Всех остальных заклинаем: никогда не изменяйте прошлое! Даже малейшее отклонение в ходе истории может повлечь за собой непредсказуемые последствия.

Осмотрительному магу, советнику королей и государей, да послужит эликсир вечности приумножению его премудрости. Ибо подчас невозможно понять настоящее и будущее, не заглянув в прошлое».

Иерусалим, 1530

Месяц еще стерег звезды, словно пастух своих овец. Однако из-за гор уже потихоньку начало вставать солнце, золотя своими лучами пустыню и город, венчавший гору, будто драгоценный камень царскую корону. Это был не какой-то обычный город. Это был Город, земной центр веры. Когда-то здесь стоял храм, в котором хранился ковчег Завета. Здесь правили царь Давид и царь Соломон. Здесь будет вершиться Страшный суд над людьми. Этот город был горним, великолепным Иерусалимом, обителью мира и покоя. Во всем мире не сыщется более красивого вида.

Так, во всяком случае, думал старый Мелеахим. Медленно, размеренно, шаг за шагом ступал он по пыльной дороге, спускающейся к подножию холмов и ведущей в город. Он вышел из своего дома в маленькой деревушке, запрятанной далеко в горах, еще задолго до того, как месяц завершил свой небесный путь. И вот наконец после долгой и утомительной дороги он добрался до цели. Пред ним возвышались мощные стены Иерусалима, до которых было не больше получаса ходьбы.

Мелеахим остановился, вытер пот со лба и слезящиеся глаза. Он был стар, уже за шестьдесят. Еще ребенком он каждую неделю сопровождал своего отца, искусного гончара, на базар. Отец его давно умер. И теперь он сам изготавливал глиняные миски и кувшины и приносил их каждую пятницу на базар. Вот уже более полувека проделывал он этот путь. И всякий раз при виде стен Иерусалима на его глаза наворачивались слезы. Это были слезы умиления от небесной красоты Города, слезы благоговения пред святостью храма, даже если от него остались одни руины. И слезы печали от векового порабощения и чужеземного владычества. Какие только завоеватели не приходили в Иерусалим – сначала вавилоняне, потом римляне, крестоносцы и вот теперь мусульмане-арабы. И все же старый гончар был уверен, что в один прекрасный день Священный Город вновь будет принадлежать израильскому народу, храм будет восстановлен, а ковчег Завета опять вернется на свое законное место. Пусть даже внуки его внуков не доживут до этого. Все равно рано или поздно это случится. Тогда весь мир подивится силе и величию Единственного и Всемогущего.

Мелеахим поставил на землю свои узлы. Глиняные кувшины и миски были тяжелыми, и он натрудил себе плечи. Было совсем рано, настолько рано, что на башнях городских стен еще горели сторожевые огни. В их неверном отблеске он мог различить янычар, охранявших стены и поджидавших скорую смену. Их фигуры четко выделялись на фоне серебристого утреннего неба, они казались совсем маленькими на большом расстоянии и безобидными, словно мухи. Казались. Потому что на самом деле янычары были единственными, кого боялся гончар, проделывая раз в неделю свой обычный путь. Иногда им приходила в голову затея покуражиться над теми, кто, подобно Мелеахиму, шел торговать на городской базар. Раз он чуть было не лишился своего товара, когда двое стражников из чистого баловства придумали швырнуть о городскую стену его узлы с хрупкой посудой. К счастью, тогда ему поспешил на помощь один из янычар, вовремя остановивший приятелей. Да, многие из них отличались своенравием и непредсказуемостью. Правда, такими они были не всегда. После того как султан Сулейман захватил Иерусалим, они поначалу были любезными и вежливыми. Может, и сами расслабились вместе с народом, который после многолетней непрерывной войны и вечных боев обрел наконец мир и спокойствие. Но постепенно, как молодые горячие жеребцы, которых слишком долго держали на привязи, янычары начали дурить. Они привыкли быть воинами, и смыслом их жизни была война. А теперь самыми злостными их врагами, от которых они должны были защищать городские стены, стали странствующие торговцы и постепенно разъедающий город упадок.

Мелеахим взглянул на небо. До того как проснется город и откроется базар, оставалось еще не меньше двух часов. Значит, у него в запасе есть уйма времени, чтобы немного отдохнуть от долгой, изнурительной дороги, а потом продолжить путь и успеть разложить свой товар перед первыми покупателями. Лучше подождать, когда на воротах сменится ночная стража и будут погашены костры. В начале своей вахты янычары обычно бывали настроены более миролюбиво, чем в конце. Да, лучше он немного обождет.

Мелеахим решил укрыться в густом кустарнике, росшем вдоль дороги. Кусты могли хоть немного спасти от колючего ветра, налетавшего короткими, но сильными порывами и швырявшего в лицо песок и сухие листья, острые как иголки. Осторожно поставив рядом два больших узла с глиняной посудой, гончар вытянул натруженные ноги и руки. Да, немного отдыха ему не помешает. Тем легче будет преодолеть последний отрезок пути.

«Это возраст», – подумал Мелеахим, растирая ноющие плечи. Прежде каждую пятницу он с легкостью взваливал на себя этот груз. Но в последнее время узлы с каждым разом казались ему все тяжелее и тяжелее, а дорога – все длиннее и длиннее.

Нет, ему грех жаловаться. Господь всегда был милостив к нему. Послал ему добрую, честную жену и пять любящих дочерей, уже одаривших его дюжиной внуков. Он любил свою семью и свою работу. Миски, кувшины, кружки и тарелки, выходившие из-под его умелых рук, украшали столы даже благородных горожан Иерусалима. А когда гончар возвращался домой, в его кошельке позванивали монеты, услаждая сердце. Трудом своих рук он мог обеспечить семье скромную, но безбедную жизнь. Дай Бог, чтобы и сегодня все было так же.

Мелеахим вздрогнул. До его ушей донеслись чьи-то голоса, и он понял, что невольно задремал. Наверно, прошло около часа. Солнце поднялось еще не очень высоко, и базар наверняка еще не открылся. И все же пора отправляться в путь. Но только гончар решил собрать свои узлы и встать, как снова услышал громкие голоса, разбудившие его. Они приближались. Мелеахим хотел было поприветствовать незнакомцев и поблагодарить их за то, что вовремя разбудили его, но в последний момент передумал. Сам не зная почему, он предпочел не показываться чужакам. Поэтому, вместо того чтобы выйти им навстречу и проделать оставшийся путь к городу в их обществе, он пригнулся за кустами и, затаив дыхание, стал наблюдать.

По дороге шли двое мужчин в долгополых дорожных плащах. Лиц их из-под накинутых на голову капюшонов не было видно. Один из них опирался при ходьбе на посох. По их виду можно было сказать, что они уже давно в пути: одежда была запыленной, а за плечами висели большие, но пустые кожаные мешки.

«Должно быть, это пилигримы», – промелькнуло в голове у Мелеахима. В Иерусалим постоянно приходило множество самых разных паломников: и иудеев, и христиан, и мусульман. Одни шли к Стене Плача, другие – к храму Гроба Господня, третьи – в мечеть Куббатас-Сахра, возведенную при Омаре I. А порой, если приближался один из великих праздников, в Иерусалим двигалось столько паломников, что дорога, если смотреть на нее сверху, с гор, напоминала муравейник, и пробиться на базар было очень трудно.

Мелеахим снова прикинул, не следует ли ему все же заговорить с незнакомцами. Паломники были людьми неопасными, а если они пришли издалека, то наверняка смогут порассказать много интересных историй. И все же он не осмелился. Наверное, оттого, что не видел их лиц. Мелеахим по опыту знал, что далеко не все христиане и мусульмане дружелюбно относились к евреям.

Путники приблизились и наконец остановились – как раз возле того куста, за которым укрылся Мелеахим. Он затаил дыхание.

Первый из паломников что-то сказал. Голос был молодой, но язык – незнакомым, и Мелеахим не понял ни единого слова.

– Говори на иврите, Стефано, – откликнулся его собеседник с сильным акцентом. – В конце концов, это язык нашего Господа. К тому же тебе придется привыкать к нему. Стефано смиренно склонил голову.

– Мы пришли, отец Джакомо, – медленно произнес он, с трудом выговаривая древнееврейские слова.

– Да, мы у цели, – вздохнув, подтвердил второй, видимо, пожилой человек. – Долог был путь и труден, но мы все же добрались. Иерусалим, святой город. Место, где принял свою смерть на кресте наш Господь. Скоро мы будем стоять у Его Гроба, на том месте, где ангел возвестил ученикам о Его Воскресении. Мы будем молиться и просить Его дать нам силу, дабы исполнить нашу миссию. – Говорил отец Джакомо вкрадчиво и вполне миролюбиво, но по спине у Мелеахима почему-то побежали мурашки. – Наконец час пробил.

– Аллилуйя, – провозгласил Стефано.

– Сегодня великий день. Приближается конец господства богохульников над святыми местами, наконец-то Крест возвысится над полумесяцем и звездой Давида. В этот день начнется последний крестовый поход.

– Аминь.

– Пойдем, Стефано. – Отец Джакомо положил руку на плечо своего молодого спутника. – Войдем же в ворота и приступим к той великой миссии, для которой Господь избрал нас.

Паломники отправились дальше, ускорив шаг, словно им не терпелось побыстрей добраться до городских ворот и начать свое дело – что бы они ни имели в виду под последним «крестовым походом».

Мелеахим задрожал всем телом. Сам он не пережил ни одного крестового похода; не выпали они, слава Богу, и на долю его деда и прадеда. Однако он хорошо знал те страшные истории, которые, несмотря на прошедшие с тех пор столетия, все еще пересказывали друг другу жители Иерусалима. Истории о рыцарях в сверкающих латах под развевающимися знаменами, от мечей и копий которых потоками лилась кровь иудеев и мусульман. Это были рассказы о невообразимых зверствах; те давние события казались настолько чудовищными, что говорили о них только вполголоса и в темноте, при закрытых дверях и окнах, когда уже спали дети. К счастью, весь этот ужас остался далеко в прошлом. Во всяком случае, так гончар думал до сих пор. И тут вдруг появляются эти двое и почему-то толкуют о новом крестовом походе – о последнем! Может быть, это были посланные вперед разведчики, а где-то в горах скрывается войско, ожидающее удобного момента, чтобы напасть на Иерусалим?

Мелеахим задумался. Как ему лучше поступить? Пойти к янычарам и предупредить их? Донести на этих пилигримов? А что будет потом? Поверят ли ему солдаты или высмеют и обругают старым дураком? И даже если ему поверят, то ведь он же так и не увидел лиц этих странников. Ему было неведомо, откуда они пришли, кто они такие, на каком языке говорили вначале. И вообще он не мог сказать о них ничего, кроме того, что это были паломники, закутанные в пыльные дорожные плащи, а такие паломники сотнями приходили в Иерусалим.

Вероятность отыскать их в людской толпе была ничтожна. К тому же Мелеахим мог просто ошибиться, ведь слушал он спросонья. Иврит, на котором они потом стали говорить, был отнюдь не безупречен, да еще с акцентом.

Гончар облизнул губы, вдруг настолько пересохшие, словно он долго блуждал по пустыне. Он с трудом поднялся, собрал свои вещи и двинулся к городу. Чем ближе он подходил к воротам, тем больше уверовал в то, что все-таки ошибся.

Должно быть, путники просто вели беседу о крестовых походах. Быть может, кто-то из их предков погиб во время одного такого похода. Когда Мелеахим наконец добрался до ворот и охранявший их янычар нетерпеливо махнул ему рукой, чтобы он поскорее проходил, он пришел к окончательному выводу, что ослышался, а разговор, который ему почудился, был не более чем следствием беспокойного сна на твердой земле под кустом. Может, он и не видел никаких паломников. Наверное, они ему просто приснились.

«Не надо никому рассказывать об этой истории, – убеждал себя Мелеахим, шагая по улице, которая вела к базарной площади. – Если я скажу об этом Руфи и детям, они засмеют меня и сочтут, что я выжил из ума. И поделом мне».

И он решил выбросить из своей памяти двух пилигримов и все то, что он якобы услышал, сидя под кустом.

Рашиду стоило огромных усилий не заснуть. Глаза его предательски слипались, хотя было не так уж рано. Час утренней молитвы давно прошел. Ночью он хорошо выспался, потом плотно позавтракал. Вроде никакой причины для усталости не было. Тем не менее он с трудом подавлял зевоту. Он украдкой взглянул на приятеля, стоявшего по другую сторону ворот. Юсуф прислонился к стене и так низко надвинул на лицо высокую шапку, что Рашид нисколько не сомневался: он спит.

Вздохнув, он переступил на другую ногу и нахмурился, чтобы побороть сонливость. Однако ничто не помогало. Некоторые его товарищи специально просились на вахту у Западных ворот, потому что здесь редко находилось дело для стражника. Рашид же терпеть не мог стоять вот так, без всякого дела. Служба на воротах нагоняла на него смертельную тоску. Кроме нескольких ремесленников и крестьян, направлявшихся этим утром на базар, не было никого, кто бы заслужил внимания янычара. Ни одной души за все те два часа, что он стоял здесь на посту. Ночь была такой же спокойной. И зачем они вообще здесь стоят? На Западных воротах никогда ничего не происходило, не случалось ничего необычного и интересного. Лучше бы десять ночей подряд патрулировать городские улицы, чем один день простоять у этих ворот. Ночами им приходилось унимать дерущихся забияк, одурманенных вином христиан и евреев, буянивших или поносивших друг друга. Иногда удавалось схватить воров на месте преступления. И даже если ночь была спокойной, стража хотя бы могла двигаться. А пост на этих воротах? Здесь приходилось так долго стоять неподвижно, что затекали конечности. С таким же успехом они могли охранять яблоки в саду наместника.

Рашид снова переступил с ноги на ногу, пытаясь стряхнуть дремоту, и принялся вспоминать вчерашнюю шахматную партию. Он выиграл у Юсуфа в двадцать ходов. А нельзя ли это было сделать быстрее? Пока он пытался восстановить в памяти каждый ход, что-то все же привлекло его внимание. К воротам приближались двое мужчин. Они шли пешком. Оба были закутаны в длинные пыльные плащи, лица скрыты под капюшонами. Один из них опирался на длинный посох, словно пастух. Или старик.

«Пилигримы, – разочарованно подумал Рашид. – Всего лишь обыкновенные пилигримы».

Он сам не знал, что ожидал увидеть. Дикие орды кочевников, собирающиеся разграбить Иерусалим? Так их больше не существовало, с тех пор как султан Сулейман Великолепный, да будет благословенно его имя, укрепил городскую стену. Паломники же в Иерусалиме были таким же обычным явлением, как и торговцы. Многие из них каждый день приходили в город – христиане, иудеи и, конечно, мусульмане. У пилигримов была лишь одна цель: посетить святые места и помолиться. Они не представляли опасности. Тем не менее Рашид решил повнимательнее присмотреться к этой парочке хотя бы для того, чтобы убить оставшееся до смены время.

– Эй вы! – крикнул он, когда между ним и пилигримами оставалось не больше десяти шагов. – Стойте!

Мужчины смиренно остановились, и Рашид поманил их поближе:

– Подойдите сюда.

Они скинули капюшоны, стражник смог разглядеть их лица. Один был молод, красив, с темными густыми волосами до плеч. Второй на первый взгляд казался гораздо старше. Его череп был голым, если не считать жидкого венчика, обрамлявшего лысину. Присмотревшись повнимательнее, Рашид, однако, заметил, что его лицо было на удивление моложавым, без единой морщины, словно он был лишь ненамного старше своего молодого спутника.

– Кто вы такие?

– Мы пилигримы, сын мой, – спокойно ответил лысый паломник, мягко улыбнувшись. – Мы проделали долгий путь, чтобы помолиться у Гроба Господа нашего, Иисуса Христа, сына Божьего.

Рашид ни на секунду не усомнился в правдивости его слов. Одежда и обувь путников была столь грязной и поношенной, будто они шли сюда не один месяц. На плечах их болтались большие кожаные сумы. И все же Рашид вдруг ощутил знакомый неприятный зуд в затылке. Зуд, который уже не единожды выводил его на верный след. Что-то в этих людях было не так, как бы эта парочка ни старалась походить на обычных пилигримов. Нет, он непременно выведает, в чем тут дело.

– Что у вас там? – строго спросил стражник, указывая на их сумы.

– Остатки нашей скудной трапезы, сын мой, – ласково ответил лысый. – Мы бы охотно разделили ее с тобой, если бы тебе как приверженцу Мухаммеда не был запрещен этот вид пищи. Еще мы несем с собой Библию, Слово Бога Живаго.

– Откройте мешки, – приказал Рашид, ощутив под ложечкой холодящую волну. Именно там у него всегда зарождался гнев. Иногда он вспыхивал быстро и неожиданно, словно песчаная буря. На сей раз стражник явственно чувствовал, как медленно распространялась в нем ярость, контролируемая и сдерживаемая грозящей опасностью.

– С удовольствием.

Лысый не переставал улыбаться. Будь он простым паломником, он должен был бы сейчас испугаться или хотя бы разволноваться. Эти же явно были чужаками, это чувствовалось по их странному ивриту. Если бы Рашида в чужой стране, к примеру, остановила бы и начала обыскивать городская стража, он бы занервничал, даже обладая чистой совестью. Этот же не выказывал никаких признаков – ни испуга, ни беспокойства, ни даже гнева. Напротив, взгляд его светло-карих глаз оставался непроницаемым. Зуд в затылке Рашида становился почти непереносимым.

Чтобы отвлечься, он занялся их мешками. Сума молодого была пустой, если не считать куска мяса, копченного на костре, и краюхи высохшего хлеба. А вот в мешке лысого его ждал более богатый улов. Кроме книги на латыни он обнаружил там бутылку из шлифованного стекла. Пробка была запечатана сургучом и завернута от ударов в пурпурную ткань. Пурпур? Царский цвет? Как мог простой пилигрим владеть такой дорогой тканью, если он и в самом деле был всего лишь обычным паломником?

– Что это? – хмуро спросил Рашид, вытаскивая бутылку. Содержащаяся в ней жидкость на солнечном свету вспыхнула кроваво-красными искорками, а когда он встряхнул ее, на пыльной дороге свежими пятнами крови заплясали сверкающие пятна.

– Вино, сын мой, – ответил лысый паломник своим спокойным, доброжелательным голосом. Он по-прежнему улыбался, однако в его холодных глазах вспыхнула ненависть. Молодой же пилигрим побелел как мел.

«Всего лишь вино?» – мелькнуло в голове у Рашида, в то время как он боролся с искушением грохнуть бутылку об стену только ради того, чтобы посмотреть, как на это среагируют странные паломники. Между тем у него было ощущение, что по его спине бегают сотни муравьев. Может, стоило бы отвести странную пару на допрос к начальнику?

– Эй, Рашид, в чем дело?

Юсуф проснулся и теперь, оставив свой пост на другой стороне ворот, направлялся к нему.

– Двое подозрительных, – ответил Рашид по-арабски в надежде, что христиане не понимают язык Корана. – Я как раз раздумываю, не следует ли ими заняться «мастеру суповой миски»»

Юсуф критически оглядел паломников и, развеселившись, покачал головой:

– Ты что, хочешь из-за пары каких-то вшивых пилигримов нарушить покой Ибрагима? Иногда у тебя и впрямь бывает плохо с головой, дружище! Есть получше способы разогнать тоску, чем возиться с двумя безобидными паломниками, к тому же ты рискуешь навлечь на себя гнев мастера.

Рашид ничего не ответил. Юсуф назвал странников безобидными. Ему самому они тоже на первый взгляд показались неопасными. Но так ли это было на самом деле? Он наморщил лоб, продолжая таращиться на бутылку, которую все еще держал в руках. Переливающийся в жидкости свет окрасил его ладони багрянцем, будто кровью. И лысый утверждает, что это вино? Что-то не верится. Значит – кровь? Рашиду стало не по себе, и он вновь ощутил сильное желание швырнуть бутылку об стену.

Юсуф положил руку ему на плечо:

– Что с тобой?

– Ничего, – ответил Рашид, стряхивая наваждение. Он не стал швырять бутылку. Быть может, в ней находится какая-нибудь реликвия. Эти христиане чего только не хранят! Молются мощам, плащаницам, иконам... Может, в этой бутылке кровь какого-нибудь христианского святого? Может, даже самого Иссы – Иисуса Христа? А Он, как ни крути, считался одним из пророков, который явил Мухаммеду Аллаха во всей Его безграничной милости.

– Ты прав. Все в порядке. – Он снова обернул бутылку пурпурной тканью и опустил ее в суму лысого пилигрима. Чувствовал себя при этом Рашид на удивление паршиво и был не в силах избавиться от ощущения, что было бы лучше... Ладно, хватит. Он отступил на шаг назад.

– Проваливайте, вы задерживаете движение, – прошипел он пилигримам и сделал нетерпеливый знак рукой.

– Благодарю тебя, сын мой. – Лысый учтиво поклонился. Улыбка была словно приклеена к его губам. Рашида мучила мысль, что он совершает непоправимую ошибку, если не задержит сейчас обоих, не посадит в самую глубокую темницу и не выбросит ключ. – Мы помолимся у Гроба Господня за твое благополучие.

Стражник смотрел им вслед, наблюдая, как странная пара без особой спешки продолжила свой путь. Этот лысый был таким спокойным, таким невозмутимым. Чересчур спокойным и невозмутимым для простого паломника. И тем не менее...

– Эй, спустись на землю, Рашид! – крикнул ему Юсуф, снова занявший свое место на другой стороне ворот. – Пусть себе идут. Я понимаю, на этом посту от скуки средь белого дня духи мерещатся. Давай-ка лучше развлечемся. Как насчет партии в шахматы?

Он с ухмылкой вытащил из кармана мешочек и высыпал на землю горку камешков. Это была белая и темная галька с нацарапанными символами.

Рашид с готовностью кивнул. Наверное, Юсуф прав, и ему что-то просто примерещилось. Его воображение сыграло с ним шутку, чтобы не свихнуться от скуки. Действительно, что может быть лучше, чем партия в шахматы? Он вытащил кинжал, чтобы начертить на песке шахматное поле.

– Сегодня я тебя точно обыграю, – заметил Юсуф, раскладывая по местам камни. Рашид усмехнулся:

– Посмотрим. Ты ходишь первым.

Едва они оставили позади себя городские ворота и скрылись из поля зрения солдата, как Стефано покачнулся и чуть не упал. Он хрипел, кровь стучала у него в висках, колени дрожали и готовы были подкоситься, став вдруг мягкими, словно масло, долго стоявшее на солнце.

– Стефано, сын мой, что с тобой? – Отец Джакомо остановился. Он все еще улыбался, и Стефано подивился, откуда учитель черпает самообладание и уверенность. – Не волнуйся, все хорошо.

– Но... святой отец, этот... этот солдат, он... – Юноша осекся. При мысли, что руки солдата-мусульманина осквернили бутылку, ту самую, в которой отец Джакомо хранил величайшую христианскую святыню – кровь Господа Иисуса Христа, у него закружилась голова. Он ожидал, что у богохульника тут же отвалится рука. Или по крайней мере гнев Божий обрушится на ворота в виде молнии и испепелит их, как Содом и Гоморру. Но ничего этого не произошло.

– Я знаю, сын мой, этот иноверец касался бутылки. Но нам не стоит печалиться из-за этого. Он держал в руках лишь сосуд, касался стекла, а это не имеет значения. Священная кровь нашего Господа не была осквернена, – спокойно проговорил отец Джакомо. Затем наклонился к Стефано и прошептал на ухо: – Поверь мне, этот парень поплатится за свое кощунство. Господь покарает его, когда придет время. – Он снова выпрямился и положил Стефано руку на плечо. Глаза его сияли. – А теперь пошли, сын мой, не будем терять времени. Господь спас нас от грозящей опасности. Он будет и дальше осенять нас своим благословением, если мы будем верно служить Ему и не свернем с Его пути.

Отец Джакомо оперся на свой посох и быстро зашагал вперед. Стефано поспешил за ним. Конечно, отец Джакомо прав. И все же он никак не мог изгнать из мыслей того стражника у ворот. Его необыкновенно лучистые голубые глаза продолжали неотступно следить за ним. Отчетливо, будто воин все еще стоял перед ним, Стефано видел его странную, высокую, украшенную золотым шнуром шапку и его яркое одеяние, в лучах солнца слепившее глаза. При воспоминании о кривой сабле, висевшей на поясе солдата, Стефано прошиб холодный пот. Сверкающий клинок казался смертельно острым. Быть может, достаточно острым, чтобы рассечь волос или одним ударом отсечь голову от туловища. Хотя они находились уже не один год в пути и много постранствовали по свету, прежде чем добрались до Иерусалима из своего родного монастыря, затерянного в горах Умбрии, Стефано еще никогда не видел таких воинов. Таких красивых и одновременно пугающе опасных.

– Кто были эти солдаты у ворот? – спросил он, в несколько прыжков догнав отца Джакомо.

– Это янычары, сын мой, – ответил наставник с той же готовностью, с которой всегда просвещал его. – Сами они любят называть себя стражниками Иерусалима, султановым войском. На самом деле это дети из тех христианских провинций, которые были захвачены арабами. Их насильно отрывали от родных семей. Это несчастные души, которых османские стервятники сбили с истинного пути и заставили вместо библейской правды внимать лживым измышлениям Корана. – Отец Джакомо вздохнул и горестно покачал головой. – Множество прекрасных молодых мужчин таким образом попали в руки мусульман! Но они еще не потеряны, во всяком случае, не все. Как знать, быть может, нам удастся обратить кого-нибудь из них в истинную веру. Такова наша миссия...

Стефано с восхищением посмотрел на отца Джакомо. На каждый его вопрос тот знал ответ. Знания его были воистину безграничны и всеобъемлющи. Иногда юноше казалось, что это ангелы небесные нашептывают ответы святому отцу.

Они шли по улице, непривычно узкой по сравнению с улицами других городов, коих встречалось им великое множество. Но и здесь ключом била жизнь. Мимо них спешили мужчины и женщины в самых разных одеяниях. Блеяли овцы и козы, дети играли прямо на улицах в прятки и в другие странные игры, не знакомые Стефано. Какой-то мужчина тащил на спине клетку, набитую белыми голубями. Птицы тревожно били крыльями в своей тесной тюрьме, их белые перья летели на дорогу. Да, Иерусалим был другим, совсем не похожим ни на один из виденных прежде городов.

Преисполненный благоговейного трепета, Стефано огляделся. В мечтах он уже не раз входил в ворота Священного Города. Но даже в самых смелых грезах он не представлял его таким роскошным и величественным. Горний Иерусалим. Город, в котором проповедовал Господь Иисус Христос, в котором Он, Сын Божий, во имя искупления грехов человеческих принес себя в жертву, испил чашу страданий. Здесь, на Голгофе, Он был распят и на третий день воскрес, «смертию смерть поправ». О, Иерусалим. Стефано никак не мог осмыслить, что его ноги в этот момент касались камней, по которым когда-то ходил Иисус. Охотнее всего он пал бы сейчас ниц и поцеловал бы эти камни.

– Стефано, что с тобой? – Голос отца Джакомо вывел его из раздумий. – Ты стоишь в оцепенении, и у тебя такие глаза, будто тебе только что явился ангел-провозвестник. Еще немного – и ты падешь на колени прямо на улице.

Под ироническим взглядом отца Джакомо щеки Стефано покрылись легким румянцем.

– Простите, святой отец, но...

– Хорошо, хорошо, сын мой. – Отец Джакомо потрепал его по плечу. – Я могу тебя понять. Ты еще молод. Но лучше прибереги свое благоговение и изумление до того момента, когда мы окажемся у Гроба Господня. Все это, – он обвел руками оставшиеся позади городские стены и ворота, убегавшую вперед узкую улочку и дома вокруг, – все это не более чем творение рук человеческих. И может быть так же легко разрушено, как и было построено. В то время как творения Господа нашего Иисуса Христа останутся в вечности. Пойдем, Стефано, продолжим наш путь.

Они шли по извилистому лабиринту улиц, проходили сквозь небольшие арки, пересекали площади и оказывались в переулочках, настолько узких, что плечи Стефано задевали стены домов справа и слева. Наконец улица стала немного шире. Они вышли к колоннаде, за ней открывалась площадь, на фронтальной стороне которой возвышалось большое здание.

– Вот мы и у цели, – с улыбкой возвестил отец Джакомо, вышагивая дальше. – Через несколько мгновений мы будем стоять у Гроба Господня.

Стефано замер в недоверчивом удивлении. Разве отец Джакомо не говорил ему, что сам впервые находится в Иерусалиме? И при этом нашел верный путь, пройдя через весь запутанный лабиринт улиц и переулков и ни разу не спросив дорогу? Нашел правильный путь с уверенностью и безошибочностью почтового голубя. Или это Господь вел его? Может, перед ними летел ангел, которого Стефано не видел лишь потому, что недостаточно крепка была его вера?

– Ну идем же, Стефано! – позвал отец Джакомо, уже почти достигший большой двустворчатой двери храма. – Иди же наконец!

От волнения у Стефано подступил комок к горлу. Со всей прытью, на которую был способен, он бросился догонять отца Джакомо.

Левая створка дверей была открыта. Медленно и степенно вошли они в притвор церкви. Свет, падавший через приоткрытую дверь и высокие узкие окна, скупо освещал притвор, все остальное пространство было погружено в темноту. И было тихо. Настолько тихо, что собственное дыхание казалось Стефано громким, как сопение разъяренного быка. Похоже, никого кроме них внутри не было. Тем сильнее он испугался, когда к ним вдруг подошел какой-то мужчина, словно возникший из небытия.

– Добро пожаловать в храм Гроба Господня, путники, – произнес он. На нем был головной убор, который Стефано до того видел только у мусульман. Мусульманским было и его одеяние, к тому же у него была волнистая борода, достававшая ему до самой груди. Он потер руки, как человек, в лавку которого они вошли и который предвкушает выгодную торговлю. Что ему было здесь надо?

– Добрый день, – ответил отец Джакомо и, нахмурившись, осмотрел араба с головы до ног. – Кто вы?

– Меня зовут Али аль-Нусейбек. – Тот вежливо поклонился. – Я привратник этого места паломничества христиан. Если вы желаете войти сюда, я вынужден просить вас о подобающей мзде.

Он улыбнулся и протянул им раскрытую ладонь. При этом он меньше всего походил на нищего, одежда его была чистой и отменного качества.

– Кто, ради всех небесных ангелов, дает тебе право?..

– Этим правом, паломник, и связанной с ним обязанностью блюсти сей храм моя семья обладает вот уже более двухсот лет, – парировал араб. – И каждый христианин обязан подчиняться. Или же покинуть это место.

Отец Джакомо с силой ударил посохом по полу. Дерево скрипнуло, еще немного – и палка бы раскололась. И все же паломник подчинился требованию, достал из небольшого кожаного кошелька несколько монет.

– Ну что ж, – произнес он, и Стефано в который раз удивился, как его учитель мог оставаться таким спокойным и любезным. Сам он пришел в ужас от дерзости привратника. – Ну что ж, отдадим султану султаново. Тридцать сребреников подошли бы лучше, но, к сожалению, у меня есть только пять.

Нусейбек рассмеялся и взял протянутые монеты. Потом поклонился и отступил на шаг в сторону.

– Прошу вас, благородные пилигримы, – насмешливо проговорил он. – Вы можете оставаться здесь так долго, как вам будет угодно. Правда, перед заходом солнца я запру дверь. Если вы не хотите провести здесь ночь, вам надлежит вовремя покинуть храм.

Он вернулся в свою нишу, уютно убранную подушками и шкурами, тут же стоял небольшой стол. Складывалось впечатление, что он и живет здесь.

Отец Джакомо стиснул зубы так, что Стефано даже услышал их скрежет. Кровь отлила от его лица. Таким взбешенным Стефано еще никогда не видел своего учителя.

– Эти наследники вельзевула требуют деньги, – прошипел он, клокоча от негодования. – Они берут с нас деньги за то, чтобы мы могли помолиться на том месте, где был погребен наш Господь и где воскрес. – Его била дрожь. – О, эти исчадия ада! Эти мерзостные сатанинские отродья! Но все изменится. Клянусь Господом и всеми святыми, что этому придет конец. Скоро все изменится, очень скоро.

Они прошли через несколько капелл и боковых нефов, поднялись и спустились по ступенькам. Стефано был рад, что рядом с ним шагал отец Джакомо, один он никогда бы не выбрался из этого лабиринта часовен, алтарей и колоннад. За всю свою жизнь он ни разу не был в таком запутанном храме. Ему казалось, что это была не одна церковь, а несколько пристроенных друг к другу капелл. И если сейчас здесь находились другие паломники-христиане, то они могли оставаться незамеченными в этом необозримом хаосе.

На своем пути они не встретили ни одной души. Оправившись наконец от испуга, вызванного дерзким поведением привратника и причудливым строением храма, Стефано даже начал наслаждаться тишиной и одиночеством. Это было истинное блаженство по сравнению с лихорадочной восточной толчеей перед вратами храма, где сновали животные и люди и где царила полная неразбериха и звучало больше языков, чем после падения Вавилонской башни.

И вот – наконец! – они дошли до цели. Меж других капелл и алтарей перед ними показалось маленькое скромное строение – ротонда Гроба Господня.

– Гроб нашего Господа, – благоговейно прошептал отец Джакомо и натянул на голову капюшон. – Покрой и ты голову, Стефано, чтобы оказать подобающую честь Господу.

Они вступили под своды ротонды, в центре которой находился камень. Это был простой серый валун, словно оставленный здесь каменотесом.

– Это тот самый камень, на котором сидел ангел, – пояснил отец Джакомо и стал цитировать слова Евангелия от Матфея: – «Ангел же, обратив речь к женщинам, сказал: не бойтесь, ибо знаю, что вы ищете Иисуса распятого. Его нет здесь: Он воскрес, как сказал. Подойдите, посмотрите место, где лежал Господь». – Голос патера пресекся. Затем он дрожащей рукой коснулся камня и погладил его, словно это был не холодный обломок скалы, а волосы любимого человека. Затем положил руку на плечо своего молодого спутника. – Пойдем, сын мой. Давай, подобно женщинам в Священном Писании, осмотрим место, где лежал Господь.

Медленно, шаркая по плитам, они подошли к узкому проходу. Им пришлось пригнуться, чтобы попасть внутрь гробницы. Повсюду горели свечи, десятки, сотни свечей: они стояли в нишах и на карнизе, опоясывавшем весь небольшой склеп. Прямоугольная каменная глыба, напоминавшая саркофаг, была накрыта белым полотном. Была ли то плащаница, которой Иосиф из Аримафеи обвил тело Иисусово? Охваченный внутренним трепетом, Стефано преклонил колена. Выросший в монастыре среди монахов и священников, он, сколько помнил себя, каждодневно посещал мессу. Молился, постился и так часто слышал слова из Библии, что выучил наизусть многие главы и псалмы. И все же никогда еще он не чувствовал себя ближе к Господу Иисусу Христу, чем здесь, в этой маленькой, скромной, безыскусной ротонде, освещенной множеством свечей.

Юноша не мог бы сказать, как долго он молился, стоя на коленях. Он очнулся лишь, когда чья-то рука опустилась на его плечо. Юноша изумленно посмотрел на отца Джакомо, преклонившего колена рядом с ним и теперь с трудом поднимавшегося с холодных плит. У Стефано тоже затекли ноги, он едва смог встать. Оба паломника не проронили ни слова. И только очутившись снова на храмовой площади, залитой солнечным светом, и окунувшись в городской шум, они вернулись в реальный суетный мир, и благоговейное оцепенение постепенно отпустило их.

– Жалкие глупцы! – произнес отец Джакомо. Голос его все еще дрожал. Впрочем, на сей раз Стефано отчетливо уловил и гневные нотки. – Ходят по святым камням, которых касались ноги Господа нашего, и не верят, что Иисус Христос – Сын Божий, посланный на землю, чтобы спасти людское племя от греха и смерти. – Он горестно покачал головой и тихо продолжил: – Для этих безбожников спасенья нет. Такая глупость, такое невежество и высокомерие должны быть наказаны.

– Что будем делать дальше, святой отец? Еды у нас почти не осталось. А наши деньги вы отдали человеку в храме. Как мы будем...

– Нас насытит Господь, как жаворонков в поле, – спокойно прервал юношу Джакомо. – Не волнуйся, сын мой. Сначала нам следует приискать себе прибежище в каком-нибудь христианском доме. А уж потом приступим к исполнению своей миссии. Для начала хватит и дома тех, кто приютит нас, когда мы созовем истинно верующих, дабы помолиться вместе с ними и преломить хлеб. Но вскоре нам понадобится более просторное место для собраний, оно должно быть потаенным, дабы мы могли встретиться там под покровом тайны с теми братьями и сестрами по вере, в душах которых наше послание зажжет ответную искру и упадет на благодатную почву.

– Под покровом тайны? Но я думал...

– Только вначале, сын мой, – перебил его отец Джакомо и обнял юношу за плечи. – Поначалу нам придется держать все в секрете, прежде чем мы сможем вступить в бой. В этом мире у нас много врагов. И я имею в виду не только безбожных мусульман с их янычарами. Это иудеи, руки которых обагрены кровью нашего Господа. Но недоброжелателей мы можем встретить и среди христиан. Они будут выслеживать нас, охотиться за нами, попытаются схватить нас, ибо мы наводим на них страх. Они боятся нас и нашей миссии, означающей конец их собственного владычества здесь. И все они не будут безучастно наблюдать за тем, как мы будем изгонять их из города.

Стефано содрогнулся. Только сейчас он осознал, что на всем пути в Иерусалим он ни разу не задумался о сути той миссии, о которой непрестанно толковал отец Джакомо. Теперь же, когда они прибыли в Иерусалим и он впервые осознал это, ему стало страшно. Отец Джакомо говорил о предстоящей битве. И какое бы оружие ни было пущено в ход – слово иль дело, все равно опасность подстерегала их в этом городе, порабощенном Османами. Сердце юноши сжалось, и он испытал сильное желание очутиться в маленьком монастыре в Умбрии, который был ему как дом родной.

– Но...

– Не переживай, сын мой. – Отец Джакомо ласково потрепал его по волосам и засмеялся. – Не забывай, что сам Господь простер над нами свою охраняющую длань. Он проведет нас через все опасности, Он пошлет своих ангелов с карающим мечом, дабы мы смогли очистить путь Ему.

Стефано покраснел. Отец Джакомо говорил с такой твердостью, вера его была настолько сильна, что юноша устыдился своей внезапной трусости. И все же крохи сомнения, зародившись, не покинули его душу.

– Пойдем, сын мой. – Отец Джакомо покрепче сжал свой посох. – Пошли. Господь в своей безграничной милости приведет нас к нужному дому, где мы сможем переночевать.

«Что я здесь делаю? – вопрошал себя Стефано, глядя вслед отцу Джакомо, большими шагами пересекавшему площадь. – Неужели я действительно хочу изгнать всех этих людей из их города? В конце концов, это их родина, это мы здесь чужие. Зачем я здесь? Какая у меня миссия?»

– Служи Господу!

Стефано вздрогнул и резко обернулся. Послышался ли ему этот голос или кто-то действительно произнес эти слова? А может, он звучал лишь в его голове, этот звонкий, добрый голос? Юноша шумно выдохнул воздух, озноб пробежал по его коже. Неужели... неужели это был голос ангела, обратившегося к нему? «Служи Господу!» – произнес голос. Служи Господу. Но как?

Отец Джакомо уже дошел до колоннады. Сколько Стефано помнил себя, он никогда не разлучался с учителем. От него он научился всему, что знал. Отец Джакомо наставлял его в вере, по его требованию юноша торжественно присягнул ордену. Служи Господу. Стефано не знал лучшего места, где он мог бы выполнить завет голоса, чем возле отца Джакомо. Да, это и была его миссия. Вместе с наставником он расчистит путь Господу и устранит все препятствия. Даже если при этом ему будет грозить опасность.

Стефано перекинул через плечо свой мешок с остатками скромной трапезы и побежал догонять учителя.

Раздался звонок.

Ансельмо с трудом разлепил глаза и в замешательстве огляделся по сторонам. Ему приснилось, что он был на базаре. Не на одном из тех рынков, которые нынче встречаются на каждом шагу во Флоренции, рынков, где ливийцы, тунисцы и чернокожие африканцы во всю глотку предлагают разложенные на шатких столах и пропыленных шерстяных одеялах одежду, ткани, обувь, сумки и солнечные очки – дешевый товар, срок службы которого едва ли дотянет до захода солнца. Нет, он был на базаре, знакомом ему еще по детским и юношеским воспоминаниям.

На базаре, где соблазнительно пахло копченостями, острым сыром, горячими колбасками и хрустящим хлебом, где торговцы наперебой расхваливали ценные ткани и изысканные пряности из невообразимо далекой Индии, а фокусники в пестрых одеждах за пару медных монет демонстрировали свои трюки. Во сне он видел себя в костюме Арлекина и делал то, что умел делать лучше всего. Веселил бедняков своими острыми шутками, выискивая при этом более крупную добычу, которую он мог бы освободить от тяжкого бремени набитого кошелька.

Снова позвонили. Ансельмо протер глаза, чтобы окончательно прогнать сон и вернуться в реальную жизнь. Увы, здесь над ним не вздымался купол бледно-голубого летнего флорентийского неба и отнюдь не пахло ароматными колбасами, салом и хрустящим хлебом. В нос ударил запах стирального порошка и ополаскивателя. Он уставился на выкрашенный в бежевый цвет потолок с десятком встроенных галогеновых светильников. Приходится расставаться со своими грезами: он был не на базаре. Он был...

– Дома, – тихо произнес он, удивившись, какой странный привкус оставило на его языке это слово. Пресное и пропыленное, словно неумелая ложь, слепленная дилетантом.

Снова прозвенел звонок, на сей раз уже гораздо настойчивей. Это был вполне мелодичный дверной гонг, который не шел ни в какое сравнение со звонком, висевшим раньше в палаццо Козимо. Тот был таким громким, что Ансельмо, услышав его, всякий раз вылетал из кровати, когда утренний посетитель дергал за шнурок. Но сегодня звук отозвался в его ушах отвратительным, визгливым треньканьем. И кто бы ни был тот человек, стоявший внизу и жаждавший войти, он с каждой минутой становился все нетерпеливее. Ансельмо спрыгнул с софы, на которой заснул. Широкая, мягкая, она все еще не отпускала юношу из царства сновидений. Но все же пришлось покинуть постель...

Он сбежал вниз по лестнице, увидел сквозь узкое матовое стекло посреди входной двери чей-то силуэт. Ансельмо отпер дверь. За нею стояла молодая женщина.

– О, кто-то все же здесь есть, – пробормотала она, пряча шариковую ручку в карман брюк и потянувшись к большой картонной коробке, полной писем, стоявшей перед ней. – А я уж хотела...

Она подняла глаза, и щеки ее запылали. Ансельмо стряхнул с себя остатки сна, окинул себя взглядом, чтобы проверить, не был ли он и в самом деле в костюме Арлекина. Но нет, на нем были обычные джинсы и футболка. Правда, он не успел обуться, но в хождении дома босиком наверняка не было ничего предосудительного. Однако девушка почему-то продолжала удивленно пялиться на него, словно никак не ожидала встретить здесь именно его.

– Добрый день, – сказал Ансельмо первое, что пришло на ум.

– Да, э... добрый день, – пролепетала девушка. На вид ей было лет двадцать, от силы двадцать два. Молодая, бесцветная и почему-то очень нервная. – Я только хотела... – Она смущенно убрала темную прядь с лица.

– Почта? – пришел ей на помощь Ансельмо и попробовал робко улыбнуться. Иногда это выручало. – Вы, наверное, принесли нам почту? А где Луиджи? – Луиджи был любезный пожилой человек, вот уже более двадцати лет каждый день забиравший почту из арендованного ящика и приносивший ее семейству Козимо. Никто, кроме него, не знал, какой адрес скрывался за пятизначным номером абонентного почтового ящика. За эти услуги Луиджи платили почти по-королевски – скорее, впрочем, за его молчание, нежели за саму работу. – А вы кто?

– О да, разумеется! – Почтальонша захихикала, как робкий подросток. – Я... воспаление легких. Ой, я хотела сказать, Луиджи – моя внучка... э... – Она смешалась и вновь покраснела так, что Ансельмо испугался, как бы не пришлось вызывать врача. Девушка сделала глубокий вздох. – Мой дедушка Луиджи заболел. Воспалением легких. Я должна вам сегодня доставить почту. – Она говорила так торопливо, словно боялась забыть слова, если чуть замешкается. Потом она подняла коробку, сунула ее Ансельмо в руки и развернулась так резко, что он в испуге отскочил на шаг назад.

– До свидания. Привет вашему дедушке, пусть выздоравливает! – крикнул он ей вдогонку. Девушка сбежала по ступенькам, вскочила на свой велосипед и стремительно помчалась к воротам, будто опасалась, что парень передумает и бросится за ней с топором.

Покачав головой, Ансельмо запер дверь. На короткое мгновение его лицо отразилось в матовом стекле – гладкое лицо молодого человека лет двадцати с небольшим. Он не принадлежал к числу тех мужчин, которые часами не могли оторваться от своего отражения в зеркале. И поскольку Козимо уже много лет назад изгнал все зеркала из своего дома, такая возможность ему представлялась нечасто. Однако иногда, случайно увидев свое отражение в витрине или зеркале бутика, он удивлялся, что выглядит так же, как и раньше. Как тогда, когда в костюме паяца кривлялся на базарах Флоренции и воровал у богатых горожан кошельки из карманов.

«Давно это было, – подумал Ансельмо, задумчиво потирая гладкий подбородок. – Пятьсот лет – чертовски длинный срок».

Поставив коробку на стол в холле, он открыл ее. Как он и предполагал, она до краев была наполнена письмами, адресованными синьору Козимо Медичи. Ансельмо вынул парочку дорогих конвертов и внимательно рассмотрел их. Скорее всего, это были обычные письма гостей, желавших поблагодарить хозяина за удавшийся праздник в субботу вечером. Ансельмо грустно вздохнул. Когда Козимо устраивал в палаццо маскарады, потом в течение нескольких дней им носили в дом письма мешками. И поскольку Козимо после такого праздника неизменно впадал в тяжелую меланхолию и депрессию и не удостаивал бесчисленные благодарственные письма ни единым взглядом, то отвечать на каждое письмо в отдельности всегда приходилось Ансельмо. Раньше, много-много лет назад, Ансельмо так гордился своим умением писать, что с необычайным рвением хватался за каждое письмо, ответить на которое его просил Козимо. С тех пор искусство сочинять ответы давно утратило для него прелесть новизны. Это была скучная, рутинная обязанность, отнимавшая уйму времени, от выполнения которой он отказался бы с величайшей охотой.

«Даже если он и не взглянет на них, я все же покажу ему почту, – решил Ансельмо, сложил письма обратно в коробку и подхватил ее под мышку. – Быть может, это развлечет его».

Ансельмо застал Козимо в библиотеке. Он сидел у окна в своем любимом кресле и смотрел на улицу. Отсюда открывался фантастический вид на флорентийские крыши. Эта панорама уже привела в полный восторг не одного художника и фотографа из числа друзей и вдохновила их на чудесные работы. Впрочем, Ансельмо мог бы держать пари, что в эти моменты Козимо не любовался современным городом – во всяком случае, в том виде, в каком представала Флоренция людям XXI века.

Козимо сидел в кресле неподвижным изваянием и неотрывно смотрел в окно. В руках он держал фарфоровую чашку – изящный предмет, готовый, казалось, разлететься вдребезги от одного лишь взгляда, в действительности, однако, оказавшийся почти пугающе прочным. Ансельмо тут же узнал чашку и ощутил, как у него на затылке волосы встали дыбом. Он ненавидел эту чашку из китайского чайного сервиза эпохи династии Мин. Остальные чашечки и такой же чайник стояли на подносе эбенового дерева на расстоянии вытянутой руки от Козимо, словно тот опасался, что кто-то может забрать их. На аукционах такие безупречно сохранившиеся изделия достигали едва ли не астрономических цифр. Ансельмо неоднократно пытался уговорить Козимо продать наконец сервиз, но все было напрасно. Тот же всегда парировал, что с этим сервизом связано слишком много воспоминаний. Воспоминаний чересчур дорогих, чтобы их можно было обменять на деньги.

Дорогие воспоминания. Ансельмо стиснул зубы. В голове не укладывалось, почему Козимо снова и снова по доброй воле предавался этим мукам, почему не хотел просто расстаться с фарфором и все забыть.

Сервиз был в некотором роде одним из последних сохранившихся современников славной династии. От всесильных китайских императоров, с иероглифами их имен на фарфоре, не осталось ничего, кроме сочинений историков. Точно так же, как от флорентийской фамилии Медичи, по заказу которой ровно пятьсот лет назад китайский фарфор был доставлен в Европу весьма авантюрным способом. Все они превратились в пыль и прах, погребены и забыты.

Ансельмо мечтал, чтобы и сервиз разделил наконец судьбу своих бывших владельцев. Ему уже не раз приходила в голову шальная мысль подкупить горничную, чтобы она во время уборки «по неосмотрительности» опрокинула поднос, однако он не посмел. Подозрение Козимо сразу бы пало на него, а на этом свете Ансельмо больше всего боялся гнева синьора. Если уж он не мог разбить этот злосчастный сервиз, то его следовало бы по крайней мере отдать под надзор какого-нибудь музея. Или в руки коллекционера, который не страдал бы от мучительных воспоминаний, рассматривая каждую трещинку на чашках.

– Ансельмо, – вдруг произнес Козимо, не отрываясь от панорамы города, – налей себе тоже чашку чаю. Ты пришел, чтобы попытаться вывести меня из меланхолии?

– Я знал, что найду тебя здесь. – Ансельмо порывисто подошел к креслу и налил себе из чайника в одну из тонких чашек ароматный напиток. Жасминовый чай. Еще один признак депрессивного настроения Козимо. Этот чай он пил исключительно в состоянии уныния и тоски. – Ты ведь любишь это место у окна, откуда открывается дивный вид на город.

– Да. И еще люблю это удобное кресло. Оно гораздо удобнее, чем все стулья, которые у нас были раньше. Я глубоко погружаюсь в него и чувствую себя таким же защищенным, как во чреве матери.

Он замолчал, чтобы сделать глоток из чашки, и Ансельмо быстро взглянул на него. На лице Козимо промелькнула улыбка, хотя и мимолетная и едва уловимая, однако Ансельмо почувствовал облегчение. Эта улыбка означала свет в конце туннеля. Быть может, на сей раз меланхолия не так цепко держала его в своих лапах.

– Скажи, Ансельмо, ты тоже видишь крыши такими, какими они были когда-то? Ты слышишь громыхание повозок на улицах, ощущаешь запах нечистот, притягивающий к себе крыс в переулках? – Он закрыл глаза и потянул носом, будто и в самом деле почувствовал тот средневековый запах.

Ансельмо передернуло. Некоторых вещей из далекого прошлого недоставало даже ему, но зловоние, исходившее от отходов, медленно гниющих в сточных канавах, явно не относилось к их числу. Однако он промолчал. Столетия, прошедшие с тех пор, многое преобразили. Быть может, кто-то мог тосковать даже по гнили и разложению, если ему не приходилось жить среди этого.

– За эти века многое переменилось, Ансельмо. Почтенные семейства исчезли. Многие палаццо, в которых я когда-то бывал в гостях, уже давно снесены либо так перестроены, что их невозможно узнать. Целые кварталы тоже неузнаваемо изменились. Город разросся. Там, где раньше стояли хижины ткачей, теперь под своды вокзала въезжают поезда. А там, где пасли наш скот, нынче высятся небоскребы.

Ансельмо пожал плечами:

– Ну и что? В конце концов мир преображается и развивается. Многое из того, что нас окружало, вряд ли достойно сожаления. А кое-что осталось неизменным, – произнес он с улыбкой. – Вот, к примеру, собор Санта-Мария дель Фьоре. И другие церкви. Понте Веккьо – Старый мост. Даже многие из старых зданий сохранились и стоят по-прежнему. Вспомни палаццо Медичи-Риккарди. Оно...

– Теперь там музей, – раздраженно перебил его Козимо. – Другие дома и церкви из тех, что ты упомянул, тоже постоянно перестраиваются. Инженеры-строители и реставраторы должны охранять и лелеять их, чтобы они не пришли в упадок. – Он горестно вздохнул. – Иногда я чувствую себя таким же домом. Пусть фасад покрашен заново, но все нутро, сердце – старое и прогнившее, изъедено плесенью и червями-древоточцами, жалкие остатки давно забытой эпохи. – Он медленно покачал головой. – Нет, Ансельмо, человек воистину не создан для вечности.

Ансельмо глубоко вздохнул и ничего не ответил. Тут он был полностью согласен с Козимо. Жизнь человека не задумана длиться вечно. Но какой смысл терзаться из-за этого? У них не было другого выбора, кроме как признать вечность. По крайней мере, пока еще не было.

Козимо задумчиво повертел чашку в руках и провел указательным пальцем по искусно выполненной глазури.

– Этот сервиз принадлежал одной из моих племянниц, может, ты еще помнишь ее. – Ансельмо кивнул. Как он мог ее забыть? – Я прекрасно помню, при каких обстоятельствах она получила в подарок этот сервиз. Ей тогда исполнилось пятьдесят. Перед моими глазами до сих пор стоят ее надутые от чрезмерных восторгов губы и сияющие от радости глаза. Как же она любила этот сервиз! Она так привязалась к нему, что даже на смертном одре попросила камеристку поставить его рядом на подносе, чтобы в последний раз полюбоваться им. Сколько ей было лет, когда она умерла? Восемьдесят три? Или восемьдесят пять?

– Восемьдесят шесть.

Козимо отпил еще глоток и с досадой покачал головой:

– А я забыл. Честно говоря, я не могу даже вспомнить ее имя.

– Это не мудрено, Козимо. Ведь столько лет прошло...

– Не только в этом причина, Ансельмо. На протяжении всех этих лет я вырастил и похоронил такое количество племянниц, в том числе внучатых и правнучатых, что едва могу отличить одну от другой. С годами их становилось все меньше. И под конец я остался один. Последний из когда-то славного рода Медичи. Некоторых представителей моей фамилии историки хотя бы удостоили пары строк упоминания в энциклопедиях. А все остальные, среди них и Франческа, превратились в пыль... и горстку отрывочных воспоминаний, застрявших в мозгу преданного проклятию, которому, по сути, уже давно нечего делать на этом свете.

– Козимо, это...

Не желая слушать, Козимо отмахнулся и принялся нежно поглаживать чашку. Он ласкал фарфор, словно живое существо, и на его лице отражалась боль, которую он явственно испытывал при этом.

– Просто их было слишком много, Ансельмо. Слишком многих я пережил за все эти годы. – Он вздохнул. – Когда они были живы, я не очень-то ценил большинство из них. Хочешь, я открою тебе одну странную вещь? С каждым днем, прошедшим со дня их смерти, я все больше грущу о них. Мне недостает их общества, когда-то нагонявшего на меня страшную тоску. Я тоскую даже по их узколобости и непроходимой глупости, по их скучным разговорам, которые всегда вертелись исключительно вокруг денег и их эффективного приумножения. Теперь их нет, все давно превратились в прах. И мое место там, я должен быть среди них. Нам обоим пора быть среди них.

Ансельмо стиснул зубы и сжал кулаки. Огромным усилием воли он подавил в себе желание выбить у Козимо из рук чашку и вместе со всем остальным сервизом превратить ее в груду осколков. Однако ему удалось сдержать себя. Вместо этого он осторожно взял чашку у Козимо и присел на корточки перед креслом, чтобы тот мог видеть его лицо, не поднимая глаз.

– Козимо, ты не должен допускать, чтобы хандра и мрак завладели твоим разумом и сердцем. Это всего лишь минутный каприз, который посещает тебя каждый год, печальный отголосок празднества. И это пройдет, как уже проходило много раз. Тебе всего лишь не нужно противиться этому.

Козимо посмотрел на него. Взгляд его был так безутешен и безнадежен, что у Ансельмо комок подступил к горлу.

– Быть может, ты и прав, Ансельмо. Но я устал, – он протер глаза, – безумно устал. Я мечтаю о тишине и прохладе, о покое и безмолвии склепа. Не знаю, сможешь ли ты меня понять. Не знаю...

Ансельмо выпрямился. Разумеется, он мог понять Козимо. Несмотря ни на что. Хотя его собственная жизнь была далеко не безоблачной, ему часто приходилось переживать тяжелые времена. Целую неделю он как-то был прикован к позорному столбу за то, что его поймали на воровстве. Однажды его приемные отцы до полусмерти отдубасили его за то, что принесенная им краденая добыча была меньше, чем они ожидали. Бывали дни, когда он от голода не держался на ногах, а его внутренности сморщивались в болезненный комок. Но он не унывал и не сдавался. Он боролся, пока не вырос и не пошел собственной дорогой. Стал вором, не зависевшим ни от кого, кроме самого себя. И он вовсе не собирался сдаваться теперь. Все они – его приемные папаши, безжалостные судьи, жирные купцы, предпочитавшие выбрасывать остатки пищи в канаву, нежели накормить голодных нищих под своей дверью, – все они сгинули и истлели. А он жил. Сейчас. Здесь. Прошлое было позади. И только настоящее что-то значило. Только дни, которые им еще предстояло прожить, независимо от того, сколько их осталось.

– Я полагаю, что до осуществления твоей мечты ждать осталось не так уж долго, – произнес он с твердым намерением вытащить Козимо из той глубокой пропасти, в которую тот загонял себя. – Ведь синьорина Анна была здесь. Она была в субботу на балу, и ты разговаривал с ней. Дело сдвинулось с мертвой точки.

– Да, Ансельмо, дело действительно сдвинулось с места. Наконец-то. Однако я не знаю, когда снова увижу ее. Когда смогу отправить в следующее путешествие. И тем более не знаю, когда ей удастся добыть для нас противоядие. Быть может, это произойдет через десять недель. Или даже быстрее. Но с таким же успехом это может длиться десять лет. А то и дольше.

– Если тебя мучает мысль о тщете ожидания, почему бы тебе самому не сделать первый шаг? – предложил Ансельмо. – Мы знаем ее имя. Знаем, что она живет в Гамбурге. Было бы нетрудно найти ее и договориться...

– Нет, Ансельмо! – горячо перебил его Козимо. – Ты же знаешь, что я поклялся не вмешиваться в ход событий. И я держу слово.

– Конечно, Козимо, но...

– Никаких «но». Мы будем ждать до тех пор, пока Анна Нимайер сама не объявится у нас. Сколько бы времени это ни длилось.

Ансельмо поморщился. Он прекрасно знал взгляды Козимо на то, нужно ли брать судьбу в свои руки. Но в этом случае ждать было совершенно нелепо, по его мнению, это была величайшая глупость, которую они могли совершить. Козимо, наверное, запамятовал, что несколько десятилетий назад он сам распорядился вычеркнуть себя из всех телефонных и адресных книг. Анна Нимайер просто не сможет разыскать его адрес или телефон. Их не знал даже Джанкарло, хотя принадлежал к самым близким друзьям Козимо. Значит, ей останется только приехать во Флоренцию и уповать на то, что она опять случайно столкнется с ними где-нибудь. А какой здравомыслящий человек пойдет на это? Если они будут ждать и бездействовать, пройдет еще лет пятьдесят. Ансельмо закусил нижнюю губу. Значит, ему придется помочь. Он-то никогда не клялся, что не будет вмешиваться в судьбу. Ему даже не придется особенно стараться. Всего-то надо будет найти ее адрес. Почтовый или электронный. Анна Нимайер была журналисткой. Наверняка у нее был компьютер с доступом в интернет. И тогда...

– Она вскоре объявится у нас, – произнес вслух Ансельмо. – Уже скоро. Она умная женщина и потребует объяснений. Ей захочется найти своего сына. А это не терпит отлагательства, в этом я совершенно уверен.

Козимо вдохнул полной грудью, потом улыбнулся. Ну наконец-то, кризис миновал.

– Мой дорогой друг, – произнес он, протягивая ему руку. – Тот день, когда ты украл мой кошелек и я в наказание сделал тебя своим личным слугой, – поистине самый лучший день в моей жизни.

Ансельмо пожал руку синьора и улыбнулся с радостью и облегчением. Слова тут были излишни. Они с Козимо достаточно давно были знакомы, чтобы понимать друг друга без слов.

Вернувшись в свою комнату на втором этаже, Ансельмо услышал звуки саксофона Стэна Гетца, доносившиеся из гостиной.

«Замечательно, – подумал он. – Если он слушает музыку, значит, он не только избавился от меланхолии, но и занят. И у меня будет довольно времени».

Он с удовлетворением закрыл за собой дверь и включил свой компьютер. Обычно мигание на экране библиотечного компьютера давало знать Козимо, что Ансельмо работает на своем, но он уже давно изыскал возможность обхитрить технику. Пока компьютер еще только разогревался, он давал несколько команд, отключавших его систему от сети всего дома и уничтожавших следы его активности. Он был вор по призванию, и это относилось не только к бумажникам состоятельных граждан. Теперь он предпочитал воровать информацию, и сейчас ему нужно было раздобыть электронный адрес Анны Нимайер.

Впервые они с Козимо повстречали Анну Нимайер во Флоренции в 1477 году. У нее была любовная связь с Джулиано Медичи, кузеном Козимо, и она наверняка бы вышла за него замуж, если бы его жизнь не была преждевременно и насильственно оборвана событием, вошедшим в анналы истории под названием «Заговор Пацци». Эта тогдашняя встреча и послужила поводом для ежегодных маскарадов в палаццо Козимо. В том далеком 1477 году она протянула ему приглашение на этот бал. Очевидно, во время одного из своих маскарадов он подал Анне бокал с эликсиром вечности, и с помощью чудодейственного эликсира она отправилась в прошлое – а именно в год 1477-й. А поскольку вертеть колесо судьбы нельзя, то Козимо все эти долгие годы оставалось только ждать. То, что долгожданное событие наконец свершилось в субботу, ничего не изменило в его внутренней установке. Он, пожалуй, будет ждать и дальше, а если понадобится, то и до Страшного суда. У Ансельмо же не было такого запаса терпения.

Найти E-mail Анны Нимайер не составило особого труда. Ансельмо понадобилось не более получаса, чтобы его раскопать. Теперь Анна непременно обнаружит его послание, которое не сотрется до тех пор, пока с ее телефона не будет набран номер Козимо. Ансельмо потянулся от усталости и выключил компьютер. Он был доволен своей работой. Потом встал и подошел к стоявшему в углу его комнаты сундуку. Сундук был не слишком большим, но очень старым.

«Такой же старый, как я, – пронеслось в голове у Ансельмо. – Впрочем, я сохранился значительно лучше».

Изъеденная древоточцами древесина почти почернела за эти века, а тяжелые железные накладки стали шершавыми и проржавели. Он опустился перед сундуком на колени, вставил большой и, по современным меркам, довольно неуклюжий ключ в замысловатый замок и откинул крышку. Перед ним лежал костюм Арлекина. Его собственный костюм.

Пальцы Ансельмо чуть дрожали, когда он провел ими по грубой материи. Как он любил этот костюм! Несмотря на несколько заплаток на локтях и коленях и недостающие бубенчики на обшлагах. Он всегда собственноручно чинил костюм и регулярно его подкрашивал. Иногда даже индиго или пурпуром, если у него как раз случались деньги или ему удавалось где-нибудь украсть немного драгоценного красящего порошка. С тех пор краски, конечно, сильно поблекли. Желтые, зеленые и красные ромбы лишь только угадывались. Однако стоило ему зарыться лицом в ткань и глубоко вдохнуть, как он все еще мог ощутить эти запахи базара, ароматы колбас, хлеба и пряностей. Ансельмо отложил в сторону костюм и стал извлекать из сундука другие предметы. Вот узкая полоска из гладкой черной кожи. Он сам вырезал ножом отверстия для глаз и обшивал их одолженной иголкой. С помощью этой маски он всякий раз, перед тем как позабавиться на базаре, делал свое лицо неузнаваемым. Колпак с более чем двумя дюжинами бубенчиков, издававших тихий звон при каждом его движении. Палка, увитая разноцветными лентами...

Ансельмо резко захлопнул крышку сундука, встал и подошел к окну. Прижался лбом к стеклу. Стекло приятно холодило, хотя снаружи, на плоской крыше, служившей верандой, искрился раскаленный воздух. В первые годы после того, как он выпил таинственный эликсир вечности, не только позволявший совершать путешествия в прошлое, но и продлевавший жизнь, он все это воспринимал как шутку. Идея не умирать, а жить вечно показалась ему заманчивой. До тех пор пока он не познакомился с ее обратной стороной. Впрочем, он всегда пытался извлечь выгоду из ситуации, свыкнуться с переменами в городе, в стране и в мире и все же испытывал легкий шок, если, гуляя по знакомой ему испокон веку флорентийской улице, вдруг оказывался в парке, которого на этом месте сроду не было. Иногда у него складывалось впечатление, что мир вращается вокруг него все быстрее и быстрее. Или дело было просто в том, что сам он менялся довольно незначительно – несмотря на огромное количество лет, прошедших со дня его рождения. Да, он прекрасно понимал Козимо. Иногда и он мечтал о том, чтобы наконец умереть. Как все те люди, которых он любил на протяжении своей жизни. Ансельмо хлопнул ладонью по стеклу.

– Проклятье, это, должно быть, заразная штука! – раздраженно бросил он своему размытому отражению в оконном стекле. – Ты это прекрати! Если уж требуешь от Козимо, чтобы он расстался со своим чайным сервизом, то должен сам показать пример и выбросить на помойку этот шутовской костюм.

Он перевел дух. Да, именно так он и поступит. Выкинет наконец костюм Арлекина. Сожжет, подарит – что угодно. Сейчас, немедленно. Завтра утром...

Анна Нимайер ощущала мерное подрагивание поезда, стук колес по рельсам. С каждой минутой Флоренция оставалась все дальше позади. Флоренция и все, что она там пережила – или, по крайней мере, вообразила, что пережила. Флоренция... Да была ли она там вообще?

Сейчас ей все казалось таким ирреальным: средневековый маскарад, ее встреча с хозяином дома Козимо Медичи, таинственный эликсир вечности, вокруг которого крутились все ее воспоминания. И даже сама поездка во Флоренцию и задание женского журнала, в котором она работала, написать о тамошнем маскараде казались ей эпизодом из какого-то итальянского фильма. Все было призрачно и фантастично.

– Фрау Нимайер! – Голос медсестры неожиданно прервал ход мыслей Анны и снова вернул ее в окружающий мир. Она увидела сизый войлочный коврик под ногами, обтянутые черным дерматином хромовые стулья, низкий столик с кучей журналов и проспектов посреди комнаты, резервуар с водой и вешалку с крючками. Это было уже не купе первого класса в поезде Флоренция – Гамбург, это была приемная ее гинеколога. А движущиеся якобы за окном поезда предметы были вовсе не ландшафтом, а листвой дерева, росшего перед домом, в которой играли ветер и солнце. Она вспомнила, что приехала в клинику сразу после прибытия в Гамбург. Но даже это воспоминание было туманным и расплывчатым, словно это не она села в такси на вокзале и назвала шоферу адрес своего врача.

– Фрау Нимайер, проходите, пожалуйста.

Чувствуя свинцовую тяжесть в ногах, Анна поднялась и пошла за медсестрой по небольшому коридорчику, по обеим сторонам которого находились двери кабинетов. За одной было слышно равномерное жужжание томографа. Другая дверь была приоткрыта, и Анна увидела сидевшую на стуле молодую женщину, у которой как раз брали кровь. Она смеялась какой-то шутке лаборантки и при этом нежно поглаживала свой внушительный живот.

«Все эти женщины беременны, – рассуждала про себя Анна. – Они знают о своем положении. Это видно всем, и они чувствуют это сами. А что со мной?»

Она в отчаянии закусила губу и была рада, когда медсестра закрыла за ней дверь кабинета. По крайней мере, ей не надо было больше ничего слышать и видеть.

Анна медленно опустилась на стул, приставленный к столу врача, и посмотрела в окно. Опущенные жалюзи закрывали вид наружу, однако вместо сада, окружающего гамбургскую виллу в стиле модерн, фантазия нарисовала ей вид из окна флорентийского палаццо. Она увидела улицу, по которой с грохотом проезжали запряженные лошадьми кареты. Анна рассеянно погладила свой живот. Он был плоским как никогда. Разумеется, невозможно забеременеть за один уик-энд и родить здорового ребенка. Она никак не могла вырваться из прошлого, все ее ощущения были на удивление явственными, намного реальнее, чем то, что происходило с нею сейчас. То ли во сне, то ли в дурмане, в который погрузил ее эликсир, она занималась любовью с Джулиано ди Медичи. Она ждала от него ребенка. И этого ребенка у нее похитили. Стоило ей об этом подумать, как сердце начинало бешено стучать. Когда дверь наконец открылась, она испуганно вздрогнула и одновременно почувствовала облегчение. Скоро наступит полная ясность.

– Добрый день, фрау Нимайер, – поздоровалась врач, протянула ей руку и села за стол. – Чем могу вам помочь?

– У меня сильные кровотечения, – сказала Анна.

Врач взглянула на нее. Чисто по-деловому, без всякого любопытства.

– Как давно они у вас?

Анна задумалась. Сегодня был понедельник. Невозможно даже представить, что еще вчера она была во Флоренции. У нее было такое ощущение, что с тех пор прошли годы. А на самом деле не прошло и суток.

– Со вчерашнего дня, – ответила она. – Начались утром, когда я встала. Кроме того, я себя неважно чувствую.

Гинеколог листала медкарту Анны.

– Раньше вы никогда не жаловались на сильные кровотечения. Это у вас впервые?

Анна кивнула. Сжав губы, она с трудом сдерживала слезы, изо всех сил пытавшиеся хлынуть из глаз.

– Температуры, болей, травм не было?

– Нет, – решительно покачала головой Анна. Слово легко слетело с ее губ. На самом деле она ненавидела ложь. Но на этот раз она сама не понимала, что было правдой. Неужели она все это придумала? Неужели ее встречи с Джулиано ди Медичи, с Лоренцо и семейством Пацци были не более чем обрывками фантасмагорического сновидения? Она не знала ответа. – На выходные я ездила во Флоренцию. По работе. Мне нужно было написать статью о костюмированном маскараде.

– Ах да, вы ведь журналистка, не так ли? – Врач улыбнулась, но глаза ее при этом оставались серьезными. Вне всякого сомнения, она была обеспокоена. Может быть, даже не исключала изнасилования. – Эта поездка была для вас очень утомительной?

– Да вроде бы нет. – Анна пожала плечами. – Не более чем обычно при такого рода заданиях. Конечно, было много деловых встреч, к тому же поезд сильно опаздывал из-за забастовки путевых рабочих. Тем не менее все прошло гладко, и мне даже удалось встретиться со старыми друзьями. Дело в том, что несколько лет назад я жила во Флоренции.

Врач кивнула.

– Да-да, по-моему, вы уже об этом упоминали. – Она понимающе улыбнулась. – Бывают случаи, когда физический или душевный стресс у чувствительных женщин приводит к особенно обильным кровотечениям.

Если бы Анна не чувствовала себя так паршиво, она сейчас наверняка бы расхохоталась. Она – и «чувствительная»! Она была журналисткой, и весьма честолюбивой. Коллеги злословили за ее спиной, говоря, что Анна Нимайер обладает пробивной силой и напором парового катка, что она всегда точно знает, чего и когда хочет, и незамедлительно получает желаемое. Стажеры даже побаивались ее, поскольку она не терпела ни ошибок, ни расхлябанности. О ней можно было много рассказывать, но вот назвать ее чувствительной еще никому не приходило в голову. Тем не менее эта история настолько выбила ее из колеи, что вчера она была даже не в состоянии посмотреть футбол. Фотографу Торстену пришлось заменить ее и сделать за нее кое-какие записи для статьи.

– Для начала я вас обследую и возьму мазок. Иногда кровотечения могут быть вызваны и инфекциями. Пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату.

Анна разделась за ширмой и с трудом взобралась на кресло. Она чувствовала такую усталость и разбитость, словно проделала расстояние от Флоренции до Гамбурга пешком.

Обычно врач во время обследования разговаривала с ней, но сегодня она не проронила ни слова, и Анна с каждой секундой нервничала все больше. Она лежала на кресле с закрытыми глазами и не отваживалась задавать вопросы. Чтобы хоть немного успокоиться и отвлечься, она считала удары своего сердца, но это не помогало. А когда она услышала, как врач с грохотом положила инструменты в лоток с дезинфекционным раствором, ей от страха чуть не стало дурно.

– Одевайтесь, пожалуйста. – Врач принялась тщательно мыть руки. Когда Анна показалась из-за ширмы, та уже снова сидела на своем вращающемся кресле. – Присядьте, фрау Нимайер. – Она указала на стул. Потом глубоко вздохнула, покачала головой и, нахмурившись, посмотрела на Анну. Анна задрожала. В чем дело? – Мне очень жаль, но я не могу вам сказать, какова причина ваших обильных кровотечений, – начата гинеколог. – Результат обследования остается для меня загадкой. Если бы я не знала истинного положения вещей, я бы утверждала, что до вчерашнего дня вы были по крайней мере на восьмом месяце беременности. Однако...

– Беременности? – переспросила Анна, и на секунду ей показалось, что ее сердце сейчас замрет. – А почему вы решили, что я беременна... или была беременной?

– Дело в том, что ваша матка значительно увеличена и очень мягкая, как если бы она была длительное время сильно растянута, что бывает во время беременности. Родовой канал расширен, по нему явно двигалась головка плода, и у вас разрыв промежности. Совсем маленький, его и зашивать не нужно, он сам затянется, тем не менее он присутствует. Обильные кровотечения также вписались бы в эту картину. Но что толку от всех домыслов, ведь когда я осматривала вас месяц назад, вы точно не были беременной. И уж тем более не на седьмом месяце. – Врач опять растерянно покачала головой, смахнув светлую прядь со лба. – Я действительно бессильна объяснить это. Такого в моей практике еще никогда не было.

Анна промолчала. Сейчас ей надо было о многом поразмыслить.

– Если позволите, фрау Нимайер, я проконсультируюсь с коллегой, она работает в университетской клинике Эссена. Может, ей придет что-нибудь в голову. – Анна кивнула. – Хорошо. И до конца следующей недели я выпишу вам больничный. А вам следует щадить себя и наблюдать за своим состоянием. Если появятся боли или температура, без колебаний поезжайте в ближайшую больницу. Если возникнут вопросы, заходите ко мне. Как только я что-нибудь узнаю, я вам тут же позвоню.

Анна поднялась.

– Спасибо, – поблагодарила она, протягивая врачу руку. Все это она проделывала механически, как заученную роль, в то время как в голове кружился хоровод мыслей.

– Вызвать вам такси, фрау Нимайер?

– Нет... я... – Анна осеклась. – Спасибо, мне тут недалеко. Небольшая прогулка пойдет мне на пользу.

Спустя четверть часа, сидя на диване в своей комнате, Анна едва ли могла бы вспомнить, как прошла путь от клиники до своей квартиры, настолько она была поглощена своими мыслями. Находясь в каком-то трансе, забрала по направлению врача свой больничный листок, затем пересекла две улицы и отперла дверь своей квартиры. По пути даже встретила соседей, узнала их и поздоровалась, хотя видела их лица как в тумане. Мысли ее все время крутились вокруг одного вопроса. Если врач была права, значит, она и в самом деле была беременна? Но если так, значит, она все это действительно пережила и все это было в реальности? Ее связь с Джулиано ди Медичи, торжественное представление «Рождения Венеры» Боттичелли в загородном доме Медичи. Загадочная смерть Джованны ди Пацци. Джакомо. Убийство Джулиано. Таинственный эликсир вечности, о котором ей рассказывал Джакомо. И, разумеется, Козимо. Козимо ди Медичи, который выглядел точно так же, как другой Козимо, пригласивший ее во Флоренции на свой бал-маскарад и практически принудивший ее выпить кроваво-красную жидкость.

На следующий день Анна сидела за своим письменным столом, преисполненная желания наконец приступить к работе. В редакции все привыкли к тому, что свои задания она выполняла молниеносно. И там уже наверняка ждали статью, которую она должна была написать о маскараде. Но на этот раз ничего не получалось. Анна тяжко вздохнула.

Перед ней стоял открытый ноутбук, рядом были разложены все материалы: целая пачка исписанных ее рукою листков, четыре салфетки, покрытые трудно читаемыми каракулями Торстена, несколько статей, скачанных из интернета, два путеводителя по Флоренции. После завтрака она села за стол с твердым намерением написать статью. Ей хотелось как можно скорее отделаться от задания и, по рекомендации гинеколога, расслабиться и отдохнуть. В первую очередь ей, конечно, хотелось освободить голову и сосредоточиться на проблемах, обрушившихся на нее после поездки во Флоренцию. Вместо этого она сидела, откинувшись на спинку дивана и уставившись в окно, не в состоянии сконцентрироваться ни на том, ни на другом. Был час дня. Четыре часа уже выброшены коту под хвост. Раньше одна мысль об этом свела бы ее с ума. Но не сегодня. После Флоренции все стало другим. Изменился ее мир.

Флоренция. Прошло уже два дня со времени ее отъезда оттуда. Целых два дня. А ей казалось, что она все еще не вернулась домой, что какая-то часть ее осталась в Италии.

Курсор на экране нетерпеливо подрагивал, ожидая ее текста. Анна сделала еще одну из бесконечных малодушных попыток поработать, но посреди строки ее руки опустились, и она опять уставилась в окно. Заказанная статья даже не была большой – три журнальных разворота, что означало максимум сорок строк, поскольку должно было остаться достаточно места для фотографий, сделанных ею и Торстеном на рынке и на футболе. Рутинная работа, которую раньше она сделала бы за час между обеденным перерывом и редакционным совещанием. А сейчас Анна никак не могла заставить себя собраться и хотя бы начать писать. Она не узнавала саму себя. Как, впрочем, не в первый раз за последние дни. Проснувшись воскресным утром в небольшой комнатке, примыкающей к бальному залу в палаццо Даванцати, она перестала быть самой собой.

При этом еще в субботу вечером ее голова была полна идей о статье. О необычном бале-маскараде ей рассказал Джанкарло, ее добрый друг, принадлежавший к флорентийскому высшему обществу. Все, что он смог сообщить ей об этом празднестве и его устроителе, Козимо Медичи, звучало на редкость заманчиво и интригующе. Это было не просто интересно, это напоминало сценарий фильма. Таинственный, баснословно богатый человек. Праздник, на который приглашались лишь избранные гости и место проведения которого держалось в таком же строжайшем секрете, как и все, что там происходило. О том, что бал состоялся в субботу, как раз перед футбольным матчем, публика узнала в лучшем случае через пару дней. Это был материал, который прошел бы у читательниц «на ура». Анна буквально на коленях умоляла Джанкарло раздобыть ей приглашение. И он сделал это. Она получила одно из немногих личных приглашений от синьора Козимо. Почему именно она, немецкая журналистка абсолютно неизвестного в Италии женского журнала, удостоилась этой привилегии, она не анализировала. Может, была чересчур глупа, а может, чересчур высокомерна. Ибо стоило ей задуматься об этом хотя бы на секунду, в ее голове наверняка зародились бы сомнения и у нее хватило бы ума остаться в субботу в отеле. Но она не дала себе труда подумать. Сгорая от любопытства, отправилась на маскарад в палаццо синьора Козимо, предвкушая необыкновенные впечатления и собираясь рассказать об этом читателям. А потом...

Анна вспомнила, как Джанкарло представил ее синьору Козимо. Это был необычайно привлекательный мужчина, один взгляд которого и сейчас заставлял заходиться ее сердце. В его темных глазах было нечто дьявольское, другого слова не подберешь. Она никогда не видела его раньше, но он знал ее, тут она могла дать голову на отсечение. Задумываясь сейчас об этом, она не понимала, почему осталась тогда. Почему не покинула бал в тот момент. Ведь можно было придумать массу причин, однако она осталась. Из любопытства, а может, еще и из тщеславия. И когда она в конце концов все же хотела уйти, когда страх перед этим зловещим человеком и его мрачными намерениями задушил в ней привычную жадность к интересным историям, было слишком поздно. Козимо просто не отпустил ее. Ей пришлось отведать странного напитка, который он подавал своим гостям, жидкость рубинового цвета, имеющую изысканный вкус миндаля, фиалок и меда. Ей и сейчас еще казалось, что она ощущает привкус напитка на языке. А потом?

Да, а что же произошло потом? Было ли все случившееся плодом ее фантазии или она действительно проснулась в 1477 году? Пригрезилось ли ей, что она влюбилась в Джулиано ди Медичи и ждала от него ребенка? Что это было – наркотический дурман или она в самом деле пыталась предотвратить заговор Пацци, в результате которого был убит Джулиано? Фантасмагорическая галлюцинация или она действительно родила ребенка, мальчика, который был похищен у нее сразу после родов?

Анна медленно покрутилась на своем стуле в разные стороны. Здесь, в ее квартире, посреди знакомых вещей и картин, в свете достижений современной техники, все это больше походило на игру больного воображения. Было безумием верить в существование какого-то эликсира, позволявшего путешествовать в прошлое. Магии нет. И соответственно, нет волшебных напитков. Все это никак не вписывалось в ту реальность, в которой она жила. Те времена Средневековья, когда алхимики верили, что могут изготовить золото или отыскать философский камень, к счастью, давно миновали. Веками уже не сжигают ведьм на кострах, ибо люди поняли, что ведьмы и колдуны – не более чем вымысел и сказочные персонажи. И если у нее в голове что-то не сходится, этому должно быть совершенно естественное объяснение – к примеру, незнакомая химическая смесь с сильным галлюциногенным эффектом.

Сознание Анны уцепилось за эту версию. Да, несомненно, это был наркотик. Быть может, неизвестный. Действие которого еще не изучено, но всего лишь наркотик. Другого просто не дано.

Но тогда откуда взялся шрам, красовавшийся на ее левой груди? В ее «грезах» этот шрам был результатом удара кинжала, лишь чудом не задевшего сердце. Откуда же действительно появился шрам? Разве реально поранить себя, да еще так, чтобы рана затянулась всего за сутки? И что случилось с ее весом? С субботы на воскресенье она поправилась на четыре с половиной килограмма. Брюки и юбки на ней больше не сходились. Разве такое возможно? Ее гинеколог, женщина, двумя ногами крепко стоявшая на земле, которой она ничего не рассказывала ни об эликсире, ни о своих галлюцинациях, не могла найти внятного объяснения, почему увеличилась ее матка. Предположила даже беременность. Между тем моментом, когда синьор Козимо отвел ее в субботу вечером в маленькую комнатку, чтобы она отдохнула и оправилась от приступа мигрени, и ее пробуждением в той же комнате на следующее утро с ней что-то произошло. Но что? И почему синьор знал ее? Но откуда? В своем сновидении она встречалась с ним, он был представлен ей как кузен Джулиано и Лоренцо ди Медичи. Что он, и в самом деле с 1477 года ждал встречи с ней? Тогда Козимо Медичи сейчас должно было бы быть пятьсот пятьдесят лет. Абсурд! Или?..

От всех этих вопросов у Анны голова шла кругом. Каждый раз, когда ей казалось, что она нашла ответ, тот ответ, который состыковывался с ее познаниями в области химии, биологии, физики и математики в рамках школьной программы, в голове всплывали новые вопросы, и она снова оказывалась отброшенной в начало. Может, она сошла с ума? Психически ненормальная?

Анна встала и нервно прошлась по комнате. Сомнений больше не было: ей нужна помощь. Но среди ее знакомых не было никого, к кому она могла бы обратиться. В интернете, который в других случаях был для нее неиссякаемым источником информации, Она не отыскала ничего, что могло бы помочь в разгадке тайны. Не было там ничего ни об «эликсире вечности», как окрестил Козимо этот напиток, ни о путешествиях во времени. Ни телефона, ни адреса флорентийского синьора она тоже отыскать не могла. Может, ей стоило еще раз позвонить Джанкарло? Вдруг ему что-то известно об этом? Она всего лишь вчера разговаривала с ним по телефону и была страшно рада, что по крайней мере бал-маскарад ей не пригрезился. Он тоже толковал о приподнятом настроении, которое создавал напиток синьора Козимо. Но о таких странных последствиях, как сильные галлюцинации, он ничего не говорил. А что, если спросить его, не совершал ли он, отведав этого напитка, путешествия сквозь века? Нет, он наверняка поднимет ее на смех. Или порекомендует обратиться к психиатру. А телефона синьора Козимо он не знал точно так же, как и она, о чем и сказал ей еще вчера. Анна окончательно отказалась от этой мысли.

Она снова села за письменный стол и переворошила мятые листки, отталкивающе пахнувшие никотином.

«Вот еще одно свидетельство», – подумала она, с отвращением сморщив нос. С утра воскресенья она бросила курить. Совершенно неожиданно, в одночасье перестала курить, хотя никогда не ставила перед собой такой цели. А ведь курила с шестнадцати лет. Весьма странно.

Пытаясь навести порядок в записях, Анна мысленно прошлась по всем своим знакомым. Кто из них мог ей помочь? Кого она могла спросить? Кому могла доверить эту невероятную историю, не рискуя быть поднятой на смех или отправленной к психиатру?

