Беатриче все время была вынуждена импровизировать. Она объяснила Нирман, что следует два дня поберечь руку, если она не хочет, чтобы инфекция снова попала в рану. Ей показалось, что Нирман не очень хорошо поняла ее, потому что, как большинство служанок, не владела латинским языком. Однако через два дня ранка стала затягиваться и служанка снова могла выполнять свои обязанности, а спустя еще день Беатриче сняла повязку с пальца.

С этого момента все женщины гарема желали встречи с Беатриче. Сначала они приходили тайно, поздним вечером или в сопровождении многочисленных подруг, будто испытывали страх перед чужеземкой с Севера. Но потом их страх исчез. Женщины приходили с жалобами на боли в животе, горле и в суставах. Их было так много, что она невольно вспомнила о своей работе в приемном покое больницы. Здесь, в гареме, она была и хирургом, и гинекологом, и педиатром, да еще при полном отсутствии каких-либо вспомогательных средств.

Однажды, спустя два месяца после исцеления Мирват, Беатриче разбудил громкий стук в дверь. Удивленная, она села в постели. Было раннее утро. На небе еще виднелись звезды и серп луны. Кто мог помешать ее сну? Стук в дверь становился все нетерпеливее.

– Уже иду! – крикнула Беатриче и, выскользнув из кровати, открыла дверь.

– Ну и дела! Я уже думала, что до самого утра буду тут торчать!

Не в состоянии произнести ни слова, Беатриче уставилась на пожилую женщину, которая, опираясь на палку из полированного эбенового дерева, прошлепала мимо нее в комнату. То была Зекирех, мать самого эмира. Казалось, во дворце не существовало человека, который бы не дрожал перед ней. Даже Мирват не осмеливалась ей перечить.

– Приветствую тебя, Зекирех, да будет мир с тобой! – сказала Беатриче и вежливо поклонилась госпоже, поблагодарив в душе Мирват за науку. Наряду с арабским языком она обучала ее обычаям и нравам арабов, а также дворцовому этикету. – Что привело вас ко мне в столь неурочный час?

Зекирех не ответила, хотя Беатриче осознавала, что бабка не только слышала ее, но и поняла. Но такова была Зекирех. Того, кто не подчинялся беспрекословно ее воле, она в лучшем случае игнорировала.

Беатриче молча наблюдала за тем, как старуха, прихрамывая, ходила по комнате, внимательно осматривая мебель и одежду. Она даже сорвала простыню с постели, будто предполагала обнаружить там секретные документы, которые могли бы разоблачить ее в шпионской деятельности. Потом, спотыкаясь, подошла к Беатриче и оценивающе окинула ее своим строгим взглядом.

– Для дикарки ты выглядишь весьма прилично, – наконец произнесла она, и Беатриче сочла это за комплимент. Она не хотела давать Зекирех возможность спровоцировать себя.

– Благодарю тебя, – ответила с улыбкой Беатриче и поклонилась вновь. – Но ведь ты проделала столь долгий путь перед утренней молитвой не для того, чтобы сказать мне об этом?

Зекирех отвернулась.

– Не теряй понапрасну времени! – Нервничая, старуха ударила по полу палкой. – Говорят, что ты немного владеешь искусством врачевания. Это правда?

Беатриче кивнула:

– Верно. На своей родине я была врачом.

– Врач. Так. – Зекирех просверлила ее взглядом своих желтых глаз. Этот необычный цвет придавал ее лицу почти дьявольское выражение. Беатриче представила, как под этим пристальным взглядом люди испытывали дикий страх. – Почему я обязана верить тебе?

Беатриче, улыбаясь, пожала плечами. К чему эта игра?

– Ты не обязана верить мне, Зекирех.

Старуха стукнула палкой в пол.

– Но я тебе верю. Меня мучают боли. Можешь помочь?

Слова прозвучали скорее как приказ, нежели просьба. На мгновение Беатриче лишилась дара речи.

– Не можешь, – констатировала бабка. Беатриче не могла понять, презрение или разочарование выражали глаза старухи.

