Одно из самых больших несчастий, которые могут приключиться с молодым человеком в период формирования личности, — это если он неожиданно становится графом. Возможно, есть такие характеры, которые устояли бы в подобной ситуации, но если юноша — высокомерный грубиян, то свалившийся на него титул может сыграть роковую роль.

Именно так и случилось с Хью Лесли Сент-Джоном Лайденом, шестым виконтом Коулфордом и пятым графом Торшоном. Сейчас я расскажу вам об этом.

Четвертый граф Торнтон погиб на охоте в результате несчастного случая, когда его наследнику не исполнилось еще и шестнадцати. После смерти графа его сын, виконт Коулфорд, и дочь Кэролайн остались единственными владельцами Торнтон-Мэнора, имения Лайденов в Дерби. Хью таким образом превратился из виконта Коулфорда в пятого графа Торнтона.

Вскоре после этого все семейство Лайден собралось на большой совет, чтобы решить, что делать с сиротами, ведь графиня, к сожалению, умерла еще раньше, когда рожала Кэролайн. Мою мать тоже пригласили на эту встречу. Собираясь туда, она объяснила мне, что официальным опекуном и попечителем имущества молодого графа и его сестры назначен их дядюшка, достопочтенный Джордж Лайден. Еще мама сказала, что, хотя достопочтенный Джордж выразил готовность заниматься имущественными и правовыми вопросами, он не пожелал переехать в Дерби. Кажется, Джордж Лайден предпочитал постоянно жить в Лондоне, так как занимал какой-то пост в правительстве.

Целью большого семейного совета было избрание того, кто мог бы жить в замке Торнтон и заменить мать Хью и Кэролайн. Мама заметила, что судьбой новоиспеченного графа семейство обеспокоено не так сильно, поскольку он большую часть года живет в колледже. Но для Кэролайн требовалось найти новую маму, и в конце концов семейство остановило выбор на моей.

К несчастью, моя мама — вдова. Также к несчастью, она не располагает толстым кошельком. Возможность поселиться в одном из самых крупных поместий Англии оказалась для нее слишком соблазнительной, чтобы устоять, и, не успела я понять, что происходит, как меня уже везли по бесконечной гравийной дороге к кузине, которую, по настоянию мамы, я обязана была называть «дорогая Кэролайн».

Дорогая Кэролайн была моей ровесницей, то есть ей тоже было одиннадцать. Вследствие этого глупого совпадения все семейство решило, что мы просто обязаны стать ближайшими подругами. Вот еще одно доказательство того, как поразительно глупы бывают взрослые.

Хотя я скорее умерла бы, чем признала это вслух, но Торнтон-Мэнор поразил меня с первого взгляда. Дом был огромен. До этого мы с мамой жили в маленьком коттедже в Уилтшире, и немудрено, что при виде гигантского каменного строения с сотнями окон, сверкавших под лучами солнца, мы впали в настоящее благоговение.

Полагаю, здесь следует сказать, если, конечно, вас интересуют подобные детали, что Торнтон-Мэнор — это сравнительно новая постройка, которую возвели по приказу деда нынешнего графа. Как утверждает моя гувернантка мисс Лей-си, здание имеет классические пропорции. К центральной его части в три этажа с обеих сторон примыкают два флигеля. Монотонные ряды одинаковых окон разнообразят декоративные колонны и пилястры, которые прекрасно контрастируют с гладким неярким камнем самой постройки.

Как много слов, а ведь можно просто сказать, что это потрясающе красивый дом!

— Мы что, действительно будем здесь жить? — выдохнула я, уставившись на все это великолепие из окошка кареты. Надо сказать, что карета графа была специально выслана, чтобы доставить нас до места с комфортом и шиком, и выглядела чрезвычайно изысканно. Я целый день не решалась устроиться на мягкой скамеечке с ногами.

— Да, Дина. — Даже у мамы голос перехватило.

