Глава 36

КАК ДОСТИЧЬ ФЕРМОПИЛ

Судно может воспользоваться двумя способами, пояснил нам наш капитан.

Это седой старик, полный, не слишком подвижный, но отличный знаток моря.

Догадавшись, что я ничего не помню, он уселся на бухту каната и кусочком мела нарисовал на палубе береговую линию.

– Это волок на перешейке. – Он говорил и рисовал одновременно. – А это Эгейское море и остров Саламин.

– А что, Саламин действительно значит "мир"? – спросила Ио. – Так Латро говорит. А по-моему, там слишком много воюют.

Капитан долго глядел вдаль, на танцующие волны.

– Он называется так из-за заключенного еще в давние времена перемирия с жителями Пурпуровой страны, Финикии. Тогда было условлено, что налетов на этот остров они совершать не будут. В те времена, когда жив был еще мой дед, каждый брал, что хотел, и это не считалось позорным. Приходит, например, в город корабль, и капитану кажется, что его команде ничего не стоит этот город захватить. Вот он его и грабит. А если потом ему встречался более быстрый корабль с более сильной командой, приходилось спасаться бегством, иначе и сам бы пропал, и судно потерял бы. Что ж, по крайней мере, он знал, за что борется. А теперь у нас то мир, то война, просто невозможно разобраться. В прошлом году финикийцы считались лучшими моряками во флоте Великого царя. Именно моряками – лучшими воинами на море считались египтяне. И финикийцы непременно сражались бы на Саламине, если бы им удалось высадиться на берег. Так что старое соглашение не в счет, а до нового пока не дожили.

Интересы царей вечно сталкивались в определенных местах. Раньше они в таких случаях заключали честную сделку и следовали ее условиям, а если нарушали их, то бывали опозорены и наказаны богами вместе со своими подданными. А теперь все больше хитростью да уловками действуют. Какой смысл заключать соглашение, если партнеры заведомо не намерены соблюдать его условия? Тем более, что вскоре все убеждаются, что провели друг друга?

– Должно быть, Афины где-то здесь? – спросила Ио, показывая на рисунке пальцем.

– Нет, это Пирей. Афины вот здесь, на холме. Я в Пирей больше уж и не плаваю почти. Хотя нам в любом случае придется плыть мимо. Вот здесь сейчас мы. – Он пририсовал еще кусок побережья дальше на север и возле него поставил крестик. – А это остров Эвбея, здесь лучшие овечьи отары в Элладе. Если б у меня была обычная команда на борту, мы бы прошли подальше от Эвбеи; здесь очень узкий пролив и дуют преимущественно северные ветры.

Но поскольку на судне полно здоровенных парней, которые в случае чего смогут приналечь на весла, удаляться от острова необходимости нет. Как предполагает благородный Пасикрат, мы переночуем в Фермопилах, и он принесет жертву на могиле Леонида. Конечно, нет ничего лучше попутного ветра, зато на веслах поплывешь куда захочешь.

Прежде всего капитан надеялся на длинные весла, которыми гребли по двое и стоя. Таких весел с каждого борта у нас было по двадцать, и я тоже греб в очередь с другими на пару с одним из спартанцев. Тяжелая это работа! На ладонях мгновенно вздуваются пузыри, зато гребля отлично укрепляет тело, да и под пение грести легче. Память моя почти ничего не удерживает, зато хорошо все помнят мои плечи, спина и ноги. И они постоянно говорят мне: зря я позволял им так долго лениться, тогда как даже приятно померяться силой с этим синим гигантом, морем. Я стараюсь слушаться своего тела, и мне даже смешно, когда другие люди (которые слишком надеются на несчастных животных и заставляют их работать вместо себя) лениво погоняют жалобно мычащего вола, привязанного к мачте.

Я, похоже, описываю ничего не значащие события и впечатления, однако это лишь потому, что я только что очнулся ото сна.

На веслах могут одновременно находиться восемьдесят человек, а у нас на борту больше четырех сотен, считая Пасикрата и меня, а также всех членов команды. При таком количестве народу мы, разумеется, можем позволить себе передышки длинней, чем обычно. Когда солнце стало склоняться к горам, что тянулись слева от нас, ветер сменился на попутный, матросы поставили оба паруса, и мы осушили весла.