– Не делай поспешных выводов, Зекирех. Сначала я должна тебя выслушать, задать вопросы и обследовать. Где у тебя болит и как давно?

– Вот уже несколько недель. Спина и бедро. День ото дня мне все хуже и хуже.

Беатриче кивнула.

– Ты уже ходила к другому врачу?

– К кому? К ибн Сине? – Зекирех издала шипящий звук, выражающий презрение. – Этот юный Али еще в раннем детстве прочел все книги по врачеванию, но один Аллах знает, овладел ли он этим искусством. Таковы мужчины. Думают, что прочитать книгу означает все узнать. Это мнение передается из поколения в поколение. Между тем моя самая младшая правнучка разбирается в жизни лучше, чем любой из них. Искусство врачевания – женское дело, только мужчины не хотят признавать этого. И я спрашиваю тебя: как этот ибн Сина сможет облегчить мои страдания, если мне не помогли даже теплые ванны и травы?

Беатриче подавила усмешку. Как удалось прославиться Али аль-Хусейну, если каждый говоривший о нем считал его шарлатаном?

– Хорошо, – решительно сказала Беатриче. – Я должна тебя осмотреть. Раздевайся.

– Что это пришло тебе в голову? Я не собираюсь это делать ни в коем случае! – возмутилась старуха и в гневе ударила палкой о пол. – Я не стану перед какой-то гадалкой…

– Я не гадалка, а врач, Зекирех, – прервала Беатриче старуху, стараясь говорить дружелюбно. Иногда ей было сложно понять людей, с которыми приходилось общаться. – Если ты хочешь, чтобы я помогла тебе, позволь провести обследование. Для этого придется раздеться. Не хочешь выполнить мою просьбу – хорошо, это твое решение. Но тогда и я не смогу ничего для тебя сделать.

Старуха наморщила лоб и некоторое время думала. Не глядя на Беатриче, она начала, наконец, медленно раздеваться, аккуратно складывая одежду.

Когда Зекирех предстала перед Беатриче обнаженной, та с трудом подавила в себе отвращение. За широкой и длинной арабской одеждой скрывалась жуткая худоба, обусловленная возрастной потерей веса. По сути, пожилая женщина представляла собой скелет, по которому Беатриче могла легко определить каждую отдельную косточку. Кожа складками свисала с худых рук и ног. Видимо, Зекирех совсем недавно потеряла в весе.

«Туморокахексия», – подумала Беатриче, осторожно прощупывая позвоночный столб и простукивая грудную клетку. Но где же образовалась опухоль? В кишке? В легком? В груди? Вариантов было много.

– Здесь тоже болит? – спросила она, привычными движениями исследуя правую сторону грудной клетки старухи.

– Иногда, – ответила Зекирех. В ее голосе исчезли нотки превосходства. Сейчас она была не матерью эмира, которая терроризировала каждого во дворце, а просто больной женщиной. И ее одолевал страх. – Чувствую себя усталой и старой. С некоторых пор не ощущаю вкуса еды. Порой болит голова. Это случается все чаще. Бывают дни, когда очень плохо вижу.

Беатриче кивнула. Ее подозрения подтверждались. А когда она исследовала левую сторону грудной клетки старухи, то нашла доказательство своему подозрению – плотную, величиной с куриное яйцо, опухоль.

– Болит? – переспросила она Зекирех. Старуха покачала головой. – Подними руки.

Беатриче осторожно исследовала плечи и спину. За левой ключицей она тоже обнаружила несколько твердых опухолей.

– Можешь одеться, Зекирех.

Пожилая женщина не торопясь надевала на себя одежду. Беатриче молчала. Вообще-то она не боялась говорить своим пациентам правду. Но тут иной случай. Зекирех была матерью эмира, перед которой трепетал весь гарем. Поговаривают, что по ее повелению лишалось жизни больше народу, чем по приказу Нуха. Имела ли Беатриче право сказать в открытую, что та скоро умрет, возможно, рискуя сама расстаться с жизнью под секирой палача? Но тут ее глаза встретились с испуганным взглядом старухи, и она решила не брать грех на душу. Пусть ее боится весь мир, но Зекирех, как любой другой человек, имеет право знать правду о состоянии своего здоровья.