Сами мы не происходим из древнего дворянского рода, а потому не привыкли к такому. Мама всегда говорила, что ее кузина, та самая, что вышла замуж за четвертого графа и так не вовремя умерла, родив Кэролайн, высоко залетела, сделав столь блестящую партию. Мой отец был простым армейским офицером хорошего, но не знатного происхождения. Однако я всегда была твердо уверена, что папа исключительно благороден во всех прочих смыслах. И потом, он был смелым. Два года назад он погиб в Пиренеях, и я до сих пор тоскую.

Когда карета подкатила к ступеням замка, большие двери распахнулись, и слуга в ливрее, на вид жутко чванливый, спустился навстречу. Лакеи засуетились, открывая перед нами дверцы и откидывая деревянные подножки. Мама и я вышли.

Маму нелегко смутить подобными вещами. Она, может, родилась и в простой семье, но зато прошла по жизни, отлично пользуясь одним очень полезным преимуществом: она у меня красавица.

— Миссис Стрэттон, — уважительно произнес мажордом и поклонился, — добро пожаловать в Торнтон-Мэнор.

Мама улыбнулась:

— Благодарю вас, Эдварде.

Я уставилась на нее с изумлением. Откуда она узнала, как его зовут?

Мама, в свою очередь, посмотрела на меня и слегка свела брови.

— А это мисс Дина, — сказала она.

Напудренный парик склонился и передо мной. Я чуть не сделала реверанс

— настолько он был важный, — но тут же вынуждена была побороть непрошеную улыбку, потому что представила себе, какое это могло произвести впечатление!

Мы поднялись на крыльцо и вошли в холл. Навстречу нам по ступеням спускалась девочка примерно моего возраста. У нее были длинные светлые волосы и огромные голубые глаза. Одета она была в безукоризненно белое платьице.

«Кэролайн, — подумала я. — Дорогая Кэролайн».

— Здравствуйте, тетушка Сесилия, — прозвучал ласковый мягкий голосок.

— Я так рада, что вы приехали ко мне.

— Дорогая Кэролайн, — произнесла мама. — Мое дорогое дитя. Как приятно снова видеть тебя.

Мама и Кэролайн встречались прежде, но для меня это было совершенно новое знакомство.

— Посмотри, кого я привезла, — продолжала мама самым теплым голосом. Я еще подумала, что она воркует, точно горлица. — Вот тебе новая подруга. Это моя дочь Дина.

Я покорно шагнула навстречу девчонке и вежливо пробормотала:

— Здравствуйте.

— Как я рада, что ты приехала! — воскликнула Кэролайн и улыбнулась, будто действительно мне обрадовалась.

Я же в ответ улыбнулась ей одним уголком рта. Потом, переходя прямо к делу, спросила:

— Ты собак любишь?

— Да, — ответила Кэролайн. Я обернулась к матери:

— Значит, можно послать за Сержантом, мама. Я же говорила тебе, что Кэролайн наверняка любит собак.

— Сержант — это твоя собака? — спросила моя новая подруга. — Ну конечно же, надо поскорее послать за ним! Ты, наверное, ужасно скучаешь?

Поскольку я не видела своего пса всего только день, то не успела жутко соскучиться, но предложение мне понравилось, и я улыбнулась уже откровеннее.

— Мой пес — чудесный крысолов, — заявила я. Небесно-голубые глаза Кэролайн испуганно округлились.

— Ну, хватит уже об этой собаке, Дина, — живо вмешалась мать. — Дорогая Кэролайн, не будешь ли ты так любезна показать нам наши комнаты?

Я очень рада, что могу теперь сказать: ни один из моих жутких страхов, касающихся переезда в Торнтон-Мэнор, не оправдался. Кэролайн оказалась очень приятной девочкой, и я ни капли не возражала против того, чтобы делить с ней свое время и свою маму. Каждое утро мы занимались с гувернанткой. Уроки были ужасно скучными. Дома меня учил наш старенький пастор, который брал намного меньше, чем гувернантка, и просто давал мне читать книжки, Мисс Лейси предпочитала скользить по поверхности вещей, и всякий раз, когда я задавала вопрос «Почему?», она нервничала и велела поглядеть в словаре.