Из глубин ее подсознания неожиданно всплыло имя: Беатрис. Анну вдруг осенило: вот тот человек, который был ей нужен! Беатрис была ее кузиной, к тому же она была врачом и обожала читать фэнтези. Стало быть, она не станет с порога скептически отвергать неожиданные идеи. Анна медленно встала со стула. Все тело по-прежнему болело, словно ее избили. Она подошла к телефону и поискала номер в записной книжке. Они с Беатрис не слишком часто общались друг с другом. Конечно, изредка встречались по семейным поводам – круглые даты, свадьбы, похороны... К своему стыду, Анна была вынуждена признать, что чаще всего она забывала поздравить Беатрис с днем рождения. Поэтому и не испытала обиды, услышав явное удивление в голосе кузины после своего приветствия.

– О, Анна, привет, как поживаешь?

– Именно об этом я бы очень хотела с тобой поговорить, Беа. Ты дома? Можно мне заехать к тебе?

– Ну конечно. Когда?

– Прямо сейчас. – Анна почувствовала, что Беатрис колеблется. Ну еще бы, она и не рассчитывала, что кузина именно сейчас страдает от скуки и не знает, чем себя занять. – Но если ты занята, тогда...

– Нет-нет, я дома. Томас и Мишель в кино. Так что, если хочешь, приезжай. Боюсь, правда, что кроме печенья и чая ничего не смогу тебе предложить.

– Нет проблем, – быстро ответила Анна, мысленно поблагодарив Всевышнего. – Я скоро буду.

Не прошло и получаса, как Анна уже вышла из такси у дома своей кузины. Она остановилась и окинула взглядом особняк. Это был двухквартирный дом, построенный в двадцатых годах прошлого века, с выкрашенным в светло-зеленый цвет, почти неоклассическим фасадом и высокими окнами с белыми переплетами. Он выглядел очень домашним и в то же время несокрушимо надежным, способным защитить своих обитателей от любых напастей. «Красивый дом, – мелькнуло в голове у Анны. – Чем-то напоминает дворец спящей красавицы, хотя фасад и не увит розами».

Она с трудом преодолела ступеньки, ведущие к входной двери. Прошла целая вечность, прежде чем в ответ на ее звонок открылась дверь.

– Привет, Беа, – поздоровалась Анна, серьезно усомнившись в этот момент в своем рассудке. Что ей здесь надо? Неужели она и в самом деле собралась рас сказать Беатрис о своих переживаниях? Совершенно серьезно хотела спросить кузину, можно ли за два дня забеременеть и родить здорового мальчика? Или, может, она собиралась между печеньем и чаем поинтересоваться у кузины, что она думает по поводу путешествий во времени? Однако отступать было поздно. – Извини, что так неожиданно нагрянула к тебе, но...

– Ну что ты, какая ерунда, заходи. – Беатрис улыбалась. – Твой визит давно назрел. Ты же еще не видела наш дом. К тому же благодаря тебе у меня появился прекрасный повод не гладить белье.

Она сняла с Анны вязаный жакет, повесила его в шкаф и провела гостью в гостиную. Не успела Анна оглядеться в комнате, как ее взгляд тут же как магнитом приковала к себе картина, висевшая над диваном. Это был триптих без рамы. На темном фоне в черных и синих тонах горела разделенная на три узких, вытянутых в высоту холста оранжевая дуга, словно две перевитые между собой ленты, издалека напоминающие рыбу. Или широкий поток раскаленной лавы.

– Что это за триптих? – поинтересовалась Анна, ощутив болезненный укол, который чувствовала каждый раз, когда кто-то обладал картиной, которую она с удовольствием хотела бы иметь на стене собственной квартиры. Это была самая настоящая зависть в чистом виде. – Впечатляет.

– Да, нам тоже нравится, – кивнула Беатрис. – Это триптих гамбургской художницы Хайди Хеннинг.

Анна пожала плечами. Имя ей ничего не говорило, но это дело поправимое. На то и существует интернет.

– А у нее есть название?

– Да, она называется «Запутанная жизнь».

«В самую точку», – подумала Анна, вдруг спохватившись, что на мгновение напрочь забыла о цели своего визита. Теперь же все вопросы и страхи опять обрушились на нее, причем с удвоенной силой. Сердце заколотилось, руки вдруг стали влажными от пота. «Запутанная жизнь» – это прямо о ней. На самом деле триптих, безусловно, должен был бы принадлежать ей.

– Присядь же наконец, – дружелюбно пригласила Беатрис. – Выпьешь чаю?

– Да, с удовольствием, – кивнула Анна и села на диван. Она молча наблюдала, как кузина достала чашки из шкафа и насыпала на тарелочку печенья. Беатрис показалась ей более округлившейся и грузной, чем раньше. – Извини за вопрос: Беа, ты поправилась?

– Да, – ответила Беатрис, внося из кухни дымящийся чайник. – Во время беременности это вполне нормальное явление.

– Ты опять беременна?

– Да, на шестом месяце.

– А я и не знала.

– Неудивительно, мы ведь не слишком часто общаемся друг с другом.

Слова были сказаны как бы между прочим, но в них звучал недвусмысленный упрек. Конечно, кузина права. И что она вообще здесь делает? Надо же было, чтобы Беатрис забеременела именно сейчас. Сейчас, когда сама она... Анна прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

Беатрис села в кресло и разлила чай. Потом взяла свою чашку, откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на Анну.

– Итак, что с тобой случилось? – прямо спросила она, и Анна почувствовала, что покраснела под взглядом сестры. Беатрис была хирургом, привыкшим не терять время попусту. – Я, разумеется, очень рада твоему визиту, – продолжала она, – но все это несколько неожиданно. И если уж быть откровенной, по телефону у тебя был такой голос, будто у тебя настоящее ЧП. С другой стороны, мы не такие уж близкие подруги, чтобы ты бежала ко мне плакаться с несчастной любовью. У тебя что, проблемы со здоровьем?

Анна не мигая смотрела в свою чашку, будто надеясь найти на ее дне ответ на вопрос, с чего лучше начать этот щекотливый разговор. Какая же она прямолинейная, эта Беатрис. Может, Анна еще бы передумала и просто поболтала с кузиной – о работе, о дочке, о муже, о ее такой нормальной, размеренной семейной жизни. А теперь... Она набрала в легкие побольше воздуха.

– Я хотела бы тебя кое о чем спросить, только, пожалуйста, не смейся. – Анна откашлялась. Голос вдруг странно сел, от волнения она охрипла. – Можно ли, скажи, за два дня забеременеть и произвести на свет здорового ребенка? Возможно ли такое с точки зрения медицины?

Беатрис оторопело посмотрела на нее и медленно покачала головой:

– Нет, меньше восьми-девяти месяцев это не длится, можешь мне поверить. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что... я знаю, ты сейчас решишь, что я спятила, но... В общем, мне кажется, что именно это и произошло со мной.

Беатрис широко раскрыла глаза, но не засмеялась. Хотя бы от этого Анна была избавлена. – Ах вот как! – хмыкнула кузина.

– В эти выходные я была во Флоренции, и там со мной произошло нечто настолько нереальное, что перевернуло все мои представления и поставило их с ног на голову. – Анна собралась с духом и рассказала все с самого начала. О приглашении синьора Козимо, о карнавале, об эликсире вечности, о своих похождениях «во сне», вплоть до рождения ребенка, его похищении и ее пробуждении в комнате по соседству с бальным залом. Рассказ получился длинный, то и дело она прерывала его всхлипываниями. Анне стало страшно. А что, если Беатрис сейчас скажет ей, что она психически ненормальная? Что страдает психозом в тяжелой форме? Или, может, она стала жертвой преступления и на ней поставили секретный медицинский эксперимент? Правда, все это больше напоминало фантастический боевик о похищении инопланетянами, но ведь путешествие во времени было не меньшей фантастикой. При этом она отчетливо помнила все до мельчайших деталей, и это вовсе не походило на воспоминание о сновидении. Все было так, будто она пережила это в действительности.

Когда Анна закончила, Беатрис какое-то время помолчала, задумчиво вертя в руках чашку.

– Ты уже была у гинеколога? – спросила она наконец.

Анна кивнула и утерла слезы со щек.

– Вчера я прямо с вокзала поехала к своему врачу.

– И что она сказала?

Анна пожала плечами:

– Она не может найти объяснения. Матка мягкая, увеличенная, и...

– Как после родов?

– Да. Говорит, если бы она не была уверена, что это не так, то решила бы, что я была беременна. По крайней мере, на восьмом месяце. – Анна снова всхлипнула. – Я на самом деле чувствовала этого ребенка, понимаешь? Я ощущала его движения внутри себя. Ты думаешь, я сошла с ума?

Беатрис глубоко вздохнула, потом решительно покачала головой:

– Нет, я так не думаю, Анна.

Анна снова заплакала. На сей раз от облегчения.

– Но что же тогда со мной случилось? Как могло быть, что я...

– Я думаю, – медленно начала Беатрис, поставив чашку на стол, – по-моему, случилось именно то, о чем ты мне рассказала. Ты совершила путешествие в прошлое. Совершенно реальное. Иначе не объяснить все это – твой шрам, беременность. Люди могут страдать от галлюцинаций, рисовать что-то в своем воображении, но ультразвуковым прибором это не измеришь. Быть может, этот Козимо одурманил тебя с помощью эликсира? Ты уверена, что он не давал тебе никакого камня? Драгоценного камня?

– Уверена, то есть... В субботу на мне было гранатовое колье.

– Гранатовое? А сапфира там не было? Точно?

– Абсолютно точно.

Беатрис нервно пожевала губу.

– Тогда должны быть и иные возможности.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, пока ничего конкретного. – Беатрис пригладила рукой волосы. – Тогда, скорее всего, ты отправилась в путешествие во времени, выпив эликсир.

– Но... но ведь это безумие. Ни колдунов, ни чародеев не существует. Это же... – Анна беспомощно развела руками. – Ведь это противоречит законам природы.

Беатрис загадочно улыбнулась:

– Только тем, которые нам пока известны. Но на сколько всеобъемлющи познания человека?

Анна ошарашенно посмотрела на кузину. Неужели Беатрис говорила это серьезно? Похоже, что так. Она невольно хихикнула:

– Тогда получается, что я совершила турпоездку в глубь веков. Я всегда считала, что такое бывает только в фильмах и в романах.

– Если бы ты знала...

– Что?

– Ах, ничего.

Обе выпили по глотку чаю и погрузились в собственные мысли.

«Как бы я хотела узнать, о чем думает Беатрис, – промелькнуло в голове у Анны, пока она исподтишка наблюдала за кузиной. – Удивительно, как легко ее убедить. Если бы она мне рассказала такую же душераздирающую историю, я бы вряд ли так просто поверила ей».

– И что же мне теперь делать? – произнесла она вслух. – Ты можешь дать мне совет? Не могу же я как ни в чем не бывало продолжать свою обычную жизнь, делая вид, что вся эта история – хотя и странное, но все же не выходящее за рамки нормы приключение, не более чем захватывающий дух прыжок «банджи-джампинг». – Анна потупила взгляд. – Я хотела бы увидеть своего сына. Хотела бы узнать, что с ним стало, все ли у него в порядке.

Беатрис кивнула:

– Я тебя прекрасно понимаю, Анна. Но общепринятые источники информации вроде интернета, архивов или энциклопедий тебе вряд ли помогут. Боюсь, что тебе придется отыскать этого синьора Медичи. Он уж точно сможет дать ответы на все твои вопросы. Анна криво усмехнулась:

– Разумеется, сможет. Вопрос лишь в том, захочет ли.

Именно этот вопрос все время мучил Анну.

Уже близился вечер, когда Анна наконец вернулась домой. Они еще какое-то время обсуждали с Беатрис, какими путями можно разузнать хоть что-то о таинственном эликсире, потом вернулись из кино Томас и Мишель, и они уже все вместе опять пили чай. Анна на какое-то время увидела свои проблемы и заботы в другом свете, и они показались ей не столь уж мрачными и непреодолимыми. Но едва перешагнув порог своей квартиры, она вновь ощутила всю их тяжесть. Все страхи, отчаяние и нерешенные проблемы словно подкарауливали ее здесь. Как только Анна закрыла за собой дверь, у нее сжалось сердце. Она заставила себя вспомнить все слова, сказанные ей Беатрис. Она не сумасшедшая и ничего не придумала. Она действительно совершила путешествие в прошлое. И существовал только один человек, который мог дать этому объяснение, один-единственный во всем мире, который мог ответить на все ее вопросы: флорентийский синьор Медичи.

Анна машинально сбросила жакет на кровать и прошла в кабинет. Ее ожидало море работы. Она прекрасно отдавала себе отчет, как трудно будет отыскать адрес и телефон Козимо, если их не знал даже Джанкарло. Но она была журналисткой, и у нее были связи. Ей было известно немало потайных дверей в высшее общество, чтобы разузнать то, что она хотела. Не важно, где и насколько хорошо спрятался этот синьор Козимо, она постарается напасть на его след.

На улице уже стемнело, когда Анна в конце концов оставила свои попытки. Уже больше четырех часов сидела она за компьютером. Ноги ее затекли, руки были ледяными, она испытывала голод и жажду – и ничего не добилась. Она перепробовала массу вариантов, но каждый след, по которому шла, заводил ее в тупик. Нигде не всплыл ни адрес, ни телефонный номер. Похоже, у таинственного флорентийца Медичи не было ни офиса, ни делового представительства. Ни один адвокат или нотариус не занимался его делами. Очевидно, не существовало даже партнеров по бизнесу, с которыми он имел бы дела. Абсолютно ничего нельзя было найти. Ее лучшие источники, раздобывшие ей в свое время личный мобильный номер Хилари Клинтон, ничего не знали о Козимо Медичи. Похоже, это был не человек, а фантом.

Анна убрала волосы со вспотевшего лба. Она была глубоко разочарована. Что делать дальше? Правда, она ждала еще одно сообщение. Самое важное. Так что еще не все было потеряно. У нее оставался последний шанс, последний козырь... Это был ее бывший однокурсник, работавший теперь пресс-секретарем одного из крупнейших европейских кредитных институтов. Ему наверняка удастся раскопать банковские контакты синьора Козимо. А обладая этой информацией, ей уже не составит труда узнать его адрес. Или хотя бы телефонный номер.

Раздался долгожданный звук, оповещающий о поступлении электронной почты, и наверху экрана появился почтовый ящик. Это и в самом деле было сообщение, которого Анна ждала с таким нетерпением. Питая самые радужные надежды, она прочла:

«Привет, Анна. Извини, что так поздно, но во время поисков твоего нестандартного друга мой компьютер трижды накрылся. К сожалению, мне не удалось для тебя ничего нарыть. Если этот тип и имеет банковский счет, то либо пользуется фальшивым именем, либо он разбросан по разным фиктивным фирмам и подставным лицам. Следы его наличествуют, так что мужик реально существует. Но каждая зацепка, за которую я хватался, в итоге неожиданно растворялась в воздухе. Не знаю, зачем он тебе так срочно понадобился, но если хочешь мой совет – держись от него подальше. Исходя из моего опыта, каждый, кто так тщательно скрывается, имеет на то веские причины. Я еще не до конца уверен, не твоему ли дружку я обязан трехкратным выходом из строя моего компьютера. Извини, что не могу сообщить тебе ничего более утешительного. Может, так будет лучше и для тебя? Держи ухо востро и не делай глупостей!

Твой Себастьян

P.S. Лучше всего сразу уничтожь все мейлы и проверь свой комп на несанкционированный доступ и вирусы. Никогда не знаешь...»

Проклятье! Анна подперла голову руками. Себастьян был ее последней надеждой. К кому же ей теперь обратиться? К правительству? К секретным службам? К ясновидящему?

Она отправила коротенький ответ Себастьяну: «Спасибо за твои усилия, последую твоему совету». Потом кликнула мышкой по письму, чтобы его уничтожить. При этом она вдруг заметила, что ее ожидает еще одно письмо. Странно, ведь она только что стерла все сообщения, во всяком случае, полагала, что стерла.

Она снова кликнула по этому письму, чтобы его уничтожить – но напрасно. Что-то не в порядке с ее компьютером? Нет, письмо Себастьяна стерлось как миленькое, как положено.

– Какое же ты упрямое! – вырвалось у нее. Может, все же сначала открыть письмо, прежде чем его уничтожать? А если там вирус, который пожрет всю ее базу? Может, прав был Себастьян со своим предположением, и вся ее база данных будет уничтожена, как только она откроет письмо?

«Тогда завтра мне придется вызвать специалиста», – подумала она и открыла сообщение. И была огорошена его краткостью: «Если желаете получить дальнейшую информацию, наберите...» Далее следовал пятнадцатизначный номер. Пятнадцать цифр! Куда это ей надо звонить? В Тимбукту? Анна недоверчиво уставилась на цепочку цифр. Неужели существовали такие идиоты, которые, получив подобное сообщение, сгорая от любопытства, тут же бросятся к телефону? Сто процентов, что речь идет о телефонном номере, каждая минута разговора с которым стоит пятьдесят евро.

«Нет, друзья, со мной такие фокусы не проходят, – подумала Анна. – Так что в мусорную корзину его. Однако... странно. Что-то очень знакомое».

Анна не сразу сообразила, что первые цифры номера были кодом Италии. Но пятнадцать цифр? В Италии не было города настолько большого, чтобы оправдать длинный телефонный номер. А если речь шла о секретном номере, который включался через несколько аппаратов, пока наконец ты не оказываешься у цели? Например, у... Козимо Медичи?

Конечно, это была нелепая мысль, но почему бы не попробовать? Что она при этом теряет? Пару евро, которые она к тому же сможет освободить от налогов.

Анна потянулась к телефону и набрала номер. Медленно, аккуратно, цифру за цифрой. На другом конце провода не сразу раздались длинные гудки. Она принялась считать их. Два, три, четыре, пять... Анна прикрыла глаза. Сердце громко стучало, ладони стали влажными. Наконец где-то кто-то трубку снял.

Было десять вечера, когда в кабинете зазвонил телефон. Обычно Ансельмо остерегался подходить к телефону в это время, но сегодня вечером он сделал исключение. Еще бы, ведь он со вчерашнего дня ждал этого избавительного звонка. Он сразу узнал голос в трубке. Да и как он мог забыть его?

– Минутку, синьорина Анна, – произнес он, возблагодарив в душе Господа. – Я немедленно соединю вас с синьором Козимо.

Ансельмо нажал на телефонные клавиши и прислушался к равномерным сигналам на линии. Два, три, четыре... Козимо был в библиотеке, это он знал точно. Ну почему он не подходит к телефону? Опять настолько увяз в своей депрессии, что нет сил встать с кресла? Ансельмо чувствовал, как в нем закипает гнев. Старый дурак! Если он сейчас не подойдет к телефону, он его собственными руками за волосы... Ну наконец-то!

– Ансельмо, ради всех святых, почему ты беспокоишь меня? – Голос синьора был таким же сонным и раздраженным, как в то утро, когда он разбудил его задолго до привычного времени, чтобы сообщить, что синьорина Анна ожидает его в библиотеке. Он прекрасно помнил все до мельчайших подробностей, хотя с тех пор минуло более пятисот лет. – Я как раз...

– Она на проводе и хочет с тобой поговорить, Козимо.

– Она? Кто она? О ком ты?

– Я имею в виду синьорину Анну Нимайер из Гамбурга.

На другом конце провода повисло молчание. Ансельмо словно воочию увидел, как последние остатки крови отлили от лица Козимо и он провел рукой по все еще темным волосам, будто медленно осознавая только что услышанное.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что синьорина Анна Нимайер...

– Ты не дурачишь меня, Ансельмо? Это не попытка развеселить меня?

Голос Козимо звучал резко.

– Козимо, все имеет свои границы. С такими вещами я бы не позволил себе шутить.

– Значит, это правда, – странным хрипловатым голосом произнес Козимо. – Она оперативна. Оперативнее, чем я мог предположить. А ведь я обратил внимание, что она даже не знает ни моего адреса, ни номера телефона. Ты хорошо позаботился о том, чтобы они оставались в секрете. Она должна быть действительно очень умной. Необычайно интеллектуальной. Я... Соедини меня с ней, Ансельмо. А потом сразу беги ко мне.

– Само собой.

Ансельмо нажал кнопку на телефоне и медленно положил трубку. Потом закрыл глаза и глубоко вздохнул. Его маленькая хитрость возымела действие. Даже если Анна расскажет Козимо о письме, полученном ею по электронной почте, он может бушевать и ругаться сколько угодно, но изменить уже ничего не сможет. Дело сдвинулось с мертвой точки. Давно пора. Наконец-то!

Анна неуклюже взобралась на водительское сиденье своей машины. Она уже чувствовала себя намного лучше – по крайней мере чисто физически, хотя вялость еще была, но уже не такая, как пару дней назад. При том что от волнения прошедшей ночью она почти не сомкнула глаз.

Она бросила взгляд на часы. Половина десятого. Встреча с синьором Козимо была назначена на десять. А до площадки для игры в гольф, где они должны были встретиться, было рукой подать. Стало быть, у нее предостаточно времени, чтобы доехать туда и еще раз просмотреть перечень своих вопросов. Список был на двух страницах, исписанных убористым почерком. На каждый из этих вопросов сегодня она желала получить ответ. У Анны была привычка делать записи перед интервью, хотя редко пользовалась этими шпаргалками. Но сегодня она нервничала куда больше, чем перед самым первым интервью. И то, что она в любой момент может заглянуть в свои бумажки, успокаивало и придавало ей сил.

Анна завела машину и выехала из подземного гаража своего дома. Когда она поднималась вверх по выезду, путь ей пересек велосипедист, пожилой мужчина в черной шляпе. Похоже, его нисколько не волновало, что Анна ждала, когда он наконец освободит дорогу и она сможет выехать на улицу. Он неторопливо жал на педали, при этом его желтый складной велосипед угрожающе раскачивался вправо и влево и жалобно скрипел.

Анна положила обе руки на руль, стараясь глубоко дышать, чтобы успокоиться. Наконец она продолжила свой путь, стараясь вести машину особенно осторожно и внимательно. Она ни в коем случае не хотела подвергать себя риску быть втянутой в дорожное происшествие и из-за этого пропустить встречу с Козимо. И все же, как бы медленно она ни ехала, ей понадобилось меньше десяти минут, чтобы добраться до гольф-клуба. Почему, черт побери, он захотел встретиться с ней именно на площадке для игры в гольф? С таким же успехом она могла нанести ему визит в номере отеля, где он остановился. Или принять его в собственной квартире. Если же он предпочитал нейтральное место, то в Гамбурге полно спокойных ресторанчиков и кафе, где можно было бы без помех поговорить за чашкой кофе. Итак, почему именно площадка для гольфа? Это был первый вопрос в ее перечне. Так сказать, для разогрева обеих сторон. Правда, безобидная болтовня в начале беседы, скорее всего, была нужнее ей, чем Козимо.

Она снова сделала глубокий вдох. От ее рук на руле оставались влажные следы. Анна взглянула в зеркальце и проверила прическу и макияж. Пожалуй, в сотый раз за последний час. Потом наконец вышла из машины. Дорожка до здания клуба, где, согласно полученным инструкциям, ей надлежало справиться о синьоре Козимо Медичи, была не слишком длинной. Молодая женщина-администратор любезно улыбалась.

– Да, фрау Нимайер, господин Медичи уже ожидает вас. Мне поручено сообщить вам, что он ждет вас у обрыва. Вы знаете, как туда пройти?

Анна покачала головой.

– Идите вниз по проходу, через стеклянную дверь, а потом прямо по песчаной дорожке. Оттуда вы уже увидите господина Медичи на первой площадке.

– Спасибо.

– Удачной игры!

Анна молча кивнула. Не объяснять же этой доброжелательной женщине, что она здесь не затем, чтобы поиграть в гольф, а чтобы поговорить? Проход был застекленным, так что у нее был хороший обзор территории клуба. Снаружи не было видно ни души, лишь садовник проехал по газону на тележке с удобрениями. Не удивительно, ведь в конце концов было утро среды. Большинство людей в это время на работе, и игроки в гольф тут наверняка не исключение. К тому же как раз начал моросить мелкий дождик, который тоже мог отпугнуть иного игрока и удержать того от поездки в гольф-клуб.

Дойдя до указанного места, Анна действительно увидела Козимо, уже издалека приветствовавшего ее. Он махал ей как старой доброй знакомой. Если вспомнить, как этот человек обошелся с ней, в какой хаос поверг ее жизнь, то эта интимная манера была поистине верхом наглости. Анна пришла в бешенство. По мере того как нарастал ее гнев, нервозность улетучивалась. Она ускорила шаг и через несколько секунд уже стояла лицом к лицу с мужчиной, лицо которого преследовало ее все прошедшие ночи, не покидая даже во сне, – Козимо Медичи.

– Я рад видеть вас, Анна, – произнес он на почти безупречном немецком и с улыбкой протянул ей руку, словно они и в самом деле встретились, чтобы поиграть в гольф.

– Не могу сказать, что испытываю подобную же радость, – холодно ответила она. – Однако я благодарна вам, что вы безотлагательно нашли время для встречи.

– Для меня это наслаждение. – Козимо склонил голову с насмешливой улыбкой. Ах, как хорошо она знала эту улыбку во время своего пребывания во Флоренции. Охотнее всего она стерла бы ее с его лица пощечиной. С этого бледного, но столь выразительного лица с темными глазами. В его взгляде опять промелькнуло что-то дьявольское, способное вселить страх в любого мало-мальски разумного человека. Она чувствовала, как снова подпадает под его чары, как он околдовывает ее. Внутренний голос нашептывал ей, что Козимо был всего лишь жертвой своего узколобого окружения, неудобным бунтарем, непонятым гением. Нет, она отказывалась верить, это просто не могло быть правдой, что этот человек когда-либо хотел причинить ей горе. И точно так же, как во Флоренции, она почувствовала, что Козимо ей нравится – вопреки всему, что она знала о нем, вопреки всякой логике.

– Надеюсь, что не заставила вас слишком долго ждать, – сказала она, чтобы справиться со своим смущением.

– Нет-нет, вы весьма пунктуальны, – горячо заверил он, – просто мы прибыли задолго до назначенного времени. Мы с Ансельмо предпочитаем для разминки забить парочку мячей до игры. – Он наморщил лоб и окинул ее взглядом с головы до ног. – А где же ваши клюшки?

– Я не играю в гольф, – ответила Анна, чувствуя, как краска заливает ее лицо. Господи, как некстати! Ведь не было ничего постыдного в том, что она не принадлежит к числу психов, не представляющих свою жизнь без этого странного спорта.

– О! – воскликнул Козимо с таким изумлением, будто она только что призналась ему, что может обходиться без пищи. – Тем самым вы не сможете оценить, чего лишаете себя. Не так ли, Ансельмо? – Молодой человек, стоявший рядом с Козимо, кивнул с отсутствующим видом, продолжая манипулировать клюшкой и фиксируя какую-то точку вдали. – Вы ведь помните Ансельмо?

Анна повнимательнее вгляделась в юношу. Стройная фигура, темные волосы, выбивающиеся из-под бейсболки, симпатичное лицо. Неужели это тот самый Ансельмо, слуга, по пятам следовавший за Козимо во Флоренции? Сходство было поразительное. Но, ради всего святого, что он делал тут? Тоже был путешественником во времени, как Козимо и как – она все еще не могла примириться с этим, хотя пыталась приучить себя к дикой мысли, – как она сама? Да, сегодня ей предстояло получить ответы на множество вопросов.

– Почему мы встречаемся именно здесь? – начала она, глядя, как Козимо осторожно кладет перед собой на землю белый мяч. – Почему именно на площадке для гольфа?

– Потому что она находится поблизости. И потому что нет другого места, где можно быть столь же уверенным, что тебя не подслушивают, – ответил Козимо, покрутив пару раз в воздухе клюшкой, прежде чем размахнуться для удара. Клюшка рассекла воздух со свистом гибкого ивового прута. – К тому же игра помогает мне сконцентрироваться. Повсюду в мире люди веками искали средства для внутренней самоуглубленности. В Восточной Азии, чтобы сосредоточиться, используют бой на мечах или стрельбу из лука. А здесь, в Европе, играют в гольф. Я полагаю, сегодня мне понадобится полная концентрация, чтобы ответить на все вопросы, которые, несомненно, скопились у вас.

Анна впервые спросила себя, почему Козимо сразу изъявил готовность встретиться с ней. Ведь он не мог не понимать, что она клокочет от ярости, быть может, даже собирается предъявить ему иск. И, несмотря на это, он ни минуты не колебался, когда она попросила его о встрече. Напротив, сам предложил встретиться сегодня утром. А ведь для этого ему пришлось лететь в Гамбург практически ночью.

А если это западня? Козимо ведь сам признался, что на площадке для гольфа нет свидетелей. Если они исчезнут за ближайшим холмом или рощицей, пропав из поля зрения обитателей клуба, то обоим не составит труда обезвредить ее, заставить навсегда замолчать, чтобы она уже никогда не смогла разболтать столь тщательно охраняемую тайну эликсира вечности. Этой парочке даже не надо таскать оружие в своих больших сумках, хотя там с легкостью могла бы укрыться даже винтовка. Хорошо рассчитанного удара клюшкой ее череп ни за что не выдержит.

Анну бросало то в жар, то в холод. Почему она оказалась такой простодушной? Почему не выдвинула свои условия и не встретилась с Козимо в городе, где вокруг полно людей, которых она в случае опасности могла бы позвать на помощь?

– Что с вами, Анна? – поинтересовался Козимо и положил перед собой еще один мячик. – Вам нехорошо? Вы вдруг побледнели.

– Нет, это...

– Я знаю, в последнее время вы немного переутомились. Все произошедшее не могло вас не взволновать. Поверьте, я вас прекрасно понимаю. Со мной тогда было то же самое, при том что я знал, что делал. Или, по крайней мере, предполагал, что знаю. Но могу заверить вас... – Он с размаху ударил и проводил взглядом маленький белый мячик, описавший красивую дугу и подлетевший к флажку. – Могу вас заверить, что отвечу на все ваши вопросы, насколько это будет в моих силах.

– Господин Медичи, я...

– Смело называйте меня Козимо, Анна, – с улыбкой перебил он ее. – В конце концов, вы чуть не вышли замуж за моего кузена Джулиано. Вы мать его сына и тем самым принадлежите к семье. Во всяком случае, в моих глазах.

От неожиданности Анна почувствовала стеснение в груди, что-то кольнуло ее в сердце. А ведь она уже знала это. После разговора с Беатрис твердо знала, что ее путешествие во времени – не фикция. И тем не менее его слова поразили ее, ударив словно обухом по голове. Теперь, когда об этом говорил он, она и вовсе отказывалась в это верить.

– Что вы сказали?

Козимо убрал свою клюшку в сумку и приобнял ее за плечи.

– Да, вы правильно расслышали. Джулиано ди Медичи – мой кузен, вернее, был им.

Анна оглядела его с головы до ног. В своем сегодняшнем обличье он выглядел точно так же, как тот Козимо Медичи, которого она приветствовала в палаццо Даванцати на костюмированном балу. И он выглядел почти так же, как Козимо ди Медичи, которого в 1477 году Джулиано представил ей как своего кузена. С тех пор он нисколько не постарел. Но разве такое возможно? Он что, путешествовал по векам, как другие по Европе? Выходит, он колдун, чародей?

– Кто вы на самом деле, Козимо?

– Вы действительно не тратите времени попусту, Анна, – тихо произнес Козимо. – Мне приходят в голову всего еще два вопроса, также относящиеся к самой сути этого дела. Думаю, будет лучше, если я отвечу на ваш вопрос на площадке. Давайте пройдем к первой лунке. Ты готов, Ансельмо?

Ансельмо кивнул. Они отправились по мягкой траве газона к площадке с первой лункой. Тем временем дождь усилился, и даже садовник со своей тележкой больше не появлялся на горизонте. Они действительно были здесь абсолютно одни. Одни под хмурым, серым августовским небом Гамбурга. Лишь черный дрозд сидел в куще одной из старых яблонь и неутомимо насвистывал песнь дождя.

– Как вы, вероятно, уже догадались, Мечидеа – так еще меня называют, – это мое ненастоящее имя. Я взял его некоторое время назад. Ибо истинная идентичность могла бы привести к некоторым осложнениям. – Он воткнул в землю маленький деревянный колышек и поло жил сверху мячик. Потом изготовился к удару. – Я Козимо Франческо Алессандро ди Медичи, рожденный во Флоренции 10 февраля 1447 года от Рождества Христова.

Мяч просвистел в воздухе и приземлился где-то в траве уже почти за пределами видимости. Анна не знала, как ей реагировать на его слова. Чем больше она узнавала, тем больше росла ее уверенность, что она не ошиблась и не страдает ни галлюцинациями, ни тяжелой формой расстройства психики. Она действительно совершила путешествие во времени. Повстречалась с Джулиано ди Медичи и родила сына. И все же весь ее разум и рассудок противились этому открытию. В особенности здесь, средь бела дня и под открытым небом.

– Назовите хотя бы одну причину, почему я должна вам верить, – произнесла она, стараясь придать своему голосу металлический оттенок. «Никогда не показывай, что ты нервничаешь, боишься или чего-то не знаешь».

Это была заповедь не только для укротителей хищников, но и для журналистов.

– Я могу назвать вам целый ряд причин, – спокойно парировал Козимо.

– Сгораю от нетерпения, – усмехнулась Анна, наблюдая за тем, как Ансельмо, в свою очередь, ударял по мячу.

– К примеру, пережитое вами во Флоренции в 1477 и 1478 годах. Эликсир вечности, который вы отведали на моем балу. Правда о смерти Джованны ди Пацци и вашего жениха, моего кузена Джулиано. К тому же вам наверняка хочется узнать, что стало с вашим сыном.

Анна замерла. Капли дождя стекали по ее лицу, заливаясь за воротник куртки, но она этого не чувствовала.

– Расскажите, Козимо.

И Козимо начал свой рассказ. Медленно переходя вслед за мячами по площадке от одной лунки к другой, Козимо рассказал ей все, что она пережила в своем «сновидении» во Флоренции. При этом он описывал детали, которые мог знать только тот, кто также был там. Он поведал, как они впервые встретились в мансарде его кузена Джулиано. Рассказал о празднестве в фамильном загородном палаццо, устроенном в честь представления «Рождения Венеры» Боттичелли. Он знал о смерти Джованны ди Пацци, случившейся на следующий день, о покушении на жизнь Анны, находившейся на волосок от смерти, и об удавшемся покушении на Джулиано. Ну хорошо, положим, последнее было делом нехитрым. Наверняка каждый школьник во Флоренции наизусть знал историю семейства Пацци, вступивших в заговор с врагами Медичи, чтобы изгнать тех из города. И все же Козимо знал такие детали, которые могли быть известны только очевидцу.

– Это не игра воображения, Анна. Это правда. Все это происходило в реальности, и вы были там. Мы оба были там.

– Но... но... – заикаясь выговорила Анна, убирая мокрую прядь с лица. Все ее волосы давно намокли. – Но как это возможно?

Козимо едва заметно размахнулся. Мячик неторопливо покатился по аккуратно подстриженной дорожке и исчез в лунке на расстоянии не более двух метров.

– Эликсир, – сказал он, наклонившись и доставая мяч из лунки. – Эликсир вечности, который я дал вам выпить на моем маскараде в субботу вечером. Он один виноват во всем. Во всем.

– Это наркотик, вызывающий галлюцинации?

– Нет. – Козимо тяжело вздохнул, словно на его плечах лежал груз веков и Вселенной. – Я был бы рад, будь это так, но, к сожалению, это не так. Эликсир вечности действительно наделяет каждого, кто его выпьет, способностью совершить путешествие в прошлое. Наяву, в чем вы, без сомнения, могли убедиться на себе.

Анна инстинктивно провела рукой по груди, по тому месту, где неожиданно появился этот отчетливый шрам, происхождение которого она не могла себе объяснить.

– Я помню, что и вы, и Джакомо Пацци упоминали этот эликсир, и я пыталась больше разузнать о нем, впрочем, безуспешно. Расскажите же мне подробнее о нем.

– Мы с моим другом Джакомо ди Пацци натолкнулись на него случайно. Хотя за свою долгую жизнь я пришел к выводу, что ничего случайного не бывает. На самом деле в тот день мы собирались на базар, чтобы получить у «колдуньи» любовное заклинание. Мы оба были молоды, нам было по семнадцать. Но вместо заклинания колдунья дала нам загадочную старинную рукопись. – Он глубоко вздохнул. – Разумеется, мы предчувствовали таинственные приключения, тем более что колдунья рассказала нам, что это рукопись чародея Мириддина Эмриса, больше известного под именем Мерлин. Якобы это был фрагмент его произведения, в котором он излагает...

– Погоди, Козимо, – тихо прервал его Ансельмо, предостерегающе приложил палец к губам и показал на заросли деревьев и кустов прямо перед ними. – Взгляни, там кто-то есть.

И в самом деле, на траве, почти сливаясь с густой, блестящей от дождя листвой, стояла темная сумка для гольфа. Приглядевшись внимательнее, Анна различила и фигуру, продирающуюся сквозь кустарник. Это был мужчина, который раздвигал клюшкой ветви, словно разыскивая что-то.

– Добрый день, – вежливо поздоровался Козимо, когда они подошли на достаточно близкое расстояние.

– О, добрый день, – охотно отозвался незнакомец, продолжая разгребать клюшкой кучу старых листьев. В конце концов он разочарованно пожал плечами. – Боюсь, что и этот мяч пропал. – Он пробрался сквозь густой кустарник, при этом зацепившись непромокаемой курткой за ветку. – Проклятье! – выругался он, с трудом освободившись от цепких ветвей. Затем вышел к ним на газон. – Это уже седьмой потерянный мяч за сегодняшнее утро. Если так пойдет и дальше, я не смогу доиграть партию до конца. Не ждите меня, не теряйте время.

У него был приятный голос и легкий английский акцент.

– Не хотите составить нам компанию на остаток партии? – предложил Козимо. Анна взмолилась про себя, чтобы тот отказался. У незнакомца была приятная внешность и располагающая к себе улыбка. В других обстоятельствах она не имела бы ничего против его общества, даже наоборот. Но почему это должно случиться именно сегодня, в тот день, когда она собиралась обсудить с Козимо такие важные вещи? К счастью, ее молитва была услышана.

– Благодарю за приглашение. – Мужчина покачал головой. – Но сегодня я не самый приятный партнер по игре. Я трачу больше времени на поиски мячей, чем на удары. Нанести удар по самому себе – это, пожалуй, единственное, за исключением хорошего удара, что мне сегодня пока не удалось.

Козимо дружелюбно улыбнулся, однако выражение его глаз не понравилось Анне. Он не терял бдительности, все время оставаясь начеку. Перед кем или чем? Неужели действительно считал, что этот англичанин представляет опасность?

– Если мы можем быть вам чем-нибудь полезны...

– Благодарю. Нет никакого смысла играть, если голова занята другими вещами. А сегодня... – Он снова пожал плечами. – Мой дед выдрал бы себе все волосы из бороды, если бы увидел меня в таком виде. К тому же я не хотел бы утопить два своих последних мяча в водной преграде у следующей лунки. Нет, пожалуй, на сегодня я сдаюсь и закругляюсь. – Он подошел к своей сумке и сунул туда клюшку. Потом перекинул ее через плечо, еще раз поприветствовал их, слегка коснувшись пальцами козырька, и зашагал через площадку по направлению к зданию клуба.

Ансельмо и Козимо проводили его взглядом.

– Что ты думаешь по этому поводу, Ансельмо?

– Вероятно, то же самое, что и ты, – свирепым тоном ответил Ансельмо. – И сейчас мы узнаем, правы мы или нет.

В его руках вдруг оказалось портмоне из темно-коричневой кожи. Выглядело оно довольно потрепанным и принадлежало явно не Ансельмо.

Анна раскрыла рот от удивления:

– Он что... он что, это...

Козимо равнодушно пожал плечами.

– Его зовут Шон МакЛафлэн, – сообщил Ансельмо, роясь в отделениях портмоне. Он вытаскивал по очереди кредитки, фотографии и другие личные вещи, давая свое заключение, словно имел на это право, данное свыше. Анна не могла смотреть на это возмутительное копание в чужих вещах. – Подданный британской короны, родился в 1967 году в Стерлинге.

– Стало быть, шотландец.

– Судя по водительским правам, сейчас живет в Гамбурге. О его профессии ничего не могу сказать. Одно ясно, в гольфе он не новичок. Здесь есть его удостоверение члена Международного гольф-клуба. – Ансельмо перевернул небольшую пластиковую карточку и восхищенно присвистнул. – Ты смотри-ка! У парня гандикап в три очка. Козимо неторопливо кивнул:

– Я так и подумал, когда увидел его клюшки. Изготовленные на заказ клэбы для левши от Бен Хогана. Я знаю немногих, кто играл бы такими клюшками. При этом, похоже, он ни разу правильно не попал по мячу. Возникает вопрос, в чем причина, какого рода мысли могут настолько отвлечь отличного игрока от гольфа.

– Он нам наврал, – бросил Ансельмо, не спуская прищуренных глаз с удалявшейся фигуры. – Думаешь, он нас подслушивал?

Козимо пожал плечами:

– Не исключено. В конце концов, существуют дистанционные микрофоны.

– Кто мог его послать?

– Есть масса вариантов. – Козимо задумчиво прикрыл глаза. – МакЛафлэн. Несомненно, это имя я уже слышал ранее, только не припомню, где и при каких обстоятельствах. Пожалуй, в памяти всплывает тот коллекционер антиквариата из Эдинбурга, который жаждал за любые деньги получить рукопись Мерлина. Ты помнишь его?

Ансельмо кивнул. На его красивом лице появилось зверское выражение.

– Да. И еще я отлично помню двух парней, которых он посадил нам на хвост.

– Не могли бы вы оба просветить меня, о чем идет речь? – спросила Анна, начавшая терять терпение. – Вас что, преследуют, Козимо?

– Простите, Анна. – Козимо повернулся к ней с таким видом, словно она разбудила его, не дав досмотреть сон. Не слишком радостный сон. – Годы приучают к осторожности. И к недоверчивости. Иногда, безусловно, преувеличенной. А иногда и нет...

Он встряхнулся и еще раз посмотрел в том направлении, в котором исчез шотландец, словно желая удостовериться, что тот вновь не подкрадывается к ним.

– Итак, вас кто-то преследует, – констатировала Анна, даже не слишком удивившись этому. – Кто же?

– Имен почти так же много, как и причин. К тому же я не хотел бы понапрасну подвергать вас опасности, Анна, поэтому ни в коем случае не буду рассказывать подробности. И не волнуйтесь, господин МакЛафлэн получит назад свое портмоне. Ансельмо сдаст его потом администрации клуба. – Он повернулся к Ансельмо. – Мы проявили неосторожность, друг мой. Эту ошибку надо немедленно исправить.

Ансельмо понимающе кивнул:

– Будет сделано. Вы разговаривайте, а я прослежу, чтобы в кустах не прятались новые шпионы.

Козимо сделал знак Анне подойти поближе. Они медленно направились к тому месту, куда он забросил свой мяч, а Ансельмо побежал вперед.

– Это большая жертва с его стороны, – пояснил Козимо, и в его голосе зазвучала отеческая теплота. – Он обожает игру. Едва ли не больше, чем я. И, разумеется, он играет лучше. – По тонкому, бледному лицу Козимо скользнула улыбка. Так молниеносно, что Анна чуть не проглядела ее. Вдалеке Ансельмо махнул рукой. – Все в порядке. Мы можем продолжить нашу беседу. На чем мы остановились?

– Вы рассказывали о древней рукописи, которую отдала вам и Джакомо колдунья. Сказали, что это была рукопись Мерлина. – Она помедлила. – Вы действительно имеете в виду того самого Мерлина из легенд о короле Артуре?

– Да, я говорю о нем. Он автор этой рукописи, и до сего дня у меня не было повода усомниться в подлинности этого документа. – Козимо устремил взгляд вдаль, словно ему было дано заглянуть непосредственно в прошлое. – Рукопись была зашифрована, и прошло немало времени, прежде чем мне и Джакомо удалось отыскать код к шифру. Мы...

– Так вы все же вместе расшифровали рукопись? – недоверчиво переспросила Анна.

– Да, а что?

– Просто... – Анна осеклась и нахмурилась. Ей вспомнился тот день, когда Джакомо ди Пацци пригласил ее на обед. – Я слышала другую версию этой истории.

У Козимо вырвался смешок, полный горечи.

– Я никогда не мог до конца понять, каким образом все охотнее верили вымыслам Джакомо, чем моей правде. Разумеется, его история выглядела иначе. Он-то вряд ли мог рассказать вам правду. Иначе ему пришлось бы тут же на месте убить вас, а это расходилось с его планами. Вы были нужны ему, Анна. Вернее, ваш ребенок. Но я забегаю вперед. – Козимо сделал паузу, чтобы зафиксировать флажок, видневшийся на расстоянии приблизительно пятидесяти метров. – Рукопись оказалась рецептом – столько того-то, столько этого. Там были указаны такие точные соотношения, что мы смогли приготовить эликсир вечности. Мы проделали это втайне в секретной лаборатории одного аптекаря, который был должником моей семьи. И мы попробовали его, хотя рукопись была неполной, а строчки неожиданно обрывались.

Он размахнулся, и мяч полетел к флажку по короткой прямой траектории, потом еще с полметра прокатился по траве и замер возле лунки.

– Последние фразы рецепта неизгладимо врезались в мою память: «Здесь, однако, надобно проявить крайнюю осторожность, ибо со временем наступает привыкание. Для достижения желаемого результата требуются уже более высокие дозы. А посему советую не отступать от описанного мною приготовления. Кроме того, следует помнить, что...» На этом месте текст обрывался. Лишь гораздо позже я осознал, что речь шла о предостережении, которым оба мы – как Джакомо, так и я – в своем юношеском легкомыслии, обуреваемые жаждой приключений, пренебрегли.

Они подошли к флажку, в то время как Ансельмо, стоя на холмике над ними, смотрел по сторонам как настоящий телохранитель.

«Еще только недоставало, чтобы он держал на изготовку автомат», – подумала Анна, прикидывая, могло ли уместиться в кармане его куртки оружие. Ей стало не по себе. Проснувшись сегодня рано утром, она надеялась получить ответы на свои вопросы. И никак не рассчитывала, что ее жизнь может подвергаться опасности.

– Джакомо и я той же ночью выпили по бокалу эликсира, – продолжал Козимо, оценивая расстояние до следующей лунки. – И он подействовал. Это было фантастическое ощущение. Мы могли погружаться в прошлое, разговаривать с людьми, умершими задолго до нашего рождения. Мы от всей души пользовались эликсиром. Но уже вскоре я заметил, что с Джакомо произошли изменения, которые мне не понравились. Он стал беспокойным, суетливым, нервным, несдержанным и агрессивным. Он все чаще прибегал к эликсиру, иногда даже по несколько раз на дню, и использовал его, чтобы обеспечить себе какие-то преимущества.

– Как это? – не поняла Анна. На ее глазах мячик, которого Козимо едва коснулся, медленно скатился в лунку. – Что он делал?

– Постараюсь объяснить. – Козимо прищурился. – Представьте себе, что перед вами сегодня стоит выбор между двумя акциями. Вы делаете выбор в пользу первой, покупаете ее и через несколько дней убеждаетесь, что именно эта акция упала в цене, в то время как вторая значительно выросла. С помощью эликсира у вас была бы возможность вернуться на пару дней назад и самому себе рассказать, что произойдет с обеими акциями. Тогда бы вы, вероятно, изменили свое намерение и купили бы другую ценную бумагу.

– Ну конечно. Было бы глупо поступить иначе, – согласилась Анна. – И именно это проделывал Джакомо? Умножал свое богатство с помощью таких трюков? Прошу прощения, но это... не совсем по-джентльменски, хотя, наверное, и не смертный грех.

– Я тоже так думал. Поначалу, – мрачно заметил Козимо. – Пока он не начал манипулировать людьми. И убивать их. За исключением двух случаев, сам он не обагрял руки кровью, не пускал в ход кинжал или иное оружие. Нет, его средства были куда изощреннее. Так, например, он убил своего отчима, выманив под каким-то предлогом из города семейного врача. А затем Джулио ди Пацци ужалила в гортань оса, и единственного человека, который мог спасти его от удушья, именно в этот день не было во Флоренции.

– И вы знали об этом? – возмущенно спросила Анна. – Знали и ничего не предприняли, чтобы его задержать?

Козимо горько вздохнул:

– Поверьте, если бы это было в моих силах, я бы все сделал. Все века, прошедшие с тех пор, у меня не было более страстного желания, чем повернуть время вспять и не дать ему пить эликсир. Более того, я бы сделал все, чтобы мы вообще не пошли тогда к колдунье. Но, увы, это было не в моей власти.

– Минутку, я что-то не понимаю, – вмешалась Анна, приглаживая мокрые волосы. – У вас ведь есть этот эликсир. Почему бы вам просто не переместиться в прошлое, как это сделал Джакомо? Ведь вы легко могли послать себе предостережение от колдуньи и от той рукописи.

Козимо покачал головой:

– Я не осмелился, Анна. Риск был чересчур велик. Ибо тот, кто возвращается в прошлое, чтобы повстречаться с самим собой, становится безумным. К тому же крайне опасно изменять ход времени. Это было бы чревато тяжелыми последствиями не только для меня самого и Джакомо, но и для семейства Медичи, для Флоренции, а может, и для всего человечества. Последствия, которые вряд ли смог бы окинуть мысленным взором даже более умный и умудренный человек, чем я.

Анна хмыкнула, но не потому, что нашла забавным то, что рассказал ей Козимо. Она вся кипела от негодования.

– Так-так, значит, сами вы не осмеливаетесь пить ваш эликсир вечности и поэтому вливаете его в глотку доверчивым, ничего не подозревающим гостям, предвкушающим всего лишь приятную вечеринку. Сами боитесь сойти с ума, а состояние рассудка тех, кого вы по своему усмотрению отправляете в прошлое, вас не волнует. Или за все эти века вам просто стало на все наплевать? – Козимо покачал головой с печальной, щемящей душу улыбкой. – Тогда будьте любезны объяснить, по какой причине вы отправили меня кататься по времени!

– Неужели непонятно? А ведь это совсем просто. Впервые я встретился с вами во Флоренции в 1477 году. Вы показали мне приглашение на мой бал-маскарад. И как только я встретил вас снова, я был вынужден дать вам выпить эликсир, иначе я бы оказался манипулятором времени. Если бы я не отправил вас назад, в 1477 год, многое бы в истории изменилось. И ваш сын, Анна, никогда бы не появился на свет.

Анна молчала. Ее сын. Малыш, которого у нее украли, которого похитил Джакомо ди Пацци, какими бы мотивами он ни руководствовался. В памяти всплывали обрывки воспоминаний: его неожиданное появление в полуразрушенном флорентийскими горожанами палаццо семьи Пацци, чудовищные вопли его матери, уже почти потерявшей рассудок. И совершенно отчетливо врезавшаяся в память картина: Джакомо исчезает через потайную дверь – медленно и осторожно – с новорожденным на руках. С ее сыном. Как же потом сложилась судьба малыша?

– А что с другими гостями? – помедлив, спросила Анна. – Ведь вы же каждому давали выпить эликсира. Вы всех отправляли назад, в прошлое?

– О нет, разумеется, нет, – решительно ответил Козимо, становясь в позицию для удара по мячу в очередную лунку. – Мне пришлось провести длительные исследования, прежде чем я выявил, что действие эликсира на человека генетически обусловлено. Точные взаимосвязи я пока не могу вам объяснить, так далеко мои исследования еще не продвинулись, но одно могу сказать с уверенностью: можно ли с помощью эликсира вечности путешествовать в прошлое или нет – зависит от одного гена в икс-хромосоме. За прошедшие века этот ген встречался все реже и реже. В Северной Германии, Ирландии и Скандинавии его еще иногда можно найти, в то время как в Южной Европе – особенно в Италии и в Испании – он почти полностью искоренен. Об этом позаботились инквизиторы, сжигавшие ведьм, которых Джакомо ревностно поддерживал. Всегда в соответствии со своим девизом: «Исправьте путь Господу и устраните все препятствия». Под этим он во все времена подразумевал неудобных людей. – Козимо опустил клюшку. У Анны комок подступил к горлу, ведь она уже имела смутное представление, что это значило. – Поэтому большинство людей XX и XXI века, отведав эликсира, всего лишь впадают в весьма приятный наркотический дурман. Мне пришлось ждать человека с Севера. Вас, Анна. Все эти годы, целые столетия я ждал вас, не зная точно, когда же наконец настанет день нашей встречи.

– И что теперь? – насмешливо поинтересовалась она. – Теперь, когда вам удалось отправить меня в прошлое, но время и история, таким образом, не изменили свой ход, что будет теперь? Мне что, просто уехать домой и все снова забыть? Делать вид, что я всего лишь выиграла роль статистки в телевизионном сериале?

– Нет, Анна. Ваша роль еще далеко не исчерпана. Я хотел попросить вас снова отправиться в прошлое.

Анна почувствовала, как у нее по спине побежали мурашки. Где-то в душе она предполагала, что именно этим все и кончится.

– Так. И для чего же? Почему я должна это сделать?

Улыбка осветила лицо Козимо.

– Все эти бесконечно долгие годы своей жизни я не только приумножал свое состояние и играл в гольф – хотя должен признать, что это мне значительно скрасило ожидание... Нет, я продолжал поиски второй страницы рукописи. И я действительно обнаружил ее в одном заброшенном монастыре на юге Англии. На этой второй странице детально описывается воздействие эликсира на людей. И там упоминается второй рецепт, с помощью которого можно изготовить средство, способное устранить хотя бы одно из последствий. – Он внимательно посмотрел на нее. – Эликсир не случайно носит название «Эликсир вечности». Джакомо почти не стареет, ни болезни, ни эпидемии не властны над ним, поэтому естественным путем он умрет лишь через целую вечность, Анна. Сотни, тысячи людей будут страдать от него, если его не остановить с помощью этого противоядия.

Анна хранила молчание.

– Я хотел бы попросить вас, от всей души попросить, Анна, еще раз отправиться в прошлое, поискать рецепт противоядия и с его помощью положить конец проискам Джакомо Пацци.

– Но почему именно я? – тихо спросила Анна. Впрочем, она уже догадывалась, какой последует ответ. И тем не менее она должна была услышать его, собственными ушами услышать из уст Козимо ди Медичи. Она даже не спрашивала себя, захочет ли она поверить ему. Могла ли она вообще поверить в эту сложную, запутанную и в общем-то сумбурную историю? Она просто поверила в нее. И даже не могла бы сказать – почему. – Наверняка есть и другие люди, имеющие этот ген, которые могли бы отправиться в прошлое с помощью эликсира. Почему это должна делать я?

– Потому что вы единственный человек, который в состоянии выполнить эту задачу, – тихо, но отчетливо произнес Козимо. Кровь прилила к вискам Анны и так застучала в ушах, что она даже испугалась что-то пропустить. – Потому что Стефано да Сильва, ближайшее доверенное лицо Джакомо, его правая рука, его опора и поддержка, есть не кто иной, как ваш сын, Анна.

Ветер утих, дождь прекратился, и даже птицы смолкли.

«Словно вся природа затаила дыхание и ждет моего ответа», – пронеслось в голове у Анны. Но она вдруг потеряла дар речи. Не могла выговорить ни слова. Стефано. Итак, ее сына звали Стефано. Значит, все правда. Ей ничего не пригрезилось, и ее гинекологу не надо больше ломать себе голову над необычными результатами исследования. Она действительно была беременна и родила ребенка. Джакомо ди Пацци похитил этого ребенка, ее сына. А теперь использовал в преступных целях как инструмент своего безумия.

– Что я должна делать? – наконец спросила Анна. Пока она наблюдала, как Козимо готовится к броску по последней лунке, ею овладели странное спокойствие и решимость. «Что-то все же есть в этой игре, – поймала она себя на мысли. – Похоже, она и в самом деле успокаивает и помогает собраться с мыслями. Может, и мне стоит когда-нибудь попробовать». – Куда мне надо попасть?

– Ваша цель – Иерусалим. Там мы с Ансельмо встретили вас во второй раз. И поскольку эликсир способен преодолеть временную дистанцию, но не пространственную, вам надо полететь в Иерусалим. Все уже подготовлено. Завтра утром Ансельмо зайдет к вам и передаст все необходимое для поездки – визу, билеты на самолет, план города и адрес отеля, где для вас заказан номер.

«Он и впрямь ничего не предоставляет случаю», – усмехнулась про себя Анна, вспомнив, как и во Флоренции Козимо планировал для нее все до мельчайших деталей – начиная от водителя и заканчивая костюмом и подходящими к нему аксессуарами, уже ожидавшими ее.

– Почему вы вообще просите меня, если у вас уже все давно готово?

По его лицу вновь скользнула улыбка.

– Я воспитанный человек, Анна.

– И в какую эпоху я должна переместиться на сей раз? – Вопрос так легко сорвался с ее губ, словно она обсуждала со своим главным редактором поездку на очередной показ мод в Париж или Лондон. – Я бы хотела подготовиться к поездке – в том случае, разумеется, если, посвящая меня, вы не «нарушите ход времени».

– Отчего же, я не вижу причины утаивать от вас время, в котором вы окажетесь, – заметил Козимо, покрутив в воздухе клюшкой почти над самым мячиком. – Напротив, ваша идея весьма разумна. Это будет год 1530-й. Познакомьтесь с обычаями, политическими и географическими особенностями Иерусалима того времени, это наверняка пригодится вам и поможет избежать ошибок. Но вы должны все время помнить, что не имеете права вмешиваться в ход истории, каким бы болезненным ни оказалось для вас это обстоятельство.

Анна кивнула. У нее было такое ощущение, что она вплетена в канву какого-то романа. Все звучало так фантастично и нереально. Тем не менее отныне она без колебаний верила каждому его слову.

Козимо размахнулся и с мелодичным звуком ударил по мячу. Мяч отлетал все дальше и дальше, описал совершенную дугу и приблизился к флажку. Ударился о землю, еще раз подскочил, снова упал на землю и покатился дальше. Прокатившись еще несколько метров, он упал точно в лунку.

– Прямое попадание в завершение нашей беседы, – прервал молчание Козимо после того, как они немного постояли, не говоря ни слова. – Будем расценивать это как доброе предзнаменование.

III

Гонец

Пронзительный звонок в дверь вырвал Анну из глубокого сна без сновидений. Она испуганно выпрямилась в постели и посмотрела на часы. Светящиеся цифры радиобудильника были расплывчатыми, и ей пришлось несколько раз протереть глаза, прежде чем она смогла различить: 7:45. Кто, черт побери, трезвонит в такую рань в ее дверь? Может, мальчишка-газетчик, приносивший соседке...

В этот момент с нее словно спала пелена, и она все вспомнила – Козимо, эликсир вечности, их разговор на площадке для гольфа и его обещание послать к ней сегодня утром Ансельмо.

Анна резво выскочила из постели, натянула на ходу халат и побежала к двери. Бросив взгляд в глазок, она действительно увидела Ансельмо. Он выглядел так, будто только что сошел с рекламного плаката «Дольче и Габана». Она открыла дверь.

– Доброе утро, Анна, – приветствовал он ее с широкой ухмылкой и, не дожидаясь приглашения, уверенно прошел мимо нее в квартиру. – Надеюсь, я вас не разбудил?

– Как вам могло прийти такое в голову?

Ансельмо рассмеялся, и Анна быстро захлопнула за ним дверь, не дав соседке время распахнуть свою. Разумеется, не из любопытства, а исключительно, чтобы убедиться, что газета уже лежит на коврике.

– Прошу прощения за столь раннее вторжение, но я боялся, что позже могу не застать вас, а это серьезно спутало бы наш график.

– Наш график? – вскинула брови Анна, двумя ладонями приглаживая волосы. – Вы хотели сказать «график Козимо». Мне по крайней мере будет разрешено позавтракать, или расписанием это не предусмотрено?

– О, ну разумеется, пожалуйста.

Очевидное смятение и смущение Ансельмо развеселили Анну. Она прошлепала на кухню и налила воду в чайник.

– Вы позавтракаете со мной?

Ансельмо затряс головой:

– Нет, спасибо. Но чашку кофе или чаю выпью с удовольствием. – Присядьте, через пять минут я буду готова.

Ансельмо взгромоздился на один из высоких табуретов перед кухонной стойкой.

– Вы отлично говорите по-немецки, – заметила Анна, насыпая чай в фильтр чайника. – И Козимо тоже. Где вы учились?

– С 1920 по 1930 год мы жили в Берлине. – Ансельмо равнодушно пожал плечами. – Ведь как-то надо убивать время. – Он с восхищением огляделся. – У вас очень красивая квартира, Анна. Я люблю большие и свободные пространства. И картины подобраны с хорошим вкусом. Вон та особенно впечатляет. Кто ее написал?

Анна засунула два круассана в мини-духовку и бросила быстрый взгляд через плечо.

– Зено. Молодой гамбургский художник, пока еще не очень известный. Я совсем недавно купила эту картину. – Она подошла к холодильнику и достала масло, домашний сыр и ветчину. – Вы разбираетесь в искусстве?

Гость снял темные очки и положил их перед собой на стойку.

– Разбираюсь – громко сказано. Я просто знаю, нравится ли мне то, что я вижу, или нет. А вот Козимо – большой специалист. По сравнению с ним даже Гуггенхаймы – дилетанты. У него есть бездействующее винодельческое хозяйство в Кьянти-Классико. Вместо винных бочек там хранятся картины, купленные им за все годы его жизни. А поскольку времени было много, то картинами заполнены доверху все подвалы. Большинство полотен имеют огромную ценность. И многие из них изумили бы и взбудоражили весь художественный мир. Среди них есть как первые картины знаменитых живописцев Нового времени, так и полотна старых мастеров, уже давно считающиеся утерянными.

– А почему он не покажет эти картины общественности? – поинтересовалась Анна. Она поставила две чашки и чайник на стойку и стала разливать чай. – Он мог бы подарить их какому-нибудь музею. А еще лучше открыть свой собственный. Вместо этого он трясется над ними, как скупой рыцарь, и не может их обнародовать. Или он регулярно расхаживает под сводами своих подвалов и наслаждается своими сокровищами?

Ансельмо наблюдал за тем, как светло-зеленая жидкость лилась в его чашку.

– Разумеется, нет, – возразил он и сделал глоток. – Вы не должны судить Козимо по тому, что вам рассказали о нем Медичи. Все они совсем не знали его. И никогда его не понимали.

– Зато вы знаете и понимаете его.

– Да. В конце концов я провел с ним много времени, Анна. Очень много.

Анна взглянула на Ансельмо. Перед ней сидел молодой, симпатичный человек лет двадцати пяти, стройный, отлично натренированный. На экране он, несомненно, смотрелся бы так же хорошо, как и на ее кухне.

И все же его карие глаза выглядели старыми. Старыми, умудренными долгой жизнью и пронизанными меланхолией. Они немного посидели молча, друг напротив друга, и Анна почувствовала себя виноватой, сама не зная, в чем ее вина.

– Мне... очень жаль, простите меня, – произнес он, смущенно вертя чашку в руках.

– За что простить?

– За то нападение на вас. Тогда, в переулке. – Он кивком показал на ее грудь, и Анна невольно потянулась рукой к шраму. Гость опустил взгляд. – Я шел за вами. Козимо велел мне не спускать с вас глаз. Но в тот вечер... я допустил ошибку. У входа в переулок я выждал какой-то момент, опасаясь, что вы меня увидите. И в этот миг... – Он закусил губу. – Я не успел добежать до вас. Но я хотя бы спугнул парня, так что он не смог довести до конца свое гнусное дело. – Он посмотрел на нее. – Я понимаю, что это вряд ли возможно, но все же прошу простить меня.

Анна тоже взглянула на него и улыбнулась.

– Конечно, – мягко произнесла она, – ведь я тоже должна просить у вас прощения. Я узнала ваше лицо, когда вы склонились надо мной после покушения, и приняла вас за преступника. – Она пожала плечами. – Когда я наконец поняла, было уже поздно.

– Я благодарю вас, – произнес Ансельмо.

Они посидели еще какое-то время в дружном молчании, допивая свой чай.

– Мне надо передать вам документы для поездки, – сказал наконец Ансельмо, вынимая из внутреннего кармана своего пиджака узкую папку из черной кожи. – Здесь есть все, что вам понадобится: билеты, виза, адреса, карта Иерусалима...

Анна раскрыла папку и вытащила билеты.

– Гамбург – Франкфурт, потом на «Эйр-Израэль» до Иерусалима. – Она вдруг широко распахнула глаза. – Но это же нереально! Самолет уже в одиннадцать пятьдесят!

– Я же говорил вам, что график очень плотный, – с улыбкой возразил Ансельмо. Ей даже показалось, что ему доставляет удовольствие злить ее.

– Ведь я могу не успеть! Мне же надо одеться, собрать чемодан...

– Вам не понадобится много вещей, Анна, – перебил ее Ансельмо. – Маленького чемодана и белья на два дня вполне хватит. В субботу утром в половине десятого вы уже покинете Иерусалим. Но все подробности вы найдете в письменной инструкции, которую Козимо приложил к документам. – Он показал на запечатанный конверт. – Пожалуйста, откройте этот конверт только тогда, когда в аэропорту Франкфурта ваш самолет возьмет курс на Иерусалим.

– Ага. – Анна нахмурила лоб и повертела скрепленный печатью конверт в руках. – И что там внутри?

Ансельмо пожал плечами:

– Об этом я знаю не больше вашего. Я всего лишь курьер, который доставил вам послание моего синьора и учителя. Но поверьте, Козимо ничего не делает без достаточных оснований. – Он допил чай и поднялся. – Вам надо спешить, и я не хочу вас больше задерживать. Такси приедет за вами в десять.

– Похоже, Козимо и в самом деле ничего не оставляет на волю случая, – заметила Анна, провожая гостя к двери.

Он улыбнулся.

– Да, он перфекционист.

– А эликсир? Я получу его только в Иерусалиме?

Ансельмо покачал головой и снова сунул руку во внутренний карман пиджака. Вытащил маленький пузырек с пипеткой и сунул его Анне в руки. Она удивленно прочитала этикетку.

– Капли в нос?

– Таким образом вы сможете взять его на борт самолета, не вызывая никаких подозрений. Правда, – по его лицу пробежала улыбка, – желательно, не путать этот пузырек с настоящими каплями от насморка. На высоте десять тысяч метров последствия путешествия в прошлое будут малоприятны.

Анна посмотрела пузырек на свет. В коричневом стекле красная жидкость казалась почти черной. Вряд ли ее действительно можно спутать с обычными каплями, но она решила быть осторожной. Никаких капель от насморка она с собой точно не возьмет.

– Эликсир вечности, – торжественно произнесла она. – А его хватит? По-моему, его очень мало. Я, конечно, понимаю, что Козимо все продумал, но он точно уверен, что... Ансельмо положил ей руку на плечо:

– Не беспокойтесь, вы попадете в нужное время. В этом пузырьке находится именно то количество эликсира, которое необходимо, чтобы перенести вас в 1530 год.

Анна вздохнула. Сколько раз она вспоминала об этом эликсире за последние дни? Наверное, тысячу, не меньше. Часто все казалось ей наваждением. А теперь она стоит в собственной квартире и держит его в руках. Невероятно!

– Невозможно поверить, что эта капля жидкости...

– И тем не менее в ней таится огромная сила.

– Это опасно? – спросила Анна и тут же отчетливо услышала биение собственного сердца. – Я к тому, что Козимо что-то говорил о побочном эффекте. Я потом тоже... Ансельмо покачал головой:

– Нет, не в этой дозировке. Вам действительно нечего бояться, Анна.

Ансельмо был вор, мошенник. Почему она должна доверять именно ему?

Она открыла дверь.

– Еще один вопрос, Ансельмо.

– Да?

– Когда вы сами пили эликсир, вы уже знали о побочных действиях?

– Нет, но о многом мы догадывались.

– И все же вы сделали это. Почему?

– Из дружеских чувств, – с улыбкой ответил Ансельмо. – Даже если вы вряд ли поверите мне.

– И... и... – Анна вдруг начала заикаться. Впервые за всю свою карьеру журналистки она не могла сформулировать вопрос. В принципе совсем простой вопрос. – Я имею в виду, вы на себе испытываете мечту человека о вечной жизни, одну из самых грандиозных. Ну и как это – жить более пятисот лет?

– Долго, синьорина Анна. – Улыбка исчезла с лица Ансельмо. – Чудовищно долго.

Спустя несколько часов, сидя в салоне бизнес-класса авиалайнера, летящего в Иерусалим, Анна все еще не могла опомниться. Она это сделала. Наверное, она сошла с ума.

Проводив Ансельмо, она с быстротой молнии оделась, побросала все необходимое в маленький чемодан и села в такси, заказанное для нее Козимо ди Медичи. Сломя голову сорвалась из дома, соблазнившись фантастической историей и призрачной перспективой увидеть своего сына. Своего собственного сына, которого она родила пятьсот лет назад, когда, совершая очередное путешествие сквозь время, сделала остановку во Флоренции. Это было даже больше чем безумие, и поначалу она нисколько не задумывалась о возможных последствиях своей авантюрной поездки. Но лишь пройдя во франкфуртском аэропорту через рамку металлоискателя и подвергнувшись усиленному досмотру служащих израильской авиакомпании, она впервые усомнилась в здравости своего рассудка. Неужели она в самом деле была готова поверить в историю, которая была более чем подозрительной?

«Лучше об этом никому не рассказывать, – промелькнуло у нее в голове, когда ей пришлось открыть свою сумку и вытряхнуть ее содержимое перед сотрудницей охраны. – Иначе все сочтут тебя сумасшедшей».

Девушка привычно и равнодушно скользнула взглядом по разложенным перед ней предметам, взяла в руки еженедельник, оценивающе осмотрела воткнутую внутрь ручку и открыла пудреницу. Затем взяла пузырек с пипеткой. Сердце Анны учащенно забилось.

– Капли от насморка? – спросила девушка, взглянув на этикетку. Анна едва дышала. И уже сидя в самолете, она долго не могла унять дрожь в коленках, стоило ей представить, что могло бы случиться, если бы сотрудница службы безопасности что-то заподозрила, открыла пузырек и по запаху установила, что это вовсе не капли от насморка. Тогда поездка в Иерусалим на этом бы и закончилась. Наверняка ее тут же бы арестовали как наркокурьера или потенциальную террористку. И как доказывать свою невиновность? Кто поверил бы в историю с таинственным эликсиром и странными путешествиями в прошлое?

– Да, – ответила Анна, сама удивившись, насколько спокойно и обыденно звучал ее голос. – Перепады давления при взлете и посадке извечно создают проблемы моим придаточным пазухам носа. – Нечего сказать, лгать она могла бесстыже и виртуозно, если хотела – или когда была приперта к стенке. Пожалуй, это было неизбежным следствием ее профессии.

Девушка понимающе кивнула и разрешила Анне снова собрать свои пожитки.

В ожидании посадки она прохаживалась по залу. Дважды зашла в туалет, чтобы в безопасной закрытой кабинке удостовериться, все ли в порядке с маленьким пузырьком. У нее было такое ощущение, что флакончик прожжет ей дыру в сумке.

Анна нервничала и к тому же нещадно ругала себя. А что, если за Козимо и Ансельмо скрываются террористы, своими безумными сказками навешавшие ей лапшу на уши? Где гарантия, что в склянке действительно находится эликсир вечности, а не, скажем, самовоспламеняющаяся жидкость, способная взорвать самолет? Чем больше она раздумывала над этим, тем сильнее ей хотелось стукнуть себя по голове за легковерие. Она уже начала оглядываться в поисках охранников, которым могла бы доверительно передать подозрительный пузырек, но тут наконец объявили посадку на ее рейс, и она встала в очередь вместе со всеми пассажирами. До последней секунды ее одолевали сомнения, однако, подойдя к стюардессе, она лишь протянула ей посадочный талон и не произнесла ни слова.

И только заняв свое место в салоне самолета, Анна немного успокоилась, утешая себя тем, что и Беатрис поверила в путешествие в прошлое. В голове всплыли аргументы, говорившие в пользу правдивости истории об эликсире вечности. Ведь результаты исследования, проведенного ее врачом, явно указывали на то, что она была беременна и родила ребенка. Результаты, которым она не смогла найти правдоподобное объяснение. И этот ужасный шрам на ее груди.

Ее соседка, монахиня в сером одеянии, говорившем о принадлежности к монашескому ордену, сияя от радости, рассказывала ей о группе паломников, которых она везла к библейским местам на Святую землю. Анна была не слишком религиозна. Но в нынешней ситуации – сидя в израильском самолете на пути к истерзанному боями и конфликтами городу Иерусалиму, да к тому же имея в сумке сомнительную жидкость, которая в любой момент могла оказаться взрывчатым веществом, – осознавать, что рядом находится монахиня, было утешительно. Может быть, в этом случае Господь обратит особое внимание на безопасность самолета и его пассажиров?

Анна откинулась в кресле и посмотрела в окошко. Далеко под ними парили облака, напоминавшие куски белой ваты, а между ними еще можно было различить клочки земли – то коричневые, то зеленые, то пронизанные серебристыми нитками, которые становились все меньше и меньше. Самолет набрал окончательную высоту. На ее коленях лежала черная кожаная папка, которую ей утром вручил Ансельмо, с письмом Козимо. Она все еще не отважилась вскрыть конверт.

«После обеда, – сказала себе Анна, глядя, как стюардессы начинают развозить подносы с едой. – Поем, тогда и прочту».

Но даже после того, как были убраны подносы, Анна выпила второй напиток и в итоге купила свои любимые духи «Булгари», она так и не притронулась к письму. И почему она испытывала такой страх перед тем, что написал ей Козимо? Ведь слова не могут таить в себе опасности? Или все же могут? На экране прямо перед ней шел рекламный ролик о целебных свойствах Мертвого моря. Наконец Анна решительно взяла конверт, надорвала его и вынула оттуда визитную карточку с написанным от руки телефонным номером и лист бумаги. Он был густо исписан характерным, немного старомодным почерком Козимо. К ее огромному удивлению, он писал по-немецки. Она начала читать:

«Дорогая Анна!

Читая эти строки, Вы уже летите в Иерусалим. Ансельмо вручил Вам все необходимые документы, и Вы убедились, что Ваш отель расположен в историческом здании в центре Старого города. Этот дом до середины XVI века принадлежал моей семье. Мы держали там торговую контору, в которой я какое-то время подвизался ради блага и процветания клана Медичи. Дом десятилетиями служил мне укрытием от внимательных глаз моего семейства и других флорентийцев, с подозрением и завистью наблюдавших за моей мнимой вечной молодостью. Итак, Вы опять повстречаетесь там с Ансельмо и мною, и, надеюсь, это обстоятельство не раздосадует Вас. Точнее, Вы снова проснетесь в моей библиотеке.

Но прежде чем Вы вновь окунетесь в это «приключение», я должен открыть Вам еще несколько важных нюансов об эликсире вечности и обращении с ним.

Количества жидкости в пузырьке хватит ровно настолько, чтобы перенести Вас в 1530 год. Вам надлежит вылить содержимое флакончика в стакан, предварительно наполненный водой. Выпейте стакан залпом. Поначалу Вы почувствуете некоторое опьянение, будто после шампанского. Затем Вас одолеет сонливость, и Вы заснете. Эффект смещения времени начнется минут через десять. Поскольку Ваше пребывание в прошлом будет зависеть от продолжительности Вашего сна, ни в коем случае не забудьте организовать свое пробуждение приблизительно через полчаса. Для этой цели у Вас в номере будет хороший будильник. К тому же, исходя из моего опыта, в отеле исключительно надежная служба сервиса, которая непременно разбудит Вас, поэтому Вы не рискуете «проспать» свое время, если воспользуетесь и тем и другим.

Не думаю, что предвосхищу события, если уже сейчас сообщу Вам, что в Иерусалиме Вы встретитесь как с Джакомо ди Пацци, так и с Вашим сыном. Так что будьте готовы к этому. И что бы ни произошло с Вами за время Вашего присутствия в прошлом, неустанно ищите рецепт противоядия. Что бы Вы ни делали, всегда помните: это средство – единственный способ остановить Джакомо ди Пацци. Другого оружия в борьбе с безумцем нет. То, что деяниям Джакомо необходимо срочно положить конец, Вы почувствуете сразу же, очутившись в прошлом.

Что касается Ваших естественных опасений по поводу побочного воздействия эликсира, могу Вас успокоить. Они появляются только после привыкания к эликсиру или при его неправильном употреблении. Согласно рукописи Мерлина, – а у меня нет оснований не верить великому мастеру или сомневаться в подлинности второй страницы трактата, – эликсир безопасен, если его принимать менее пяти раз. Тем более если пить разбавленным. В противном случае он действует мгновенно и в полную силу – что пришлось испытать на себе Ансельмо.

Это те детали, которые Вам необходимо знать об эликсире вечности и о Вашем путешествии. Все остальное образуется, как только Вы переместитесь в Иерусалим и в прошлое.

Однако прежде чем закончить это послание и пожелать Вам успеха в Вашем необычном предприятии, позвольте еще раз внести ясность: будете Вы пить эликсир или нет, полностью решать Вам. Вместо того чтобы отправиться в неизведанное, Вы вполне можете, как все остальные туристы, насладиться достопримечательностями города и улететь в субботу домой. Я не могу и не хочу принуждать Вас пуститься в эту авантюру и, разумеется, не буду упрекать Вас. Хотя надеюсь – и открыто признаюсь в этом, – что Вы примете другое решение. Если же нет... Ну что ж, переживу и это. Так что пусть надежды старого человека не будут давить на Вас.

Желаю Вам всего хорошего

независимо от принятого Вами решения.

Засим остаюсь преданный Вам

Козимо ди Медичи

P.S. Позвоните мне, если у Вас возникнут вопросы или если захотите поговорить со мной по другим причинам. Мой телефон написан на приложенной визитной карточке. По этому номеру Вы можете звонить мне в любое время суток».

Анна сложила письмо, засунула его обратно в конверт и вложила визитку Козимо в свой еженедельник. Потом задумчиво посмотрела в иллюминатор. Ее решение... Она чуть не расхохоталась. У Козимо действительно оригинальное чувство юмора. Разве он сам не сказал ей, что встретится с ней в Иерусалиме в 1530 году? И разве сам не предупредил, что любое вмешательство в ход истории может иметь непредсказуемые последствия для всего мира? Неужели он всерьез полагал, что после этого недвусмысленного предостережения она выльет в унитаз эликсир и проведет приятный денек в Иерусалиме? Нет уж. Тогда ей до конца своих дней пришлось бы жить с нечистой совестью. Чувствовать себя в ответе за каждое несчастье, которое отныне произойдет в любой точке земного шара, и винить себя? Безразлично, будет ли это несчастный случай, покушение или природная катастрофа. К тому же в этот вояж она отправилась вовсе не из чисто альтруистических соображений. Если все пройдет успешно, она наконец увидит своего сына. Ребенка, которого Джакомо просто украл у нее. Стефано. Этим именем она не нарекала его, потому что один безумец просто похитил у нее сына. Это приводило ее в бешенство. Она хотела увидеть своего ребенка и имела на это право. Стефано. Во что он мог превратиться? Он родился в 1478-м. Стало быть, в 1530 году ему должно быть пятьдесят два. Совсем взрослый мужчина. Забавно себе это представить.

Анна вздохнула. Ее решение было твердым. Оно окончательно созрело еще тогда, когда она поднималась на борт самолета.

Чтобы не терять попусту времени в полете, она вынула из сумки папку с пачкой листков. Это был дайджест, информация из различных источников, к которым она как журналистка имела доступ через интернет: краткое введение в иудаизм, выкладки на тему истории и развития Иерусалима, сведения о политической ситуации в XVI веке, структура и потоки городского населения и их взаимоотношения. Это была полезная информация, уже не раз выручавшая того или иного журналиста во время командировок в Иерусалим. Правда, большинство коллег ограничивались тем, что отражали актуальную политическую ситуацию в этом измученном долгими войнами и кризисами городе или довольствовались культурно-историческим фоном. Вряд ли кто-то до нее погружался в реальный исторический контекст.

«И не расскажешь никому», – в очередной раз промелькнуло у нее в голове, и Анна с удивлением обнаружила, что она уже предвкушает эту авантюру. Как часто бывало в таких случаях, у нее зачесались ладони и засвербело в затылке от волнения, хотя ее ожидали и опасности. Во Флоренции она чуть не стала жертвой покушения. И все же она не боялась. По крайней мере, пока не боялась. Может, все дело в том, что в ней проснулась движущая сила любого журналистского расследования – любопытство. Да, она прилетит в Иерусалим, отправится в отель и выпьет эликсир, строго соблюдая инструкции Козимо. А потом погрузится в прошлое. Увидит арену событий и такие вещи, о которых ее коллеги даже мечтать не смели. Это был воистину уникальный шанс.

И пока самолет на огромной скорости неуклонно приближался к Священному Городу, преодолевая расстояние в тысячи километров, она зарылась в свои бумаги и попробовала представить себе, что может ожидать ее в XVI веке.

Медленно, оглашая Старый город истошными гудками, такси продиралось по узким улочкам. Как во всех крупных городах, за исключением Гамбурга, аэропорт находился за городской чертой. Короткое расстояние по шоссе до пригородов таксист преодолел на бешеной скорости. Потом они угодили в поток машин, ничем не отличавшийся от других мегаполисов: автобусы, грузовики и тысячи легковых машин, заполонив широкие улицы, обгоняли друг друга, сворачивали, не подавая сигнала, и заставляли водителя исторгать проклятия. Наконец они добрались до Старого города. Дома здесь становились все более старыми и покосившимися, улицы – все более узкими и кривыми. Светофоров не было вовсе, а движение, как со смехом пояснил ей таксист на беглом английском, регулировалось «как-нибудь». Или само по себе, или с Божьей помощью.

Город был запружен людьми. Целыми толпами людей. Туристы в шортах, шляпах и с камерами через плечо. Женщины в низко надвинутых на глаза платках, с набитыми сумками, из которых торчали хлеб, овощи или фрукты. Деловые дамы с роскошными прическами, в ладно скроенных костюмах, цокая шпильками по древним камням, спешили на очередную встречу и успевали поговорить по мобильному. Модно одетые юноши и девушки на мотороллерах, с книгами и папками под мышкой, вероятно студенты, торопились на занятия. Анна увидела монахов и монахинь в черных, серых, коричневых или белых одеяниях, некоторые из них везли на велосипедах покупки в ближайший монастырь, больницу или детский приют, а другие вместе с туристами фотографировали старые дома. Тут же степенно вышагивали православные священники в черных долгополых рясах, словно по недоразумению затесавшиеся со своими окладистыми бородами и высокими клобуками из Средневековья в наши дни. Ортодоксальные хасиды с пейсами и в широкополых черных шляпах спешили по улицам мимо мужчин в одеждах по щиколотку, с четками в руках, неустанно перебиравших их и беседовавших друг с другом. Все эти люди разной веры, разной национальности казались мирными и естественными. И тем не менее даже через оконное стекло автомобиля Анна ощущала в толпе напряженность и страх. Она читала это на лицах людей, мимо которых такси ехало со скоростью пешеходов. Глаза израильтян следили за любым движением в подъездах домов и внимательно осматривали каждый оставленный велосипед. В молниеносных взглядах, брошенных через плечо, тоже читался страх. Даже лицо молодого таксиста отражало всеобщую напряженность, будто на ближайшем перекрестке их ожидал вооруженный отряд боевиков «Хамас».

– Вы очень наблюдательны, – согласился молодой водитель, когда Анна заговорила с ним об этом. – Мы действительно каждый день ожидаем терактов. Только пару дней назад в последнюю секунду был предотвращен взрыв. Террористка-смертница собиралась взорвать себя и пассажиров, но какой-то старик заметил ее нервозность и то, как она теребила свою сумку, и не пустил ее в автобус. Она убежала. Мы это за чудо сочли. Время было обеденное, и автобус был полон детей, ехавших домой из школы. – Он помолчал и убрал рукой черную прядь со лба. – Конечно, я регулярно хожу на выборы, и в армии уже отслужил, а так держусь подальше от политики. Но вот насилия, от кого бы оно ни исходило и против кого бы ни было направлено, я не принимаю. Это ложный путь. Когда наши солдаты обстреливают дома палестинцев или палестинцы подрывают наши автобусы, всегда умирают абсолютно невинные люди – дети, мужчины и женщины, которые не хотят ничего другого, кроме как жить со своими семьями долго, мирно и счастливо. А террор только новую ненависть порождает. Что с этим делать? – Он пожал плечами, включил поворотник и свернул в переулок, такой узкий, что боковые зеркала машины кое-где почти касались стен домов. – Я не знаю выхода. Эту спираль насилия, наверное, не остановишь. Наши политики тут бессильны. Иногда мне хотелось бы... – он огляделся по сторонам в поисках нужного номера, – мне бы хотелось, чтобы вернулся царь Соломон. Он был мудрым. Такой человек, как он, нашел бы, наверное, выход для всех нас. – Он нажал на тормоз и повернулся к Анне. – Приехали.