Пасикрат предложил посоревноваться в борьбе – на палубе не хватало места для занятий каким-либо иным видом спорта, разве что для борьбы или кулачного боя можно было высвободить небольшую площадку. Хорошенькая женщина по имени Дракайна тоже пришла посмотреть и села со мною рядом. Она носит пурпурный хитон и множество украшений; спартанцы с большой готовностью дали ей пройти и помогли усесться поудобнее; должно быть, это важная персона.

Поведя носом, она сказала:

– Пахнет рекой и крокодилами. Ты знаешь, кто такие крокодилы, Латро?

Я сказал, что знаю, и описал их.

– Но ты же не помнишь, где видел их, правда?

– Не помню.

– А ты тоже намерен участвовать в поединке? Если победишь, брось своего соперника за борт, очень тебя прошу, хорошо?

Победители и впрямь частенько так поступали, демонстрируя свою силу и удаль. За нашим кораблем тянулась веревка, и брошенный в воду быстро хватался за нее и вскоре снова оказывался на борту, причем многие из искупавшихся утверждали, что после такой жарищи окунуться в прохладные воды чрезвычайно приятно и еще неизвестно, кто выиграл – одержавший победу или побежденный. Я пообещал Дракайне, что непременно выполню ее просьбу, если сумею победить.

– Ты же отличный борец – я сама видела. Ты тогда чуть не победил Басия и, по-моему, вполне мог бы это сделать, если б сам захотел.

– А этот Басий тоже здесь? – спросил я, ибо не знал почти никого из спартанцев по имени и думал, что могу еще разок с ним сразиться.

Дракайна покачала своей хорошенькой головкой.

– Он уже ушел в страну Всеприемлющего.

Услышав это, я испугался: вдруг на мне вина за его смерть? Я инстинктивно чувствовал, что здесь что-то не так.

– Это я убил его? – спросил я Дракайну.

– Нет, я, – ответила она.

Пришла моя очередь бороться. Со мной пожелал схватиться сам Пасикрат.

Он был очень ловок и быстр, но я, пожалуй, оказался сильнее и уже готовился одержать над ним верх, собираясь швырнуть его на палубу, как он вдруг выскользнул у меня из-под руки, и я, не удержавшись, пролетел вперед и чуть не упал, точно ломился в открытую дверь.

Отлетев к борту, я ударился о него левым бедром, а Пасикрат схватил меня под правое колено и перебросил через борт.

Ах, как холодна была вода и как чудесно она пахла! Мне казалось, что под водой я не должен был бы дышать, тем более погрузившись так глубоко, однако почему-то дышал, чувствуя, что вода не только значительно холоднее воздуха, но и значительно плотнее. Впрочем, она точно прибавила мне сил, вскружив голову, как хорошее вино.

Когда я открыл глаза, мне показалось, что я, как солнце в небесах, висел в некоем голубом пространстве; вода окружала меня со всех сторон и была почти синей у меня над головой, но гораздо светлее и ярче внизу, где по дну ползла огромная коричневая улитка в зеленой, цвета мха, раковине и оставляла за собой наполненную слизью борозду.

– Добро пожаловать, – послышался чей-то голос, и я увидел девушку немногим старше Ио. Волосы у нее были темно-красные (значительно темнее хитона Дракайны), однако словно светились сами или были окутаны сиянием.

Она не была похожа на смертную женщину.

Я попытался что-то сказать, но вода наполняла мой рот, и никаких звуков не получалось, лишь пузырьки воздуха вылетали из моих уст, опускались на светлое дно и исчезали.

– Я Тоя, дочь Нерея, – сказала девушка. – У меня сорок девять сестер, но все они старше меня. Нам, нереидам, разрешено показываться тем, кому вскоре суждено умереть.

Должно быть, она заметила страх в моих глазах, ибо рассмеялась, и я догадался, что она просто припугнула меня. Зубы у нее были мелкие и очень острые.

– Нет, утонуть-то ты не утонешь. – Она взяла меня за руку. – Ты ведь не ощущаешь удушья, верно? – Я покачал головой. – Ты ничего страшного и не почувствуешь, пока будешь со мной. Но как только я тебя покину, ты вновь опустишься на дно. Если только сам, конечно, не захочешь остаться со мною и умереть. Смертные мужчины не должны слишком часто нас видеть – они могут догадаться кое о чем, чего знать не должны. Ну а смертные женщины и вовсе почти никогда нас не видят, уж они-то догадались бы об этом сразу. Зато мы сколь угодно часто можем показываться детям, потому что у детей память короткая, как у тебя. – Тоя отплыла в сторону, извиваясь в воде точно змея, и махнула мне рукой, приглашая последовать за нею. Я хотел крикнуть, однако из уст моих донеслось лишь бульканье. – Мне говорила о тебе Европа.