Вскоре я обнаружила, что в замке чудесная библиотека, и взяла в привычку приносить на уроки посторонние книжки. Думаю, мисс Лейси была счастлива, что я больше не задаю никаких вопросов.

Но безусловно, самым лучшим в поместье Торнтон были конюшни! Покойный граф, оказывается, слыл отменным охотником, он держал прекрасных лошадей, за которыми ухаживали опытные конюхи. Я всю жизнь обожала лошадей, и когда папа был жив, он постоянно держал для меня пони. Он и сам был заядлым лошадником, хотя и служил не в кавалерии. Дело в том, что служба в коннице требует больших средств, вот почему папа вынужден был пойти в инфантерию. Но он научил меня ездить верхом, когда мне исполнилось три года, и до самой его гибели у меня был собственный пони. Мама на свою вдовью пенсию не могла себе позволить содержать лошадку, и вот уже целых два года я не каталась верхом.

У Кэролайн было два замечательных пони, и одного она отдала в мое распоряжение. Единственное, что слегка омрачало мне эту радость, — я вынуждена была выезжать вместе с Кэролайн, которая передвигалась по пересеченной местности намного медленнее, чем нравилось мне. Однако очень скоро я нашла способ решить эту проблему. Я поднималась в пять утра вместе с конюхами, которые выводили рослых гунтеров размяться. К счастью, моему пони эти прогулки тоже нравились, и он торопился на своих крепких коротеньких ножках, не отставая от больших коней и с наслаждением фыркая.

Кажется, впервые с тех пор, как умер папа, я почувствовала себя счастливой. А потом пришло лето, и из Итона приехал молодой граф.

Сколько буду жива, я никогда не забуду этой первой встречи с пятым графом Торнтоном. Все домашние слуги выстроились на ступенях замка, чтобы приветствовать нового хозяина. Я про себя подумала: как глупо устраивать такую встречу шестнадцатилетнему мальчишке, не важно, какой у него титул, — но, разумеется, ничего не сказала. Мама, Кэролайн и я стояли у передней двери, ожидая своей очереди поприветствовать его. Счастливая весть достигла дома за пять минут до того, как карета графа замаячила на дороге, и мы все успели занять подобающие места.

Итак, мы ждали. Наконец сквозь кроны деревьев аллеи я увидела лошадей. Потом из-под густых ветвей выкатила карета графа, а еще через минуту она остановилась у ступеней лестницы. Эдварде спустился, чтобы встретить своего господина. Дверцу кареты открыли, подножку опустили, и наконец показался сам хозяин поместья.

Первое, что бросилось мне в глаза и что, должно быть, замечают все, кто впервые встречает графа, — это необычайный цвет его волос. Они светло-золотистые, совсем как солома. Такие волосы очень редко увидишь у человека, если ему больше шести-семи лет от роду. Молодой человек был высок и строен, а улыбка, с которой он обратился к Эдвардсу, была просто прекрасна.

Я подумала, что этот парень похож на ангела.

Это лишний раз доказывает, как обманчива бывает внешность.

Вслед за графом из кареты вышел крепкий темноволосый юноша. Граф писал моей маме, что привезет с собой друга погостить на каникулах. Очевидно, это он и был. Оба молодых человека пошли вверх по лестнице.

Прислуга так и запрыгала в реверансах, закачалась в поклонах, а граф только улыбался, приветствуя домашних. Наконец он остановился напротив нас.

— Тетушка Сесилия, я счастлив видеть вас. — И он улыбнулся маме своей очаровательной улыбкой. Глаза его сияли небесной чистотой.

Мама ответила, тоже улыбаясь:

— Спасибо, Торнтон. — И голос ее звучал как никогда приятно.

Кэролайн шагнула навстречу брату, протягивая обе руки. Он остановился и быстро, почти деловито ее обнял. Шепнув ей что-то на ухо, отчего она рассмеялась, он обратился ко мне. Голубые глаза его округлились, когда он посмотрел на мои волосы.