– Спасибо, – поблагодарила Анна и протянула таксисту несколько купюр. – Так нормально?

– Большое спасибо, – горячо поблагодарил парень, и по его широкой улыбке Анна поняла, что могла обойтись и гораздо меньшей суммой. – Ваш отель расположен в стороне от привычных туристских маршрутов. Если захотите осмотреть город или съездить в пустыню, позвоните мне. Могу обеспечить вам проводника. Двоюродный брат моей жены – историк. Он вхож во все городские музеи и библиотеки и обо всех исторических местах в Иерусалиме и окрестностях знает больше, чем любой гид. Он даже может сводить вас в штольни древних каменоломен царя Соломона, куда не пускают туристов.

И таксист протянул Анне свою визитку.

– Спасибо огромное, – поблагодарила Анна, бросив короткий взгляд на разноцветную карточку, отпечатанную в одном из тех дешевых автоматов, которые можно найти по всему миру в аэропортах и на вокзалах. Рядом с несколькими строчками на иврите там стояло по-английски: «Бенжамин Козур, таксист и гид-предприниматель». – Спасибо за предложение, но я, скорее всего, недолго пробуду в Иерусалиме.

– Может, все-таки передумаете?

– Может быть.

Она взяла чемоданчик и вышла из машины. К счастью, переулок в этом месте был настолько широк, что она смогла открыть дверцу. Бенжамин Козур кивнул ей с радостной улыбкой и уехал прочь.

Анна осталась одна у входа в отель, с чемоданом в руке и сумкой, перекинутой через плечо. Здание было очень древним, но ухоженным и, как ни странно это могло показаться здесь, в центре Иерусалима, напомнило ей Флоренцию. Хотя что тут удивительного? Если в XV и XVI веках здание принадлежало семейству Медичи, то немудрено, что они выстроили его в соответствии со своим пожеланиям и своим вкусом. Она подняла глаза и посмотрела на узкие окна. Строение как-то не вязалось с ее представлениями об отеле. Тут не было ни широкой входной двери, ни швейцара, встречающего гостей, ни кадок с цветами по обе стороны от входа, ни красного ковра, ни даже большой вывески с названием отеля. Словно постояльцы были непрошеными гостями. Может, это было закрытое заведение, адрес которого давали только друзьям? Или всего лишь игрушка в руках баснословно богатого человека, не заинтересованного в том, чтобы зарабатывать на гостинице деньги?

«Вероятно, дом все еще находится во владении семьи Медичи, – подумала Анна. – А может, Козимо специально поддерживал его в хорошем состоянии в ожидании того момента, когда она, Анна Нимайер, журналистка из Гамбурга, пожалует сюда, чтобы выпить эликсир вечности. Звучит, правда, несколько напыщенно, но от него всего можно ожидать».

Анну проняла дрожь. Весь ее кураж, ее любопытство и воля грозили вот-вот улетучиться. С каким бы удовольствием она сейчас вытащила свой мобильник и немедленно позвонила бы Бенжамину Козуру!

«Если ты сделаешь это, ты никогда не увидишь своего сына», – строго сказала она себе. Потом подхватила чемодан, сделала глубокий вдох и поднялась по двум ступенькам, отделявшим ее от дубовой двери, отполированной до блеска.

Латунная табличка с надписью «Отель "Старая контора"» рядом с дверью была ненамного больше, чем обычная табличка с фамилией. Дверь не поддавалась, и Анна нажала на кнопку звонка под табличкой. Раздался зуммер, и дверь со щелчком открылась. Анна еще раз вдохнула и вошла в отель.

Холл сразу же ошеломил ее. Обстановка, состоявшая из немногочисленных, тщательно и со вкусом подобранных антикварных предметов мебели, визуально увеличивала его. Светлое, почти белое ковровое покрытие приглушало шаги. На стене висела изумительная современная картина. За невысокой скромной стойкой темного дерева, размером не больше старинного пульта, стояла молодая женщина. На ней был первоклассно сшитый костюм, теплый красный цвет которого превосходно гармонировал с освещением и обстановкой холла и к тому же отлично сочетался с ее длинными темными волосами. Она с таким удивлением посмотрела на Анну, словно не рассчитывала на ее появление, но тут же улыбнулась.

– Фрау Анна Нимайер из Гамбурга? – спросила она по-немецки без всякого акцента.

– Да, это я. – Анна подошла к стойке и поставила на пол чемодан.

– Господин Медичи предупредил о вашем приезде. Добро пожаловать в Иерусалим. Меня зовут Шарон. – Молодая женщина сердечно пожала Анне руку. – Простите мое удивление, честно говоря, я ожидала вас значительно позже. Дело в том, что Джесс, наш водитель, который встречал вас, не позвонил мне. Иначе бы я...

Анна недоуменно покачала головой.

– Меня никто не встречал, – произнесла она. – Я взяла такси в аэропорту.

– О, но тогда... – Шарон выглядела обескураженной. – Господин Медичи просил встретить вас в аэропорту, чтобы сделать вашу поездку как можно приятнее. Дело в том, что стиль вождения некоторых местных таксистов прямо-таки опасен для жизни, к тому же они чрезвычайно назойливы. И машины не всегда блистают чистотой. Вероятно, Джесс застрял в иерусалимской пробке.

«Ага, – не без злорадства подумала Анна, – власть Козимо Медичи все-таки не распространяется на весь земной шар. Перед интенсивным движением этого города приходится капитулировать даже ему».

Телефон на стойке зазвонил. Шарон заговорила на иврите, и Анна не понимала, о чем шла речь, но легко могла догадаться о содержании разговора. Тон молодой женщины был раздраженным.

– Джесс действительно долго простоял в пробке из-за того, что одна улица была перекрыта, – пояснила она, повесив трубку и подтвердив предположение Анны. – Он страшно разволновался, не встретив вас в аэропорту. Я надеюсь, вы простите нам это недоразумение.

– Разумеется, – кивнула Анна, ни словом не обмолвившись, что она вовсе не рассчитывала на встречу. Скорее всего, она не обратила бы никакого внимания на шофера с табличкой отеля.

– Я покажу вам вашу комнату. – Шарон взяла чемодан гостьи. – Следуйте, пожалуйста, за мной.

– Вы отлично говорите по-немецки, – заметила Анна, пока они шли по узкому, хорошо освещенному коридору в заднюю часть дома. – Вы, наверное, жили в Германии?

– Нет, – с улыбкой покачала головой Шарон. – Правда, я собиралась учиться в Германии, но родители были против. Немецкому меня научила моя бабушка. Она приехала в Иерусалим сразу после того, как Израиль был провозглашен независимым государством. Но тоска по Берлину никогда не покидала ее. Вплоть до смерти ее самым большим желанием было еще раз побывать на своей прежней родине, но, к сожалению, это ей не удалось.

У Анны мороз пробежал по коже. Будучи немцем, нигде не спрячешься. Где бы ты ни очутился, ты лоб в лоб сталкиваешься с прошлым, и не имеет значения, сколько тебе лет. «Должно быть, именно это имеют в виду, говоря о первородном грехе», – подумала Анна, но ничего не сказала.

– Ну вот, это ваша комната. – Шарон открыла скромную дверь, обитую старинными железными накладками. – Надеюсь, вам здесь понравится.

Солнечный свет потоками струился через высокие окна до самого пола и придавал светлому помещению, обставленному современной мебелью в сочетании с восточной классикой, особую прелесть. Анна тут же почувствовала себя совершенно вольготно.

– Здание было построено в середине XV века по христианскому летосчислению одной итальянской купеческой семьей, которая почти сотню лет использовала его в качестве торговой конторы и жилого дома – отсюда и название. Судя по старинным чертежам, эта комната служила библиотекой или рабочим кабинетом. А здесь, – Шарон пересекла комнату и открыла узкую дверцу возле камина, – здесь когда-то находилась потайная комната, сообщающаяся проходом с соседней комнатой. Мне иногда кажется, что итальянские купцы заставляли своих торговых партнеров сначала дожидаться в библиотеке и подслушивали их разговоры, прежде чем приступить к переговорам с ними. Но вам нечего бояться. Двадцать лет назад дом перестроили под отель, владелец распорядился замуровать проход и сделать из потайной комнаты ванную. Так что от неприятных сюрпризов вы застрахованы. Мужчина здесь из стены не выйдет.

Анна невольно нахмурилась. Джакомо ди Пацци вошел тогда в комнату через потайную дверь, когда похищал ее сына. Может, Шарон намекает на это? Но тогда, значит, Козимо посвятил ее. Или она тоже была из его свиты? Как и Ансельмо, выпила когда-то эликсир и служит ему уже столетиями?

Пока Анна размышляла, Шарон подошла к одному из окон и растворила обе створки. Легкий ветерок тут же надул шторы из тончайшего, почти прозрачного шелка, и комнату наполнил аромат роз и зрелых персиков.

– Это ваша терраса. Если пожелаете, можете принимать пищу там. Меню найдете в верхнем ящике секретера. Впрочем, пусть наше меню всего лишь вдохновит вас на собственные кулинарные фантазии. Мы охотно выполним любой ваш заказ. Если вам понадобится что-нибудь еще, или у вас возникнут вопросы по достопримечательностям города, а также если захотите зарезервировать столик в ресторане или билеты в театр, пожалуйста, набирайте единицу. Вас соединят с администрацией, и мы позаботимся о ваших желаниях. До двадцати одного часа я в вашем распоряжении, затем меня сменит мой коллега Симон. Если захотите позвонить за пределы отеля, пожалуйста, наберите сначала ноль. – Шарон по-хозяйски огляделась в номере, словно желая удостовериться, что ничего не забыла.

Анна тоже скользнула взглядом по номеру. При этом ей бросилось в глаза, что в нем не было ни телевизора, ни установки «хай-фай». Она не обнаружила даже радио. За исключением электрического света, радиобудильника на тумбочке и действительно роскошной ванной, здесь, похоже, критически относились к благам современной техники. Телефон был старомодной модели с вращающимся диском, хотя Анна не могла отрицать красоту и элегантность кремового аппарата с большой изогнутой трубкой.

– У вас есть еще вопросы, фрау Нимайер?

– Нет, благодарю вас.

– Тогда желаю вам приятного вечера и удачного пребывания в Иерусалиме. – Шарон улыбнулась и бесшумно закрыла за собой дверь.

Анна бросила свой вязаный жакет и сумку на кровать и вышла на террасу. Как она и ожидала, участок был не слишком большой. Со всех сторон отель был окружен фасадами и стенами соседних домов. И тем не менее внутренний двор, размером не больше пятидесяти квадратных метров, был устроен так искусно, что чувствовалась рука мастера садовой архитектуры. Узкая, выложенная неравномерной мраморной плиткой дорожка, минуя цветущие кусты гибискуса и роз, вела от террасы к небольшому водоему с розовыми цветками лотоса и радостно журчащим фонтанчиком посередине. Белая мраморная скамейка так и манила отдохнуть под раскидистыми ветвями персикового дерева, дарящими тень. Ветерок ласково играл листьями смоковницы, густо увешанной переливающимися красновато-фиолетовыми плодами, только и ожидавшими, когда же их сорвут. Анна втянула носом сладковатый аромат инжира и персиков. В цветах жужжали пчелы, в ветвях щебетали птицы, мирно журчала вода в фонтане. Лишь отдаленный шум моторов и гудки машин нарушали эту идиллию, напоминая, что отель находится в центре оживленного города.

«Здесь ты сможешь выдержать пару дней», – сказала сама себе Анна и опустилась на изящный стул чугунного литья, стоявший рядом с небольшим столом, чтобы насладиться последними лучами солнца.

Кто-то постучал в дверь комнаты.

– Войдите! – крикнула Анна, решив, что, вероятно, Шарон что-то забыла. Однако вошел мальчик, несший перед собой на вытянутых руках, как ценный трофей, перевязанную большим бантом коробку.

– Это для вас, – по-английски сказал мальчик. – Мы должны отдать это вам после прибытия.

– Это подарок от господина Медичи?

Мальчик пожал плечами и залился краской, словно ему было стыдно не знать ответа на такой вопрос.

– Я не знаю. Шарон сказала, что я должен отнести это вам.

– Ну хорошо. – Анна взяла у него коробку и, вытащив из кошелька купюру, сунула ему в раскрытую ладошку. – Поскольку, кроме господина Медичи, никто не знает, что я здесь, нетрудно догадаться, кому я обязана этим подарком.

Мальчик поклонился и исчез. Закрыв за ним дверь, Анна прижалась лбом к дереву. На какое-то время она полностью забыла, что находится здесь не ради удовольствия. Не думала ни об эликсире вечности, ни о странном задании. Вместо этого предвкушала несколько прекрасных расслабляющих часов на террасе в этом сказочном внутреннем дворике.

Анна развязала бант и открыла крышку. Поверх белой папиросной бумаги лежала карточка, исписанная почерком, с недавних пор хорошо знакомым ей. Ее предположение оказалось верным. Подарок был действительно от Козимо.

«Дорогая Анна, это платье для Вас. Пожалуйста, наденьте его, прежде чем выпить эликсир. Иначе Ваша непривычная одежда чересчур удивила бы мою прислугу, и новость о Вашем загадочном появлении вскоре стала бы притчей во языцех. А нам по разным причинам следует избегать ненужной шумихи, и Вы наверняка это поймете. Благодарю Вас за понимание и осторожность.

Преданный

Вам Козимо».

Анна раздвинула папиросную бумагу и вынула платье. Как всегда, Козимо продемонстрировал безупречный вкус. Платье в восточном стиле было сшито из шелка бирюзового цвета, пышные рукава были оторочены широкой каймой с золотой вышивкой. К наряду прилагались подходящие шальвары и широкая шаль, которую, очевидно, полагалось задрапировать на голове и плечах.

«В этом наряде я буду чувствовать себя как при дворе султана», – подумала Анна, осторожно погладив тонкую, поблескивающую на солнце ткань. И все же она предпочла бы получить подарок не так рано. Неужели Козимо не мог подождать с подношением до завтрашнего утра? По крайней мере, она могла бы насладиться вечером и тешить себя иллюзией, что она обычная туристка.

Анна вышла на террасу и снова села, однако магия маленького садика исчезла. Женщина занервничала, ее пальцы беспокойно забарабанили по выложенному мозаичной плиткой столу. В конце концов Анна не выдержала праздного сидения и посмотрела на часы. Была половина девятого, и она вдруг ощутила, что со времени ее ужина в самолете прошло не меньше пары часов. Она могла бы заказать себе какую-нибудь еду, а потом... Да, а что потом? Выпить эликсир сразу после трапезы или лучше завтра утром? Она решила отложить принятие этого решения и взглянула в меню. Оно было не слишком обильным, но содержало исключительно блюда, которые любила Анна. Что это, случайное совпадение? Или этим она также была обязана Козимо?

Анна выбрала цыпленка-«таджин» с кускусом и местное красное вино, сделала заказ, затем ее взгляд скользнул по тумбочке. Рядом с телефоном стояла картинка. На самом деле это были два изображения в металлической рамке, стоявшие как раскрытая книга возле будильника. Два портрета. Что-то в этих лицах показалось ей знакомым. Она взяла их в руки и сложила оправу как книжку карманного формата в металлическом переплете. Затем снова раскрыла рамку и чуть не вскрикнула от неожиданности. Мужчина и женщина были не кто иной, как Джулиано ди Медичи и она сама. Они стояли лицом друг к другу, и в их взглядах было столько тоски и желания, что у Анны на глаза навернулись слезы. Джулиано... Как же она его любила! Как ужасно переживала его убийство во Флоренции и как страдала, что не смогла предотвратить это несчастье, хотя точно знала, что оно произойдет. Ей было известно даже время покушения, но это нисколько не помогло. Даже сейчас, в этой уютной комнате, она отчетливо помнила черную дыру, в которую рухнула после смерти Джулиано. Все это было как будто вчера.

Тыльной стороной ладони она вытерла слезы и поставила портреты на место. Руки ее дрожали. Быть может, Козимо именно это имел в виду, когда говорил, что нельзя изменять ход истории? Она знала, что Джулиано будет убит во время заговора Пацци в 1478 году. Она сделала все, чтобы предотвратить это, но ее старания оказались напрасны. А если бы они увенчались успехом? Что бы случилось тогда? Анна попробовала представить себе это. Они с Джулиано поженились бы, как планировали в начале мая 1478 года, и через несколько недель родился бы их сын. Он бы вырос как отпрыск фамилии Медичи и рано или поздно законно вступил бы в права наследства. Кто знает, может, она бы осталась в прошлом – если предположить, что ее бы никто не разбудил. Наверное, у них с Джулиано были бы еще дети. Наверное... Но что тогда стало бы с ее здешней жизнью, в наше время? Она что, до самой смерти лежала бы в коме? Как бы развивалась мировая история? Родилась бы она вообще когда-нибудь? Голова у нее пошла кругом. Нет, это уже чересчур, такое невозможно себе представить. К счастью, в дверь опять постучали и вошел молодой мужчина с подносом, так что она была вынуждена прервать свои раздумья.

– Накройте, пожалуйста, на террасе. Хочу еще подышать свежим воздухом.

– С удовольствием. – Официант отнес поднос на террасу. Пока Анна усаживалась, он зажег лампы в саду, коих оказалось великое множество. До этого Анна их даже не заметила. Они висели на стенах дома, стояли в нишах и на мраморных выступах, и дворик сразу окрасился в сказочные теплые тона.

– У вас еще есть пожелания, фрау Нимайер? – спросил молодой человек и поставил ей на стол еще свечу в садовом подсвечнике.

– Нет, спасибо.

– Тогда желаю вам приятного аппетита.

Он кивнул и оставил Анну одну. Она услышала, как за ним щелкнул замок, и вздохнула. В отблеске огня свечи красное вино искрилось, как драгоценный ограненный рубин. Но истинной радости это ей не доставляло. Вино слишком напоминало эликсир вечности и предстоящую миссию. Наверное, ей надо было все же заказать белое.

Анна сделала глоток превосходного вина и приступила к еде.

Ветер утих. Теперь вместо пчел вокруг ламп исполняли свой танец ночные мотыльки, а щебет птиц уступил свои права стрекотанию цикад, такому громкому, что оно заглушало даже редкие звуки, доносящиеся с ночной улицы.

«Теперь не хватает только тихой восточной музыки, и безупречная декорация готова, – лениво подумала Анна и отпила еще немного вина. – Но здесь не будут снимать романтический фильм, здесь скоро начнется приключение со мной в главной роли». Таинственное путешествие... Чем ближе подступал роковой момент, тем больше таяла ее уверенность, что она хочет совершить его.

«После ужина, – сказала она себе, – я должна решить, когда буду пить эликсир. На пустой желудок важные решения не принимаются».

Она отправляла в рот малюсенькие кусочки и так медленно и тщательно пережевывала их, что любой консультант по питанию привел бы ее в качестве яркого примера идеального усвоения пищи. Но и это не помогало. В конце концов и тарелка, и бутылка с вином опустели. Она была сыта, свеча почти догорела, а небо над ее головой было таким темным, словно прямо над внутренним двориком разверзлась черная дыра. И на бархате неба появились две яркие мерцающие звезды. Стало так тихо, что и цикады угомонились до рассвета. Анна бросила взгляд на свои наручные часы. Было уже десять минут двенадцатого. Сколько она еще собирается ждать? Сколько еще оттягивать решение?

Она поднялась и почувствовала, как алкоголь ударяет ей в голову. Вообще-то она редко когда пьянела, что было профессиональной привычкой, выработавшейся вследствие неизбежных деловых встреч и тусовок, но чтобы одной выпить целую бутылку красного вина – такого с ней давно не было, если только прибавить к ее жизни пребывание во Флоренции в XV веке. Насколько вообще целесообразно употреблять эликсир после выпитого вина? Может, позвонить Козимо и спросить его?

«Чушь какая! – отругала она себя. – На его балу ты ведь тоже сначала пила шампанское. Козимо поднимет тебя на смех, если ты из-за таких пустяков поднимешь его посреди ночи с кровати. Ты просто боишься собственного куража».

Она села на постель и уставилась на циферблат будильника – 23:11. Козимо написал ей, что нужно попросить разбудить себя через полчаса после приема эликсира. То есть она будет отсутствовать всего полчаса. Тридцать минут – это едва ли больше, чем ей требуется времени для ужина. Разве не смешно?

Тридцать минут. Что будет происходить в это время с ее телом? То ли она будет просто лежать здесь в постели, то ли исчезнет на время своего путешествия в прошлое? Анна даже хлопнула себя по лбу, сообразив, что надо было взять с собой видеокамеру. Тогда бы она воочию увидела, что с ней будет происходить: растворится ли она просто в воздухе, а если да, то как вернется назад.

Анна встала и подошла к своей сумке. Решение созрело окончательно: она выпьет эликсир. Вынув из сумки пузырек и письмо Козимо, она еще раз внимательно перечитала его. Потом снова взглянула на часы. Четверть двенадцатого. Чудесно. Значит, у нее достаточно времени, чтобы переодеться, выпить эликсир и поставить будильник на двенадцать часов. Полночь. Прекрасный момент для возвращения из этого фантастического путешествия.

Анна надела восточное платье, снова села на кровать и завела будильник. Двадцать минут двенадцатого. Понадобится как раз десять минут, чтобы эликсир начал действовать. Пора!

Как советовал в своем письме Козимо, Анна вылила содержимое пузырька в стакан и добавила туда воды из стоявшего рядом с кроватью графина. Поднесла напиток к свету. Даже разбавленный водой, эликсир вечности был темно-красного цвета и густой консистенции. Была полная иллюзия, что в стакане кровь. А вдруг это и в самом деле кровь? Анна понюхала жидкость. В нос ударил сладковатый миндально-медовый запах, который так хорошо запомнился ей по Флоренции. Аромат, напоминавший лакомую выпечку и изысканные шоколадные конфеты. А вдруг Козимо обманул ее? Вдруг вся эта история от начала до конца – наглая ложь? Анна тряхнула головой. Заколебалась. Сомнения овладели ею. И, конечно, она боялась. Наверное, так чувствовали себя Нил Армстронг и другие астронавты перед тем, как шагнуть на поверхность Луны. Но они-то могли опереться на целую серию успешных научных опытов. Она же могла довериться лишь рассказам Козимо и Ансельмо, больше напоминавшим мифы и сказки, нежели результаты научных изысканий.

«Ну давай, начинай наконец! – подстегнула она мысленно саму себя. – Ты ведь хочешь увидеть собственного сына, не так ли?» – Она кивнула. – «И хочешь позаботиться о том, чтобы наконец были пресечены злодеяния этого безумца, Джакомо ди Пацци, чтобы он не мог еще целую вечность оставлять свои мерзкие следы в мировой истории?» – Она снова кивнула. – «Тогда немедленно приступай к делу и выпей же эту штуку. Вечности у тебя в запасе нет. Часы тикают».

Она поднесла стакан к губам. Рука предательски дрожала. Ну что она так трясется, что с ней может случиться?

«Я могу отравиться этим напитком. А если история с путешествием в 1530 год действительно удастся, меня могут там элементарно убить, – кружился в голове хоровод сомнений. – Ведь в Средние века не слишком-то церемонились с человеческой жизнью. – Ее уже с души воротило от этих мыслей. – А что потом? Я буду мертва только в прошлом или умру и в настоящем? И что произойдет с моим телом? Я...»

– Черт побери! Хватит раздумывать, пей наконец! – прикрикнула она сама на себя.

Анна закрыла глаза и залпом опрокинула стакан, как алкоголичка, у которой целые сутки не было ни капли во рту. Подождала, не изменится ли что-нибудь, но единственное, что она почувствовала, был этот дивный вкус на языке, настолько божественный, что она невольно посмотрела на дно стакана, не осталось ли там последней капельки, и уж точно пожалела, что так быстро все выпила. Анне стало так хорошо и легко, у нее словно крылья выросли за спиной. И куда только подевался ее страх? Она уже ничего не боялась. Все сомнения, которыми она мучила себя еще несколько секунд назад, куда-то улетучились. Она улеглась на постель и в состоянии глубокой эйфории посмотрела на потолок. Он был уже не белый, а мерцал нежно-золотистым цветом. Прошло какое-то время, прежде чем Анна осознала, что это была отнюдь не причудливая игра света, а мягкий золотой туман, вдруг заполнивший всю комнату и сгущавшийся на глазах. Он был довольно приятным и вовсе не походил на какой-то газ, который пустили в комнату, чтобы ее отравить. Нет, пелена была мягкой, теплой, дивно благоухала. Она уже сгустилась настолько, что Анна могла ощущать ее кончиками пальцев, будто это было покрывало из тонкого, прозрачного шелка. И пока оно опускалось на нее, обволакивая и согревая, женщина почувствовала неодолимое желание узнать, что скрывается за этой пеленой.

IV

Женщина в библиотеке

– О Адонаи! О Адонаи!

Пронзительные крики молодой служанки огласили весь дом. Двери громко хлопали, внизу, в зале, послышались чьи-то тяжелые шаги.

– Господи Боже мой! – Сквозь все двери и стены донесся второй, еще более громкий и истошный голос, который мог бы наверняка разбудить даже мертвого и сокрушить стены Иерихона. – Царица небесная! Господин! Молодой господин! Идите же сюда!

Ансельмо накрыл голову подушкой, чтоб ничего не слышать и не видеть. Ничего он не желал сейчас так страстно, как наслаждаться теплом своего одеяла и спать дальше. Но теперь до его слуха даже сквозь подушку донеслось торопливое шарканье шлепанцев по мраморному полу. Это была не одна пара ног и не две, а целых три. И они приближались. Трое взволнованных слуг носились по дому и создавали невероятный шум, пронизывавший до самых костей. Козимо дома не было, по приглашению торговца маслом он еще вчера отправился в его поместье за черту города на «праздник кущей». Праздник был рассчитан на восемь дней, так что Козимо должен вернуться только на следующей неделе. Стало быть, именно ему, Ансельмо, придется успокаивать в такой поздний час трех встревоженных слуг и устранять причину их беспокойства.

Что там могло случиться на этот раз? Здесь, в Иерусалиме, слуги постоянно теряли самообладание. Причиной могла послужить любая мелочь: от погасшего огня в очаге до мертвого паука, обнаруженного в пшеничной муке, в то время как покойника под дверью – то, что во Флоренции могло бы стать единственной причиной подобного переполоха, – устраняли молча и не поднимая шума. «Священный Город», «обитель покоя» – все эти красивые названия не вызывали у Ансельмо ничего, кроме смеха. Иерусалим был странным городом, наводненным сумасшедшими и преступниками. Вероятно, ему никогда не суждено понять живших здесь людей. Даже через сто лет.

– Молодой господин! Молодой господин!

Крики приближались. Ансельмо отшвырнул подушку, лениво встал с постели, потянулся, прошлепал к двери и распахнул ее.

В коридоре как раз показалась вся шумная ватага – Махмуд, садовник и слуга; Элизабет, повариха, которая была такой толстой, что Ансельмо не уставал удивляться ее непомерным объемам, и юная Эстер, девочка лет пятнадцати, которая усердно скребла, мыла и вообще выполняла все работы в доме, до которых не снисходили ни Элизабет, ни Махмуд.

– Молодой господин! – закричала повариха и бросилась к Ансельмо. Испугавшись, что она сшибет его с ног, он отпрянул и даже слегка посторонился, чтобы пропустить ее, но, к счастью, толстуха вовремя остановилась. – Молодой господин! Вы только послушайте, что нашла Эстер!

Лицо ее побагровело от возмущения, а мощная грудь вздымалась в тяжкой одышке. Схватив за руку Эстер, она вытащила ее вперед и поставила перед собой. Ее толстые мясистые пальцы сжали костлявые плечики девочки, словно побуждая ее к рассказу.

Эстер потупила взгляд. В присутствии Ансельмо она всегда краснела и таращилась на свои ноги, даже завидев юношу на большом расстоянии.

– Молодой господин, я... – тихо начала служанка.

– Что? – гаркнул он. – Говори громче!

Элизабет раздраженно ткнула ее в спину, чтобы подбодрить и заставить наконец говорить.

Маленькая служанка откашлялась и сделала еще одну попытку:

– Молодой господин, в библиотеке...

Ансельмо сосчитал про себя до десяти. Обычно с Эстер разговаривал Козимо. С ним у девочки проблем не возникало. Но стоило ей очутиться перед Ансельмо, она словно язык проглатывала. Если он хотел хоть чего-нибудь добиться от нее, ему приходилось обуздывать свое нетерпение. А это было ох как не просто.

– Там, в библиотеке...

Она опять запнулась и начала нервно теребить свой замызганный фартук. Ансельмо вознес к небу короткую молитву. Если уж она не осмеливалась говорить с ним, лучше бы дала ему поспать.

– Ты хочешь, чтобы я пошел в библиотеку и на что-то посмотрел? – пришел он ей на помощь, стараясь придать своему голосу мягкий, дружелюбный оттенок. Удалось это ему или нет, было неясно, однако Эстер вскинула на него кроткий взгляд, чтобы тут же снова опустить глаза. Лицо ее теперь просто пылало, вызывая серьезные опасения за ее жизнь.

– Молодой господин, вам нельзя туда! – воскликнула Элизабет, не скрывая своего возмущения. – Там... там лежит кто-то!

Ансельмо почувствовал, как заколотилось его сердце. Дом взломан, воры в библиотеке, где среди прочего хранились редчайшие, бесценные книги, не говоря уж о содержимом тайника. Его передернуло. Дело было действительно худо. И надо же, чтобы это произошло именно в отсутствие Козимо.

– Вы хотите сказать, что кто-то вторгся в библиотеку?

Трое слуг растерянно переглянулись. Наконец вперед выступил Махмуд.

– Нет, молодой господин. – Его низкий голос дрожал так, словно он только что лично повстречался с самим сатаной. – То есть мы этого не знаем. Но оно... кто-то лежит посреди библиотеки на ковре.

Ансельмо заскрипел зубами.

– Хорошо, – свирепо буркнул он, – пойду взгляну на этого кого-то...

Он вернулся в свою спальню, чтобы прихватить кинжал. Хотя это был всего лишь тонкий нож с рукояткой длиной не более локтя, но настолько острый, что мог разрубить волос. Ансельмо вынул кинжал из кожаных ножен и полюбовался мягко изогнутым, холодно мерцающим клинком в своих руках. Эти арабы хотя и были не способны изготовить вкусную колбасу, но в этом они знали толк, надо было отдать им должное. Они умели ковать оружие из дамасской стали, красивое и опасное.

Кинув ножны на кровать, Ансельмо огромными прыжками понесся в библиотеку. Ну почему такие вещи всегда случались только с ним? Почему никто не валяется в библиотеке, когда Козимо дома? С ума можно сойти. Он как раз открывал дверь в библиотеку, когда его настигла повариха.

– Молодой господин, вам нельзя туда! – задыхаясь, выкрикнула она и положила ему на руку свою мясистую ладонь. Ее рука была теплой, мягкой и немного влажной, и Ансельмо только сейчас спохватился, что на нем не было ничего, кроме штанов, в которых он спал. – Молодой господин, там лежит женщина!

Он опешил и решил, что ослышался.

– Женщина?

– Да, молодой господин, и...

– Кто-нибудь из вас знает эту женщину?

Двое других слуг, прибежавших вслед за поварихой, отрицательно затрясли головами.

– А как она попала в нашу библиотеку?

– Именно этого мы и не знаем, – прошептала повариха. На ее полыхающих от негодования и отвращения щеках проступили белые пятна.

Ансельмо пожал плечами. Женщина в его спальне – одетая или раздетая – не вызвала бы у слуг и доли того возбуждения, к которому их привела незнакомка, по какой-то причине лежавшая на полу в библиотеке. Разумеется, этот случай был странным, загадочным, необъяснимым, но наверняка не предосудительным. Он вздохнул. Во Флоренции слуги были другими. Там они осторожно бы разбудили его и сказали, что какая-то незнакомка в библиотеке нуждается в его помощи. Возмутились бы они лишь в том случае, если бы застали его в постели с девушкой. Здесь же, в Иерусалиме, это, похоже, было в порядке вещей.

Ансельмо каждый день задавал себе вопрос: что он здесь потерял? И все же оставался верен Козимо. А тот взял да и решил, что какое-то неопределенное время им следует жить здесь. Иерусалим... Из всех городов мира Ансельмо уж точно выбрал бы этот город в последнюю очередь.

– Она что, раздета? – спросил он.

– О нет, одета! – испуганно воскликнул Махмуд. Элизабет вскрикнула, а Эстер в ужасе зажала ладонью рот, словно Ансельмо решился призвать нечистый дух.

Он снова пожал плечами. Так из-за чего такой переполох? Он заткнул кинжал за пояс штанов. Металл клинка неприятно холодил тело, и он содрогнулся. Потом открыл дверь и переступил порог библиотеки.

Ансельмо сразу увидел женщину. Она действительно лежала на ковре посреди комнаты. На ней было бирюзовое платье с золотой вышивкой на обшлагах – такие одежды в Иерусалиме носили богатые и знатные женщины. Было такое впечатление, что она только что зашла нанести им визит, но потеряла сознание и упала. Или крепкий сон свалил ее с ног. Ансельмо осторожно приблизился к незнакомке, опустился на корточки рядом с ней и бережно сдвинул красивую шаль с ее лица.

– Анна, – ошеломленно прошептал он, сразу узнав ее, и заморгал, усомнившись: во сне это или наяву? Однако у его ног действительно лежала синьорина Анна, которую он не видел с момента ее таинственного исчезновения из Флоренции. Он прекрасно помнил все подробности той истории. Это было в том году, когда братья Пацци убили кузена Козимо Медичи Джулиано. Это было в том самом году, когда он решился сопровождать Козимо на всем его жизненном пути и тоже выпил эликсир вечности. С тех пор прошло... Он прищурился и быстро прикинул в уме. Да, действительно, с тех пор минуло пятьдесят два года. Пятьдесят два года...

С той же бережностью, с какой раньше его руки незаметно ощупывали карманы богатых людей, он вновь прикрыл лицо Анны прозрачной шалью. Она все не просыпалась. Как она сюда попала, было нетрудно догадаться. В конце концов за эти пятьдесят два года он довольно часто говорил с Козимо об эликсире вечности. Но вот почему она очутилась здесь? Зачем вернулась? И почему именно в Иерусалиме?

– Молодой господин...

С отвращением Ансельмо вспомнил, что он был не один, хотя от всей души желал обратного. Махмуд, Элизабет и Эстер стояли и ждали так близко за его спиной, что своей кожей он почти осязаемо ощущал тепло их тел. Они ждали ответа, объяснения, решения загадки. Поднявшись, Ансельмо посмотрел на слуг. На лицах всех троих читалось нескрываемое любопытство. Надо срочно что-то придумать, чтобы объяснить им появление Анны в библиотеке – и пресечь нежелательные сплетни и пересуды на базаре и у водосборников.

– Молодой господин, так вы знаете эту женщину? – Повариха готова была вот-вот лопнуть от любопытства.

– Разумеется. Это синьорина Анна. Родственница из Флоренции, троюродная сестра моего отца. А вот как она попала в дом... – Он задумчиво покачал головой. – Могу лишь предположить, что вы забыли как следует запереть ворота на ночь. Быть может, она прибыла еще ночью, а может, на рассвете. Вероятно, вы не услышали ее стук. И когда никто ей не отворил, она просто вошла, как это принято у нас среди близких родственников. А поскольку она, несомненно, проделала долгий и утомительный путь, то и заснула в изнеможении, поджидая меня и моего отца. Надо благодарить Всевышнего, что этой ночью в наш дом проникла именно она, а не воры. – Слегка подтолкнув, он выставил слуг из библиотеки. – Я еще не знаю, доложу ли я отцу о вашей нерадивости и недостаточной бдительности. Я подумаю. А теперь самое главное, чтобы вы позаботились о моей... – он запнулся на мгновение, – о моей тете. Махмуд, принеси несколько подушек и покрывало. Ты, Эстер, подготовь комнату для гостей. А ты, Элизабет, приготовь сытный завтрак. Пусть тетушка поспит подольше. Тем временем я напишу письмо отцу. Ему придется сократить свое пребывание у торговца маслом Элиаса Бен Йошуа. – Ансельмо задумчиво взглянул на закрытую дверь библиотеки, за которой спала Анна Нимайер, причем таким крепким сном, что казалось, она теперь не проснется и до Страшного суда. – Меня лишь удивляет, – добавил он, – что мы не получили от нее никаких вестей. Но что бы ни заставило ее отправиться в долгий путь, причина должна быть очень серьезной.

Медленно, крайне медленно выходила Анна из своего глубокого, крепкого сна.

«И почему это постель стала вдруг такой жесткой?» – пронеслось у нее в голове. Она хотела перевернуться и поняла, что ее правый бок совершенно затек и что-то твердое уперлось в бок – может, решетка под матрасом, хотя на ощупь это больше походило на доску.

Она начала мерзнуть и поплотнее завернулась в одеяло. Но это было покрывало, слишком легкое и тонкое, чтобы дарить настоящее тепло. При этом она могла поклясться, что в ее номере было стеганое одеяло, такое же теплое и мягкое, набитое овечьей шерстью, как у нее дома.

«Ну хотя бы подушка хорошая», – подумала она и задвинула ее поглубже под голову. Подушка была не слишком мягкой и не слишком жесткой и благоухала цветками апельсинового дерева и гвоздикой. Приятный запах, будивший смутные воспоминания о рождественской выпечке и восточном базаре.

Анне хотелось еще немного поспать, но тут она услышала какой-то шорох. Сон мгновенно слетел с нее, но она не шелохнулась и осталась лежать. Что бы это могло быть? Стоило ей только подумать, что где-то рядом могла быть мышь или – что еще намного ужаснее – крыса, как у нее от страха замерло сердце. Здесь, в Старом городе Иерусалима, где дома стояли вплотную друг к другу, канализация давно обветшала, а подвалы были сырыми и мрачными дырами, наверняка водилось множество этих отвратительных грызунов. А в ее номере как раз большая двустворчатая дверь вела на террасу и во внутренний дворик. Вдруг она недостаточно плотно закрыла дверь? Крысы – смышленые животные и всегда найдут дорогу, куда им надо. Она продолжала лежать неподвижно и прислушалась. Вот – снова зашуршало. Может, к ней подкрадывается крыса? Или она роется в ее багаже в поисках съестного? Или... Лишь когда шорох раздался в третий раз, Анна поняла, что ошиблась. Она облегченно вздохнула. Звуки были знакомые и безобидные, напоминающие шелест и шуршание дорогой плотной бумаги.

Анна открыла глаза и увидела прямо перед собой яркий узор восточного ковра.

Ковер? Почему она лежала на ковре и почему... Ах да, разумеется, эликсир. Она ведь выпила эликсир вечности и, вероятно, попала из 2004 года в далекое прошлое. Помещения она не покидала. Шарон ведь рассказывала ей, что эта комната служила раньше библиотекой или кабинетом. А поскольку в библиотеке вряд ли имелась кровать, она и очутилась на полу. Все очень просто.

Ее взгляд скользнул по перевитым гирляндам на кайме ковра, поднялся выше и уперся в тяжелые книжные полки темного дерева, вдоль и поперек заполненные свитками и книгами в кожаных переплетах. Анна продолжала дальше исследовать глазами полки, занимавшие все пространство вдоль стен. Теперь ей пришлось запрокинуть голову, и прямо над собой она увидела ножки стола и стула, на котором кто-то сидел. В первый момент она испугалась, ведь еще немного – и она проснулась бы под столом, под ногами у незнакомца. Впрочем, она тут же успокоилась. Сама не зная почему, но при виде стройных ног в светлых просторных штанинах и в бордовых шлепанцах она сразу вспомнила Ансельмо. Это привело ее в хорошее настроение. Во-первых, было приятно сразу по прибытии в прошлое увидеть знакомое лицо. А во-вторых, Ансельмо был слугой Козимо. И если в 2004 году их взаимоотношения можно было скорее назвать дружескими и доверительными, то в Средневековье слуга, сидящий за письменным столом в библиотеке своего господина, являл собою скорее непривычное зрелище. И если он позволит себе по отношению к ней фамильярность, она сможет рассказать Козимо о его дерзости.

Анна сделала попытку встать со своего неудобного ложа. Однако это оказалось не так просто, как она себе представляла. Она чувствовала себя так, словно проспала на полу всю ночь. Тело ее ныло, все мышцы болели, будто ее избили. Она жалобно застонала. Ансельмо испуганно вздрогнул и вскочил со стула.

– Синьорина Анна, я... – пробормотал он, глядя на нее широко открытыми глазами. Несколько задетых им страниц пергамента плавно опустились на пол. – Я...

– Извини, если я тебя напугала. Ансельмо, – произнесла Анна, растирая руку и пытаясь пошевелить затекшими кистью и пальцами. – Я полагаю, ты вряд ли рассчитывал сегодня на мое появление в библиотеке.

– Вот уж точно нет. Я ужасно удивился, увидев вас лежащей на ковре. – Он позволил себе улыбнуться. Потом обошел вокруг стола, наклонился к ней и подал руку. – Могу я помочь вам подняться, синьорина?

– Это было бы очень любезно с твоей стороны. – У Анны снова вырвался тихий стон, а колени чуть было не подкосились, как только она выпрямилась. Правая нога затекла и никак не желала подчиняться. Стиснув зубы, она дала довести себя до кресла и с кряхтением уселась. – Я кажусь себе старухой с ногами, изъеденными подагрой.

– Простите, синьорина Анна, – вздохнул Ансельмо. – Наверное, мне надо было все же распорядиться, чтобы вас перенесли на кровать. Но я не хотел преждевременно будить вас. Честно говоря, я даже надеялся, что вы проснетесь, только когда вернется Козимо. Я как раз написал ему письмо и... – Робкий стук в дверь прервал его. – Да?

Вошла девочка, сделала только один шаг и замерла. Покраснев, она стояла с опущенной головой и молчала.

Ансельмо демонстративно закатил глаза.

– А, Эстер. Готовы покои? – Девочка торопливо кивнула. – Очень хорошо. Тогда беги к Элизабет и скажи ей, что она может накрыть стол здесь, в библиотеке. Моя тетя только что проснулась и хотела бы позавтракать.

Девочка опять кивнула и исчезла, так ни разу и не подняв глаз. Анна удивленно посмотрела на Ансельмо:

– Тетя?

Ансельмо слегка покраснел.

– Извините меня за эту вольность, синьорина Анна, но мне пришлось выдумать какую-нибудь историю для слуг. – Он смущенно провел пятерней по густым волосам, так что они встали у него дыбом. – Вы не знаете здешних слуг. Ваше появление в библиотеке так взбудоражило их, что...

– Кто-нибудь из них видел, как я сюда попала?

– Нет, – успокоил ее Ансельмо. – Эстер обнаружила вас, когда хотела поутру открыть окна. Дуреха чуть в обморок не упала, а кухарка такой крик подняла, что хоть святых выноси. Еще бы, посторонняя женщина на ковре посреди библиотеки, и никто не знает, откуда она там взялась! Если бы Эстер или Элизабет рассказали об этом на базаре слугам из других домов, весть скоро разнеслась бы по всему Иерусалиму. Да еще обросла бы такими подробностями, что... – Он замолк и опять взлохматил свои волосы. – Вы не можете себе представить, каким пышным цветом расцветает фантазия местных жителей – как в хорошем, так и особенно в дурном смысле. Но мы не можем себе позволить стать предметом пересудов – ни добрых, ни худых. Мы не имеем права обращать на себя внимание. Поэтому я и сказал слугам, что вы кузина моего отца. И после долгой утомительной поездки из Флоренции уснули в библиотеке, ожидая нас.

– Кузина твоего отца? Но...

– Козимо, – пояснил Ансельмо. – Когда мы несколько месяцев назад прибыли в Иерусалим, Козимо решил всем рассказывать, что я его сын. Он полагал, что это кое-что упростит и поможет избежать массы кривотолков и неприятных вопросов. – В его глазах сверкнули искорки, и у Анны закралось подозрение, что этой выдумкой Ансельмо в особенности наслаждался, получая от нее огромное удовольствие.

– А что ты думаешь по поводу того, каким образом я сюда попала?

Он наклонился вперед и понизил голос до шепота, словно опасаясь, что даже стены в этом доме могут иметь уши.

– Я думаю, вы появились тем же путем, что и пятьдесят два года назад во Флоренции, – выпив эликсир вечности.

Анна внимательно посмотрела на Ансельмо. Ей стало ясно, почему юная служанка не могла выдавить из себя ни слова в его присутствии.

– Да, минуло пятьдесят два года. Но ты выглядишь как...

– Знаю. Когда я смотрюсь в зеркало, то вижу там лицо двадцатидвухлетнего мужчины. На самом деле мне семьдесят четыре. И Козимо не постарел ни на день за все эти годы. – Он пожал плечами. – Поэтому нам пришлось уехать из Флоренции, потому что пошли разные слухи. Становилось все хуже и хуже. Когда и у нас заполыхали костры, Козимо решил покинуть страну, не дожидаясь, когда инквизиторы привяжут нас к столбу, подложат под ноги сухой хворост и подожгут, а мы будем взирать на беснующуюся толпу, во всю глотку требующую нашей смерти. Козимо сказал, что в Иерусалиме не возникнет столько вопросов. Здесь мы можем залечь на дно. Хотя бы на несколько лет. Кроме того... – Он замолчал и покачал головой. – Но об этом пусть Козимо расскажет вам сам, когда приедет.

Мелеахим сидел на базаре на своем привычном месте. Перед ним на покрывале были разложены глиняные миски, кувшины, кружки и тарелки. День выдался удачный. Даже очень. Муэдзин только-только призвал с минарета всех мусульман к полуденному намазу, а он уже продал большую часть товара. Двое покупателей даже заказали миски и тарелки еще и на следующую неделю. Звон монет в кошельке радовал его сердце, и он уже предвкушал обратный путь домой, обещавший быть приятным не только из-за более легкой ноши. Он представил себе лицо жены, когда объявит ей, что она наконец для перетяжки стульев может купить ткань, о которой давно мечтала. Да, у него были все основания чувствовать себя счастливым. Прикинув, что в обеденное время на базаре станет поспокойнее, а он давно проголодался, Мелеахим решил сделать перерыв и против обыкновения пообедать в близлежащей харчевне.

– Эй! – крикнул Мелеахим одному из пареньков, находившихся на службе у базарного надсмотрщика, которые перебегали от одного торгового места к другому и следили за порядком. – Хочу пойти перекусить. Посмотришь за моим товаром?

– Конечно! – ответил мальчишка, ловко поймав на лету пару брошенных ему медных монет.

Охая и кряхтя, Мелеахим поднялся. От долгого сидения на низкой подушке ноги у него затекли. Объяснив мальчишке, какой его товар почем продавать, он отправился на поиски подходящей харчевни. Вокруг базарной площади их было не меньше полдюжины, но все были полны народу, ведь в это время животы подводило не только у торговцев.

Мелеахиму пришлось долго искать, пока в одном из узких переулочков он наконец не набрел на трактир, где еще пустовало несколько столов. Это была мрачная, грязная дыра, в нос ему сразу ударил запах дешевого вина, сальных свечей и прогорклого масла. Гончар, конечно, тут же бы развернулся, если бы не мучивший его голод; он буквально выворачивал наизнанку его внутренности, кусался и щипался, как рассвирепевший рак. И только уже сидя за столом, Мелеахим заметил, что попал не в еврейский шалман. Очевидно, это было христианское заведение.

Хозяин, неотесанный, лысый мужлан в грязном фартуке вокруг необъятного туловища, подошел к нему и горой навис над его столиком.

– Что желает господин?

При этом он так свирепо уставился на Мелеахима, что тот уже и вовсе не осмелился покинуть трактир.

– Извините, я... – Мелеахим смущенно откашлялся и огляделся по сторонам, надеясь в потемках разглядеть содержимое тарелок на соседних столах. Какое блюдо он мог заказать здесь, не слишком нарушая местные обычаи?

– Я не знаю, что...

– Иудей? – грубо оборвал его хозяин. Мелеахим боязливо кивнул. Ему было не по себе под угрюмым взглядом хозяина, и он уже опасался, как бы не схлопотать тумаков вместо еды. У этих христиан никогда не знаешь, чем дело кончится.

– Юдифь! Юдифь! – Хозяин так громко прокричал это имя, что Мелеахим даже невольно пригнулся. – Моя жена вас обслужит.

Потом он развернулся и ушел за свою стойку. Прошло немного времени, и из-за грязно-серой занавески появилась женщина. Бросила на мужа вопрошающий взгляд, и тот кивком головы показал на Мелеахима. Женщина была маленькая, проворная, она быстро обтерла руки о передник.

– Шалом! – поздоровалась она, одарив гостя приветливой улыбкой. – Вы и есть голодный еврей?

– Да, – ответил Мелеахим с робкой улыбкой. – Пожалуй, и то и другое.

– Я тоже еврейка, хотя вам будет трудно в это поверить, но внешние обстоятельства бывают обманчивы. Я вполне могу приготовить вам на своей кухне кошерную пищу. Что вы предпочтете: яйца или курицу?

У Мелеахима, совсем ослабевшего от голода, потекли слюнки.

– Курицу, – ответил он севшим голосом.

– И кружку вина в придачу?

Он молча кивнул.

– Вы это скоро получите! – Она опять дружелюбно улыбнулась ему, бросила что-то на ходу мужу и снова исчезла за занавеской.

Хозяин налил вина в кружку и с таким грохотом поставил ее перед Мелеахимом, что тот вздрогнул, а вино расплескалось по столу.

– Не волнуйся, старый! – произнес хозяин, обнажив зубы в некое подобие дружеской улыбки, не вызвавшей, впрочем, у Мелеахима особого доверия. – Она, – он повернул голову в сторону грязно-серой занавески, за которой, вероятно, скрывалась кухня, – хорошая повариха. И все сделает четко по правилам. Ее отец был раввином.

«Как могла дочь раввина попасть в такую дыру? – подумал Мелеахим, когда хозяин ушел обслуживать других гостей. – Знает ли папаша об этом?»

Он принялся рассматривать посетителей, приглушенно разговаривавших друг с другом или сидевших в одиночестве и торопливо глотавших еду. В полумраке было трудно разглядеть их лица. Однако Мелеахим мог поклясться, что парочка торговцев-мусульман, знакомых ему по базару, тоже обедали здесь. Очевидно, хозяева обслуживали не только христиан и евреев.

– Ваш обед, – сказала женщина и поставила перед ним тарелку, на которой аппетитно благоухала жареная курица, сдобренная приправами, хлеб и вареные овощи. Соблазнительный аромат, исходивший от блюда, напомнил ему родной дом.

Мелеахим поблагодарил и приступил к еде. Его жена тоже была неплохой поварихой, но эта курица превосходила все, что ему приходилось есть раньше. Или просто он был страшно голоден?

Мелеахим не успел опустошить и полтарелки, как в трактир вошли еще два посетителя. Они были облачены в долгополые плащи, а лица скрыты просторными капюшонами. Гончар сразу же вспомнил двух паломников, разговор которых он когда-то подслушал в кустарнике на пути к городским воротам. С тех пор прошло уже несколько месяцев, и он ни разу не вспомнил об этой странной паре. Почему же они опять всплыли у него в памяти именно теперь?

Мужчины откинули капюшоны и огляделись по сторонам. Оба были еще довольно молоды, темноволосы и безбороды. Мелеахим облегченно вздохнул, поняв, что это никак не могли быть те пилигримы, которых он видел несколько месяцев назад. Он и сам не знал, почему его так напугало собственное предположение, будто под плащами могли скрываться именно те люди.

– Чего желаете? – спросил хозяин тем же резким тоном, каким, вероятно, имел обыкновение общаться со всеми посетителями.

– Мир Господень да пребудет с тобой, брат, – произнес один.

– Выпить можете прямо тут, – ответил хозяин, никак не прореагировав на приветствие. – Если же хотите поесть, придется обождать. Все столы сейчас заняты.

Пришельцы вновь огляделись и с улыбкой покачали головами.

– Мы не алчем ни еды, ни питья.

– Тогда чего же вам надо?

– Ты обслуживаешь не только наших братьев и сестер по вере, – подал голос второй, молчавший дотоле. Он не старался говорить тихо, голос его звучал мягко и дружелюбно, однако у Мелеахима почему-то мороз пробежал по коже. Другие, похоже, испытывали те же чувства, все разговоры моментально стихли. Внимание всех присутствующих было устремлено на вновь прибывших. – Я вижу за твоими столами евреев. И мусульман.

– А вам какое до этого дело? – спросил хозяин с мрачным лицом.

– Большое, брат мой, большое, – ответил паломник. – Они враги Господа нашего, их руки обагрены кровью Христа, они оскверняют святые места. Мы не можем допустить этого.

Хозяин ничего не возразил, но Мелеахиму показалось, что лицо его потемнело.

– Мы должны подняться против них. Мы должны прогнать их отсюда.

– Кто это сказал? – спросил хозяин сквозь зубы.

– Отец Джакомо, проповедник, святой, пророк, – ответил второй пришелец. – Господь послал его в Иерусалим, чтобы очистить Священный Город от скверны. Он собирает вокруг себя всех верующих доброй воли. Скоро очищающий огонь пожрет врагов Господа нашего и...

Кулак хозяина с грохотом обрушился на стойку. Это походило на удар грома.

– Хватит! – рявкнул он и перемахнул через стойку с проворством, которого невозможно было ожидать от такого толстяка. Даже молодые пришельцы были ошеломлены и настороженно переглянулись. – А теперь вон отсюда! Оба!

Хозяин схватил сразу обоих за шиворот. Те отчаянно пытались вырваться, норовя пихнуть ногой или ударить кулаком обидчика, но тщетно. Мощные лапищи хозяина держали их мертвой хваткой. Он дотащил непрошеных гостей, спотыкающихся о собственные полы плащей, до двери.

– Исчезните отсюда. И никогда больше у меня не показывайтесь!

Распахнув ногой дверь, хозяин вышвырнул обоих на улицу, как пару мешков с зерном. Прежде чем дверь захлопнулась, Мелеахим успел услышать изрыгаемые ими проклятья: «Адское пламя испепелит и тебя!» Хозяин тщательно вытер руки о фартук и вернулся за свою стойку. Сидевшие за столиками ликовали и поднимали за него кружки с вином. Однако у Мелеахима закралось подозрение, что некоторые из христиан втайне сочувствовали проповедникам. Он перехватил взгляды, которые никак нельзя было назвать дружелюбными, и ему стало страшно.

Кто был этот отец Джакомо? Неожиданно в памяти гончара всплыло, что именно так звали одного из пилигримов, попавшихся ему тогда на подступах к городу. И он прекрасно помнил слова, сказанные этим «отцом Джакомо» своему спутнику у городских ворот: «Сегодня великий день. Приближается конец господства богохульников над святыми местами, наконец-то крест возвысится над полумесяцем и звездой Давида. В этот день начнется последний крестовый поход».

Мелеахима бросило в дрожь. Все это ему не привиделось. Он действительно слышал тот разговор. Наверное, ему все же надо было еще тогда рассказать янычарам об их замыслах. И почему он только этого не сделал? Но, может, еще не поздно. Гончар поднялся и подошел к стойке.

– Я бы хотел расплатиться, – сказал он дрогнувшим голосом.

– Не понравилось? – спросил хозяин, бросив взгляд на столик Мелеахима, где стояла тарелка с остатками еды.

– Нет-нет, еда превосходная. Но у меня появилось срочное дело.

Хозяин насупил брови.

– Надо что-то делать, – тихо проговорил Мелеахим, чтобы другие посетители не слышали его. – Такое не должно повториться. Этих людей нужно остановить, пока не поздно.

– Даю свое добро, – буркнул хозяин. – Что ты собираешься делать?

– Пойду к янычарам и расскажу им об этом, – пояснил Мелеахим. – Надо было сделать это еще несколько месяцев назад.

– Пошли их ко мне, если они захотят узнать подробности, – произнес хозяин, вытирая кружку не слишком чистой тряпкой. – Я смогу точно описать этих парней. Поганый сброд!

Мелеахим попрощался и отправился к казарме, где были расквартированы янычары. Каждый шаг придавал ему уверенности, что на сей раз он действует правильно.

Козимо наблюдал, как слуга ставит блюда на стол. Это была простая, скромная трапеза, даже отдаленно не напоминавшая роскошные пиршества в доме торговца маслом Бен Йошуа, в которых он принимал участие; обильные застолья, где подавались все деликатесы, которые только можно было сыскать в Иерусалиме, не говоря уж о музыкантах, фокусниках и красавицах танцовщицах, отличавшихся удивительной гибкостью. Сегодня же подавали всего лишь барашка, зажаренного на вертеле с небольшим количеством соли и приправленного дикими травами, а к нему испеченные на огне лепешки. Вместо обычных гостей из иерусалимской знати на этот раз собралась только семья торговца – сыновья с женами, пока еще незамужние дочери и, разумеется, бесчисленные внуки. Стол накрыли в саду под оливковым деревом. Легкий ветерок шелестел ветвями, вокруг бродили овцы; козы и куры с блеяньем и кудахтаньем убегали от расшалившихся детей, которые с хохотом гоняли их. Пахло костром и жареным мясом.

Козимо закрыл глаза и вспомнил свое винодельческое хозяйство неподалеку от Флоренции. Один раз в году, после того как урожай винограда был собран и молодое вино разлито по бочкам, он устраивал праздник для своих рабочих. И тогда тоже накрывался длинный стол под оливковыми деревьями, разжигался костер и на длинном вертеле жарились поросята, куры и утки. Все было почти так же. Почти...

– Козимо, друг любезный, вам нехорошо?

Гостеприимный хозяин легонько толкнул его в бок.

Козимо открыл глаза и улыбнулся. Здешние люди – особенно торговец маслом Бен Йошуа – отличались редким дружелюбием, сердечностью и общительностью. Они приняли его в свой круг торговцев и обращались с ним так, словно он был коренным жителем этого города не в одном колене. И все же ему не удавалось полностью избавиться от ощущения, что он здесь чужой.

– Нет-нет, Элиас. Просто вспомнил родину.

Родину? Что он имел в виду? Флоренцию? Город, где люди шушукались, завидев его? Показывали на него пальцем? Где он подвергался общественному бойкоту, а его собственная семья подумывала, не поместить ли его навсегда в одно из тех ужасных заведений, где влачили жалкое существование и доживали свой век изгои, ставшие неудобными и обременительными для богатого общества? Неужели он действительно скучал по городу, в котором было возможно донести на такого художника, как Леонардо да Винчи, за то, что гений не счел нужным лгать и лицемерно изображать любовь к женщине?

Да, именно этот город он имел в виду. Флоренция... Грязная и запущенная в последние годы, и тем не менее... Когда он вспоминал о куполах собора, о ее улицах, о церкви Санта-Мария Новелла, его сердце сжималось. Он прекрасно понимал, что его пребывание в Иерусалиме – эпизод не более чем временный. Он вернется во Флоренцию, как только позволит время.

– У моей семьи там есть винодельческое хозяйство, – продолжил Козимо, описав большой круг рукой. – Там почти так же хорошо, как у вас в саду.

Элиас важно кивнул:

– Да, я вас прекрасно понимаю, любезный друг. Как вам, быть может, известно, за свою историю мой народ был вынужден часто и подолгу жить на чужбине, вдали от родины, далеко от земли обетованной. И только думы о Яхве, о нашем Боге, и воспоминания об этой земле придавали нам мужества все годы рабства и изгнания. И мы в действительности всякий раз возвращались домой. Так и вы однажды вновь увидите свою родину.

Он ободряюще положил ладонь на руку Козимо. Жена Элиаса, Рахиль, несмотря на свои пятьдесят лет, все еще сохранившая дивную красоту, доброжелательно улыбнулась ему.

«И почему только, – размышлял Козимо в то время, как Элиас встал, заставив смолкнуть всех присутствовавших, и начал читать на иврите одну из традиционных молитв, – почему они пригласили меня на Суккот?»

Он был чужестранцем, его родину они знали лишь по расплывчатым описаниям. Он даже не был иудеем, он был христианином. Праздник кущей был одним из религиозных еврейских праздников. Он напоминал евреям – так ему, во всяком случае, рассказывали – об их исходе из Египта. Этот праздник было принято отмечать в кругу семьи, и тем не менее Элиас пригласил его. Почему? Взгляд Козимо скользнул по детям, теперь игравшим в догонялки; у него неожиданно комок подступил к горлу, а в глазах защипало, словно их запорошило песком. Внуки... Ему не было суждено увидеть, как растут собственные дети и внуки. Хотя он давно достиг того возраста, когда другие мужчины с гордостью качают на коленях правнуков, у него не было ни одного потомка. Вся его семья состояла из одного Ансельмо. И, конечно, многочисленных Медичи, рассеянных теперь по всей Италии. Но это не могло заменить ему собственных детей. За эликсир пришлось заплатить дорогую цену.

Элиас снова сел на свое место, и все приступили к еде. Эта была веселая трапеза, быстро прогнавшая все грустные мысли у Козимо. В тот момент, когда Рахиль второй раз протянула ему тарелку с жареным мясом, в саду неожиданно появился какой-то человек. Он бежал к ним и уже издалека размахивал руками. Рахиль медленно поставила тарелку обратно на стол. Лицо ее побледнело, Элиас тоже напрягся, будто они всегда ожидали и боялись плохих новостей.

– Господин! Господин! – Мужчина подбежал ближе, и уже было видно, что в руке он держит свиток. Тяжело дыша, он остановился около Элиаса.

– Что тебе, Симон? Почему ты не на страже? – спросил Элиас и встал. От Козимо не укрылось, что голос его охрип от волнения. За столом стало тихо, даже дети приумолкли, а все глаза устремились на человека со свитком. Рахиль стянула под подбородком концы своего платка, явно не потому что боялась, будто он соскользнет с головы. Губы ее шевелились, и Козимо понял, что она молилась.

– Господин, только что прибыл гонец с этим письмом. – Симон, запыхавшись, хватал воздух ртом. – Он сказал, это срочно и что я должен бегом отнести его, чтобы...

– Дай мне письмо, – спокойно произнес Элиас и протянул руку за свитком.

– Нет, господин, это письмо не вам. – Слуга покачал головой. Козимо заметил, как Рахиль облегченно вздохнула и плечи ее обмякли. – Оно для вашего гостя.

Козимо потребовалось несколько ударов сердца, прежде чем он осознал, что слуга имеет в виду его. Ведь он-то и был гостем, стало быть, послание было адресовано ему. Кроме Ансельмо, никто не знал, что он здесь. Что бы это все значило?

«Уважаемый отец, Ваша кузина синьорина Анна неожиданно прибыла из Флоренции. Вероятно, у нее есть важные новости для Вас. Прошу прощения за беспокойство, но Ваше присутствие дома срочно необходимо. Пожалуйста, приезжайте как можно скорее.

Ваш преданный сын

Ансельмо

P.S. Передайте Элиасу Бен Йошуа мой сердечный привет и извинитесь перед ним за меня».

Козимо снова свернул письмо в трубочку и задумчиво пожевал нижнюю губу. Итак, синьорина Анна снова здесь. Почему? Пятьдесят два года они ничего не слышали о ней. Почему она вдруг опять объявилась?

– Плохие новости? – сочувственно спросил Элиас.

– Нет, не впрямую. То есть я пока еще точно не знаю, – рассеянно ответил Козимо, провел рукой по волосам и нечаянно смахнул с головы кипу, которую на праздник одолжил ему Элиас. Маленький мальчик поднял ее и протянул ему с застенчивой улыбкой. Погруженный в свои мысли, Козимо машинально взял из рук мальчугана шапочку. Только сейчас он сообразил, что хозяева ждут от него объяснения.

– Письмо от моего сына Ансельмо, – объяснил он. – Неожиданно приехала моя кузина из Флоренции. Раз уж она не предупредила заранее о своем приезде, значит, только события исключительной важности мог ли заставить ее столь поспешно отправиться в путь. – Помедлив, Козимо взглянул на хозяина. – Простите меня, я глубоко растроган вашим гостеприимством по отношению к чужестранцу, но у меня не остается иного выбора. Я вынужден немедленно покинуть вас.

Рахиль сочувственно кивнула; Элиас, пытаясь утешить гостя, обнял его.

– Разумеется, вам надо ехать домой, – сказал он и лично пошел проводить его до ворот. – Буду молиться за вас и надеяться, что ваша кузина не окажется провозвестницей несчастья и горя.

– Да, я тоже надеюсь на это, – пробормотал Козимо.

– Мы понимаем, каково вам сейчас. Мы ведь каждый день готовы к плохим новостям и... – Он запнулся и обвел взглядом окрестности. – Нас так часто прогоняли отсюда – сначала вавилоняне, потом римляне, крестоносцы, арабы, турки... Бывали времена, когда нам, иудеям, под угрозой смертной казни вообще было запрещено входить в Иерусалим. Возможность жить здесь – огромное счастье для нас. Однако наша горькая история научила нас, что счастье не бывает долговечным. Мы не знаем, как долго султану еще будет угодно терпеть нас здесь. И почти каждый день мы ждем, что нас снова заставят покинуть эту землю. – Он горестно вздохнул. – Простите нам то облегчение, которое мы испытали, узнав, что письмо адресовано не нам.

Козимо улыбнулся:

– Вам незачем извиняться передо мной, я прекрасно понимаю вашу тревогу. – Он обнял торговца. – От всего сердца благодарю вас за гостеприимство. Надеюсь, что и мне скоро представится возможность отплатить вам тем же.

Посмотрев, как Козимо сел на лошадь, которую для него держал наготове гонец, Элиас закрыл за собой ворота и вернулся к своей родне и праздничной трапезе под оливковым деревом.

– Господин! Подождите меня! Господин! Осторожнее, вы скачете слишком быстро! Господин, местность очень опасная! Господин!

Но Козимо не обращал никакого внимания на крики. Он так стремительно мчался вперед, словно за ним гналась тысяча врагов. Отчаянный голос гонца, пытавшегося на своей тощей, взъерошенной лошаденке угнаться за ним, становился все тише, и наконец лишь ветер свистел в ушах Козимо. Ему было некогда ждать гонца на его полудохлой кляче. Ему надо было как можно быстрее попасть домой. Он должен успеть в Иерусалим, прежде чем Анне снова вздумается уехать из города. Или прежде чем Ансельмо натворит каких-нибудь глупостей.

Козимо так сильно пришпорил коня, что тот испуганно заржал и поскакал еще быстрее. Узкую каменистую дорогу окаймлял бесконечный терновник. Иногда лошадь задевала кусты, и клочки от панталон Козимо оставались висеть на длинных острых шипах. Но он не замечал этого. И только когда лошадь споткнулась, встала от боли на дыбы и почти сбросила седока, он осознал, что гонец был не так уж не прав, предостерегая его. Лошадь могла поранить себя. Но если ехать медленнее, ему понадобится еще не один час, чтобы добраться до Иерусалима. Драгоценное время будет упущено... Сердце Козимо забилось сильнее. Сейчас не время для жалости. Он беспощадно вонзил шпоры в бока животного и принялся стегать коня поводьями по шее справа и слева. Лошадь отчаянно сопротивлялась и пыталась сбросить всадника, яростно ржала, вставала на дыбы. Однако Козимо крепко держался в седле, и лошадь в конце концов уступила, перестала сопротивляться и поскакала галопом дальше. Козимо безжалостно погонял коня. И тем не менее солнце уже клонилось к закату, когда он, обливаясь потом и задыхаясь от напряжения не меньше, чем его лошадь, наконец увидел перед собой стены Иерусалима.

На башнях уже горели сторожевые огни. В их мятущемся отблеске можно было разглядеть янычар, вышагивавших туда-сюда и придирчиво разглядывавших каждого, кто приближался к воротам. Только теперь Козимо взнуздал коня и замедлил его шаг. Он не горел желанием привлекать к себе внимание стражников, которые почему-то возомнили, что древний Иерусалим и все живущие в нем являются их собственностью. Ему рассказывали, что чужестранных путешественников, если те не оказывали им должного уважения, они могли бросить в темницу и только через несколько дней поставить в известность кого-нибудь из высоких чиновников султана. Нельзя сказать, что Козимо боялся этого. Он не испытывал страха перед тюрьмой. Но если янычары сейчас задержат его и часами начнут допрашивать, время будет потеряно, и Анна, не дождавшись его, может опять исчезнуть. Тогда ему уже будет не суждено поговорить с ней, и все окажется тщетным – и его поспешный отъезд, и рискованная скачка.

Сабли и пики стражников, почти неподвижно застывших по обеим сторонам ворот, угрожающе сверкнули в лучах заходящего солнца. Козимо медленно подъехал к воротам. Один из янычар тут же перегородил ему путь и поднял руку.

– Стой! – крикнул он. Впрочем, тон его нельзя было назвать недружелюбным. Он был еще довольно молод. А может, его белокурые волосы и голубые глаза придавали ему менее свирепый вид, чем у его черноволосых товарищей. Или же он и на самом деле был безобиден. У Козимо затеплилась надежда в груди.

– Мир вам, – произнес он, вежливо склонив голову.

– И вам тоже, – ответил стражник, и на его лице мелькнуло даже подобие улыбки.

«Ну вот же, – пронеслось в голове у Козимо, и он облегченно вздохнул. – Ты зря волновался. Сейчас он сделает тебе знак проезжать, и скоро ты уже окажешься дома, в обществе Ансельмо и синьорины Анны. Да, Ансельмо... Лишь бы он не сболтнул Анне лишнего. В его возрасте пора быть мудрее и осторожнее, и тем не менее Ансельмо и теперь еще порой такой же неистовый, как когда был совсем молодым человеком. Интересно, рассказал ли он уже Анне, что...»

Козимо так углубился в свои размышления, что не заметил, что улыбка давно исчезла с лица молодого янычара, а вместо нее между его бровей залегла глубокая складка. Он взялся за поводья и погладил лошадь по мокрой от пота холке.

– Вы очень спешите? – спросил стражник, и его тон заставил Козимо насторожиться.

– Да, именно так, вы угадали, – быстро ответил он, пытаясь хоть как-то скрыть от пытливых глаз солдата свои разорванные панталоны и нещадно ругая себя.

И как он мог быть таким неосмотрительным? Любой ребенок в Иерусалиме знал, что янычары отличались непредсказуемостью, что их настроение в любую секунду могло резко поменяться. Теперь ему оставалось лишь одно – по возможности держаться правды и надеяться, что это убедит янычара в его безобидности. – Я получил вести, которые потребовали моего срочного возвращения в город.

– Так-так, – проговорил янычар, скользнув рукой вниз по передней левой ноге лошади и приподняв ее. Козимо не мог в подробностях различить, что он делал, но лошадь зафыркала. Солдат отпустил ногу и внимательно оглядел коня, из пасти которого хлопьями стекала пена. – Как ваше имя?

Сердце Козимо застучало, будто молот по наковальне. Разговор становился решительно неприятным. Голос янычара стал железным, а от его первоначальной приветливости не осталось и следа.

– Меня зовут Козимо ди Медичи, – ответил он с достоинством. – Я купец, управляю торговой конторой моей семьи. Я уже довольно давно живу в городе и...

– Откуда же вы едете, если живете в Иерусалиме?

– Я... я был в гостях в поместье одного торговца маслом и...

– И какие же новости заставили вас так спешить?

Голубые глаза солдата так пристально сверлили Козимо, что его прошиб холодный пот. И почему парень не хочет пропустить его, почему привязался?

– Я... – Козимо вдруг охватило бешенство. Пока этот дурак не пускает его в город, заставляя бессмысленно тратить время, дома его ждет Анна. Эликсир вновь послал ее к нему из будущего, но как долго продлится его действие, неведомо. Если ему не повезет, она пробудет только один этот вечер. И тогда, если он не попадет наконец немедленно домой, она опять исчезнет, и он не сможет перекинуться с ней даже словечком. – Я получил весть, что из Флоренции неожиданно приехала моя кузина, – пытаясь казаться спокойным, произнес он. – На моей родине что-то случилось, и именно это заставило меня так спешить. Если не верите, прочтите сами.

Он сердито ткнул свиток под нос янычару. Пока солдат внимательно изучал письмо Ансельмо, Козимо вознес молитву Всевышнему. Но, судя по всему, молитва его не была услышана, ибо теперь к ним подошел второй янычар, привлеченный разговором. Черноволосый, с густой темной бородой, он выглядел враждебно даже на первый взгляд. – В чем дело, Рашид? – поинтересовался он.

– Да вот тут один купец так торопится, что чуть до смерти не загнал свою лошадь, – угрюмо пробурчал Рашид.

– Действительно странно, – согласился второй и смерил Козимо таким мрачным взглядом, что тому стало тесно в собственном воротнике. – Думаешь, он из тех подстрекателей, о которых нам говорили?

Рашид пожал плечами:

– Все может быть. Надо...

В этот момент раздался резкий свист, и физиономия черноволосого немедленно просветлела.

– Сигнал! Смена идет! Наконец-то мы свободны! – Он хлопнул приятеля по плечу. – Пойдем, дружище! Оставь своего купца, пусть другие возятся с ним. Им хоть будет сразу чем заняться.

Но молодой солдат упрямо покачал головой.

– Нет, я сам о нем позабочусь, – буркнул он. – Иди пока один, я скоро приду.

– Ну что ж, если тебе так приспичило, – пожал плечами второй. – Тогда встретимся в харчевне?

– Ладно, шагай.

Насвистывая веселую мелодию, янычар ушел и вскоре исчез за воротами в одном из караульных помещений. Сердце Козимо отбивало самую настоящую барабанную дробь. Ну что еще задумал этот парень? Не верит, что ли, написанному в письме?

– Я бы с удовольствием отвел вас в караулку и продержал там, пока не придут свидетели, готовые подтвердить правдивость этого письма, – произнес белокурый янычар, неторопливо сворачивая в трубочку послание. – Но на это понадобились бы часы, а то и вся ночь. А я вовсе не желаю тратить свой свободный вечер на живодера. – Яростно сверкнув глазами, Рашид протянул Козимо свиток.

– Значит, я могу идти? – осторожно поинтересовался Козимо и с облегчением вздохнул. Он был готов уже пришпорить лошадь, но Рашид снова схватился за поводья.

– Стоять! Ну что вы за человек? – прошипел он, дрожа от гнева. – Довели лошадь до полного изнеможения, в левом переднем копыте у нее шип застрял. Немедленно слезайте и ведите лошадь под уздцы, иначе я передумаю.

Козимо облизнул пересохшие губы. В какой-то момент ему даже показалось, что янычар сейчас ударит его. Он быстро спешился.

– Теперь можете идти. Пешком, – грозно объявил тот. – Только учтите: если вы еще раз попадетесь мне на глаза и ваш конь опять будет находиться в таком плачевном состоянии, я собственными руками брошу вас в самую глухую темницу, которая только сыщется в Иерусалиме. А уж причину продержать вас там не меньше трех дней я всегда найду. Поняли?

Козимо поспешно кивнул. Потом взял лошадь под уздцы и зашагал в город.

Когда он дошел до дома, на небе уже зажглись первые звезды. Козимо не отважился снова сесть в седло. Во-первых, боялся за ближайшим углом наткнуться на янычара, а во-вторых, молодой солдат был прав: лошадь была замучена до смерти, хромала и брела с трудом, свесив голову, будто ее вели на бойню. Козимо мучился угрызениями совести. Еще никогда в своей жизни он так плохо не обращался с животным.

Взявшись за колотушку, он громко постучал. Махмуд немедленно распахнул дверь.

– Приветствую вас, господин, мы вас уже поджидаем. Вы... – Его взгляд упал на лошадь, и он замолк, однако на его лице отчетливо читались негодование и упрек. Похоже, все мужчины-мусульмане, которых Козимо встречал в Иерусалиме, питали особую слабость к лошадям. Впрочем, сейчас его занимали гораздо более важные проблемы, нежели затаенный гнев его слуги.

– Моя кузина, синьорина Анна, еще тут?

– Да, господин, она и ваш сын Ансельмо поджидают вас в столовой.

У Козимо гора свалилась с плеч. Значит, он не опоздал.

– На, отведи его в конюшню. – Он передал Махмуду поводья. – Хорошенько вытри насухо, напои его и задай двойную порцию овса. Еще посмотри левое переднее копыто. Похоже, ему шип вонзился. – Он потрепал уставшее животное по холке. – Прости, мой верный друг, – тихонько проговорил он. – Я виноват перед тобой.

После этого он направился в столовую.

Анна внимательно оглядела столовую. Провела пальцами по темному, до блеска отполированному дереву серванта и украшенным искусной резьбой высоким спинкам стульев. Это была столовая состоятельного флорентийского купца. Создавалась полная иллюзия, что она оказалась не в Иерусалиме, а во Флоренции. И только медная посуда на столе, изящный высокий чайник с тонким носиком и ярко расписанные блюда и кувшины выбивались из общего стиля и явно были восточного происхождения.

– Разумеется, в доме есть и столовая, выдержанная в восточном духе – с подушками, низкими столами и коврами на полу, – пояснил Ансельмо, отвечая на вопрос Анны. Он жестом пригласил ее к столу и подвинул ей стул. – Но мы едим там лишь тогда, когда приходят гости из города. Когда мы одни, то всегда едим тут. Все-таки приятнее сидеть вертикально на стуле во время трапезы, чем на корточках на полу. К тому же это напоминает о родине. По его лицу скользнула щемящая душу улыбка.

– Тебе не нравится в Иерусалиме? – спросила Анна.

– Если честно... нет. Я ненавижу этот город. Если бы это зависело от меня, мы бы прямо сегодня вернулись домой. Но... – Он горестно вздохнул. – Пожалуйста, не говорите об этом Козимо.

– Разумеется, не скажу, – заверила его Анна. – А действительно, почему вы перебрались сюда? Ты мне, правда, уже рассказывал, что вы были вынуждены покинуть Флоренцию из-за начавшихся пересудов, но, если не ошибаюсь, это только часть правды. С таким же успехом вы могли найти пристанище в любом другом городе: в Риме, Венеции или Милане. Почему бы не в Вене, Кельне или Париже, если уж вы не хотели оставаться в Италии? Почему именно Иерусалим? Путь далекий, страна опасная.

Ансельмо смущенно откашлялся и повертел в руках золоченый кубок.

– Не знаю, право, могу ли я вам...

В этот момент дверь распахнулась, и вошел высокий и стройный мужчина в восточном одеянии. Его худое, выразительное лицо Анна не забудет до конца дней своих. Козимо ди Медичи!

– Отец! – воскликнул Ансельмо с видимым облегчением, вскочив со стула и бросившись ему навстречу. – Вы как раз вовремя, мы уже собирались ужинать. О Боже... – Он остановился как вкопанный и удивленно посмотрел на Козимо, плащ которого был весь в пыли, камзол и широкие панталоны изодраны в клочья. – Что с вами? Ваш конь протащил вас по шипам и колючкам?

– Ты недалек от истины, – бросил Козимо, коснулся руки Ансельмо и стремительно подошел к столу. Опершись о столешницу, он какое-то время молча, не мигая, рассматривал Анну, словно желая удостовериться, что это действительно она, а не какая-нибудь аферистка.

– Это в самом деле вы, – произнес он наконец и взял ее за руку. Как странно было слышать его голос. Голос, знакомый ей еще по Флоренции, голос, который она слышала два дня назад в Гамбурге. Козимо едва ли изменился за прошедшие десятилетия и столетия. Хотя теперь она знала о влиянии эликсира вечности на процесс старения, все равно не переставала удивляться чуду. – Синьорина Анна. Должен признаться, я с трудом поверил в это, прочитав письмо Ансельмо. Мы так давно не виделись с вами. Очень давно. – Он сел на один из свободных стульев и хлопнул в ладоши. – Принеси еще один прибор для меня, только быстро! – приказал он примчавшейся Эстер. – А теперь рассказывайте, синьорина. Как вы сюда попали, что привело вас к нам?

– Осмелюсь предположить, что вы догадываетесь, каким путем я сюда попала, – ответила Анна. – А причина моего появления... – Она пожала плечами. – Скажем, я хотела бы наконец увидеть своего сына, похищенного у меня во Флоренции. Мне сказали, что я смогу отыскать его здесь.

Эстер принесла тарелки, кубки, ножи и ложки для Козимо. Тот молча выждал, когда маленькая служанка выйдет из комнаты.

– Стефано да Сильва? Что вам успел рассказать Ансельмо?

Ансельмо сделал испуганное лицо.

– Ничего! Я ни слова...

– Он лишь сказал, что вам пришлось покинуть Флоренцию из-за пересудов по поводу вашей вечной молодости, которая начала бросаться в глаза, – быстро пояснила Анна. – И это все. Но думаю, я на правильном пути, если предположу, что это не единственная причина, заставившая вас выбрать именно Иерусалим в качестве прибежища.

Козимо кивнул:

– Вы правы. Мы приехали сюда, гонясь по пятам за Джакомо ди Пацци. А раз вы ищете своего сына, то наша с вами цель едина. Дело в том, что ваш сын Стефано да Сильва...

– Сделался правой рукой и ближайшим поверенным негодяя Джакомо ди Пацци, – нетерпеливо перебила его Анна. – Да, я тоже слышала об этом. И надеялась, что вы с Ансельмо поможете мне найти его.

Козимо удивленно вскинул брови:

– О! Прошу прощения за откровенность, но на такой оборот я никак не рассчитывал. Я исходил из того, что вы мне не доверяете, и полагал, что вы считаете меня виновным во всем, что произошло тогда во Флоренции, – в особенности в смерти Джулиано и Джованны ди Пацци.

Анна залилась краской и смущенно потупилась. Козимо был прав, она действительно подозревала его в убийстве Джованны ди Пацци и в организации заговора против семьи Медичи. Она также твердо верила и в то, что именно Козимо подослал к ней убийцу. Потом-то она поняла, что Джакомо из ревности отравил собственную сестру и был тайным организатором и зачинщиком всех других драматических событий. Но прозрела она чересчур поздно. Джакомо ди Пацци дал ей выпить средство, стимулирующее схватки, и сразу после родов исчез вместе с ее сыном.

– Честно подтверждаю, что долгое время считала вас истинным виновником, – твердо произнесла она и прямо посмотрела в глаза Козимо. – И прошу за это прощения. Но вы также должны признать, что не слишком старались разубедить меня.

Козимо мягко улыбнулся:

– Я принимаю ваши извинения, ибо вы правы. Но и вы, в свою очередь...

Дверь открылась, и в столовую, стеная и кряхтя, ввалилась повариха.

– Господин... – с трудом переводя дух, выдавила она. Лицо ее при этом было цвета спелого граната. Она притащила огромное блюдо с восхитительно благоухавшим жарким. – Простите. – Элизабет буквально обрушила блюдо на стол, так что задрожала вся посуда, и Анне в самый последний момент удалось ухватить свой кубок и удержать его от падения. – Простите, господин, но с этими евреями просто беда! Эстер, эта ленивая нахалка, напрочь отказывается принести вам жаркое, потому что это якобы свинина. И Махмуд не лучше. – Она продолжала хватать ртом воздух. – Но я вам так скажу, все это вранье. Просто эта парочка хорошо устроилась и не желает работать. Будь я на вашем месте, господин, я бы ни за что не потерпела их у себя в доме. Они ни на что не годны, эти...

– Ты и в самом деле не на моем месте, Элизабет, – строго перебил ее Козимо, и лицо поварихи побагровело еще больше. – А теперь хватит. Я тебя достаточно долго слушал. Ты можешь идти.

С высоко поднятой головой, переваливаясь с боку на бок, повариха вышла из комнаты.

– Простите за небольшую паузу, Анна. Элизабет иногда бывает довольно самонадеянной особой, и ее приходится ставить на место. Если бы это было в моих силах, я удалил бы из своего дома именно ее, а не тех двоих, но, увы... – Он примирительно развел руками. – Все дело в традициях мусульман и евреев. Свинина считается у них нечистой едой, и они отказываются не только есть ее, но даже прикасаться к ней. Нам понадобилась уйма времени, прежде чем мы смогли наконец через одного знакомого купца найти повариху-христианку.

– Неделями нам пришлось питаться исключительно бараниной. – Ансельмо даже содрогнулся от воспоминаний. – Можете себе представить? Ни тебе колбасы, ни жаркого, ни даже ветчины или на худой конец малюсенького кусочка сала. А Элизабет родом из-под Перуджи и знает толк в кулинарии, как и прежняя кухарка Козимо, которую нам пришлось оставить во Флоренции. Отчасти это помогает нам сносить ее капризы и заносчивость.

– Но все это лишь мелочи, с которыми нам иногда приходится воевать, – с улыбкой заметил Козимо. – А в остальном жизнь здесь весьма приятна.

– Да, при условии, что вам удастся никого не оскорбить, потому что вы нечаянно переступили какой-нибудь сомнительный закон, о существовании которого даже не подозревали.

Ансельмо скорчил такую угрюмую гримасу, что Анна и Козимо не смогли удержаться от смеха.

– Да, мы давно бы уже уехали отсюда, если бы нас не удерживала в этом городе наша миссия, – серьезно произнес Козимо. – И я имею в виду отнюдь не ведение конторских дел дома Медичи в Иерусалиме. С этим легко мог бы справиться любой секретарь. Я говорю о Джакомо ди Пацци. – Анна затаила дыхание. Разговор принимал интересный оборот. – Вы еще не забыли, что случилось тогда во Флоренции, прежде чем вы покинули город?