– Садись, – сказала Беатриче и показала на кровать. Она хорошо понимала, почему многие коллеги избегали разговоров по поводу страшных диагнозов и старались разными приемами не называть вещи своими именами, а то и вовсе спихнуть эту тяжелую миссию на других врачей. Но это редко меняло положение дел. Беатриче набралась храбрости и села рядом со старухой.

– Что со мной?

– Ты очень больна, Зекирех, – медленно начала Беатриче, размышляя над тем, как объявить диагноз старой женщине, не имеющей никаких познаний в медицине. Не в ее правилах было прятаться за профессиональной терминологией, как это делали другие врачи. Она открыто посмотрела в лицо Зекирех. – У тебя рак груди в прогрессирующей стадии. Даже если бы у меня под рукой были все необходимые для операции инструменты, я все равно не смогла бы спасти тебя. Опухоль в левой части груди достаточно большая. Если ты сама обследуешь свои ключицы, то почувствуешь лимфатические узлы, пораженные раком. Боли в бедре и позвоночнике, по всей видимости, обусловлены метастазами, уже поразившими кости. Твои головные боли, плохое зрение – тоже следствие разрастающейся опухоли…

– Я ничего не понимаю в этих делах, – прервала ее Зекирех. – Ты можешь мне помочь?

– Не знаю. Нух II должен положить тебя в больницу, там проведут основательное медицинское обследование. Если в позвоночнике обнаружат метастазы, их можно облучить. Но это приведет лишь к ослаблению болей.

Зекирех наморщила лоб.

– Значит, я умру. Верно? – Зекирех сделала медленный выдох. – Когда?

– Этого не знает никто, кроме Аллаха.

Старая женщина сидела на кровати и молча смотрела на свои морщинистые руки.

– Смерти я не боюсь, – сказала она спокойно. – Но боюсь боли, которую она может причинить.

– Я понимаю. Но тебе не стоит бояться этого. В больнице метастазы облучат, а морфий существенно снизит болевые ощущения.

Зекирех покачала головой:

– Как я уже говорила, я в этом совсем не разбираюсь. Ты знаешь, потому что в своей стране была обучена искусству врачевания. Но я не хотела бы ни при каких обстоятельствах ни на секунду покидать дворец. Это мой дом с тех пор, как я вышла замуж за отца Нуха. И в нем хочу умереть.

– Я выполню твою просьбу. Мне нужно только поговорить с Нухом II. Он пригласит сюда специалистов, которые выпишут средства от боли. Можно было бы…

– Нет, ты ни с кем не будешь говорить об этом, даже с моим сыном! – поспешно возразила ей Зекирех. – Никто не должен узнать о моей болезни. Сочувствие людей будет для меня невыносимо.

Беатриче кивнула.

– Хорошо, как тебе будет угодно. Можешь положиться на меня. Я давала клятву неразглашения врачебной тайны.

Зекирех взяла руку Беатриче и тепло пожала ее.

– Спасибо тебе. Благодарю за откровенность. Я знаю лишь нескольких человек в Бухаре, осмеливающихся говорить мне правду. Я умею ценить это. И если дела обстоят таким образом, мне бы хотелось, чтобы ты ухаживала за мной.

Беатриче снова кивнула.

– Сделаю все, что в моих силах.

– А сейчас я уйду. Мне нужно подумать.

Беатриче помогла Зекирех подняться и проводила ее до двери.

– Ты отлично говоришь по-арабски, – заметила Зекирех. – Можно поверить, что ты здесь выросла.