— Что за огненная голова! — сказал граф и добавил:

— Вы, наверное, маленькая Дина? — При этом он одарил меня самой высокомерной, самой снисходительной улыбкой, какую только мне доводилось видеть у взрослых за всю мою жизнь.

Я уставилась ему прямо в лицо. Ладонь просто зачесалась, так хотелось дать ему пощечину. Я ненавижу, когда меня дразнят за мой цвет волос. И мне не нравится, когда меня называют маленькой.

— Да, я Дина, — сказала я. — И вовсе не маленькая. Мне одиннадцать лет, и у меня совершенно нормальный рост для моего возраста. Кстати, это ужасно грубо делать замечания о цвете волос.

— Дина! — Мама была в ужасе. — Немедленно извинись перед Торнтоном.

Я скрипнула зубами.

— Ну что вы, тетушка, — высокомерно отозвался он. — Она наверняка научится себя вести, когда ей исполнится двенадцать.

«А ты так и не научился!» — подумала я, но промолчала.

— Дина очень не любит, когда говорят о ее прическе, Капуста, — вмешалась Кэролайн, но сразу смутилась. — Прости, наверное, я больше не должна звать тебя Капустой?

— О нет, леди Кэролайн, отныне он у нас Заноза , — вмешался приятель графа, которого тот представил моей маме как мистера Роберта Мэрроу. — Мы в школе долго привыкали к этой перемене, зато теперь нам эта кличка даже больше нравится.

— Никто никогда не звал нашего папу Занозой, — озадаченно отозвалась Кэролайн.

Странное выражение промелькнуло на лице ее брата.

— Никто никогда не звал его иначе как «милорд».

— Да, — вставила мама, — он был настоящий аристократ. Но не пройти ли нам в дом, Торнтон? Вы, наверное, хотите показать мистеру Мэрроу, где он будет жить?

На другое утро спозаранку я вошла в конюшни, собираясь, как всегда, поехать на прогулку с гунтерами на моем пони. Меня очень удивило, но ничуть не обрадовало, что Торнтон тоже оказался тут.

— Дина! — воскликнул он, удивленно глядя на меня. — Что ты здесь делаешь?

— Каждое утро выезжаю вместе с конюхами. — Я старалась говорить как можно вежливее. Меня немного напугала моя собственная вчерашняя грубость, и потому я твердо решила больше не повторять ошибок.

— Ты?

Снова на его лице появилось то же пренебрежительно-высокомерное выражение. Ладонь у меня так и зачесалась.

— Да, я, — ответила я с достоинством и, подражая Эдвардсу, задрала подбородок и уставилась вдаль. — Конюхи не возражают, а для Счастливчика весьма полезно немного размяться. Ведь с твоей сестренкой мы никогда не пускаем коней быстрее легкого галопа.

— Да, Кэролайн у нас трусишка, — согласился Торнтон. -Она неудачно упала с лошади несколько лет назад и потом месяца три лежала в постели. С тех пор боится ездить верхом.

— Что ж, если учесть, что ваш отец погиб, упав с лошади, то у нее есть причины бояться, — огрызнулась я.

Торнтон опять удивился, и меня осенило: наверное, очень немногие осмеливались перечить графу. Я снова устремила глаза вдаль. Он сказал:

— Когда ты так смотришь, то ужасно похожа на Эдвардса. Я почувствовала, что краснею. У меня очень бледная кожа, и она выдает чувства, которые я предпочла бы никому не показывать. С ненавистью посмотрев на графа, я поняла, что он разглядывает мои ноги.

— Что такое! — воскликнул он с сильно преувеличенным удивлением. — Что это еще за маскарад?

К вящей моей досаде, я почувствовала, как кровь с новой силой прихлынула к щекам.

— И вовсе не маскарад! — с вызовом возразила я. — Просто костюм для верховой езды. — Действительно, на мне были мужские бриджи. Мама упала бы в обморок, если бы узнала. Ведь, катаясь с Кэролайн, я облачалась в амазонку, которую мне купили, когда мы приехали в Торнтон-Мэнор.

— Боже правый, — проговорил Заноза, устремив глаза куда-то мне за плечо. — Это еще что такое?