Анна медленно покачала головой:

– Я лишь помню, как Джакомо с младенцем на руках исчез в стене, донна Лючия как безумная носилась по комнате, а в это время кто-то выкрикивал мое имя и барабанил в дверь.

– Да, это был мой кузен Лоренцо. Он с несколькими слугами шел за вами по пятам до самого дворца Пацци, но когда ему наконец удалось взломать дверь, Джакомо уже и след простыл. Старуха, окончательно лишившаяся рассудка, при виде Лоренцо издала безумный вопль, рухнула на пол и умерла на месте. А вы потеряли сознание. Вас доставили в дом Джулиано, из которого вы вскоре бесследно исчезли. – Козимо взял в руки острый нож и вилку с тонкими зубцами, разрезал сочное жаркое и положил каждому по куску на тарелку. – Вас повсюду разыскивали и в конце концов пришли к выводу, что ваш рассудок не выдержал еще одного шока и настолько помутился, что вы просто убежали прочь и утопились в Арно. Никто этому не удивился. Больше не осталось ни одного свидетеля, который мог бы описать события во дворце Пацци и рассказать нам о потайной двери. И лишь спустя многие недели Ансельмо обнаружил ее, равно как и подземный ход, который вывел к брошенному лодочному домику на берегу Арно и через который Джакомо, очевидно, незамеченным покинул город. Разумеется, мы немедленно начали его преследовать, разослали гонцов во все концы, но прошли долгие годы, прежде чем мы получили известие о месте его пребывания. Вместе с ребенком он укрылся в одном монастыре, затерянном где-то далеко в горах, в почти безлюдной местности, где никто не знал его истинного происхождения. Мы немедленно отправились туда, но кто-то, должно быть, предупредил его, а может, это был он сам с помощью эликсира, во всяком случае, когда мы с Ансельмо прибыли в монастырь, Джакомо и его приемного сына там уже не было. Древние, полуглухие монахи понятия не имели, куда он исчез. И вновь прошли многие годы тщетных поисков Джакомо ди Пацци, пока наконец около года назад мы не услышали, что он направляется в Иерусалим. Вот поэтому-то мы здесь.

– Ну и... Вы видели его? Он здесь?

Козимо и Ансельмо быстро переглянулись.

– Мы предполагаем, – начал Ансельмо. – Но...

– К сожалению, это не так просто, как вы себе, быть может, представляете, синьорина Анна, – перебил слугу Козимо, бросив на него строгий взгляд. – За это время Джакомо был рукоположен в сан, Стефано, кстати, тоже. Оба теперь священники, и двери любого христианского дома для них открыты. Они могут укрыться повсюду. Нам неизвестно, принимает ли Стефано так же регулярно эликсир вечности, но я хорошо знаю Джакомо. Он подпал под роковые чары эликсира и, разумеется, не переставал пить его все эти годы. – Козимо отодвинул тарелку. – Это не только обеспечивает ему значительные преимущества перед нами, но и существенно влияет на его разум. Он сумасшедший, одержимый идеей управления мировой историей с помощью эликсира. Тем самым он стал еще опаснее, чем прежде, если таковое вообще возможно. И потом...

– Все это прекрасно, – нетерпеливо перебила его Анна. – Но где он сейчас?

– Мы... – Козимо смущенно откашлялся. – Если честно, мы этого не знаем. Да, вы не ослышались, синьорина Анна, мы не знаем, где сейчас находится Джакомо ди Пацци. Мы даже не можем с определенностью сказать, что он действительно сейчас в Иерусалиме.

Запах шпика и свиного окорока, жарившихся на вертеле над огнем, наполнял весь дом. Он проникал даже на сеновал и щекотал ноздри маленького мальчика, примостившегося там на сене в обнимку с котенком и наблюдавшего за игрой других котят. Аппетитный аромат напомнил ему о том, что он голоден. От одной мысли о праздничном обеде, ожидавшем его по возвращении родителей со священником и с крестными из церкви, у него потекли слюнки. Вот во двор уже въехала повозка. Мальчик торопливо подполз к слуховому окну и выглянул наружу. Да, это были они. Кучер остановил экипаж, и его родители, священник и крестные вышли из него. Мать с маленькой сестренкой на руках прошла в дом.

– Иосиф! – услышал он ее звонкий голос у входной двери. – Где твой брат?

Голос старшего брата был едва различим, зато гневный отцовский бас гулко отозвался во всем доме, добравшись даже до самого отдаленного уголка, как и запах сала и жареной свинины.

– Разве мать не приказала тебе присматривать за Герно?

Раздался звук пощечины. Малыш подполз к краю сеновала и посмотрел вниз, в большую комнату со стойлами с обеих сторон и очагом с торца, которую использовали не только как кухню и столовую, но и как спальню для прислуги. Там, внизу, возле длинного стола, ради торжественного случая сервированного лучшей посудой и приборами, стояли отец, мать и его плачущий брат. Герно с радостью бы сейчас сполз опять тихонько вниз по приставной лестнице, но ничего не получалось. Его короткие ножки не дотягивались до первой перекладины, и где-то в извилинах своего трехлетнего мозга он начал понимать, почему родители запретили ему лазать на сеновал. Он тоже заревел.

– Иисус, Мария и Иосиф! – запричитала мать, в ужасе закрывая ладонью рот, в то время как священник начал быстро читать молитву. – Герно! Что ты делаешь наверху?

Вместо ответа малыш разрыдался пуще прежнего. Потом все произошло с немыслимой быстротой. Он услышал быстрые шаги на лестнице, на краю сеновала появилась голова отца. С закрытыми глазами он обвил ручками и ножками отца и поклялся про себя никогда больше не забираться на сеновал. И вот он уже внизу, сидит за богато накрытым столом и ест свиное жаркое и вкусный белый хлеб, так густо пропитанный жирным соусом, что ему оставалось только заглатывать лакомые кусочки. Все смеялись, кто-то из слуг запел веселую песню, а мать ласково погладила его по голове. Никто больше не сердился на мальчика, все было опять хорошо. Он был дома...

– Эй, Рашид!

Чей-то крик заставил Рашида внезапно встрепенуться. Он потерял равновесие, но успел сгруппироваться и не рухнуть на землю. Янычар быстро оглянулся, не заметил ли кто-нибудь его неловкости, но, к счастью, никого не было видно. В очаге тускло мерцал огонь, над ним висел чайник.

Рашид протер глаза и стер слюну с подбородка. Непостижимо, но он и в самом деле заснул. На вахте. Стоя, прислонившись к стене одной из христианских квартир, которую им еще предстояло обыскать этим вечером. Ему снились странные вещи. Пугающие вещи. Свиное жаркое, такое жирное, что его сок... У него невольно заурчало в животе, словно там сидел злобный пес. Запах горячего супа преследовал его даже во сне. Рашид встряхнул головой, чтобы окончательно сбросить навязчивые видения. Такого с ним еще никогда не случалось. Он ни разу не засыпал во время дежурства. Конечно, он продежурил целые сутки без отдыха и только собирался поесть, как был отдан приказ искать таинственного проповедника-подстрекателя. Конечно, он устал как собака и хотел есть. И тем не менее это никак не оправдывало то, что он позволил себе спать на посту. Да еще этот сон... Люди в странной одежде, говорящие на странном языке, который он понимал, хотя никогда не слыхал его раньше, жареная свинина, которую он ел. Самое ужасное, что он наслаждался этой едой. Кончик его языка еще и сейчас хранил этот вкус. Было ли это прегрешением? Потребление свинины мусульманину ведь строго запрещено. Интересно, а на сны запрет тоже распространялся?

– Рашид, ты спишь? Мне нужна твоя помощь.

Голос товарища доносился из соседнего помещения маленькой квартирки. Рашид быстро пригладил рукой волосы и снова надел на голову высокую шапку. Над головой он услышал тяжелые шаги товарищей, обыскивавших верхнюю квартиру. Они явились сюда, ибо им было приказано. И нечего ему спать или размышлять о странных сновидениях, пора наконец выполнять приказ.

Соседняя комната была обставлена так же скудно, как та, где Рашид побывал до того, и при этом была такой маленькой, что он чуть нос к носу не столкнулся со своим приятелем Юсуфом. В комнате хватало места лишь для трех низких лежаков, расставленных у стен. На каждой кровати вздыбливалась неаккуратная куча подушек и развороченных одеял, что не вязалось с чистым и прибранным видом жилища. В нише стояла простая керосиновая лампа, освещавшая комнату тусклым светом. В нос Рашиду ударил запах дешевого керосина. На полу вместо ковров или звериных шкур лежали соломенные циновки. Над одной из кроватей висел скромный, связанный из двух толстых палок крест. Да, здесь явно жили не слишком состоятельные люди. И почему только большинство христиан в Иерусалиме ютились в таких убогих жилищах? Может, дело было в их религии, запрещавшей христианам – так Рашид, во всяком случае, слышал – накопление богатств, так что даже самые бедные из них легко отдавали последнюю рубашку и делились последним куском хлеба?

– Нашел что-нибудь, Юсуф? – спросил он, продолжая осматривать нищенскую каморку. В ногах одной из кроватей на корточках сидела девочка. Малышке было лет десять; спрятав лицо меж коленок, она раскачивалась взад и вперед, как пойманный, запуганный зверек. Рашид вдруг почувствовал себя виноватым и быстро отвернулся.

– Пока нет, – ответил Юсуф, завязывая пояс своих шаровар. Лицо его раскраснелось, он тяжело дышал, словно после быстрого бега. – Лучше все-таки сам посмотри. Я и эту-то за волосы из-под кровати вытащил.

Он показал на ворох на другой кровати, и только теперь Рашид разглядел, что под одеялами лежит еще одна девочка, постарше – лет четырнадцати или пятнадцати. Она почти не двигалась и только тихонько жалобно скулила. Рашид сразу понял, что произошло, пока он спал. Он почувствовал, как ярость захлестнула его горячей волной.

– Что...

Но Юсуф быстро закрыл ему ладонью рот:

– Потом. Сначала надо обыскать все уголки.

Рашид в бешенстве отбросил его руку. Он весь дрожал от злости. Схватив Юсуфа за руку, он потащил его назад в первую комнату и с силой швырнул к стене:

– Клянусь Аллахом, Юсуф, какой демон в тебя вселился? Ты понимаешь, что ты натворил?

Юсуф ухмыльнулся, однако его ухмылка была далеко не такой самоуверенной, как ему, наверное, хотелось.

– Что ты так разволновался, Рашид? Иначе ее не заставишь говорить.

– Бред! Таким способом ты ничего не узнал, абсолютно ничего! Вместо этого ты... – Он оборвал себя на полуслове, стиснул зубы и бессильно затряс головой. В глазах помутилось от гнева, от омерзения и брезгливости. Но его ярость была обращена не только против Юсуфа, но и против себя самого. Ах, если бы он только не заснул! – Как ты мог это сделать, Юсуф? Мы же давали обет безбрачия!

– Это совсем другое. Они обе вызывают подозрение и вполне могут что-то знать об этом проповеднике. Поэтому...

– Это же дети! – прошипел Рашид и размахнулся для удара. В самую последнюю секунду он изменил его направление, и вместо челюсти Юсуфа его кулак с яростным вскриком обрушился на стену. Костяшки пальцев оставили на чистой выбеленной стене кровавые следы, но он этого не заметил.

– Рашид! – Ухмылка окончательно исчезла с лица Юсуфа. Парень дрожал всем телом, пот выступил у него на лице. Широко раскрытыми глазами он уставился на приятеля. – Надеюсь, ты ничего не расскажешь мастеру суповой миски? Ведь правда, Рашид, то, что здесь произошло, останется между нами?

Рашид ответил не сразу. Его все еще одолевало желание встряхнуть как следует мерзавца, отдубасить его, окунуть головой в бочку с водой до самого дна. Несомненно, он заслужил, чтобы его бросили на несколько дней в самую темную дыру поразмыслить о своем злодеянии. Но имеет ли именно он право судить Юсуфа? Если бы он не заснул, Юсуфу не представилась бы возможность обидеть девочку. Рашид глубоко вздохнул. Гнев его понемногу утихал, и одновременно усиливалась боль в руке. Он недоуменно разглядывал окровавленные костяшки. Нет, у него не было права карать Юсуфа. Один Аллах есть высший судия. Он и вынесет приговор. Им обоим.

– Ладно, Юсуф, я тебя не выдам. Но промолчу я не только из дружбы, а потому что и на мне лежит большая часть вины. Я должен был остановить тебя.

Явно успокоившись, Юсуф вздохнул:

– Я знал это. Знал, что могу положиться на тебя, Рашид. – Он вытер пот со лба. – Ну что, осмотрим жилище еще раз?

– Нет! – злобно буркнул Рашид. Ярость с новой силой вспыхнула в нем, и он вытолкал приятеля через дверь в сени, ведущие на улицу. – Ты больше не войдешь туда. Я сам справлюсь.

«Я-то ничего не скажу, но молись Аллаху, чтобы и девчонки держали язык за зубами», – пронеслось в голове у Рашида, наблюдавшего, как Юсуф, спотыкаясь, торопливо шел по проходу. Он вернулся в спальню. Девочки лежали все в тех же позах, в которых они их оставили. Он немного понаблюдал за ними. Как хотелось бы ему утешить их, что-то сделать, чтобы облегчить их позор и боль, но он не мог. Да и что бы он им сказал? Что ему их жалко? Что с ними ничего бы не случилось, если бы он не заснул в соседней комнате? Лучше всего было, конечно, быстро обыскать каморку и как можно скорее унести отсюда ноги, прежде чем вернутся родители девочек. Будь он их отцом и доведись ему застать в квартире одного из янычар, он бы точно убил бы насильников. Рашид отвел взгляд от девочек. Не решался смотреть на них он и потом, когда шарил саблей под кроватями, отодвигал циновки и простукивал стены. Но уши свои он не мог заткнуть и не мог не слышать их тихий плач и стон, не сомневаясь, что эти жалобные звуки будут преследовать его даже во сне. Как бы он хотел, чтобы ничего этого не случилось! Если бы он только не заснул...

Он вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Именно в эту же минуту по узкой лестнице спустились два его товарища. Это были Хасан и Джамал, братья-близнецы, настолько похожие друг на друга, что отличить их было невозможно.

– Нашли что-нибудь? – спросил он.

Те покачали головами.

– Ничего, – ответил тот, кого Рашид считал Хасаном. – Кроме пары крестов и кастрюли с приготовленной свининой. А вы?

– Тоже ничего. Абсолютно ничего.

– Где Юсуф? – поинтересовался Джамал.

– Уже пошел на улицу, – уклончиво ответил Рашид. Эти двое хотя и были его друзьями, но им вовсе не обязательно знать, что он повздорил с Юсуфом. Тем более знать причину. – Жилище оказалось слишком тесным для нас двоих.

– А что это у тебя с рукой? – прицепился Хасан.

– Это я до крови сбил себе костяшки об стену, пока искал под кроватью следы проповедника, – невозмутимо пояснил он, вынул тряпку, которой обычно протирал клинок сабли, и обернул ею кровоточащую руку. – Вот и все.

Джамал и Хасан дружно вскинули брови.

– А нам показалось, будто мы слышали чью-то перепалку. Было похоже, что у вас возникли трудности, – недоверчиво произнес Джамал. – Вроде как кто-то из христиан оказал сопротивление. Или что-то в этом роде.

– Вам послышалось, – жестко ответил Рашид.

– Конечно, вполне может быть, – быстро согласился Хасан, и братья обменялись выразительными взглядами. – Но...

Рашид до боли стиснул зубы:

– Послушайте, почему бы вам не засунуть свои кривые носы в свои собственные дела и не оставить меня в покое, а?

– Ладно-ладно, друг, – миролюбиво произнес Джамал. – Ты прав, нас это не касается, и мы ничего не хотим знать.

– Тогда закройте свои глотки.

Они молча прошли через сени и вышли на улицу, где их в нетерпении поджидал Юсуф.

– Ну наконец-то! – радостно воскликнул он. Было уже поздно, и узкий переулок выглядел довольно зловеще. Здесь жили исключительно христиане. В большинстве своем они были вполне миролюбивы, но среди молодых встречались и буйные головы, не слишком дружелюбно настроенные по отношению к солдатам-мусульманам. Так что место и время были не самые удачные, чтобы стоять тут в одиночку, да еще янычару. – Нашел что-нибудь, Рашид?

– Нет.

– А вы?..

– Они тоже ничего не обнаружили, – прервал его на полуслове Рашид. Его гнев все еще не полностью испарился, и единственным его желанием было поскорее убраться отсюда и забыть все – если это ему когда-нибудь вообще удастся.

– Эй, Рашид, а куда это ты собрался? – удивленно крикнул ему вдогонку Юсуф.

– Пойду к мастеру поварешки и доложу ему, – бросил, не останавливаясь, Рашид через плечо. Быстрыми шагами он стремительно уходил вперед. И чем проворнее он шел, тем больше становилось расстояние между ним и двумя запуганными девочками, разоренным домом, его странным сном и мыслями о сале и жареной свинине с хрустящей корочкой. Он словно надеялся, что стоит ему припустить, как мучившие его совесть воспоминания не смогут угнаться за ним и отстанут. – Кроме того, я ужасно хочу есть. Пора наконец хоть что-нибудь проглотить.

Юсуф смиренно развел руками и вздохнул.

– Не вешай голову, дружище, – улыбнулся Хасан. – Ты же его знаешь. Мухи на стене достаточно, чтобы в нем закипела кровь.

Трое солдат дружно расхохотались.

– Однако Рашид прав, – вставил Джамал, – самое время вернуться в казарму, поговорить с мастером поварешки и поесть. Я такой голодный, что запросто съем целого барана. Пошли, если поторопимся, еще догоним его.

Стояла глубокая ночь. В доме купца Козимо ди Медичи все было спокойно. Спали господа, спали слуги, даже лошади спокойно стояли в своих стойлах, тихо пофыркивая и поворачивая головы к Элизабет, которая, закутавшись в темную накидку до щиколоток, кралась мимо них. Конечно, она предпочла бы выйти из дома через главную дверь, чем вот так пробираться через конюшню. Не в пример узкому переулку, куда можно было попасть из конюшни, улица, на которую выходил фасад дома, была освещена. Но там, прямо у парадной двери, спал Махмуд. Он хотя и был полный дурак, способный поверить в любую чушь, которую она наплетет ему, будить его ей ни за что не хотелось. Никто не должен был знать о ее ночной вылазке. Ни единая душа.

Элизабет отодвинула засов и осторожно выглянула наружу. Высоко над ее головой, в узком просвете между мрачными стенами домов, угрожающе возвышавшимися вокруг нее, светили звезды. Бесчисленные огоньки, словно маленькие свечки надежды посреди черноты. Но сам переулок был погружен в кромешную тьму. Не было видно ни зги. Элизабет прислушалась. Ночью вряд ли кто-нибудь забредет сюда. Иногда мимо ночным патрулем проходили солдаты, но тут же вновь растворялись в темноте, будто тоже боялись ее, как и она их. Сейчас все было тихо.

Элизабет вышла в переулок и тщательно закрыла за собой дверь. Теперь погас последний слабый лучик света, и она оказалась одна в кромешной тьме и невольно содрогнулась своим рыхлым телом. Прошлый раз, когда она шла этой дорогой, светила луна, ее серебристый свет четко и ясно указывал ей путь. А сегодня было новолуние, и в переулке была такая темнотища, что даже вытяни руку перед собой – и то не увидишь. Стук сердца барабанной дробью отдавался в ушах, и на какой-то момент страх овладел ею. Она до смерти испугалась этого мрака, словно заманивавшего ее прямо в ад. Надо было догадаться прихватить лампу! Элизабет почувствовала сильное желание немедленно вернуться под домашний кров. Может, действительно взять лампу или факел? А вдруг она разбудит Махмуда или Эстер?

В этот момент в ушах ее раздался голос. Голос отца Джакомо. И это были слова, которые он произнес в конце их последнего собрания несколько дней назад, слова, исполненные глубокой веры, придававшие ей сейчас силы. «Будьте сильными, полагайтесь на Господа. Путь ваш может пролегать сквозь глубокую тьму и страшные опасности, но не забывайте, братья и сестры, этот путь приведет вас к свету». Да, отец Джакомо был прав. Она должна пересечь темноту, чтобы выйти к свету. Она должна быть сильной. И она будет сильной. С Божьей помощью.

Элизабет затянула накидку под подбородком и свернула налево. Медленно, шаг за шагом пробиралась она ощупью вдоль стены дома, пока наконец не дошла до большой улицы, освещенной факелами через равные промежутки. Здесь она пойдет быстрее, но нужно соблюдать особую осторожность. Ведь не только ей здесь лучше видно, солдатам – тоже.

Насколько позволяла ее тучность, стараясь не шуметь и не задыхаться, Элизабет почти бегом преодолела улицу и свернула в боковой проулок. Но что это? Повариха остановилась и прислушалась. Где-то впереди послышался тяжелый топот сапог, грубые голоса и звон сабель. Шум доносился из соседнего переулка и приближался прямо к ней. Элизабет торопливо огляделась в поисках укрытия. Шагах в десяти от нее, между двумя соседними домами, зиял узкий проход. Скорее всего, через него можно было попасть на задний двор, а можно было и упереться в стену. Но это уже не имело значения, так или иначе, туда не проникал свет уличных факелов, и она сможет укрыться в тени. Элизабет припустилась что было духу, уже краем глаза увидев первого солдата, появившегося из-за угла. И тут вдруг что-то зазвенело, упало на булыжную мостовую.

«Мой крест!» – с ужасом поняла она и с максимальным проворством, которое допускали ее объемы, наклонилась за сверкавшим и переливавшимся в отблеске факельного огня предметом. Крест был красиво отделан ограненными аметистами, его много лет назад завещала ей племянница епископа Перуджи в награду за ее кулинарное искусство и верную службу. Этот крест был слишком дорог ей, чтобы оставить его валяться на улице, даже если это стоило бы ей жизни.

Схватив крест, она прижала его к объемистой груди и побежала дальше. Солдат повернул голову в ее сторону в тот самый момент, когда она поравнялась со спасительным проходом. Она успела разглядеть высокую шапку янычара и сверкнувшую на боку саблю. Задыхаясь от быстрого бега и обуревавшего ее ужаса, она юркнула в темную нишу и принялась истово молиться Богу, чтобы турок не заметил ее. И еще она молилась, чтобы в темноте ее не подкарауливали новые кошмары – вроде воров, убийц или – что еще страшнее – крыс.

– Стойте, ребята! – услышала она на небольшом удалении голос янычара. – Вы тоже видели это?

– Что именно?

– Чью-то тень. Там впереди. Мне показалось, кто-то прошмыгнул через улицу, чтобы не попасться нам на глаза.

Элизабет поперхнулась и зажала рукой рот. Значит, он все-таки заметил ее.

– Ты уверен, Рашид? Я ничего не видел. А ты, Джамал?

Молчание. Элизабет отдала бы целую связку умбрийских колбас, которые она приготовила к завтрашнему господскому обеду, лишь бы узнать, что сейчас делали солдаты. Обыскивали входы в дома? Подбирались ближе, поскольку успели заметить, где она спряталась?

– Должно быть, тебе померещилось, Рашид, – произнес наконец другой голос.

– Может, зверь какой? – предположил еще один голос. Таким образом, их было не меньше четырех, сосчитала Элизабет. Четверо солдат! Если они ее обнаружат, она пропала! – Может, это кошка за мышами охотится. Или бродячая собака. Пошли дальше.

Шаги приближались. Кажется, проходят мимо. Элизабет увидела, как мужчины минуют ее прибежище.

Один, два, три. В ее груди затеплилась надежда. Но тут четвертый янычар замедлил шаги и остановился прямо перед узким проходом. Его стройная фигура четко выделялась на фоне освещенной улицы. Элизабет втянула свое мощное тело еще глубже в темноту, пока не уперлась в стену. Тупик! Она уже не отваживалась дышать. Видел ли он ее, слышал ли?

– Эй, Рашид, ну что там?

– Не знаю, – отозвался янычар, втянув носом воздух, словно ищейка, взявшая след. – Тут что-то есть. Запах какой-то странный. Каких-то необычных приправ и... да, точно, колбасы.

Его голос в тишине звучал так громко меж тесно сгрудившихся стен, как будто парень был совсем рядом. От страха у Элизабет замерло сердце. А что, если он подойдет еще ближе? Если войдет в нишу? Здесь он неминуемо найдет ее. Бежать ей некуда, выхода нет. Что он с ней сделает? Она крепко зажмурилась и стала про себя страстно молиться Господу, моля Его спасти и сохранить ее. Другие тоже подошли поближе и стали принюхиваться, будто свора охотничьих собак.

– Послушай, Рашид, и чем ты только думаешь? – со смехом воскликнул один из янычар. – Еще бы здесь не пахло колбасой! Ведь тут по соседству живет Ибн-аль-Саид, мясник. У него лучшая в городе колбаса. По-моему, ты переутомился и тебе пора спать. Вот уже и призраки мерещатся. Ну пойдем наконец, хватит!

Элизабет рискнула приоткрыть глаза. Четвертый янычар все еще стоял у прохода, словно никак не мог избавиться от сомнений.

– Пожалуй, вы правы, – произнес он в конце концов. Потом наклонился и поднял что-то с земли. – Наверное, я обознался. Должно быть, это была кошка.

Шаги солдат удалились, наконец все стихло. Однако Элизабет еще долго выжидала, прежде чем решилась выбраться из своего укрытия. Она медленно и бесшумно вышла на улицу. Осторожно огляделась. Нигде никого не было видно – ни кошки, ни человека, ни янычара. Никого. Как близко она была от разоблачения! И все только потому, что готовила в этот день колбасу! По вкусу хозяина – с чесноком, розмарином и тимьяном, как делали их у нее на родине. Вот уж никак не могла она предположить, что запах настолько въестся в ее одежду, что выдаст ее! И все же она была спасена.

От облегчения у нее обмякли колени, и ей пришлось прислониться к стене, чтобы не рухнуть посреди улицы. Она поднесла крест к губам, чтобы поцеловать его в знак благодарности, и тут вдруг увидела, что прямо в середине недостает одного камня. Она потеряла один из самых красивых аметистов! Должно быть, он выскочил при ударе о булыжную мостовую. Элизабет со стоном опустилась на колени и принялась шарить повсюду, но камня нигде не было. Может, именно тот аметист и поднял янычар? Она еще постояла в нерешительности, скорбя по поводу утраты драгоценного камня. Но потом все же заспешила дальше, ведь она и так потеряла массу времени. Если не поторопиться, она не доберется вовремя до старой каменоломни царя Соломона, и собрание начнется без нее.

Тяжело дыша, Элизабет наконец добежала до скрытого прямо в городской стене лаза, который вел в каменоломню. Никто теперь уже не знал, действительно ли сам царь Соломон приказал отрыть здесь каменный карьер. Но согласно сохранившимся преданиям, здесь добывали камни для строительства храма. Старые каменоломни состояли из сотен, а то и тысяч штолен и пещер, которые переплелись в непроходимый лабиринт, далеко простиравшийся под городом и даже выходящий за городские стены. И хотя каменоломни вполне могли сгодиться как укрытие или жилище, они были совершенно заброшены. Лишь несколько пещер использовались торговцами маслом и вином в качестве складских помещений, но многие штольни за долгие годы обрушились. Тот, кто не ориентировался в этом подземном царстве, был обречен. Непосвященный мог с легкостью заблудиться в лабиринте и уже никогда не выбраться из него или же провалиться в одну из бесчисленных ям, которые вдруг неожиданно разевали под ногами свой алчущий зев, подобно гигантским змиям, только того и ждавшим, чтобы проглотить непрошеных гостей. Некоторые из этих ям были прикрыты незакрепленными досками, по большей части старыми и прогнившими, лишь обманчиво заставлявшими новичков чувствовать себя в полной безопасности. В действительности же то были смертельные ловушки.

Постанывая, Элизабет подняла деревянную, хорошо замаскированную соломенной рогожей крышку люка. Перед ней открылась черная пропасть. В темноте она с трудом различила две перекладины лестницы. Душа поварихи окончательно ушла в пятки, когда дрожащими руками она закрыла за собой крышку и в кромешной тьме начала спускаться вниз по лестнице. Оказавшись внизу, она попыталась нащупать под кучей словно случайно набросанных досок один из факелов, которые братья и сестры всегда прятали там. Уже несколько месяцев ходила Элизабет на собрания отца Джакомо, но раньше у входа в штольню ей всегда попадался кто-то из единомышленников, и они вместе шли в пещеру на тайное собрание. На сей раз она припозднилась. Никого не было видно, и у нее кровь стыла в жилах при одной мысли о том, что ей придется одной проделать извилистый путь до пещеры через запутанные переходы из одной каменоломни в другую. А вдруг она заблудится? Стоит ей проглядеть один из тайных знаков, оставленных братом Стефано, и пойти по неправильной дороге, она тут же собьется с пути.

«Молитесь и надейтесь, и Господь всегда придет вам на помощь». Это были слова отца Джакомо. Элизабет начала тихонько нашептывать молитву. Звук ее голоса, отброшенный от шершавых стен каменоломни, отозвался зловещим эхом, словно предвещающий беду дух насмехался над ней. Элизабет чуть не заплакала и продолжила молитву про себя. Наконец она нашарила факел и не с первого раза зажгла его. Руки ее дрожали от волнения. К страху перед лабиринтом добавилось возбуждение от скорой встречи с отцом Джакомо. Она замирала, предвкушая, что опять услышит его голос и будет стоять перед ним. Этот человек был посланником Господа, святым – в этом Элизабет была твердо уверена. Слово Спасителя воодушевляло его. Его голос, его глаза, его жесты... Каждой своей жилкой он служил Христу. Слова его были могущественны и звучали пророчески, будто он собственной персоной стоял когда-то перед Иисусом, и Он возложил на него миссию. Она ни за что не хотела пропустить его проповедь, ни при каких обстоятельствах.

Элизабет покрепче сжала факел и зашагала вперед, переходя от одного указателя к другому, которые повсюду оставил брат Стефано, доверенное лицо и постоянный спутник отца Джакомо. Тот, кто находил эти знаки и умел их правильно толковать, с легкостью отыскивал дорогу к месту тайных собраний. Если же человек не был посвящен, он не придал бы никакого значения восковому пятну на камне, нарисованной на песке рыбе, голова которой показывала правильное направление, палке в форме креста. Некоторые из знаков были как бы случайно обронены или оставлены играющими детьми. Даже Элизабет находила их только потому, что знала об их существовании. Всего знаков было четырнадцать. Каждый из них символизировал веху на тернистом пути Господа, и Элизабет останавливалась у каждого, чтобы помолиться. И вот наконец она добралась до последнего узкого и извилистого прохода, который вел к пещере.

Уже издалека донеслось до нее многоголосое бормотание. Похоже, собрание еще не началось, поскольку хор голосов был нестройным. Она погасила свой факел и пошла на шум голосов. И вот наконец увидела падающий в проход свет из пещеры: она была у цели.

У ее ног простиралась пещера, просторная и красивая, как одна из тех церквей, в которые она ходила на своей родине. Со сводчатого потолка и со стен свисали сталактиты, образуя боковые приделы, алтарь, колонны и ниши, в которых горели свечи. Некоторые даже напоминали фигуры святых. Это было настоящее чудо. И не только Элизабет была убеждена, что сам Господь сотворил здесь место для благоговейных молебнов. Полдюжины факелов были воткнуты в гнезда на стенах, равномерно рассредоточенные по всей пещере. На обломках скал, выглядевших как каменные скамьи, сидели мужчины и женщины. Некоторые привели с собой даже детей, чтобы получить благословение от отца Джакомо. Людей было еще больше, чем в прошлый раз. Намного больше. Сердце Элизабет затрепетало от радости. Каждый раз все больше и больше братьев и сестер приходило на собрания. Послание отца Джакомо распространялось в Иерусалиме, как когда-то Евангелие. Ее охватил благоговейный трепет. Она поспешно сошла вниз по каменным ступенькам, возникшим, быть может, сотни лет назад по воле Господа. Прошла мимо братьев и сестер, здороваясь с теми, кого знала, и кивая тем, кого видела этой ночью в первый раз. Наконец она отыскала Ханну, свою подругу.

Ханна была поварихой в доме одного купца из Кордовы. В этом доме отец Джакомо и брат Стефано нашли прибежище сразу после своего прибытия в Иерусалим. Она была одной из первых, кто наслаждался его словом. И именно она несколько месяцев назад впервые привела с собой на тайное собрание Элизабет.

– Элизабет! Мир тебе! – обрадовалась Ханна, обе женщины обнялись и расцеловались. – Как ты поздно сегодня. Я уж боялась, что с тобой что-то случилось.

– Я и впрямь была на волосок от этого, – ответила Элизабет, с кряхтением садясь рядом с подругой на широкий камень. – Хозяин не пускал?

Элизабет покачала головой.

– Нет, янычары. Чуть не поймали, но Господь меня уберег, – сказала она, воздев руки. – А потом долго сидела в укрытии и не смела высунуться. Боялась, что опоздаю.

– Нет, как раз успела. Отец Джакомо тоже еще не пришел. Мы... О, вот как раз и он!

Ханна показала на переднюю часть пещеры. По рядам собравшихся пробежал шепот, и тут же все разговоры смолкли. Из узкой щели в скале вышел отец Джакомо, облаченный в долгополое коричневое одеяние из простого грубого сукна, перепоясанное веревкой из телячьей кожи, и в сандалиях на босую ногу. Голова его была непокрыта, череп гладко выбрит, оставлен лишь венчик из каштановых волос, будто нимб, золотисто поблескивавший в свете факелов. Лицо было аскетичное – худое, преисполненное мудрости и смирения. Глаза, однако, полыхали огнем. Человек, стоявший перед ними с опущенной головой, такой скромный и в то же время такой возвышенный, был святым. Элизабет не встречала более красивого лица – разве только у Ансельмо, сына ее господина Козимо ди Медичи. Но Ансельмо был молодым человеком, подобно своим сверстникам, предававшимся светским утехам и радостям, он был греховное, порочное дитя. Может, и его душу еще можно спасти?

Все собравшиеся почти одновременно встали. Стало так тихо, что можно было бы услышать, как падает перо.

Медленно и степенно отец Джакомо подошел к краю плато, которое образовывало алтарь, так что каждый в пещере мог лицезреть его. Все взгляды были обращены к нему, а он свысока взирал на свою паству. Взор его доставал до каждого в отдельности, и лицо его озарилось сиянием, отчего у Элизабет зашлось сердце. Словно небо позволило присутствовавшим здесь на миг приобщиться к великолепию и величию рая.

– Братья и сестры во Христе, – начал отец Джакомо своим несравнимым голосом, от которого у Элизабет на глаза всякий раз наворачивались слезы умиления. – Меня переполняет радость, что и сегодня я могу приветствовать вас именем Господа. И я испытываю к вам глубокую благодарность за то, что нас опять стало больше. Но все же нас пока еще не очень много, ведь мы по-прежнему вынуждены скрываться от чужих глаз и ушей. И тем не менее благая весть людям разлетается по городу. Поведаю вам, братья и сестры, что наступит день – скоро наступит, – когда нам не придется больше таиться в каменоломнях мудрого царя Соломона. Придет день, когда нас будет столько же, сколько звезд на небе. Мы выйдем из этой пещеры и пойдем на улицы и площади города, и каждый, это говорю вам я, братья и сестры, каждый услышит наш голос. Он будет подобен раскатам грома, трубам, заставившим рухнуть иерихонские стены. Наша весть потрясет людские сердца, и правоверные отделятся от неверных, как овцы от волков. Мы разрушим храм и построим его заново, и вот тогда, это говорю вам я, братья и сестры, этот город станет по-настоящему Священным. И тогда они наконец будут изгнаны, святотатствующие осквернители, и ничье другое имя, кроме имени Господа нашего Иисуса Христа, не будет почитаемо в стенах этого города. А пример святого города Иерусалима воссияет над всей землей, и возникнет Царство Божие на земле!

– Аминь!

– Аллилуйя!

– Аминь!

– Аллилуйя!

– Благословен Бог Всевышний!

Восторженные крики не стихали. Но тут вперед вышел брат Стефано и воздел вверх руки.

– Успокойтесь, братья и сестры, тише! – крикнул он. – Давайте послушаем, что еще скажет нам отец Джакомо.

В пещере мгновенно воцарилась тишина.

– Братья! Сестры! День нашей победы уже не за горами, но он еще не наступил. Напротив, нас ожидают тяжкие испытания. – Отец Джакомо переводил суровый взгляд с одного лица на другого, словно желая призвать каждого верующего к терпению и осмотрительности. – Наше место встреч пока еще остается тайным, но наше сообщество – уже нет. Наместник Сулеймана уже наслышан о нас. Он называет нас подстрекателями и видит в нас опасность для себя и для господства империи султана. Поэтому он натравил на нас своих легавых псов – янычар. Сегодня они обыскивали жилища наших братьев и сестер по вере, живущих неподалеку от храма, где хранится святой Гроб Господа нашего Иисуса Христа. Они надеялись найти следы, которые приведут их к нам. Но наши братья и сестры были мужественными, и ни один из них не промолвил ни слова, не свернул с пути истинного. Но теперь, когда янычары напали на наш след, они не успокоятся, пока не найдут нас. При этом для них любые средства хороши. Они приставят к нам шпионов. Наши господа и слуги, наши соседи, даже наши единоутробные братья и сестры, мужья и жены, матери и отцы могут выдать нас богохульникам, врагам Господа нашего!

По рядам прокатилась волна недоумения, собравшиеся испуганно переглянулись.

– Но не отчаивайтесь, братья и сестры, ибо этот путь тоже уготован нам. Он часть того креста, который мы должны взвалить на свои плечи, дабы следовать слову Господа и приготовить путь Ему. Ибо Он сам сказал: «Не мир пришел Я принести, но меч». Нам предстоит последовать примеру святых мучеников, вынести предательство, заточение в темнице, пытки, может быть, даже смерть, чтобы служить нашему Господу. Ибо Царство Божие уже близко. Имена осквернителей веры будут стерты со скрижалей. И каждый, кто страдает за Него, будет сидеть по правую руку Его, когда Он придет!

– Аминь!

– Братья и сестры! – Отец Джакомо сделал шаг вперед, подошел к краю плато и распростер руки. Он вглядывался в лица присутствующих, словно желая обнять каждого. – Несите дальше нашу весть. Но будьте бдительны. Остерегайтесь янычар, всюду рыщущих по нашему следу. И держите свои сердца закрытыми от отравленных, смертоносных речей богохульников. И тогда послужите Господу, как Он того ожидает от нас. А теперь давайте вместе помолимся и примем святое причастие.

Все собравшиеся преклонили колена. У Элизабет по щекам струились слезы. Да, она хочет служить Господу, всем сердцем хочет. Она передаст дальше послание отца Джакомо. И она уже даже знает – кому именно...

V

Заговор в Иерусалиме

Эздемир, наместник султана Сулеймана II, прозванного Великолепным, восседал в своем кресле и молча слушал доклад Ибрагима, «мастера суповой миски». Эздемир никогда не мог привыкнуть к обычаю янычар давать своим офицерам кухонные титулы. Ничего, кроме улыбки, такое странное звание у него не вызывало. Он всегда представлял себе, как Ибрагим, облачившись в фартук и поварской колпак, командовал своими янычарами и заботился о том, чтобы лук был порублен достаточно мелко, а зелень была действительно свежей. Но от сегодняшнего доклада Ибрагима смех так и застрял в горле наместника.

– Мои люди прочесали всю округу храма Гроба Господня, обыскали каждый дом, каждую квартиру, вплоть до самой убогой каморки, и ничего не нашли, – произнес мастер. – Никакого намека на этого проповедника Джакомо, ни малейшего следа его появления. Ничего.

Эздемир протер глаза. Он устал и измучился. Груз ответственности за этот город порой тяжко давил на него. Так же как когда-то, полторы тыщи лет назад, давил на плечи прокуратора Понтия Пилата. Настолько тяжко, что иногда он мечтал просто сбросить его и вернуться домой. Домой, в горы, туда, где была одна-единственная мечеть, где все мужчины и женщины знали суры Корана и никто ни с кем не спорил о достоверности их содержания. Но это желание было не так-то легко осуществить. Одному Сулейману Великолепному было дано решать, когда Эздемир может сложить с себя полномочия наместника Иерусалима и может ли вообще. Наместник вздохнул.

– Либо этот патер Джакомо чрезвычайно умный человек, которому ловко удается уходить от наших розысков, – продолжал Ибрагим, чье лицо при этом стало мрачнее тучи, – либо его последователи так боятся его, что готовы лучше навлечь на себя тяжелую кару, нежели предать его. Или же...

Эздемир вскинул глаза.

– Почему ты замолчал, друг мой?

– Прошу прощения, наместник, но я не имею права забывать, кто донес нам на этого таинственного проповедника.

Эздемир пожал плечами:

– Разве это играет какую-нибудь роль?

– Если копать неглубоко, то нет. Тогда он всего лишь простой человек, – хмуро произнес Ибрагим. – Голодный гончар, который после утомительного дня, проведенного на базаре, заглянул в харчевню и там случайно стал свидетелем того, как два приверженца проповедника пытаются настроить хозяина-христианина против его иудейских и мусульманских гостей. – Он щелкнул языком. – Но если знаешь, что гончара зовут Мелеахим, дело выглядит иначе.

– Мелеахим, говоришь? Так этот горшечник – еврей. Ну и что? – Эздемир недоуменно покачал головой. – Я тебя не понимаю, Ибрагим. Куда ты клонишь?

– В той истории, которую преподнес нам этот Мелеахим, кое-что не сходится. – Он поднял руку и начал считать: – Первое. Почему именно он – еврей – доложил об этом происшествии, хотя в харчевне якобы обедали и мусульмане, ни один из которых к нам не обратился? Второе. Он утверждал, что видел этого отца Джакомо с его спутником несколько месяцев назад по пути в Иерусалим. Разговор якобы шел о «последнем крестовом походе», который они замышляют. Если это так, почему он не явился к нам сразу? Почему только сейчас решил рассказать о тех паломниках? И третье. Почему, объясни мне, пожалуйста, еврей идет обедать в христианское заведение, когда через улицу еврейских шалманов что собак нерезаных? Насколько мне известно, у евреев требования к пище гораздо строже, чем запреты Корана. По словам этого Мелеахима, он обычно не ходит обедать в городские заведения и поэтому не слишком хорошо ориентируется в Иерусалиме. Туда он якобы забрел случайно и уже не отважился уйти. И все это, разумеется, происходит именно в тот день, когда парочка учеников Джакомо решает выступить с проповедью в харчевне этого христианина. – Он яростно затряс головой. – Я просто отказываюсь верить этому. Слишком много случайных совпадений.

– Вместо этого ты решил, что этот жалкий гончар замыслил заговор?

– Может быть, не он один. Но среди евреев есть тоже неблагонамеренные по отношению к нам. Они все еще утверждают, что Иерусалим принадлежит им. Считают нас чужаками, захватчиками и мечтают изгнать из города и нас, и христиан. Этот проповедник мог бы быть им полезен. Благодаря ему все наше внимание переключилось только на христиан. Мы их подозреваем, обыскиваем их дома, кого-то бросим в темницу, многие предпочтут бежать – но при этом... – Ибрагим помедлил. – При этом таинственный проповедник Джакомо окажется не более чем тенью, сказкой, выдуманной фигурой. А тем временем евреи могут безнаказанно замышлять новое восстание.

– Ну, по крайней мере эти двое приверженцев проповедника не были вымышленными персонажами. Хозяин вышвырнул их на улицу на глазах всех своих постояльцев.

Ибрагим презрительно фыркнул:

– Это мне известно. В конце концов я сам допрашивал его. Но почему-то среди посетителей харчевни не нашлось ни одного, кто мог бы подтвердить рассказ Мелеахима о двух возмутителях спокойствия. Кроме того, и это для меня самый весомый аргумент, жена хозяина – еврейка. Она даже дочь раввина, с которым мы не раз имели дело из-за его чересчур радикальных взглядов. Но, может, тебе не доложили об этом.

Эздемир вздохнул. Этот факт действительно был ему неизвестен. Конечно, это представляло историю гончара в ином свете. И все же ему не верилось, что старый горшечник солгал.

– Ты ведь знаешь, Ибрагим, что Сулейман, да благословит Аллах его и его потомков, стремится к мирной совместной жизни верующих в единого Бога. Мы должны доверять иудеям и христианам и во всем их... – Он оборвал себя на полуслове и махнул рукой. Как никто другой, он понимал, насколько пустыми были эти слова. К тому же Ибрагим был не из числа писарей, библиотекарей, переводчиков и министров, перед которыми он был обязан тщательно взвешивать свои слова. С Ибрагимом он мог позволить себе быть откровенным. Они хорошо знали друг друга и поддерживали почти дружественные отношения, с тех пор как Сулейман Великолепный вот уже почти десять лет назад послал их обоих в этот город блюсти его интересы. И так же как он сам, Ибрагим знал правду. Желанием султана было создать царство, в котором все – иудеи, христиане и мусульмане – могли мирно уживаться друг с другом. Все в конце концов верили в единого Бога, были детьми одного и то го же Господа, почитали одних и тех же пророков. Но то, что срабатывало в других частях империи, оказывалось невозможным в Иерусалиме. В этом городе иудеи, христиане и мусульмане непрестанно враждовали друг с другом. И задачей Эздемира и Ибрагима было заботиться о всеобщем мире, к которому стремился Сулейман. Каким бы путями они его ни достигали.

– Прости за откровенность, Эздемир. Быть может, Сулейман – великий правитель, но, к сожалению, он еще и великий мечтатель, слишком охотно закрывающий глаза на действительность. Мы с тобой знаем это не понаслышке, на своей шкуре испытали. Я ни в коем случае не собираюсь запрещать евреям и христианам верить в своего Бога или тем более изгонять их из города. Пусть вешают свои кресты на стену или читают свои молитвы у Стены Плача. Но мне кажется целесообразным держать под большим контролем их собрания и не предоставлять им те же привилегии, которыми пользуются магометане. С гяурами надо обращаться осторожнее. И я бы начал с евреев.

Наместник помолчал, обдумывая услышанное. В душе он считал, что Ибрагим прав. Как все янычары, тот с детских лет был солдатом. Знал все уловки мошенников и обманщиков, тонко чувствовал грозящую опасность, предательство и ложь. Под его мудрым руководством за последние годы янычарам удалось задушить в зародыше не один бунт, о которых Сулейман Великолепный даже не подозревал, сидя в своем дворце в далеком Стамбуле. Без него и его людей совместная жизнь трех конфессий вряд ли протекала бы так мирно на протяжении нескольких лет. Поэтому к его оценке, несомненно, нужно было прислушиваться. И если им действительно угрожал новый мятеж иудеев, то заботы, которые угнетали его сейчас, не шли ни в какое сравнение с тем, что ему еще предстояло.

– Возможно, ты прав, Ибрагим, возможно, – произнес Эздемир и неторопливо кивнул. – Поэтому тебе непременно надо разыскать гончара Мелеахима и еще раз допросить его. Пусть будет установлено наблюдение и за его окружением. А еще за хозяином харчевни и его женой-еврейкой. Может, там обнаружится раввин-подстрекатель, или сам горшечник принадлежит к какой-нибудь еврейской секте, враждебно настроенной к нам. А может, старика просто использовали другие, кто поумнее, чем он сам. Выясни все это.

– Будет исполнено.

Ибрагим мрачно кивнул. На его лице было написано, что он уже раздумывал, кто из его солдат лучше всего подойдет для выполнения этой задачи.

– Но в то же время не будем упускать из виду и другую возможность, – продолжил Эздемир. – А именно, что гончар не хотел обмануть нас, что таинственный патер Джакомо в самом деле существует, и цель его – ни больше ни меньше как собрать вокруг себя достаточное число приверженцев, с тем чтобы начать новый крестовый поход. На этот раз не извне, а в самом сердце Иерусалима. – Ибрагим хотел что-то возразить, но наместник поднял руку, повелевая тому помолчать. – Я знаю, что ты хочешь сказать, Ибрагим. Если этот патер Джакомо реально существует, янычары напали бы на его след. Но он может быть весьма умен. Или очень ловок. И собрал уже достаточно адептов, безоговорочно преданных ему, готовых защитить его даже ценой собственной жизни. Или же – я понимаю, что этот довод тебе наименее приятен, – твои янычары не проявили достаточного усердия и внимания, как бы тебе того хотелось.

У Ибрагима кровь отлила от лица, глаза засверкали раскаленными угольями, крылья носа раздулись. В этот миг Эздемир понял, что допустил ошибку.

– Не хочешь ли ты этим сказать, что...

– Знаю-знаю, Ибрагим, твои люди поклялись в верности Аллаху и султану. Это ставит их вне всяких подозрений, но...

Эздемир поднялся со своего кресла и принялся ходить по залу. Мысль о возможном предательстве среди янычар претила ему самому. Однако чем больше он об этом думал, тем вероятнее это ему казалось. Разумеется, янычары были слугами Аллаха, и не только Сулейман полностью доверял им. Наместник тоже ни разу не усомнился в их верности и честности. Но ведь и янычары были всего лишь людьми, в чем бы они ни присягали. А человеческие сердца могут и размягчиться. По разным причинам. Месть, ненависть, жадность, сочувствие. А может быть, и любовь...

– Пожалуйста, не пойми меня превратно, Ибрагим, но так ли это на самом деле? Действительно ли твои люди все до единого настолько преданы Аллаху и султану, как бы нам этого хотелось? Мы-то с тобой знаем, какая кровь течет в жилах большинства из них. И одному лишь Аллаху ведомо, не вспоминает ли кто-нибудь из них о своем происхождении и не предпочитает ли следовать голосу крови, а не слову Корана. Ибрагим заскрежетал зубами:

– Может быть, у тебя есть конкретные подозрения против одного из моих солдат? Эздемир покачал головой:

– Нет, ни в коем случае. Это было всего лишь предположение. Я только хотел напомнить, что мы не имеем право исключать и эту возможность.

Ибрагим немного помолчал, потом согласно кивнул. Наместник видел, что друг делает усилие над собой. В черных омутах его глаз вспыхнула искра, ни разу доселе не виданная им у мастера суповой миски, и она ему не понравилась. Совсем не понравилась.

– Хорошо. Я поговорю с мастерами поварешки и подвергну своих людей обстоятельной проверке. Будут ли еще приказания?

– Да, – кивнул Эздемир и вновь опустился в свое кресло. Он чувствовал себя неуютно, но старался не подавать виду. – Вчера янычары прочесывали христианский квартал в поисках этого отца Джакомо. Но кто сказал, что он должен скрываться у простых горожан? А может, он нашел пристанище у какого-нибудь состоятельного купца? Может, он вообще один из них, благородный, влиятельный человек, дни напролет занимающийся своей торговлей? Так что проверьте заодно и дома торговцев-христиан. Само собой разумеется, это задание потребует большей деликатности, обходительности и вежливости. Не будем понапрасну восстанавливать против себя купцов. Это наверняка противоречило бы помыслам Сулеймана, да благословит Аллах его имя, а при некоторых обстоятельствах означало бы гибель этого города. Поэтому выбирай для этой операции особенно надежных и благоразумных солдат. Ничто не нанесет большего вреда нашему делу, если мы разозлим одного из влиятельных купцов неосторожным, вызывающим поведением и заставим его бежать из города, а то и прямо направим его к этому таинственному отцу Джакомо.

– Если он существует, этот отец Джакомо...

– Правильно, если он существует. Но если честно, я в этом не сомневаюсь.

Ибрагим набычился.

– Хорошо, – произнес он таким ледяным тоном, что у наместника по спине побежали мурашки. – Если у тебя нет других пожеланий, я позволю себе удалиться, что бы передать твои приказания моим людям.

Он поклонился и пошел к выходу с высоко поднятой головой. Эздемир провожал его взглядом, пока створки двери не закрылись за ним. Оставшись один, он долго не мог отключиться от разговора с Ибрагимом. В памяти всплыло странное выражение, мелькнувшее в его глазах. Пусть то была всего лишь мимолетная искра, но у него было такое ощущение, что в этот миг он заглянул в душу предводителя янычар. И то, что он увидел там, заставило наместника содрогнуться. Там бушевала ненависть, холодная, неприкрытая ненависть. «О Аллах, неужели мои трудности никогда не кончатся?» – пронеслось в голове у Эздемира. Сейчас он больше чем когда-либо желал бы переместиться в другое место. Иерусалим... Какой злой колдун забросил его сюда? Он встряхнулся и позвал своего секретаря. Тот немедленно вошел.

– Уважаемый Эздемир, отец моей обворожительной жены, дед моих детей, – сладко произнес он с легким поклоном, – вы позвали меня. Чем могу быть полезен?

– Мой дорогой Саади, прошу тебя, принеси мне все законы и указы за последние десять лет, касающиеся янычар. И еще все, что о них было написано.

Саади изумленно вскинул брови:

– Я прошу великодушно простить меня, дражайший тесть, но ведь это необозримое множество свитков и книг. Нет ли чего-нибудь более определенного в ваших поисках? Это помогло бы сузить круг интересующих нас трактатов.

Эздемир покачал головой и потер лоб. У него опять начались мучительные головные боли, как всякий раз, когда он чувствовал, что не справляется с ситуацией. В последнее время такое происходило все чаще и чаще. Он постепенно старел.

– Нет, я не ищу ничего конкретного. Просто... – Он прерывисто вздохнул. – Хочу быть честным с тобой, Саади. Я только что говорил с Ибрагимом, мастером суповой миски. И у меня закрались сомнения, действительно ли янычары заслуживают нашего безграничного доверия, как нам раньше всегда казалось. Я знаю, что Сулейман Великолепный, да благословит Аллах его и его потомков, возлагает на них большие надежды. Они опора его империи. Но не слишком ли мы верим в их преданность? Не могу избавиться от впечатления, что они пользуются большими правами, чем им полагается. – Он немного помолчал. Головная боль все нарастала. – Янычары весьма многочисленны, и они вооружены, Саади. Если они нападут на нас, от их сабель нам придется обороняться кинжалами и голыми кулаками. А Стамбул далеко, глаза и уши Сулеймана до нас не достают, и пока подоспеет помощь... – Он махнул рукой. – Мною овладела тревога, сын мой. Глубокая тревога. Это была бы не первая империя, закат которой начался с солдатского бунта.

Саади кивнул с серьезным лицом:

– Понимаю, достопочтенный тесть. Стало быть, я принесу вам все, что смогу найти об янычарах. Не обессудьте, если поиски займут какое-то время.

– Трактаты нужны мне не сегодня, Саади. И не завтра. Важно, чтобы я их вообще получил. Благодарю тебя, сын мой. И ни с кем не говори об этом, слышишь? Это должно остаться между нами.

– Разумеется.

Саади поклонился и быстро вышел. Эздемир в изнеможении откинулся на спинку кресла. Казалось бы, он мог сейчас успокоиться. Ибрагим займется евреями и христианами, Саади – янычарами. Все необходимые распоряжения он сделал. Можно было не сомневаться, что Саади выполнит его просьбу быстро и надежно. В конце концов он был его зятем. Человеком, которому он мог слепо доверять.

«Хотя бы одному, – подумал наместник. Головная боль разрослась с такой силой, что у него началась дурнота. – Есть хотя бы один человек в этом городе, которому я действительно могу доверять. Это ли не повод для радости?»

Анна сидела в удобном кресле в библиотеке. В очередной раз Козимо и Ансельмо погрузили ее в непролазные дебри, которыми ежедневно и еженощно была опутана жизнь Иерусалима. Близился обед, и у нее голова шла кругом. Оба опять попытались рассказать ей все трех религиях, которым приходилось уживаться на маленьком пространстве внутри городских стен. Они просветили ее, в каком квартале жили евреи, где преимущественно обитали христиане, а какие улицы находились в крепких руках мусульман. Теперь она знала, где могла показаться только под чадрой, по каким дням ей как женщине лучше не покидать дом, а куда ей как христианке не стоит ходить за покупками. Жизнь в этом городе балансировала между запретами, обязанностями и уважением к обычаям других, которые своими указами пытался насаждать султан. Либо Иерусалим был чересчур мал, либо человеческая душа чересчур мелкой, чтобы обеспечить трем великим религиям мирное сосуществование – вот и все, что усвоила Анна после многочасовых объяснений. Постепенно она начала понимать Ансельмо.

– Если нас послушать, так покажется, что Иерусалим – сплошной сумасшедший дом, – с улыбкой произнес Козимо, словно угадав ее мысли, – но со временем к этому привыкаешь. Большинство живущих здесь людей – мирные жители, единственное желание которых – чтобы их оставили в покое, независимо от того, к какой конфессии они принадлежат.

– Но вот к кому вы действительно должны быть предельно внимательны, – продолжил Ансельмо, – так это к янычарам.

– К янычарам? – Анна закатила глаза. Еще одна часть населения, заслуживавшая особого внимания. Еще до своего отъезда она в Гамбурге прочитала про янычар в интернете. Это были христианские дети из провинций, которых Османская империя силой угоняла во время своих завоевательных походов. Этих мальчиков подвергали обрезанию, обращали в ислам, из них воспитывали солдатскую элиту, образовывавшую закрытое, почти монастырское сообщество. – И что же с этими янычарами?

– Султан Сулейман – мудрый и справедливый человек, – пояснил Козимо. – И хотя многие христиане утверждают нечто другое, именно он заботится о том, чтобы и евреи, и христиане могли свободно совершать свои религиозные отправления в Иерусалиме. Янычары – это, так сказать, его длинная рука. Однако...

– Кстати, они мусульмане, – перебил его Ансельмо. – Многие из них терпеть не могут ни евреев, ни христиан. И если что-то приходится им не по вкусу, они могут стать весьма неприятными.

– Но я читала, что они следят за соблюдением законов и за порядком, и еще...

– Разумеется, – опять не дал досказать ей Ансельмо с мрачной улыбкой, – янычары следят за соблюдением законов и за порядком, но это их законы. И порядок, который устраивает их. А это подразумевает, что они придираются к еврейским или христианским гражданам, когда им этого захочется.

– Но ведь Сулейман...

– Сулейман в Стамбуле, а это очень далеко, синьорина Анна, – возразил Козимо. – Он не может видеть, что творится здесь на самом деле. Так что лучше обходите янычар. А теперь пойдемте, синьорина Анна, самое время сделать перерыв. Мы опять заговорились, и у вас утомленный вид.

«Еще бы», – хмыкнула про себя Анна. Она еще в Гамбурге пыталась подготовиться к ситуации в Иерусалиме. Но быть здесь в действительности да еще мириться с реалиями XVI века – это было нечто совсем другое. К тому же у нее складывалось впечатление, что с течением столетий некоторые детали ускользнули от историков. К примеру, произвол янычар и отсутствие терпимости у них, о чем рассказывал Ансельмо.

– Уже настало время обеда, синьорина, – произнес Козимо. – мы поедим, а потом можем совершить не большую прогулку по нашему кварталу. Мы с Ансельмо часто вынуждены отлучаться из дома по делам, так что будет лучше, если вы будете ориентироваться здесь и без нас.

Эти слова прозвучали музыкой для Анны. Она была зверски голодна, голова ее гудела. Обильная еда и свежий воздух ей сейчас были крайне необходимы.

Все вместе они прошли в столовую, и Анна заняла свое место за длинным столом. Элизабет как раз поставила на стол огромное блюдо с восхитительно благоухающими колбасами, которые она уже подавала несколько дней назад, но тут в дверь постучали и вошел Махмуд.

– Простите за беспокойство, господин, – произнес он с поклоном в сторону Козимо. – Два янычара стоят у двери и желают войти.

Козимо нахмурился и бросил на Ансельмо строгий взгляд. Тот вытаращил глаза, воздел руки в знак своей невиновности и энергично затряс головой. Козимо шумно выдохнул воздух:

– Ну хорошо, Махмуд, проводи их в библиотеку. Я сейчас приду. – Он сердито швырнул на стол свою салфетку. – Ансельмо, не натворил ли ты чего-нибудь? Признавайся!

Ансельмо вновь яростно затряс головой, его глаза метали молнии.

– Нет. К тому же вам следовало бы лучше знать меня, отец. Если я что-нибудь вытворяю, как вы изволили выразиться, я никогда не попадаюсь. Никому. А уж тем более этим...

– Ну хорошо, хорошо, – быстро перебил его Козимо. – Но тогда возникает вопрос, что янычары забыли в нашем доме. – Он встал.

– Не нужно ли нам... – начал Ансельмо и тоже поднялся.

Но Козимо отмахнулся:

– Нет, оставайтесь здесь. Если возникнет необходимость, я прикажу вас позвать. Тут не может быть ничего важного. Вероятно, это какая-то ошибка. Или сообщение о неправильно доставленном товаре.

Он вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь. Ансельмо мрачно сверлил ее глазами, словно пытаясь силой своего взгляда прожечь дыру в дереве и заглянуть внутрь.

– Что тут позабыли янычары? Чего им от нас надо? – бормотал он себе под нос, словно жонглер, ловко вращая в руке нож. – Если бы я только знал...

В этот момент дверь распахнулась, и опять появился Козимо. Но не один. По пятам за ним шел один из янычар, бдительно следивший за каждым его движением. У Анны запершило в горле. Она вдруг представила себе, что они находятся в Берлине, а на дворе 1937 год, несмотря на то что на янычаре был не кожаный плащ гестаповца, а пестрая, яркая форма и высокая шапка, богато украшенная золотыми шнурами и кисточками, что при других обстоятельствах, несомненно, вызвало бы ее улыбку. Ансельмо дал знак Анне, и они оба поднялись. Козимо сказал что-то на иврите солдату, низкорослому полноватому мужчине с пушистыми черными усами и равнодушным выражением лица. Тот кивнул.

– Позвольте кратко перевести, – произнес Козимо. – Янычары пришли обыскать наш дом.

– Но почему? – взорвался Ансельмо. – Что они ищут? В чем наша вина?

Козимо сделал предупреждающий жест рукой. Ансельмо гневно нахмурил брови и так тесно сжал зубы, что на его щеках и висках напряглись мускулы. Но он молчал.

– Они не сказали мне, что именно ищут. Похоже, нас ни в чем конкретном не подозревают. – Это прозвучало как утешение, и все же страх сдавил Анне горло. Ей показалось, что она задыхается. А вдруг... Вдруг кто-то из обитателей дома рассказал о ее загадочном появлении в библиотеке? Что, если янычары ищут ее? – Сохраняйте спокойствие и раскрывайте рот только тогда, когда вас о чем-нибудь спросят. С одним из них у меня недавно была стычка у городских ворот из-за моей лошади. Но пока они ведут себя корректно. Быть может, парень уже забыл об инциденте. И если мы не будем раздражать их – так я, во всяком случае, надеюсь, – ничего страшного не случится. – Козимо еще раз предостерегающе взглянул на Ансельмо, потом сделал шаг в сторону и пропустил янычара мимо себя в столовую.

Глаза солдата скользнули сначала по Ансельмо и Анне, потом по столу. Это был поверхностный взгляд, как если бы он полагал, что все это пустая безделица, докучливая и ненужная рутина. Пожав плечами, он что-то сказал Козимо и развернулся, чтобы выйти. Козимо улыбнулся, и пульс Анны почти пришел в норму. Все было позади. Что бы ни искали янычары, похоже, здесь этого не было. Она вздохнула. Наверняка они сейчас испарятся, и она вновь обретет покой.

В этот момент в комнату вошел второй янычар. Он был более высоким и стройным, чем его товарищ, и из-под высокой шапки выбивались светлые, почти белокурые пряди. Мужчины перекинулись несколькими словами, и блондин покачал головой. Неожиданно что-то привлекло его внимание. Он отодвинул в сторону товарища, быстро подошел к столу и поднял крышку блюда, на котором все еще лежали горячие колбасы. Пытаясь что-то вспомнить, он смерил испытующим взглядом сначала Ансельмо, потом Анну.

«Этого не может быть», – сверкнуло молнией в голове у Анны, а потом у нее замерло все – сердцебиение, дыхание, мысли. Словно раскаленная стрела пронзила ее сердце, и она стояла, парализованная и пригвожденная к полу. Время? Да что время... Она целую вечность могла бы стоять здесь и смотреть в эти глаза. Это были самые голубые глаза, которые она когда-либо видела в своей жизни.

– Рашид!

Второй янычар деликатно теребил товарища за рукав. Медленно и неохотно, словно пробуждаясь ото сна, он оторвал взгляд от лица Анны. Его товарищ сказал еще несколько слов Козимо, и они попрощались.

Анна снова опустилась на свой стул, подивившись, что ноги держали ее все это время. Ей показалось, что прошли часы. Она чувствовала себя скованной оцепенением, оглушенной, как будто ее подмял под себя грузовик. Единственной мыслью, сверлившей ее затуманенное сознание, было: «Как я смогу снова увидеть этого юношу?»

– Думаю, нам нечего опасаться. – Козимо вскоре вернулся в столовую, с довольным видом снова занял свое место и пригладил волосы. – Напротив, оба были на удивление вежливы. Извинились за причиненное неудобство, попросили меня войти в их положение и сказали, что мы можем претендовать на компенсацию, если их визит нанес нам финансовый ущерб.

– Я растроган, – сыронизировал Ансельмо. Он все еще кипел от злости. – Ну и что же они искали? Они вам это тоже сообщили по дружбе?

Козимо покачал головой:

– Понятия не имею. Сначала я опасался, что они прознали про синьорину Анну, но, к счастью... Анна? Синьорина Анна?

Медленно, словно возвращаясь из забытья, Анна приходила в себя.

– Что?

– С вами все в порядке?

– Да, конечно, а в чем дело?

Козимо и Ансельмо переглянулись, смысл их взглядов был непонятен Анне. Козимо тяжело вздохнул и опять провел рукой по своим густым непокорным волосам, имевшим обыкновение стоять торчком во все стороны. Вид у него был не слишком счастливый.

– Дело может принять веселый оборот, – пробормотал он, и Ансельмо угрюмо кивнул. Глаза его метали искры.

– Так в чем же дело? – растерянно спросила Анна. – Я что-нибудь сделала неправильно?

– Нет. Думаю, вы тут не виноваты, синьорина Анна, – ответил Козимо, выпустив воздух, как тяжеловес, поднявший особенно тяжелую штангу. – Но есть силы, над которыми человек не властен.

Рашид вышел на улицу словно в трансе. Легкий ветерок дунул ему в лицо и остудил пылающие щеки. Его трясло как в лихорадке. И тем не менее разум его был на редкость ясен, а тело таким легким, что он почти не чувствовал камней под ногами. Ему вдруг показалось, что все изменилось в городе, с тех пор как он переступил порог этого дома. И воздух вокруг начал благоухать, будто повсюду цвели розы и жасмин. Рашид глубоко втянул носом воздух и вновь увидел перед собой ее лицо. Ее глаза. Это была она. Он это твердо знал, так же твердо, как то, что его зовут Рашид. Та единственная, за которой он отправился бы на край света, бился бы с чудищами или достал золотое яблоко с древа жизни. Ради нее он был готов на все.

– Опять по нулям, – радостно возвестил Юсуф. – Ничего необычного, никаких следов этого злополучного проповедника. – Да, ты прав.

Ответ механически слетел с губ Рашида, и все же его дивный сон дал трещину, будто к окружавшему его благоуханию примешалась другая, дурнопахнущая нотка. Совсем незначительная, всего лишь намек, но сердце забилось быстрее, а в животе появилось ощущение, чуточку напоминавшее тошноту.

– Да, друг мой, – Юсуф положил ему руку на плечо и посмотрел на него сияющими глазами, – на сегодня мы свою норму выполнили. Зайдем к мастеру поварешки, доложим ему обо всем, а потом поедим. Как тебе эта идея?

– Хорошая мысль, – ответил Рашид. Неприятное ощущение усилилось. Юсуф произнес то, что усилило это ощущение. Но что именно? Он сказал что-то про еду. Колбаса! Точно, вот что это было. Запах колбасы в столовой, в той комнате, где была она. Теперь он все вспомнил. Это был тот же запах, который он почувствовал пару ночей назад на улице, правда, тогда запах смешивался с испарениями потного человека, который был не слишком щепетилен в отношении ежедневного мытья. Значит, он все же не ошибся? И действительно видел кого-то, прятавшегося от янычар и пахнувшего колбасой? Такой, которую ели в этом доме – ее доме? Но тогда...

– Да что с тобой, Рашид? – озабоченно спросил Юсуф. – У тебя такое странное лицо... – Нет, ничего, – покачал головой Рашид.

Может, Юсуф тоже это заметил? Исподтишка он метнул быстрый взгляд на друга. Нет, наверняка нет. Иначе он продолжил бы обыск в доме и немедленно допросил бы всех обитателей. Но теперь? Что ему теперь делать? У него зародились подозрения, что кто-то из этого дома точно крадучись шел той ночью по улице. Безусловно, это не могла быть она. Возможно, она совсем невиновна. Да, она ни о чем не знала. Совершенно точно. Эти глаза не могли лгать.

– Мы сегодня свободны до вечера, дружище, – произнес Юсуф, когда они поравнялись со зданием, где были расквартированы янычары. – Может, сыграем партию в шахматы? Или сходим в баню?

– Может быть, – бросил Рашид. – Я еще не знаю. Он запнулся и остановился как вкопанный. Его вдруг как громом поразило. Оглушительно и безжалостно. Словно чей-то огромный кулачище неожиданно грохнул его по лицу. Сердце его остановилось. Он больше не мог дышать, и лишь огромным усилием воли ему удалось сохранить равновесие. Он увидел перед собой ее глаза, эти дивные глаза на прекрасном лице. Ему показалось, что в ней живет утраченная частичка его души. А потом он увидел перед собой казарму, свою кровать, свое место за столом среди товарищей. На короткий миг блаженства он забыл обо всем этом, но тем более горьким и болезненным было прозрение. Он был янычаром. А в жизни янычара нет место для любви к женщине.

Зал, где ели янычары, был полон. Рядом с Рашидом и напротив него на узких лавках теснились товарищи – Юсуф, близнецы Хасан и Джамал, Али, Кемал и Малик. Они болтали, говорили о каком-то споре и дружно хохотали над шутками Малика, который бесподобно умел подражать некоторым из их начальников. При этом они огромными порциями уплетали еду, словно заключили пари, кто из них больше всех съест пшенной каши с бараниной.

Рашид активно участвовал в разговорах. Смеялся шуткам, вместе с товарищами бранил их предводителя и отправлял в рот ложку за ложкой, хотя это стоило ему больших усилий. Вкус пшена был для него сегодня немногим лучше, чем смешанный с водой песок пустыни, а мясо осело в желудке расплавленным свинцом. Но ему нельзя было выдавать себя. Не приведи Аллах, кто-нибудь заметит, что он не в своей тарелке, и начнет расспрашивать, что с ним... Тогда Юсуф может вспомнить, что Рашид заинтересовался блюдом с колбасами. А Хасану или Джамалу может прийти в голову мысль, что они тоже недавно учуяли запах колбасы в том узком проходе между домами. Им будет легко совместить эти два события, и они захотят снова обыскать дом флорентийского купца, ее дом. Рашид рассмеялся очередной шутке и проглотил омерзительный комок, в который слиплась у него во рту пшенная каша.

Ему было ясно, что он не имеет права молчать, что он обязан поговорить с кем-нибудь о своем подозрении – может быть, даже с кем-нибудь из командиров. Он был янычаром, он присягал на верность Сулейману Великолепному. Это был его долг – расследовать любой намек, который может вывести на след того таинственного проповедника со странным именем Джакомо. Сначала, разумеется, надо было пойти к мяснику и спросить его, готовил ли он колбасы, запах которых он учуял в ту ночь на улице. Быть может, христиане тоже покупали у него, и все было не больше чем простой чередой случайных совпадений. А если нет? У него мелькнула мысль, не может ли он самостоятельно провести расследование? Таким образом он уберег бы ее от массы неприятностей и в то же время исполнил бы свой долг. Но что делать, если его подозрение подтвердится? Тогда ему, конечно, надо будет обо всем доложить мастеру суповой миски. Или не надо?

– Ну так как, Рашид? – спросил в этот момент Юсуф, поглаживая свой живот. – Идешь с нами в баню?

– Да, – ответил Рашид с улыбкой, которая ему самому показалась фальшивой. Но другие этого, кажется, не заметили. Тогда он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, будто только сейчас его осенило. – Э, нет! Я совсем забыл, что моя бритва затупилась. Мастер суповой миски сегодня утром уже напоминал мне, что пора подстричь волосы, иначе грозился сделать это собственноручно. Если не хочу нажить еще и эту неприятность, надо обязательно купить новую. – Он утешал себя тем, что это было ложью лишь отчасти. Его бритва действительно оставляла желать лучшего, и мастер суповой миски действительно сделал ему замечание по поводу чересчур длинных волос. Правда, он не планировал покупать новую бритву именно сегодня. Ибрагим так часто придирался к нему, что он уже привык к этому. И кому какое дело до длины его волос, пока они, во всяком случае, не доросли до плеч? Таково было его собственное мнение. Рашид с сожалением пожал плечами. – Очень жаль, друзья, но вам придется пойти без меня.

– Мне тоже жаль, – откликнулся Джамал. – Но ты можешь прийти попозже, после базара.

– Хорошая мысль.

Выйдя из казармы на улицу, они попрощались, и Рашид проводил взглядом друзей, удалявшихся в сторону бань. Не успели они исчезнуть из его поля зрения, как он развернулся и зашагал в другом направлении – к мяснику Ибн-аль-Саиду.

У мясника Рашид уяснил две вещи. Первое – что его подозрение подтвердилось. Ибн-аль-Саид не делал колбас, запах которых хотя бы отдаленно напоминал тот, который он почувствовал в доме флорентийского купца и той ночью на улице. И второе – что он не будет докладывать об этом мастеру суповой миски. Пока, во всяком случае. Быть может, в городе был другой мясник, который изготавливал такие колбасы. Может, многие христиане ели в этом городе такие колбасы. Сначала он это проверит. А потом... Да, потом будет видно.

Он пошел на базар, чтобы купить бритву, как сказал друзьям. Рашид был скор не только на всплески гнева, но и на свои решения, поэтому на покупку новенькой острой бритвы ему понадобилось времени не больше чем на затягивание пояса вокруг талии. Собственно говоря, теперь он мог бы последовать за товарищами в баню. Но что-то удерживало его от этого. Против своего обыкновения он принялся бесцельно бродить по узким переулкам, разглядывал витрины торговцев медью и оружейников, оценивал разнообразные керосиновые лампы и перепробовал весь товар у торговца маслинами. И лишь оказавшись у дверей флорентийского купца, он заметил, что ноги сами привели его к ее дому. Или это Аллах вел его? Ну, если уж он один раз побывал здесь...

Недолго думая он позвонил в колокольчик на двери и стал ждать. Открылось окошечко, и появилась физиономия привратника.

– Что вы желаете, господин?

– Я должен поговорить с твоими хозяевами, – ответил Рашид. Он, правда, еще не знал о чем, но не сомневался, что удастся придумать что-нибудь.

– Сейчас?

– Разумеется, сейчас, – буркнул Рашид. – Если бы я хотел прийти завтра, я пришел бы завтра.

– Но вы уже были здесь днем и...

– ... И я распоряжусь, чтобы ты схлопотал десять ударов палкой по подошвам, если немедленно не откроешь мне дверь.

Лицо привратника побледнело. Оконце захлопнулось, и Рашид услышал, как изнутри отодвигали засов. Тяжелая дверь медленно отворилась.

– Ну вот, сразу бы так. Как тебя зовут?

– Махмуд, господин, – ответил присмиревший слуга.

– На этот раз я не буду тебя наказывать, Махмуд, – произнес Рашид, – но твое сегодняшнее поведение я запомню. А теперь веди меня к твоему хозяину.

– Будет исполнено, господин. Пожалуйте, – сказал слуга и зашаркал впереди. – Я проведу вас в библиотеку.

Рашид шел тем же путем, который проделал сегодня в полдень, и ему не верилось, что это было всего несколько часов назад. Эти часы показались ему неделями. Он вдруг начал нервничать, и сердце его забилось учащенно.

– Обождите здесь, – произнес слуга с поклоном, составлявшим смесь привитой вежливости и страха. – Я доложу хозяину.

Прошло какое-то время, прежде чем вернулся слуга. Когда же дверь опять открылась, вошел не купец и не его сын – вошла она. Втайне он надеялся вновь увидеть ее, однако теперь, когда она вдруг очутилась перед ним, к тому же одна, без мужского сопровождения, он растерялся. Но лишь на миг. Рашид тут же понял, какое счастье ему выпало. Он мог говорить с ней, услышать наконец ее голос. Никто не помешает им. По всему его телу разлилось тепло, и сердце опять подсказало ему, как и несколько часов назад: это была она, единственная.

Она сказала что-то слуге на языке, непонятном Рашиду, но звучавшем весьма мелодично. Ее голос был мягким, как тончайший шелк. Слуга кивнул, закрыл за собой дверь и ушел, опять шаркая ногами. Они остались одни.

Как и днем, Рашид не мог отвести от нее глаз – от ее красивых теплых глаз, нежного лица, обрамленного темными волосами, легкой улыбки, словно капельки росы застывшей в уголках губ. Впрочем, на этот раз он смог разглядеть и другие детали ее облика. Волосы ниспадали ей на плечи, под одеждой угадывалась стройная фигура.

Рашид закрыл глаза. Он попытался заставить себя вспомнить, что был янычаром. Существовали вещи, думать о которых он не имел права, которые были ему запрещены. Он давал клятву, ему нельзя... Наплевать.

Открыв глаза, он улыбнулся, увидев, что его чувства отражаются в ее глазах и на ее лице. Хвала Аллаху! Она разделяла его ощущения.

Она что-то сказала, и он с улыбкой покачал головой. Они смущенно глядели друг на друга молча, потому что говорили на разных языках. Но их взгляды передавали больше, чем могли бы выразить тысячи слов. Да, они были одним целым.

Когда открылась дверь, оба вздрогнули, как от удара плетью. Вошли купец и его сын. Женщина опять произнесла что-то на своем мелодичном языке, которого Рашид не понимал. Он был готов внимать ей вечно. И не только ради языка.

– Что привело вас к нам? – спросил купец на иврите. Он был вежлив, но от Рашида не укрылось напряжение на его лице. Может, ему все же есть что скрывать?

Или он просто нервничал, потому что за один день его во второй раз посещал янычар?

– У меня к вам есть еще один вопрос, который я не выяснил в прошлый раз, – нашелся Рашид. Хотя теперь он повернулся к ней спиной, он чувствовал на себе ее теплые взгляды, ласкающие его, словно солнечные лучи, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы не расплыться в блаженной улыбке. Купец и его сын вряд ли поняли бы его. – Вы тогда как раз обедали. На столе стояло блюдо с колбасами. Откуда у вас эти колбасы?

Сын купца, молодой человек привлекательной наружности со сверкающими карими глазами, насмешливо поднял брови:

– Вы хотите есть? Вас плохо кормят в вашей казарме? Если желаете, мы охотно...

Однако строгий взгляд отца заставил его замолчать.

– Простите. Мой сын Ансельмо порой бывает чересчур горяч. Полагаю, вам знакома эта черта характера, и поэтому надеюсь на ваше понимание.

Рашид улыбнулся. Разумеется, купец намекал на их недавнюю встречу у городских ворот. Он еще в первый раз понял, что это тот самый купец, который чуть до смерти не загнал свою лошадь.

– Я его прекрасно понимаю, – произнес он, четко осознав, что сейчас, когда она смотрит на него, он ни на кого и ни на что не способен злиться. Его душа ликовала. – Я прощаю его. Но он ошибается. Задать вопрос об этой колбасе меня заставил отнюдь не голод. Может быть, вы уже слышали, что недавно в нашем городе появился ранее никому не известный христианский проповедник. Сам по себе этот факт не вызвал бы нашего беспокойства, в конце концов таких много. Нас тревожит содержание его проповедей. Согласно нашей информации, он планирует ни больше ни меньше чем новый крестовый поход. И с каждым днем он собирает вокруг себя все больше приверженцев.

Рашид слыл человеком, способным на необдуманные поступки. Некоторые его товарищи порой считали его одержимым. Раньше ему казалось, что все они просто большие тугодумы, слишком медлительные и нерасторопные, чтобы уследить за его мыслями и поступками. Теперь, стоя в доме флорентийского купца, он уже не был так уверен в этом. Неужели его товарищи все-таки были правы? Пожалуй, что да, другое объяснение не приходило ему в голову. Должно быть, он лишился рассудка, если одного взгляда незнакомой женщины было достаточно, чтобы развязать ему язык перед посторонними и выболтать секреты, которые полагалось хранить в тайне. А если бы она прикоснулась к нему, что было бы тогда? Впрочем, он не жаждал сейчас ничего сильнее, чем этого.

– Мы знаем всего лишь его имя – он называет себя «патер Джакомо». И теперь мы прочесываем весь город, чтобы найти его.

– Тысячу извинений, но как это связано с нашей колбасой? – У купца был недоуменный вид.

– Тут я должен начать издалека, – произнес Рашид, чувствуя по своим пылающим щекам, что покраснел. – Несколько ночей назад во время патрулирования города со своими товарищами я увидел какую-то тень. Это был какой-то толстый неуклюжий человек, не похожий на вора, но явно пытавшийся спрятаться от нас. – И почему он только рассказывает им все это? Он говорил с купцом как с другом, вместо того чтобы допросить его. Если бы об этом узнал Ибрагим, мастер суповой миски, янычар неминуемо угодил бы на несколько дней в темницу. – Поскольку мои товарищи ничего не заметили, я решил, что обознался, или что это кошка, перебежавшая через улицу. Но от этой тени пахло вашей колбасой. Теперь, я думаю, вы поймете, почему я интересуюсь происхождением ваших колбас. Женщина сказала что-то на своем мелодичном языке.

– Она не говорит ни по-арабски, ни на иврите? – спросил Рашид купца.

– Синьорина Анна? – Он покачал головой. – Нет, к сожалению, нет. Но ей очень интересно узнать, о чем вы нам рассказываете. С вашего позволения я переведу ей.

Синьорина Анна... Никогда он не слыхал более красивого имени. Сердце опять запрыгало у него в груди. Он кивнул.

Купец быстро начал переводить. Глаза женщины расширились, и она побледнела.

– О Боже, – тихо проговорила она по-немецки, – значит, это правда? Он действительно здесь.

Ее слова поразили Рашида как гром среди ясного неба, его начал трясти озноб. Что это было? Что задумал с ним Аллах? Теперь синьорина Анна говорила не на языке купца. Это был другой язык, более твердый. Он никогда раньше не слышал его – только в своем странном сне. И тем не менее каким-то загадочным образом этот язык был настолько близок ему, что он понял каждое слово. Это было невероятно.

– Что... – Он откашлялся и заговорил снова: – Какой это был язык?

– Германский, – с готовностью ответил купец. – Собственно говоря, моя кузина живет не у нас во Флоренции, а гораздо севернее, по другую сторону реки, называемой Рейном. Она приехала с важными новостями к нам и... Впрочем, вы об этом уже знаете.

– Да, я в курсе, – медленно ответил Рашид, не спуская глаз с Анны. Какая таинственная судьба связала их? – Попросите ее еще что-нибудь сказать на этом языке.

Сын купца нахмурил брови. Судя по его виду, он был уверен, что янычар спятил. Ну и пусть. Рашид уже и сам сомневался в здравости своего рассудка. Купец искусно скрывал свое мнение о нем, но, похоже, перевел просьбу Рашида, потому что теперь Анна тоже вопросительно посмотрела на него. Ему казалось, что ее взгляд проникает в самые потаенные уголки его души, и она хотя бы приблизительно знает ответ на многие мучившие его вопросы. Он бы отдал свое годовое жалованье, чтобы прочесть ее мысли. Женщина улыбнулась.

– Меня зовут Анна, – медленно произнесла она и сделала шаг в его сторону. – А как твое имя?

– Рашид. – Сомнений больше не было. Он так же хорошо понимал этот язык, как арабский или иврит. – Меня... меня зовут Рашид. – Язык его ворочался медленно и неуклюже, как старый проржавевший ключ в таком же старом ржавом замке. Чужие звуки оказались знакомыми. И вдруг в памяти начали всплывать слоги и целые слова, будто строчки стихотворения, которое он учил когда-то очень давно и уже целую вечность не повторял. – Я рад познакомиться тебя... с тобой.

Теперь они стояли друг напротив друга так близко, что ему стоило всего лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до ее волос. Ее чудесных волос, блестевших, словно полированное дерево, в бликах льющихся в окна солнечных лучей.

– Я тоже рада, Рашид, – сказала она. В ее глазах вспыхивали искорки. – Ты очень хорошо говоришь по-немецки.

– А те... тоже? – осторожно спросил он.

Анна покачала головой:

– Нет, они нас не понимают.

Он улыбнулся. Как прекрасно было стоять здесь, разговаривать с ней и точно знать, что он мог все сказать. Например, какая она красивая, что он любит ее... И никто другой не понял бы их. Анна... Аллах милосердный и всемогущий подарил им собственный язык. На короткий миг он задумался, как такое могло получиться. Откуда он, проведший всю свою жизнь среди янычар, понимал этот странный язык? Он отбросил эти мысли, об этом он будет ломать себе голову потом. Сейчас это не имело никакого значения. Сейчас он стоял перед ней, и только это было важно.