Она моя хорошая приятельница, вот только себя слишком любит, да еще нос задирает, потому что с ней спал сам Громовержец. Иногда перед бурей мой отец всплывает наверх и показывается тем морякам, кто, как он считает, в этот шторм погибнет. Ты знал об этом? – Тоя оглянулась, и я молча покачал головой. – В таких случаях моряки говорят: "Смотрите! Вот и морской старец!" – спускают паруса и бросают якорь. И знаешь, порой они умудряются остаться в живых! По-моему, со стороны отца очень благородно – предупреждать их об опасности, правда? – Я кивнул. Мы плыли все вверх и вверх, кружа, точно ястребы на ветру. Теперь коричневая улитка на дне была еле видна, зато я видел множество человеческих ног, точно лягавших воду вокруг нее. Тоя между тем продолжала:

– Иногда и мы с сестрами показываемся тем, кто вот-вот налетит на риф, например. Мы даже кричим, предупреждая команду об опасности, но голоса наши на воздухе звучат слишком тихо, и моряки считают, что это мы просто поем, желая убаюкать их до смерти.

И тут я понял, почему не могу говорить в воде. Изо всех сил напрягая связки и стараясь говорить как можно выше, я наконец сумел выдавить из своей глотки какие-то звуки и даже сообщил Тое, что со стороны моряков такая точка зрения несправедлива. Она засмеялась, ибо говорил я с натугой и противным скрипучим голосом.

– Но иногда мы ведь действительно так поступаем, и моряки отчасти правы, – возразила она. – Видишь ли, порой корабли спасаются, и тогда мы, конечно, стараемся заманить моряков в море, чтобы нам самим не попало. Мы качаемся на волнах, расчесываем друг другу волосы и кокетничаем, как это делают все женщины в мире. И моряки обычно попадаются на эту удочку. Мы их не слишком обманываем – ведь мы действительно делим ложе с теми, кому удается уцелеть после кораблекрушения, пока они еще не слишком ослабли и не начали изнывать от жажды. Из моих сестер я одна еще девственница, потому что самая младшая в семье. И с тобой у меня это будет впервые.

Как только она это сказала, я сразу очнулся; мне уже начинало казаться, что подводный мир полностью овладел мною и мне никогда отсюда не вырваться; я прямо-таки ошалел от окружавшей меня дивной красоты, мне, собственно, и бежать-то никуда не хотелось. Однако после ее слов я понял, что, если мне удастся вновь вынырнуть на поверхность, почему-то оставшуюся далеко вверху, я снова окажусь рядом с Дракайной и спартанцами, которые соревновались в борьбе на палубе судна. Я жестом показал Тое, что хочу обратно, в тот мир, и она схватила меня за волосы.

– Не нужно бояться, – сказала она. – Мы ведь даже детей ваших вынашиваем на дне морском, так что они от рождения могут считаться утопленниками. – Заметив, что в моих глазах появился ужас, она попросила:

– Ну хоть поцелуй меня, прежде чем уйдешь, не то мне совсем стыдно будет перед сестрами.

Холодные гибкие руки ее обвили мою шею, прохладные губы легонько коснулись моих, и мне показалось, что меня всю жизнь мучил жар и самое лучшее – забыться в этой прохладе, охладить свой пыл среди ледяных, усыпанных снегом торосов северных морей, похожих на перья белых гусей, что плывут по свинцовым волнам между морем и небом…

Я не заметил, как оказался на поверхности, и помотал головой, стряхивая воду. Я хотел было глотнуть воздуха, но тут меня начало тошнить – морская вода изливалась из моих уст и ноздрей, точно струи фонтана из каменной статуи; вода была горько-соленой и мешала дышать.