«Это» был всего лишь Сержант, который заглянул в стойло, чтобы присоединиться ко мне на утренней прогулке.

Сержант — очень крупный пес. Если честно, он ненамного ниже Счастливчика. И если совсем честно, я думаю, что он не слишком красив. Конечно, для меня он все равно самый прекрасный, но ведь я люблю его. Однако справедливости ради следует признать, что на первый взгляд он не слишком-то.., привлекателен.

— Моя собака, — сообщила я графу и потрепала слишком большие коричневые уши. — Его зовут Сержант.

— Ну и чудовище, — ответил Заноза и щелкнул пальцами. Сержант, глупенький, сразу же подошел — лишь бы ему уши почесали.

В эту минуту появился старший конюх.

— Лошади готовы, милорд, — сказал он. — Счастливчик тоже ждет, мисс Дина.

— Неужели этот ребенок действительно катается с гунтерами? — Заноза явно стремился задеть мое самолюбие.

— Каждое утро, милорд.

Старшего грума звали Джон, и он стал одним из моих ближайших друзей.

— Она отчаянная наездница, милорд. Точь-в-точь как вы сами были в этом возрасте.

Мы с кузеном поглядели друг на друга, одинаково оскорбленные сравнением.

— Но она девочка, — промолвил Заноза, презрительно скривив губы.

— Да, но спорим, скачу на лошади ничуть не хуже тебя, — ответила я, — хотя ты на пять лет старше!

— Ха! — Мы с вызовом уставились друг на друга. — А ну-ка, давай поглядим.

— Ну-ну, милорд. — Джон попытался умиротворить нас. — Не хватало только неприятностей.

— Неприятностей? — Заноза приподнял свои атласные брови. — Какие могут быть неприятности? Ведь мисс Дина скачет, словно кентавр. Она только что сама так сказала. Да и ты ее поддерживаешь.

Папа рассказывал мне про кентавров.

— Я скачу лучше кентавра, — заявила я.

Мы снова гневно переглянулись, и вдруг Торнтон улыбнулся мне самой отвратительной и ехидной улыбкой.

— Ну, пойдем, рыжая, — сказал он, — посмотрим, на что ты годишься.

Я зашагала следом за ним к деннику, мысленно решив скорее убиться насмерть, чем оплошать перед этим задавакой.

И я правда чуть не убилась. Стремясь продемонстрировать свое искусство, я пустила Счастливчика таким аллюром, который оказался для него слишком быстрым. И как того и следовало ожидать, случилась беда. Я получила несколько серьезных ушибов и вывихнула ногу. Счастливчик, слава Богу, остался цел.

Единственным отрадным моментом за все то утро оказался выговор, который сделал графу Джон. Он заявил, что это Заноза «спровоцировал» меня. На самом деле так оно и было, так что граф получил по заслугам. Заноза ужасно разозлился. Однако злился он явно не на себя, а на меня. Потом, годы спустя, я поняла, что Заноза никогда и ни при каких обстоятельствах не считал себя виноватым. На самом деле, как правило, он-то и бывал виновен, хотя всегда старался свалить все на меня.

Прошли годы. Заноза окончил Итон и поступил в Кембридж. Учился он отменно, а на каникулы всякий раз приезжал домой, предоставляя моей маменьке и Кэролайн приятную возможность упиваться его до неприличия красивой внешностью. Очень часто он приезжал со своими друзьями. Все это были, как правило, милые молодые люди, хотя у всех без исключения был один и тот же недостаток — они постоянно лебезили перед Занозой. Разумеется, ведь он был графом и, если верить моей маме, ужасно богатым.

Однако надо отдать должное его друзьям: не думаю, чтобы только титул и богатство молодого графа заставляли их самым отвратительным образом поклоняться ему. У Занозы не возникало проблем, как у многих других юношей. На лице у него никогда не было прыщей, рос он складным и грациозным, без всякой неуклюжести, свойственной многим мальчикам в этом возрасте. К тому же он скакал верхом, стрелял и боролся лучше всех в колледже. Все это привлекало друзей, и они слушались его во всем, как преданные собачонки.