– Я могу еще прийти?

– Да, – ответила она. – Я буду рада видеть тебя в любое время.

– Спасибо. – Внутренний голос подсказывал ему, что пора наконец распрощаться, пока он не нарушил все мыслимые правила вежливости и приличия, однако он никак не мог заставить себя сделать это. Ее взгляд приковывал его к себе. На коротком расстоянии он мог чувствовать возбуждающий аромат ее кожи. И почему ему нельзя просто остаться здесь, с ней?

«Потому что ты обязан выполнять свой долг, – напомнила ему совесть. – И потому что ее брат сейчас по праву удивится и потребует у тебя ответа за твое странное, непристойное поведение».

– До... свидания, – заставил себя произнести Рашид. Ему наконец удалось отвернуться от нее. Словно из теплых солнечных лучей он вступил в темную, сырую, холодную пещеру.

– С вами все в порядке? – спросил сын купца с таким насмешливым видом, что у янычара вскипела кровь.

– Разумеется, – злобно прошипел Рашид. – А если даже нет, вряд ли вы имеете право спрашивать об этом.

Молодой человек отпрянул на пару шагов назад, и вовсе не из уважения или страха, а только из осторожности. И Рашид мог поклясться, что случись им повстречаться не в доме его отца, а в безлюдном переулке, парень выхватил бы нож.

– Простите, – миролюбиво произнес купец, опять бросив сыну строгий, отрезвляющий взгляд. – Мы ни в коем случае не хотели вас обидеть. Заверяю вас, нам тоже крайне важно положить конец проискам этого проповедника.

У Рашида на затылке волосы встали дыбом, и он мгновенно отбросил всякую мысль об Анне. Как уже не в первый раз, предчувствия не обманули его. В доме купца он был на верном пути. Эти люди что-то знали о патере Джакомо.

– Почему? – спросил он, не спуская глаз с купца, чтобы от него не укрылся любой, самый замаскированный жест. – Вы же сами христиане. Вы не можете не понимать, что проповедника в лучшем случае ждет тюрьма, а скорее всего, даже смерть, если нам удастся его поймать. И тем не менее вы тоже хотите, чтобы наши поиски увенчались успехом. По какой причине?

– Потому что... – Купец нахмурил брови и внимательно посмотрел на Рашида, словно все еще не был уверен, что тот заслуживает его доверия. – Вы искренний человек и были честны с нами, а посему мы тоже будем с вами откровенны. Мы, – он показал на сына и на Анну, – также ищем этого отца Джакомо.

Рашид недоверчиво уставился на купца:

– Вы знаете его? Кто он такой? Откуда родом и что...

Купец поднял руку, и Рашид замолчал.

– Может быть, мы знаем его. Может быть. Пока что мы лишь предполагаем, что отец Джакомо, о котором шла речь, и один наш соотечественник – это одно и то же лицо. Он носит то же самое имя, и все, что вы о нем рассказали, подходит к его образу. Но тот ли это человек на самом деле, еще предстоит выяснить. – Он помолчал и так серьезно и пристально посмотрел на Рашида, что у того по спине побежали мурашки. – Если это тот самый человек, которого мы так долго ищем, то он очень опасен. Гораздо опаснее, чем вы можете представить себе в самом страшном сне. И вам потребуется любая помощь, чтобы схватить его. Мы сами уже не один год охотимся за ним – но безрезультатно.

– Он что же, демон? – спросил Рашид, пытаясь стряхнуть с себя ужас, вцепившийся ему в затылок мертвой ледяной хваткой.

– Отнюдь нет, – ответил купец. – Он такой же человек, как мы с вами. Но исходя из моего опыта, чтобы совершать дьявольские дела, демоны не нужны. Человек в этом отношении гораздо изобретательнее.

– Понимаю, – кивнул Рашид. Ему почему-то вдруг стало жаль купца. – Стало быть, у вас есть счет к этому проповеднику. И вы жаждете заставить его заплатить по этому счету.

– Да, пожалуй, можно было бы выразиться и так, – согласился купец.

Рашид ни секунды не сомневался в правдивости слов хозяина дома. И даже не удивлялся этому.

– То есть вы хотите что-нибудь предпринять, чтобы как можно быстрее изловить этого Джакомо?

– Да.

– Тогда разузнайте, откуда взялась колбаса, которую вы ели на обед. Это всего лишь мое подозрение. Даже меньше, скорее слабое предчувствие. Не исключено, что человек, приготовивший эти колбасы, смог бы рассказать нам о том, кого я видел тогда ночью. Кто бы это ни был, у него должна быть веская причина прятаться от янычар. И если нам повезет, то за этой причиной могут таиться другие сведения, вплоть до места пребывания проповедника.

Купец кивнул головой:

– Можете не беспокоиться, мы займемся этим.

– Хорошо. Завтра я опять зайду. И... – он пристально посмотрел на хозяина, – пусть все сказанное здесь останется между нами. Вы убережете себя от многих неприятностей.

– Даю слово. – Купец хлопнул в ладоши, и появился привратник. Несколько раз подобострастно поклонившись янычару, тот бросил на него боязливый взгляд. – Махмуд, проводи нашего гостя.

Рашид ушел. Пока он шел по коридору вслед за слугой, он буквально парил. Ноги его, казалось, едва касались пола. Он снова увидел ее. Анна... Какое чудесное имя! Он разговаривал с нею. Она подарила ему свою несравненную улыбку. И он уже завтра опять увидит ее. Интерес купца к поимке проповедника давал ему более чем достаточно оснований каждый день заходить к ним.

– Вы что, не в своем уме? – взорвался Ансельмо, как только дверь за янычаром закрылась. Он даже побелел от гнева. – Что это вам вдруг пришло в голову выкладывать все этому парню? С таким же успехом вы могли изложить ему всю историю своей жизни.

Козимо бросил многозначительный взгляд на Анну. Ансельмо кружил по комнате, как разъяренный бык.

– Ансельмо, ты прекрасно знаешь, что я рассказал ему не все.

– Ах да, конечно. Вы забыли упомянуть про эликсир вечности. Почему бы вам не догнать его и не доложить еще и об этом?

– Ансельмо! – Из голоса Козимо исчезла мягкость. – Кто дал тебе право так разговаривать со мной? Некоторые вещи предоставь решать мне.

– Разумеется, высокочтимый господин. Но, к сожалению, ваши решения могут привести на эшафот не только вас. Нас повесят на одной виселице.

– Ансельмо, ты преувеличиваешь.

– Я преувеличиваю? – Глаза Ансельмо метали молнии. – Ну и как вы думаете, что предпримет этот парень, когда вернется в свою казарму? Он доложит своему начальству о некоем итальянском купце, который знает патера Джакомо. И может быть, даже настолько хорошо, что связан с ним общим делом. А потом...

– Даю гарантию, что он не сделает этого.

– Да? И почему же?

– Я наблюдал за ним. Разумеется, он хотел пойти по следу, о котором рассказывал нам, но на самом деле это был всего лишь удачный предлог. В действительности он пришел сюда ради нее. – Он показал на Анну. – И можешь мне поверить, он не предпримет ничего, что подвергло бы ее опасности.

– Хорошо, согласен, у меня сложилось такое же впечатление. Парень растаял, как влюбленный кот. Но вы же знаете этих янычар...

– Вот именно. Знаешь, что сделали бы с ним его сотоварищи, узнай они об этом? Поверь мне, Ансельмо, лучшей защиты не придумаешь. С этих пор он будет использовать любую возможность, чтобы прийти к нам. И таким образом мы будем обеспечены самыми последними сведениями о Джакомо.

Анна подняла глаза. Взгляды Козимо и Ансельмо теперь были устремлены на нее. Ее щеки невольно залились румянцем.

– Что вы хотите этим сказать?

– Все в порядке, синьорина Анна. – Козимо с улыбкой положил ей руку на плечо. – Вам незачем стыдиться ваших чувств. Я прекрасно вас понимаю. Парень симпатичный, у него есть шарм, особенно если учесть, что он янычар. К тому же не будем забывать, что моего кузена Джулиано уже более полувека нет в живых. Траур давно прошел, вы молоды и красивы, не связаны никакими брачными узами. И все же вам следовало бы быть осторожной. Связываться с янычаром небезопасно.

Анна не находила слов. Ей хотелось обрушить на Козимо шквал брани, защитить себя, но единственное, что у нее получилось, было жалобное: «Почему?»

– Потому что янычары приносят обет безбрачия. Они не имеют права иметь женщин.

– А если они нарушают клятву, то оказываются в тюрьме. А женщина... – Ансельмо полоснул ребром ладони себе по шее, сопровождая жест отвратительным звуком. – Чему вы так удивлены, синьорина? В конце концов ведь именно Ева протянула яблоко Адаму, а не наоборот. Женщины всегда несут львиную долю вины во всем зле, что происходит на Земле.

Анна с омерзением посмотрела на Ансельмо. Она хотела было начать обвинительную речь про женоненавистничество и шовинизм, но тут заметила насмешливые искорки в его темных глазах.

– Картина, которую нарисовал Ансельмо, пожалуй, немного резковата, синьорина Анна, – серьезно произнес Козимо. – Но в принципе она попадает в самую точку. К сожалению. Здесь, как и в других местах, мужчины и женщины находятся в неравном положении перед господствующим законом. И, кстати, не только у мусульман. В нашей родной Флоренции едва ли царят другие законы. Можете ли вы назвать мне хотя бы одну убедительную причину, по которой женщинам запрещено изучать медицину, философию или иные искусства в наших университетах? Ваше мнение как женщины, знакомой с далеким будущим, очень интересует меня. Дело в том, что... – Он осекся и заморгал, словно только сейчас заметил, где находится. Козимо провел рукою по волосам и горестно вздохнул. – Но эту тему мы обсудим в другой раз. Сейчас важно одно: если вы действительно влюбились в этого молодого янычара, вы должны знать, что рискуете гораздо больше, чем он. Намного больше. Только это и хотел вам сказать Ансельмо. И я сделал то же самое. Ибо... – Он помедлил, и Анна, к своему удивлению, заметила, что Козимо слегка покраснел, – ваше благополучие нам не безразлично.

– Благодарю. Я ценю вашу заботу, – ответила Анна, спрашивая себя, как ей истолковывать этот румянец. Он волновался, потому что она нравилась ему, он был к ней неравнодушен? Или он всего лишь беспокоился о ее безопасности, потому что ей предстояло выполнить его задание, и у него хватало совести и приличия, чтобы стыдиться этого? Что вообще было известно Козимо о будущем? Прибегает ли он, подобно Джакомо ди Пацци, к эликсиру вечности, чтобы нанести самому себе визит в прошлом и дать парочку советов? Она внимательно посмотрела на него. Стройная фигура, худощавое бледное лицо с темными выразительными глазами, от одного взгляда которых мороз пробегал по коже. Несомненно, Козимо был немного сумасшедшим – как любой художник, не традиционный в своих мыслях и своем вкусе; конечно, он во многих отношениях на столетия опередил свое время. Но был ли он при этом безумцем, психопатом, шизофреником? Нет, этого она не могла утверждать.

– Пожалуйста, будьте осторожны, синьорина Анна, – тихо произнес он.

Она с улыбкой коснулась ладонью его руки. В этот момент она чувствовала, что он ей нравится.

– Будьте уверены, Козимо, я учту ваше предостережение, – мягко ответила она. – Не забывайте: я здесь потому, что ищу своего сына. И я ни за что не забуду о своей цели.

Была глубокая ночь. Анна лежала в постели и никак не могла уснуть. Полночь давно миновала, а она была бодра как никогда. Просто лежала, набросив на себя легкое шелковое покрывало, и не мигая смотрела в свод балдахина над своей кроватью. Это был тот самый балдахин, который украшал ее ложе в доме Джулиано во Флоренции. Вероятно, Козимо сохранил его, только для чего? Или он знал, когда и где снова встретит ее?

Но сколько бы Анна ни вглядывалась в звезды, которыми была заткана ткань, из них все время складывалось одно и то же лицо – лицо с голубыми глазами и улыбкой голливудской кинозвезды. Рашид... Неужели такое бывает? Неужели существует любовь с первого взгляда? Она видела его всего два раза, и оба в один и тот же день. Ничего не знала о нем, кроме имени. И тем не менее не могла дождаться, когда он придет снова. Сказал: «завтра». Завтра наступит уже через несколько часов. Когда он может зайти? В обед? А может, раньше? Скорее всего, вряд ли раньше вечера, ведь он должен нести свою службу – у городских ворот, на городской стене или еще где-нибудь в городе. Анна повернулась на бок, положив руку под голову. Может, ей стоит прогуляться к городским воротам? Никто не имеет права запретить ей это, а у нее был бы шанс встретить его. А вдруг он в это время придет сюда? Она опять беспокойно перевернулась на спину. Да, такое вполне могло случиться. Она облазит все ворота в поисках Рашида, а он будет напрасно ждать ее здесь. Нет, так рисковать нельзя. Значит, она целый день проторчит дома, слоняясь от окна к окну, вместо того чтобы выполнять свое задание и искать своего сына и рецепт противоядия. Ах, если бы Рашид уточнил время своего прихода. А если он и вовсе не придет? Если просто посмеялся над ней?

В этот момент она услышала под своим окном какой-то шорох. У Анны замерло сердце. Она приподнялась на локте и уставилась на открытое окно. Ветерок тихонько колыхал портьеры. Полная луна висела над крышей противоположного дома и так ярко освещала ее окно, что за струящейся тканью явственно проступили очертания человеческой фигуры. Кто-то взбирался по стене. Она увидела, как человек медленно, сантиметр за сантиметром, подтягивался все выше, потом на миг замер на оконном карнизе и наконец с кошачьей гибкостью бесшумно перемахнул через подоконник. Застывшая Анна только сейчас спохватилась – почему она не зовет на помощь? А если это вор? Или Джакомо ди Пацци? Она потянулась к столику в надежде нашарить там какой-нибудь предмет, которым она в случае опасности могла бы обороняться. Но столик был пуст – ни вазы, ни бокала.

– Анна?

Голос был тихим, не громче дуновения ветерка, надувавшего шторы. Она едва услышала бы его, если бы не бодрствовала и изо всех сил не напрягала все свои чувства. Голос она узнала сразу. Он поверг ее в сладкий трепет.

– Рашид!

Анна села на постели. Она не верила своим глазам. Посреди ее комнаты стоял Рашид! Может, она все-таки заснула и грезит? Это мог быть только сон, сон в теплую летнюю ночь.

– Можно мне подойти ближе? – мягко поинтересовался он.

– Конечно, раз ты уже здесь, – ответила Анна и натянула одеяло до подбородка. Надо соблюсти хотя бы чуточку приличия.

Ее ощущения метались между безграничным восторгом и возмущением. Как он посмел вот так запросто залезть к ней в комнату? А если бы она крепко спала? Он что, тогда просто набросился бы на нее? Он уже был рядом.

– Я разбудил тебя?

– Что ты здесь делаешь? – перешла в наступление Анна, не обращая внимания на его вопрос. Как сознаться, что она не могла заснуть, потому что все время думала о нем? – Как ты сюда пробрался?

– Через окно. Под ним растет смоковница. У нее такие крепкие ветви, что могут выдержать мужчину.

В лунном свете она увидела его белозубую улыбку. Если даже он смущался или стыдился, то хорошо это скрывал. Напротив, вид у него был достаточно самоуверенный, словно он имел право посреди ночи вторгаться в ее комнату.

– А как ты узнал, что это моя комната? Ты ведь мог залезть к кухарке. Или даже к моему кузену...

– Я ведь уже был здесь, разве ты забыла? Вчера, когда Юсуф допрашивал вас, я обыскивал ваш дом. Каждую комнату. И эту тоже. – Он окинул взглядом все помещение и задержался на комоде, где аккуратно были выложены ручное зеркальце, гребешки, серьги и флакончики с духами. Он опять устремил глаза на нее. – Согласись, эта обстановка вряд ли подходит для каморки служанки или покоев хозяина дома.

– Но почему ты пришел именно сейчас, ночью? Ведь это...

– Я знаю, это не совсем прилично. Но я пришел, воспользовавшись твоим приглашением. Ты сказала, что я могу снова прийти. В любое время. Если ты не имела в виду ночь, ты должна была сказать мне об этом. – Он влюбленно улыбнулся. – Ты должна простить меня. Я просто не мог ждать до завтра.

Анна все еще была в полном замешательстве.

– А если тебя кто-нибудь видел или слышал?

– Никто меня не видел, – уверенно ответил Рашид и сел рядом с ней на постель. – Я был очень осторожен. К тому же я знаю, что Аллах хранит нас.

Теперь он был так близко, что она ощущала исходившее от него тепло. На нем не было ни формы, ни высокой шапки, а всего лишь простые штаны и просторная рубаха. Его светлые, в лунном свете отливающие серебром волосы были немного длиннее, чем у других мужчин-мусульман. Кончики завивались на висках и на затылке, и она с трудом подавила в себе желание намотать себе его завиток на палец. Растительность на его лице тоже выглядела необычно – не темная и пушистая, как у других, а тонкая щеточка усов и аккуратная бородка. Он вообще выглядел не как солдат-мусульманин, а скорее как отчаянный герой какого-нибудь пиратского фильма.

– Почему ты так решил, Рашид? Почему ты думаешь, что Аллах хранит нас?

– Потому что мы с тобой одно целое, Анна. Это Его воля. Иначе он не подарил бы нам наш собственный язык, и наши пути никогда бы не пересеклись. – Он протянул руку и нежно погладил ее по лицу. – Аллах защищает влюбленных. А я знаю, что ты испытываешь такие же чувства, как я.

– Ты сошел с ума.

– Знаю. Ты не единственная, кто так говорит. – Он равнодушно усмехнулся. Потом наклонился вперед и поцеловал ее.

Анна закрыла глаза и попыталась вспомнить все аргументы против ее связи с Рашидом, которые только можно было придумать: он был мусульманин, янычар. Он дал обет. Ей надо было выполнить задание, и у нее оставалось совсем немного времени для этого. Через тридцать дней, и ни на день позже, она исчезнет из Иерусалима и из этого времени тем же путем, каким попала сюда. К этому моменту она должна разыскать противоядие или хотя бы намек на рецепт его изготовления. И непременно найти сына. Ей вспомнились слова из напутственного письма Козимо: «И что бы ни произошло с Вами за время Вашего присутствия в прошлом, неустанно ищите рецепт противоядия». Кого имел в виду Козимо? Рашида? Бестия ведь прекрасно знал обо всем, что случится с ней в прошлом. В конце концов он сам пережил это. А не лучше ли было подготовить ее к этим событиям? Тогда сейчас ей бы хватило силы духа просто вышвырнуть Рашида из своей комнаты.

Анна ощутила его губы на своих и ответила на поцелуй. Именно в этот момент все аргументы и весь здравый смысл куда-то улетучились.

Примерно через час они лежали, тесно прижавшись друг к другу, в постели. Простыни были скомканы, часть его одежды в трогательном единении висела вместе с ее ночным пеньюаром на спинке кровати, остальные вещи были разбросаны на полу.

– Это чудо, – шепнул Рашид, глядя с улыбкой на балдахин, словно пытаясь разглядеть средь звездных узоров любимое лицо.

– Что чудо? – не поняла Анна.

– Мы с тобой. Мы две половинки одного целого. Мы понимаем друг друга. Хотя я никогда раньше не слыхал твоего языка и тем более не говорил на нем, я за несколько часов освоил его как свой родной. Это и есть настоящее чудо.

Анна промолчала. Она догадывалась, что Рашид, скорее всего, был родом из каких-нибудь германских земель, порабощенных Османами. Его акцент носил четкий австрийский оттенок. Вероятно, его не всегда звали Рашидом, но по какой-то причине он забыл свое прошлое. Она не знала, в какой мере ей позволено просвещать его насчет его происхождения, и предпочла промолчать. На одном из соседних дворов прокричал петух.

– Я сейчас должен уйти, – тихонько сказал Рашид, в то время как его рука ласково скользила по ее спине. – Когда мы снова увидимся?

– Через несколько часов. Сегодня мне на службу только в полдень, и до этого я зайду к вам, чтобы поговорить с твоим кузеном. – Его слова неожиданно больно отозвались в сердце Анны. Ведь Рашид не знал правды о ней. Не знал, что Козимо вовсе не ее брат. Не знал, что она родом из будущего и у нее есть взрослый сын. Он вообще ничего не знал о ней. Она обманула его.

– Я могу доверять ему?

– Кому?

– Твоему кузену и его сыну, – насмешливо ответил Рашид. – Ты что, спишь в моих объятиях?

Анна смущенно пригладила волосы. Разве можно открыть ему то, что только что пронеслось в ее голове?

– Ты можешь доверять Козимо. Почему ты сомневаешься?

– Ну... – Рашид замолк и пожал плечами. – Сам не знаю. Он вроде производит приятное впечатление, но в нем есть что-то зловещее. Его глаза такие... старые. А выглядит так, будто он старше своего сына всего лет на десять.

«Который вовсе ему не сын», – подумала Анна. Одна ложь тянула за собою другую. Ложь на длинных ногах. Паутина, свитая из корабельных канатов.

– Да, я знаю. Козимо всегда производит на людей такое впечатление. Может, это оттого, что он не такой, как большинство его... наших родственников, – быстро поправилась она, не смея взглянуть на Рашида, хотя было еще довольно темно и он вряд ли мог бы распознать в ее глазах нечистую совесть. Но как она могла сказать ему правду? Как? Рашид кивнул:

– Я так и подумал, но... – Улыбка осветила его лицо. – Но я рад услышать это от тебя.

Петух прокричал во второй раз. Рашид поцеловал ее в лоб и плавно отодвинулся в сторону. Потом встал и собрал свою разбросанную одежду. Анна наблюдала за ним с неожиданным привкусом разочарования. Она спрашивала себя, что будет с ними дальше. Это что, останется просто любовным приключением на один раз, одной-единственной ночью страсти? Или они теперь будут тайно встречаться каждую ночь? Прятать свою любовь от чужих глаз, как подростки или как...

Комок застрял у нее в горле. Пришедшее на ум сравнение ей вовсе не понравилось. Одна из самых красивых любовных историй в мировой литературе имела безнадежный, трагический конец. А об этом ей не хотелось думать. Ни сейчас, ни в другое время. Рашид уже оделся и еще раз присел на край ее кровати.

– Что с тобой? – спросил он, нежно проведя рукой по ее щеке. – Твои глаза сверкают, словно ты сейчас заплачешь. Почему ты такая грустная? Анна покачала головой:

– На самом деле я не грустная, Рашид. Я... У меня все смешалось в душе. Это просто...

– Безумие? – Он взял ее руку и ласково провел своим указательным пальцем вдоль каждого ее пальчика. – Янычар и христианка влюбляются друг в друга. Да, это действительно безумие. Даже больше. Этого просто не может быть. Но Аллах велик, более велик, чем способно представить себе человеческое воображение. Если на то будет Его воля, ночь станет днем, вода потечет вспять в гору, а звезды упадут с неба. Что такое обет перед лицом Его невообразимого могущества! Мы называем это «кисмет», судьба. Человек с его планами тут бессилен. – Он погладил ее по волосам, притянул к себе и поцеловал.

– Рашид, – прошептала Анна, закрыв глаза, – как бы я хотела побыть с тобой подольше.

– Ты же знаешь, мы должны соблюдать осторожность, – выдохнул он ей в ухо. – Пока еще. Но мы увидимся днем. И я приду к тебе ночью, если ты мне позволишь.

– Конечно. – Анна блаженствовала, ощущая близость его теплого молодого тела и вдыхая запах его кожи. Видела его улыбку и страстный взгляд, хотя по-прежнему глаза ее были закрыты. Она точно знала, что будет мечтать о следующей встрече, что ей будет недоставать его.

Рашид мягко убрал ее руки со своей шеи и поцеловал в лоб. А потом вдруг исчез, почти так же стремительно и бесшумно, как и появился.

Анна сидела на кровати, поджав под себя ноги, и с тоской смотрела вслед гибкой фигуре, с легкостью вскочившей на подоконник. Свет поменял свои краски. Лунное серебро уступило место золотистому мерцанию утренней зари. Скоро наступит день, и муэдзин с минарета заведет свою монотонную песню, созывая мусульман к утреннему намазу. Она встанет, оденется и позавтракает, как каждое утро, как вчера и позавчера, как всегда. И все-таки сегодня все было по-другому. Ведь сегодня она будет ждать Рашида. И считать она будет не только часы.

Неужели она только вчера впервые увидела его? Она мало что знала о нем и его предыдущей жизни. И в то же время у нее было такое ощущение, будто она знает его гораздо лучше, чем всех других мужчин в своей жизни. Даже лучше, чем Джулиано, которого любила больше всего на свете. Как могла она, еще несколько дней назад уверенная, что после смерти Джулиано не сойдется ни с одним мужчиной, вдруг очертя голову влюбиться в незнакомого человека? Конечно, он был привлекателен, у него был шарм, но этим обладали многие мужчины. Гормоны у нее, что ли, взбесились после родов? Это было правдоподобное объяснение, но Анна отбросила его. Рашид пробудил в ней нечто большее, чем всплеск каких-то там половых гормонов, названия которых она даже не знала. Встреча с ним была подобна землетрясению. Нет, неправильное слово. Он не потряс ее, а... Скорее, это было похоже на совпадение шестеренок цифрового замка в сейфе. Вместе они образовали правильную комбинацию.

Анна обхватила колени руками. Они с Рашидом идеально подходили друг другу. Это был очевидный факт, сила природы, которой она не могла противостоять. Некоторые люди всю свою жизнь ищут вторую половинку своей числовой комбинации и никогда не находят ее. Она и в самом деле могла считать себя счастливой. То, что она вскорости вернется в свое время и никогда больше не увидит Рашида, было, очевидно, иронией судьбы, доступной пониманию только высших сил. Да, судьба сыграла с ней злую шутку, это была странная ирония.

Она зарыла лицо в подушку и заплакала. Почему именно Рашид? Ведь так много мест, где можно встретить свою вторую половину – в супермаркете, на светофоре, во время уличного праздника, в кафе, на площадке для гольфа, в парке... Почему именно здесь, в Иерусалиме, в 1530 году? И никакого выхода не было. Как это несправедливо...

VI

Подчиненный

Стефано аккуратно разложил на столе еду для завтрака. По скромности трапеза не уступала простой обстановке хижины – коврига хлеба и немного сыра, дары верных братьев и сестер, которые с трогательным рвением пеклись о нем и об отце Джакомо, хотя сами были едва ли богаче, чем проповедники. Для питья стоял кувшин с водой. Свежей, прозрачной водой из маленького родника, бившего из скалы прямо позади их домика.

Стефано отодвинул в сторону тяжелый полог, служивший дверью, так что, сидя за столом, они могли взирать вниз, на город. На Иерусалим, Священный Город, город Давида и Иисуса. До этого они жили в черте города, и тогда им все время приходилось перебираться с одной квартиры на другую. Братья и сестры по вере буквально состязались за право предоставить им кров и кормить их. Тем не менее спустя какое-то время отец Джакомо предпочел подыскать постоянное жилище и вскоре нашел эту хижину. Ее совсем недавно покинули предыдущие хозяева, оставив даже посуду. Иногда, набирая в кувшин воду из родника, Стефано задавался вопросом: почему жильцы оставили хижину? Она не была ветхой, а ее месторасположение – прямо на склоне под прикрытием горы, с чистым источником и открывающимся у ног видом на город – было неправдоподобно удачным. Что это было – судьба, указующий перст Господа? Стефано ничему бы не удивился. Это был бы всего лишь один из многих знаков, свидетелем которых он становился за свою жизнь. Ведь именно на следующий день после того, как они покинули город и перебрались в эту хижину, янычары начали обыскивать весь город, охотясь за ними.

Стефано поставил на грубо сколоченный стол две тарелки и две кружки. Отец Джакомо должен вот-вот вернуться с молитвы на горе. Он всегда поднимался на гору немного повыше, чтобы помолиться там, как всегда поступали апостолы, ученики Христа. И он всегда ходил в одиночестве. Стефано не обижался, что ему не разрешалось сопровождать его. Сколько он себя помнил, отец Джакомо время от времени всегда удалялся куда-то. Иногда это были лишь несколько часов в месяц, в которые он желал, чтобы никто не мешал ему, иногда это происходило чаще. С тех пор как они прибыли в Иерусалим, он уходил каждый день на несколько часов. Чаще всего исчезал еще до рассвета и возвращался только тогда, когда солнце уже стояло высоко в зените. Обязанностью Стефано было приготовить за это время завтрак и прибрать хижину. Управившись, он вставал у входа и смотрел вниз на город, простиравшийся у его ног, словно царская корона, покоившаяся на подушке, сотканной из самых разных ниток. Солнечные лучи отражались в куполах мечетей, заставляли сверкать синагоги, как драгоценные камни, а кресты на церквях – искриться как алмазы. Никогда и нигде не видел он ничего более красивого.

Стефано прислонился к косяку двери и задумался. Он попытался представить себе, как будет выглядеть Иерусалим, когда крестовый поход завершится победой. Останутся ли стоять мечети и синагоги и будут ли радовать глаз прохожего своей красотой? Или они будут полыхать, лежать в развалинах и постепенно заменяться вновь построенными храмами, базиликами и соборами? Он отметил, что это представление ему не понравилось и настроило его на грустный лад. Без изящных минаретов и больших сводчатых куполов синагог город был бы обеднен, подобно лугу без красочного пиршества разнотравья.

Цветочные луга... Стефано переступил на другую ногу, представив себе луг, пестрящий яркими цветами и цветущими кустарниками. На свете существовало такое множество самых разных цветов! А разнообразие видов животных, зверей никогда не укладывалось в его воображении. Даже количество не похожих друг на друга бабочек и насекомых всегда поражало его. Даже камни, галька и скалы, и те не походили друг на друга. А что уж говорить про людей! Каждый был на свой лад – высокие и низкие, толстые и тонкие, темноволосые и блондины... Почему? Почему Бог создал всех разными, каждую Божью тварь, обитающих на земле, в воде и в воздухе, каждое растение, даже малюсеньких насекомых?

Потому что Господь любит многообразие, подумал Стефано, втянув воздух полной грудью. Как прекрасен этот мир, как неповторимо красив!

А как же религии? Они что, тоже были лишь частью этого угодного Богу разнообразия, отдельной краской дивной радуги? Может быть, мусульмане, христиане, иудеи были частями единого целого, призванными придать миру свой красочный нюанс? Были ли они реками, берущими начало из одного источника и впадающими в одно и то же море? И какие еще существовали реки, которых он не знал, но которые имели то же происхождение? Бог создал мир. И Он увидел, что это было хорошо. Относилось ли это и к мусульманам, и к иудеям? Любил ли и их Господь точно так же, как отец любит всех своих сыновей, какими бы разными они ни были, возлагая на каждого задачу, соразмерную его способностям? Были ли все они сынами одного отца?

Шум осыпающихся камешков на песчаном грунте заставил Стефано вздрогнуть. Отец Джакомо возвращался со своей молитвы на горе. Юноша невольно вытянулся в струнку и отвел взгляд от города. Сам не ведая по какой причине, он чувствовал угрызения совести. Был ли он обязан исповедаться в своих мыслях?

– Стефано! – окликнул его проповедник, подходя ближе.

Каждый раз, глядя на лицо учителя, Стефано спрашивал себя: почему у него такое гладкое лицо, подобающее скорее юноше? Ведь оно должно быть старым, испещренным морщинами, волосы должны бы быть седыми и редкими, рот беззубым. Да и сам он должен был бы выглядеть старше.

Как-то раз Стефано спросил об этом отца Джакомо. Тот велел ему заглянуть в Библию, в Книгу Бытия. Господь наградил многих своих пророков долгой жизнью. Например, Авраама. Это высшая милость, награда за верность. Сегодня Стефано впервые усомнился, так ли это на самом деле.

– Жарко нынче, – произнес отец Джакомо, утирая рукавом своего длинного одеяния пот со лба. – Еще немного, воздух раскалится – и начнет рябить в глазах. Тогда нам придется укрыться в прохладной пещере и там дожидаться вечера.

– Да, святой отец, – согласился Стефано.

Вход в пещеру был расположен неподалеку от их хижины и был сокрыт от посторонних глаз раскидистым кустарником. Преодолев множество извилистых переходов и штолен, оттуда можно было попасть к их тайному месту собраний под стенами города. Это была еще одна удача, несомненно свидетельствующая о том, что они следовали Божьей воле. И все же в его сердце появилась отравленная заноза, подобрать название которой было не в его силах. Что это было – надменность, гордыня, неверие? Дурное сатанинское семя?

– Стефано, что с тобой?

Юноша почувствовал, как лицо его заливается краской под испытующим взглядом учителя.

– Ничего, – пробормотал он, прекрасно отдавая себе отчет, что лжет, хотя и не смог бы сформулировать причину своего душевного смятения. У него было такое ощущение, что он выпил бутылку раскаленного масла и все его внутренности съежились. И почему эти странные мысли лезли ему в голову? – Пока я ждал вас, святой отец, я любовался окрестностями.

Отец Джакомо скользнул взглядом по ландшафту и снова пытливо посмотрел на Стефано. Глаза его сузились до щелочек, казалось, они проникали до самого донышка его души. Стефано с ужасом спрашивал себя, что может увидеть там учитель. Неужели он пропал? Кровь стучала у него в висках, лицо горело, как будто он заснул под палящим солнцем.

– Ты прав, местность очень красива, – тихо ответил отец Джакомо. – В самом деле изумительно красива. Вид на Священный Город, несомненно, повергает в трепет и восхищение любого верующего человека. – Он набрал в легкие воздуха и продолжил с теми интонациями, с какими обращался к братьям и сестрам на тайных собраниях: – Земля – это цветущий сад. Все то чудесное и прекрасное, что мы видим и к чему прикасаемся, создал Господь. Но мы не имеем права забывать одного: Господь поселил нас на земле, чтобы мы берегли Его творение и ухаживали за ним. Но как могут процветать цветы, пшеница и фруктовые деревья, если сорняки отнимают у них пищу и воду, заглушая все до такой степени, что полезные и красивые растения погибают? Любой садовник, любой селянин знает об этом и делает то, что нужно. Сорняки не холят и не лелеют, их выдергивают и сжигают, чтобы они не могли распространяться дальше. Какая женщина не расставляет в своей кладовой мышеловки, чтобы сберечь свои припасы?

Стефано пристыженно опустил голову. Он не знал, как это получалось, но, похоже, отец Джакомо опять угадал его мысли. Его слова были такими ясными, такими доходчивыми. Конечно, существовали сорняки, ядовитые змеи и скорпионы, которых следовало растоптать, чтобы они не причиняли вреда.

– Не вешай голову, Стефано. – Отец Джакомо поло жил ему руку на плечо. – Эти сомнения одолевают временами любого из нас. Дело, которое мы обязаны претворить в жизнь, кажется нам иногда жестоким. Только не забывай: как бы красиво ни цвела сорная трава, она всегда останется тем, что она есть – сорной травой. Отделять зерна от плевел – вот миссия Господа...

Стефано вскинул голову и увидел, что отец Джакомо ободряюще улыбается ему.

– Простите, святой отец, – тихо сказал Стефано, чувствуя, что слезы наворачиваются ему на глаза. И как только посмел он усомниться, пусть даже всего на несколько секунд, что этот человек – Божий посланник? Разве он сам не был причащен к чуду крови Господней, когда много лет назад отец Джакомо дал ему вкусить малюсенький глоточек ее? Как посмел он быть таким маловерным? Он пристыженно опустился на колени перед учителем, взялся за полу его одеяния и зарылся в нее лицом. – Простите меня, пожалуйста, простите, святой отец, я...

– Не меня моли о прощении, а Господа, – возразил отец Джакомо, поднимая его на ноги. – Сегодня вечером на собрании тебе представится такая возможность. Расскажи братьям и сестрам о посетивших тебя сомнениях и покайся прилюдно. К тому же... – Он ненадолго замолк и, насупив брови, огляделся по сторонам, словно ища что-то. – Быть может, тут даже нет твоей вины. Я не уверен, но не исключено, что именно в этом месте Господь наш Иисус Христос повстречался с искусителем. Может, он все еще тут.

Стефано испуганно вытаращил глаза.

– Отец Джакомо, – прошептал он севшим от волнения голосом, – не хотите же вы сказать, что...

– Именно, сын мой. Именно это я и имел в виду. Быть может, дьявол никогда не уходил из этих мест. Это многое бы объясняло, к примеру, почему предыдущие жильцы так поспешно покинули хижину, что даже посуду с собой не взяли. И, конечно, твои сомнения, твое недовольство миссией, которую возложил на нас Господь. Да, – кивнул он, словно желая подтвердить собственные слова, – это многое бы объяснило. Разумеется, наш Господь был сильным и смог противостоять искушениям. Но людские сердца так легко соблазнить. – Отец Джакомо продолжал разглядывать панораму города. Стефано почти не смел дышать. Холодный пот заструился у него по спине. Благолепие этих мест вдруг показалось ему зловещим и опасным. Если он действительно подвергся внушениям сатаны, то единственным его желанием было как можно скорее бежать отсюда.

Отец Джакомо резко повернулся к нему:

– Не сомневайся, сын мой, Господь простер над нами свою охраняющую длань. Никто не сможет причинить нам вреда, пока мы следуем Его заветам. И хватит об этом. Лучше давай поедим, я проголодался.

Было уже довольно позднее утро, когда Анна наконец проснулась. Солнце светило ей прямо в лицо, а с улицы доносился привычный городской шум: женщины, идущие к водосборнику стирать белье, громко обменивались последними новостями; слуги и служанки делали покупки и выполняли другие поручения; тяжелый, мерный цокот лошадиных копыт и более мелкий, семенящий – ослиных – гулко оглашал округу. Она стремительно выскользнула из постели, сполоснула в тазике лицо и быстро оделась. Ей меньше всего хотелось давать Ансельмо повод для насмешек, к тому же Анна боялась проворонить Рашида. Однако к завтраку в столовую она все же явилась первой.

Несмотря на то что Анна этой ночью спала всего несколько часов, она была в прекрасном настроении и чувствовала себя на удивление бодрой и энергичной, словно по меньшей мере проделала месячный курс аюрведы[1]. К тому же она была ужасно голодна. Стол был накрыт всем, что только душа могла пожелать: дивно благоухающие, еще теплые лепешки, свежий овечий сыр, блестящие черные маслины, салат из лука и еще теплой чечевицы, золотисто-желтое сливочное масло, темный, тягучий, как сироп, и пахнущий сосной и травами мед, крепкий густой кофе, свежий апельсиновый сок и молоко. Тут же лежала даже ветчина – сухая, нарезанная тончайшими ломтиками, как любят в Италии. Одному Богу известно, как Элизабет удалось раскопать ее здесь, в Иерусалиме. Анна взяла тонкую лепешку, отрезала кусок сыра, который оказался настолько свежим, что его без труда можно было намазать на тонкий ломоть, и наложила себе на тарелку салат и маслины. Едва она приступила к еде, как вошел Козимо, за которым по пятам следовал Ансельмо.

– Доброе утро! – поздоровалась Анна. Ей захотелось обнять и Козимо, и Ансельмо. И не только их, но и Махмуда, Эстер, Элизабет, всех людей на улице и весь остальной мир.

Козимо устало кивнул, а Ансельмо ограничился тем, что приподнял одну бровь. Оба были типичными совами; за те дни, что она провела здесь, Анна это уже поняла. Но такими заспанными, как сегодня, она еще никогда их не видела. У Козимо темнели круги под глазами, лицо его было еще бледнее обычного, если не принимать во внимание синеву, которую отбрасывала на щеки и подбородок его небритая щетина. Ансельмо тоже был еще небрит, его черные волосы торчали во все стороны и делали его похожим на панка. Они почти одновременно потянулись за высоким пузатым медным кофейником. Козимо сделал неопределенный жест рукой и пропустил вперед Ансельмо.

Тот налил себе черной жидкости в изящную чашку и так широко зевнул, что любой стоматолог мог бы без труда убедиться в безукоризненном состоянии его зубов. Лишь после нескольких глотков кофе жизненные силы помаленьку начали возвращаться к нему. Постепенно его карие покрасневшие глаза заблестели, и он опять стал разговорчивым.

– Как вы поживаете нынешним утром, синьорина Анна? – спросил он необычно низким хриплым голосом. Было такое впечатление, будто они с Козимо всю ночь пропьянствовали в прокуренном баре наперегонки друг с другом. – Хорошо ли вам спалось? Иерусалимские ночи иногда бывают весьма бурными...

Анна нахмурилась. На что это он намекает? Неужели Ансельмо что-то пронюхал про визит Рашида? Его комната хотя и находилась в другом конце коридора, но если он не спал ночью, то вполне мог что-то услышать. Она стрельнула глазами в сторону Козимо, чтобы выяснить, как он реагирует на реплику Ансельмо, но тот, похоже, все еще пребывал в ирреальном мире. Он сидел, опершись локтями об стол, и потягивал свой кофе – медленно, осторожно, маленькими глоточками, закрыв при этом глаза, будто пытаясь наверстать хотя бы несколько минут упущенного сна.

– Спасибо за вопрос. Очевидно, я спала лучше, чем ты, – ответила Анна. – Извини за откровенность, но ты выглядишь ужасно. Чем это вы занимались всю ночь?

– Кто из вас без греха, первым брось в нее камень, – процитировал Ансельмо с двусмысленной ухмылкой и поскреб пальцами по своему колючему подбородку. – Я непременно побреюсь, как только окончательно проснусь, чтобы не порезаться. – Он взял лепешку, покапал сверху меда, свернул трубочкой и впился в нее зубами.

– Мы беседовали, – произнес Козимо. Он так неожиданно вмешался в разговор, что Анна невольно вздрогнула. Его голос также звучал хрипловато, словно он кутил всю ночь, веки его по-прежнему были сомкнуты. – Нам с Ансельмо надо было кое-что обсудить. Многое из этого касается и вас. И при этом мы... – Улыбка скользнула по его лицу. – Вино в этой стране воистину недурственное.

Ансельмо и Козимо хрипло расхохотались.

– Так вы говорили обо мне? – Казалось бы, вскользь оброненные слова пробудили любопытство Анны. При этом она нисколько не сомневалась, что Козимо ждал этого вопроса. Она проглотила наживку, как он и планировал. Он редко говорил или делал что-то без повода или задней мысли. – Ну и... о чем вы говорили?

– О вашем присутствии в Иерусалиме. О возможной причине. И еще мы говорили об истинном поводе для нашего пребывания в этом городе.

Открыв наконец глаза, Козимо посмотрел на нее. Анну взяла оторопь. Ей вдруг показалось, что от нее утаили то, о чем она должна была бы знать. Она разозлилась.

– И что? Вы наконец решили посвятить меня в эту тайну?

Ансельмо перестал жевать, вытер костяшкой большого пальца каплю меда с подбородка и бросил на Козимо вопросительный взгляд.

– Да, мы обо всем расскажем вам, – невозмутимо произнес Козимо. Он тоже взял лепешку, но вместо того чтобы съесть ее, принялся крошить на маленькие кусочки, небрежно бросая их на тарелку. – Для этого надо начать с небольшой предыстории, а здесь не самое подходящее место. И не самый подходящий момент.

Анна шумно выдохнула воздух. Ее безоблачное настроение окончательно улетучилось. Ей уже не обнять хотелось Козимо, а как следует встряхнуть его.

– И когда, по вашему высочайшему мнению, придет подходящий момент? Через неделю? Через год? Когда я стану бабушкой? Или, может быть, никогда? – Она была в ярости и готова была швырнуть ему в голову ложкой через весь стол. Или ножом. Это бы еще лучше подошло к ее взбешенному состоянию. – Послушайте меня внимательно, уважаемый кузен. В 2004 году вы сами, очевидно, сочли, что здесь самое подходящее место и идеальный момент. В конце концов именно вы и послали меня сюда. И поскольку я совершенно случайно в курсе, что недолго пробуду здесь, потрудитесь, пожалуйста, поторопиться с вашими объяснениями, пока я еще тут!

Мужчины переглянулись, и Козимо кивнул:

– Хорошо. Полагаю, вы еще не забыли, что такое эликсир вечности?

Анна чуть не поперхнулась от негодования:

– А как, вы думаете, я сюда попала? По железной дороге?

Ансельмо недовольно нахмурился и уже раскрыл рот, но Козимо жестом остановил его.

– Тем лучше, – кивнул он. Его бледное лицо было как никогда серьезно. Анна почувствовала, что ее наконец принимают всерьез. – Несколько лет назад я приобрел в Париже некую книгу. Это было английское издание легенд о короле Артуре. Не знаю, известна ли вам эта книга, но это и не суть важно. В книге мы нашли... – Козимо отодвинул стул и рывком поднялся. – Пожалуй, лучше, чтобы вы увидели ее сами. Пошли!

– Куда?

– В библиотеку, – ответил хозяин дома. – Ансельмо, ты пойдешь тоже.

– Я? Но я еще не закончил завтрак. К тому же я знаю...

– Ансельмо! – В голосе Козимо зазвучали металлические нотки, и Ансельмо с такой злостью швырнул свою надкушенную лепешку на тарелку, что та перевернулась, и брызги меда полетели в разные стороны.

– Как будто нельзя с этим подождать, – сердито проворчал он и с мрачной миной отправился за Козимо. – К тому же я это проклятое письмо читал столько раз, что, не сходя с места, могу в точности досконально скопировать его, вплоть до последней кляксы, причем с закрытыми глазами!

Не обращая внимания на своего младшего друга, Козимо прошествовал в библиотеку. Там он сначала запер дверь и ставни, задвинул даже портьеры. Потом открыл потайную дверь и заглянул в секретную комнатку, словно боясь, что его подслушивают.

«Ага, – мелькнуло в голове у Анны, – Шарон была права. Там в 2004 году разместили ванную».

– Ансельмо! – Он показал головой в сторону комнатки. Скривив физиономию, Ансельмо отправился туда и устроился на полу.

– Так, – с облегчением вздохнул Козимо, – думаю, теперь мы можем рискнуть.

Не задавая никаких вопросов, Анна наблюдала, как Козимо вытащил маленький золотой ключик, который, вероятно, носил на длинной тонкой цепочке под рубашкой. До сих пор она ни разу не замечала ни этой цепочки, ни ключа. Потом он подошел к одной из полок и снял с нее большую увесистую книгу.

– Подержите, пожалуйста, – попросил он, осторожно положив книгу Анне в руки. Под ее тяжестью она чуть не села на пол.

– Библия! – воскликнула она, узнав книгу, которую держала в своих руках. – Это та самая Библия, которую я рассматривала в вашей библиотеке, когда попала к вам во Флоренции.

– Вы действительно узнали ее? – Козимо насмешливо поднял брови. – Вот уж никогда бы не подумал, что вы признаетесь в этом.

– В чем я должна признаться? – спросила Анна с недоумением.

– Что в то утро копались в моем тайнике, – надменно ответил Козимо, нажав на деревянную панель и дожидаясь, когда часть задней стенки книжной полки сдвинется в сторону.

Анна пожала плечами и постаралась вспомнить, что она обнаружила в то утро в библиотеке Козимо. Это были книги, бесконечные книги по всевозможным областям знания. Больше всего было книг о магии и оккультизме, «волшебные книги». Но никакого тайника она не обнаруживала.

– Козимо, вы сочиняете. Я никогда никакого тайника...

– Сейчас это уже не имеет значения, – прервал он ее, возясь в глубине книжной полки, – я извлек из этого урок. Тайник, как и его содержимое, сейчас защищены лучше, чем раньше. Гораздо лучше. – Его лицо на миг исказилось мрачной ухмылкой, и Анна невольно подумала о скрытых, пропитанных смертельными ядами пружинах, шипах и рычагах. Козимо был далеко не дурак, и от него всего можно было ожидать.

Прошло еще какое-то время, и она наконец услышала тихий щелчок. Вероятно, в недрах каменной ниши что-то открылось, затем Козимо извлек некий предмет. Медленно вытащил его, будто засунул руку в корзину, полную ядовитых змей, и каждым необдуманным движением рисковал быть укушенным. А потом Анна увидела, что находилось в тайнике. Вопреки ее ожиданиям, это была не книга легенд о короле Артуре, а узкий футляр из темной кожи.

Козимо подошел к своему письменному столу, снял крышку и вытащил свернутый в трубочку пергамент. Потом подозвал к себе Анну.

– Подойдите сюда, синьорина, иначе вы ничего не увидите.

Анна подошла к столу, встала рядом с Козимо и взглянула сверху вниз на пергамент. Разобрать, что там было написано, она не могла. Мелкий убористый почерк прочесть было вряд ли возможно, чернила сильно выцвели, а пергамент так пожелтел, будто годами валялся под столом в прокуренной пивной, к тому же был испещрен множеством клякс. Под неразборчивым текстом находился рисунок, на первый взгляд больше походивший на беспомощные детские каракули. Однако Анна не сомневалась, что за этим крылось что-то, раз уж Козимо не жалел таких усилий, чтобы обезопасить этот пергамент, будто там по меньшей мере было изображено место, где хранился священный Грааль.

– Это письмо лежало в книге, – пояснил Козимо приглушенным голосом. – Оно почти такое же древнее, как и сама книга.

– Ах вот как? – Анна до рези в глазах вглядывалась в убористые строчки и в рисунок, но так и не смогла обнаружить ничего необычного. Ну письмо, старое письмо с рисунком. Почему оно было столь чрезвычайно важным?

– Как и книга, меж страниц которой оно, как можно предположить, пролежало столетия, это письмо написано по-английски, – объяснил Козимо. – Нам с Ансельмо потребовалось немало времени, прежде чем мы смогли расшифровать его. Чернила сильно поблекли, пергамент, будучи плохого качества, пожелтел и почти рассыпается. Вы владеете английским языком, синьорина?

Анна хотела было ответить на его вопрос утвердительно, но вспомнила, что тот английский, которым она владела в совершенстве как вторым родным, был современным языком. От средневекового английского у нее в лучшем случае остались отрывочные школьные знания, когда они читали в оригинале Шекспира. Это был довольно скудный объем, в конце концов, прошло не меньше пятнадцати лет. Поэтому она честно покачала головой.

– Боюсь, не слишком хорошо.

Козимо кивнул.

– Тогда я вам поясню или зачитаю, – что написано в этом письме. – Он откашлялся и начал читать. Его голос неожиданно изменился настолько, что Анна явственно увидела перед собой другого человека – рыцаря в измятых, запыленных доспехах, с залитым кровью, искореженным гербом крестоносцев.

«Брат мой во Христе!

Когда эти строки дойдут до вас, меня, вероятно, уже не будет на этом свете. Только избежали мы благополучно басурманского меча в Святом Городе, как уже другая напасть настигла нас на чужбине – чума. Патера Эндрю она уже унесла, упокой Господь его душу. Патер Жак и патер Питер впали в тяжелое беспамятство и только бредят, а я слабею с каждым часом. Я так надеялся, что хотя бы один из нас доберется с новостями до Гластонбери. Но похоже, нам не суждено лично передать вам новости. А посему посылаю вам эту книгу, вкладывая в нее письмо в надежде, что оно не попадет в чужие руки. Ибо это письмо назовет вам место, где хранится следующая страница «Проклятия Мерлина». Мы нашли ее по счастливому стечению обстоятельств, когда, окруженные мусульманами в Святом Городе, загнанные в церковь, мы несколько дней выдерживали осаду. Пет ни малейшего сомнения в подлинности этого манускрипта, ибо на пергаменте изображен знак сокола, такой же, как на том, что хранится у нас в монастыре. И – о брат во Христе, мы едва могли поверить в это! – похоже, мы имеем дело с уже знакомым нам почерком. Поскольку судьба наша была неопределенной, мы тут же положили пергамент обратно в тайник. И даже когда один из монахов показал нам тайный выход из города, мы оставили его там, опасаясь, что во время нашего долгого, полного опасностей путешествия он может быть утрачен или попадет в посторонние руки. И вот судьба вновь забросила нас в чужую страну, и надежды вернуться живыми на родину у нас не осталось. Но я нарисовал вам расположение тайника, в котором мы обнаружили пергамент, насколько это сохранилось в моей памяти, с тем чтобы вы могли сами отправиться в путешествие и завладеть бесценной рукописью, когда мусульмане будут изгнаны из Святого Города.

Будьте здоровы, брат. Да пребудет с вами мир Господень на далекой чужбине. Молитесь за наши души,

Ваш брат во Христе

патер Джозеф де Сен-Клэр».

Козимо осторожно положил пергамент обратно на стол.

– Проведенные нами расследования показали следующее: в 1190 году некоторые рассеянные группы крестоносцев, которым с неимоверными трудностями удалось бежать из захваченного Салах-ад-дином Иерусалима, скитались по Австрии, Швейцарии и Франции. К одной из них, должно быть, принадлежал этот патер Джозеф. – Он задумчиво покачал головой. – Представляю, как это было ужасно. Только-только избежав кошмара войны и грозящего плена, эти несчастные парни угодили прямо в лапы чумы. Ослабленные после военных тягот, они не смогли долго противостоять эпидемии. Конец их был плачевен – по большей части безымянно, вдали от родины, без друзей и близких, которые могли бы позаботиться о подобающем погребении. Скорее всего, трупы их, как и большинства жертв чумы, были сожжены, а пепел зарыт в одной из общих могил, коих предостаточно во всем мире. – Он провел рукой по пергаменту, словно желая погладить его. – Мы даже не знаем, где они находились, когда патер Джозеф сочинял это послание. Быть может, недалеко от Вены? А может, уже вступили на французскую землю? Никто уже не даст ответа на этот вопрос. И даже письмо не достигло своего адресата. Может, и в этом виновата чума. Чума лютовала несколько лет так сильно, что обезлюдели целые земли. Может, почтовую карету ограбили, или же посыльный оказался недобросовестным и продал книгу за пару монет? Кто теперь знает...

Анна изумленно взглянула на Козимо. Почему он принимал такое живое участие в судьбе человека, который умер почти три столетия назад и с которым его ничто не связывало? Этот патер Джозеф, скорее всего, был англичанином, даже не его соотечественником.

– Как только мы расшифровали письмо и осознали его смысл, мы с Ансельмо отправились в Англию, чтобы поискать там первую рукопись. Монастыря, упомянутого патером Джозефом, увы, больше не существовало. Сгорел более ста лет назад, и его уже не восстанавливали. Нас ожидали одни руины. – Голос его дрогнул, и Анне показалось, что он с трудом сдерживает слезы. Расстроенные планы патера Джозефа, похоже, задели его за живое. – Люди из окрестных деревень растаскали камни с монастырских развалин для починки домов и сараев.

– Стало быть, вам не удалось найти пергамент, который хранили там монахи?

– Нет, – ответил Козимо, снова медленно и осторожно сворачивая свиток и вкладывая его обратно в футляр, – мы нашли его. Он был спрятан в склепе. Мы целыми днями искали его и уже готовы были прекратить поиски, но, к счастью, у Ансельмо нюх, как у хорошей охотничьей собаки.

– И что было там написано?

– Это была вторая страница, – тихо ответил Козимо. – Вторая страница рецепта эликсира вечности, которая отсутствовала у нас до этого.

Анна задумалась. В Гамбурге Козимо рассказывал ей, что там были перечислены все последствия эликсира – продление жизни, кажущаяся вечная молодость, защита от болезней и старения – и безумие. Именно по этой причине Козимо был в таком подавленном настроении? Письмо будило в нем воспоминания о том, что по вине эликсира сталось с его другом Джакомо?

Он горько засмеялся:

– Собственно говоря, в рукописи не было почти ничего, чего бы я уже не знал или, во всяком случае, о чем не догадывался. Пусть даже у меня не было четкой картины по поводу того, повлияло бы это знание на мое тогдашнее решение изготовить эликсир или нет. Высокомерная и легкомысленная молодежь с улыбкой отвергает все предостережения. – Он пригладил непокорные волосы. – Лишь одну безусловно важную информацию нам удалось извлечь из второй страницы. Существует еще один рецепт. Рецепт, с помощью которого можно хотя бы частично свести на нет последствия приема эликсира, то есть противоядие. – Глаза Козимо сузились. Он вперил взор куда-то вдаль, при этом вцепился пальцами в край стола, так что побелели костяшки. – На основании письма я полагаю, что манускрипт, обнаруженный патером Джозефом в Иерусалиме, как раз и содержит этот самый рецепт. Я убежден, что тогда он был спрятан в одной из здешних церквей. И питаю отчаянную надежду, что он все еще лежит там. – Он тяжело дышал. – Вы правы, синьорина Анна, время не терпит. Ибо мы опасаемся, что Джакомо также знает о существовании этого манускрипта и повсюду ищет его.

– Откуда же ему знать о нем? Ведь письмо у вас и...

– Патер Джозеф и его собратья были смертельно больны. Они бредили в лихорадке. Их бредовые фантазии мог слышать кто-нибудь – крестьяне, служанки, дети, монахи. В тех местах, где умерли крестоносцы, могли сохраниться предания, передаваемые из поколения в поколение. Если Джакомо случайно попал в те места и услышал эти истории, как вы думаете, что он предпринял?

Анна задумалась, и тут внутри у нее все похолодело. Зубы начали отбивать дробь, а голос сел, как будто она внезапно заболела гриппом.

– Вероятно, он выпил эликсир, – прошептала она, – и все узнал из первых рук.

Козимо кивнул, лицо его стало еще бледнее обычного.

– Да. Зачем ему письмо, если он мог собственными ушами услышать то, что рассказывали патер Джозеф и его собратья перед смертью? Даже чума не могла отпугнуть его, так как эликсир защищал его от эпидемии.

– Но как же... – Анна содрогнулась. Только сейчас она осознала, какую силу приобрел Джакомо ди Пацци с помощью эликсира. – Как мы сможем остановить его? Он все время будет прибегать к эликсиру, чтобы себе самому давать советы. И тем самым будет всегда на шаг впереди.

– Мы должны найти этот рецепт, синьорина Анна, – серьезно произнес Козимо. – Найти прежде, чем его обнаружит Джакомо. Это единственное оружие, с помощью которого мы можем одолеть его.

Анна стала растирать похолодевшие руки. На улице сияло яркое солнце, воздух в маленьком внутреннем дворике раскалился добела, а ей казалось, что ее заперли в холодильнике. Неожиданно ее осенило. Идея, пришедшая ей в голову, была настолько простая, что было даже странно, как сам Козимо давно не додумался до этого. Ведь это было так логично.

– Козимо, а почему бы вам... – Она осеклась и смахнула со лба прядь. Сердце стучало как отбойный молоток. Где-то в уголке души у нее шевельнулась совесть. Но разве цель не оправдывает средства? – Эликсир хотя и продлевает жизнь, но не делает неуязвимым. Ведь вы же можете Джакомо просто-напросто...

– Вогнать ему нож в грудь? Вы это хотели сказать? – Козимо улыбнулся. Это была безрадостная улыбка, полная горечи. – Конечно, я мог бы. Мог бы убить его. Или нанять убийц. К своим непростительным грехам я всего лишь добавил бы еще грех убийства, а это уже не играет роли. – Он рассмеялся. – Поверьте, синьорина Анна, эта мысль приходила в голову и мне, вы даже представить себе не можете, насколько это соблазнительно. Было бы так просто: удар в сердце – и все позади.

– Но тогда почему же вы этого не делаете?

– Мне восемьдесят три года, и за свою жизнь я, разумеется, совершил много ошибок. Некоторые из них непростительные. Но одно я усвоил за все эти годы, наблюдая, как бесчисленные тетушки и дядья, кузены и кузины, племянники и племянницы, друзья и знакомые вырастали и умирали – от старости, от болезней, эпидемий, несчастных случаев или просто так, без видимой причины: человек мал, мал и хрупок, как тонкая фигура из стекла. Жизнь каждого из нас висит на шелковой нити. Я пришел к выводу, что никто не имеет права перерезать эту нить, если он не в состоянии вновь связать ее. А этой властью обладает лишь один Бог. – Он медленно покачал головой и тихо произнес: – Нет, я не сделаю этого. Надеюсь, что противоядие уничтожит продлевающее жизнь действие эликсира, и Джакомо умрет естественным путем. И я тоже. – Он резко отвернулся от нее. – Идите, синьорина Анна. Мы продолжим наш разговор позже.

«Лекция на тему "Оправдание убийства тирана" закончена», – подумала Анна. Ей стало стыдно. Она хотела еще что-то сказать Козимо в утешение, но ничего не приходило ей на ум. Еще минуту помедлив, она наблюдала, как он, стоя перед одной из книжных полок, опершись на левую руку, погрузился в свои мрачные мысли. Ей стало жаль его, и у нее возникло желание хоть что-то сделать для него. Но что? Закусив губу, Анна вышла из библиотеки и отправилась в свою комнату. Пищи для размышлений у нее теперь было более чем достаточно.

Четко вытянувшись в струнку и с высоко поднятой головой, с устремленным вперед взглядом и уперев руки в бока, Рашид и Юсуф стояли в одну линейку с товарищами по спальне, каждый в ногах своей кровати. Одеяла и подушки были ровно сложены, сверху лежали ятаганы и шапки, рядом аккуратно скатанные коврики для молитвы, а ящики с личными вещами были задвинуты под кровать. Еще за завтраком они получили приказ привести все в порядок и в полной боевой готовности ждать прихода мастера суповой миски. С тех пор они так и стояли здесь, почти неподвижно. И пока Ибрагим, мастер суповой миски, переходил от янычара к янычару, внимательно осматривая все и не забывая инспектировать даже постельное белье и матрасы, утекало время. Бесценное время, которым Рашид собирался распорядиться совсем иначе. Сразу после обеда начнется его дежурство на городских воротах. А сейчас, именно в этот миг, он рассчитывал быть у Анны. Хотел поговорить с ней, услышать ее голос или хотя бы увидеть ее, просто побыть рядом с ней. Вместо этого он стоял здесь как истукан. Анна... Интересно, ждет ли она его? Ибрагим, казалось, вовсе не продвигался вперед, и Рашид чувствовал, как в нем поднимается волна бешенства.

«Вот она, участь янычара, – думал он, плотно сжав губы. – Ты принадлежишь Аллаху, султану и Ибрагиму, причем обычно в обратной последовательности. И никогда самому себе».

– Большой смотр, – шепнул им Кемал, спавший справа от Рашида и бывший намного старше его. – Спрашивается, чего или кого они ищут? Прошлый большой смотр был давно, вас здесь еще не было. Тогда одного из наших ребят нашли заколотым в сортире. Искали убийцу.

– Ну и как? Нашли?

– Ясное дело. Им оказался повар. Они с другим парнем непотребством занимались. А этот хотел донести, и они его убрали. – Кемал злорадно ухмыльнулся. – За это их потом обоих тоже казнили.

Сдавленный хриплый кашель слева заставил Рашида повернуть голову. Он бросил обеспокоенный взгляд в сторону Юсуфа. Друг выглядел совсем больным. Он с трудом держался на ногах. Лицо его было багровым, капельки пота выступили на лбу, и он то и дело вытирал руки о штанины.

– Что с тобой? – шепнул Рашид. – Тебе нехорошо? Тебе надо выйти?

Юсуф почти незаметно мотнул головой.

– Нет, просто... – Кадык на его шее нервно ходил туда-сюда, и Рашид даже подумал, не стоит ли ему обратиться к Ибрагиму и попросить отпустить Юсуфа. Но Юсуф заговорил дальше. Настолько тихо, что немного туговатый на ухо Кемал никак не мог расслышать его. – А что, если... Я хочу сказать, вдруг этот смотр из-за меня?

Рашид невольно наморщил лоб:

– Подожди, с какой стати...

– Ты ведь помнишь тех двух девчонок. Когда мы искали этого проповедника. – Юсуф бросил на товарища смущенный взгляд. Лицо его подергивалось, словно усилием своих лицевых мускулов он хотел прогнать целую тучу мух. – А вдруг они настучали? Родителям или еще кому-нибудь?

Голос Юсуфа замер. Из гортани вырвалось что-то похожее на всхлип. Рашид покусал нижнюю губу и замолчал. Теперь он понял, по какой причине так нервничал друг, его опасения были небезосновательны. Родители девочек вполне могли донести и потребовать сатисфакции от янычар. Хотя они и были христианами, но находились под покровительством султана и тех же законов. То, что совершил Юсуф, было не только нарушением правил янычар, но и тяжким проступком в глазах закона. Ему еще повезет, если он отделается пятьюдесятью ударами.

Рашид задумался. Он глубоко презирал содеянное Юсуфом, но они были друзьями. К тому же на нем тоже лежала часть ответственности за это постыдное дело. Если бы он тогда не заснул на кухне, с девочками ничего бы не случилось, и Юсуфу не пришлось бы сейчас маяться. Но что он мог сделать, чтобы представить вину друга в более мягком свете? Ибрагим не слишком благоволил ему, это ни для кого не было тайной. Вечно придирался и только и искал повода, чтобы наказать его. Что же он мог сделать для друга? Взять всю вину на себя? О Аллах, конечно, они друзья, но это все же было чересчур.

Мастер суповой миски перешел к следующему товарищу Их было пятьдесят человек в спальне, и дело продвигалось мучительно медленно. Ибрагима отделяло от него еще не меньше шести коек.

– Юсуф, – шепнул Рашид другу, стрельнув глазами по сторонам, чтобы убедиться, что ни Ибрагим, ни мастер поварешки Омар не слышат его. Было бы крайне глупо именно сейчас привлекать к себе их внимание. Но, к счастью, ящик, который в этот момент волочили по полу, издавал довольно много шума, – послушай меня. Будь спокоен, понимаешь? Ничего не говори, пока тебя не спросят. Попытайся вести себя абсолютно нормально. Мы же не знаем, кого они ищут. И даже если так, ты же ничего не взял там. Девочки не смогут доказать, что это был ты. Возьми себя в руки.

– Тебе хорошо говорить. – Шепот Юсуфа звучал жалобно, будто он был маленьким мальчиком, который стащил из кладовой кусок сыра и теперь дрожал перед строгим папашей.

– Просто думай о чем-нибудь другом – о партии в шахматы, об обеде или о бане. Если они тебя поймают, мы оба виноваты. На мне лежит вина не меньше твоей, и Ибрагим с радостью... – Рашид замолк. Он почувствовал на себе взгляд мастера поварешки. Лишь вскользь, но вдруг тот что-нибудь слышал? Обхитрить мастера суповой миски было делом пустяковым. Он был обременен таким количеством заданий и обязанностей, что не успевал присматривать за всеми янычарами. Многих он не знал даже по имени. А вот Омар был многоопытным офицером, знавшим каждого своего солдата как свои пять пальцев. Он бы сразу раскусил Юсуфа. – Смотри прямо в глаза Ибрагиму. Ни в коем случае не вздумай глядеть на Омара!

Еще четыре койки. Между офицерами и Юсуфом оставалось еще четыре койки. Сейчас подошла очередь Хасана. Боковым зрением Рашид увидел, как мастер суповой миски рывком содрал простыни с кровати Хасана и ударил палкой по матрасу, словно выбивая паразитов. Потом Хасану приказали вытащить из-под кровати ящик и предъявить каждую вещь в отдельности – одежду, бритвенные принадлежности и все остальное. Ибрагим все придирчиво осмотрел, кивнул и перешел к койке его брата-близнеца. Еще три человека.

Голос муэдзина, призывавшего к дневной молитве, заставил Рашида вздрогнуть. Омар бросил вопросительный взгляд на Ибрагима, и тот кивнул.

– Давайте! – Громкий голос Омара эхом прокатился по залу, где до этого стояла полная тишина. – Сейчас можете помолиться. Большой смотр продолжим после.

Они раскатали свои молельные коврики и обратили взоры к Мекке, родине пророка и месту первого откровения. Рашид вздохнул свободно не только потому, что все тело затекло от многочасового неподвижного стояния в одной и той же позе, но и потому, что у него появилось время для размышлений. Что ищут у них Ибрагим и Омар? Знают ли они в самом деле о тех двух девочках? А если они пришли не ради Юсуфа, тогда ради чего? Может, видели, как он ночью крался из казармы, чтобы отправиться к Анне?

Рашид сделал глубокий вдох и поднял руки, повторяя вместе со всеми хором молитву. Нет, это было маловероятно. Он был предельно осторожен. К тому же Ибрагим не стал бы выстраивать всех солдат, если бы подозревал его. Нет, что бы ни искала эта парочка, похоже, они сами были в полном неведении, что именно ищут и у кого. Это напомнило Рашиду об их тщетных поисках христианского проповедника. Может, тут собака зарыта? И Ибрагим с Омаром искали какой-нибудь намек на то, что в рядах янычар завелся предатель, человек, покрывавший проповедника и утаивавший сведения о его местонахождении?

Молитва была окончена. Все поднялись, скатали коврики и снова заняли свои места. Досмотр продолжился, подошла очередь следующего.

Рашид украдкой бросил взгляд на Юсуфа. Кажется, молитва сказалась на нем благотворно, он уже успокоился. На лице больше не было нервного тика, капли пота не выступали на лбу. Хвала Аллаху, теперь по крайней мере у него на физиономии не было написано, что он совершил проступок. Ибрагим и Омар перешли к следующему. Простыни были сдернуты с койки, и Али, спавший рядом с Юсуфом, послушно выдвинул свой ящик и разложил содержимое на постели. Ибрагим устало скользнул взглядом по солдатским пожиткам, кивнул и перешел к Юсуфу. Рашид затаил дыхание.

Однако его друг нисколько не интересовал инспекторов. Юсуфу даже не пришлось вываливать на кровать свой ящик. Ибрагим лишь откинул крышку и мельком заглянул внутрь. Вся процедура ему явно наскучила. А может, он просто уже проголодался. Уголком глаза он увидел, с каким облегчением вздохнул Юсуф. Теперь на очереди был он сам.

– Рашид!

Почему Ибрагим, который часто путал даже имена мастеров поварешки, всегда прекрасно помнил его имя, оставалось для Рашида загадкой. По опыту он знал, что это не предвещало ничего хорошего.

Ибрагим стоял перед ним и улыбался, словно был несказанно рад встрече. Однако Рашид не попался на удочку.

Все с той же улыбочкой мастер суповой миски принялся обыскивать кровать Рашида. Сорвал простыни и бросил на пол. Разодрал подушку и так долго шарил в матрасе, пока солома не полетела во все стороны и не усеяла пол, не оставляя сомнений, кто будет заново набивать матрас.

«Почему я? Почему всегда именно я?» – спрашивал себя Рашид, еще сильнее стискивая зубы. Все его нутро закипело как в котелке, висящем над костром. Омар бросил ему предостерегающий взгляд и едва заметно покачал головой.

Омар был прав, он не имел сейчас права кипятиться. Что бы ни делал Ибрагим, это всего лишь попытка спровоцировать его и найти предлог для наказания. Нельзя давать мастеру ни единого повода для этого.

– Твой ящик, Рашид! – потребовал Ибрагим все тем же мягким и дружелюбным тоном.

Рашид втянул носом воздух, опустился на колени перед своей кроватью и вытащил ящик. Ибрагим откинул крышку. Потом поднял его в воздух двумя руками и просто перевернул, так что все содержимое высыпалось на пол посреди спальни – одежда, недавно купленная бритва, вырезанные из дерева и красиво выкрашенные шахматные фигуры. Флакончик с мирровой настойкой, которую он всегда использовал, если порежется при бритье, разлетелся на тысячи осколков, у черного короля отскочила голова. Ибрагим невозмутимо ковырял носком сапога в груде вещей, иногда вытаскивал тот или иной предмет, чтобы получше рассмотреть его, и снова бросал в кучу.

Рашид сжал кулаки. Злость бурлила в нем, он понимал, что вот-вот может сорваться. Скоро волна ярости накатит на него, сметая разум и последнюю здравую мысль, и тогда он не отвечает за себя.

Ибрагим встал в позу перед Рашидом, склонив набок голову и прищурив глаза.

– Раздевайся, Рашид, – произнес он с затаенно выжидательным выражением. – Снимай все.

В висках у Рашида стучало, кровь клокотала, ему было жарко, словно он стоял у открытой гончарной печи. Он услышал, как засопел Омар, и увидел широко раскрытые глаза на его бледном лице, с ужасом таращившиеся на него из-за плеча Ибрагима. Омар затряс головой, теперь уже не украдкой, губы его двигались, словно он призывал помощь с неба. Рашида колотил озноб.

«Сделай это, – нашептывал ему голос разума. – Сделай это, не поддавайся на провокацию. Ты ему только одолжение окажешь. Он хочет раздразнить тебя, чтобы покарать. Если хочешь победить его, сделай то, что он приказывает».

Рашид закрыл глаза и сделал глубокий вдох и выдох. Иногда это помогало ему обуздать ярость. Только поможет ли сейчас?

– Рашид? – Голос Ибрагима звучал невероятно нежно, приветливо и ликующе, предвкушая скорый триумф. – Это приказ. Раздевайся!

В зале стояла мертвая тишина. Казалось, что все янычары набрали в легкие воздуху и не дышали. Рашид чувствовал, что все взгляды устремлены на него, хотя и не мог этого видеть. Ярость кипела в нем, как раскаленная лава. Если ему не удастся сдержаться, все кончится плохо. На сей раз он убьет Ибрагима.

Рашид открыл глаза. Голова его вдруг просветлела, став пугающе ясной. Это было затишье перед бурей, накапливание энергии, готовой взорваться и выплеснуться через несколько мгновений. Омар все еще молился себе под нос, в то время как рука его схватилась за эфес сабли. Интересно, он уложит его на месте, избавив палача от лишней работы, или только ранит? Рашиду было безразлично. Что бы с ним ни случилось, он успеет настичь Ибрагима и... Анна! Рашид вдруг явственно увидел перед собой ее лицо, ее глаза, ее сияющую улыбку. Если он сейчас не удержит себя в узде, не только Ибрагим окончательно победит его. Он больше никогда не увидит ее, не сможет обнять и прижать к себе. Нет, цена явно слишком высока.

Рашид начал медленно раздеваться, снимая одну вещь за другой, пока не оказался совершенно голым перед мастером суповой миски, глядя ему прямо в глаза. В темные глаза, в которых полыхали нескрываемая ярость и неукротимая ненависть. Улыбка окончательно погасла на лице мастера.

– Рашид! – тихо проговорил Ибрагим. При этом раскатистое «р» напоминало яростный львиный рык. Он выхватил свою саблю и приставил кончик клинка к подбородку юноши, так что тому пришлось откинуть голову назад. – На этот раз тебе повезло, парень, хотя ты этого не заслуживаешь. Но рано или поздно я тебя поймаю, я тебе это обещаю! – Он сделал шаг назад и снова вложил саблю в ножны. – Пять следующих ночей дополнительное дежурство, помимо обычного. Кроме того, приведи в порядок свою постель и убери это свинство. И подстриги волосы!

С этими словами он развернулся и, громко топая, вышел вон, не удостоив Кемала своим досмотром. Омар был явно счастлив. Положив на миг руку на плечо Рашиду, он улыбнулся ему и последовал за мастером суповой миски. Лишь когда за обоими захлопнулась дверь, жизнь вернулась к янычарам. Некоторые подходили к Рашиду, понимающе кивали и сочувственно улыбались, пока он поднимал с пола свою одежду и одевался.

Подошел Юсуф.

– Считай, что все еще хорошо кончилось, дружище! – сказал он, касаясь рукой его спины. – Честно говоря, я боялся, что ты вцепишься Ибрагиму в глотку.

– Да, я был на грани, – хмуро буркнул Рашид, натягивая рубаху. Он бы с удовольствием остался сейчас в одиночестве. Меньше всего ему хотелось вновь пережевывать случившееся.

– Что же тебя удержало? – продолжал допытываться Юсуф. – Я каждую секунду ждал, что ты набросишься на него.

– Сам Ибрагим, – нашелся Рашид и не смог сдержать улыбку. – Я представил себе, как он разозлится, если я поведу себя иначе, чем он того ожидает.

– Это тебе классно удалось. Но будь осторожен. Ибрагим до конца дней своих не забудет этот миг. И будет ждать удобного случая, чтобы сторицей отплатить тебе.

– Знаю, – вздохнул Рашид и принялся собирать свои вещи. Пять ночей дополнительно к плановым дежурствам. Это означало, что у него не останется времени ни на что, кроме еды и сна.

– Смотри-ка, король обезглавлен, – заметил Юсуф, поднимая с пола черного короля. – Как думаешь, его можно починить?

Рашид взял в руки изящную деревянную фигурку и задумчиво оглядел ее. Шахматы были подарком, полученным им от наместника за особые заслуги перед его семьей. Тогда он схватил парня, посмевшего преследовать младшую дочь наместника. Сейчас он вдруг усомнился, была ли в самом деле юная Фатьма счастлива, что молодого человека изгнали из города. Может быть, он вовсе не приставал к ней, а просто любил ее.

– Может быть, – с грустью произнес он, укладывая черного короля в ящик и удивляясь, что не слишком расстроен из-за сломанной фигуры. В конце концов, шахматные фигуры были не так уж важны. И пять дней и ночей тоже были еще не вечностью.

VII

Рассвет

В спальном зале было темно и тихо. Рашид лежал на своей кровати и слушал, как храпели или тихонько посапывали товарищи. Юсуф пробормотал во сне несколько неразборчивых слов и повернулся на другой бок. Он часто спал беспокойно, иногда даже хрипел, будто убегал от кого-то. После истории с двумя девочками его сон стал еще тревожнее.

Рашид пытался бороться со сном и не поддаваться на усыпляющие звуки в зале. Он отбыл наказание Ибрагима. Это было утомительно и изнуряюще. В эти дни он лишался завтрака, потому что после ночной вахты ему приходилось сразу заступать на обычное дежурство на воротах. А когда оно заканчивалось, у него оставались силы лишь на то, чтобы быстро перекусить и поспать пару часов, чтобы своевременно опять стоять на воротах. Но пять дней длились не вечно. Он выдержал испытание. Омар даже подарил ему целый свободный день. Рашид плотно поел и провел несколько часов после обеда в бане. На самом деле сейчас он чувствовал смертельную усталость, но ни за что не хотел засыпать. Он хотел, нет, он должен был попасть к Анне. Он наконец должен был увидеть ее. У него было такое ощущение, что от этого зависела его жизнь.

Сейчас было еще чересчур рискованно выбираться из казармы. Еще не все стражники заступили на вахту, некоторые офицеры совершали обход, дабы удостовериться, что все янычары действительно лежали в своих кроватях. Слишком велика была опасность попасться кому-нибудь из них прямо в руки. Но около полуночи повсюду водворится покой.

Рашид услышал, как отворилась дверь. Кто-то тихо вошел в зал, и Рашид тут же узнал его по походке, даже его дыхание нельзя было спутать ни с кем. Это был Омар. В полумраке Рашиду было видно, как голова мастера поварешки, обходившего ряды спящих, поворачивалась слева направо, и его опытный взгляд фиксировал каждого солдата. Когда он приблизился к нему, Рашид закрыл глаза и притворился спящим.

«Лишь бы в самом деле не заснуть», – мелькнула в голове мысль.

Омар остановился у его койки. Чего он хотел? Рашиду показалось, что из груди мастера поварешки вырвался легкий вздох. Он отправился дальше. Рашид услышал, как захлопнулась дверь. Тем не менее он выждал еще какое-то время, не смея пошевелиться. Он прислушивался к дыханию товарищей, к невнятному бормотанию Юсуфа и представлял себе, как опять встретится с Анной.

И только когда стихли голоса и шум шагов во дворе казармы, когда немного прогорели сторожевые костры, он отважился подняться. Медленно и осторожно встал и прокрался к двери. Прежде чем выйти из спальни, еще раз обернулся. Похоже, все его товарищи спали глубоким и крепким сном. Отлично.

Рашид бесшумной тенью скользнул по длинному, скудно освещенному только двумя факелами коридору, мимо офицерских квартир, к каменной стене, отделявшей казарму от окружающих домов. Неподалеку от конюшни было сложено сено для лошадей. Скирды тянулись вдоль стены, так что ему не составляло особого труда забраться наверх и перелезть на другую сторону. К тому же, по счастливой случайности, это место находилось в тени одной из башен и таким образом выпадало из поля зрения постовых. Было ли это провидением судьбы или просто удачной идеей находчивых янычар, использовавших тот же путь, чтобы изредка незаметно сбегать от казарменной тесноты и муштры, Рашид не знал. Да это его мало интересовало, коль скоро этой дорогой он мог незамеченным бегать к Анне.

Рашид перемахнул через стену и спрыгнул с другой стороны вниз, приземлившись на сложенных штабелями мешках с зерном. Быстро пересек небольшой внутренний дворик. Изгородь на противоположной стороне была такой низкой, что через нее он перескочил без всяких ухищрений и наконец очутился на улице. Главное – не попасться на глаза патрулю. Ему повезло, поблизости не было видно ни одного янычара. Похоже, он был единственным живым существом, передвигавшимся этой ночью по городу. На улицах стояла такая тишина, будто все жители покинули Иерусалим в одночасье. Даже ни одна кошка не прошмыгнула у него под ногами в погоне за мышами. Тем сильнее испугался Рашид, заметив чью-то фигуру именно у дома Анны. Он как раз взобрался на каменную ограду, когда услышал чьи-то приближающиеся шаги, которые остановились прямо у входа в конюшню. Рашид распластался на гребне стены, вдавившись животом в камень. Торчащие из стены камни с острыми краями, призванные защитить от нежелательного вторжения, впились в его тело. Интересно, а молодой Тарик так же прятался от стражников наместника, когда пробирался к его младшей дочери Фатьме? Он осторожно посмотрел через ограду.

Там стояла темная фигура, закутанная в длинный плащ, и возилась с замком. Сверху она выглядела на удивление приземистой и коренастой, будто он поймал ее отражение изнутри блестящей ложки. Лица под двойным капюшоном разглядеть было невозможно. Кто же это мог быть? Неужели в дом итальянского купца наведался вор? Когда человек открыл дверь конюшни, на улицу упал слабый луч света. На миг свет снова исчез, пока незнакомец протискивался в узкую щель, потом опять появился, чтобы моментально погаснуть. Дверь в конюшню закрылась.

Рашид осторожно повернул голову и заглянул во внутренний двор дома. Ждать ему действительно долго не пришлось. Округлая фигура пересекла двор быстрыми, уверенными шагами и в конце концов исчезла в доме. На миг в одном из окон вспыхнул слабый свет, потом он погас, и опять все стихло. Одно было ясно: это мог быть кто угодно, только не вор. Но если таинственный незнакомец был своим человеком в доме, почему он пробирался крадучись и тайком? Или еще кто-то из обитателей дома принимал ночных гостей, вроде него самого?

Рашид выждал еще какое-то время, пока окончательно не удостоверился, что темная фигура больше не появится, потом спустился во внутренний двор, прошмыгнул к смоковнице и вскарабкался к окну Анны. К счастью, оно было открыто и в эту ночь. Он снова невольно вспомнил Тарика. Тому было семнадцать. Наместник приказал отрубить ему левую руку, прежде чем навсегда изгнать из Иерусалима. А что произошло бы с ним, если бы его сейчас увидел кузен Анны или его сын? Рашид помедлил одно мгновение, потом подтянулся на руках к подоконнику и залез в окно. Ради этой женщины можно было и умереть.

Анна спала. Ее дыхание было глубоким и ровным. Слабый лунный свет падал на ее лицо, казавшееся во сне еще красивее. У Рашида громко застучало сердце. Среди всех чудес, сотворенных Аллахом в этом подлунном мире, она была, пожалуй, самым удивительным. Он осторожно присел на край ее кровати и убрал прядь волос со лба.

Анна проснулась и испуганно дернулась. И тут же узнала его.

– Ра...

Вторая часть имени утонула в его поцелуе. Вкус ее губ одурманил его, буквально сведя с ума, словно капля меда, попавшая на губы изголодавшегося путника. Анна искренне и страстно ответила на поцелуй. Ее руки погрузились в его густые волосы, в то время как языки выделывали умопомрачительные па. Сорвав друг с друга одежды, они обнялись, так тесно прижавшись друг к другу, будто стремились слиться навечно. А потом парили, забираясь все выше и выше, пока не достигли небес и не увидели открытые врата рая. И там он лишился чувств.

Положив голову на плечо Рашида, Анна слушала его размеренное дыхание. Даже во сне он выглядел усталым. Она нежно погладила его по подбородку. В последние дни она ломала себе голову, почему он не смог сдержать обещание и не пришел в тот день. Ее чувства шарахались от страха к ярости и обратно. Иногда ее охватывала паника, что он ее обманул, а потом она сходила с ума от беспокойства за него. И вот теперь она наконец испытала огромное облегчение. Он любил ее. А причина, по которой он не мог прийти к ней, была уважительная, но не слишком серьезная. Она это поняла сразу, хотя они и словом еще не перемолвились.

Анна блаженно прижалась к нему. Первые солнечные лучи поблескивали на его волосах и... Солнце? Она в ужасе привстала в постели. Да, уже было довольно светло. Но почему же не кричал петух? Каждое утро перед восходом солнца эта бестия будил ее, обрывая самые прекрасные сновидения. И только сегодня он молчал.