– Большое спасибо за комплимент. – Зекирех, конечно, преувеличивала. Беатриче сама понимала, как ужасен иногда бывает ее акцент, а некоторые слова она произносит так, что они приобретают совершенно иной смысл. Но за неполные два месяца ей удалось довольно сносно овладеть арабским языком, чего она от себя совсем не ожидала. Речь ее еще не была беглой, но она уже могла вести беседу и даже различать некоторые диалекты. – У меня отличный учитель. Мирват занимается со мной.

– Слова относятся не только к учителю, но и к ученику, – возразила Зекирех. – Два месяца слишком малый срок, чтобы изучить арабский язык.

– Он дается мне легко. Чем больше я его изучаю, тем больше он мне нравится.

– Ты очень скромна, дочь моя, – сказала в ответ Зекирех и неожиданно поцеловала в щеку. – Пусть снизойдет на тебя благословение Аллаха!

Беатриче закрыла дверь и подошла к открытому окну. Лицо освежил холодный утренний воздух. Звезды начинали гаснуть. Она была удивлена тем, как спокойно восприняла известие о своей неизлечимой болезни Зекирех. Никаких слез и громких стенаний. Возможно, Зекирех и сама догадывалась об истинном положении дел. Какая сильная женщина! Неудивительно, что мужчины, привыкшие к безоговорочному повиновению, испытывали перед ней страх.

Беатриче вздохнула и на мгновение прикрыла глаза. Разговоры на столь нелегкую тему всегда отбирали у нее много сил. Несмотря на свой многолетний опыт, она еще не привыкла к этому, да и вряд ли когда-нибудь сможет привыкнуть. Ведь всякий раз при этом приходится смотреть в лицо собственной смерти. Ничего не поделаешь, все люди смертны. И хирурги не исключение.

В этот момент муэдзин затянул свою утреннюю молитву. Беатриче знала, что во всех комнатах дворца женщины, пробудившись ото сна, уже раскатывают свои маленькие коврики и начинают молиться, повернувшись в сторону Мекки. Быть может, и Зекирех.

– Как печально начало дня, – тихо произнесла Беатриче и почувствовала, как по ее спине пробежала дрожь.

Вечером Беатриче и Мирват прогуливались в саду. Беатриче втайне называла два часа перед заходом солнца «часом женщин», когда женщины эмира имели право находиться в саду без чадры. Беатриче не могла не возмущаться сложными правилами, узаконивавшими разницу в правах между мужчинами и женщинами. Они казались ей унижавшими человеческое достоинство. Она не хотела понять, почему ей, женщине, был строго воспрещен вход в отдельные помещения дворца или почему в некоторые залы женщин впускали только облаченных в чадру и в строго определенные часы. Каждый раз, когда Беатриче хотела войти в зал, ей нужно было надевать чадру так, чтобы были видны одни глаза, как у участника бандформирования в Чечне. Но обмотать лицо платком было еще недостаточно: согласно правилам, на женщине должно было быть три слоя ткани. Она снова и снова дискутировала с Мирват на эту тему, требовала убедительного объяснения правил. Мирват всегда отвечала цитатами из Корана. Беатриче не всегда понимала их смысл, пытаясь противопоставить свои аргументы, но подруга ее терпеливо выслушивала.

Они часто бродили по дорожкам сада, мимо журчащих фонтанов и цветущих фруктовых деревьев. Мирват расписывала фасон платья, которое только что отдала шить. Нух II ибн Мансур ничего об этом не знал. Платье должно было стать для него сюрпризом в честь победы на предстоящих конных скачках.

– А если ему не удастся победить? – спросила Беатриче.

Обычно ее раздражала пустая болтовня Мирват, но сегодня она отвлекала ее от мрачных мыслей. Разговор с Зекирех тяжелым грузом давил на сердце.

– Тогда оно будет утешением в грусти и печали, – немедленно ответила Мирват. – Но он победит, я это знаю.