В общем, все, кто окружал Занозу, ужасно портили его. Он настолько привык к лести, что если встречал человека, не склонного на него молиться, то становился просто невыносимым.

Я ненавидела спорить с Торнтоном. К сожалению, у него было железное преимущество, ведь он обучался в Итоне и Кембридже, а потому успел узнать такие вещи, о которых я вообще не имела представления. Я выходила из себя, если он принимался цитировать по-латыни. Он, разумеется, все прекрасно понимал и то и дело подавлял меня своей эрудицией.

Но самое главное, он прозвал меня Рыжей.

Здесь нужно внести ясность. Мои волосы вовсе не рыжие. Они розовато-золотистые. Когда я была маленькой, папа называл меня «красное золотко», потом, когда я подросла, он вынужден был признать, что мои волосы действительно розовато-золотистого цвета. Мама тоже всегда говорила, что они золотистые с розоватым отливом. И Кэролайн согласилась, что они розовато-золотистые. Только Заноза настаивал, что я рыжая. Он говорил так нарочно, чтобы позлить меня.

Несмотря на регулярные визиты Занозы, я провела в замке Торнтон лучшие годы. У нас с Кэролайн едва ли была хоть одна общая мысль, и все же, несмотря на всю нашу непохожесть, мы прекрасно ладили. Вполне возможно, именно благодаря этой несхожести мы оставались подругами. У нас даже не было возможности, что называется, наступать друг другу на пятки.

Кэролайн была музыкально одаренной и к тому же неплохо рисовала. Меня же эти вещи ничуть не вдохновляли. Зато я увлеклась иностранными языками и вскоре умела говорить по-французски и по-итальянски не хуже самой мисс Лейси. Я была уверена, что могла бы даже перещеголять ее, если бы нашелся подходящий учитель. Потом, однако, мама пригласила в дом учителя танцев из Италии.

Звали его синьор Монтелли. Он прибыл к нам осенью, в тот год, когда мы с Кэролайн должны были впервые показаться в свете. На самом деле первый выход намечался на весну, но мама хотела, чтобы мы еще зимой побывали на местных балах. «Чтобы приобрести необходимый лоск», — объяснила она. Итак, в Торнтон-Мэноре появился учитель танцев.

Как раз в тот год Заноза окончил свой Кембридж, ему исполнился двадцать один год, и он официально вступил в права наследования. Больше он не обязан был ждать одобрения всех своих поступков со стороны дядюшки Джорджа. «Сам себе хозяин», — сказала мама. И добавила, что я должна быть с ним поласковее, что он может отказать нам от дома, если решит, что пора от меня избавиться.

Нарисованная ею картина мне крайне не понравилась. Куда же нам было деваться? Как бы мы стали жить? И потом, пропал бы мой бальный наряд (за который, кстати, обещал заплатить Заноза). И больше никаких лошадей… Мне пришлось бы пойти в гувернантки, как мисс Лейси, а мама скорее всего очутилась бы в работном доме.

Наверное, именно потому, что нарисованная ею перспектива была слишком мрачной, я не поверила ни единому маминому слову. Заноза ни за что не опустился бы до того, чтобы выгнать вдову с ребенком из дому. Я слишком хорошо его знала. Такой поступок никак не согласовывался с его стремлением выглядеть благородным человеком. Так что мама могла быть совершенно спокойна.

Когда я объяснила ей все это, она лишь сердито посмотрела на меня и засеменила прочь, чтобы пожаловаться на меня экономке.

Но вернемся к учителю-итальянцу. Он прибыл в замок в сентябре, чтобы обучить нас с Кэролайн всем танцевальным премудростям, которые обязаны знать девушки, отправляющиеся на свой первый бал. Мама особенно беспокоилась насчет вальса. «Ведь это будет просто ужасно, — сказала она, — если вас пригласят, а вы опозорите и себя, и меня своей неловкостью!» Другие танцы не столь сложны, но, вальсируя, партнерша должна так близко прижиматься к партнеру, что мама была абсолютно уверена: самое сложное при этом — не наступить ему па ногу.