– Рашид! – Анна затрясла его за плечо. – Рашид, просыпайся!

Приподняв голову, он подмигнул ей заспанными глазами, улыбнулся и, снова рухнув на постель, тут же опять уснул.

– Рашид! Тебе пора вставать! Уже взошло солнце!

– Что? – Рашид вскинулся, мигом проснувшись. Не медля ни секунды, вскочил с кровати.

– Этот проклятый петух не кричал сегодня, – бранилась она, помогая ему собирать разбросанную по всей комнате одежду. – Надо же, именно сегодня! Я и внимания не обратила, сколько уже времени. А теперь...

Она беспомощно осеклась и протянула ему рубашку.

– Не переживай, – попробовал он успокоить ее, мгновенно натянув через голову рубаху. – У меня еще есть немножко времени. Я успею вернуться в казарму.

– А если нет? Если... – Анна всхлипнула, не в силах продолжать. Она представила, что ждет Рашида, если он опоздает к поверке, и страх сдавил ей горло.

– Я что-нибудь придумаю, – ответил он, затягивая пояс. Потом подошел к ней и нежно провел рукой по щеке. – Мне всегда что-нибудь приходит в голову, не волнуйся.

Поцеловав ее, он молниеносно вскочил на подоконник.

– Подожди, Рашид! – Анна бросилась к окну и увидела, как он ловко спускался вниз по смоковнице. – А как я узнаю, что ты не...

– Я зайду к вам сегодня днем. Обещаю.

– Рашид!

В полном отчаянии, проклиная себя, она увидела, как он огромными прыжками бежал по саду к стоящей наискось каменной ограде, с легкостью перепрыгивая через попадавшиеся на пути кусты и клумбы. Будто солдат американских ВМС в учебном лагере для элитных подразделений, он подтянулся на стене и уже в следующее мгновение исчез из поля зрения. Анна кусала себе губы, сердце отбивало барабанную дробь. Лишь бы он вовремя вернулся в казарму, лишь бы его только не схватили!

Целый день Анна бесцельно слонялась по дому и саду. Козимо и Ансельмо заговаривали с ней, но она их почти не слышала. Вяло пожевала кусок хлеба за завтраком, а в обед лишь машинально гоняла по тарелке мясо и овощи. Ей не удавалось ни на чем сконцентрироваться. Каждый раз, когда раздавался стук во входную дверь или Махмуд объявлял о визитере, она вздрагивала, замирала и переживала мучительные минуты страха и радостного ожидания. Но тщетно.

Козимо получил письмо с приглашением в гости к некоему торговцу коврами; Элизабет вернулась с покупками; Эстер – со свежей водой, а чуть позже – с бельем; потом доставили мясо и муку; Козимо вернулся с прогулки; Ансельмо принимал цирюльника. Анна просто сходила с ума. До этого она никогда не обращала внимания, какое количество людей приходило в дом Козимо и уходило в течение одного дня. Или это только сегодня пришло столько? Казалось, что каждый житель Иерусалима считал своим долгом нанести им сегодня визит. Были визиты вежливости, мальчишки-посыльные, ремесленники, кто угодно – только не Рашид.

За ужином Анне стало совсем дурно от страха и переживаний, и она с трудом переносила запах еды. Она яростно осыпала себя упреками. Как она могла так расслабиться? Ведь она не спала. Как могла не заметить, что уже рассвело, и не разбудить Рашида? А если его бросили в темницу?

– ... Синьорина Анна?

Откуда-то издалека, как будто он стоял на вершине горы на другом конце долины, до нее донесся голос Козимо.

– Простите, – сказала она и попыталась собраться, хотя бы посмотреть на него. – Я вас не слушала.

– Представьте себе, я это заметил, – саркастически улыбнулся Козимо. – Вы целый день какая-то невменяемая. И к еде едва притронулись. Вас что-то печалит?

Анне захотелось рассмеяться. Не будет же она рассказывать им, что всю ночь провела с Рашидом! Конечно, маловероятно, что Козимо с Ансельмо обрушат на ее голову лекцию о приличиях и морали, но, во-первых, она была с ними не так близка, чтобы делиться своими интимными тайнами, а во-вторых, она не хотела втягивать в это дело других. А вдруг она этим навлечет опасность и на них? Она промолчала.

Козимо вздохнул.

– Я уважаю ваше молчание, – произнес он и посмотрел ей прямо в глаза. – И отнюдь не собираюсь допытываться. Если же паче чаяния я могу быть вам полезен, то прошу доверять мне и быть со мной откровенной. Иной груз легче нести, если распределить его на несколько плеч. Не забывайте этого.

– Я ценю это. Спасибо, – ответила Анна, попытавшись улыбнуться.

Козимо и Ансельмо обменялись многозначительными взглядами, потом пустились в беседу на какую-то несущественную тему. Анна опять углубилась в свои размышления. Рашид обещал дать о себе знать еще сегодня. И свое обещание он, несомненно, сдержал бы, если бы мог. День близился к концу, на улице уже темнело, а у нее до сих пор не было от него никаких новостей. Куда же он подевался?

Козимо и Ансельмо как раз закончили свою трапезу, когда вошел Махмуд.

– Господин, простите, что помешал. Там еще один посетитель пришел.

Анна вздрогнула. Неужели пытки никогда не кончатся?

– Посетитель? В это время? – Козимо сердито сдвинул брови. – Кто это?

– А может, это именно тот, кого мы так страстно ждали? – хмыкнул Ансельмо, бросив на Анну насмешливый взгляд.

Анна невольно покраснела. Значит, они все знали. Козимо и Ансельмо были в курсе.

– Господин, он говорит, что он янычар. Но он не в форме. Поэтому я и оставил его ждать за воротами. В этом городе, знаете ли, много мошенников и воров. Не всегда им можно доверять. Вот, к примеру, мой старший брат, он тоже служит привратником у одного состоятельного торговца пряностями недалеко от большой мечети. Так вот, с ним однажды был такой случай...

– Ты знаешь человека, который стоит у наших ворот? – неделикатно прервал Козимо своего сторожа.

– Я точно не знаю, господин, эти чужаки выглядят все на одно лицо со своими светлыми волосами и...

– Итак, это чужестранец со светлыми волосами. – Козимо взглянул на Анну. – На каком языке он изъяснялся?

– Со мной-то он говорил по-арабски, господин, – пожал плечами Махмуд, словно желая сказать: «Разумеется, ведь он увидел, что я мусульманин».

– А у него есть акцент?

– Простите, господин? – Махмуд насупился и склонил голову набок, как школьник, который не понял арифметическую задачку. – Что вы хотите сказать?

– Он говорил по-арабски как чужестранец, как человек, которому этот язык непривычен?

– Нет, господин. – Махмуд убежденно затряс головой. – Он говорил свободно, без ошибок.

– Попытайся вспомнить, Махмуд, – начал опять Козимо, и по его лицу было непонятно, то ли он сейчас взорвется от негодования или прыснет со смеху. – Несколько дней назад здесь был один янычар. Молодой человек. У него были светлые волосы и голубые глаза. Это мог быть тот же человек?

Лоб Махмуда прорезали глубокие складки. Он напряженно размышлял, и это читалось на его лице. Наконец он важно кивнул.

– Да, господин, это мог быть он. Я думаю, что он уже был тут несколько дней назад.

Сердце Анны подпрыгнуло, но пока осторожно и неуверенно. Только бы не ликовать преждевременно, никогда не знаешь, какой сюрприз еще преподнесет судьба.

– Я полагаю, ты можешь смело впустить его в дом, – объявил Козимо.

– Но, господин, – Махмуд все еще колебался, – а вдруг он все-таки...

– Не сомневайся, хотя мы с сыном всего лишь купцы, мы не безоружны. Ты можешь спокойно провести гостя в гостиную. И скажи Элизабет, чтобы она подала чай с печеньем или фрукты.

Бормоча себе что-то под нос и неодобрительно тряся головой, Махмуд зашаркал прочь.

– Я не знаю, насколько у меня еще хватит терпения выносить этого человека, – сказал Козимо, когда за Махмудом закрылась дверь. – Иногда он настолько туп и неповоротлив, что я борюсь с искушением самому пойти к воротам. – Потом он с улыбкой обратился к Анне: – Синьорина, уважаемая кузина, вы соблаговолите составить нам компанию?

Анна молча последовала за Козимо, стараясь не обращать внимания на насмешливые искорки в глазах Ансельмо.

Рашид стоял перед закрытыми воротами и сам себе казался нищим, клянчащим подаяние. Почему не возвращается этот Махмуд? Ведь он уже дважды открывал ему дверь за последние дни. Ему что, надо было сначала отыскать хозяина и спросить разрешения? Стало быть, ему не доверяли? Рашид нетерпеливо расхаживал из стороны в сторону. Юсуф, Джамал и Хасан завалились в трактир, чтобы приятно провести свободный вечер – хорошо поесть, послушать музыку и насладиться видом танцовщиц. Стоит им передумать и вместо этого отправиться слоняться по улицам, он вполне может попасться им на глаза. Рашида бросило в жар от одной мысли о тех вопросах, которыми забросают его товарищи.

Ну давай же, старик, пошевеливайся! Он бы с удовольствием снова забарабанил в дверь, если бы это помогло. Скорее всего, он бы просто выставил себя на посмешище. Не придумав ничего, что могло бы обуздать его гнев, он прислонился спиной к ограде. К счастью, народу в это время на улице было немного. И все же каждый прохожий таращился на него. Кто с любопытством, кто с недоверием, а кто с сочувствием. На лицах были написаны их оценки: жених, которому отказали, проситель, должник, шпион. Рашид нервно постукивал пальцами по оштукатуренной каменной стене. Булыжник, которым была вымощена улица, казалось, горел под его ногами. И куда только провалился этот проклятый привратник?!

Наконец, когда он уже начал подумывать, а не предпочесть ли снова путь через забор и внутренний двор, чтобы попасть в дом к купцу, дверь открылась.

– Господин, вы можете... – Махмуд высунул за ворота свою седую голову и огляделся. Он чем-то походил на черепаху. – Где...

– Ну наконец! – Рашид с облегчением отделился от стены. – Твой хозяин готов принять меня?

– Да, господин. Следуйте за мной. Он ожидает вас в гостиной.

Они прошли по небольшому, со вкусом обставленному холлу. Трехногий медный чан с углем распространял тепло, а посередине стояла чаша с водой, в которой плавали лепестки роз и маленькие свечки. Почему он не мог обождать здесь, а должен был торчать на улице, как шелудивый пес? Ему снова стало жарко. На этот раз жар зарождался под ложечкой. Рашид стиснул зубы и постарался дышать как можно глубже и размереннее. Он не имел права терять самообладание здесь, в доме кузена Анны. Поэтому он шел за Махмудом по холлу, перечисляя про себя имена всех товарищей, которые приходили ему на ум. Этот способ довольно часто помогал ему сохранять спокойствие.

Перед дверью в гостиную Махмуд чуть не столкнулся с женщиной, несшей на большом медном подносе чашки, тарелку с орехами и сухофруктами и высокий латунный чайник.

– Смотри, куда идешь, безмозглый дурак! – злобно прошипела она привратнику, пытаясь сохранить равновесие и наградив Рашида пренебрежительным, почти гневным взглядом. Может, она пришла в такое неистовство оттого, что ей пришлось вечером подавать чай? Или ее испепеляющий взгляд имел другую причину? Может, она презирала и ненавидела его, поскольку он не был христианином? То, что сама она открыто исповедовала христианство, демонстративно подтверждал большой крест, висевший на длинной тяжелой золотой цепи и покоившийся на ее мощном бюсте. Крест был инкрустирован фиолетовыми камнями. Возможно, это было раскрашенное стекло, хотя вряд ли. Камни выглядели настоящими, крест был гораздо ценнее, чем пристало служанке. Впрочем, это не слишком волновало Рашида. Раз она так открыто носила его, он, конечно, не был краденым, скорее это был подарок довольного господина в награду за верную службу. Вот что ему действительно внушало сомнения, так это зияющая пустота в центре креста. Пустое место, где должен был быть такой же фиолетовый камень. Что-то шевельнулось в его памяти, как у гончего пса, который во сне почуял запах. Женщина тем временем продолжала яростно ругаться с Махмудом.

– У тебя что, глаз нет, старый дуралей? Глухой идиот, слепой простофиля!

Махмуд ничего не отвечал. Брань женщины, словно капли дождя, скатывалась по его согбенной спине и опущенным плечам. То, что Рашид стоял прямо за ними и ждал, похоже, нисколько не беспокоило обоих. И только когда поток ругательств, срывавшихся с губ женщины, иссяк, старик постучал в дверь и открыл ее. Не уступив дорогу гостю, женщина с подносом первой протиснулась в комнату, обставленную в арабском стиле низкими столами с подушками и выложенную коврами. Это была еще одна грубая выходка, за которую Махмуд не извинился перед Рашидом даже взглядом. Да, кузену Анны явно не везло на слуг. Или на его родине гостеприимство не ставилось так высоко? Впрочем, его это не касалось. Рашид продолжал наблюдать за служанкой.

Она была невысокого роста и непомерно толстой. Доставала ему в лучшем случае до плеча, и тем не менее он мог не меньше двух раз обернуться ее платьем. Ее мощный зад при ходьбе переваливался с боку на бок, так что ее длинное платье раскачивалось, как огромный колокол. Походка была настолько необычна, что ее ни с кем нельзя было спутать. У Рашида не было никаких сомнений, что именно эту женщину он видел прошлой ночью возвращающейся домой. Только откуда же она шла? И почему делала это украдкой? Рашид не спускал с нее глаз. Теперь она, повернувшись к нему боком, неторопливо ставила поднос на один из низких столиков. В такой позе, нагнувшись вперед к столу, она была похожа на огромную жирную жабу. Это опять навеяло Рашиду воспоминания. Вот только о чем? Ему показалось, что он уже однажды видел эту женщину. Не только вчера, но еще раньше. Он мысленно перебрал все возможные варианты. Может, бросилась ему в глаза когда-то на улице своей тучностью? Или на базаре? Он закрыл глаза и попробовал представить себе их встречу. Нет. Где бы он ни видел ее до этого, было уже темно, как ночью. И тут он вспомнил. Это было той ночью, когда он заметил метнувшуюся тень во время патрулирования. Он восстановил в памяти все детали и мысленно снова увидел ту тень, такую странно широкую и неповоротливую, как она прошмыгнула через скудно освещенную улицу, даже не столько прошмыгнула, сколько прошла вразвалку, переваливаясь, словно жаба. В точности как эта женщина, которую он видел еще и вчера в разгар ночи у входа на конюшню. Это должна была быть именно она. Но как он докажет, что и той ночью она пряталась в проходе между домами?

Рашида вдруг осенило, и он готов был стукнуть себя по голове за собственную глупость. Как же он раньше не додумался? Аметист! Камень, который он подобрал той ночью на улице перед проходом. Он был уверен, что этот камень подойдет к пустому месту на кресте толстой служанки.

Козимо огляделся в гостиной. Лампы были зажжены и распространяли уютный свет, подушки разложены на достаточном расстоянии друг от друга, создавая подходящее обрамление для доверительной беседы. Ансельмо уже поудобнее расположился на ковре, небрежно растянувшись на двух подушках, недовольно сдвинув в сторону носком своих домашних туфель без задников бахрому ковра. Ансельмо был прекрасно осведомлен о правилах этикета. За эти годы он приобрел настолько утонченные манеры, что многие аристократы в Италии принимали его за дворянина самых благородных кровей. Однако здесь, в Иерусалиме, он не чувствовал себя обязанным соблюдать правила этикета и приличия. Он томился в этом городе не по собственному желанию и без всякого удовольствия и готов был демонстрировать это каждому. Козимо подавил улыбку. Иногда Ансельмо был упрям, как мальчишка, несмотря на свой истинный почтенный возраст. Далее взгляд Козимо скользнул по Анне. Она стояла посреди комнаты с потерянным видом. Лицо ее было бледным и напряженным, она растирала руки, будто намыливалась невидимым куском мыла. Весь день Анна была на удивление беспокойной и отстраненной. Явно волновалась. Отчего? Белокурый янычар обещал ей прийти раньше? А если так, почему не сдержал своего обещания? Что-то его задержало или он просто играл ее чувствами? Козимо невольно нахмурился. Анна была незаурядной женщиной, и он не допустит, чтобы кто-то обижал ее.

Наконец в дверь гостиной постучали, и Махмуд поспешил открыть. Однако первым в комнату вошел не янычар, а Элизабет. Раздвинув подносом пошире проем двери, она промаршировала в комнату, как разъяренный бык. Козимо закрыл глаза и стиснул зубы. Ему уже надоело постоянно краснеть за грубые манеры поварихи. Который раз уже он не давал воли своему желанию просто выкинуть ее из дома. «Лучше всего прямо сейчас, – подумал он, – иначе завтра она опять сервирует отличную еду и будет вести себя с такой изысканной вежливостью, что ты тут же забудешь все ее капризы и дурные манеры». Тут он заметил, что был не единственным, чье внимание было обращено на Элизабет. Белокурый янычар стоял в дверях как вкопанный и пожирал глазами повариху, повернувшуюся к нему спиной. Его чистые голубые глаза неотрывно следили за каждым ее движением, как игривый котенок наблюдает за клубком шерсти. Это еще что за новости? Лишь в нескольких шагах от Элизабет стояла Анна, но он, похоже, даже не заметил ее. Может, подобно многим своим единоверцам, он питал особую страсть к пышным женщинам?

«Ну погоди, мальчишка! – хмуро подумал Козимо. – Я тебя выведу на чистую воду. И если выяснится, что ты использовал чары своих голубых глаз, чтобы разбить Анне сердце, я разобью тебе башку, причем собственноручно».

– Добро пожаловать в мой дом! – С самой сияющей улыбкой, на которую был только способен, и с распростертыми объятиями он подошел к янычару. Обнял его и расцеловал в обе щеки как самого закадычного друга. Недоверчивый взгляд, которым молодой человек пронзил Козимо, недвусмысленно говорил о том, что тот усомнился в здравости его рассудка. Гость невольно отступил на шаг назад.

«Первое очко в твою пользу, – отметил про себя Козимо. – Посмотрим, как ты поведешь себя дальше. Представление еще не окончено».

– К сожалению, вы еще не назвали мне своего имени, – произнес он с такой преувеличенной радостью, что сам удивился, почему Ансельмо так спокойно и невозмутимо реагирует на это. Впрочем, Ансельмо достаточно хорошо знал его, чтобы не понять, что он затевает какую-то игру. – А ведь вы уже стали частым и желанным гостем в моем доме.

Янычар никак не отреагировал на его колкости. Да он едва ли вообще слышал слова хозяина дома. Его взгляд был прикован к какой-то точке за левым плечом Козимо. Черты лица гостя расправились, а в глазах вдруг сверкнула теплая искорка. Словно солнечный свет преломился в отшлифованных гранях драгоценных сапфиров. Козимо знал, что за его спиной стояла Анна, и было несложно догадаться, что взгляд был обращен на нее. Но с какой стати он тогда таращился на Элизабет? Возникшая пауза уже грозила чересчур затянуться, но тут янычар словно вспомнил о словах Козимо.

– Меня зовут Рашид, – ответил он наконец и перевел взгляд на хозяина. Это явно стоило ему некоторых усилий.

– Очень приятно, Рашид. А я Козимо из дома ди Медичи, что во Флоренции. Моего сына Ансельмо и мою кузину синьорину Анну я, вероятно, могу уже не представлять. – Лоб янычара чуть заметно омрачился. Он словно на миг задумался, как ему истолковывать слова Козимо. – Пойдемте, мой молодой друг, – пригласил Козимо, с неожиданной доверительностью положив гостю руку на спину, чтобы проводить к одной из подушек. Он почувствовал, как мышцы Рашида напряглись от его прикосновения. Так-так, молодой человек почувствовал недоверие и дискомфорт. Может, у него нечиста совесть или он опасается, что попал в дом к сумасшедшему? – Присаживайтесь, мой молодой друг. Разрешите налить вам чаю?

– Спасибо, с удовольствием, – ответил Рашид и сел на удобную подушку. Он как будто испытал облегчение, что его и Козимо теперь разделяло расстояние, пусть даже не более трех шагов.

Козимо разлил по чашкам горячий темно-коричневый напиток, благоухающий свежей мятой.

«Собственно говоря, это обязанность Элизабет», – подумал он, протянув чашку сначала гостю, потом Анне и под конец Ансельмо. Ехидный взгляд, который бросил ему Ансельмо, насторожил его. Тот явно сгорал от нетерпения подключиться к разыгрываемой здесь комедии. Козимо едва заметно покачал головой и уселся прямо напротив Рашида.

– Простите, что заставили ждать вас у ворот, Рашид, – произнес он все в том же преувеличенно радостном тоне. Он любил лицедействовать еще тогда, во времена своей молодости во Флоренции. Вместе с Джакомо они часто стояли на сцене. Хотя Козимо не мог не признать, что Джакомо был намного талантливее его, намного. К несчастью, как выяснилось позже. Своим актерским даром ему удавалось ввести в заблуждение всех, даже собственных родственников. Все это очень походило на правду. Но с тех пор минуло целое столетие. Ход собственных мыслей был не слишком веселым. – Мой привратник чересчур буквально понимает свои обязанности, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Махмуд не был уверен, может ли он доверять вам. Вы сегодня не в форме. Вероятно, это его и смутило. Я полагаю, ваш визит не носит официального характера, и поэтому вы предпочли свою обычную одежду. Может быть, вы пришли поговорить со мной о ваших взаимоотношениях с моей кузиной Анной?

Слова, с такой легкостью и непринужденностью сорвавшиеся с его губ, словно свежевыпавший снежок, попали в цель. Рашид побледнел. Он поперхнулся, закашлялся, и Козимо был готов держать пари, что чашка выпала бы из рук парня, не будь он так хорошо натренирован.

– Однако... – голос янычара сел от волнения, – вы не церемонитесь.

– Жизнь коротка, мой юный друг, – спокойно возразил Козимо, продолжая пристально разглядывать гостя и пытаясь понять, какова причина его нервозности. Может быть, он просто волнуется, как любой молодой человек, пришедший просить руки любимой? А может, испытывает страх или угрызения совести? – Не стоит эту жизнь тратить на пустую болтовню.

Рашид крутил в руках чашку, уткнувшись глазами в свое левое запястье, шрамы на котором были не иначе как следствием упражнений в фехтовании. В голове Козимо всплыли законы мусульман. Ворам отрубали кисть руки. Может, та же участь постигала нежелательных любовников? И Рашид сейчас раздумывает, на какое место опустится топор палача? Или он всего лишь размышляет, как половчее выбраться из неприятной истории?

Рашид поставил чашку на стол и открыто посмотрел в глаза Козимо.

– Я люблю вашу кузину, – твердо произнес он, взглянув на Анну. Козимо проследил за его взглядом. Анна была бледна и смущена. Она почти не говорила на иврите и едва ли поняла содержание разговора, но была достаточно умна, чтобы догадаться, о чем шла речь. Сейчас она бесспорно испытывала адские муки. – Я люблю ее всей душой. Анна – смысл моей жизни. Я знаю, что не имею права на подобные чувства. И если этим я оскорбляю ваши чувства или, быть может, даже ваши собственные притязания на нее, то весьма сожалею, но это ничего не меняет. По крайней мере для меня. – Он осекся, лицо его было бледно, а в глазах горела решимость, неожиданно тронувшая Козимо. – Разумеется, вы вольны потребовать от меня удовлетворения. И я готов нести ответственность за последствия, какими бы они ни были.

Козимо задумчиво посмотрел на Рашида. Сколько ему могло быть лет? Двадцать? Самое большее двадцать пять. Он был молод, по сравнению с ним самим почти ребенок. И при этом умел любить так самозабвенно, что готов был даже умереть за свою любовь. Далеко не каждый мог утверждать такое о себе. Этот парень был счастливчиком.

Козимо улыбнулся, почувствовав облегчение. Когда он ошибался в человеке, неважно – в положительную или отрицательную сторону, он каждый раз тяжело переживал это, хотя с течением времени такое происходило все реже и реже. Это был один из плюсов его возраста. Но, пожалуй, никогда еще он так не радовался тому, что первое впечатление, которое пару дней назад произвел на него Рашид, не обмануло его. Ему нравился этот янычар. Молодой человек был честен и откровенен. Похоже, был явно не дурак и несомненно обладал тем темпераментом, который делает интересным любого человека. К тому же он любил Анну.

– Не волнуйтесь, Рашид, – произнес Козимо уже нормальным тоном. Необходимость разыгрывать театр отпала. – Я не собираюсь ни драться с вами на дуэли, ни доносить на вас вашим командирам и тем более тащить вас в суд.

– Что... – Янычар непонимающе смотрел на хозяина дома.

– Знаете ли, вся эта болтовня о фамильной чести, приличиях и осквернении крови – сущая ерунда. Особенно когда речь идет о любви. Люди были бы намного счастливее, а весь мир намного миролюбивее, если бы они поступали в этих вопросах разумнее и предоставляли каждому мужчине и каждой женщине свободу в выборе возлюбленных. – Он покачал головой. – К тому же я не приверженец дуэлей и тому подобной чепухи. В моих глазах это не более чем способ времяпрепровождения для мужчин, не способных найти себе более достойное занятие и самоутвердиться на другой, более духовный лад.

– Но... – Рашид даже начал заикаться. Он все еще не мог поверить услышанному. – Значит, вы не рассердились?

– С какой стати я должен сердиться? – развеселился Козимо. – Если бы Анна была моей нареченной, я бы, разумеется, негодовал, хотя бы из чувства оскорбленной гордости. А так... – Он пожал плечами. – Анна моя кузина, к тому же свободная женщина, не связанная никакими брачными узами. Я не имею права что-то приказывать ей. И судя по ее глазам, которыми она смотрит на вас, могу предположить, что вы ее ни к чему не принуждали. Если она нашла мужчину своей мечты – превосходно! Я рад за нее. Я всегда предпочитаю откровенность, пусть она даже кажется некоторым безжалостной.

Рашид покачал головой. Похоже, он все еще не верил тому, какой неожиданный поворот приняла их беседа.

– Но почему тогда...

Козимо подался вперед:

– Я просто хотел выяснить, насколько вы честны. И найдете ли вы в себе мужество сказать мне правду? – Он поднял свою чашку. – Если бы я был у себя дома на родине, я бы попотчевал вас сейчас лучшим вином из своих погребов. Но я, разумеется, знаю, что ваша вера запрещает вам употребление веселящих напитков. Так что будем довольствоваться мятным чаем. Добро пожаловать в наш круг, Рашид.

На лице янычара молниеносно возникали, сменяя друг друга, самые разные эмоции. Он вновь посмотрел на Анну.

– Смелее, – кивнул Козимо Рашиду, показывая на Анну, по щекам которой вовсю текли слезы. – Мы с Ансельмо не страдаем ни застенчивостью, ни чопорностью. Все мы тут взрослые люди. Подойдите к ней и утешьте ее. Нам эти слезы все равно едва ли удастся осушить.

Рашид недоверчиво посмотрел на хозяина дома, не веря своему счастью. В следующий миг он был уже рядом с Анной, словно все это время только и ждал разрешения. Утопив ее лицо в своих ладонях, он поцеловал ее.

Эта картина пробудила в Козимо болезненные воспоминания, и он отвел взгляд. Да, Рашид действительно любил Анну. Так же как он сам когда-то любил Джованну. Джованну ди Пацци.

Сколько времени прошло с тех пор? Почти целая человеческая жизнь. И тем не менее иногда, когда он проходил по дому, ему чудился ее голос, ее смех, или мерещилась она сама в саду за розовым кустом. Он видел ее такой, какой она была до того, как ревность безумного брата погубила ее. Он вздохнул. Какой смысл предаваться грустным воспоминаниям? Прошлое кануло в Лету безвозвратно.

«Безвозвратно?» – прошептал ему вдруг на ухо чей-то голос. Тихий, но такой сладкий и манящий, что не услышать его было невозможно. Голос был не его собственный, однако Козимо сразу узнал его, хотя давно уже не слышал. Иногда ему казалось, что это голос колдуньи Арианны, продавшей ему и Джакомо рецепт эликсира.

«Нет, ты ошибаешься, Козимо! – продолжала нашептывать колдунья. – В твоей власти и в твоих силах вернуть прошлое, Джованну – все, что пожелаешь! В любое время. Все в твоих руках».

«Нет, я не могу этого сделать».

«Почему нет, Козимо? Всего несколько капель эликсира вечности – и ты опять оказался бы рядом с ней. С Джованной!»

«Нет, риск чересчур велик».

«Риск? – Голос смеялся над ним. – Разве жизнь бывает без риска? С каких это пор?»

«Я хочу...»

«Ты еще помнишь запах ее волос, Козимо? Джованна всегда мыла их розовой водой. Несколько капель эликсира – и твоим рукам уже не надо будет мечтать о них, ты сможешь прикоснуться к ее волосам и...»

– Ни за что на свете! – Козимо в исступлении ударил кулаком по низенькому столику, задев край блюда с сушеными фруктами, и на головы присутствующих низвергся фонтан изюма, кураги и фиников.

Рашид и Анна вздрогнули от неожиданности и испуганно уставились на него, опасаясь, что он окончательно лишился рассудка. Только Ансельмо, казалось, знал, что происходило в голове его старшего друга. Его глаза потемнели от тревоги, и он едва заметно покачал головой.

Козимо откашлялся. Его щеки пылали. Голос все еще звучал у него в ушах. Все, что он говорил, было настолько просто и соблазнительно, настолько логично – и в то же время так опасно...

– Я всего лишь хотел сказать: ни за что на свете я не поверю, что именно это может быть истинной причиной прихода Рашида, – неуклюже вышел из положения Козимо, пытаясь под улыбкой скрыть собственное замешательство и всячески избегая смотреть в глаза Ансельмо. Тот видел его насквозь, а отговорка была действительно настолько слабой, что ему не удалось бы провести даже свою легковерную бабушку. – Я хотел сказать: вы ведь наверняка не собирались исповедаться нам в любви к моей кузине, во всяком случае, пока еще не собирались. Так что не откажите в любезности и поведайте нам о настоящей причине своего визита.

– Хорошо, – согласился Рашид, хотя по его лицу было видно, что он тоже не поверил Козимо. Однако принял его отговорку то ли из вежливости, то ли из сострадания. – Вы правы, Козимо. Я действительно пришел, чтобы рассказать вам о своих успехах в расследованиях. – Он откашлялся. – К сожалению, у меня для вас плохие новости.

Козимо чуть не рассмеялся. Плохие новости! Он привык к ним. С тех пор как они с Джакомо впервые изготовили эликсир вечности в алхимической лаборатории одного аптекаря, бывшего другом их семейства, для него больше не существовало хороших новостей. Каждая новость была хуже предыдущей. Пусть его торговля расширялась, а богатство беспрерывно приумножалось, для него это было делом второстепенным. Он так надеялся, что думы о Джакомо и решение хотя бы одной проблемы отвлекут его и отодвинут на второй план манящий голос искусителя. Хотя бы на время.

– Во всем Иерусалиме вам не удалось отыскать мясника, который изготавливал бы те же самые колбасы, что мы ели в своем доме, – спокойно произнес Козимо. – Я прав? Рашид кивнул:

– Именно так. Где я только ни искал! Но даже на базаре мне не удалось найти ничего подобного. Хотя туда привозят свой товар торговцы из самых отдаленных мест.

– То есть этим вы хотите сказать, что тот человек, за которым вы наблюдали ночью, должен быть из нашего дома?

– Нет, это совсем не обязательно, – торопливо возразил Рашид. На его лице отразилась неловкость. – Может быть, какая-нибудь другая семья...

– Не старайтесь, Рашид, – перебил его Козимо. – То, что удалось выяснить вам, совпадает с нашими собственными расследованиями. Не так ли, Ансельмо? Ансельмо кивнул.

– Наша повариха сама готовит эту колбасу, по старому рецепту своей бабки. – Он развел руками. – Пожалуй, во всем Иерусалиме, а может, и во всем мире нет другого дома, где бы ели такую колбасу.

– Но на этом плохие новости не кончаются. – Рашид помедлил. – Прошлой ночью... – Он осекся и покраснел до корней волос. Козимо подавил ухмылку. Парню явно нелегко было признаться, что он без разрешения вторгся в его дом, чтобы провести страстную ночь с Анной. На самом деле Козимо все уже было известно. Этой ночью его опять мучила бессонница, и он стоял у окна в библиотеке, наблюдая, как медленно просыпается день. И невольно стал свидетелем того, как Рашид перелезал через ограду.

– Да? – Он попытался скрыть свою осведомленность. – Так что же произошло прошлой ночью?

– Ну... – Рашид закашлялся. – Короче, прошлой ночью я был здесь. – Козимо выразительно приподнял одну бровь, но промолчал. Ансельмо же двусмысленно улыбался, тогда как Рашид не мог оторвать взгляда от узора на ковре. – Я как раз перелезал через забор и вдруг увидел маленькую бесформенную фигуру, которая возилась у входа в вашу конюшню. Она вошла, потом пересекла внутренний двор и исчезла в доме. – Рашид взъерошил волосы. – Походка этого человека была весьма необычной. А недавно я его снова увидел. И не где-нибудь, а в этой комнате, когда я пришел. Это была женщина, которая внесла поднос. – Он перевел дух. – Я наблюдал за ней, пока она ходила по комнате с подносом. И понял, что уже видел ее – в другом месте. Теперь я точно уверен, что именно она промелькнула мимо меня той ночью, о которой я вам уже рассказывал, и исчезла в переулке.

– Элизабет? – недоверчиво протянул Козимо. Эта новость сумела-таки поразить его. Ему показалась абсурдной сама мысль, что Элизабет может быть впутана в какую-то тайну. Но в конце концов он ведь мог и ошибаться в ней. – Наша повариха – кошка на голубятне? Ваши слова содержат тяжкое обвинение. Вы уверены в этом, Рашид?

Янычар посмотрел Козимо прямо в глаза:

– Да, я в большой степени уверен в этом.

Козимо нахмурился и пожевал нижнюю губу.

– Думаю, вы правы, – наконец тихо произнес он. – Как бы невероятно это ни звучало. Элизабет... – Он покачал головой, продолжая рассуждать вслух. – Кроме нас троих, в доме еще живут Элизабет, Махмуд и Эстер. Эстер маленькая и изящная, а Махмуд худой и высокий, хотя и шаркает, скрючившись, как древний старик. Ваше описание подходит только к Элизабет. Но с какой стати она стала бы мотаться по ночным улицам? Она тоже итальянка, как и мы. Хотя и живет уже несколько лет в Иерусалиме, у нее здесь нет ни родных, ни друзей, которых она могла бы навещать. По крайней мере, я об этом ничего не знаю. К тому же она спросила бы у меня сначала разрешения, – во всяком случае, я тешу себя такой надеждой, – а не стала бы красться тайком. – Он встал и принялся мерить шагами комнату. Так ему обычно скорее удавалось привести в порядок свои мысли. – Но других вариантов нет. Кто же еще? Она наша повариха, именно она приготовила эту колбасу. Я прекрасно помню, она еще хвасталась, что собственноручно месила колбасный фарш и потратила на это массу времени, потому что такую колбасу нигде не купишь. Не мудрено, что запах настолько впитался в ее одежду, что Рашид учуял его даже ночью, когда она пряталась от янычар. Правда, остается вопрос: что она искала там посреди ночи? И как мы сможем это доказать – на тот случай, если это потребуется?

– Это будет несложно, – отозвался Рашид и вынул какой-то предмет из маленького кошелька, висевшего у него на поясе. – Этот камень я подобрал той самой ночью на улице. Он лежал прямо напротив прохода между домами, где пряталась неизвестная персона.

На его вытянутой руке лежал аметист. Козимо взял драгоценный камень и внимательно рассмотрел его.

– Я только что видел крест, который носит ваша повариха, – продолжил Рашид. – Он украшен аметистами, а один камень как раз посредине отсутствует. Я думаю, имеет смысл провести эксперимент и выяснить, подходит ли этот аметист к ее кресту или нет.

Козимо задумался.

– Я почти не сомневаюсь, что камень подойдет, и все же я никак не возьму в толк, что заставляет Элизабет разгуливать ночью по улицам.

– Разве вы не слышали, отец, как она поносит Махмуда или Эстер, как издевается над их обычаями и нравами, над их верой? Или как разглагольствует о том, что пора очистить город от «врагов Господа»? – Ансельмо не смог больше молчать. – Сдается мне, что в последнее время ее брань и поношения слышатся чаще и громче. Вполне возможно, что она принадлежит к пастве Джакомо и тайно встречается по ночам с единомышленниками.

Рашид потупил взор, словно именно на нем лежала вина за плохие новости.

– Вы ни в чем не виноваты, Рашид, – прочитав его мысли, сказал Козимо.

Он снова занял свое место, продолжая с отсутствующим видом крутить меж пальцев драгоценный камень. Разумеется, он тоже заметил отсутствие самоцвета, но когда это произошло? Пытаясь вспомнить, он поднес аметист к свету. Это был удивительно красивый камень сочного фиолетового цвета, с изумительной огранкой, луч преломлялся в нем, рассыпаясь искрами. Он был такого же изысканного качества, как все камни на кресте Элизабет. Да, вполне возможно, что камень исчез недели две назад. С той самой ночи. Козимо задумчиво потер лоб. Вот те на! Элизабет, кошка на голубятне! Странное предположение вбудоражило его душу. Он вдруг почувствовал себя старым, безумно старым. Неким восьмидесятилетним старцем. «Коим я, по сути, и являюсь», – усмехнулся он про себя.

– Разумеется, меня огорчает мысль о том, что именно моя повариха принадлежит к числу последовательниц этого проповедника, – произнес он наконец. – Но гораздо больше меня беспокоит не то, что Элизабет попала под влияние подстрекательских речей Джакомо, а то, что она могла рассказать ему о нас. Если он узнает, что она своя в этом доме, тогда... – Он покачал головой. По его спине пробежал неприятный холодок. – Однако давайте попытаемся извлечь максимальную пользу из нашей осведомленности. По мне, так лучше иметь врага в собственном доме, когда знаешь, чего от него ждать, чем совсем неизвестного, быть может, поджидающего тебя где-нибудь в темноте на улице. – Он шумно выдохнул. – Виновата Элизабет или нет, относится она к числу сторонников Джакомо или нет – у нас есть лишь один способ узнать это, а именно понаблюдать за нею. Вот только каким образом? – Он обвел взглядом присутствующих и остановился на Ансельмо. Да, это был наилучший вариант. Ансельмо был именно тем человеком, которому это по плечу.

– Что, я? – выпучил глаза Ансельмо. – И что же прикажете мне делать? – Когда до него дошло, что имел в виду Козимо, он побледнел. – Надеюсь, вы не хотите сказать, что я... Что я должен эту... – Он в отчаянии сморщил лоб. – Вы шутите, отец. Это же невозможно. Это довольно скверная шутка, которая не кажется мне смешной. Отец? – Его голос окончательно утратил уверенность. Он умолк на полуслове. – Я вижу, вы серьезно. Вы действительно требуете от меня, чтобы я...

– Я ничего от тебя не требую, Ансельмо, – мягко возразил Козимо. Он прекрасно понимал, какую жертву предстояло тому принести. – Просто я убежден, что ты самый подходящий мужчина на эту роль. Я прекрасно помню историю со служанкой Джакомо. Лишь с твоей помощью нам в конце концов удалось разузнать, каким способом Джакомо отравил Джованну.

Ансельмо импульсивно вскочил, глаза его вспыхнули злым огнем.

– Конечно, но тогда это было совсем другое дело! – Его голос дрожал от возмущения и негодования. – Служанка и в самом деле была страшненькая, но по крайней мере молодая. А Элизабет... – Он беспомощно осекся, не в состоянии подобрать нужное слово. – Вы не имеете права заставлять меня вступать в связь с этой жирной жабой! Я не вынесу, чтобы меня касались ее мокрые, скользкие пальцы-колбаски... – Он опять умолк, с отвращением уставившись на свои руки. Потом энергично затряс головой. – Нет, как хотите, я этого не сделаю. При всей моей любви, дружбе и верности это переходит все границы!

– Я знаю, каких усилий тебе это будет стоить, Ансельмо, но у нас остаются только два пути. Либо мы ждем, когда Элизабет все расскажет о нас Джакомо, и он сам по жалует к нам, либо мы используем единственное преимущество, которое у нас есть на сей день, – ее слабость к тебе. Ты знаешь не хуже меня, что время не терпит.

Ничего не ответив, Ансельмо в ярости забегал по комнате, нещадно бранясь себе под нос. Козимо был несказанно рад, что Рашид не понимает итальянского, так как некоторые ругательства были настолько грубые, что его самого чуть ли не вгоняли в краску. Через некоторое время Ансельмо встал посреди комнаты, скрестив руки на груди, и мрачно посмотрел на Козимо:

– И что, в самом деле нет других вариантов?

Козимо отрицательно покачал головой:

– В настоящий момент я не вижу других шансов. Для Рашида это было бы чересчур опасно, к тому же Элизабет вряд ли приняла бы его ухаживания, поскольку он мусульманин. А я... – Он рассмеялся. – Если бы я, принимая во внимание поставленную перед нами задачу, и пересилил себя, то даже у Элизабет хватило бы ума заподозрить какой-то подвох в заигрывании хозяина с не слишком привлекательной кухаркой. А к тебе – нравится тебе это или нет – ее давно тянет. Ты нравишься ей, Ансельмо. Может, тебе повезет, и ее влечет к тебе только материнский инстинкт.

Ансельмо передернулся от отвращения, взъерошив двумя руками свои волосы и запрокинув голову.

– О Мадонна! – Он воззрился на потолок, будто пытаясь найти там решение своей дилеммы. – Хорошо, я сделаю это, – объявил он наконец. – Но одно вы все должны усвоить совершенно четко: мне это противно.

– Знаю, – вздохнул Козимо, – и прекрасно понимаю тебя.

– Это меня, конечно, утешает, можете не сомневаться, – буркнул себе под нос Ансельмо и снова опустился на свои подушки. У него было такое несчастное лицо, что было трудно не улыбнуться. Однако Козимо подавил улыбку, он, как никто, понимал своего младшего друга. Перед ним действительно стояла сложная и неприятная задача.

Рашид тоже бросил на Ансельмо сочувствующий и виноватый взгляд.

– Мне пора идти, – сказал он, поднимаясь. – Я не имею права отсутствовать чересчур долго, иначе у кого-нибудь из моих приятелей может закрасться подозрение.

Козимо тоже встал.

– Благодарю вас за помощь, друг мой. – Он протянул гостю руку. – Как я вам говорил в начале нашего знакомства, мы уже полмира объехали в поисках Джакомо. И все безрезультатно. Поэтому я от всего сердца надеюсь, что...

Рашид пожал протянутую ему руку:

– Даю вам слово, что сделаю все, что в моих силах. Я еще послушаю, что говорят товарищи. Нас все время посылают обыскивать христианские дома, чтобы напасть хоть на какой-то след таинственного проповедника. Как только узнаю что-нибудь новое, тут же поставлю вас в известность. Разумеется, ваше имя не будет произнесено. Общими усилиями мы положим конец проискам этого человека. Можете на меня положиться, Козимо ди Медичи. – И Рашид доверительно улыбнулся.

Козимо ответил на улыбку и похлопал его по плечу, хотя в душе не разделял оптимизма янычара. Рашид не знал Джакомо. Не знал, насколько тот хитер и изворотлив. И вряд ли мог измерить истинный масштаб угрозы, которую представлял Джакомо ди Пацци.

– Но вы правы, вам действительно пора идти. Нашему делу вряд ли пойдет на пользу, если вас посадят за решетку только потому, что вы не поспеете в казарму до вечерней зари. Кузина проводит вас до ворот.

Выйдя на улицу и увидев, что уже окончательно стемнело, Рашид пришел в ужас. Некоторые факелы уже полностью догорели. Сам того не заметив, он провел в доме Козимо ди Медичи гораздо больше времени, чем собирался. Отбоя еще не было, но все его товарищи были, конечно, в сборе. Наверное, смывали с себя сейчас дневную грязь, и его отсутствие не могло долго оставаться незамеченным.

Несмотря на тревогу, он чувствовал себя окрыленным. Вероятно, похожее состояние испытывает человек, отведавший дурманящего напитка. Едва касаясь ногами земли, он будто летел по воздуху.

Торопливо пробираясь по темным, пустынным улицам, Рашид все время видел перед собой лицо Анны. Ощущал на губах вкус ее нежного поцелуя, чувствовал запах ее кожи и мягкость локонов между пальцев. О Аллах всемогущий, как же он любил эту женщину! Как бы хотел провести с ней остаток жизни, зачать детей и вырастить их. Естественно, для этого он должен будет сначала уйти из янычар. С Анной он пока не говорил об этом, но для себя принял окончательное решение. Прямо завтра с утра он поговорит с мастером поварешки и обрисует свое положение. А потом обратится к мастеру суповой миски. Этот разговор вызывал у Рашида самое большое беспокойство. Ибрагим ни за что не освободит его от присяги и не отпустит просто так. Может, даже бросит на какое-то время в темницу, просто чтобы проверить его стойкость. Впрочем, Ибрагим непредсказуем. Возьмет да исключит из рядов янычар как недостойного, радуясь тому, что он исчезнет с его глаз. Ладно, завтра он все узнает.

«О Аллах, – молился Рашид, подходя к казарме, – я люблю Анну всем сердцем и вверяю Тебе свою судьбу».

В конце улицы уже появились дозорные башни казармы. Рашид попытался вспомнить, кто сегодня ночью дежурил на воротах. Если кто-то из знакомых или даже друзей, у него был шанс тайком проникнуть в казарму, ничего не объясняя. Или лучше уж сразу перелезть через стену? Рашид выбрал последний вариант.

Он свернул в узкий переулок, где стоял дом булочника, перебрался через ограду и перебежал к мешкам с зерном, так удачно сложенным у стены казармы, что по ним можно было подниматься, как по лестнице. С легкостью перемахнув через каменное заграждение, он привычно спрыгнул на стог сена. Но сено оказалось таким мягким, что он буквально утонул в нем. Видно, кто-то на днях переворошил его. Тяжело дыша, Рашид полежал немного на спине, чтобы прийти в себя, и неожиданно загляделся на усыпанный яркими звездами небосвод, балдахином натянутый над ним. Интересно, звезды всегда были такими изумительно красивыми? Как чудесен мир, сотворенный Аллахом, как великолепен! Но самым большим чудом, самой большой тайной, несомненно, была любовь.

Рашид уже собрался выкарабкиваться из стога, чтобы наконец пробраться в спальню, когда услышал чьи-то шаги, которые приближались прямо к нему. Это были тяжелые шаги двух пар сапог. Теперь он услышал и голоса. Чтобы не привлекать к себе внимания, он еще глубже вдавился в сено.

– Итак, друг мой, здесь нам никто не помешает. – Рашид невольно вздрогнул, услышав голос, который узнал бы из тысяч. Это был Ибрагим, именно тот человек, от которого ему хотелось держаться как можно дальше. Рашид принялся истово молиться, чтобы Ибрагим со своим другом прошли мимо, но – увы! – те не только остановились рядом с ним, а еще и поудобнее уселись на сене. Было ясно, что скоро они отсюда не уйдут. Рашид в отчаянии кусал себе губы. Эти двое были совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, еще немного – и он мог бы положить одному из них руку на плечо. Стоит им сесть поглубже, и они точно обнаружат его.

– Значит, досмотр ничего не дал? Никакого намека на связь хотя бы одного из наших солдат с этим гяуром? – Низкий голос с хрипотцой принадлежал Омару.

Ибрагим презрительно засопел.

– Разумеется, нет. В наших рядах нет предателей! – запальчиво воскликнул он. – Но благородный господин уверен, что нам нельзя доверять.

Омар развел руками.

– Мы присягали султану на верность, – произнес он. – Эздемиру следовало бы знать, что мы не сделаем ничего, что противоречит приказам или пожеланиям султана.

– Да, ему следовало бы помнить об этом. Я много думал об этом в последние дни. Может, Эздемиру как раз не нравится наша верность Сулейману?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Понимаешь, – Ибрагим прищелкнул языком, – может быть, Эздемиру не по нраву, что мы в первую очередь чувствуем себя обязанными выполнять волю и приказы Сулеймана?

– Объясни подробнее, Ибрагим.

– Предположим, у Эздемира были бы свои виды на этот город, которые расходятся с планами султана. При их осуществлении он вряд ли мог бы рассчитывать на поддержку янычар. – Он понизил голос. – Саади, зять Эздемира, сейчас вовсю занимается изучением трактатов и сводов законов, касающихся янычар. А это означает, что Эздемир ищет подходящие средства и способы ограничения сферы влияния янычар, скажем так, законным путем.

– Откуда тебе это известно?

Рашид слушал затаив дыхание. Все его пропотевшее тело начало зудеть от впившихся острых сухих травинок, но он продолжал лежать неподвижно и почти не дышал, боясь пропустить хотя бы слово.

– Один из писарей Эздемира, искренний и честный человек, иногда делится со мной, вот он-то и сообщил мне об этом.

Мужчины замолчали. Вероятно, Омару требовалось время, чтобы переварить новость. Рашид тоже с трудом верил услышанному. У Ибрагима были свои осведомители в доме наместника! Молодой янычар считал мастера суповой миски способным на многие недостойные вещи – он был вспыльчив, несправедлив, неоправданно жесток с подчиненными, допускал произвол, но чтобы такое? Это уже граничило с предательством!

– Сулейман доверяет Эздемиру, – невозмутимо продолжил Ибрагим, и Рашиду не понравился презрительный тон, которым он произнес имя Великолепного. Не было в нем должного пиетета, можно было подумать, что он говорит об одном из оружейных мастеров, работавших в казарме. – Но в еще большей мере он верит в то, что мы будем отстаивать его интересы и защищать его жизнь. А если мы будем лишены этой возможности, ибо Эздемир будет искать способы связать нам руки, – тогда Иерусалим пропал. – Ибрагим поерзал и уселся поглубже, всколыхнув невидимую пыль. У Рашида зачесались глаза, запершило в горле. Он понял, что сейчас неминуемо закашляется. От отчаяния он вцепился зубами в свою руку. Это помогло, во всяком случае, на первое время. – У тебя есть доказательства?

– Вот, я это получил сегодня. – Слышно было, как зашуршал пергамент. – Приказ Эздемира обязывает меня, если мы выйдем на след христианского проповедника, сначала доложить ему. Янычары категорически не имеют права предпринимать какие-либо меры по изобличению проповедника без его ведома и приказа.

– Ну и... что...

– Это только первый шаг, Омар. Если мы это проглотим, Эздемир пойдет еще дальше! – Рашид услышал, как он шумно втянул носом воздух, и позавидовал ему. Желание откашляться немного улеглось, зато немыслимо засвербело в носу. – Я думаю, что наместник заодно с таинственным проповедником. Кто знает, может, это он сам и есть. Чтобы мы не становились ему поперек дороги, он постепенно ограничивает сферу влияния янычар, пока у нас не останется одна обязанность – пасти коз. Сулейман всего этого, разумеется, не замечает. Он далеко, он занят исключительно своими женами, приумножением своего богатства и другими такими же не менее важными вещами. – Ибрагим засмеялся. – И пока до него дойдут новости из Иерусалима, город уже будет повержен, окажется под игом тирана, которого без мощной силы не изгнать.

Омар застонал, будто ощутив на себе тяжкое ярмо. Рашид стиснул зубы. Неужели мастер поварешки так простодушен, что верит россказням мастера суповой миски? И что, он действительно готов поверить, будто Эздемир, который вот уже десять лет в мудрости, справедливости, богобоязненности и безусловной верности Сулейману Великолепному вершил судьбы Иерусалима, вздумал провозгласить себя единоличным правителем? Разве он тиран, поставивший себе цель изгнать из города всех мусульман и иудеев? Да ни один человек, обладающий хотя бы искрой разума, не пойдет на это. Омар, должно быть, сошел с ума, если верит бреду Ибрагима...

– Ужасно! – выдавил Омар. – Но что мы можем предпринять, чтобы предотвратить это?

– Самое важное – это опередить его. Мы должны свергнуть Эздемира с его трона до того, как ему удастся упразднить все права янычар.

– Ты хочешь сказать, что мы должны его...

– Я знаю, мысль эта чудовищна, но я не вижу иного пути. Мы должны арестовать его и бросить в тюрьму. Может быть, даже убить, друг мой. Конечно, только ради того, чтобы показать его сторонникам, что предателям нечего рассчитывать на наше милосердие. И тогда городом будем править мы.

– Лишь до того времени, пока гонцы не достигнут Сулеймана и Великолепный не назначит нового наместника в Иерусалим.

– Разумеется.

«Да, разумеется. Блаженны уверовавшие... И простодушные глупцы, легко дающие себя обмануть и не желающие видеть истину, тоже», – усмехнулся Рашид. Если Ибрагим действительно собирался послать гонца к Сулейману, он мог тут же положить голову на плаху.

– Ты уже обдумал, как это осуществить, Ибрагим? Как нам подобраться к Эздемиру?

– Есть масса возможностей, надо тщательно обдумать каждую, – отозвался Ибрагим. – Мы не имеем права допустить ошибку. Сначала нужно обезвредить лейб-гвардию наместника. Хотя это всего лишь дюжина солдат, но они хорошо обучены. Вполне возможно, что они укрепятся во дворце наместника и смогут неделями удерживать его, пока не подоспеет подкрепление. Войска, которые ударят нам в спину, ибо они видят угрозу не в Эздемире, а в янычарах. Наместник был бы полным идиотом, если бы не попытался обратить оружие противника против него самого и не отправил бы Сулейману депешу о восстании янычар. Поэтому нам нужны доказательства. Без веских доказательств мы будем выглядеть перед Сулейманом лжецами. И не Эздемира, а нас обвинят в предательстве и покарают.

Собеседники помолчали.

– О Аллах, как же могло дойти до такого? Почему Эздемир позволил увлечь себя? – Голос Омара больше напоминал жалобно скулящего пса. Вместо того чтобы прямо на месте, не раздумывая, приставить к горлу Ибрагима саблю и бросить его в тюрьму, офицер, похоже, верил каждому его слову. Рашиду хотелось кричать от охватившей его ярости. Охотнее всего он бы схватил сейчас Омара в охапку и хорошенько встряхнул его.

– Власть, друг мой, – ответил Ибрагим. – Именно власть привлекает и манит его. Безграничная власть над всеми жителями Иерусалима. Право самому раздавать приказы, вместо того чтобы безропотно исполнять приказы Сулеймана.

– Горе нам, горе!

Рашид зажмурил глаза и сжал зубы. Злость на Омара грозила захлестнуть его и выплеснуться наружу. Как можно быть таким идиотом и клюнуть на лживые измышления Ибрагима?

– В моей голове уже зреет план, Омар. Но пока еще не пришло время открыть его тебе, – важно заявил Иб рагим. – К тому же нет причин действовать сломя голову. Тщательность и осмотрительность – лучшие советчики в таких вещах. Так что возвращайся на свой пост. Встретимся снова здесь завтра вечером. И присматривайся к солдатам, на которых можно опереться в нашем деле. – Оба встали. – И вот еще что. Никому ни слова. Это должно остаться между нами, пока план окончательно не созрел.

Ибрагим с Омаром попрощались, и их шаги удалились в разных направлениях. Рашид продолжал лежать неподвижно в своем укрытии. Вначале ему приходилось делать над собой невероятные усилия, чтобы оставаться неподвижным. Сейчас его словно сковали ужас и отвращение. Неужели он действительно слышал все это или ему только померещилось? Омар и Ибрагим в самом деле решили свергнуть наместника и взять управление городом в свои руки? Ведь это было не что иное, как предательство. И Омар, человек, которого он ценил и почитал за чувство справедливости и лояльность по отношению к султану и к солдатам, легко соглашается на это?

Рашид был лично знаком с наместником. Он несколько недель охранял его, когда Эздемир призвал янычар на защиту своего семейства в подкрепление лейб-гвардии. Это был дружелюбный, сердечный и образованный человек, беззаветно преданный Аллаху и Сулейману Великолепному. У него была чудесная семья. Неужели кто-то серьезно мог предположить, что Эздемир пожертвует всем этим ради того, чтобы обрести чуть больше власти? Ведь он и так правит городом, Сулейман великодушно предоставил ему полную свободу действий. Чего он мог еще желать? А может, дело обстояло иначе? И Эздемир обоснованно подозревал Ибрагима в измене? Может, он поэтому и пытался ограничить полномочия янычар, чтобы, пока не поздно, не допустить их восстания против себя и султана? Он вспомнил слова Козимо. Тот назвал свою повариху «кошкой на голубятне». Счастливчик, в его доме была всего одна, а вот в отряде янычар – уже две.

Рашида бил озноб. Ему вдруг стало так холодно, будто его погребла под собой снежная лавина. Снежная лавина? Он не мог припомнить, чтобы здесь видел снег. Но иногда ему снилась снежная лавина, с диким ревом низвергавшаяся с горного склона, сметавшая все на своем пути – деревья, дома, животных и людей. Наверное, он испытывал бы такие же ощущения, оказавшись по шею засыпанным снегом. Было холодно и сыро, все его тело онемело, ни одной здравой мысли не приходило в голову. Надо было немедленно отправляться спать. Может, в постели удастся отогреть замерзшие руки и ноги.

Ему казалось, что с тех пор, как он перелез через ограду, прошло уже несколько часов. На самом-то деле это был короткий промежуток времени, потому что, выбравшись из стога сена, он очутился у двери казармы в тот самый момент, когда начальник караула протрубил на башне вечернюю зарю.

«Успел», – с облегчением вздохнул Рашид и сначала отправился в умывальное помещение, примыкавшее к спальне. Там было пусто. В углу аккуратной стопкой были сложены использованные глиняные миски для мытья, ровной шеренгой стояли пустые кувшины. Все ребята уже помылись. Через приоткрытую дверь в спальню до него доносились их голоса и смех.

«Хорошо им, – пронеслось у него в голове, пока он стаскивал с себя одежду и наливал из одного полного кувшина воду в миску. – Они не ведают того, что известно мне».

Он начал умываться. Вода показалась ему такой ледяной, будто он окунул руки в горное озеро, хотя обычно он легко переносил холод. Но сейчас все было иначе. Он немилосердно замерз. Рашид оперся о край стола, с трудом пытаясь сохранять спокойствие. Что делать? Услышанное им было настолько важно, нельзя хранить это только в себе. Но кому довериться? Кому вообще он мог еще доверять? Может, для начала поговорить с его приятелем Юсуфом? Или прямо пойти к Эздемиру?

Вдруг его осенило, и Рашид сам подивился, как эта мысль не пришла ему в голову раньше.

Почему бы ему не обратиться напрямую к Омару? Или к Ибрагиму? Почему не рассказать им, что он подслушал их разговор? Разумеется, он будет молчать – в ответ на некоторые уступки с их стороны. К примеру, если они позволят ему покинуть ряды янычар. Судьба Эздемира и Иерусалима будет мало волновать его. Все равно они с Анной как можно быстрее должны будут покинуть город. Может, они смогут уехать в Италию или в Германию и поселиться там. Чего он вообще беспокоится? Подслушанный разговор предоставляет ему шанс одним ударом решить все свои проблемы.

Не успел Рашид додумать свою мысль до конца, как все его нутро судорожно сжалось. Он почувствовал приступ дурноты, щеки его загорелись от стыда и гнева. Неужели он мог додуматься до такого? Неужели действительно был готов ради исполнения заветной мечты смириться со страданиями и гибелью многих людей? Он зажмурился, окунул лицо в ледяную воду и держал его там, пока в легких не кончился воздух. Лишь потом выпрямился, сделал глубокий вдох и стал тереть глаза. Он и не подозревал, что человек может находиться под водой так долго. Еще труднее ему было осознать, что этим человеком был он сам.

В этот момент дверь распахнулась, и вошел Юсуф. Увидев Рашида, он расплылся в улыбке.

– Эй, Рашид, ты где пропадал? – воскликнул приятель. – Мы тебя уже потеряли.

Рашиду не хотелось отвечать. Он ни с кем не хотел говорить, никого не хотел видеть. Он снова опустил голову в миску, но почувствовал, что горячая волна ярости постепенно берет в нем верх над ледяной стужей. Рашид подумал: не лучше ли просто попросить Юсуфа уйти, пока он еще в состоянии контролировать свои поступки? Он тут же отказался от этой идеи, не желая произносить хоть одно слово. Быть может, Юсуф исчезнет сам по себе.

– Ты что, был в конюшне? – спросил Юсуф, как на грех подходя ближе. – У тебя в волосах полно сена...

– Да, – односложно ответил Рашид, изо всех сил пытаясь говорить спокойно. Какое ему дело, где он был?

Юсуф подошел совсем близко и осторожно вытащил сухие травинки из его волос. При этом его рука слегка коснулась плеча Рашида. Мимолетное, наверняка непреднамеренное прикосновение было подобно зажженному фитилю, упавшему в бочку с керосином. Гнев Рашида вспыхнул ярким пламенем. Вся его злость на Омара и Ибрагима, на их отвратительный замысел и на его собственные, не менее коварные планы обрушилась на голову Юсуфа, как внезапная буря в горах на ничего не подозревающего путника.

– Не трогай меня! – прошипел Рашид и с неприязнью сбросил руку приятеля. – И вообще не смей ко мне прикасаться!

Юсуф в испуге отпрянул назад. Лицо его побелело, он широко раскрыл глаза и удивленно уставился на Рашида.

– Рашид... я... – пролепетал он. Однако его подобострастная, почти собачья манера еще больше разозлила Рашида.

– Уйди отсюда! – злобно бросил он. – Проваливай!

– Извини, Рашид, – промямлил Юсуф, и глаза его подозрительно заблестели. Казалось, он сейчас расплачется. – Я не хотел тебя обидеть...

– Вон отсюда! – рявкнул Рашид.

Даже ему самому собственный голос в почти пустом помещении показался раскатом грома, и он бы не удивился, если бы сложенные стопкой глиняные миски рухнули от сотрясения воздуха и разлетелись на куски. Юсуф развернулся и так стремительно выбежал из умывальной, словно за ним гналась стая крылатых демонов. Дверь за ним шумно захлопнулась, и Рашид вновь остался один. Наконец-то. Опершись о стол, он опустил голову и попытался взять себя в руки, однако это давалось ему с трудом. Его так и тянуло раскроить миску кулаком или хотя бы швырнуть ее об стену. Дверь за его спиной опять распахнулась, и Рашид вновь разозлился.

– Ну что там еще? – прошипел он сквозь стиснутые зубы и обернулся. Но это был не Юсуф, это был Омар. Мастер поварешки хмуро смотрел на него.

– Рашид, в чем дело? Что ты тут делаешь? Почему не идешь спать?

– Клянусь бородой пророка, какое тебе...

– Рашид! – Голос Омара зазвенел металлом. – Держи язык за зубами. Я твой командир, и если я задаю тебе вопрос, то желаю получить на него ответ.

«Мой командир! Не смеши! Подлый предатель, вот ты кто!»

Но Рашид молчал.

– Юсуф сказал, что ты опоздал, потому что был в конюшне.

Рашид снова кивнул, чувствуя, как у него сводит челюсти.

– Почему ты был в конюшне в такое позднее время? – спросил Омар, с явными усилиями пытаясь придать своему голосу дружелюбные интонации. Рашид знал, что Омар благоволил к нему, и это было его счастье. Однако особой гордости он от этого не испытывал. Сейчас он предпочел бы прямиком отправиться в тюрьму.

– Я заснул, – выдавил он наконец.

– В конюшне? – продолжал допытываться Омар, и Рашид сжал кулаки. «Ну почему он не может просто оставить меня в покое и уйти?» – То есть ты хочешь сказать, что заснул в конюшне?

Рашид кивнул.

– И что же тебя разбудило?

Интонация Омара заставила Рашида насторожиться, и его гнев улетучился так же быстро, как и вспыхнул. Сейчас нужно было соблюдать осторожность и не дать себя спровоцировать на неверное замечание. Кто знает, а вдруг Омар заметил его?

– Начальник караула протрубил вечернюю зарю.

Одна бровь Омара чуть поползла вверх, совсем немножко, но от Рашида это не укрылось.

– Ты весьма проворен. Конюшня находится на другом конце казармы. Тебе пришлось быстро бежать, чтобы поспеть сюда.

– Это верно, я летел как на крыльях, – равнодушно ответил Рашид, ни на миг не сводя глаз с Омара.

Сощурившись, офицер смерил янычара пристальным взглядом. Потом тихонько засмеялся:

– Ну так примени опять свою проворность и поторопись. Уже слишком поздно. Но утром я желаю видеть тебя у себя сразу же после завтрака. Так что есть время обдумать, не хочешь ли ты поделиться со мной чем-нибудь иным, кроме своей любви к лошадям.

– Есть, мастер поварешки.

Омар ушел. Рашид смотрел ему вслед и раздумывал, что могло означать последнее замечание. Подозревал ли Омар что-нибудь или нет?

Конюшня находилась всего в нескольких шагах от стены и стога сена. Даже если его история не выдумана и он действительно спал в конюшне, он вполне мог подслушать беседу Ибрагима с Омаром. У Рашида пересохло в горле. И почему ему не пришло в голову другое объяснение появления соломы в волосах? Он живописно представил себе, что могли сделать Ибрагим и Омар с нежеланным свидетелем. Наверняка они не будут тянуть с этим и попытаются поскорее исключить его из игры. Значит, оставался единственный шанс: еще до назначенной встречи с Омаром он должен рано утром поговорить с наместником или еще с кем-нибудь.

Рашид вытер лицо и направился в спальню. Лампы были уже погашены, и лишь отсвет дозорных костров освещал зал и ряды кроватей. Большинство его товарищей уже спали. Некоторые дышали спокойно и размеренно, другие похрапывали. Всех их с младых ногтей готовили в солдаты, все прошли одну и ту же муштру и обучение. Засыпать в любом месте и в любое время, где бы ни представилась возможность – это была одна из первых усвоенных заповедей наряду с кодексом чести, гласившим, что янычары никогда не предают друг друга.

Сколько он себя помнил, он всегда жил среди янычар. Казарма, спальный зал, дозорные башни были его домом. Все, что случилось в его жизни до этого, было погружено во тьму. Он не помнил своих родителей. Он знал лишь то, что ему, как и другим ученикам, рассказал первый воспитатель. Его родители умерли, и султан был настолько мудр, добр и великодушен, что предоставил несчастным сиротам новое жилище, новую семью и к тому же доверил почетное задание. За это он не требовал ничего, кроме послушания и верности. Воистину, цена была не столь уж высока.

Рашид вытянулся на своей постели и уставился в потолок. Слабый отблеск сторожевых огней подрагивал на бачках и рисовал причудливые тени на белой штукатурке. Тени, которые вырастали в воспоминания. Словно вся его жизнь вновь прокручивалась перед ним – первые упражнения с деревянными саблями, оставлявшими множество болезненных синяков, а потом, когда им разрешили взять в руки острое оружие, его запястья были усеяны бесчисленными шрамами; многочасовое стояние на казарменном дворе в палящую жару или студеной ночью, когда от усталости слипались веки, а от нестерпимой жажды язык приклеивался к нёбу; верховые упражнения, которые он с самого начала полюбил больше всего; совместные трапезы и праздники, когда новые юноши давали обет; свободные дни и вечера в бане; шахматные партии. Завтра со всем этим будет покончено. Если завтра он расскажет – будь то Эздемиру или кому-нибудь другому – о готовящемся заговоре, пути назад для него не будет. Он собирался нарушить одну из первейших заповедей янычар. Он хотел предать Ибрагима и Омара. Пусть он даже был уверен, что Аллах и Сулейман Великолепный простили бы его, с этой минуты он перестал бы быть янычаром.

Рашид сощурился. В глазах появилась резь, будто он сидел слишком близко у дымящегося костра. Как часто он роптал на тяжелую службу, жаловался на плохую еду или возмущался командирами. Ему казалось, что это так просто: попросить Омара уволить его, обручиться с Анной, уехать из Иерусалима и завести свою семью. И вдруг он осознал, что у него не хватит мужества бросить все это – жизнь в казарме, муштру и товарищей, ведь это была единственная жизнь, которую он знал.

VIІІ

План Ансельмо

Ансельмо был на взводе. Он долго не мог уснуть в эту ночь и проснулся задолго до привычного времени. В те немногие часы сна, которые выпали ему, его мучили кошмары. Ему снились омерзительные жабы, усыпанные отталкивающими бородавками, которые караулили его в мутных лужах, наполненных слизью, и брызгали ему в лицо ядом, как только он приближался к ним. Еще ему снилось, что он лежал связанный на земле, а над ним склонялся ухмыляющийся Джакомо. Ансельмо слишком хорошо знал, что кошмары были не беспочвенны. Он вполне мог вступить в любовную связь с Элизабет, чтобы попытаться побольше разузнать о ее странных ночных вылазках. И вполне могло случиться, что однажды ночью Джакомо ди Пацци мог бы стоять у его кровати, чтобы убить его, Козимо и синьорину Анну. И еще неизвестно, от чего его воротило больше.

«Да, воистину заманчивые перспективы», – подумал Ансельмо, раздвигая портьеры на своем окне. Было очень рано, над внутренним двором еще висела влажная утренняя дымка. На листьях и цветах алмазной крошкой сверкала и переливалась роса. Это было волшебное зрелище, напомнившее ему Флоренцию, сентябрьское утро, когда дни еще были теплыми и все утопало в пышном цвету, хотя осень уже пометила красками тления цветы и листву деревьев, а ночи становились холодными, предвещавшими неминуемо надвигающуюся на север Италии зиму.

Ансельмо передернуло. Сегодня этот вид не радовал его и не вызывал тоски по дому. Предстоящая миссия вытесняла все другие эмоции. И вновь в его голове неотступно вертелась единственная мысль, преследовавшая его ночью во сне и наяву: почему именно он?

Глубоко вздохнув, он начал одеваться. Ломать голову не имело смысла. Разумеется, Козимо был прав; кроме него, выполнять это задание было некому. Он знал, что Джакомо ди Пацци был опасной личностью, остановить его надо было любыми средствами. И несмотря на это, все внутри его противилось, едва он вспоминал жирные телеса неопрятной стряпухи.

«Козимо хорошо рассуждать, – разглагольствовал он про себя, выходя из своей комнаты и отправляясь в столовую. – Ему не надо связываться с Элизабет. Ему не придется подбираться к ней с льстивыми речами. Самое отвратительное – он не сомневается в том, что я это сделаю. И я, увы, тоже не сомневаюсь».

Столовая была пуста, стол еще даже не был накрыт. Видно, он так рано встал сегодня, что Элизабет и Эстер еще даже не начали готовиться к завтраку господ. Отлично, это даст ему достаточно времени, чтобы выбрать подходящую стратегию. Ансельмо расправил плечи и подошел к окну. Сад отсюда, снизу, выглядел еще красивее, чем со второго этажа. Меж деревьев, кустов и цветов стлался легкий туман. Сейчас он бы нисколько не удивился, если б увидел в пышной зелени лица фей, эльфов или гномов.

Дверь отворилась. Ансельмо обернулся и увидел Эстер. Девушка застыла в дверном проеме, держа в руках стопку тарелок и столовых приборов, и таращилась на него, словно он и был одним из садовых гномов, по ошибке забредших в дом. Ее щеки запылали.

– Господин... – едва слышно прошептала она и тут же опустила взгляд, будто застеснявшись того, что вообще обратилась к нему.

– Доброе утро, Эстер, – приветливо произнес Ансельмо. Обычно застенчивость девушки злила и раздражала его, но сегодня она показалась ему весьма уместной. Эстер была симпатичной. Маленькая и изящная, с кудрявыми черными волосами. Лучше бы ему приказали завоевать сердце этой нежной девчушки.

«Но Эстер – еврейка, осел! – обругал он сам себя. – Ей вряд ли понравились бы проповеди Джакомо ди Пацци. И тот скорей прогнал бы ее к черту, чем принял бы в круг своих адептов».

– Не могла бы ты быть так любезна принести только мой завтрак?

Эстер открыла и снова закрыла рот, но ничего не сказала, а только кивнула и поспешно подошла к столу, чтобы поставить приборы. Она как раз хотела выйти из комнаты, когда Ансельмо пришла в голову одна мысль.

– Эстер! – Девушка остановилась, не поднимая го ловы, словно опасалась, что ее будут ругать за какую-то оплошность. – Я хотел тебя кое о чем спросить.

Она вскинула на него ошеломленный взгляд, кивнула и снова опустила голову.

– Тебе нравится Элизабет? – Увидев ее удивленное лицо, он понял, каким странным должен был показаться ей его вопрос. Но отступать было поздно. – Я хотел бы получить от тебя честный ответ.

– Видите ли, господин, – начала Эстер, блуждая глазами по устланному коврами полу, будто надеясь отыскать лазейку и спрятаться в ней. – Элизабет очень строгая. Но она справедливая, – торопливо добавила она. – Она не терпит небрежности. И она весьма благочестива.

– Ты ведь еврейка?

– Да, господин.

– Как ты думаешь, Элизабет строга к тебе, потому что ты неловкая, или дело в том, что ты еврейка?

Девушка изумленно взглянула на него:

– Раньше я всегда думала, что Элизабет сердится, потому что я такая неповоротливая и неприлежная. Но теперь, когда вы так об этом заговорили... – Она свела брови над переносицей. – Думаю, что, пожалуй... Да, теперь я точно уверена. Она недовольна мною, потому что я еврейка.

– А почему ты так считаешь?

– Она сама говорит об этом. Все время повторяет. – Теперь Эстер стояла перед ним, прямая как свеча, с высоко поднятой головой, будто припала к неведомому источнику и почерпнула новую силу. Ее глаза засверкали. «У нее красивые глаза», – отметил про себя Ансельмо. Красивые глаза с огненным блеском. Вероятно, он не замечал этого, потому что при встречах с ним она всегда смотрела в пол. – Раньше, когда она ругалась на меня, я не задумывалась об этом. А теперь, когда вы завели об этом речь, я поняла. Она говорит, что я ленивая и неповоротливая, потому что я высокомерная еврейка, которая не хочет стараться для христианского дома. Вместо этого я и мои единоверцы плетем козни против добропорядочных христиан, так же как и мусульмане. Но мое зазнайство скоро кончится. Потому что евреи убили Господа Иисуса Христа и должны поплатиться за это. И отец Джакомо очень скоро позаботится об этом.

– Отец Джакомо? – осторожно переспросил Ансельмо. – Кто это такой?

Эстер пожала плечами и вновь опустила глаза. Она опять превратилась в прежнюю маленькую, запуганную служанку.

– Я не знаю, господин. Элизабет часто говорит о нем. Думаю, он кто-то вроде раввина. Мне кажется, она ходит к нему, чтобы послушать его проповеди. Да, по ночам она иногда уходит из дому. Одна женщина у колодца рассказывала мне, что видела Элизабет на одном таком собрании. Но это было довольно давно.

– Элизабет по ночам уходит из дому? – Ансельмо с большим трудом сохранял самообладание. Он сам не знал, что потрясло его больше – то, что рассказала Эстер, или тот факт, что забитая девчушка могла связно произнести больше одной фразы. – Откуда ты знаешь все эти подробности?

Ее щеки порозовели.

– Мне ведь слышно, когда она уходит, господин. Чаще всего, когда свет в доме погашен и в доме очень тихо. То дверь скрипнет, то шаги, то ее одышку... Все слышу. Когда она возвращается, я тоже слышу. Наши комнаты ведь расположены рядом. Она уходит каждую третью ночь. А на следующее утро бранится пуще прежнего.

– Ты знаешь этого отца Джакомо? Когда-нибудь видела его?

Эстер покачала головой:

– Нет. Но у колодца, куда я хожу за водой, женщины и девушки обсуждают его. Некоторые христианки, похоже, регулярно ходят слушать его проповеди. С тех пор их словно подменили. Раньше они были такие милые, приветливые, а теперь даже не хотят вместе с нами брать воду из одного колодца.

Ансельмо мрачно кивнул. Да, это он мог себе хорошо представить. Ему было известно мнение Джакомо о тех, кто не был крещеным христианином. И этот негодяй мог быть весьма красноречивым и убедительным.

– Ну ладно, не будем больше об этом, – заключил он. – Принеси мне мой завтрак.

– Хорошо, господин.

Она уже хотела выйти из комнаты, но тут Ансельмо пришла в голову еще одна идея.

– Ах, Эстер, еще минутку. – Она остановилась на пороге и вопросительно посмотрела на него. Какая же красавица! Что-то из того, что он сказал ей, вероятно, поселило в ней небывалое самоуважение и достоинство. – Недавно здесь были янычары. Они искали какие-нибудь следы этого отца Джакомо. Ты рассказала им все то, что сейчас рассказывала мне?

Эстер посмотрела на него широко раскрытыми глазами:

– Нет, господин. Они и не спрашивали меня.

– Спасибо, Эстер, это все, – сказал Ансельмо. – А теперь принеси мой завтрак.

Эстер исчезла, и Ансельмо смотрел ей вслед, качая головой. И почему никто не догадался поговорить с этой девочкой? Какой же неприметной она была, если даже янычары не заметили ее!

«Вот удивится Козимо, когда я ему расскажу об этом», – усмехнулся Ансельмо. Впрочем, было бессмысленно смеяться над их собственной глупостью. Джакомо уже успел добиться невероятных успехов, чересчур много сердец уже были отравлены его проповедями. Возомнил себя пророком, апостолом, устраивает собрания каждую третью ночь!.. Надо немедленно остановить его, и как можно скорее! С помощью Элизабет он должен разузнать, где проходят эти тайные сборища. Он уже примерно представил себе, каким способом завоюет доверие Элизабет. У него созрел план во время разговора с Эстер, и Ансельмо решил незамедлительно привести его в исполнение.

Ему не пришлось долго ждать, когда Эстер вернется с подносом, уставленным кушаньями. Как он и надеялся, вслед за ней тут же примчалась Элизабет.

– О простите, господин! – воскликнула толстуха. От возмущения ее щеки пошли алыми пятнами. – Эта девчонка погубит меня! Она заставила вас стоять здесь и умирать с голоду!

В иной ситуации Ансельмо взял бы Эстер под свою защиту. Но раз он решил произвести впечатление на Элизабет, ему придется менять тактику, причем именно сейчас. Если он безукоризненно проведет свою партию, наградой ему будет приглашение на следующую мессу Джакомо. Разумеется, это было сомнительное удовольствие, но неизбежное. И все же это лучше, чем начать ухаживать за поварихой.

– Истинная правда, Элизабет, – произнес он как можно холоднее и надменнее. – Чего же ждать от этих?

Элизабет опешила:

– Что вы имеете в виду, господин?

– Она ж иудейка, – презрительно фыркнул Ансельмо, при этом избегая смотреть на Эстер. То, что он сейчас делал, претило ему, но другого выбора у него не оставалось. – Их ведь хлебом не корми, только дай навредить нам.

– Нам? – Элизабет насторожилась. Вероятно, Джакомо внушил своим приверженцам быть всегда начеку. Ансельмо лишь надеялся, что ему не придется заходить слишком далеко и доставлять Эстер еще и физическую боль, чтобы стряпуха наконец поверила ему.

– Нам, христианам, хочу я сказать. Эти, – кивнул он головой в сторону Эстер, – они ведь просто лентяи. Если бы это было в моей власти, я бы давно выгнал из дому и ее, и Махмуда, этого тупого сукина сына. В Иерусалиме много добропорядочных христиан, которые бы почли за честь служить в нашем доме. Но мой отец к этому не готов. Ему жалко обоих. – Он пожал плечами. – Я считаю, он чересчур мягкосердечный. Ему следовало бы выставить обоих за дверь и... – Он замолчал, пригладил рукою волосы. – Остается только надеяться, что рано или поздно придет тот, кто положит конец их проискам и прогонит всех иудеев и мусульман из Иерусалима.

– Конечно, господин, если вы так считаете. Налить вам кофе?

– Да, с удовольствием. – Ансельмо сел на свое место. Ему было неловко в своем новом обличье. Эстер молча поставила на стол корзинку с хлебом и вазу с фруктами. Она не глядела на него, но в уголках ее глаз блеснули слезы.

– Господин желает еще что-нибудь? – спросила Элизабет.

– Пока нет.

– Позовите тогда меня, – важно произнесла Элизабет с легким поклоном. У двери она еще раз остановилась и бросила на него благодарный взгляд. Глаза ее сияли, как у матери, младший сын которой только что сделал первый шаг.

Этим утром Рашид был первым, кто сразу же после звонкого сигнала побудки, огласившего казарменный двор, встал и оделся. Обычно он растягивал этот момент как можно дольше, ведь каждый миг покоя был бесценным в солдатской жизни. Но сегодня он спешил. Ночью у него созрел план. Он рассчитал, что Омару сначала нужно будет ввести в курс дела Ибрагима, и они наверняка после завтрака предпримут что-то против него. Поэтому он принял решение прямо сейчас отправиться к наместнику. Оставалось лишь надеяться, что в такой ранний час его вообще допустят к Эздемиру.

Юсуф выпрямился в постели и пригладил пятерней взъерошенные волосы.

– Ты уже оделся, Рашид? – сонно спросил он, широко зевнул и потянулся. – К чему такая спешка?

– Дела есть, – буркнул Рашид и завязал пояс.

– Какие же?

– Поговорить надо кое с кем.

– О чем же?

Рашид уже хотел поставить приятеля на место и спросить, какое ему до всего этого дело, но, увидев странное, напряженное выражение лица друга, передумал.

– Не волнуйся, ты узнаешь об этом вовремя, – ответил он. Он уже собирался выскочить из спальни, но еще раз обернулся. – Если Омар спросит обо мне за завтраком, скажи ему, что я поговорю с ним позже.

Юсуф кивнул. Он был необычайно бледен, бескровные губы сомкнуты в узкую полоску. Но у Рашида не было сейчас времени заниматься проблемами Юсуфа, это может подождать, как и все остальное. Сначала нужно поговорить с Эздемиром. Не оборачиваясь больше, он вышел из зала, пересек двор и покинул территорию казармы. Стражники на воротах, уставшие от ночной службы, не задали ему ни одного вопроса и не сделали ни одной попытки задержать его.

Город просыпался медленно и неповоротливо, словно великан. Улицы были еще пустынны, лишь кое-где дорогу ему перебегала бездомная кошка. Со скрипом открывались ставни, и из домов вырывались наружу голоса обитателей и повседневные звуки – громыхание посуды, позвякивание кочерги, которой ворошили жар в печи, плач ребенка, молитвы на арабском и на иврите. Каждый звук Рашид воспринимал так, будто слышал его впервые. Эти люди не подозревали о той буре, которая собиралась над их головами. С одной стороны, угроза исходила от этого злосчастного проповедника, мечтавшего изгнать из Иерусалима каждого, кто не являлся христианином. С другой – от янычар, которые попытаются захватить власть в городе в свои руки. Быть может, и евреи вынашивали свои планы. Но какая бы сторона ни победила, несомненно одно: это будет конец Иерусалима. Именно это он и осознал ночью. Без всех трех конфессий Иерусалим был так же немыслим, как без Храмовой горы, храма Гроба Господня и Стены Плача. Сам Аллах избрал этот город святыней. И Он наверняка не хотел расставаться ни с кем из своих детей.

С Храмовой горы донесся голос муэдзина, призывавшего верующих к утреннему намазу. Ибрагим и Омар сейчас наверняка раскатывают свои молельные коврики. А потом... Рашид ускорил шаг. Времени у него было в обрез.

Юсуф как раз успел одеться, когда муэдзин возвестил об утренней молитве. Большинство товарищей уже находились во внутреннем дворе, где все вместе склонились в направлении священного города Мекки. Ему же пришлось раскатать свой коврик там, где его застал голос муэдзина – в спальном зале, возле своей кровати. Зато по крайней мере он был один.

Отбивая поклоны и механически повторяя слова молитвы, он напряженно размышлял. Он ломал себе голову с тех самых пор, как ушел Рашид. Почему так спешил приятель, что удрал из спальни еще до утреннего намаза и завтрака? Куда отправился? С кем хотел поговорить? О чем? И почему Рашид сначала не доверился ему, как всегда делал раньше? Сколько он себя помнил, они всегда были друзьями и совместно обсуждали любую проблему. Но в последнее время Рашид стал очень странным, замкнутым, он словно отсутствовал и не хотел иметь ничего общего ни с ним, ни с другими товарищами. Перестал участвовать в общих развлечениях. Даже шахматные партии, которые так любил приятель, стали редкими. Но почему? У Рашида появилась какая-то тайна?

Все эти мысли мельничными жерновами тяжеловесно и неповоротливо ворочались в мозгу Юсуфа. И все же к концу молитвы у него нашелся ответ. Рашид изменился с той злосчастной истории с изнасилованием двух девочек. Другие янычары, скорее всего, ничего не заметили, так как Рашид брал себя в руки и внешне вел себя как обычно – смеялся, шутил и бранился. Но Юсуф хорошо знал друга, и его-то Рашид не мог обмануть. Он это видел по его глазам. И этот вчерашний приступ ярости, когда он случайно коснулся его. Быть может, в этот момент у Рашида созрела решимость, несмотря на данное обещание, рассказать кому-нибудь о той истории?