Беатриче понимающе покачала головой. Как эта милая женщина могла влюбиться в Нуха II ибн Мансура? Из-за материальной выгоды? В конце концов Нух II был эмиром Бухары и не только самым могущественным, но и самым богатым человеком в городе. Он осыпал женщин великолепными подарками, изящными драгоценностями, дорогими тканями, изысканными духами. Но больше всех получала, конечно, его любимая женщина – Мирват. Несколько дней назад Нух II сделал ей особенно ценный подарок – белоснежную кобылу, родословную которой можно проследить начиная от любимой лошади пророка. Эта лошадь была столь дорогой, что, если бы Мирват вдруг решила ее продать, на вырученные деньги она смогла бы построить себе собственный дворец. В действительности Мирват даже не умела ездить на лошади. Более того, она их боялась, в чем тайно призналась Беатриче.

Но стоит ли за все это богатство расплачиваться любовью к одутловатому мужчине с поросячьми глазками, годящемуся в отцы? Однако, как ни странно это звучит, Мирват на самом деле любила Нуха, этого обрюзгшего холерика со скачущим артериальным давлением. Беатриче трясло от мысли, как такое возможно. На ее счастье, Нух не решался даже прикоснуться к ней – обстоятельство, которому удивлялись все женщины в гареме.

Мирват продолжала мечтать о золотом шитье на подоле нового платья, а Беатриче осматривала сад.

Днем дворец и его жители погружались в царство сна. Под сверкающим солнцем даже сад казался блеклым и серым. Не было слышно ни радостного щебетанья птиц, ни успокаивающего плеска воды в фонтанах. Полная тишина. Лишь изредка где-то в тени деревьев раздавалось блеянье овец. От палящего солнца можно было укрыться в прохладной тени каменной стены.

Ближе к вечеру с гор начинал веять освежающий ветерок, приносящий людям и животным долгожданную прохладу. В эти часы дворец просыпался для новой жизни. Тихо шумели фонтаны, по саду разносился крик фазанов. Суетились служанки, зажигая многочисленные лампы и подавая прогуливающимся свежие овощи, соки и подслащенную лимонную воду. Сад напоминал ярко освещенную праздничную площадь. Чарующий аромат цветов витал над садом, а их насыщенные, яркие краски – все оттенки красного, фиолетового, оранжевого и желтого – переливались в отблесках света убывающего дня. Дворец с отсвечивающей розовым светом стеной и золотыми куполами, напоминал роскошный драгоценный камень.

Беатриче любила этот «час женщин». Ей часто казалось, что она очутилась в восточной сказке. Но мысли о бегстве не покидали ее. Мирват упорно не желала отвечать на вопрос о транспортном сообщении в стране. Она, казалось, не понимала, о чем ее спрашивает подруга. Но Беатриче свято верила в то, что когда-нибудь ей удастся вырваться на свободу. Время у нее было. Когда же она опять окажется дома, в Гамбурге, то будет вспоминать это сияние света, эти краски, этот аромат и ей будет очень недоставать «часа женщин» в саду дворца.

Беатриче наблюдала за двумя пожилыми женщинами, сидевшими на каменной скамье и увлеченно разговаривающими друг с другом. Им совершенно не мешали бегающие возле них смеющиеся и пронзительно кричащие маленькие девочки, в которых, судя по богатой одежде, можно было узнать дочерей эмира. Одна из женщин подняла голову, и Беатриче узнала Зекирех. Старуха кивнула ей по-дружески и продолжила беседу.

– Зекирех поздоровалась с тобой, – заметила Мирват. – Наверное, ты произвела на нее большое впечатление.

Беатриче с удивлением взглянула на Мирват. Ей показалось или подруга ее немного ревнует?

– А может, она кивнула тебе?

Мирват рассмеялась:

– Мне? Спаси Аллах, Зекирех никогда не посмотрела бы на меня столь дружелюбно. Но я очень рада тому, что она игнорирует меня. Когда Фатьма была любимой женой Нуха, она по горло натерпелась от старой ведьмы.

В голосе Мирват прозвучали горькие нотки. И Беатриче подумала, что игнорирование все-таки задевает ее больше, чем злые слова и грубые поступки.

– Это правда, что старуха скоро умрет?

Беатриче в недоумении уставилась на Мирват.

Откуда это стало ей известно?