Тут волна накрыла меня с головой, я вынырнул, отплевываясь и хватая воздух ртом, и попытался сообразить, хорошо лия умею плавать – разумеется, плавать, как Тоя, я не умел! – но мне казалось, что вряд ли Пасикрат бросил бы меня за борт, если б знал, что я плавать вообще не умею. Я не успел еще додумать эту мысль до конца, как уже плыл, хотя и не сразу понял, где нахожусь.

Было почти темно, и, пока я плыл, то взлетая вверх на гребне волны, то ныряя в пучину, на небе одна за другой зажигались звезды, образуя созвездия, которые здесь называют именами богов и животных. Я отыскал Большую Медведицу, а потом – Полярную звезду. Наш капитан говорил, что северный ветер для нас встречный, ведь нужно нам именно на север, так что Большая земля находилась на западе от нас, а остров Эвбея – на востоке. Я старался плыть так, чтобы Полярная звезда все время была у меня над правым плечом, надеясь выплыть на берег или отыскать судно.

Тоя вынырнула неподалеку, прыгая на волнах, точно с камня на камень, добралась до берега, остановилась там и стала надо мной смеяться. Когда ноги мои коснулись песка, она исчезла, и тихий смех ее сменился шелестом набегавших на берег волн. Довольно долго я, совершенно измученный, без сил валялся на песке, точно утопленник, однако жажда заставила меня подняться на ноги. Прислушавшись, я уловил бормотание ручейка, который словно рад был наконец добраться до моря и отдохнуть после долгого пути. Я отыскал ручей и вволю напился. Вдалеке я заметил красный огонек костра и услышал людские голоса, однако не пошел туда, а продолжал пить. (Не так давно я спросил Дракайну, кто из богов создал мир. Она сказала, что мир был создан Паном[150], четырехкрылым и четырехголовым божеством, которое одновременно имеет и мужские и женские черты. И до чего же был жесток этот Пан! Ведь из-за того, что он создал моря солеными, погибло так много людей!) Оказалось, что голоса принадлежали спартанцам с нашего корабля. Когда я это понял, то сразу догадался, что это Тоя привела меня к ним. А потом вспомнил, как наш капитан говорил, что Пасикрат собирался принести жертву в Фермопилах. И действительно увидел каменные колонны, алтарь перед ними, а на алтаре костер из плавника. Рядом стоял Пасикрат, держа за повод-быка, шею которого обвивала грубо сплетенная гирлянда. До меня донеслись слова:

– …и вступись за нас, великий Леонид, вступитесь за нас и вы, герои Фермопил, чтобы могли мы узнать, что за доля суждена рабу по имени Латро.

Ибо лишь богам да тебе, Леонид, известно, что он по-настоящему не был в числе побежденных и никто из богов не одарил его своей милостью. – Произнеся последнее слово, Пасикрат вонзил священный нож в шею быку и отправил жертвенное животное к покойному царю Леониду.

Разве можно было выдержать такое? И я не выдержал: шагнув в круг света от костра, я воскликнул:

– А боги говорят иначе, Пасикрат.

Я не помню своего прошлого, так что не могу сказать, много ли в нем было подобных ярких моментов. Вряд ли много. Когда эти могучие спартанцы, обычно такие гордые и суровые, изумленно разинули рты, точно малые дети, я мгновенно стряхнул с себя остатки усталости!

– Тебе было позволено бросить меня за борт, – сказал я, – исключительно для того, чтобы я смог поговорить с одной из нереид. Ее зовут Тоя. Однако теперь я вернулся и готов возобновить наш поединок. Ведь всем остальным предоставлялось по три попытки – не одна.

На мгновение воцарилась такая тишина, что потрескивание костра на алтаре казалось ревом пожара, пожиравшего город. В отдалении, где высился горный отрог Каллидром, послышался рев льва. Заслышав зверя, спартанцы тоже взревели – разом и так громко, словно хотели заглушить и грохот волн, и вой противного северного ветра.

Не успели смолкнуть их крики, как мы с Пасикратом сошлись, обняв друг друга крепче любовников. Только сейчас я понял, насколько он силен, да и он почувствовал мою настоящую силу. Сперва он попытался было поднять меня, но я держал крепко; потом я понемногу стал отклонять его назад. Я мог бы, наверное, сломать ему позвоночник, если б захотел – так жаждущий крови воин, выхватив у врага копье, в гневе переламывает его пополам. Однако я вовсе не жаждал крови Пасикрата; я хотел всего лишь победить в этом поединке, а потому просто швырнул его на землю.