Юсуфу стало дурно от одной мысли о каре, которая ожидала бы его в таком случае. Но с кем мог говорить Рашид? Омар с Ибрагимом тут же спросили бы его: почему он сразу не доложил о произошедшем, а выжидал так долго? Наместник? Неужели Рашид вознамерился отправиться к наместнику и рассказать тому о проступке Юсуфа? Но какая ему польза от этого?

Мысли Юсуфа кружились, как колесо, катившееся со склона, – поначалу медленно и неуклюже, а потом все быстрее и быстрее.

Ну конечно, все так просто. Если наместник узнает о двух девочках, он возложит вину на янычар. Он вызовет к себе Ибрагима, Омара и остальных командиров. Может, даже доложит Сулейману Великолепному, и султан, конечно, накажет их всех. Но какая польза Рашиду, если султан урежет их жалованье или отменит празднества по случаю Рамадана? Он ведь, в конце концов, сам янычар. А вот если он решил порвать с янычарами, тогда ему это безразлично.

Юсуфу стало жарко, лицо его горело. Во время большого досмотра Ибрагим искал предателя, одного из янычар, бывшего на самом деле последователем этого христианского проповедника, в поисках которого они уже перерыли весь город. По отношению к Рашиду он был особенно строг. Может, уже подозревал его? Значит, Рашид и был тем предателем, которого он искал?

Юсуф свернул коврик и аккуратно положил на свою кровать. Сделанное открытие не понравилось ему, но других вариантов не было. Рашид был сторонником этого проповедника-подстрекателя. С чего бы иначе он так рьяно защищал тех христианских девчонок? Почему с таким уважением относился к гяурам? Почему в последнее время так редко появлялся в бане или в мечети? Потому что он уже не принадлежал к их сообществу. Значит, стал христианином и, чтобы навредить янычарам, побежал сейчас к наместнику. Он хочет предать его, Юсуфа, до недавнего времени своего лучшего друга. И тогда гнев Сулеймана обрушится на янычар. Быть может, у них даже отберут оружие. И на пути проповедника станет одним врагом меньше. Да, все сходилось.

У Юсуфа подступил комок к горлу. То, что он должен был сейчас сделать, ему было противно, но у него не было другого выбора. Ему надо пойти к Омару и обо всем рассказать ему. Прямо сейчас, чтобы они могли начать действовать, пока не будет поздно.

Когда Юсуф пришел в комнату Омара, тот был не один. Вместе с ним был Ибрагим. Это не входило в планы Юсуфа, потому что он всегда робел перед мастером суповой миски и даже побаивался его. «Значит, такова воля Аллаха», – подумал Юсуф. Таким образом ему придется рассказывать свою историю всего один раз.

Ибрагим и Омар молча слушали его рассказ. О двух маленьких девочках он умолчал. У офицеров не должно сложиться впечатление, что он всего лишь хотел отомстить Рашиду. Вместо этого он рассказал о тайных визитах к христианам, которые его товарищ якобы наносил в последнее время. Не намеревался ли Рашид предать его, своего лучшего друга, и всех янычар? Какая разница, что он, Юсуф, придумал историю, в правдивости которой был почти убежден или, во всяком случае, не сомневался, что она близка к истине?

Когда Юсуф закончил свою исповедь, в комнате повисла тишина.

– Юсуф, – наконец заговорил Омар, и голос его звучал серьезно, но вполне дружелюбно, – ты знаешь неписаный закон, что янычары не предают друг друга. К тому же обвинения, которые ты выдвигаешь против Рашида, довольно тяжкие. Если ты говоришь правду, то Рашид – враг янычар, враг нашего благороднейшего султана. Тебе, разумеется, известно, какая кара грозит предателям. Вы с Рашидом друзья с детства. Поэтому я спрашиваю тебя: ты твердо уверен?

Юсуф поперхнулся. Он вдруг наяву увидел перед собой лицо Рашида, его улыбку. Но потом перед его мысленным взором предстала сцена, происходившая именно в этот момент: Рашид стоит перед наместником и рассказывает ему, какое зло он, Юсуф, причинил двум девочкам.

– Да, – ответил он, – я уверен в своих словах. Если бы я не был абсолютно уверен, я бы не пришел к вам.

Ибрагим и Омар переглянулись.

– Вчера вечером Рашид очень поздно пришел в спальню. Собственно говоря, опоздал. Ты знаешь, где он был?

Юсуф покачал головой:

– Нет. Поскольку у него в волосах застряло сено, я подумал, что он был в конюшне. Он часто проводит время с лошадьми. Но... – Он пожал плечами. – Я, конечно, не знаю, так ли это. Он может сказать все что угодно.

– Он обманул тебя, – подал голос Ибрагим и поднялся со своего места. – Омар сейчас как раз докладывал мне об этом. Он опросил конюхов. Ни один из них вчера не видел Рашида. Теперь возникает вопрос: почему он лгал? – Ибрагим щелкнул языком. – Да будет тебе известно, мы уже давно подозревали Рашида. Правда, должен признать, что пока это были всего лишь предположения, что он нарушает обет и вступает в отношения с женщинами. Такое время от времени происходит, и искоренить это, наверное, невозможно. Но измена, – он покачал головой, – дело гораздо более серьезное. Мы немедленно схватим и допросим его. Если он действительно виновен, а в этом, пожалуй, нет сомнений, мы будем вынуждены покарать его со всей суровостью.

– Так точно, мастер суповой миски, – произнес Юсуф, и у него запершило в горле. Он прекрасно знал, что это означает. Рашид умрет от руки палача. Он вдруг почувствовал угрызения совести. Верно ли он поступил, когда пошел к мастеру поварешки, вместо того чтобы сначала начистоту поговорить с Рашидом?

«А что сделал Рашид? – напомнил ему внутренний голос. – Он поговорил с тобой, прежде чем отправиться к наместнику?» И все же Рашид ведь был его другом. Они росли бок о бок и...

– Я понимаю, как ты сейчас переживаешь, Юсуф. – Ибрагим положил ему руку на плечо. – Рашид был твоим другом, во всяком случае, ты так думал. Но поверь мне, ты сделал единственно верный шаг. Аллах будет милосерден к тебе. Рашид безжалостно предал своих друзей, своих товарищей, султана и Аллаха.

– Так точно, мастер суповой миски, – пробормотал Юсуф, опустив голову. Эти слова должны были служить ему утешением, но не могли успокоить его совесть. Она сжимала его внутренности раскаленными щипцами. Что, если он все-таки ошибся? И почему он не поговорил сначала с Рашидом? – Я должен присутствовать, когда вы...

– Нет, Юсуф. Ты не должен присутствовать при аресте Рашида. Мы немедленно пошлем отряд к дворцу наместника. Если его там нет, мы прочешем весь город и все равно отыщем его. Перед судом тебе, разумеется, придется повторить свои показания. Но это единственное, что мы от тебя потребуем в этой ситуации.

Юсуф кивнул.

– А теперь ступай на свой пост. Не сомневайся, ты получишь вознаграждение за помощь, оказанную при поимке этого подлого изменника.

Юсуф отдал честь, развернулся и зашагал к двери.

– Ну, что скажешь, друг мой? – услышал он голос Ибрагима, прежде чем закрыть за собой дверь. Мастер суповой миски говорил тихо, но у Юсуфа был на редкость тонкий слух. – Какая удача для нас! Воистину, Аллах велик.

Рашид беспокойно ходил взад-вперед по комнате писаря. Скрип лениво скребущего по бумаге пера буквально сводил его с ума. Ему казалось, что он уже несколько часов дожидается наместника. Сначала от него пытались отделаться заявлением, что Эздемир еще отдыхает и его ни в коем случае нельзя беспокоить. На его второй запрос он получил ответ, что наместник как раз совершает утренний намаз, и его опять же ни в коем случае нельзя беспокоить. Затем тот как раз собирался приступить к завтраку, и его снова ни в коем случае нельзя было беспокоить. Рашиду даже стало интересно, какие отговорки придут на ум писарю в следующий раз. Все это было бы весьма забавно, если бы с каждой новой отговоркой не утекало драгоценное время.

Время... Времени у него оставалось совсем немного. Он уже пытался объяснить постовым у ворот, какое важное у него дело, но они лишь пропустили его во внутренний двор. Потом он долго уговаривал их товарищей, пока они наконец не соизволили отворить ему дверь и не разрешили переступить порог вестибюля, где ему пришлось убеждать новых стражников. И вот теперь он в конце концов добрался до комнаты писаря. Всего лишь одна последняя дверь отделяла его от Эздемира. Но перед ней сидел Саади, зять наместника. Вооруженный всего лишь своими письменными принадлежностями, он все же оказался самой непреодолимой преградой. С таким же успехом у двери мог лежать валун размером с дом. Без помощи ангелов или джиннов Рашид туда бы не проник. А когда это наконец случится, скорее всего, будет поздно. К тому времени Ибрагим и Омар уже раскинут свои сети и сделают все, чтобы скинуть Эздемира с трона. От этого можно было сойти с ума.

Рашид продолжал мерить шагами комнату, нервно постукивая пальцами по эфесу ятагана. – Когда наместник будет готов принять меня?

Саади замер и улыбнулся – приветливой, ничего не говорящей и непреклонной улыбкой.

– Я ведь уже сказал, что он...

– Да, знаю, – прошипел Рашид. – Его ни в коем случае нельзя беспокоить, чем бы он ни занимался. Неужели вы не можете понять, что дело, о котором я должен доложить наместнику, крайне срочное? Разве я вам не сказал об этом?

– Сказали. И не один раз, если позволите мне это маленькое замечание. – На губах Саади играла все та же ничего не говорящая улыбка. – Насколько это дело действительно важное, решит сам благородный наместник Эздемир, когда будет готов принять вас.

Рашид сжал кулаки. С каким удовольствием он разбил бы своим кулаком нос Саади. Он со скрежетом стиснул зубы. В этой проклятой писарской не было ничего, на чем он мог бы сорвать свою злость. Совсем ничего, кроме человека, которому он даже не мог высказать все, что о нем думает. Он встал и принялся раскачиваться – с носка на пятку, с пятки на носок.

– Не соблаговолите ли вы лучше присесть? – ласково поинтересовался Саади и показал на подушки, горкой лежавшие у стены на полу.

– Нет.

Саади приподнял брови и вновь обмакнул перо в чернила.

– Как вам будет угодно, – равнодушно заметил он и продолжил свою работу.

Рашид исподлобья наблюдал за ним. Интересно, сколько времени потребуется Саади, чтобы вскочить и позвать стражу? Сколько времени понадобится страже, чтобы добежать сюда? Хватит ли ему этого времени, чтобы броситься, минуя Саади, к двери, распахнуть ее и добежать до наместника, прежде чем его остановят?

Он уже серьезно начал обдумывать этот план, как дверь растворилась изнутри, из нее вышел маленький худой человечек, подошел к Саади и что-то прошептал ему на ухо. Саади отложил в сторону свое перо, поднялся, неторопливо привел в порядок свою одежду, не обращая внимания на взгляды Рашида, прожигающие насквозь. Наконец он улыбнулся посетителю.

– Пожалуйста, – произнес он с неким подобием поклона. – Теперь наместник готов принять вас. Следуйте за мной.

Однако Саади не спешил. Он вышагивал так медленно и чинно, что у Рашида заронилось подозрение, будто тому доставляет удовольствие злить янычара. В конце концов он все же очутился перед троном наместника. Рашид так долго ждал этого момента и так нервничал, что не сразу нашелся что сказать. Поэтому он просто поклонился. Наместник внимательным взором изучал его.

– Салам, – вежливо поздоровался он. – Мне кажется, это лицо я уже когда-то видел. Ты не из тех ли янычар, которые в свое время охраняли мою дочь? Да, теперь припоминаю. Мы дважды играли с тобой в шахматы. И ты оба раза выиграл.

– Да, господин, – ответил Рашид. Он не слишком гордился теми победами, поскольку Эздемир хоть и был приятным партнером, но довольно слабым игроком.

– Благодарю тебя еще раз за верную службу и твою искренность, – продолжил Эздемир. Многие из твоих товарищей уступили бы мне победу из чистой вежливости, ну и, конечно, из уважения к моей должности. Поэтому я и подарил тебе шахматы. Ты честно заслужил их. – Улыбка промелькнула на его лице, и Рашиду бросилось в глаза, каким уставшим выглядел наместник. Щеки его впали, под глазами темнели круги, а от носа к уголкам рта пролегли глубокие морщины. Он казался человеком, на которого каждый день взваливают новые заботы. – Полагаю, ты пришел ко мне сегодня не для того, чтобы еще раз поблагодарить за шахматы или опять насладиться моим убогим шахматным искусством. Итак, о чем ты хотел со мной поговорить? Саади сказал, это нечто важное.

Рашид собрался с духом:

– Да, господин. Речь идет об измене. Ваша жизнь в опасности.

На лице Эздемира не дрогнул ни один мускул, однако тело напряглось, а руки судорожно вцепились в поручни трона.

– Измена? – переспросил он. – Чья?

У Рашида пересохло в горле. Теперь, когда настал момент, ему было трудно говорить. Он испытывал такое глубокое отвращение к Ибрагиму и Омару, что его затошнило.

– В рядах янычар, господин, – ответил Рашид, и ему стало стыдно, что он тоже был одним из них. – Ибрагим, мастер суповой миски, сам замешан в этом. Он и другие заговорщики хотят свергнуть вас, чтобы самим править городом.

– Ибрагим? – Эздемир побледнел. И все же у Рашида было такое впечатление, что новость не слишком-то огорошила его. Может, он и сам уже опасался этого? – Как тебе пришло в голову такое страшное обвинение? Мне, человеку, который на протяжении многих лет знает Ибрагима и его верность султану, оно кажется абсурдным.

– Знаю, господин, я и сам бы никогда не поверил, если бы не услышал собственными ушами, как Ибрагим говорил об этом со своим мастером поварешки. К несчастью, это правда, и Аллах тому свидетель.

Рашид подробно рассказал обо всем услышанном. Эздемир слушал молча. Когда юноша закончил, наместник задумчиво погладил свою бороду:

– То, что ты мне рассказал, похоже на одну из историй, которые преподносят зевакам пустомели на базарах. Ибрагим уже много лет мой друг. У тебя есть доказательства? Рашид покачал головой:

– Нет.

– Так назови мне хотя бы одну причину, почему я должен тебе верить.

– Я не могу назвать вам ни одной, господин, – ответил Рашид. Сколько он ни раздумывал прошлой ночью и за истекшие часы ожидания, он меньше всего мог предположить, что Эздемир ему не поверит. Поэтому теперь он не знал, что ему делать. – И я не могу заставить вас верить мне. Но настойчиво прошу вас соблюдать осторожность. Удвойте охрану у дворца и перевезите свою семью в безопасное место. А потом... – Он вздохнул, снял шапку и пригладил волосы. – По крайней мере, я сделал попытку предупредить вас. – Он снова водрузил на голову высокую шапку.

– Не знаю почему, но, кажется, я все же тебе верю, – вдруг произнес Эздемир. – На всякий случай последую твоему совету. А что будешь делать ты? Вернешься в казарму? Рашид покачал головой:

– Нет, господин, теперь я не могу этого сделать. Слишком много событий произошло. Я никогда не смогу забыть предательство мастера суповой миски. К тому же я нарушил заповеди янычар – во многих отношениях. – Из его груди вырвался тяжкий вздох. Ему казалось, что на сердце у него лежит огромный камень. – Я покину отряд янычар и этот город.

– Ну тогда прощай. Да хранит тебя Аллах на твоем пути, куда бы тебя ни забросило.

Рашид поклонился, повернулся и уже собирался выйти, как из комнаты писаря донеслись громкие голоса. Дверь распахнулась, и в зал ворвались шестеро янычар под предводительством Ибрагима и Омара.

– «Мастер суповой миски»! – крикнул Эздемир в то время, как рука Рашида инстинктивно схватила эфес сабли. Если они прямо сейчас решили напасть на на местника, сначала им придется сразиться с ним. – В чем дело? Что вы тут делаете?

– Мы охотимся за одним предателем. – Голос Ибрагима громким эхом прокатился по залу. – Мы хотим арестовать его. Вот он! – Он указал на Рашида. – У нас есть все основания предполагать, что этот парень – последователь христианского проповедника, которого мы так долго и так безуспешно ищем. Теперь он, вероятно, решил натравить тебя на янычар, чтобы проповедник со своими войсками мог занять дворец. К счастью, мы во время узнали о его подлых планах.

Щеки Рашида запылали от гнева. Ибрагим и Омар повернули оружие против него. Мерзавцы!

– Вы лжете! – запальчиво крикнул он и выхватил саблю. – Клянусь, что я не...

– Спокойно! – Эздемир поднялся с трона и примиряюще воздел руки. – Этого еще не хватало! Мне здесь не нужно кровопролития. Давайте все же выслушаем, что хочет сказать Ибрагим.

Рашид хотел что-то возразить, но увидел предостерегающий взгляд наместника. Он заставил себя успокоиться и вложил саблю обратно в ножны.

– Итак, вы утверждаете, что этот янычар является человеком проповедника? – мягко спросил Эздемир.

– Да, – ответил Ибрагим. – Именно поэтому, полагаю, мы так долго не могли выйти на след этого подстрекателя. Рашид сводил на нет все наши усилия. Так что ты оказался прав в своих предположениях, Эздемир.

– Твои обвинения очень серьезны, Ибрагим. У тебя есть доказательства?

– Да. Доказательства и свидетели, которые видели, как он заходил в христианские дома.

– Свидетели? Это интересно, – хмыкнул наместник и пристально посмотрел на Рашида.

Рашиду казалось, что почва уходит у него из-под ног. Значит, кто-то все же видел, как он ходил к Анне. Кто-то из товарищей выследил его и донес Ибрагиму. Эти сведения были сейчас на вес золота. В таком случае обвинение легко повернуть против него и объявить его предателем.

– Положи оружие на пол, Рашид! – выкрикнул Омар и дал знак двум янычарам.

Скрепя сердце Рашид опустил на ковер свой ятаган, потом закрыл глаза, чтобы не видеть, как солдаты хватают его за руки и набрасывают на шею и запястья толстую веревку. Эздемир больше не поверит ни единому его слову, слишком ладно скроена ложь Ибрагима.

– Что будем с ним делать? – спросил Омар и немного растерянно посмотрел на Рашида. – В тюрьму его?

Ибрагим нахмурился, потом его глаза вдруг засверкали.

– Нет, – твердо заявил он, – мы казним его прямо здесь, на месте его измены. На колени его!

Рашида грубо подтолкнули и заставили опуститься на колени перед Ибрагимом. Он поднял глаза и взглянул ему в лицо. Ибрагим даже не пытался скрыть торжествующую ухмылку. Не теряя времени, он уже вытащил саблю.

– Так, Рашид, помолись напоследок, – тихо произнес он. – Мне почти жаль, без тебя будет скучно. Сегодня ты сделал мне несколько подарков.

– Нет, Ибрагим, – решительно вмешался Эздемир, подошел к мастеру суповой миски и положил ладонь ему на правую руку, в которой тот держал саблю. – Я не желаю кровопролития в моем дворце. Это относится и к нему. – Он показал на Рашида.

– Как тебе будет угодно, Эздемир, – угрюмо отозвался Ибрагим, неохотно заправляя саблю в ножны. – Тогда мы доставим его в казарму и...

– Нет, – перебил его наместник, покачав головой. – Эта идея мне тоже не нравится.

– Но почему?..

– Этот парень предал вас. Ты можешь представить себе, что с ним сделают товарищи, когда узнают об этом?

Ибрагим вызывающе рассмеялся:

– Разорвут на куски.

– Вот именно. Если он сторонник проповедника, нам понадобятся его показания. Поэтому я посажу его в свою тюрьму и прикажу допросить. А затем его будут судить по закону.

Омар и Ибрагим обменялись быстрыми взглядами. От Рашида не укрылось, что это предложение наместника никак не устраивало обоих. Они бы, без сомнения, предпочли заставить янычара замолчать прямо сейчас. Ибрагим заскрежетал зубами от ярости.

– Ну хорошо, – прошипел он. – Если ты считаешь, что ты и твои люди справятся с ним...

– Не беспокойся, Ибрагим, – успокоил его Эздемир. – Спокойно собирай свидетелей, которые смогут выступить против него на суде.

– Когда состоится суд?

Эздемир задумчиво посмотрел на Рашида:

– Как только мы закончим допрос. Поскольку никто не может предсказать, насколько упрям и твердолоб этот парень, я пока не могу назвать тебе точную дату. Быть может, через четыре или пять дней. В любом случае мы поторопимся и сообщим вам, как только соберем все сведения. Стража! – позвал наместник. Появились два человека из лейб-гвардии Эздемира. – Отведите арестованного в темницу и заприте его в одиночной камере. Да закуйте его получше!

Один из стражников грубым пинком по ребрам повалил Рашида на пол, так что несколько мгновений ему пришлось хватать воздух ртом. Потом его подняли на ноги и подтолкнули вперед. Ибрагим поджал губы, злорадные искорки исчезли из его глаз.

– Справедливость восторжествует, Ибрагим, – воскликнул Эздемир. – Это я тебе обещаю. Я сам буду вести допрос. – И хотя он стоял к нему спиной, Рашид буквально видел хитрую улыбку, которой наместник одарил своего старого друга. Впрочем, ему оставалось лишь гадать, какие помыслы были у Эздемира. Кому он поверил – Рашиду или Ибрагиму? Ему захотелось повернуть голову, чтобы еще раз перехватить взгляд наместника, но один из стражников так потянул за веревку, петлей висевшую на его шее, что он чуть не задохнулся. С помутненным сознанием он упал на колени, и только пинки смогли снова поднять его. Почти в беспамятстве от боли и удушья Рашид, спотыкаясь, двинулся вперед. Что бы ни задумал Эздемир, он надеялся и молил Аллаха только об одном – чтобы его мучения скорее закончились.

IX

Визит пожилого господина

Анна, Козимо и Ансельмо сидели в библиотеке. На письменном столе лежало письмо патера Джозефа де Сен-Клэра. Они в очередной раз пытались проникнуть в его тайну; с тех самых пор как Анна впервые увидела это письмо, они каждый день бились над ним. И пока не продвинулись ни на йоту. Анна с трудом разбирала мелкий почерк и архаический английский, и пока они вместе с Козимо ломали голову над смыслом послания и искали тайный шифр, Ансельмо изощрялся в глупых шутках, отвлекал их плоскими замечаниями и так беспокойно бегал по комнате, что Анне с трудом удавалось сосредоточиться.

Когда же Ансельмо принялся насвистывать тосканские народные песенки, у нее окончательно лопнуло терпение.

– Черт побери, Ансельмо! – взорвалась она. – Замолчи же наконец! Или помогай нам, или уходи отсюда!

– И куда прикажете мне податься, ваше высокородие? – ядовито бросил он. – На улицу? Поискать там Джакомо? Или, может, вашего возлюбленного и сообщить ему, что вы по нему тоскуете? И сейчас предпочли бы с ним...

– Ансельмо! – рявкнул Козимо, и тот мгновенно смолк. – Что с тобой сегодня? Ты целый день пребываешь в таком дурном настроении, какого я у тебя давно не наблюдал. Придираешься к Эстер, бессмысленно гоняешь Махмуда, глумишься над синьориной Анной и мною. Какая муха тебя укусила?

Ансельмо саркастически рассмеялся:

– Какая муха? Разве это была не ваша идея – заставить меня ухаживать за Элизабет? А теперь, когда я, потакая вашему желанию, делаю все от меня зависящее, чтобы понравиться толстухе, вам это не по вкусу. Вот каковы они, высокие господа. Сначала хотят, чтобы наш брат прыгнул для них с горы, а потом...

– Замолчи, пока не поплатился головой за свои слова, – тихо, но очень внятно произнес Козимо. Лицо его побелело от гнева, глаза метали молнии.

Анна чуть не поперхнулась. Она никогда еще не видела Козимо таким взбешенным. Было такое впечатление, что он обладал властью убивать людей одной силой своего взгляда. В этот момент она не хотела бы оказаться на месте Ансельмо. Тот тоже явно оробел, побледнел и сделал пару шагов назад.

– Я... Ах, да что вы знаете! – в сердцах воскликнул он и резко отвернулся.

Козимо медленно, с шумом выдохнул воздух, и щеки его снова слегка порозовели.

– Сиди по крайней мере тихо, если уж не хочешь помогать. – Он вновь обратил свой взор на разложенный на столе манускрипт.

– Помогать? – пробормотал Ансельмо. – Чего ради? Все это давно потеряло всякий смысл. Джакомо наверняка уже прибрал к рукам пергамент.

– Нет, я в это не верю, – возразила Анна. – Если бы пергамент попал к Джакомо, вы бы точно узнали об этом. Он бы не замедлил поставить вас в известность о своем триумфе – во всяком случае, мне так кажется.

Козимо кивнул, не отрывая глаз от письма. Очевидно, он придерживался того же мнения.

– А если это вовсе не настоящее письмо? – гнул свою линию Ансельмо. – Джакомо сам мог написать это письмо, а настоящее перехватить. Ведь он регулярно прикладывается к эликсиру вечности. Кто может пору читься, что уже столетие назад он не узнал, что мы дела ем в этот момент? Может, он даже наслаждается от всей души, тайком наблюдая, как мы с помощью этих кара куль ищем пергамент, которого на самом деле вовсе не существует.

Анна вздрогнула и пришла в замешательство. На это ей возразить было нечего.

– Ты прав, Ансельмо, – отозвался Козимо, – этого мы не знаем. Но мы можем надеяться. И пока мы не обладаем доказательствами, что письмо подделано Джакомо, мы будем пытаться отыскать пергамент. Даже вопреки опасности, что мы идем по ложному следу и тем самым веселим Джакомо. У нас нет другого выбора. Это письмо – единственный шанс, который у нас остался.

Ансельмо молчал, сморщив лоб и надув губы, как обидевшийся школьник. Козимо вновь склонился над письмом.

– Церковь, – пробормотал он. – Что мог иметь в виду де Сен-Клэр под «церковью»? Некое конкретное место? Может, могилу одного из братьев или какого-нибудь святого? А может, это что-то вроде тайного языка, который сразу был бы понятен аббату монастыря Гластонбери?

– Может, и так, но...

– Но что?

– Не знаю, – вздохнула Анна, до рези в глазах продолжая вглядываться в мелкие буковки. Она словно заклинала их, все еще надеясь заставить их выдать свою тайну. – Этот патер Джозеф ведь не принадлежал к одному из тайных орденов, которые использовали тайнопись, так ведь? – Она беспомощно развела руками. – Ничего не получается. Ключ к коду должен быть здесь же, где-то в этом письме. Должно быть, мы что-то проглядели.

– И что бы это могло быть? – спросил Козимо. – Вы думаете, де Сен-Клэр мог воспользоваться симпатическими чернилами?

Анна пожала плечами:

– Кто знает, может быть, и так...

Их размышления прервал смех Ансельмо.

– Невидимые чернила? – развеселившись, воскликнул он, характерным жестом постучав ладонью по лбу. – Да вы сами посудите. Человек лежал на смертном одре, изнуренный чумой. Письмо он, скорее всего, написал в один из последних моментов просветления, когда не надолго отступил лихорадочный бред. Конечно, у него было время и здравый рассудок, чтобы прибегнуть к симпатическим чернилам. Но откуда он мог их взять? Этот патер Джозеф и его собратья, скорее всего, умирали в какой-нибудь Богом забытой деревушке, где не было никого, кроме кучки крестьян и пары пастухов, большинство из которых наверняка вообще не умели ни читать, ни писать. Де Сен-Клэру наверняка было непросто раздобыть хотя бы пергамент, перо и простые чернила. И вы думаете, что один из крестьян где-то припрятал пузырек невидимых чернил? Может, в свинарнике или под соломой? Простите мою откровенность, но вы оба просто рехнулись.

Козимо взглянул на Анну, и по лицу его пробежала едва заметная улыбка.

– Пусть Ансельмо несколько резок в своих предположениях, но не могу не согласиться, что в его доводах присутствует некая логика.

– Но где-то он же должен был написать это! – в отчаянии воскликнула Анна, стукнув ладонью по столу. Она окончательно разозлилась на всех и вся. На Ансельмо, потому что, кроме глупых шуточек, он не внес никакого вклада в решение загадки; на Козимо, который еще был способен смеяться над этим. И на саму себя, которая, видно, была слишком глупа, чтобы разгадать код. И на письмо, которое никак не желало отдавать свою тайну. – Где-нибудь – между строк, в дате или еще где-нибудь – этот патер Джозеф должен был написать, где находится пергамент. Я в этом уверена!

«Кроме того, ты вряд ли прислал бы меня сюда из 2004 года, если бы здесь не было пергамента!» – подумала она, глядя на Козимо сверкнувшими от бешенства глазами.

Козимо не ответил на ее взгляд, словно догадываясь, что она думала о будущем, о котором он вообще ничего не хотел знать. Вид у него был необычайно усталый. И выглядел он гораздо старше, чем позволяло предположить его лицо. Сколько ему сейчас было на самом деле? Анна быстро сосчитала в уме. Сейчас 1530 год, а он родился в 1447-м. Восемьдесят три – довольно почтенный возраст. Благодаря эликсиру он прекрасно сохранился и выглядел самое большее лет на тридцать пять.

– Давайте на сегодня закончим, – предложил Козимо и потянулся. – Нет смысла и дальше ломать над этим голову. Надо отвлечься. Кто знает, вдруг кому-нибудь из нас сама собою придет спасительная идея.

Анна задумчиво покачала головой. Она все еще не могла поверить, что они были настолько слепы, что не могли расшифровать послание. В каком же месте Иерусалима патер Джозеф обнаружил пергамент из «Проклятия Мерлина»?

– Я бы показала письмо Рашиду, – сказала она, стараясь не обращать внимания ни на циничные гримасы Ансельмо, ни на зарождающуюся в душе тревогу. Ведь уже прошло три дня с тех пор, как она в последний раз видела молодого янычара. – Он полностью беспристрастен. Может быть, он что-нибудь придумает?

– Мысль неплохая. Не вижу причины, почему бы нам не прибегнуть к его помощи и в этом деле.

Ансельмо презрительно засопел, но промолчал, поймав строгий взгляд Козимо.

Едва Козимо успел скатать пергамент и, спрятав его в футляр, убрать в тайник, как раздался стук в дверь. Это был Махмуд.

– Господин, простите, что поздно беспокою. С вами желает говорить один господин, кажется, еврейский купец.

– В это время? – Козимо недовольно нахмурился. – Это так срочно? Скажи ему, чтобы пришел завтра. Сейчас я слишком устал, чтобы еще принимать гостей.

– Это я ему уже сказал, господин, – возразил Махмуд. – Но он настаивает на том, чтобы его пропустили к вам. Именно сегодня. Говорит, дело крайне важное.

– Он назвал свое имя?

Махмуд покачал головой:

– Нет, господин. Но он обязательно хочет поговорить с вами. Сейчас. Ах да, еще он просил, чтобы вы были один.

Козимо издал стон и потер переносицу, будто у него разболелась голова.

– Едва ли не больше чем поздних непрошеных визитеров я обожаю тех посетителей, кто утаивает от моего привратника свое имя. – Он устало вздохнул. – Ну хорошо, Махмуд, веди этого непрошеного неведомого гостя.

– Вы действительно намерены принять этого человека? – удивленно спросил Ансельмо, как только за Махмудом закрылась дверь. – Да еще один? А если это западня? Подумайте, даже Джакомо может скрываться под маской еврейского купца, чтобы ввести вас в заблуждение.

– Мой дорогой Ансельмо, поверь, я тоже продумал этот вариант. А посему вы оба спрячетесь в потайной комнате и оттуда будете вести наблюдение.

С этими словами Козимо подошел к камину. Анна не видела, какие именно манипуляции он произвел и какой рычаг привел в движение, но в следующий момент узкая полоса в стене возле камина с тихим шорохом сдвинулась в сторону. Склонив перед Анной голову, он с насмешливой улыбкой указал рукой в темноту.

– Вы позволите пригласить вас, синьорина? В этом доме, безусловно, есть куда более приятные покои, зато оттуда вы услышите каждое слово, произнесенное в библиотеке. А теперь прошу вас обоих побыстрее исчезнуть там. Махмуд хотя и медлителен, но может появиться здесь с минуты на минуту.

Не слишком церемонясь, он подтолкнул Анну и Ансельмо в темное пространство и закрыл за ними потайную дверцу. У Анны мурашки побежали по спине. Комнатка была тесной, запыленной, воздух затхлый. Ее нога коснулась какого-то предмета, раздался металлический звон. Вероятно, это были сабля или меч, которые хранились здесь для защиты Козимо. Она в испуге прижалась к Ансельмо. Только бы не коснуться ненароком стен. Если здесь где-нибудь в ожидании добычи притаились пауки, то наверняка именно в расщелинах стенной кладки. Она боялась даже думать о том, каких размеров эти твари могли достичь в помещении, где были безраздельными хозяевами.

Спустя некоторое время глаза Анны привыкли к темноте, и она поняла, что здесь вовсе не так уж темно. Сквозь два отверстия диаметром с палец, которые были проделаны в потайной двери на уровне глаз, сюда из библиотеки просачивалось немного света. И в этом слабом отблеске она смогла различить, что Ансельмо приник к двери и смотрел в одно из отверстий. Анна услышала, как отворилась дверь библиотеки и Козимо приветствовал своего гостя.

– И в самом деле, – прошептал Ансельмо, – еврейский купец. Но... Нет, не верю. Никакой это не еврейский купец! Это сам Эздемир, наместник султана! Что ему здесь понадобилось так поздно, да еще переодетому?

Теперь и Анна с любопытством прильнула ко второму отверстию.

«Еврейский купец» вместе с головным убором снял парик и отцепил искусственную бороду.

– Простите мне этот маскарад, – обратился он к ошарашенному Козимо. – Но мой визит к вам непременно должен остаться втайне.

– Разумеется, – кивнул Козимо, указывая на кресло. – Присаживайтесь, уважаемый Эздемир. Чему я обязан чести вашего визита?

Анне теперь был очень хорошо видно лицо наместника. Он сидел в кресле на расстоянии не больше одного метра от нее. По сравнению с Козимо ди Медичи он выглядел очень старым, настолько старым, что Анна невольно спросила себя: почему он вообще еще оставался на посту наместника? Лицо Эздемира было напряженным и изможденным.

– Одному молодому человеку, жизнь которого надлежит спасти. А может, и жизни многих жителей Иерусалима – мужчин, женщин и детей.

– Я вас не понимаю...

– И не пытайтесь, синьор Козимо ди Медичи, купец из Флоренции. – Наместник улыбнулся. Но улыбка его была безрадостной, не затрагивавшей глаза и лишь делавшей лицо еще более усталым. Анне стало жалко его. – Как видите, я навел о вас справки, прежде чем явиться к вам. Мне известно, что вы управляете в Иерусалиме конторой вашей семьи и что ваше семейство давно уже не торгует само, а ссужает других купцов деньгами для их торговли. Я знаю, что вы находитесь в Иерусалиме всего несколько месяцев и что ваш сын сопровождает вас. И тем не менее вы уже снискали добрую славу среди городских купцов. Они говорят, что вы честный торговец. Ваш дом в равной степени посещают и христиане, и евреи, и мусульмане. Вы всегда готовы прийти на помощь и благожелательны ко всем, при этом не навязывая свою дружбу. И все с восторгом отзываются о вашей образованности, вашей вежливости и вашем отменном вкусе.

Козимо удивленно приподнял брови.

– Может, вам донесли и о моем любимом блюде, Эздемир?

– Простите. Я знаю, что выгляжу в ваших глазах старым сплетником, но у меня не было иного выбора. Я должен был действовать наверняка и быть уверенным, что могу доверять вам. Хотя Рашид и сказал мне, что...

– Рашид? – изумленно переспросил Козимо. – Вы имеете в виду янычара? Что может быть у вас общего с ним? Разве он охраняет ваш дворец?

– Нет. Хотя в свое время он оказал мне и моей семье большую услугу, но теперь это... Короче, сейчас он пленник в моей тюрьме.

При этих словах наместника у Анны почти остановилось сердце. Ей захотелось крикнуть, выбежать из своего укрытия, схватить этого Эздемира за ворот и трясти его, пока он не расскажет все, что знает о Рашиде. Но Ансельмо, почувствовав ее порыв, прикрыл ладонью ее рот и предостерегающе поднес палец к губам.

– Однако это длинная история, которой я не хочу...

– О, у меня есть время, – перебил его Козимо. – Масса времени. Ночь еще длинна. Поведайте мне вашу историю.

Голос его звучал спокойно и приветливо. Лицо же оставалось неподвижным, однако от него исходила такая магическая сила, устоять перед которой, как Анна знала по собственному опыту, было невозможно. В подобные минуты ей невольно хотелось спросить себя, кто же перед ней: человек или дьявол?

Наместник также беспокойно заерзал в кресле под взглядом Козимо, нервно теребя в руках свой еврейский головной убор и фальшивую бороду.

– Рашид пришел ко мне три дня назад и попросил аудиенции. Речь шла ни больше ни меньше как об измене. – Наместник облизнул пересохшие губы.

– Разрешите предложить вам воды? – спросил Козимо.

– Да, с удовольствием.

Козимо взял один из кубков, из которых они обычно пили вино, и налил в него воды из кувшина. Пока он неспешно проделывал это, Анна буквально сходила с ума. Как он мог оставаться таким спокойным? Почему не выдавливал из наместника как можно скорее все подробности? Она бы точно ворвалась в библиотеку, если бы Ансельмо не удерживал ее.

– Спокойно! – зашипел он ей в самое ухо. – Доверяйте ему. Козимо знает, что делает. Если вы сейчас совершите глупость, наместник уйдет, и мы не узнаем, где и по какой причине он держит Рашида. Вам ясно?

Анна взглянула на Ансельмо. Несмотря на темноту, она отчетливо видела его горевшие от злости глаза и прекрасно понимала, что он прав. Ей же стоило неимоверных усилий сохранять спокойствие.

– Ну так как? – прошептал он. – Будете вести себя разумно или мне связать вас и заткнуть рот в наказание за ваше упрямство?

Анна поперхнулась. Ансельмо явно был настроен решительно.

– Хорошо, – прошептала она обреченно.

– ... Ничтожно, – как раз произнес Козимо.

– О чем это они? – спросила Анна Ансельмо, злясь, что была вынуждена пропустить часть разговора. Тот лишь метнул на нее свирепый взгляд и опять приложил палец к губам.

– Ибрагим – мастер суповой миски. Это означает, что все янычары Иерусалима подчиняются ему. Кроме того, еще существуют так называемые мастера поварешки, то есть офицеры, командующие отрядами примерно в пятьдесят человек. Рашид, так он по крайней мере утверждает, три дня назад ночью подслушал разговор между Ибрагимом и одним из мастеров поварешки, речь в котором шла о моем убийстве и захвате власти в Иерусалиме янычарами.

Козимо удивленно смотрел на наместника:

– Но вы не верите Рашиду? Считаете, что он обманул вас?

Эздемир шумно вздохнул:

– Могу вас заверить, что ничего я не желаю так страстно. Но у меня есть все основания верить ему. К сожалению. Ибо он всего лишь подтвердил то, о чем я сам стал догадываться некоторое время назад. Янычары стали чересчур мощной силой в этом городе. Они теперь больше, чем простые стражники Иерусалима. Они стали самостоятельной политической силой, которая рассматривает Иерусалим как свое достояние и преследует свои собственные цели. В прошлом мы наградили их большим количеством прав и привилегий. Мы исходили из того, что они в любой момент готовы доказать свою безоговорочную преданность султану и считаются с его волей. Теперь же мне кажется, что мы ошиблись. – Наместник отпил глоток воды и закашлялся. – В атмосфере полной секретности я распорядился собрать сведения об янычарах. При этом мне бросились в глаза некоторые незаконные действия. Чтобы вам было понятнее, скажу, что янычары в значительной степени обеспечивают себя сами. Они хотя и получают от меня продукты питания, руду и шерсть, но сами изготавливают оружие, одежду и все прочие необходимые вещи. И вот мы обратили внимание, что в течение двух последних лет значительно возросла их потребность в железной руде, что следовало из их бесчисленных прошений и заказов. Помимо этого, два последних года у них был занят не один, а два оружейных мастера. При этом в Иерусалиме за все это время не было ни одного восстания, да и численность янычар не возрастала. За три последних месяца также резко возросло потребление зерна, муки и чечевицы. И это наводит лишь на одну мысль.

Козимо неторопливо кивнул.

– Вы полагаете, что янычары пополняют свои запасы оружия и зерна, готовясь к длительной осаде или к боевым действиям? – спросил Козимо.

– Верно, – кивнул Эздемир. – Но из Стамбула таких приказов не поступало. К счастью, в империи сейчас царит мир – хвала Аллаху. Даже воинственные бедуины, время от времени совершавшие набеги на Иерусалим, в последние годы ведут себя очень спокойно. После укрепления и обновления городской стены число их нападений резко сократилось. Допустим, сейчас нам на голову свалился этот христианский проповедник, патер Джакомо, или как он там себя называет. По моим сведениям, он планирует по меньшей мере новый крестовый поход. Но, во-первых, эти инсинуации сильно напоминают разбушевавшуюся фантазию сумасшедшего, а во-вторых, янычары никак не могли знать о его появлении в городе два года назад.

– Тут вы, несомненно, правы. Но одного я все же не понимаю. – Козимо склонил голову набок и посмотрел на наместника. – Если вы убеждены в том, что Рашид сказал вам правду, почему тогда вы держите его за решеткой? И какое отношение имею ко всей этой истории я? – Он улыбнулся своей странной, неподражаемой улыбкой, за которую Анне уже не раз хотелось дать ему пощечину. – Не сочтите, что я не чувствую себя польщенным вашим доверием, Эздемир. Нет, совсем напротив. И тем не менее я спрашиваю себя...

– Мне пришлось заточить Рашида, – перебил его наместник, – ради его же безопасности. Ибрагим вместе со своим мастером поварешки каким-то образом прознали, что янычар хотел поговорить со мной. Они явились ко мне тем же утром, пока Рашид еще был у меня. И утверждали, что предатель не кто иной, как он, и к тому же сторонник таинственного христианского проповедника. Я абсолютно уверен, что они солгали, а в действительности хотели избавиться от неудобного свидетеля. Ибрагим убил бы Рашида прямо на моих глазах, в моем зале для аудиенций, если бы в последний момент мне не удалось это пресечь.

– Вот подонки, – прошептал Ансельмо, и Анна почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Между тем наместник продолжал:

– Чтобы ввести их в заблуждение, я сделал вид, будто поверил их словам. Моим аргументом была идея, что, будучи сторонником проповедника, Рашид владеет ценным сведениями и его нельзя сейчас убивать. На это Ибрагим, разумеется, не мог ничего возразить, не рискуя навлечь на себя подозрение. И поскольку я якобы хотел оградить изменника Рашида от праведного гнева его товарищей, я поместил его в свою темницу, вместо того чтобы отправить в тюрьму янычар.

– А что было потом? – сухо спросил Козимо. – Это случилось три дня назад. Где теперь Рашид?

– Все еще в темнице. Точное местонахождение знаю только я и мой зять. Я спросил Рашида, где он мог бы скрыться, пока Сулейман не пришлет нам подкрепление. И он назвал мне ваше имя и ваш дом.

– Та-ак, – протянул Козимо. – Что ж, это очень мило с его стороны.

– Я... – Наместник начал немного нервничать. – Я послал Сулейману весть о грозящем заговоре. Пока затребованные мною войска прибудут сюда, пройдет, конечно, несколько дней. Это время мы должны использовать, чтобы собрать доказательства вины Ибрагима. – И как вы себе это представляете?

– Мы должны найти тайник, где они хранят оружие и продукты. Для того количества, которое им наверняка удалось собрать за последнее время, казарма чересчур мала.

– Ну хорошо, а что ждет Рашида? Ведь Ибрагим вряд ли будет терпеливо дожидаться суда. У него земля горит под ногами, и чем дольше Рашид остается в живых, тем выше опасность его разоблачения. Лишь мертвому свидетелю нельзя задать неприятные вопросы.

– Да, знаю. Но я понятия не имею, каким образом мы можем обезопасить Рашида, не возбудив у Ибрагима подозрений. Из моей темницы за все время ее существования самостоятельно еще не удалось выбраться ни одному узнику. Поэтому я надеялся...

– Дайте подумать. – Козимо сомкнул кончики пальцев и наморщил лоб. Потом вдруг щелкнул языком, и глаза его загорелись. – Ибрагим хочет, чтобы Рашид умер? Тогда пусть Рашид умрет.

– Умрет? – переспросил наместник.

У Анны замерло сердце. Неужели Козимо совсем лишился рассудка? Окончательно свихнулся? Не может же он всерьез планировать убийство Рашида?

– Умрет? Что это ему взбрело...

– Тихо! – щикнул на нее Ансельмо. – Я же сказал вам, доверьтесь ему.

Легко сказать «доверьтесь»! Ансельмо отпускал шуточки, смеяться над которыми у нее не было сил. Как можно доверять человеку, который только что сказал, что собирается убить Рашида?

– Именно так, Эздемир, пусть Рашид умрет.

– У меня тоже возникала мысль инсценировать его смерть, – отозвался гость. – Но Ибрагим пожелает увидеть труп, чтобы собственными глазами убедиться в его смерти.

– Исходя из этих соображений, пусть Рашид сгорит в своей камере. Самоубийство, чтобы избежать вашего допроса и не выболтать тайны проповедника, – вот ваша официальная версия. И Ибрагиму останется думать о смерти Рашида все, что ему заблагорассудится. Может, он решит, что янычара заставил замолчать кто-то из его доверенных. Дайте Ибрагиму спокойно осмотреть выгоревшую камеру и обуглившийся труп. А к тому времени Рашид изменит свою внешность и будет находиться в безопасности у меня.

Ансельмо метнул на Анну торжествующий взгляд, словно говорящий: «Ну что, разве я не прав, что Козимо можно доверять?»

– Откуда же прикажете взять труп? Наверняка Ибрагим что-то заподозрит и пожелает ощупать каждую косточку.

Козимо равнодушно пожал плечами:

– Думаю, это не составит проблемы. Разве на городских улицах каждый день не умирает куча безымянных и неимущих?

Наместник помолчал, после чего согласно кивнул головой:

– Похоже, это неплохой план. И когда мы приведем его в исполнение?

– Чем раньше, тем лучше, – серьезно ответил Козимо, и душа Анны возликовала. Перед ее глазами возникли картины темных, тесных камер без окон, кишевших крысами, паразитами и возбудителями всевозможных болезней. Сама мысль о том, что Рашида держали в одном из таких мрачных застенков, какими бы благородными ни были мотивы, заставляла ее сердце сжиматься. – Нам понадобится какое-то время для подготовки. К тому же днем огонь в одной из камер вашей темницы был бы обнаружен слишком быстро, а мы не можем себе позволить, чтобы пожар был потушен, прежде чем труп станет неузнаваемым. Поэтому я предлагаю завтрашнюю ночь. Посвятите Рашида в наш план. Он будет знать, что ему делать, чтобы все выглядело как можно правдоподобнее. А потом вы привезете его сюда.

– Вы не хотите присутствовать при этом?

Козимо покачал головой:

– Нет, это было бы чересчур опасно. Если вы считаете нужным посетить одного из заключенных вашей тюрьмы, это ни у кого не вызовет подозрений. Если же я или мой сын попадемся на глаза стражникам, неизбежно возникнет вопрос, что мы там делаем.

– И тут вы правы, – проговорил наместник, и в голосе его прозвучало удивление. – Хорошо, стало быть, завтра ночью я доставлю Рашида к вам. – Он допил свой кубок. – Я благодарю вас от всего сердца. Ваша поддержка в этом деле принесла мне огромное облегчение, хотя я не сомневался в ней, услышав то, что рассказал мне о вас Рашид.

– Да? И что же он рассказал?

В уголках рта наместника заиграла улыбка, и лицо его мгновенно помолодело лет на десять.

– Вы действительно хотите это знать? Так вот, он сказал, что вы самый странный человек из всех, кого он встречал в своей жизни. Немного жутковатый. Со старыми глазами, никак не сочетающимися с вашим молодым лицом. Но при этом вы искренний человек и к тому же враг проповедника Джакомо.

Козимо улыбнулся:

– Он мне льстит. Во всяком случае, последнее соответствует истине.

– Тут все правда, до самого последнего слова. – Наместник поднялся. – Мне пора идти, Козимо ди Медичи. Я не могу отсутствовать бесконечно долго во дворце, ибо не знаю, кому можно доверять, кроме моего зятя. – Он пожал руку хозяину. – Я шел к вам с тяжелым сердцем, а ухожу с легким. Благодарю вас.

– Я сам провожу вас до двери. И не забудьте про ваше маскарадное одеяние.

Не успели мужчины скрыться за дверью библиотеки, как Ансельмо привел в движение невидимый механизм и открыл потайную дверцу. Анна вздохнула с облегчением, и не столько потому, что наконец покинула душную тесную каморку, сколько радуясь, что скоро Рашид будет в безопасности.

Юсуф пересек казарменный двор. Он как раз завершил свою вахту на воротах, остаток дня был для него свободен. Но перспектива пробездельничать полдня мало радовала его. Как убить это бесконечное время до начала следующего дежурства? Хасан с Джамалом приглашали его в баню, но он отказался. На это у него было так же мало охоты, как и на партию в шахматы, которую ему предложил Кемал. Был один-единственный товарищ, с которым он любил играть в шахматы, ходить в баню или просто сидеть на стене, болтать о чем угодно или молча наблюдать за заходящим солнцем. Он даже представить себе не мог, как ему будет недоставать Рашида. За несколько дней его отсутствия Юсуф уже испытал адские муки, а впереди его ожидало еще немыслимое количество дней без друга.

Между тем все уже знали, что Рашид – предатель и сейчас томится в тюрьме наместника в ожидании приговора и казни. Мастер суповой миски рассказал им об этом во время специального построения. Теперь многие янычары сплевывали на пол, когда речь заходила о Рашид е. Хасан и Джамал в том числе. А ему его ужасно не хватало. Пусть даже Рашид был отъявленным подлецом и негодяем, изменником, собравшимся предать своего лучшего друга, и к тому же сторонником этого ужасного проповедника, Юсуфу было плохо без него. Он тосковал по нему утром, просыпаясь и видя пустую кровать рядом со своей. Тосковал, когда умывался и ел, во время молитв и упражнений с оружием и верхом. Тосковал во время долгого стояния на посту. Но больше всего ему не хватало друга в свободные часы. Как бы ему хотелось повернуть время вспять! Лучше бы он никогда не говорил с Ибрагимом и Омаром про Рашида!

Юсуф на ходу отстегнул саблю и снял высокую шапку. Чем заняться? Как провести часы до вечернего намаза? Гяуры, те по крайней мере могли в свободные часы одурманивать себя вином, пусть даже это было мимолетное, обманчивое утешение. А что делать ему? Голова его была пуста и напоминала полый барабан.

Неожиданно налетевший порыв ветра вырвал у него из рук шапку и погнал ее по двору. Юсуф кинулся за ней вдогонку, как пес за отброшенной костью. Он знал, что представлял потешное зрелище, способное уморить товарищей и заставить смеяться до слез. Должно быть, они стояли сейчас на дозорных башнях, наблюдали сверху за ним и хохотали до упаду над его тщетными попытками поймать шапку. Может, ему вообще стоит попросить увольнения и в будущем развлекать своим балаганом зевак на базаре? Но какое ему до всего этого дело, если он выдал тайну своего лучшего друга? Тайну, которая еще неизвестно – существовала она или нет. Может, все это не более чем плод его собственной черной фантазии? И неважно, соответствовали его предположения истине или нет, но он сам себе нанес смертельный удар. Какая теперь разница, выглядел ли он при этом смешным в глазах товарищей или нет.

Ветер продолжал гнать перед ним шапку, будто небесные силы решили поиграть с ним. Каждый раз, как только он добегал до нее и уже протягивал руку, чтобы схватить, шапка катилась дальше. Она то откатывалась назад, то вперед, то вправо, то влево, до самого здания, где были расквартированы офицеры. Там она и осталась лежать, неподвижно ожидая, как и положено шапке, когда он наклонится и поднимет ее. Юсуф уже собрался было выпрямиться, как тут изнутри здания до него донеслись голоса. Окно над его головой было открыто, и он отчетливо слышал каждое слово.

– Это правда, я ведь видел его собственными глазами, – произнес Омар. – Он мертв.

У Юсуфа не было намерения подслушивать. Он сам не знал, почему не убрался потихоньку восвояси, а остался сидеть скрючившись под окошком.

– Что именно ты видел, Омар? Опиши мне подробно.

Омар шумно выпустил воздух:

– Я же тебе сказал, что видел его камеру. Потолок, стены – все было черно от копоти, и вонь стояла ужасная от дыма и горелого мяса. Он лежал в углу, вернее – то, что от него осталось.

– Да-да, – нетерпеливо перебил его Ибрагим. – Все это ты мне уже подробно описывал. Но почему никто не заметил ни дыма, ни огня? Не слышал криков Рашида, а?..

– Ну, это было трудно. В его камере не было ни окошка, ни даже щели для проветривания во внешней кладке, так что дым не мог вырваться наружу. Остальные камеры в этом проходе пустуют, а тюрьма ночью охраняется лишь двумя стражниками, которые все время просидели в караульной. Поздно вечером Эздемир ходил к нему, чтобы снова допросить. Вероятно, он сделал это вскоре после его ухода.

– Все равно я отказываюсь понимать, почему он это совершил. Почему он вдруг покончил с собой? И почему таким способом?

– Откуда я знаю. Эздемир считает, что Рашид хотел избежать следующего допроса. – Омар расхохотался. – Он был жутко взволнован. На полном серьезе думает, что Рашид боялся расколоться под пыткой и выдать местонахождение проповедника. Вот глупец!

– Нам его глупость только на руку. Но почему парень сделал это на самом деле? Мы-то с тобой прекрасно знаем, что это не могло служить настоящей причиной.

– Может, кто-то из наших решил покарать его за мнимое предательство? Ты ведь помнишь, в какую ярость пришли все они, когда ты им обо всем рассказал. Или же у него была другая причина? Несчастная любовь, игорные долги, которые он не мог заплатить, страх перед палачом... Нет, это я хватил чересчур. Из страха перед палачом никакой дурак не будет сжигать себя заживо. Или он просто сошел с ума. Нет, серьезно, Ибрагим, – что ты переживаешь? Рашид уже больше ничего не расскажет Эздемиру. Парень мертвее мертвого!

– Так ли это на самом деле, Омар? Вот что не дает мне покоя. Покажи мне кучку костей и скажи: «Это Эздемир!» – и я не смогу доказать тебе обратное, пока не увижу стоящего рядом живого Эздемира. Почему мы должны быть уверены, что сгоревший труп, который ты видел в тюрьме, действительно труп Рашида? Имя его едва ли было нацарапано на костях, а?

– Нет, этого не было, но... Погоди! Вот узелок с вещами Рашида, которые уцелели в огне. – Юсуф услышал какое-то бренчание. – Видишь? Пара монет. Обугленный кусок шахматной фигуры без головы. Кусок шапки. И пара кремней. – Юсуф услышал, как об пол стукнулось что-то тяжелое. – Эздемир особенно ругает себя за кремни. Говорит, что во время обыска обратил на них внимание, но решил, что это безобидные камушки, которыми стражники часто играют в шахматы или в другие игры, чтобы скоротать время. Потому и не отобрал их.

– Король. Голова отвалилась, когда мы проводили большую инспекцию, помнишь? – Ибрагим вздохнул. – Да, похоже, ты прав. Все говорит о том, что Рашид мертв. И все же мне было бы спокойнее, если бы ты увидел его лицо. Ладно, Омар, пойдем в баню.

– Да, стоит отпраздновать этот счастливый поворот. Мы избавились от своих тревог, не пошевельнув и пальцем. Такое не каждый день...

Голоса удалились, и Юсуф услышал, как щелкнул дверной замок. Янычар не мог двинуться с места. Сердце стучало в груди громко и неровно. Он никак не мог осмыслить услышанное, находился в каком-то ступоре. И лишь когда его ноги окончательно затекли, он медленно и с трудом поднялся с корточек. Юсуф отправился в спальню и растянулся на кровати. Неотрывно глядя в одну точку на потолке, он неотступно думал о разговоре между Ибрагимом и Омаром, о том, что они рассказали товарищам о Рашиде, о том вечере, когда он в последний раз видел друга, и о собственных роковых выводах.

Юсуф был довольно большим тугодумом. Спальня заполнялась, янычары приходили и укладывались спать. Наконец лампы были погашены, и воцарилась тишина, а он по-прежнему неподвижно лежал на кровати и смотрел в потолок. Уже началось очередное дежурство, когда его наконец осенило. Он пошел по ложному пути и совершил чудовищную, непоправимую ошибку. Ибрагим с Омаром использовали его, чтобы убрать с дороги Рашида и отвлечь внимание от собственных козней. Поэтому Рашид был мертв. Его самый лучший друг сгорел заживо в гнусном застенке. А настоящие негодяи разгуливают на свободе и распространяют о нем отвратительную ложь. Товарищи проклинали его имя. По щекам Юсуфа хлынули слезы. Рашид! Он был виноват в его смерти. Но он искупит свою вину и понесет наказание за свое преступление. Он вернет Рашиду честное имя. А Ибрагима и Омара покарает. Им никогда больше не удастся марать имя его друга. Никогда!

Юсуф беззвучно поднялся с постели и вышел из спальни.

Анна сидела за низким столиком, служившим ей письменным столом. Перед ней лежали перо, чернила и пустая раскрытая книга для записей. Собственно говоря, она собиралась кое-что записать и привести в порядок свои мысли. Вместо этого она сидела и наблюдала, как тень от ветвей смоковницы двигалась по ее комнате. Уму непостижимо! Она была одна в комнате с Рашидом, снаружи светило солнце, а ей было вовсе нерадостно. Рашид нервничал и был раздражен, временами ей самой казалось, что ее нервы обнажены. Анна захлопнула книгу и посмотрела на Рашида, беспокойно бегавшего туда-сюда по комнате – от кровати к камину, от камина к двери, от двери снова к кровати. Когда она что-нибудь говорила ему, он почти не слушал и ничего не отвечал. Лишь молча сновал по комнате, словно тигр в клетке. Ей стало страшно за него.

– Я не могу больше! – воскликнул он так внезапно, что Анна вздрогнула и чуть не опрокинула чернильницу. – Я больше не выдержу. Я должен выйти отсюда!

– Это невозможно, Рашид, – ответила Анна, пытаясь собрать остатки своего терпения. По крайней мере он хоть что-то сказал, уже прогресс. – И ты знаешь это не хуже меня. Пока войска султана не прибудут в Иерусалим, пока Омар и Ибрагим разгуливают на свободе, тебе опасно появляться в городе.

– Ах, это ведь...

– Смешно? Ты это хотел сказать? – Анна встала и подошла к нему. – Все янычары считают, что ты мертв. Представляешь, что произойдет, если ты попадешься кому-нибудь на глаза на площади или на базаре?

Ничего не отвечая, он барабанил пальцами по каминной плите. Нервный, как скаковая лошадь, всю зиму простоявшая в конюшне.

– Я... Я буду внимателен. Переоденусь. Я...

– Это невозможно, Рашид. Ты не сможешь быть настолько осторожен, чтобы никто...

– Проклятье! – заорал он и с такой силой ударил по выступу камина, что отбил кусок лепнины. – Все могут что-то делать. Ты вместе с Козимо пытаешься разгадать тайну этого пергамента. Ансельмо позволено узнать, где скрывается отец Джакомо. И только я сижу пригвожденный и таращусь на стены. Знаешь, сколько трещин на штукатурке потолка? Шестьдесят семь. Я все сосчитал. И не один раз. Я начинаю сходить здесь с ума!

Он оперся о каминную плиту и провел рукой по лицу. Гнев Анны улетучился, не успев толком разгореться. Она прекрасно понимала, как тяжело давалось молодому парню праздное бездействие. Он не привык оставаться без задания больше чем на пару часов. Сейчас же он был лишен возможности даже сходить в баню или с кем-то пообщаться. Он даже ел в этой комнате, а когда приходила Эстер, чтобы прибрать постель или принести свежее белье, Рашиду приходилось прятаться в узком венецианском шкафу, стоявшем в углу. Хотя ее покои, несомненно, были приятнее, чем камера в тюрьме наместника, но по сути в его положении ничего не изменилось. Он продолжал оставаться пленником, сидевшим взаперти. И никто не мог сказать, как долго продлится такое состояние.

– Извини, Анна, – тихо произнес он. – Я не хотел кричать на тебя, но...

Рашид сжал губы и закрыл глаза. Из-под опущенного века показалась слеза, покатившаяся по щеке.

– Поверь мне, я знаю, как тебе тяжело, – сказала она, гладя руками его по лицу. – Зато ты жив. И мы вместе. Разве этого мало?

– Об этом я как-то не задумывался. – Он обнял ее и так крепко прижал к себе, словно боялся без нее утонуть.

– Осталось всего несколько дней, Рашид. Пара дней – и войска султана будут здесь.

– Да, несколько дней. Если у меня раньше не сдадут нервы и я не поскачу вприпрыжку по улице как умалишенный.

Анна невольно улыбнулась:

– Покажи мне свою руку. Ну вот, кисть опухает. Ты ободрал себе кожу о камин и сам не заметил. Сейчас принесу воды и промою тебе рану. – Она чмокнула его в щеку. – Я быстро вернусь. Если тебе тем временем захочется выместить на чем-нибудь свою злость, возьми, пожалуйста, подушку и разорви ее. По крайней мере, не покалечишься.

Анна отправилась на кухню. К счастью, там никого не было. Элизабет, должно быть, ушла на базар за продуктами к ужину. Когда Анна проходила с миской и кувшином мимо двери библиотеки, ее окликнул Козимо.

– Зайдите ко мне, – позвал он, махнув ей рукой от письменного стола. – И закройте, пожалуйста, за собой дверь. Я хотел бы немного поговорить с вами. Присядьте, я сейчас закончу.

Анна поставила миску и кувшин на низкий столик и села в кресло. Ей действительно не пришлось долго ждать. Козимо с глубоким вздохом вскоре захлопнул книгу в скромном темном переплете.

– Ненавижу вести деловые книги, – с улыбкой произнес он. – Но от них никуда не денешься. В конце концов, этим мы оплачиваем свое пребывание в этом городе. – Он показал на миску с кувшином. – А это для чего?

– Для Рашида. Он в порыве ярости отбил кусок от каминной лепнины и поранил себе руку. – Она тоже глубоко вздохнула и убрала прядь со лба. Ею вдруг овладели усталость и изнеможение. – Я сама себе напоминаю укротительницу хищных зверей.

Козимо понимающе кивнул:

– Да, представляю, как ему сейчас нелегко. Это бездействие противоречит его натуре, это тот демон, с которым он борется. Он напоминает мне охотничью собаку, которая не желает ждать и наблюдать, как другие загоняют дичь, он хочет охотиться сам. Однако вы можете его утешить. Кажется, Рашиду осталось ждать недолго. – Козимо показал на кусок пергамента, лежавший перед ним на столе. – Я получил послание. Наместник Эздемир просит меня сегодня пожаловать на ужин. При этом намекает, что у него есть новости в деле янычар, и, похоже, хорошие новости, ибо он пишет, что мы отпразднуем «первый успех в деловых отношениях между Флоренцией и Иерусалимом». Ансельмо тоже может похвастаться первыми достижениями. Этой ночью он будет сопровождать Элизабет на собрание к Джакомо.

– Это замечательно!

– Да, больше всего радуется сам Ансельмо. Его весьма тяготит роль, которую он вынужден сейчас играть. Надеюсь, скоро закончится и это. – Козимо помолчал. – Если нам немного повезет, то завтра утром мы узнаем, где прячется Джакомо. А затем нам понадобится помощь Рашида. Он знает город лучше, чем мы. К тому же он солдат. Если мы в конце концов окажемся один на один с Джакомо, я бы предпочел иметь на своей стороне мужчину, в случае необходимости умеющего обращаться с мечом.

Анна почувствовала, как у нее задрожали руки. Это и в самом деле были добрые вести – скоро они, возможно, отыщут Джакомо, и тогда она увидит своего сына Стефано. Однако от этого ей стало не по себе. Похоже, Козимо был настроен на бой. Это означало опасность. С Козимо и Ансельмо ничего не случится, не зря ведь она повстречается с ними спустя почти пять столетий на маскараде во Флоренции. А что будет с Рашидом? И с ее сыном? И с нею самой? Если ей предстоит сделать выбор – решится ли она на то, чтобы ее сыну причинили зло? Или она предпочла бы, чтобы Джакомо ушел от возмездия? Неожиданно ее пронзила еще одна мысль, едва ли не более пугающая, чем все остальные. Скоро заканчивается срок ее пребывания в Иерусалиме. Вначале Козимо вел речь об одном месяце. Она пробыла здесь уже гораздо больше двадцати дней, в какой-то момент она потеряла счет времени и... В лучшем случае у нее осталось всего пара дней. Еще пара дней – и она покинет этот город и 1530 год, а тем самым и Рашида.

– Вам нехорошо? – участливо поинтересовался Козимо и внимательно посмотрел на нее. – Вы вдруг сильно побледнели.

– Нет, ничего, – быстро ответила она. – Всего лишь временное недомогание. – Она встала. – Мне пора идти... Я...

– Идите-идите, не тратьте попусту время на старика, – усмехнулся Козимо и посмотрел на нее красноречивым взглядом, позволявшим предположить, что он прекрасно знал, о чем она сейчас думала и с какими демонами боролась сама. – Рашид уже наверняка вас заждался. У бедняги сейчас и впрямь немного развлечений. Хотя погодите еще минутку. – Он поднялся, подошел к книжной полке, где находился тайник, и открыл его. – Покажите ему рисунок и переведите письмо. Он сообразительный, к тому же ориентируется в городе лучше, чем все мы вместе взятые. Быть может, у него появится идея, в каком месте нам следует искать пергамент. К тому же это хотя бы ненадолго отвлечет его от грустных мыслей. Кстати, и вас тоже.

Анна взяла в руки пергамент, поблагодарила Козимо, на ее глаза навернулись слезы. С каким бы удовольствием она сейчас обняла бы его, но не посмела. Вне всякого сомнения, они были друзьями. Быть может, в Козимо ди Медичи она даже обрела своего лучшего друга. И все же их разделяла некая дистанция, не позволявшая ей подобные изъявления чувств. Козимо был аристократом до мозга костей, холодным и неприступным, меньше всего похожим на человека, которого вот так запросто можно было бы обнять.

Стефано стоял рядом с хижиной и наслаждался видом города, раскинувшегося на горе, словно драгоценная, переливающаяся на солнце жемчужина на шелковой подушке. Иерусалим, «Дщерь Сиона», Священный Город. Как же он был великолепен! Настолько красив, что при его созерцании Стефано всякий раз от умиления хотелось плакать. Чуть прищурившись, он еще немного посмотрел на слепящий солнечный свет, отвернулся и пошел в хижину, чтобы выполнить возложенное на него задание. Ему надо было упаковать ризу, которую этим вечером наденет отец Джакомо во время проповеди. Свою работу он выполнял тщательно и аккуратно, выравнивая каждую складку, чтобы ни единый кусочек ткани не помялся и не нарушил благолепия. Он любил эту работу. Когда его пальцы скользили по пурпурной ткани с вышитым золотыми нитями крестом, ему казалось, что он молится. Он хорошо помнил слова, которые любил повторять аббат из монастыря в горах Умбрии: «Благословляй Господа в неприметных делах, Стефано. Благословляй Его, когда с усердием нарезаешь хлеб, поливаешь цветы в саду или моешь посуду. Взыскуй Господа в малых вещах и обрящешь Его: в пении птиц, в журчании ручья, в свисте ветра». И в складках ризы, добавил он про себя, аккуратно упаковывая одеяние удобным свертком, который легко поместится в его кожаной суме. Потом он в целости и сохранности доставит его по извилистым, а местами почти непроходимым штольням.

На закате они отправятся в путь, чтобы вовремя прибыть к потаенному месту собраний, скрытому под городскими стенами. Секретный вход в подземные штольни находился неподалеку от их хижины. Если выйти из двери, то чуть пониже, на склоне, можно было увидеть куст, маскировавший вход от посторонних взглядов путников и пастухов. Впрочем, сюда редко забредал кто-либо. Пастухи, похоже, избегали этого места. Быть может, причина крылась в тех слухах, которыми была овеяна эта хижина.

Стефано аккуратно сложил в суму одеяние учителя и уселся на пороге, чтобы еще немного полюбоваться Иерусалимом. Свою работу он выполнил. Теперь ему оставалось лишь дожидаться отца Джакомо, молившегося в уединении и отрешенности на горе. В последнее время он все чаще в одиночестве уходил туда. Обычно он покидал хижину еще до восхода солнца и возвращался лишь тогда, когда приближалось время отправляться в штольни.

Поэтому Стефано был поражен, вдруг в неурочный час заслышав торопливые шаги. Это был отец Джакомо. Не желая быть уличенным в лености, Стефано стремительно вскочил, однако его тревога была напрасной. Не удостоив ученика ни единым взглядом, отец Джакомо миновал хижину и стал спускаться вниз по склону. Стефано собрался было помахать ему и спросить, не накрывать ли ужин, но рука его так и повисла в воздухе, а слова застряли в горле. Он увидел, как отец Джакомо зашел за куст и скрылся из виду. Как странно. Почему он так поступил, ведь идти на собрание было еще рано. И почему он не взял его с собой?

Стефано остановился в нерешительности, раздумывая, не пойти ли ему следом, как вдруг вновь услышал, как кто-то спускается с горы. Он обернулся и не поверил своим глазам. Это снова был отец Джакомо!

– Стефано! – окликнул его тот еще издалека. Он шел быстрее обычного и был в радостном, если не сказать веселом настроении. – Мальчик мой, я голоден. Ты уже приготовил еду?

– Нет, святой отец, я... – пролепетал Стефано и взглянул на склон. Ведь он только что собственными глазами видел, как отец Джакомо исчез за кустами в тайном проходе в штольню. Как же он мог опять подняться на гору, оставшись не замеченным им, Стефано? Разве это было возможно?

– Стефано? – Отец Джакомо положил руку на плечо молодому монаху и пытливо посмотрел ему в глаза. – Что-то не так?

– Нет, все в порядке, святой отец, – неуверенно произнес Стефано и заморгал. Может, он просто задремал, и ему привиделся такой же странный мираж, какие бывают в пустыне? – Просто...

– Просто что?

Стефано отвел глаза и покачал головой. Это было бы безумием, такого просто не могло быть. Может, существовал какой-то тайный проход из подземной штольни к излюбленному месту молитв учителя?

– Нет, в самом деле ничего. Наверное, я просто перегрелся на солнце.

– Если это так, сын мой, тебе не стоит больше тут стоять. Пойдем со мной в прохладную тень хижины. – Отец Джакомо улыбался. Однако глаза его, всезнающие и порой наводившие на него страх, проникали в самую глубь его души. Он похлопал Стефано по плечу. – Не переживай, мой мальчик. У меня есть хорошие новости. Я получил благую весть. Час настал. Мы можем вооружаться. Господь ниспошлет нам необходимое оружие, дабы мы могли начать битву и одержать победу. – Он широко раскинул руки и глубоко вдохнул. – Разве это не прекрасно?

– Да, святой отец, – быстро ответил Стефано и снова посмотрел на тот куст, за которым недавно скрылся человек, как две капли воды похожий на отца Джакомо. Что все это значило? Быть может, он видел Божьего посланника, ангела, принявшего облик отца Джакомо?

– Ну хватит там торчать! Иди сюда, – позвал его наставник. – Давай наконец поедим. Скоро зайдет солнце, и нам нужно будет отправляться в путь. Сегодня поистине добрый день. Наши братья и сестры возликуют, когда услышат то, что я скажу им вечером. Свершилось! Долгое ожидание подошло к концу.

Стефано оторвал глаза от входа в штольню. Если это действительно был ангел, то он давно уже вернулся обратно на небо.

«А если нет? – прошептал ему внутренний голос. – Если это был не ангел, а совсем наоборот? Что, если слухи, которые ходят об этом месте, не выдумка? Что, если сам дьявол принял облик отца Джакомо и... Чушь! – выбранил он сам себя. – Отец Джакомо – посланец Бога. Ведь он даже пил кровь Христову, которую после распятия собрали в чашу Грааля. Он скорее бы умер, чем допустил, чтобы дьявол вселился в него. Если я давеча не спал и мне не пригрезился мираж, то мимо меня прошел посланник Господа. И тут поистине нет причин для страха. Наоборот, это повод пасть ниц, превозносить Господа и устыдиться собственного маловерия».

Стефано покачал головой и отвернулся. Справившись с нахлынувшими сомнениями, он отправился в хижину, чтобы собрать нехитрый ужин; состоявший из хлеба и небольшого кусочка сыра. Подумав о предстоящей трапезе, он представил себе коричневую хрустящую корочку и восхитительный запах свежего хлеба и почувствовал, что тоже проголодался.

Ансельмо стоял у окна своей комнаты и неотрывно смотрел в сад. Он наблюдал, как заходило солнце и удлинялись тени во внутреннем дворе, пока наконец тьма не окутала город и уже нельзя было различить очертания отдельных кустов. Все так же молча он проводил взглядом Махмуда, вышедшего во двор, чтобы зажечь лампы. Свет отражался в брызгах фонтана, и весь дворик напоминал разукрашенную к празднику бальную залу, в которой начали свой изящный и удивительно красивый танец светлячки и ночные мотыльки.

Из открытого окна столовой, располагавшейся прямо под его комнатой, доносился сварливый голос Элизабет. Повариха опять осыпала бранью несчастную Эстер. «Лентяйка», «глупая девчонка» и «неряха» были самыми безобидными ругательствами из тех, которыми она награждала девушку. Голоса Эстер не было слышно вовсе. Вероятно, она, как всегда, стояла перед Элизабет с опущенной головой и безропотно сносила все оскорбления. Ансельмо захотелось зажать уши. В памяти всплыл облик Эстер, когда та заговорила с ним об Элизабет; он вспомнил, как был поражен ее возросшей на глазах верой в себя, откуда-то вдруг появившейся гордостью, неожиданным огнем во взоре. И тут же этот образ сменила другая картина – спустя некоторое время, когда он тоже начал поливать ее грязью. Слова Элизабет приносили ей боль, словно удары плети, но то, что сделал он, разбило ей сердце.

Ансельмо закрыл глаза и ухватился за подоконник. Он ненавидел себя в каждую секунду последних прошедших дней. Всякий раз, когда ему на глаза попадалась Эстер, у нее был вид агнца, которого ведут на заклание и который знает об этом. Он злоупотребил доверием девушки, растоптал ее гордость. Пару раз у него возникало желание незаметно отвести Эстер в сторону и поговорить с ней. Объяснить ей, почему он так подло вел себя по отношению к ней – был вынужден вести себя подло. Ведь речь шла о том, чтобы покончить с Джакомо ди Пацци, зловещим проповедником, представлявшим такую огромную опасность, что за ним охотились наместник Иерусалима и янычары. Но сейчас он не мог открыть ей это. Пока еще не мог. Ни при каких обстоятельствах он не имел права ставить под угрозу успех своего задания. Как только все будет позади, он непременно поговорит с Эстер. Попытается все объяснить ей и попросит прощения. Быть может, она даже поймет его. И, быть может, вернется блеск в ее глазах. Во всяком случае, он на это надеялся от всего сердца.

«И куда запропастилась эта Элизабет?» – мысленно чертыхнулся он, переступив на другую ногу. Козимо гостил у наместника, Анна составляла компанию Рашиду, а он торчал здесь у окна, дожидаясь, когда женщина, которую он терпеть не мог, зайдет за ним и поведет к человеку, которого он ненавидел, чтобы послушать проповедь, от содержания которой его уже сейчас выворачивало наизнанку.

«Потрясающе! – хмыкнул он про себя. – И почему вся грязная работа всегда выпадает мне?»

Лампы во дворе постепенно погасли. Поначалу Ансельмо не обратил на это внимания, но потом заметил, что огоньки лихорадочно заметались, тени меж кустами вытягивались все больше и больше. Одна за другой угомонились цикады. В доме тоже все постепенно стихло. Голоса Элизабет давно уже не было слышно. Приглушенные звуки в комнате Анны по соседству смолкли. Наконец погас последний огонек во дворе. Опустилась тьма, наступила ночь.

«Где шляется эта чертова Элизабет?» – Ансельмо начал терять терпение.

Не успел он произнести про себя эти слова, как в его дверь постучали – деликатно и тихо. Ансельмо вздрогнул от неожиданности и уставился на дверь, словно на пороге и в самом деле мог появиться сатана в своем истинном обличье. Он затаил дыхание, сердце готово было выпрыгнуть из груди, и ему чуть было не показалось, что он мог по незнанию произнести какое-то заклинание, отворившее врата ада. В дверь снова постучали. На сей раз немного громче.

– Брат Ансельмо? Ты тут?

Ансельмо выдохнул. Это точно не был голос дьявола, это была Элизабет. Она явилась, чтобы отвести его на собрание. Наконец-то закончилось мучительное ожидание. И если немного повезет, то уже завтра ему не придется выслушивать нотации и подстрекательские тирады этой толстухи и терпеть ее обращение «брат». Он снова сможет называться просто Ансельмо. И сможет вышвырнуть из дома несносную повариху. В этом он себе поклялся, даже если затем ему десятилетиями придется питаться одной бараниной. В дверь постучали в третий раз.

– Брат? – Ансельмо увидел, как медленно повернулась ручка, и бросился к двери. Ни за какие сокровища он не пустит Элизабет в свою комнату. Он и сам не знал, почему все его нутро восставало против этого. Но при одной лишь мысли, что он может оказаться с Элизабет в одной комнате, где стояла одна кровать, его охватывал холодный ужас.

– А, это ты, Элизабет, – прошептал он, стараясь придать своему голосу дружелюбные интонации и незаметно вытесняя ее обратно в коридор. – Я уже заждался тебя. Минуты считаю, когда наконец собственными ушами услышу великого проповедника отца Джакомо.

– Не волнуйся, брат, скоро сам убедишься, какого великого человека Господь послал нам в Иерусалим, чтобы освободить нас от языческой, иудейской и мусульманской нечисти. Ты увидишь, что мы не одиноки. О нет! Множество братьев и сестер разделяют нашу веру и помогают очистить дорогу Господу. И день ото дня их становится больше. А теперь пойдем. Только тихонько, чтобы никого не разбудить в доме.

Ансельмо сам не знал, каким чудом ему удалось улыбнуться Элизабет, хотя к горлу подступала тошнота и он боялся, что его вырвет прямо на ее огромный бюст.

Они вышли из дома и незаметно прошмыгнули по внутреннему двору. У двери в конюшню Ансельмо обернулся и бросил взгляд на дом. Он был погружен во тьму, словно спящий великан. Однако в одном из окон второго этажа Ансельмо заметил размытые очертания стройной фигуры. Это было окно Анны.

«Рашид, – пронеслось у него в голове. – Ему-то хорошо. Ляжет сейчас в постель к любимой женщине, а я должен красться ночью по Иерусалиму вместе с самой уродливой бабой города, чтобы послушать речи сумасшедшего».

Они прошли через конюшню, освещенную одной маленькой лампой, и оказались в темном переулке с задней стороны дома.

– Осторожно! – прошептала Элизабет. – Здесь очень темно. Держись за меня, брат, я пойду вперед.

«О Боже, неужели еще и это на мою бедную голову?» – ужаснулся про себя Ансельмо, хватаясь за влажную, мягкую ладонь толстухи.

– Сейчас будет получше видно. На улице горят факелы, – пояснила Элизабет. – Но и там нужно держать ухо востро, а то янычары вечно рыщут со своими ночными обходами. Этим лучше не попадаться в лапы. Однажды они меня чуть не сцапали. К счастью, мне вовремя удалось нырнуть в узкий проход между домами. Я тогда была на волоске от провала. Один парень стоял перед самым входом и вынюхивал меня, словно охотничий пес. Но Господь распростер надо мной свою хранящую длань, и придурок меня не заметил.

«Ха-ха, не заметил! – Ансельмо не смог удержаться от улыбки. – Рашид не только учуял тебя, но и увидел. И опознал тебя, красотка».

– Что тут смешного, брат? – спросила Элизабет. Обернувшись, она с обиженным видом посмотрела на него. – Ты что, смеешься надо мной?

– Что ты, что ты, сестра! – поспешно заверил ее Ансельмо. – Извини, если тебе так показалось. Но я так безумно рад, что скоро услышу проповедь отца Джакомо, что не могу не улыбаться от счастья.

Слова с легкостью слетели с его губ, и ему вдруг почудилось, что он снова облачен в свой костюм шута. Тот самый костюм, в котором он высмеивал людей на базаре во Флоренции, а некоторые из них даже не замечали, что он издевался над ними. Так же как сейчас Элизабет. Он ухмыльнулся в душе. Если посмотреть с этой стороны, то в его ночной вылазке можно даже найти веселые моменты.

Вплотную, друг за другом, они быстро пробегали улицу за улицей.

– Сегодня, кажется, нет янычар, – наконец нарушила молчание Элизабет. Она так запыхалась, что вынуждена была остановиться и прислониться к стене, чтобы перевести дух. – Обычно я всегда слышу где-то вдалеке их шаги.

– Далеко еще?

– Нет, брат. – Она покачала головой. В мятущемся отблеске факелов ее лицо было багровым, как спелый гранат. – Сейчас придем.

Они свернули за угол и неожиданно уткнулись в городскую стену.

– Это здесь, – прошептала Элизабет.

– Здесь? – Ансельмо огляделся по сторонам. Что она имела в виду? Вокруг была пустота. Ни дома, ни... Неожиданно его взгляд упал на узкий лаз, небрежно забросанный соломенными рогожами. Он был старым и, казалось, вот-вот осыплется. Элизабет склонилась над ним, немного повозилась, и проход неожиданно разверзнулся, будто пасть невиданного чудовища. Прикрепленные рогожи повисли на его краях. Таким образом проход был хорошо замаскирован и тогда, когда его закрывали изнутри. Видимо, в окружении Джакомо были находчивые люди.

В зеве, разверзшемся у ног Ансельмо, показались несколько ступенек, которые круто обрывались в глубину. Внутри зияла полная темнота. Они начали спускаться.

– Пошли, брат! – позвала Элизабет после того, как закрыла за ними вход и протиснулась мимо него.

Ансельмо чуть не поперхнулся. Он был способен вынести многое – на свету, на свежем воздухе, когда над головой простиралось небо. Этот же проход явно вел в мрачное, тесное подземелье со спертым воздухом. Или прямиком в преисподнюю.

– Ну пошли же наконец, брат! – недовольно зашипела на него Элизабет, делая нетерпеливые знаки. – Чего ты еще ждешь? Если мы сейчас не поторопимся, можем опоздать.

О Царица Небесная! Какие еще жертвы потребуются от него этой ночью? В конце концов ему, наверное, придется все же поцеловать толстуху. Ансельмо сделал глубокий вдох и попытался в очередной раз убедить себя в чрезвычайной важности этого мероприятия, чем, собственно, и занимался весь день. Потом перекрестился и ватными ногами сделал шаг в бездну.

Через дюжину ступеней Ансельмо вновь ощутил под ногами твердую землю. Их окружала кромешная тьма. Сердце Ансельмо бешено заколотилось, а горло сжалось от ледяного ужаса. Он попытался сориентироваться и тут услышал неподалеку какие-то звуки – одышку Элизабет, скребущую лопату, передвигаемые тяжелые предметы. Вероятно, она что-то искала. Наконец вспыхнул огонь, и Ансельмо ослепил яркий свет. Перед ним стояла сияющая Элизабет, в руке она держала горящий факел. В этот миг он был готов обнять ее.

– Как видишь, мы хорошо оснащены, – победоносно объявила она, показывая на разбросанную в углу кучу досок и прогнивших балок. – Тут всегда лежат наготове факелы, потому что в темноте идти к месту собраний опасно для жизни. Здесь полно ловушек, ям и расселин, в которые можно провалиться и уже никогда не выбраться.

– Где ж это мы находимся? – спросил Ансельмо, озираясь в низком, пропыленном проходе. Хотя по левую руку угадывались крупные тесаные камни городской стены, было ясно, что они не в здании.

– Евреи называют это «пещера Цидкии», – пояснила она. – Они утверждают, что там скрывался от своих врагов один еврейский царь. – Она рассмеялась, словно удачно пошутила. – Теперь штольни принадлежат нам. И через несколько дней их, конечно, нарекут «пещера Джакомо», поскольку почтенный патер в дни подготовки крестового похода читал здесь свои проповеди. Пойдем, брат Ансельмо. Я пойду первая. Будь очень внимателен, здесь повсюду размещены тайные знаки, указующие путь братьям и сестрам. Хорошенько запоминай их, чтобы в будущем ты смог и один найти дорогу к месту наших собраний.

«Не переживай, найду», – мрачно буркнул себе под нос Ансельмо. Аккуратно шагая вслед за Элизабет, он обращал внимание на каждый камень, каждое пятно воска, каждый нацарапанный знак, каждую выложенную палочку и каждое ответвление пути. Увлекшись, он даже забыл свои страхи перед темнотой и теснотой штольни.