Синьор Монтелли блистал белозубой улыбкой и был очень мил. Особенно со мной. Мы общались по-итальянски, и, получив разговорную практику, я сделала потрясающие успехи.

Не стоит и говорить, что ни Кэролайн, ни я никогда не оставались наедине с синьором Монтелли. Всегда при наших занятиях присутствовали либо моя мама, либо еще кто-нибудь из домашних. Лишь когда хитрый итальянец подкараулил меня в библиотеке, я поняла его низменные намерения.

Он поцеловал меня. Просто схватил за плечи, придавил к книжному шкафу и прижался к моим губам своим дурацким мокрым ртом. Я была настолько ошеломлена, что не могла даже пошевелиться.

Кроме всего прочего, он был старик! Ему было никак не меньше тридцати лет! А это слишком почтенный возраст для подобных шалостей. Так я думала…

— Моя маленькая тициановская красавица… — пробормотал он и, о ужас, принялся целовать мою шею. — Какие волосы.., какая кожа.., какие изумительные глаза… — Тут он заглянул мне в лицо. — Я же тебе нравлюсь, правда? — спросил он. — Ты так прижимаешься ко мне в вальсе…

Вот тебе на! А я-то думала, что так и полагается, когда вальсируешь. Ведь он сам меня учил…

— Нет, — объяснила я, — вы мне не нравитесь. И если еще хоть раз меня поцелуете, то я скажу своему кузену Торнтону. Он стреляет лучше всех и обязательно убьет вас.

Смуглая итальянская кожа побледнела. Монтелли стоял так близко, что я видела, где начинает пробиваться щетина. Он уставился на меня, слегка приоткрыв рот. Он был так похож на рыбу, что я чуть не расхохоталась.

— Нет, не надо этого делать, — наконец проговорил итальянец.

— Не буду, если вы дадите мне слово никогда больше ко мне не прикасаться, — твердо отвечала я, но тут же поправилась:

— То есть, во всяком случае, не целовать меня. Полагаю, прикасаться все же придется. Иначе мы не сможем танцевать.

— Ах, моя чудесная тициановская красавица, — выдохнул Монтелли и, склонясь ближе, коснулся моей щеки. — Ведь ты ничего не расскажешь своему кузену, правда?

— Нет, все-таки придется рассказать! — возмутилась я, но, отбросив его руку, решилась спросить, сгорая от любопытства:

— Кстати, кто такой этот ваш Тициан?

Учитель танцев уставился на меня так, словно неожиданно очутился перед дремучим варваром.

— Тициан — это художник, — ответил Монтелли. — Великий художник. Он прославился изображениями рыжеволосых женщин.

— Но мои волосы не рыжие. Они розовато-золотистые.

— О нет, сага , — возразил Монтелли и улыбнулся мне почти ласково. — Они рыжие. Рыжие, как медь, рыжие, как пламя, рыжие, как…

— Ну хватит, синьор. Вы даете мне слово вести себя прилично или я рассказываю все кузену?

В общем, после небольшого спора он дал мне слово. И сдержал его. У Занозы действительно была репутация меткого стрелка, хотя и сильно преувеличенная. Просто ему удалось выиграть какой-то глупый спор в одном из лондонских клубов. В Дерби все только об этом и говорили. Мне же казалось, что Заноза попросту тратит время в Лондоне, но я воздержалась от комментариев. На мой взгляд, все, что удерживало его вдали от Торнтона, а значит, и от меня, шло мне на пользу.

Мама всю зиму суетилась, готовя Кэролайн и меня к нашему дебюту. Для тех, кому подобные проблемы незнакомы, я опишу их.

Цель всякой девушки, появляющейся в свете, составляет поиск мужа. Сами понимаете, девушки обязаны выходить замуж. Если девушка не находит себе мужа, то она должна: а) стать гувернанткой (если бедна); б) пойти жить к родственникам и превратиться в домработницу (опять же в том случае, если она бедна); либо в) собрать возле себя свой собственный кружок и совершенно оскандалиться (если она богата).