– Сегодня утром Зекирех довольно долго находилась у тебя в комнате, – продолжала Мирват, не дожидаясь ответа.

– Откуда, ради всего святого… – вырвалось у Беатриче.

Мирват снова улыбнулась.

– Ты ведь не веришь в то, что здесь может что-нибудь долго сохраняться в тайне. Служанка Фатьмы заметила Зекирех возле твоей двери еще перед утренней молитвой. Она как раз направлялась на кухню, чтобы принести Фатьме пару фиников. Старуха, наверное, не заметила ее, так как вошла в твою комнату, а вышла почти через час.

Беатриче покачала головой. Возможно, служанка Фатьмы этот час провела под ее дверью. Неужели ни в чем нельзя быть уверенной? Здесь вообще существует понятие личной жизни? Или все друг за другом шпионят?

– Ну же! Когда, наконец, бабка уйдет в мир иной?

– Откуда тебе известно, что Зекирех больна?

– Умоляю, Беатриче, не смеши меня. Весь дворец знает о том, что в последнее время самочувствие Зекирех с каждым днем ухудшается. Частые ванны и ее визиты к Замире ни от кого не скроешь. А ее служанка по секрету рассказала Нирман о том, как сильно исхудала Зекирех за последние два месяца.

– Ах, и все по секрету! – Беатриче вновь покачала головой. – Мне не хотелось бы говорить с тобой, Мирват, об этом. Зекирех доверилась мне, и я…

Мирват медленно опустила голову.

– Значит, это действительно правда, – совсем тихо, торжествуя, сказала она. – Дни старухи сочтены.

– Даже если ты и права в своих догадках, все равно это не должно тебя касаться, – резко возразила Беатриче. – Это дело Зекирех. Если ты хочешь знать больше, расспроси ее сама.

– Не волнуйся. Люди в Бухаре узнают об этом с удовольствием. В конце концов наступит время, когда старуха навсегда закроет глаза и уйдет в мир иной. Но я молю Аллаха о том, чтобы в последние дни он послал ей хотя бы малую толику тех страданий, которые она доставила людям.

«Не стоит переживать, Аллах уже позаботился об этом», – с горечью подумала Беатриче. Ей хотелось схватить Мирват за ворот и хорошенько встряхнуть. Лучше бы она рассказала ей правду о том, какие мучения предстоит пережить Зекирех. Однако она сомневалась, что это могло заставить Мирват изменить свое отношение к Зекирех. Возможно, этим она причинила бы дополнительные страдания бедной женщине, присовокупив еще и муки моральные.

Мирват взяла Беатриче под руку.

– Не бери в голову. Таков закон жизни. Каждому из нас отмерен свой срок, и одному Аллаху известно, когда и кому суждено умереть. Самое печальное в том – здесь я с тобой согласна, – что Зекирех за свои почти семьдесят лет жизни так и не сумела снискать любовь и уважение своих сограждан. Честно говоря, даже Нух II не будет печалиться о ней. И, кажется, она об этом знает. – Мирват вздохнула. – Да спасет меня Аллах от такой кончины!

Беатриче задумчиво посмотрела на Мирват. Конечно, если это считать целью в жизни, то она ее уже достигла. Во дворце Мирват, казалось, была всеобщей любимицей. Женщины охотно вступали с ней в разговор и искали ее общества. Даже служанки слушались ее охотнее, чем остальных женщин, выполняя любое желание. И не потому, что она была любимой женой эмира. Другие женщины никогда не были удовлетворены работой этих бедных существ и нещадно гоняли их целыми днями. Они были так называемыми девочками для битья, на которых дамы сердца эмира срывали зло. Их ругали, иногда колотили. Мирват же, напротив, всегда была ласкова и приветлива – полная противоположность Зекирех.

– …должна быть исполнительной или я ошибаюсь?

Только сейчас Беатриче заметила, что не слушает Мирват.

– Прости. Что ты сказала?

Мирват рассмеялась.