Ио бросилась вперед, заливаясь радостным смехом, точно жаворонок. В руках она держала кувшин с вином и тряпицу, чтоб вытереть мне лицо.

Какой-то спартанец обтер лицо Пасикрату. Другой спартанец, года на два постарше, спросил:

– А жертвоприношение как же? Ведь этот поединок – наверняка святотатство!

– Мы отдаем должное Леониду, – сказал Пасикрат. – Точно так же когда-то отдавали должное Патроклу[151]. А жертвоприношение завершит победитель.

Когда мы снова сошлись, Пасикрат будто стал сильнее в два раза.

Казалось, мы боремся всю ночь напролет, однако же ни он, ни я так и не могли одержать верх.

Один раз, повернувшись лицом к огню, я встретился с ним взглядом, и тут снова проревел лев, но уже ближе и громче, точно военный рог, заглушивший крики спартанцев. Пасикрат оцепенел.

– У тебя из глаз смотрит лев! – задохнулся он.

– А у тебя – мальчишка, – ответил я и, подняв его над головой, пронес как можно дальше от алтаря, зашел в воду по колено и бросил в волны; Лев прорычал в третий раз и умолк.

Глава 37

ЛЕОНИД, ЦАРЬ СПАРТЫ

– Услышь нашу молитву, – взывал я, вновь натянув свой хитон, заботливо сохраненный Ио, и опоясавшись мечом. На голове у меня красовался венок из полевых цветов. – Услышь, как мы оплакиваем тебя! – И подстрекаемый неведомо кем, я вдруг прибавил:

– Мы не победы просим, но мужества. – И бросил в костер кусок жира и бычье сердце, а спартанцы запели какую-то военную песню в ритме марша.

Жертвоприношение завершилось. Полдюжины рабов набросились на бычка с ножами и топорами и мгновенно разрубили его на куски. Вскоре каждый уже держал в руках палочку с насаженными на нее кусочками мяса. Нашлось и вино, и ячменный хлеб, и твердый сыр, и соленые оливки, и даже изюм и сушеные фиги.

– Сегодня самый лучший ужин с тех пор, как мы оказались среди этих ужасных спартанцев, – сказала Ио. – Везет тебе, Латро: ты даже не помнишь, что мы ели до сих пор!

– По-моему, ели мы не так уж плохо, – ответил я. Я был страшно голоден и с трудом заставлял себя жевать мясо, а не давиться целыми кусками.

– Да в общем, ничего, конечно. Но вот суп у них такой, что лучше его никогда и в рот не брать! Я скорее уж сама себе горло перережу, чем позволю кому-нибудь влить мне в рот этот их суп. – Ио встала, сходила к почти уже очищенной до костей туше бычка и принесла еще порцию жаркого на палочках. – Ах, это почти так же вкусно, как у Каллеос, а я нигде не пробовала более вкусной еды, чем у нее в доме. Знаешь, если ты хочешь еще мяса, то лучше сейчас пойди и возьми, а то там совсем мало осталось.

– Я лучше что-нибудь другое съем. Одним жареным мясом можно желудок расстроить.

– Подумать только, наша Дракайна пропустила такой роскошный ужин! – засмеялась Ио.

– Вот как? А где же она?

– На корабле осталась. – Ио показала на залив, где виднелся силуэт стоявшего на якоре судна. – Пасикрат решил, что ты утонул из-за ее колдовства. Во всяком случае, он так заявил, и если ты спросишь, не искал ли он козла отпущения, то я скажу, что выбрал он правильно. Вот она и сидит на корабле со связанными за спиной руками и кляпом во рту, чтобы больше колдовать не вздумала.

– Я должен немедленно поговорить с ним! – воскликнул я.

С куском хлеба в руке я подошел к костру, где сидел Пасикрат, и опустился на землю рядом с ним:

– Приветствую тебя, благородный Пасикрат.

– А, это ты, – откликнулся он. – Победитель! И все-таки раб. По крайней мере, пока. Не следовало мне опускаться до поединка с рабом! Боги наказали меня за это.

– Что ж, пусть для тебя я раб. Ты ведь у нас командир, тебе подчиняются все на борту. Но если я и раб, то никак не вспомню, чей именно. А пока что я твой слуга – я никогда не назову себя твоим рабом! – и пришел просить, чтобы ты освободил эту женщину по имени Дракайна. Она никакого зла мне не причинила. Или, может, она причинила зло тебе?