Я была бедна. В противном случае меня скорее всего заинтересовала бы последняя из перечисленных возможностей. Я категорически не интересовалась карьерой гувернантки или домработницы, так что оставалось лишь одно — искать мужа. Итак, светский дебют.

Правда, на моем пути к успеху стояли два серьезных препятствия. Первое и, безусловно, наиболее весомое как раз то, что я была бедна. Большинство мужчин не любят жениться на бедных девушках. Им нравятся жены с приданым. Но мой папа был всего лишь офицером инфантерии, а у мамы было совсем небольшое состояние, так что никто из моих родителей не мог дать за мной хоть сколько-нибудь существенного приданого.

Это была серьезная проблема. Мама неустанно рассказывала мне байки о бедных девушках, которые, как она слышала, блестяще устраивались, но я воспринимала все эти истории здоровым скептицизмом. Ведь то, чего мама никак не брала в расчет, рассказывая мне свои сказки, было на самом деле чрезвычайно важно: все ее блестяще вышедшие замуж героини были писаными красавицами.

Проблема неожиданно решилась буквально за месяц до нашего отъезда в Лондон. И решил ее не кто иной, как Зани? Он сам предложил дать мне приданое!

Мама от радости даже дар речи потеряла.

— Этого как раз достаточно, Дина, — едва душа, сказала она мне, — достаточно, чтобы тебя зауважали, чтобы тебя приняли. О, благослови Господь этого мальчика! — Укоризненный взгляд в мою сторону, и… — Учитывая то, что ты все время грубишь ему, Дина, с его стороны это просто неслыханное благородство!

— Чепуха, — ответила я. — Ни малейшего благородства тут нет. Просто Заноза испугался, что вынужден будет вечно содержать меня, если я так и не найду себе мужа. Так что приданое — в его же интересах, мамочка. Не давай себя охмурить!

Итак, проблема номер один решилась сама собой. Но проблема номер два была немного сложнее. Это касалось моих волос.

В нашем кругу рыжие волосы считаются не слишком привлекательными. Нет-нет, я вовсе не рыжая, вы же помните. Мои кудри розовато-золотистые. Но я вынуждена признать, что некоторые люди склонны считать их рыжими.

В общем, дурацкая масть. К тому же они очень густые и очень кудрявые. Такие густые и кудрявые, что практически невозможно привести их хоть в какой-то порядок. Они клубятся вокруг моего лица и плеч подобно облаку розоватых завитков.

Я их ненавижу. Однажды, когда мне было четырнадцать лет, я даже состригла их, но получилось еще хуже. Теперь волосы снова отросли до плеч и опять ведут себя, как им заблагорассудится.

У Кэролайн чудесные волосы, блестящие и гладкие, и по-настоящему белокурые. И еще у нее прекрасные большие голубые глаза. Мои глаза серо-зеленые. Нет, с ними-то как раз все в порядке. Правда, они не такие большие и выразительные, как у Кэролайн, но вполне приемлемые. Мне, конечно, никогда не быть такой красавицей, как мама, но, слава Богу, взрослея, я стала походить на нее немного больше. И я отнюдь не дурна собой. Если, конечно, не считать волос. А ведь прическа, к сожалению, не такая деталь внешности, которую можно просто не заметить.

Наверное, Заноза все-таки очень правильно поступил, выделив мне кое-какое приданое, иначе терпеть бы ему меня веки вечные!

Но вернемся к предстоящему балу. Обычно балы дебютанток проходят в разгар сезона. А сезон традиционно открывается ассамблеей в Олмаке в первую среду после Пасхи. Сезон длится до лета, когда все общество покидает Лондон и отправляется в поместья или в Брайтон.

А уж потом, осенью, начинается период охоты, когда все члены высшего общества садятся на лошадей и едут добывать лис. В отличие от этой осенней охоты, весной ловят не лис, а спутников жизни. Молоденькие девушки охотятся на мужей, холостяки выискивают себе жен, женатые выбирают любовниц… Такая вот живописная картина.