– Где ты витаешь? Я только что сказала, что овладение искусством врачевания представляется мне делом весьма серьезным и ответственным. Ты обладаешь властью над людьми. Они доверяют тебе, относятся с уважением, восхищаются. Вот, например, Али аль-Хусейн. Он обеспеченный, представительный человек. Но если бы он не был врачом, то никогда не снискал бы такой славы.

– Возможно, ты и права. Но, честно говоря, я никогда не думала об этой стороне своей работы. Я изучала медицину, преследуя совсем иные цели.

– И какие же?

Какие были эти цели? Хороший вопрос. Беатриче задумалась. Конечно, она могла бы поведать Мирват о помощи людям, спасении жизни, облегчении страданий и так далее в том же духе. Это, безусловно, явилось решающим фактором в выборе профессии. Но истинная причина была в чем-то другом, и она никак не могла сформулировать ее. Она просто любила работу и с удовольствием выполняла свои обязанности. Работа стала частью ее собственного «я». Беатриче пожала плечами.

– Понятия не имею, – чистосердечно призналась она. – Так уж вышло. С таким же успехом я, наверное, могла бы стать архитектором или адвокатом.

– Расскажи мне о своей родине, – попросила Мирват. Она села на скамью и уставилась на Беатриче большими, выразительными глазами. – Мне хочется побольше узнать о твоей стране, в которой женщина имеет право обучаться наравне с мужчиной. Должно быть, это необычная страна. Надеюсь, ты простишь мне мое любопытство.

– Само собой, – смеясь, сказала Беатриче.

Мирват много ей рассказывала о себе, о своем детстве, проведенном в доме отца, преуспевающего торговца коврами, о своих сестрах и братьях. Беатриче знает о Мирват почти все. Но Мирват хитрила. Она владела как латинским, так и древнегреческим языком, что могло служить доказательством обучения в привилегированной школе, однако никогда не вспоминала своих учителей и одноклассников; иногда она не знала простейших вещей. Можно предположить, что она ни разу в жизни не уезжала из Бухары и ее абсолютно не волновал конец света.

Беатриче присела рядом с подругой. Скамья располагалась на берегу небольшого пруда. Луна уже показалась на небе, и ее узкий прекрасный серп отражался в чистой, спокойной воде. Между фруктовыми деревьями и кустами роз виднелись купола и башни дворца. Воздух был наполнен пряным ароматом. Мотыльки исполняли свои пляски над водной гладью, иногда всплескивала рыба, выпрыгивая из воды.

«Как на фотографии из каталога об элитном отдыхе», – подумала Беатриче.

Но, к сожалению, она не в отпуске. И дворец – не пятизвездный отель. Мирват, не желая того, заставила Беатриче вспомнить то, что она старалась вытеснить из собственного сознания – она была заключенной. На мгновение Беатриче прикрыла глаза, ощутив комок, подступивший к горлу.

– Я живу в Гамбурге. Это большой город на севере… – Беатриче прервала повествование, поняв, что для описания своей страны знаний ее арабского языка недостаточно. – Большой город на севере Германии, – закончила она предложение, решив, что кое-что все-таки может объяснить на латинском.

– Германия? Правда? – удивленно спросила Мирват. – Поразительно. После всего, что мне рассказывали, Германия представляется страной нецивилизованной.

– Что ты сказала? Я не ослышалась?

– Извини, я не хотела тебя обидеть. Но до сих пор мне рассказывали лишь о дремучих лесах и диких зверях, а не о больших городах, школах и университетах. Это правда, что люди в Германии моются всего один раз в жизни – при рождении?

Беатриче рассмеялась. У Мирват были какие-то странные сведения. Казалось, она верила и тому, что немцы, размахивая дубинками, бегали по лесам и охотились на волков.

– Конечно нет! Мы хорошо знаем правила гигиены. Моемся достаточно часто, а душ принимаем ежедневно.