Они свернули в особенно узкий, петляющий проход, и Ансельмо был поражен, когда перед ними неожиданно возникла громадная пещера. Зрелище было столь же величественным, как если бы он стоял на хорах собора Санта-Мария дель Фьоре, откуда открывался вид на алтарь. Однако Ансельмо был далек от того, чтобы наслаждаться почти неземной красотой пещеры. Он глазел на собравшихся внизу людей, и у него по спине побежали мурашки. Народу было несметное количество. Последователи Джакомо сидели всюду – на камнях, на земле, на выступах скал. Те же, кому не нашлось местечка, просто стояли. Все тихо переговаривались, однако народу было так много, что это напоминало жужжание разворошенного осиного гнезда. Мороз продирал по коже Ансельмо.

– Ну, что скажешь, брат? – спросила Элизабет, которую распирало от гордости, будто она показывала другу свой только что отстроенный дом. – Разве это не чудесно?

– Да, это действительно неописуемо, – пробормотал Ансельмо, пытаясь определить, сколько человек здесь собралось. Триста? Нет, вероятно, больше. Намного больше. Он никогда бы не поверил, что Джакомо удастся собрать столько приверженцев.

– Да, и, судя по всему, народу пришло еще больше, чем в прошлый раз. Давай спустимся вниз. Может, отыщем свободное место.

Ансельмо нехотя последовал за ней. Отсюда открывался хороший вид, да и к выходу было поближе. И все же он спустился за Элизабет по нескольким выбитым в камне ступенькам. Его не оставляло ощущение, что он все глубже и глубже опускается в яму, кишащую ядовитыми змеями. Он невольно натянул пониже на лоб капюшон своего плаща. Мужчины и женщины, мимо которых он проходил, радостно приветствовали его. Кивали, дружелюбно улыбались и похлопывали по плечу, словно поздравляя с победой. Интересно, что бы они почувствовали, доведись им узнать, что он явился сюда с одной лишь целью – разведать место их сборищ и выдать его наместнику?

Звонко и мелодично прозвенел колокол, отзываясь эхом в напоминающей огромный зал пещере, и тут же все собравшиеся дружно поднялись со своих мест. Все молча устремили взоры к выступу в скале, на котором появились двое мужчин. Первый был высоким, худощавым, одетым в скромную монашескую рясу. Руки его были сокрыты просторными рукавами, а голова смиренно опущена.

«Стефано, – пронеслось в голове у Ансельмо, – сын Анны, ученик Джакомо ди Пацци».

Не спуская глаз с юноши, он наблюдал, как тот сделал шаг назад, чтобы уступить место второму мужчине. И тогда на выступ скалы вышел Джакомо, облаченный в пурпурную праздничную ризу священника; огромный вышитый золотом крест красовался на его груди. Он улыбнулся присутствующим и распростер руки подобно апостолу Павлу, обращавшемуся к римлянам.

– Братья и сестры! – звонко начал он, и голос его раскатами грома пронесся по залу. – Добро пожаловать именем Господа!

– Аминь! Аминь! Аминь! – понеслось со всех сторон. Элизабет, лицо которой озарила вдохновенная улыбка, тоже восторженно выкрикнула: – Аминь!

Ансельмо ощутил, как волоски на его коже встали дыбом. Да, в этот момент он вдруг всеми фибрами души прочувствовал тот экстаз, который снова и снова гнал всех этих людей в подземный лабиринт и побуждал приводить с собой все новых слушателей.

– Сегодня я пришел возвестить вам великую радость, братья и сестры! – воскликнул Джакомо. – Нашему ожиданию пришел конец!

Джакомо ди Пацци стоял на скале с распростертыми руками, с сияющим лицом и смотрел на собравшуюся у его ног толпу, словно желал заключить каждого в свои объятия. Ансельмо поймал себя на том, что и он вместе со всеми подхватил крики «Аллилуйя!», хотя понятия не имел, чего они все ожидали. Джакомо выдержал паузу, дождался, когда толпа немного успокоилась, и заговорил дальше:

– Братья и сестры, я получил радостную весть. Мы можем наконец подняться и мечом веры изгнать неверных из этих священных мест. Наконец-то мы, армия Господня, можем устранить препятствия, стоящие на пути Его пришествия во всем Его величии. И когда мы завершим это святое дело, когда осквернители будут изгнаны, а все преграды преодолены, мы будем служить в Священном Городе нашему Господу достойно, во всем угождая Ему. Будем почитать Его, и Он опять воцарится в Иерусалиме, крест же воссияет во всем мире, как и было задумано Им во времена оные.

Оглушительные ликующие вопли разнеслись по всей пещере. Эхо многократно повторяло их. Стефано подошел к краю скалы и успокоил толпу:

– Тише, братья и сестры! Спокойно! Давайте послушаем, что еще скажет нам отец Джакомо. – Затем он вновь отступил в тень. Собравшиеся стихли.

– Братья и сестры, – продолжил Джакомо, – мечом своей веры мы победим хулителей Господа. Против Бога или за Бога – третьего не дано. И это должно стать нашим боевым кличем. Мы тот конь, на котором Господь скачет на битву, и мы будем служить Ему до последней капли крови.

– Аминь! Аминь! Аминь!

Ансельмо стало дурно. Кроме него, понимает ли хоть кто-нибудь из этой людской массы, что Джакомо замыслил возглавить не словесную баталию, а самую настоящую войну? Причем прямо здесь, где горожанин должен восстать на другого горожанина, сосед на соседа. Но чем же он собрался воевать? Ансельмо украдкой огляделся по сторонам. Большинство пришедших были простыми людьми – рабочими, служащими, ремесленниками. На них была скромная, а у некоторых латаная-перелатаная одежда, и иные из верующих выглядели так, словно уже давно не ели досыта. Откуда эти люди возьмут деньги, чтобы купить оружие, которое понадобится им в новом крестовом походе?

– Я получил сегодня весть, которую долго ждал, – нет, что я говорю? – все мы долго ждали. – Джакомо торжествующе обвел глазами толпу, и Ансельмо был счастлив, что спрятался среди других лиц. Если бы Джакомо обнаружил и узнал его, толпа, вероятно, разодрала бы его на куски. – Как вы знаете, некоторое время назад мне было обещано, что Господь сам вручит нам необходимое орудие борьбы в этом крестовом походе. И вот сегодня мне наконец было названо место, в котором мы найдем все, что нам нужно. Ликуйте, братья и сестры, ибо мы Божье войско! И мы победим!

Публика разразилась громкими выкриками «Аллилуйя!» и «Аминь!», громогласным эхом разносившимися по всей пещере. У Ансельмо закружилась голова. Он больше был не в силах выносить охвативший всех экстаз, у него даже позеленело в глазах. Немедленно вон отсюда! Прямо сейчас! Как можно быстрее!

Он медленно отступил на шаг назад, потом сделал еще один шажок и еще один. Стоявшие за ним мужчины и женщины в своем восторженном ликовании, действительно уже больше напоминавшем экстаз, кажется, ничего не замечали. Напротив, были даже рады, что могли еще чуть-чуть продвинуться вперед. Элизабет тоже в таком упоении внимала речам патера и так восторженно ликовала вместе со всеми, что не заметила отсутствия Ансельмо рядом с собой.

– Теперь давайте возблагодарим Господа и попросим Его придать нам силы, чтобы следовать Его воле на нашем дальнейшем пути.

Слова Джакомо звучали теперь за спиной Ансельмо. Пусть другие дают себя оглушать громкими словами, одурманивать честолюбивыми видениями безумца. Его же они гнали прочь, подхлестывая будто ударами плети.

Когда Ансельмо добрался до ступенек, собравшиеся, смиренно опустив головы, усердно нашептывали молитву «Отче наш». Здесь тоже стояло много людей, и ему с трудом приходилось протискиваться между ними. Дело продвигалось медленно. Крайне медленно, поскольку голос отца Джакомо продолжал греметь в пещере, распространяя свой яд, обещая верующим щедрое вознаграждение, а неверным – не меньше чем адский огонь и вечное проклятие. Наконец Ансельмо дошел до цели – поднялся наверх, и ему оставалось лишь найти дорогу к выходу.

Не вызвав ни у кого подозрения, он взял один из лежащих в проходе факелов. Никто не обращал на него внимания. Даже те, кому не досталось места внизу в пещере и кто был вынужден наблюдать за действом отсюда, ничего не видели вокруг. Все они были погружены в молитву и слушали слова Джакомо, явно оказывавшие на них дурманящее воздействие.

Ансельмо поспешно удалялся. Его, как всегда, выручала способность повсюду безошибочно ориентироваться и прекрасная память, иначе он ни за что не нашел бы тайные знаки и безнадежно заблудился бы в лабиринте переходов и штолен. Наконец он выбрался наружу и закрыл за собою лаз.

Сорвав капюшон с головы, Ансельмо жадно вдохнул прохладный свежий воздух. У него было ощущение, что все это время он сдерживал дыхание или же дышал густым, черным, ядовитым смрадом. Запрокинув голову, он посмотрел на звезды. Они были прекрасны в своей невинности и недосягаемости. Им было неведомо, что происходило в этот момент глубоко под землей, какие дьявольские планы вынашивались там.

«Надо поговорить с Козимо», – решил Ансельмо и ринулся вперед. Наступив на полу своего плаща, он споткнулся и растянулся на земле, ободрав себе ладони и колени, но даже не почувствовал боли. Быстро вскочил и поспешил дальше, слегка шатаясь, как человек, только что из последних сил вырвавшийся из преисподней. «Я должен поговорить с ним. И с Анной и Рашидом. Прямо сейчас. Может, хоть кто-то из них знает, что мы можем предпринять».

– Анна? Рашид? – Козимо тихонько постучал в дверь.

Никакого ответа. Ничего удивительного в этом, конечно, не было. Была глубокая ночь. Ни один разумный человек с добрыми помыслами не бодрствовал в это время, и Анна с Рашидом тоже, вероятно, крепко спали. Козимо воочию представил себе, как оба лежат в постели, тесно прижавшись друг к другу, чтобы даже во сне чувствовать близость любимого человека. Он покачал головой, потер лоб и прикрыл глаза, тщетно пытаясь изгнать навязчивый образ из своего воображения. Но он не уходил, воскрешая в памяти воспоминания. Болезненные воспоминания о Джованне, об аромате ее черных шелковистых волос. Козимо опять представил, что держит ее в объятиях и чувствует ее дыхание. Он снова услышал голос.

«Выпей! – нашептывал тот. – Выпей эликсира вечности. Всего один глоточек. Один малюсенький глоточек, и ты вновь окажешься с ней. С Джованной! Ты еще помнишь вкус эликсира? Сладкий, точно мед, благоухающий миндалем и фиалками. Ну? Всего один маленький глоток. Ведь этим ты никому не навредишь».

Козимо провел языком по сухим губам. Действительно, что плохого в том, что он выпьет немного эликсира? Только один раз, только один глоток? Он бы вновь увидел Джованну, ее дивное лицо, ее улыбку. Снова бы услышал ее голос. Ничего более благозвучного он не слышал за всю свою жизнь.

Он повернулся как сомнамбула. Эликсир. Он должен выпить его, и именно сейчас. В своей комнате он хранил остатки – в маленькой колбе. Хорошо спрятанной в шкафу, под незакрепленной доской в днище, чтобы Ансельмо не смог найти. Резерв на самый крайний случай. Теперь настал именно такой момент. Тот самый крайний случай. Он выпьет...

За его спиной отодвинули задвижку, и дверь открылась.

– Козимо?

Рашид говорил очень тихо, и тем не менее его голос произвел на Козимо эффект вылитого на голову ушата холодной воды. Он моментально пришел в себя. И с ужасом подумал о том, какую беду чуть было не сотворил только что.

«Похоже, он спас мне жизнь», – промелькнуло в голове Козимо, и он взглянул в бледное, утомленное лицо янычара.

– Вы выглядите усталым, Рашид, – заметил Козимо.

– Если быть честным, вы тоже не производите впечатление человека свежего, как утренняя роса, – парировал Рашид. – Что вы хотите?

Козимо сощурился и вынужден был признать, что на какое-то мгновение действительно забыл о цели своего визита. Разумеется, он моментально все вспомнил. И все же в очередной раз осознал, какую зловещую силу имел над ним эликсир. Над каждым, кто пил его. В жизни ему встречалось много мужчин, готовых за кубок вина продать собственную душу, которые не могли бросить пить даже после того, как вино разрушило дело их жизни и их семьи. Эликсир вечности был куда пагубнее. И тем не менее ему предстоит – в далеком будущем – подвергнуть Анну этой опасности. Почему? Какая причина могла побудить его причинить ей такое зло?

– Козимо, что с вами?

– Ничего, я... – Козимо покачал головой, пытаясь сбросить с себя навязчивые мысли, не порождавшие ничего, кроме новых ощущений вины и угрызений совести. А их он и так немало таскал с собой по жизни. – Мне надо с вами поговорить.

Рашид кивнул и чуть отошел от двери, пропуская Козимо.

– Заходите, – пригласил он.

– Простите, что пришлось разбудить вас, но...

– Ничего страшного, я все равно не мог заснуть. – Рашид указал на одну из подушек на полу и зажег небольшую лампу. – Садитесь, пожалуйста. Разбудить Анну?

– Не надо, – отмахнулся Козимо, бросив быстрый взгляд на кровать. Анна лежала к ним спиной, но под тонкой простыней отчетливо вырисовывалась фигура спящей женщины. В душе снова начали воскресать воспоминания, однако Козимо решительно отмел их и сел. Прошлое было позади. Давным-давно. Теперь значение имело только настоящее. – В основном мне нужно поговорить с вами, Рашид.

Янычар также опустился на подушку, сложил руки на коленях и внимательно посмотрел на гостя:

– Итак, в чем дело?

– Сегодня вечером я был у Эздемира, и наместник поделился со мной интересными новостями. Хорошими новостями. Отныне вам больше не надо прятаться, Рашид.

– Неужели уже прибыли войска султана? – недоверчиво спросил Рашид. – Так быстро? – Нет, но Ибрагим и Омар мертвы.

– Мертвы?

– Да. Один из ваших янычар перерезал им глотки, пока те спали. Это произошло еще два дня назад, но Эздемир сначала хотел удостовериться, что кроме этих двух никто больше не втянут в заговор. Для вас это означает, что вы можете спокойно передвигаться по городу.

Рашид медленно кивнул, и Козимо показалось, что он не так уж обрадовался новости, как он того ожидал.

– Уже известно, кто это сделал?

– Да. Совершив это, убийца покончил с собой. Как настоящий ваш друг, он оставил письмо, в котором во всем сознался. – Козимо вытащил из кармана пергаментный свиток. – Эздемир передал мне письмо, попросив показать его вам. Он считает, что вы должны знать этого человека и разберетесь в письме скорее, чем он. Все выглядит довольно запутанным. Может быть, этот Юсуф был сумасшедшим.

– Юсуф? – Рашид побелел как полотно. – Вы сказали, его зовут... его звали Юсуф?

– Да. Вы его знали?

Рашид кивнул.

– Возможно. Моего лучшего друга зовут Юсуф, – тихо произнес он. Потом покачал головой. – Но может быть, это вовсе не он. Среди янычар множество солдат носят это имя. Пожалуйста, покажите мне письмо.

Козимо протянул ему пергамент. Рашид дрожащими руками развернул свиток. Уже первый взгляд на письмена подтвердил его худшие опасения. Юсуф, убивший Омара, Ибрагима, а потом самого себя, был другом Рашида. Козимо мрачно подумал, не поторопился ли он, не стоило ли ему подождать со своей новостью до утра. Но разве это изменило бы содержание? Разве плохие новости переносились легче при дневном свете, чем ночью?

Он молча наблюдал за тем, как Рашид читал письмо. Вот янычар закусил нижнюю губу, глаза его наполнились слезами, медленно скатывавшимися одна за другой по щекам. Наконец он опустил пергамент и свел брови на переносице, будто мучаясь от боли.

– Как он умер?

– Бросился на свою саблю, – тихо ответил Козимо. Он знал, что в такие моменты невозможно придумать слова утешения. – Письмо нашли у него под подушкой. Вы можете себе представить, что он хотел сказать своим письмом?

– Нет, – покачал головой Рашид и погладил рукой по пергаменту. – К сожалению, я не могу вам этого сказать.

Однако Козимо не мог избавиться от впечатления, что Рашид знал гораздо больше, чем считал нужным открыть. Впрочем, он не хотел докучать ему.

– Я искренне сожалею по поводу смерти вашего друга, – произнес он. – По крайней мере, оба заговорщика мертвы. Опасность, грозившая городу, хотя бы на первых порах предотвращена.

– Да, – прошептал Рашид, – но какой ценой...

Они немного помолчали.

– Что вы намерены теперь предпринять? – наконец спросил Козимо. – Вернетесь в казарму?

– Нет, – твердо ответил Рашид. – Я больше не янычар, там мне нет места. – Он пригладил волосы, его голубые глаза потемнели от печали. – Если вы позволите, я бы с удовольствием еще побыл у вас, а потом начал бы где-нибудь новую жизнь с Анной, конечно, если она не будет против.

При упоминании имени Анны он нежно улыбнулся. Сердце Козимо сжалось. Рашид действительно любил Анну. И, вероятно, не знал, что она здесь всего лишь временная гостья. Что он будет делать, когда она исчезнет? Насколько Козимо успел узнать его, он никогда не взглянет на другую женщину. А потом? Он не был ни крестьянином, ни торговцем. Он был солдатом. Солдат без армии, без семьи, без хорошо оплачиваемой работы.

Рестораны, игорные дома и бордели всего мира были наводнены такими одинокими душами, потерпевшими в жизни фиаско. Рашиду было лет двадцать с небольшим. Если он потерпит неудачу, впереди его ждет долгая одинокая жизнь.

Козимо как раз вернулся в свою комнату и успел раздеться, чтобы поспать хотя бы несколько часов, оставшихся до рассвета, но тут в его дверь постучали. К его удивлению, перед ним стоял Ансельмо. Лицо его покраснело от напряжения, глаза были широко открыты, он тяжело дышал, будто за ним гнались черти. Не дожидаясь приглашения Козимо, он буквально ворвался в комнату и в изнеможении рухнул навзничь на кровать, словно его хватил удар.

Козимо неодобрительно нахмурился, но ничего не сказал. Несмотря на длящуюся почти целую жизнь дружбу, между ними всегда оставался последний кусочек дистанции, узкая разделительная линия, на которую ни один из них не отваживался посягать. Если Ансельмо нарушил эту невидимую границу, на то должна была быть веская причина. А посему Козимо сел в свое любимое кресло у окна и стал терпеливо ждать, когда Ансельмо отдышится и сможет говорить. Тот в самом деле вскоре приподнялся и убрал мокрые волосы с потного лба. Все еще тяжело дыша, Ансельмо произнес:

– Простите, Козимо, но...

– Оставь, Ансельмо. Рассказывай. Ты ходил с Элизабет на собрание?

– Еще как ходил. – Ансельмо мрачно тряхнул головой. – Я слышал его проповедь. И скажу вам, этот человек настоящий сумасшедший, он безумен, он окончательно выжил из ума! Эти...

– Давай по порядку, Ансельмо, – перебил его Козимо, хотя он сгорал от нетерпения и предпочел бы узнать все сразу и желательно в одной фразе – где находилось место собраний, что говорил Джакомо, как велика была его паства... Короче – все и сразу. Но, быть может, одним из немногих преимуществ почтенного возраста и было именно то, что годы, подаренные ему эликсиром вечности, сделали его немного мудрее. Он отдавал себе отчет, что, если Ансельмо начнет свой рассказ с конца, это лишь удлинит повествование и неминуемо приведет к недоразумениям. – Расскажи мне все по порядку, чтобы я мог следить за твоей мыслью.

Ансельмо резко вскочил и начал нервно ходить по комнате, как будто еще недостаточно набегался.

– Хорошо. – Он откашлялся и начал свой рассказ, сопровождая его, как всегда в минуты крайнего волнения, энергичной жестикуляцией. – Все шло именно так, как мы и планировали. Элизабет зашла за мной, когда в доме все стихло, и мы отправились к месту их тайных сборищ. – Ансельмо хохотнул. – Не удивительно, что никто до сих пор не смог его обнаружить. Потому как оно находится не где-нибудь в помещении или за воротами Иерусалима, нет, оно лежит прямо под нашими ногами – под городом.

– Под городом?

– Вот именно, вы не ослышались, Козимо. Поверьте, до сегодняшнего дня я в самых фантастических видениях не мог вообразить себе то, что увидел сегодня. Подземные ходы, пещеры и штольни, расщелины и ямы – словом, гигантский лабиринт, целый город под городом. Там и встречаются поклонники Джакомо, чтобы послушать его проповеди. Все очень ловко обставлено. Вход в подземелье прекрасно замаскирован, в тайнике спрятаны факелы, а дорога к месту собраний помечена секретными знаками, которые непосвященный в жизни не найдет. Если же кто-то и осмелится на свой страх и риск поискать их, то либо безнадежно заблудится там, либо рухнет в одну из бесчисленных ям-ловушек.

– Впечатляет. Надеюсь, ты запомнил дорогу?

– Разумеется, – обиженно хмыкнул Ансельмо, демонстративно постучав себя по виску – Я все запомнил самым тщательным образом. Иначе я бы ни за что не нашел дорогу обратно. Само место собраний являет собою пещеру, огромную, как собор. И к сожалению, запруженную народом. – Ансельмо поежился, словно у него по спине опять побежали мурашки, а перед его глазами невольно всплыл образ ямы, кишащей змеями. – Вы даже представить себе не можете. Вся пещера была наполнена людьми, яблоку негде упасть. Там было не меньше трехсот христиан, и мужчин, и женщин – по самому приблизительному подсчету. Скорее всего, истинное число превышает эту цифру вдвое. И вся эта публика находилась в таком экстазе от речей Джакомо, словно все они перед этим напились одурманивающего зелья. Их буквально охватил угар, когда Джакомо объявил, что им не надо больше ждать. Оружие уже здесь, а сами они войско Божье, которому предстоит мечом веры изгнать из города врагов Господа.

– Так и сказал?

– Да, именно так и сказал. Почти дословно. Сначала я подумал, что ни до одного из этих болванов не дошел истинный смысл сказанного – что Джакомо замыслил войну. Но потом я понял, что это не так. Дольше я уже не мог оставаться. Я чуть было не потерял сознание, а пока незаметно выбирался из толпы, заметил, что некоторые юноши были вооружены кинжалами.

– Но...

– Они все буквально одержимы идеей пролить кровь – мусульман, евреев, якобы неверных христиан или свою собственную, по-моему, им все равно, лишь бы было кровопролитие. Они ненормальные! Понятия не имею, где Джакомо возьмет столько «мечей веры», что бы вооружить каждого своего сообщника. Но у меня сложилось впечатление, что оружие у него есть, хотя и с недавних пор. Люди орали во всю глотку от восторга. Они ждут не дождутся, когда получат приказ вооружиться и идти на штурм города.

Козимо покачал головой. Горло его судорожно сжалось.

– Вот-вот, мне тоже стало плохо, когда я себе представил это, – проговорил Ансельмо, словно прочитав мысли старшего друга. – И знаете, что в этом самое ужасное? Я пришел к выводу, что Джакомо и сам убежден в правоте собственных слов. Послушать его, выходит, что он не просто морочит голову своим сторонникам, чтобы достичь какой-то своей корыстной цели. Нет, он и сам верит, что Господь доверил ему миссию освободить город от «мусульманской и иудейской нечисти». Вы даже не подозреваете, насколько убедительным он был. Настолько убедительным, что даже я чуть было... – Ансельмо закрыл глаза.

Козимо медленно кивнул:

– Отчего же, догадываюсь. Из всех причин, по которым когда-либо развязывались войны, фанатизм – самая страшная. Страх можно утихомирить, голод, жажду, недостаток земель, даже алчность можно рано или поздно удовлетворить, но огонь фанатизма, все пожирающий вокруг себя, будет полыхать, пока не выжжет все до основания и ничего не оставит, кроме пепла. – Козимо помрачнел, представив себе, какую картину будет тогда являть Иерусалим и что станет с его жителями. – Тебе нечего стыдиться за свою минутную слабость. Вместо того чтобы примкнуть к крестовому походу Джакомо, ты, слава Богу, здесь. Тебе удалось устоять перед его колоссальной силой внушения. И это самое главное.

– На сей раз у нас должно получиться, Козимо, на сей раз мы должны покончить со злодеяниями проклятого мерзавца. Нельзя допустить, чтобы он опять улизнул от нас.

– Несомненно, ведь это и есть наша цель. Завтра осмотрим место собраний и поищем какие-нибудь следы, которые, быть может, приведут нас наконец к его прибежищу. Или к тайнику, где он прячет оружие для своего крестового похода.

Ансельмо скептически покачал головой:

– Не получится. Днем мы не сможем подойти к потайному входу в подземелье. Он расположен прямо у городской стены, а там всегда уйма народу, да и сторонники Джакомо наверняка держат его под присмотром. Нас увидят и предупредят Джакомо. И не успеем мы приблизиться к его норе, как его уже и след простыл.

Козимо задумчиво кусал губы. Ансельмо, конечно, прав. Джакомо был безумцем, но далеко не глупцом. Разумеется, он распорядился охранять тайный вход в подземное царство. Но ведь должен был быть какой-то способ обхитрить его и его шпионов. Наконец его осенило.

– Эздемир! Мы посвятим в наш план Эздемира. Вместе со своими телохранителями он перекроет улицу. Наверняка у него появится какая-нибудь идея. В конце концов операция не займет целый день, нам ведь не надо много времени, чтобы проникнуть незамеченными в штольни. А там мы обыщем пещеры. Уверен, что там есть и другие выходы. И, возможно, у одного из них нас будет ждать Джакомо ди Пацци.

– Кто пойдет еще, кроме нас? – с серьезным видом спросил Ансельмо.

– Рашид, конечно. И Анна.

Ансельмо насупил брови:

– Синьорина тоже? Но ведь она женщина и...

– Боюсь, это ее не остановит. Нам придется связать ее и заткнуть кляпом рот. А я не намерен идти на это.

– Зато я намерен, – упрямо возразил Ансельмо. – Нельзя подвергать женщину ненужной опасности.

– Действуй так, как считаешь правильным, – пожал плечами Козимо. – Я не могу силой удержать тебя. Но потом не говори, что я тебя не предупреждал.

X

Пещера льва

Анна клокотала от злости. Ей хотелось дать пощечину Ансельмо, схватить его за шиворот, тряхнуть и вышвырнуть вот из комнаты. Только что Козимо рассказал ей с Рашидом о результатах ночных расследований Ансельмо и об их планах отправиться в пещеры на поиски следов Джакомо. И этот Ансельмо посмел прямо в лицо сказать ей, что она должна оставаться дома!

– Послушай ты, умник, чертов паяц! – прошипела она по-итальянски, угрожающе приблизившись к Ан сельмо. – Джакомо похитил у меня ребенка. Даже если с тех пор прошло много лет, для меня это было практически вчера. Этот подонок украл моего сына. И я пойду с вами, даже если ты станешь на уши. Понял?

Ансельмо испуганно отпрянул назад:

– Ради Бога... Как пожелаете. Конечно, идите с нами. Я ведь всего лишь хотел...

– Хотеть будешь в другом месте, – злобно бросила она, успев перехватить торжествующий лукавый взгляд, брошенный Козимо своему младшему другу. – И вы тоже с ним заодно? – набросилась она и на него. Потом Анна повернулась к Рашиду, который стоял у камина, скрестив на груди руки, жевал травинку и невозмутимо наблюдал за всей сценой.

– А ты что на это скажешь? – спросила она его по-немецки.

– На что? – удивился Рашид, и Анна сообразила, что он ведь не понимал итальянского. – Может, Ансельмо хотел удержать тебя и не взять с нами в Соломоновы каменоломни? – Он пожал плечами. – Я бы сразу мог сказать ему, что это напрасный труд. Ты...

– Упрямая? Ты хочешь сказать, что я упрямая? – Анна с вызовом посмотрела на Рашида.

– На самом деле я всего лишь хотел сказать, что ты женщина, которая точно знает, чего хочет, и которой никакие небесные силы не помешают сделать то, что она вбила себе в голову. Впрочем, – его глаза сузились и насмешливо сверкнули, – это можно было, конечно, просто назвать упрямством.

– Ну ты и... – Анна подняла кулак. А потом поджала губы, чтобы не расхохотаться. Ее гнев мгновенно испарился и улетучился, словно большое облако пара. – Итак, решено. Я иду с вами.

Рашид опять пожал плечами.

– Я не могу и не буду удерживать тебя, – подвел он итог. – И если у Козимо и Ансельмо нет возражений, дело можно считать решенным.

Козимо наблюдал за ними. Не зная немецкого, он тем не менее легко мог представить себе, о чем шла речь в их словесной баталии.

– Хорошо, – произнес он на иврите, – сначала мы нанесем визит Эздемиру и попросим его о помощи.

Им не пришлось долго упрашивать Эздемира о поддержке. Не успел Козимо сообщить ему о ночной вылазке Ансельмо, как наместник сам предложил им план действий. Они спрячутся в двух паланкинах, которые будут вовлечены в несчастный случай, произошедший с двумя повозками, запряженными волами, рядом с тем самым тайным входом. В возникшей суете всей четверке будет несложно незаметно проскользнуть в штольни.

Подготовка не заняла много времени, и еще не наступил обед, как они уже сидели в двух паланкинах, предоставленных им Эздемиром. Наместник самолично поехал с ними, сев в паланкин с Козимо и Ансельмо, а его зять Саади устроился во втором вместе с Анной и Рашидом.

Саади и Рашид сидели друг напротив друга и пока не обменялись ни единым словом. В воздухе витало напряжение, не заметить которого было невозможно. Рашид не спускал глаз с Саади, словно кошка на охоте, в то время как Саади все время пытался избежать его стерегущего взгляда и просто игнорировал его. Анна тревожно переводила взгляд с одного на другого. Что произойдет, если Саади сделает неверное движение или просто проронит слово? У Рашида был такой вид, будто он готов вцепиться в горло зятю наместника.

– Что с вами происходит? – не выдержала наконец Анна и спросила Рашида по-немецки. Она понимала, что это невежливо по отношению к Саади, который не знал языка, но у нее лопнуло терпение. Паланкин был не таким уж большим, а атмосфера была такой напряженной, что она постоянно ощущала нервный зуд на своей коже. Хватило бы, наверное, маленькой искорки, чтобы паланкин просто взлетел на воздух.

– В тот день, когда я хотел доложить Эздемиру об измене Ибрагима и Омара, он не пускал меня к наместнику. – Рашид криво усмехнулся, продолжая сверлить глазами Саади. – Думаю, он хотел насладиться своей властью. Хотел показать мне, что маленький ничтожный янычар без его разрешения не смеет говорить с наместником. Несколько часов продержал меня у двери Эздемира. – Глаза Рашида метали молнии, в то время как Саади не отрываясь смотрел в сторону, словно пытаясь прожечь взглядом занавеску и что-то увидеть снаружи. – Если бы он сразу пропустил меня, мы могли бы начать действовать гораздо раньше. Может, и Юсуф был бы сейчас жив.

Анна глубоко вздохнула.

– Это плохо, – осторожно заметила она. – Я понимаю, что ты рассержен на Саади. Но Юсуфа этим ты уже не воскресишь.

– Знаю. Мне просто интересно, мучает ли его совесть по крайней мере теперь, когда он осознал, что натворил.

Анна закрыла глаза и принялась молиться, чтобы Саади вел себя спокойно и благоразумно. Рашид, казалось, только и ждал его неосторожного движения или слова, чтобы выместить наконец свой гнев на человеке, которого считал виновным в смерти своего лучшего друга. И чем дольше они сидели вместе в тесном пространстве, тем больше становилась опасность, что Саади спровоцирует горячего янычара. Безопаснее всего было бы, если бы Саади стал невидимым. Анна от нервозности искусала себе все губы. Неужели они все еще не доехали до цели? Оказывается, доехали! Что это? Впереди раздался жуткий грохот и треск, сопровождаемый звуками раскалываемого дерева и падением на землю тяжелых предметов. Затем послышались громкие стенания и проклятия, жалобно замычали волы, явно недовольные тем, что происходило с их повозками.

Анна слегка отодвинула занавеску и выглянула наружу. Прямо рядом с ней, на расстоянии вытянутой руки, находилась городская стена. Неподалеку стояли обе повозки. Одна из них перевернулась вместе со всем скарбом. Мешки, разбросанные по всей ширине улицы, заняли собой все пространство, а чечевица и зерно потоками хлынули на мостовую. Повозки при этом так заклинило друг с другом, что протиснуться мимо нельзя было даже пешком. Из второго паланкина высунулась голова Эздемира, он размахивал кулаком и что-то выкрикивал, понятное даже без знаний арабского. Звучало это не слишком любезно. Саади тоже выглянул наружу и быстро спрыгнул на землю. На его лице было написано облегчение.

– Ну как, ты разочарован? – спросила Анна Рашида, увидев его насупленные брови.

– Разочарован? Чем?

– Тем, что Саади не дал тебе повода поколотить его, – ответила Анна и собралась вылезать из паланкина. В любой момент мог поступить условленный сигнал.

Рашид прищурился:

– С чего ты взяла?

– Меня не проведешь.

– Наверное, ты знаешь меня лучше, чем я сам, – произнес он с нежной улыбкой. Анна впервые за весь день увидела его улыбающимся. – В конце концов, я тоже люблю тебя.

Рашид притянул ее к себе, и они страстно поцеловались. Именно в этот момент Саади снова повернул голову в их сторону. Ну еще бы! Вечно все не вовремя.

– Пора... – Он осекся и откашлялся, лицо его залилось стыдливой краской.

– Пошли, Анна, пора, – спокойно произнес Рашид, даже не взглянув на Саади. Он подхватил моток веревки и большую кожаную суму, в которой лежали факелы, питьевая вода и провиант, перекинул себе и то и другое через плечо и ловко выпрыгнул из паланкина. Потом помог выбраться Анне.

Козимо сделал им знак рукой. Ансельмо уже расчистил люк в земле. Со смешанными чувствами Анна подошла к ним и посмотрела в черную дыру, разверзшуюся у ее ног адской бездной. Неужели она действительно хотела спуститься туда? Не лучше ли было бы остаться наверху – при дневном свете и на свежем воздухе?

– Пропустите меня первым, – твердо сказал Рашид и, не дожидаясь возражений, шагнул в темноту. За ним последовал Ансельмо, не скрывавший, что предпочел бы оказаться сейчас в другом месте. Анна все еще колебалась. И тут она вновь увидела перед собой Джакомо, исчезающего с ее новорожденным ребенком в потайной двери дворца семейства Пацци. Она в бешенстве сжала кулаки. Нет, этот человек не должен уйти безнаказанно. Торопливо, не давая себе снова передумать, она начала осторожно спускаться по узким ступенькам. Козимо вошел за ней и закрыл люк.

Анна стояла на твердой земле в кромешной тьме. Кто-то, скорее всего Козимо, успокаивающе положил ей руку на плечо. В это время Ансельмо яростно возился на земле и, кажется, что-то искал под непрерывный аккомпанемент страшных ругательств и проклятий.

– И куда запропастились эти чертовы факелы? – услышала она чертыхающегося сквозь зубы Ансельмо. Затем раздался оглушительный грохот, словно по меньшей мере обвалилась вся штольня. После чего Ансельмо торжествующе выкрикнул, тут же взвыв от боли: – Нашел! Вот они!

В тот же миг стало светло. Рашид высоко над головой поднял горящий факел. В свете пляшущего пламени они увидели Ансельмо, сидевшего на корточках посреди развалившегося штабеля досок.

– Что ж ты не сказал мне, что у тебя есть с собой факелы? – яростно заорал он на Рашида, потирая свой затылок. – Я был бы избавлен от этого удовольствия. – Волосы его были покрыты пылью и паутиной, в локонах застряли щепки. Он с трудом встал на ноги.

– Ты меня об этом не спрашивал, а я подумал, что ты знаешь, – спокойно парировал Рашид, протягивая Ансельмо второй факел. – К тому же откуда я мог знать, что ты там ищешь.

В ответ Ансельмо буркнул что-то по-итальянски, и хотя Анна ухватила лишь маленький фрагмент произнесенной фразы, она была рада, что Рашид не мог понять его. Факел он, однако, взял. Козимо наклонился к Анне.

– Ансельмо страдает клаустрофобией, – шепнул он ей на ухо. – Это испытание для него гораздо хуже, чем любое другое.

«Ну и дела», – вздохнула про себя Анна. Интересно, действительно ли Ансельмо удалось точно запомнить все тайные знаки. Если бы от нее требовалось запечатлеть хоть что-нибудь, в то время как по ее рукам ползали громадные черные пауки, из этой затеи ничего бы не вышло.

Рашид вытащил еще несколько факелов из тайника под досками и опустил их в суму. На тот случай, если им придется провести здесь больше времени, чем они предполагали.

– Каменоломня царя Соломона, – объявил он, осветив потолок и стены низкой штольни. – Разумеется, я знал о существовании подземных ходов. Любому ребенку в Иерусалиме известны эти истории. Рассказывают, что царь Соломон якобы добывал здесь камень для своих строений – для храма, дворца и других зданий. Но я не знал, что в каменоломню все еще можно спуститься. Вероятно, некоторые более мелкие пещеры используются торговцами маслом и вином под склады, но большинство штолен засыпано, во всяком случае, так нам всегда говорил мастер поварешки. Углубляться слишком далеко в каменоломню опасно для жизни. Многие проходы настолько обветшали, что любое чиханье или кашель могут обрушить свод.

Чье-то тяжелое дыхание заставило Анну насторожиться. Похоже, это был Ансельмо. Она бросила обеспокоенный взгляд в его сторону. Даже при свете факелов было видно, как сильно он вдруг побледнел. У него был такой вид, словно в любой момент он может лишиться чувств или в приступе паники попытаться вырваться на воздух. Рашид явно ничего этого не замечал и продолжал говорить, проводя пальцами по шершавой поверхности стены штольни.

– Тайные ходы – кто знает, сколько их может быть и куда они ведут. – Он говорил шепотом, однако стены скал многократным эхом усиливали его голос. Он покачал головой. – Вот уж точно, этот город хранит массу сюрпризов. – Он повернулся к Ансельмо. – Где... Что с тобой? – спросил он и посветил ему в лицо.

– Ничего, все нормально, – пробормотал Ансельмо и облизнул иссохшиеся губы.

– Хорошо, – невозмутимо произнес Рашид, однако уголки его рта предательски дрогнули. – Тогда показывай нам дорогу. Чем скорее мы отыщем место тайных собраний, тем быстрее снова выберемся наружу.

Ансельмо кивнул, вытер со лба несколько капелек пота и расправил плечи.

– Сначала... сначала нужно идти по этому проходу до ближайшей развилки.

Он покрепче сжал свой факел и пошел вперед. В том месте, где один ход сворачивал направо, а другой продолжал вести вперед, Ансельмо остановился и внимательно осмотрел землю.

– Вот они! – воскликнул он наконец и показал на три лежащих рядом камешка. Вглядевшись, Анна и в самом деле увидела нацарапанную сверху стрелку, которая показывала направо. – Нам надо идти туда.

Они пошли в указанном направлении и нашли новый знак, который, в свою очередь, привел их к следующему. Иногда это был едва заметный рисунок, нацарапанный на скале, иногда особым способом сложенные палочки или соломинки, потом снова камни или пара пятен воска. Ориентиры показывали то направо, то налево, то прямо, пока Анна окончательно не запуталась и не пришла к выводу, что без посторонней помощи ей никогда не выбраться отсюда.

Если бы трое мужчин захотели избавиться от нее, им было бы достаточно просто убежать от нее. Наконец, когда Анна уже почти смирилась с тем, что остаток дней ей придется провести в этом лабиринте, раздался победный вопль Ансельмо.

– Вот она! Мы нашли ее! – воскликнул он, показывая дрожащим от волнения пальцем на штольню, настолько кривую и извилистую, что света факелов хватало не более чем на три метра. У Анны вдруг закралось подозрение, что Ансельмо сам до конца не был уверен, что все-таки найдет верную дорогу, невзирая на все его бравурные рассказы. – В конце этой штольни находится пещера, где Джакомо читает свои проповеди.

– Оставайтесь здесь, – решительно сказал Рашид, сунул в руки Козимо свой факел и снял с плеча веревку и суму. – Сначала я хочу убедиться, что проповедник не охраняет свою пещеру днем и ночью. Ждите меня здесь. И не шумите зря.

Анна не успела даже пикнуть, как Рашид уже исчез в проходе. Как он найдет дорогу без факела, оставалось для нее загадкой, однако она знала, что возражать все равно бесполезно. Она увидела характерный блеск в его глазах. Он знал, что рискует, – и упивался опасностью. Ей было знакомо это выражение лица у парашютистов и альпинистов без страховки, у которых она пару лет назад брала интервью для статьи об экстремальных видах спорта и за которыми наблюдала при выполнении их опасных пируэтов. Сердце заколотилось как бешеное, но ей не пришлось долго волноваться – вскоре Рашид уже вернулся назад.

– Там никого нет, – сообщил он, перебросил суму через плечо и взял факел у Козимо. – Пойдемте, это не далеко.

Они прошли еще несколько метров по петляющей штольне, и неожиданно их взорам предстала громадная, похожая на зал пещера. У Анны даже перехватило дыхание при виде этого благолепия. Ансельмо не преувеличил, пещера действительно напоминала собор, хотя он и не упомянул, что она была необычайно красива.

Они стояли на некоем подобии хоров или галереи, откуда открывался фантастический вид. С потолка свисали сталактиты всевозможных, самых причудливых форм и размеров – иные неуклюжие и толстые, словно бревна, другие длинные и острые, будто вязальные спицы, а третьи нежные и почти прозрачные, будто тюлевые занавески. За ними на стене пещеры красовалось произведение, сотворенное водой и минералами в ходе кропотливой, наверняка длившейся не одно тысячелетие работы, которое и в самом деле, с небольшой долей фантазии, можно было принять за орган со всеми его трубами. А внизу, у их ног, простирался кафедральный неф. Там были творения природы, выглядевшие как каменные скамьи, боковые ниши с застывшими сталактитами, напоминавшими фигуры святых, была даже наполненная водой «купель». Абсолютно гладкая водная поверхность мерцала белизной, словно в ней отражался лунный свет. Совершенно фантастическую картину являл собой алтарь, за который можно было принять широкую плоскую скалу. «Алтарь» был расположен на плато, метра на полтора возвышавшемся над головами собирающихся здесь по ночам верующих. Пещера при этом была абсолютно сухой, ни одна капля не стекала больше со сталактитов. В таком виде эта застывшая сталактитовая пещера, скорее всего, сохранится еще веками, даже тысячелетиями, во всяком случае, до очередного землетрясения или иного катаклизма. Анна прекрасно понимала, почему Джакомо выбрал для своих проповедей именно это место. Достаточно было быть хотя бы немного религиозным, чтобы поверить, что Бог сам сотворил здесь место для молебнов.

– О Аллах! – прошептал Рашид. – Это фантастика!

– Потрясающе, – подхватил Козимо. Он тоже не мог оторвать взгляда от открывшегося перед ним великолепия. – Если бы не увидел своими глазами, никогда бы не поверил, что существует такое место.

– Да, – согласился Ансельмо, голос его, однако, прозвучал на удивление сухо и безразлично к окружающему волшебству. – А теперь представьте себе, что эта пещера битком набита людьми, восторженно приветствующими Джакомо, когда он распинается о кровавом крестовом походе. Тут запросто лишишься чувств.

Слова Ансельмо, словно удар мокрой тряпкой по физиономии, вернули Анну на землю. Засмотревшись на красоты пещеры, она действительно чуть было не забыла, зачем они здесь. В конце концов они явились не пещерой любоваться, а ловить крайне опасного злодея.

– Как спуститься вниз? – спросил Рашид Ансельмо, осматривая скалу, на которой они стояли, и пытаясь отыскать какой-нибудь спуск. Казалось, его не было вовсе, скала была отвесной и круто обрывалась вниз в шаге от них. – Может, где-нибудь закрепить веревку и...

– В этом нет нужды, – ответил Ансельмо и кивнул влево. – Там в углу есть ступеньки, их отсюда не видно. Правда, они довольно крутые, так что нужно быть очень осмотрительным, но сойти можно.

Медленно и осторожно они друг за другом спустились вниз. Когда подошла очередь Анны ступить на размытые ступеньки, она опять изумилась. Даже об этом заботилась природа. Тут и в самом деле была полная иллюзия того, что за всем этим стоял отточенный, до мельчайших деталей продуманный план гениального архитектора.

В то время как Козимо все еще не мог оторваться от чудес пещеры, а Ансельмо нерешительно топтался на месте, Рашид шаг за шагом исследовал землю в поисках оставленных следов. Их здесь было более чем достаточно – свечные огарки, погашенные сальные лампы, кусок веревки, маленький крестик, вырезанный из дерева. Анна наблюдала, как он поднимал с земли один предмет за другим и внимательно изучал его. Интересно, кем бы стал Рашид, если бы попал в двадцать первый век? Полицейским?

– С какой стороны вышел проповедник? – задал он вопрос Ансельмо. Рашид не кричал, может быть, говорил чуть громче обычного. Однако благодаря какому-то акустическому феномену голос его странным образом многократно усилился. Анне стало не по себе. Что же было здесь, когда сотни голосов кричали «Аминь»?

– Вон там наверху, – ответил Ансельмо и показал на плато. – Он вышел откуда-то из глубины и подошел к краю.

Рашид сунул ему в руки свой факел и, ухватившись за край плато, подтянулся вверх.

– О Аллах, какой отсюда вид! – Хотя он говорил почти шепотом, голос его был отчетливо слышен во всех закоулках. – Дай мне факел!

Он нагнулся к Ансельмо и взял факел. Затем исчез в задней части «алтаря», скрытой от посторонних глаз несколькими сталактитами, свисающими в форме завесы.

– Эй! – услышали они наконец его приглушенный голос. Вскоре он снова возник на краю плато. – Идите сюда, это непременно надо видеть!

Он помог Ансельмо, Козимо и Анне взобраться наверх и повел их в заднюю часть алтарного пространства. На блестящем, будто отполированном камне стояли все атрибуты, необходимые для литургии, – потир, дискос с ломтем хлеба, ковш. Козимо подробно рассмотрел поочередно каждый предмет, словно видел их впервые.

– Он действительно служит здесь мессу, – недоверчиво произнес он. – Это...

– Это, несомненно, интересно, – перебил его Рашид, – но взгляните лучше туда! – Он прошел вперед и показал им узкий коридор между импровизированными «завесами», так искусно скрытый сталактитами, что его легко можно было проглядеть. – Позади есть еще одна пещера, – сообщил Рашид. – Вы тоже должны ее увидеть.

Они протиснулись в узкую щель и обомлели: в пещере до самого свода высились штабеля оружия – мечи, колчаны со стрелами, кинжалы и провиант: мешки зерна, муки и чечевицы, а также бочки с оливковым маслом и водой.

– О Боже, – прошептал Козимо, – Эздемир был прав. Это, вероятно, и есть тот склад оружия и продовольствия, который, по его мнению, устроил Ибрагим.

– Не удивительно, что Джакомо пришел в такой восторг, – хмыкнул Ансельмо. – Собранного здесь оружия хватит, чтобы вооружить целую армию.

– О Господи! – Анна не верила своим глазам. – Но разве он выстоит против войск Сулеймана? Простые люди против обученных солдат?

– В бою один на один – да, – пояснил Рашид. – Но до этого дело не дойдет. Сулейман не дурак. Вместо того чтобы ввязаться в партизанскую войну на узких улицах, он возьмет город в осаду. Никто не сможет покинуть Иерусалим до самого конца боев. Он не станет рисковать и не допустит, чтобы семена восстания распространились как чума по всей его империи.

Анна содрогнулась от ужаса, представив себе, какая участь ждет жителей Иерусалима. Джакомо и его сторонники смогут долго продержаться, в конце концов у них есть немереные запасы воды и продуктов. А что будет с остальными? Поделятся ли его христианские последователи в дни нужды со своими еврейскими и мусульманскими соседями?

– Нужно запомнить это место, – нарушил ее мысли Козимо. – Эздемиру будет небезынтересно узнать, где Ибрагим спрятал оружие.

– Надо отправляться дальше, – напомнил Рашид. – Я нашел еще один выход из алтарной части. Позади есть узкий низкий проход, конец которого не смог осветить мой факел. Если проповедник ходит по нему на собрания, то...

– ... на другом его конце, вероятно, находится его прибежище, – договорил за него Козимо. Глаза его заблестели. – Скорее в путь!

Они снова вернулись вслед за Рашидом в алтарь и нырнули в узкий проход, который прямиком привел их к пересечению с другим коридором. Все нерешительно замерли на перекрестке.

– И куда же теперь? – спросил Козимо, в то время как Рашид осветил факелом все три дороги, открывшиеся перед ними. Тот пожал плечами:

– Я не вижу здесь никаких тайных знаков. Они и не нужны проповеднику, ведь он-то знает дорогу.

– Что же нам теперь делать? – поежилась Анна и неуверенно заглянула в один из проходов. Все они одинаково неприветливо уходили вдаль.

– Нам придется просто бросить жребий, – предложил Рашид, обведя глазами спутников. – У кого-нибудь есть монетка?

Козимо вытащил из кармана золотой динар и протянул его Рашиду.

– Цифра означает налево, обратная сторона – направо, ни то ни другое – прямо. – Он подбросил монету. Четыре пары глаз напряженно следили, как она ударилась о потолок, несколько раз перевернулась в воздухе, потом упала на землю, покатилась по неровной поверхности и застряла ребром между двух камней.

– Однозначно, – объявил Рашид и снова перекинул суму через плечо. – Идем прямо.

Все гуськом отправились за ним. Поравнявшись с монетой, Анна нагнулась, подобрала ее и сунула в карман. Она и сама не смогла бы объяснить, зачем она это сделала. Козимо вряд ли хватился бы этой монеты. Тем не менее она не хотела оставлять ее здесь.

Проход, которым они теперь шли, оказался еще уже, чем можно было предположить вначале. Он бесконечно петлял, то вел вверх, то снова резко уходил вниз, так что Анна даже начала сомневаться, что они сделали правильный выбор. Они находились в пути уже не меньше часа, а проход все не кончался. И когда они уже всерьез начали подумывать, не повернуть ли им назад, он вдруг оборвался. Просто взял и кончился. Они уткнулись носом в гладкую скалу.

– Это еще что такое? – недоуменно воскликнул Козимо, а Ансельмо жалобно застонал.

– О нет, только не это! – вымученно проговорил он. – Мы все это время шли не в том направлении!

Однако Рашид покачал головой.

– Не думаю, – задумчиво произнес он, и Анна спросила себя, откуда он черпает такую уверенность. Она была не в состоянии обнаружить на гладкой стене ничего, что могло бы внушить ей оптимизм. – Все в жизни имеет смысл. Это относится даже к подбрасыванию монет, – глубокомысленно изрек он и осветил факелом стену. – Чувствуете сквозняк? Где-то здесь вполне может быть тайный выход.

Анна огляделась. В мерцающем отсвете факельного огня было трудно что-то разглядеть, и все же ей показалось, что прямо над их головами на потолке находился какой-то квадрат, выглядевший не совсем естественно.

– Посмотрите туда! – воскликнула она и показала на потолок. Рашид поднял факел повыше. В самом деле, на высоте около десяти футов в потолке было нечто, похожее на квадрат, и, присмотревшись, можно было даже различить на нем древесные разводы. Неужели это был люк? Но как туда подобраться? Кажется, Рашид уже что-то придумал.

– Мне нужна твоя помощь, Ансельмо, – сказал он и передал Козимо факел. Потом снял тяжелую суму с плеча и поставил ее на землю. – Похоже, там в потолке находится люк. Ты должен подставить мне руки, как лестницу, чтобы я по ним мог забраться тебе на плечи. Как думаешь, справишься?

Ансельмо хотя и не пришел в особый восторг от этой идеи, но кивнул и наклонился, в то время как Рашид ловко забрался по нему. Анна вновь перепугалась. А что, если Ансельмо покачнется, а Рашид не сможет удержаться? При падении с такой высоты он с гарантией переломает себе все кости.

– Тут действительно доски. Может, это и вправду люк. Посмотрим, смогу ли я его приподнять. – Анна услышала его кряхтение. – Нет, не получается. Хотя к одной доске прикреплено железное кольцо. Если я немножечко подтянусь, я до него достану и...

– Рашид! – жалобно заскулил Ансельмо. – Спускайся немедленно, я не могу больше.

– Еще минуточку! – крикнул сверху Рашид. – Осталось совсем немножко.

Ансельмо угрожающе закачался. Анна и Козимо немедленно бросились к нему, чтобы подхватить и поддержать, но не успели. Он с криком накренился и рухнул на землю. У Анны почти остановилось сердце. Но Рашиду в последний миг удалось схватиться за кольцо и повиснуть на нем.

– Осторожно, прочь с дороги! – крикнул он. – Я сейчас спрыгну и...

Именно в этот момент люк поддался. Крышка распахнулась вниз, и Рашида отбросило в сторону, швырнуло о скалу, а затем он навзничь грохнулся на землю. На мгновение воцарилась тишина. Рашид лежал, не двигаясь и не издавая ни звука, и мучительную минуту Анна думала, что он тяжко поранился при падении. С замиранием сердца она наклонилась к нему. Рашид был бледен, глаза его были широко распахнуты, казалось, что он лишился чувств.

– Рашид! – Она провела рукой по его волосам. – Ты ранен?

– Все... в порядке, – хрипло выдавил он. – Только... дышать нечем. – Постепенно он пришел в себя и жадно вдохнул воздух.

– Извини, – пробормотал Ансельмо, пристыженно глядя на хватающего ртом воздух Рашида, – но я не мог больше и...

– Ты меня предупредил, – с трудом выговорил тот. Потом протянул руку и с помощью Ансельмо снова встал на ноги. Закашлялся, нагнулся вперед и сплюнул на землю.

– Давайте лучше вернемся, – заныла Анна. – Вдруг ты ранен. Мы ведь можем прийти снова завтра и...

– Нет, – возразил Рашид и с трудом выпрямился. – Мы все доделаем сегодня.

– Смотрите! – воскликнул Ансельмо. – На люке висит веревка. – Он потянул за нее, и вдруг что-то упало ему прямо в руки. – Веревочная лестница!

– Ну вот, видите. – Рашид подергал лестницу, чтобы проверить ее прочность. – Кто хочет лезть первым?

Не дожидаясь ответа, он сам полез вверх. С каким бы удовольствием Анна удержала его! Ведь он еще не оправился от падения.

Рашид исчез в люке. Ансельмо, Козимо и Анна неотрывно смотрели вверх, пока у них не затекли шеи. Наконец в проеме показалось лицо Рашида.

– Ну? Что там? – нетерпеливо спросил Козимо.

– Мы попали в какое-то здание, – ответил тот. – Поднимайтесь и сами посмотрите. Не знаю, где мы, но вас это точно удивит.

Один за другим все трое поднялись наверх. Ансельмо и Козимо с изумлением оглядывались по сторонам. Они также впервые были здесь. И только Анна уже когда-то видела этот интерьер – на фотографиях в своем путеводителе и в интернете.

– На дворец не похоже, – медленно произнес Козимо.

– И на казарму тоже, – подхватил Рашид. – Это и не мечеть, хотя тут такая же тишина...

– Мы находимся в храме Гроба Господня, – уверенно произнесла Анна.

– Правда? – переспросил Козимо и недоверчиво огляделся. – Я еще ни разу не был здесь. Вы уверены, синьорина?

– Да, – подтвердила Анна. – Я по фотографиям знаю эту ротонду.

Козимо непонимающе посмотрел на нее:

– Что вы сказали?

– Ах, ничего.

– Если это храм Гроба Господня, – вмешался Ансельмо, – то что мы тут делаем? И почему он связан потайным ходом с каменоломней Соломона?

– Возможно... – медленно начала Анна. Вдруг ее осенило. – Возможно, это как-то связано с историей этого храма. Храм Гроба Господня был возведен в давние времена крестоносцами. Может быть, они сами прорыли этот тайный ход, чтобы в любое время иметь возможность найти прибежище в храме и спастись от врагов?

Козимо склонил голову и ошарашенно смотрел на нее. Глаза его вдруг загорелись.

– Синьорина Анна! Не хотите ли вы сказать, что это могло бы быть тем самым местом, которое упоминает патер Джозеф в своем послании? Что он имел в виду эту церковь и что пергамент спрятан именно здесь?

Анна пожала плечами:

– Точно я этого не знаю, но вполне возможно. Если де Сен-Клэр не прибегал ни к какому шифру, а дословно хотел сказать именно то, что написал, то пергамент, судя по всему, должен находиться здесь.

– В любом случае его следует поискать.

– Об этом тебе надо было позаботиться раньше, друг мой!

Голос донесся откуда-то из глубин трудно обозреваемого храма, изобилующего приделами и капеллами, и неожиданно из-за одной из колонн появился мужчина. Никто из них не слышал, как он приближался, и тем более не видел его. Или все это время он стоял там и подслушивал их разговоры?

Мужчина был одет в рясу, голова его была выбрита наголо, и все же Анна сразу узнала его. Она никогда не сможет забыть ни это лицо, ни этот голос. Метрах в десяти от них стоял Джакомо ди Пацци и со злобной усмешкой смотрел на них, будто хотел пригласить выпить чаю.

– Смотрите-ка, ведь это мой дорогой друг Козимо ди Медичи, – насмешливо произнес он и приблизился на несколько шагов. – Что это привело тебя в церковь? Уж не помолиться ли ты собрался?

Козимо гневно нахмурил лоб.

– Ты считаешь, что это подходящее место для твоих фокусов? – спросил он. – Откуда ты взялся и что тебе здесь надо?

Джакомо продолжал улыбаться:

– Мой дорогой Козимо, я пилигрим, скромный слуга Господа. А сюда я пришел, чтобы помолиться – и забрать то, что принадлежит мне по праву, – произнес он таким вкрадчивым голосом, что Анна содрогнулась.

Тогда во Флоренции она поверила этому голосу и благожелательной улыбке. Поверила, что он хочет помочь ей. На самом же деле он всего лишь использовал ее. Выспросил у нее все про Козимо и семью Медичи, а в конце концов еще и похитил у нее младенца. Как она могла быть такой легковерной и дать провести себя?

Козимо заскрежетал зубами, когда Джакомо вынул из сумы, висевшей на его боку, пергаментный свиток.

– Рецепт средства против эликсира вечности, – медленно произнес он, и Анна увидела, как сжались его кулаки. Она никогда не видела Козимо таким разъяренным. – Ты действительно нашел его.

– О, я понятия не имел, что ты тоже интересуешься этой рукописью, – все с той же надменной ухмылкой проговорил Джакомо. – Вот что значит – не повезло тебе. Ты опоздал всего на несколько мгновений. Я как раз только что достал пергамент из тайника. Собственно говоря... – Он склонил голову набок, глаза его превратились в щелки и странно загорелись. – Мы не должны были встретиться здесь. Неужели я недооценил тебя и твоих лакеев? Собственно говоря, я все так устроил, что... – Он махнул рукой. – Вероятно, я упустил какую-то мелочь. Наверное... Впрочем, даже я не способен все предусмотреть. Когда вернусь домой, я это потом исправлю.

– Исправишь? – прошипел Козимо. – О, я прекрасно знаю, что ты имеешь в виду. Но я не допущу этого, это так же верно, как то, что я стою здесь.

– Ну-ну-ну, Козимо! – Джакомо осуждающе покачал головой. – Не собираешься ли ты угрожать мне здесь, в этом священном месте, всего в нескольких шагах от гроба Господа нашего Иисуса Христа?

– Святой отец! – прозвенел вдруг в церкви чей-то голос. – Отец Джакомо! Где вы?

Шаги приближались, и Джакомо обернулся вполоборота.

– Ах, Стефано! – воскликнул он. – Я здесь, у гробницы Иосифа из Аримафеи. Иди сюда, я хочу тебя кое с кем познакомить, о ком я тебе часто рассказывал.

Этот миг, когда Джакомо ослабил свое внимание, Козимо использовал, чтобы дать знак Ансельмо. Тот кивнул, незаметно отступил в тень и спрятался за одной из колонн. Ансельмо был ловким карманником. Если бы ему удалось украдкой подойти к Джакомо, у них еще был бы шанс заполучить рукопись.

– Разве это не странное стечение обстоятельств, что пергамент был спрятан именно в гробнице человека, который привез в Англию святой Грааль, в тот самый монастырь, где обитали патер Джозеф и его собратья? Вероятно, это был перст Господень. Удивительно, как ты раньше не додумался до разгадки этой тайны, Козимо. И...

– А Стефано знает о пергаменте? – перебил его Козимо дрожащим от гнева голосом.

– Стефано? Нет. Я не нагружаю его такими незначительными мелочами. К тому же... – Джакомо развязно осклабился. – Обилие познаний может нанести большой вред скромным умственным способностям, в чем мы можем наглядно убедиться на примере твоего прирученного крысеныша Ансельмо. Где он, кстати? Я что-то не вижу его.

– Вероятно, твоя злобная надменность обратила его в бегство, – парировал Козимо. Джакомо развел руками:

– Почему ты так гневаешься, Козимо? Неужели мы не можем хотя бы раз спокойно побеседовать?

В этот момент из-за колонны вышел молодой человек. Сердце Анны бешено забилось. У нее никак не укладывалось в голове, что этот стройный высокий юноша и есть ее сын, ее собственный ребенок. Она испытывала противоречивые чувства. Этот парень был ей таким же чужим, как любой первый встречный на улице Иерусалима. И все-таки ей хотелось прикоснуться к нему, погладить его худое лицо, мягкие волосы. Он казался таким юным, таким невинным. Вероятно, Джакомо и ему дал выпить эликсира, ведь по возрасту ему было уже за пятьдесят, а на вид нельзя было дать больше двадцати лет – и ни на день больше. Слезы навернулись у нее на глазах, к горлу подступил ком, и ей пришлось прокашляться, чтобы справиться с нахлынувшими эмоциями. Это было странное ощущение – быть матерью мужчины гораздо старше себя. От одной этой мысли можно было сойти с ума. Не было ли все происходящее все-таки лишь плодом ее воображения или, может, все это ей мерещилось?

– Стефано, сын мой, наконец ты можешь увидеть Козимо ди Медичи, – произнес Джакомо. В Анне все бурлило от негодования – какое право имел подлец Джакомо ди Пацци называть Стефано «сыном»? Он был ее сыном, а не его! – Мы вместе выросли во Флоренции, и когда-то Козимо был моим лучшим другом. Пока он не отвернулся от Бога и не сошел с истинного пути.

Стефано молча кивнул и посмотрел на Козимо со смешанными чувствами страха и сострадания. Что бы ни рассказывал ему Джакомо, хорошего там было явно мало.

– Не нам судить, кто из нас двоих в действительности отвернулся от Господа и Его творения, – сердито процедил Козимо. – Это решит другой.

– Да, – надменно согласился Джакомо и улыбнулся. – И у меня такое впечатление, что ты узнаешь это первым. – Он постучал по пергаментному свитку и снова опустил его в кошелек на поясе. – Эта рукопись ускорит твой путь к Творцу, друг мой.

Козимо стиснул зубы. Его черные глаза метали молнии.

– На твоем месте я не был бы так уверен в этом, – бросил он, голос его напоминал рык хищника. – Судьба не позволяет вмешиваться в ее дела, так что...

– Судьба?! – Джакомо почти выкрикнул это слово, и маска смиренного, доброжелательного человека тут же слетела с него. Глаза его полыхали от ненависти; брызжа слюной, он бросал в сторону Козимо одно обвинение за другим. – Ты, безбожный идиот, еще осмеливаешься в этом священном месте толковать о судьбе? Господь направляет нашу жизнь, а не какая-то там судьба, рок или звезды. И скоро ты это почувствуешь на себе, ты...

В этот момент Ансельмо подобрался к Джакомо и протянул руку за кошельком с рукописью. Дальше все произошло одновременно.

– Отец! Осторожно! Оглянитесь! – закричал Стефано. Джакомо быстро обернулся. Ансельмо сорвал кошелек с пояса проповедника, почти опрокинув его, и отпрыгнул назад.

– Вор! – завизжал Джакомо. Он удивительно быстро сориентировался, и его посох засвистел в воздухе. Один кусок палки отлетел и ударился о землю, а оставшаяся часть в его руках оказалась шпагой. Острие опасно сверкнуло в отблеске церковных свечей. Ансельмо, отброшенный в сторону, больно ударился б каменный пол. Несмотря на гвалт, каждый услышал, как сталь вошла в человеческую плоть. Это был самый зловещий и омерзительный звук, который Анне когда-либо приходилось слышать. Охваченный безграничной яростью, Джакомо кричал что-то нечленораздельное. Стефано выкрикивал одни и те же слова: «Он истекает кровью! Отец, он истекает кровью!» Козимо гаркнул: «Нет!» Ансельмо завопил: «Они убегают! Держите их!» Анна завизжала. От страха она почти обезумела. Собственный голос казался ей непривычно пронзительным. Из глубины храма послышались громкие возгласы. Привлеченные шумом, бежали люди. Все кричали одновременно, так что казалось, еще немного – и обрушится купол. Только Рашид не издавал ни звука.

Рашид оттолкнул Ансельмо в сторону и в тот же миг почувствовал адскую боль, какой никогда не ощущал прежде. Она пронзила его грудную клетку, заставила задохнуться и подкосила, как сломанную соломинку. Двумя руками он схватился за эфес шпаги, торчавшей из него, словно вертел из куска мяса, который сейчас будут жарить над огнем. Его руки и рубашка стали влажными и теплыми. Они мгновенно окрасились в алый цвет, а в его мозгу в это время проносилась одна картина за другой. Вся его жизнь еще раз развернулась перед его глазами, и он отчетливо видел каждую подробность – последние дни, шахматные партии с Юсуфом, их посвящение в янычары, годы обучения. Он увидел, как какой-то незнакомый мужчина в форме офицера сажает его к себе на лошадь. Увидел лежащих в луже крови мужчину и женщину. Он вдруг четко осознал, что его родители были убиты чужими солдатами, так же как братья и сестры и вся остальная деревня. Они напали на них, как голодные вороны на свежие всходы. Почему они не убили и его, как всех остальных, а взяли с собой? Потому что он был мальчиком. И потому что он случайно оказался именно в возрасте, благоприятном для того, чтобы сделать из него янычара. Он уже был достаточно большой и не нуждался в уходе няньки. И в то же время еще достаточно маленький, чтобы забыть все – свою родину, свою семью. Так и произошло. За исключением его снов, этого мига озарения. Он не янычар и никогда не был им. Его обманули. Его похитили, украли как скотину, а его семья была мертва. Сейчас он это твердо знал.

Рашид осел на пол. Медленно, настолько медленно, как, собственно, не должно было быть. Действительно ли он так медленно падал или это ему только казалось? Он больше не мог дышать, но это уже не имело никакого значения. Боль еще раз усилилась, когда он ударился о пол храма. Каменные плиты были твердые и намного холоднее, чем обычный камень. Потом боль отпустила. Она стала глухой, все больше и больше отходила назад, потеряла смысл. Он не был янычаром. И звали его не Рашид. Его настоящее имя было... Он не мог вспомнить. Пока не мог.

Кто-то нагнулся над ним. Это была Анна. Слезы катились по ее щекам. В этот момент он понял, что у него никогда не будет с ней семьи, что он не увидит, как растут его дети. Он умрет. Здесь. Сейчас. Где-то был слышен шум, мужские крики. Все это было далеко и продолжало удаляться. Анна гладила его по голове. Рука ее дрожала, она рыдала. Эта картина была для него невыносима. Но как он мог ее утешить? Он не мог говорить, ни звука не слетало с его губ, как он ни старался. Может, ему надо было сначала подумать, прежде чем броситься вперед, хотя бы этот единственный раз. Ради Анны.

Он посмотрел на нее. Ему так много еще хотелось ей сказать. Он хотел бы ей сказать, как сильно он ее любит, с каким бы удовольствием посвятил ей больше времени – но не мог. И тогда за Анной вдруг появилось другое лицо. Это было лицо женщины, которая часто снилась ему. Ее белокурые волосы отливали золотом, и ему захотелось их погладить. Он вдруг все вспомнил – дом, в котором всегда так чудесно пахло сеном, маленький ручеек за домом, который даже летом оставался ледяным, коров и свинарник, звук смеха этой женщины и ее запах. Как славно всегда от нее пахло! Свежим хлебом и копченым салом. Она улыбалась ему.

– Пойдем, Герно, – сказала она ему, будто маленькому мальчику, и протянула ему руку. – Пойдем. Я отведу тебя домой. Отец, Иосиф и Магдалина уже ждут тебя. Пошли.

Герно. Да, именно так его и звали. Это была его мать. Он доверчиво взял ее теплую, мягкую руку и пошел за ней в темный туннель, в конце которого сиял яркий, теплый свет.

– Ансельмо, успокойся! Ну хватит! – Козимо крепко держал Ансельмо, извивавшегося в его руках и пытавшегося вырваться. Было такое впечатление, что он хотел пуститься вдогонку за Джакомо и Стефано, убежавшими сквозь тайный ход в каменоломню Соломона. – Пусть удирают. Мы их добьем, это я тебе обещаю. Сейчас это лишено смысла. Джакомо ориентируется там лучше нас. К тому же у нас нет оружия. Стража сделает все необходимое.

– Какая скотина! Какой мерзавец! – выкрикивал Ансельмо. Он был вне себя от ярости и отчаяния. – Проклятый подонок, я его...

– Хватит, Ансельмо. Нам надо позаботиться о Рашиде и синьорине Анне.

Ансельмо тяжело дышал, капли пота блестели на его лбу, однако он внял увещеваниям. Они подошли к Анне, которая всего в нескольких шагах от них сидела на корточках возле распростертого на полу Рашида, словно маленькая, испуганная девочка. Она непрерывно гладила его по бескровному лицу, по светлым волосам. В тот же миг Козимо понял, что они уже ничего не смогут сделать для Рашида.

– Синьорина Анна, что с ним? – спросил Ансельмо, не осознавая случившееся. Он опустился на корточки возле Рашида и взял его безжизненно повисшую, испачканную кровью руку, не касаясь при этом шпаги, торчавшей из его груди. – Позвать врача? Я... я быстро. И я знаю, где живет хороший врач. Я быстро.

Анна покачала головой. Слезы все еще катились по ее щекам. Теперь к ним примешалось сострадание к Ансельмо, который все еще отказывался посмотреть правде в глаза.

– Но... посмотрите, сколько крови! Не можем же мы дать ему истечь кровью. Мы ведь должны хотя бы...

– Это уже бесполезно, Ансельмо, – кротко произнесла Анна приглушенным голосом. – Он умер.

– Умер? – Ансельмо побелел. – Умер? Но почему? Как это...

Его глаза расширились от ужаса. Он посмотрел на Козимо в надежде, что тот поможет, что ему удастся воскресить Рашида, что все будет хорошо, стоит ему только словечко сказать, пальцем пошевелить или заклинание произнести. Наконец он все понял.

Он осторожно положил руку Рашида обратно на грудь.

– Я благодарю тебя, мой друг, – тихо проговорил он и поцеловал Рашида в лоб. – Смертельный удар был предназначен мне. – Ансельмо выпрямился.

– Пергамент у тебя? – спросил Козимо.

– Да, – ответил Ансельмо и не глядя протянул Козимо кошелек. – Теперь он у нас. Но какой ценой...

Ансельмо понуро побрел прочь. Козимо смотрел ему вслед. Да, цена действительно была заплачена высокая. Молодая жизнь была загублена, а они с Ансельмо должны жить дальше – десятилетия, если не столетия. Порой в такие минуты, как сейчас, он начинал понимать, почему этот трактат был назван «Проклятие Мерлина». Он приносил лишь горе и страдания тем, кто соприкасался с ним.

Мелеахим вышел из города. Он был доволен, день выдался удачный. Свои миски, кувшины, кружки и тарелки он продал почти все, и покупатели остались довольны его работой. На самом деле ноги должны были бы легко и споро нести его домой. Раньше он в дни, подобные этому, буквально на крыльях летел к жене и детям. А теперь? Он покачал головой, перед тем как медленно зашагать, тяжело переступая ногами. Возраст брал свое. Он еще толком не отдохнул от проделанного пути, да и жара на базаре досаждала ему сегодня больше, чем обычно. Разумеется, ноги его и в этот раз принесут домой, они еще верой и правдой служили ему, только не так быстро, как тридцать лет назад.

Мелеахим поставил на дорогу узел с оставшейся немногочисленной посудой, чтобы сделать глоток из бурдюка. Башенки и купола сверкали в лучах медленно заходящего солнца, словно были сделаны из золота. Иерусалим, город мира и покоя.

Тут Мелеахим увидел двух идущих по дороге путников. Они тоже шли из города, и он даже подумал, не примкнуть ли ему к ним, но тут же заметил, что они двигались очень быстро, гораздо быстрее, чем было ему по силам.

«Как же они торопятся», – промелькнуло у него в голове, и по какому-то наитию он спрятался за кустом, чтобы понаблюдать за странниками.

Когда они приблизились, он понял, что уже встречал их. Это были те самые пилигримы, беседу которых он подслушал какое-то время тому назад. Тогда они шагали в Иерусалим. А теперь? Почему они шли так быстро, буквально бежали? Может, спасались бегством? Они как раз поравнялись с ним.

– Святой отец! – воскликнул более молодой. – Но ведь мы же не довели до конца наше дело, город...

– Городу придется обойтись без нас, – сухо ответил второй, который опирался на посох и при этом шагал так бойко, что молодой путник едва поспевал за ним. – Он не заслуживает спасения. Гнев Господень рано или поздно обрушится на него и сотрет с лица земли, как однажды это уже произошло с Содомом и Гоморрой. Но нас это уже не будет касаться, теперь уже нет. Отныне нас ждут другие задачи.

– Но... – Молодой человек остановился. Капюшон его рясы соскользнул с головы, он запыхался от бега. Подавшись вперед, он уперся руками в колени, чтобы отдышаться. – Отец Джакомо... куда мы теперь идем?

– Мы направляемся в страну, которая отверзла двери, врата и сердца спасительному посланию нашего Господа. В страну, правители которой готовы пойти и на неприятные меры и смириться с неудобными шагами, если они служат душевному здоровью народа.

– Еще один вопрос, святой отец.

– Да?

– Кто была та женщина?

– Не более чем одна из проституток Козимо, незначительная фигура. – Старший остановился и оглянулся. Голос его звучал сердито. – Ну пойдем наконец, Стефано. Потом отдохнешь. Нам предстоит долгий путь!

Молодой человек с трудом заставил себя выпрямиться и побежал за старшим.

Мелеахим наблюдал из своего укрытия, как оба быстро удалялись от него. Лишь когда они исчезли за ближайшим холмом, он рискнул выйти на дорогу.

Это были те самые проповедники, которых повсюду разыскивали, те самые подстрекатели и возмутители спокойствия, которые хотели изгнать из Иерусалима всех иудеев и мусульман. Они ушли из города! Может, ему надо вернуться и сообщить наместнику радостную весть? Или... Он принял другое решение. Было уже поздно. Наместник тоже заслужил спокойный вечер. Янычары, стоявшие на воротах, наверное, и так доложили Эздемиру, что проповедники бежали из города. Ему нет надобности возвращаться.

Мелеахим перекинул через спину узел, неожиданно показавшийся ему гораздо более легким, и зашагал дальше. Пройдя несколько шагов, он опять остановился и бросил прощальный взгляд на город. Он не изменился, и все же старику вдруг показалось, что город засиял, и свечение это исходило не от солнца и не от огней, постепенно зажигавшихся на улицах и городских стенах. Иерусалим, город мира и покоя. Теперь он наконец снова станет таким.

Песня вырвалась из груди Мелеахима, и так, напевая себе под нос, он продолжил свой путь, быстро и неутомимо, словно время повернулось вспять, на тридцать лет назад.

Этим вечером в библиотеке было тихо, никто не зажигал лампы. Козимо сидел почти неподвижно в кресле, лишь изредка маленькими глотками потягивая свое красное вино. Ансельмо стоял у одной из книжных полок, грыз ноготь большого пальца, не мигая смотрел на огонь, полыхающий в камине, и предавался своим, несомненно, печальным мыслям. А что же Анна? Она ни о чем не думала, ничего не чувствовала. Она была опустошена. И даже была рада этому, ибо, как только мозг ее начинал работать, она видела перед собой Рашида. Она слышала его голос, его смех, в памяти тут же всплывали бесчисленные мелкие детали. А вместе с воспоминаниями возвращалась боль – мучительная, пронзительная, незатухающая. Она до сих пор не могла поверить, что уже никогда в дверь не постучит Махмуд и не доложит, что у ворот ждет Рашид. Рашид был мертв. Она сама видела, как Эздемир и шестеро янычар, которых позвали на помощь стражники храма Гроба Господня, завернули труп Рашида в полотно и куда-то унесли. После Джулиано Рашид был вторым мужчиной, которого она любила и который был убит. Неужели над ней тяготело проклятье приносить любимым мужчинам несчастье? Разве может ее утешить то, что Эздемир пообещал им устроить Рашиду почетные похороны героя и чтить его как мученика?

Подземный склад оружия был разобран солдатами Эздемира, однако Джакомо как сквозь землю провалился. Солдаты прочесали все штольни каменоломни, но так и не обнаружили следов ни его, ни Стефано. Где же они могли сейчас прятаться? У них больше не было оружия, и даже пергамент был утрачен ими. Все было позади, игра окончена. Джакомо также не мог не понимать этого. Покинул ли он город? И если да, то куда он мог уйти? Анна потерла себе лоб. Она устала, смертельно устала.

– Пойду в свою комнату, – сказал Ансельмо, неожиданно ударил кулаком по книжной полке, будто именно она была повинна во всех бедах этого мира, и, не произнеся больше ни слова, вышел.

Козимо проводил его взглядом и вздохнул.

– Рашид умер вместо него, и ему придется еще долго свыкаться с этой мыслью, – тихо сказал он. – Пожалуй, я тоже пойду спать. Что бы мы сейчас ни делали, мы ни чего не в силах изменить. И нам надо тщательно взвесить наши дальнейшие планы. Вам тоже следует пойти поспать, синьорина Анна. Или, во всяком случае, отдохнуть. Вы выглядите усталой.

Анна покачала головой. Как она может теперь вернуться в свою комнату, где еще лежали вещи Рашида, а тем более лечь в постель, где они спали с Рашидом?

– Нет. Я хотела бы еще немного посидеть тут.

Козимо взглянул на нее со странным выражением. Потом вытащил пергаментный свиток из тайника и протянул ей.

– Что мне с этим делать? – раздраженно спросила она. Она не хотела иметь ничего общего с этой штукой, с этой дурацкой рукописью. В итоге Рашид умер не за Ансельмо, а за этот кусок пергамента.

– Возьмите его себе, – настойчиво сказал Козимо. – Вспомните, что вы неспроста здесь. Вам надлежит выполнить ваше задание, как бы оно ни звучало.

Анна неуверенно взяла свиток, но так и не взглянула на него. Она продолжала неотрывно смотреть на огонь в камине и играла монетой, которую подобрала в каменоломне. Козимо давно уже вышел из библиотеки, а она все так же завороженно смотрела на огонь. Постепенно ее глаза начали слипаться, и в конце концов она не могла больше противиться. Она уснула.

Монотонное, однозвучное жужжание разбудило Анну. В библиотеке было темно, даже огонь в камине уже погас. Целиком и полностью, так что даже не осталось следов жара. И потом... Но где же полки, книги, стол, кресла?

Жужжание становилось все громче и безжалостнее, мелодика его поменялась. Она вдруг сообразила, что это хорошо знакомый ей звук электронного будильника. Циферблат четко показывал 0:01. Она опять была в настоящем. Все сработало. Или все это ей только приснилось?

Анна провела руками по лицу. Оно было мокрым, и она чувствовала себя выжатой и изможденной, как человек, который долго и много плакал. И тут она увидела рядом с собой на покрывале перевязанный нитью пергаментный свиток. А рядом лежала монета. Но... разве такое возможно?

Анна нащупала выключатель ночника и зажгла свет. Торопливо развязала нить и развернула свиток. Пергамент был исписан мелким почерком. Она увидела буквы и непонятные знаки, на первый взгляд производившие впечатление хаотического нагромождения. В левом верхнем углу находился маленький рисунок – сидящий сокол. Это был именно он. Тот самый пергамент, о котором мечтал Козимо ди Медичи, ставший причиной ее странного путешествия. И неважно, пригрезилось ли ей все это или она действительно последние полчаса была в 1530 году, – пергамент был у нее в руках! Она отыскала в сумочке карточку с телефоном Козимо и потянулась к трубке. В Италии, или где он там сейчас находится, тоже была в разгаре ночь, но ей надо было немедленно поговорить с ним. Прямо сейчас.

На другом конце провода долго гудело, но она ждала. Кто-нибудь должен же рано или поздно подойти к телефону – Ансельмо, Козимо, садовник, кто угодно. И...

– Да? Голос в трубке бы хриплым и заспанным.

– Ансельмо?

– Анна! Это вы? Вы знаете, который сейчас час?

– Знаю-знаю, у меня есть часы, – неделикатно оборвала она его. – Я хочу поговорить с Козимо.

– Сейчас? Но...

– Позовите его. Немедленно, я...

В глубине она услышала другой голос, и у Ансельмо забрали из рук трубку.

– Анна? – Очевидно, долгие звонки разбудили и Козимо. – Это вы?

– Да. И у меня хорошие новости. Я вернулась.

– Уже? – В голосе звучало удивление. – Вот это я называю быстрой работой. А что с...

– Он у меня, – прервала она его. У нее почему-то было такое ощущение, что им не стоило терять время. – Я, правда, не знаю, то ли это действительно, что вы ищете. Я не могу это прочесть, оно зашифровано, но в левом верхнем углу есть изображение сокола. На другом конце провода воцарилось молчание.

– Козимо? Вы еще тут?

– Да. Да, разумеется, просто я... – Она услышала, как он зевнул. – Хорошая работа, Анна, действительно блестящая работа. Поздравляю.

– Спасибо. А что теперь?

– Погодите, сейчас... – Она услышала шуршание, голос его немного исказился, будто он зажал трубку между подбородком и плечом, затем опять стал нормальным. – Нет, уже слишком поздно, мы не успеем на самолет. Но я сейчас же забронирую для вас рейс. Вы полетите в Мадрид. Там и встретимся. Мы встретим вас у вашего терминала. Но сначала вам надо выспаться и отдохнуть от тягот вашего путешествия. Шарон объяснит вам утром после завтрака все подробности.

– Договорились. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Анна. Да, еще...

– Да?

– Вы потрясающая женщина. Я знаю, что вам пришлось испытать, и...

– Давайте не будем сейчас об этом. Увидимся в Мадриде.

– Хорошо.

Она повесила трубку и уставилась в стену. Мадрид. Почему Козимо решил отправить ее в Мадрид? Что, ради всего святого, она там потеряла? Если он всего лишь хотел получить от нее пергамент, они с таким же успехом могли бы встретиться в Гамбурге, во Франкфурте или здесь, в Иерусалиме. Почему именно Мадрид? Она плюхнулась на кровать и уставилась в балдахин.

Наверняка это было не все. Точно, у Козимо было для нее новое поручение. И это поручение она, вероятно, могла выполнить только в Испании. Она вдруг почувствовала себя тайным агентом. Если новое задание будет связано с Джакомо ди Пацци, она с восторгом возьмется за него. На его совести Джулиано и похищение ее сына. А теперь он еще и убил Рашида. Чаша переполнена.

«Завтра будет видно, – решила она и зевнула. – А теперь мне все-таки надо выспаться». Она укрылась одеялом и повернулась на бок. Там все еще лежала монета, с помощью которой Рашид выбирал направление в каменоломне Соломона. Монета тогда замерла на ребре. Интересно, а если бы она осталась лежать цифрой кверху или наоборот, что бы произошло? Они бы все равно встретили Джакомо? Рашид все равно бы погиб? И раздобыли бы они ценный пергамент или нет?

«Это можно было бы испробовать», – подумала она, вертя монету между пальцев. Она все еще блестела как новенькая, хотя теперь ей было уже пятьсот лет. Ей было бы достаточно всего лишь глотнуть немного эликсира, снова отправиться в 1530 год и в решающий момент слегка подтолкнуть монету. Никто бы не заметил. А последствия были бы...

– ... непредсказуемы, – сказала себе Анна. – Я начинаю понимать, что имел в виду Козимо. И кажется, мне становится ясно, почему этот эликсир так опасен.

Она зажала монету в кулаке и положила руку под голову. Наверняка ей не удастся заснуть. Слишком много мыслей крутилось в голове.

1

Аюрведа (Аюр-Веда) – древнейшая существующая система здравоохранения, наследие древней Индии. Её название буквально переводится как "Наука Жизни". Была признана Всемирной Организацией Здравоохранения (ВОЗ) как эффективная система альтернативной медицины.