«Лишь некоторые, – подумала Беатриче, вспомнив бездомных, время от времени появляющихся в приемном отделении больницы, – избегают контактов с водой и мылом. Медицинские сестры и санитары в резиновых перчатках осуществляют санитарную обработку бедолаг, а грязная, дурно пахнущая одежда сразу же попадает в мусорные ведра».

– Интересно, – с удивлением произнесла Мирват. – А у вас в Германии есть большие города? Такие, как Бухара?

Беатриче вновь пришлось улыбнуться. Если она не ошибалась, население Бухары составляло около двадцати тысяч человек.

– Само собой разумеется! Берлин, Франкфурт, Кельн, Дюссельдорф, ну и, разумеется, Гамбург. У нас, конечно, не такие большие города, как в США…

– США?

– Да, которые…

«Забавно, – подумала Беатриче. – А как называются США по-арабски?»

– Ну, Америка. Ты же знаешь – Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско…

Мирват непонимающе качала головой.

– Не знаю, о чем ты говоришь.

Беатриче начала сомневаться. Возможно, ее арабский не так уж и хорош, как она себе возомнила.

– Здесь есть атлас или географическая карта? – спросила она. – Я покажу тебе эту страну.

– Вообще-то это запрещено, – чуть подумав, ответила Мирват. Она о чем-то сосредоточенно размышляла. – Но Нух II сегодня на охоте и вернется не раньше завтрашнего утра. – В ее глазах блеснул огонек. – Я найду географическую карту. Через три часа, когда все улягутся спать, будь у меня.

Ближе к ночи Беатриче постучала в дверь Мирват. Та сама открыла ей.

– Заходи скорее, – прошептала она, бросив взгляд налево и направо, и затащила удивленную Беатриче в комнату. – Тебя кто-нибудь видел?

– Думаю, нет.

«К чему такая конспирация?» – подумала Беатриче. Они не собираются совершать ничего предосудительного. Всего-то найти кое-что на карте.

– Я приказала Нирман уйти, – сказала Мирват и, стараясь действовать как можно тише, закрыла дверь на задвижку. – Мы совсем одни. Пошли.

Она потащила Беатриче к своей кровати. В комнате было довольно темно. Горела одна-единственная крохотная масляная лампа где-то за гардинами. Скудное освещение с трудом позволяло разглядеть мебель. Осторожно, чтобы не пораниться о край стола и не споткнуться о ковер, она пробиралась вперед. Была ночь, но все ставни были заперты. Мирват плотно задернула гардины, будто боясь, что кто-либо, несмотря на темень, заглянет в комнату. Ради всего святого, что это значит? Беатриче чувствовала себя заговорщицей, планирующей дворцовый переворот.

Не успела она открыть рот, чтобы спросить Мирват, как та усадила ее на край кровати, задвинула балдахин и уселась рядом.

– Вот карта, – прошептала она и захихикала от волнения, как маленькая девочка.

Беатриче взяла свиток. Он напоминал пропитанный маслом пергамент или даже кожу, то есть материалы, которые много столетий тому назад использовали для изготовления географических карт. Беатриче сняла со свитка веревку, вынула карту, развернула – и уже через пару секунд забыла обо всем на свете. Затаив дыхание, она стала рассматривать карту.

Перед ней был мир, каким его представляли арабские народы много веков назад, – Ближний Восток, Евфрат и Тигр, часть Индии и Пакистан. С ними граничили государства Западной Европы, страны Британского острова и Скандинавии. Едва касаясь карты, пальцы Беатриче скользили сквозь века, пока она не увидела цифру 387. С учетом мусульманского летосчисления, начавшегося в 622 году, этой карте было более тысячи лет!

Беатриче вспомнила о том, как ее тетя на торгах одного аукциона приобрела географическую карту, которой было всего пятьсот лет, однако ее состояние не шло ни в какое сравнение с той, что держала перед собой Беатриче. Кожа была вся в пятнах, порвана в двух местах, краска поблекла, и надписи чернилами в некоторых местах едва можно было разобрать. Ее тетя отдала двадцать тысяч марок да еще назвала торговца лопухом. Какова же тогда истинная стоимость этой карты?