– Нет, – сказал он. – Мы освободим ее утром.

– Тогда позволь мне сплавать на корабль. Я передам страже, что ты приказал освободить ее.

Он с любопытством посмотрел на меня.

– Неужели ты поплывешь туда, если я разрешу?

– Конечно.

– Ладно, оставайся здесь. – Он повернулся к спартанцам и приказал одному из них:

– Возьми лодку и двух матросов, пусть выпустят эту женщину.

Скажешь, я велел, да привезешь ее сюда.

Спартанец кивнул, поднялся и исчез в ночи.

– Пойдем-ка со мной, Латро, – сказал мне Пасикрат. – Тебе известно, что здесь такое?

– Это место называют Теплыми Воротами, то есть Фермопилами, но почему – не знаю. Поскольку мы принесли жертву царю Леониду, я думаю, это герой, который здесь похоронен.

– Да, это герой, – сказал Пасикрат. – Когда наши воины откопали тело Леонида – точнее, куски, которые сумели отыскать, – то отослали его в Спарту. А Великий царь ехал во главе "своего войска с копьем в руках, на которое была надета голова Леонида.

Мы пошли дальше, и я спросил его, почему здесь пахнет тухлым яйцом, причем очень сильно, заглушая даже запах моря и водорослей.

– Это горячие источники. Они бьют из-под земли, исходя паром, и вода в них не чистая и холодная, как в обычных ключах, а вонючая, противная на вкус, зато способная исцелить от множества недугов. Во всяком случае, так говорят. Я-то впервые в этих местах, но знаю, что Фермопилы как раз и есть ворота к горячим источникам.

– Туда мы и направляемся? – спросил я.

– Нет, мы дойдем только до разрушенной стены. Мы уже ходили туда сегодня днем, до того, как ты вышел из моря. А теперь я и тебе хочу показать это место и рассказать, что здесь произошло. Ты, конечно, все забудешь, но, как мне кажется теперь, ты стал "ушами богов": они все слышат вместо тебя или берут себе твои воспоминания о том, что ты слышал, поэтому ты и забываешь все. А мне хочется, чтобы боги знали о подвиге Леонида.

– Это, наверное, вон там? – показал я. – Где сидит какой-то мужчина и расчесывает волосы? – Я хорошо видел его при свете луны; обнаженный мужчина этот был плечист и крепок и старательно расчесывал длинные темные кудри гребнем из светлой раковины.

– Ты видишь мужчину, который расчесывает волосы?

– Да, – кивнул я. – И еще одного – тот сейчас метнет диск. Но это, видимо, совсем не та стена, которую ты ищешь. Она ведь совершенно целая!

– Тебе, должно быть, духи привиделись, – сказал Пасикрат. – Здесь Леонид и его воины тренировались перед битвой – и готовились к смерти. Мы с тобой здесь совершенно одни, а стена, что перед нами, представляет собой груду камней. Ее разрушил Великий царь, когда привел свои орды.

– Значит, этот Леонид был убит здесь и вся армия Спарты уничтожена? – спросил я.

– У Леонида не было армии: всего лишь отряд в три сотни воинов и несколько тысяч рабов – он первым вооружил наших рабов. Еще у него была примерно тысяча весьма ненадежных союзников. Однако Судьи желали во что бы то ни стало удержать дорогу, которая шла вокруг Каллидрома, и он удерживал ее целых три дня и противостоял ордам Великого царя, пока не были перебиты все, кто с ним оставался. Погиб и он сам. Великий царь тогда насчитывал в своем войске три миллиона, из которых половину составляли настоящие воины, а половину – погонщики мулов и тому подобная шваль.

– Но это же совершенно невозможно! – воскликнул я. – Невозможно с такими ничтожными силами удержать проход в горах под натиском гигантского войска.

– Так думал и Великий царь. – Пасикрат вдруг повернулся лицом ко мне. – Возможно, мне показалось, но, по-моему, на руку мне упала слеза? Почему Ты плачешь, Латро, ты же не спартанец?

– Потому что чувствую, что видел эту битву. И должно быть, принимал в ней участие. Но я совершенно не помню ее.

В стене перед нами виднелась небольшая дверца; с моими последними словами она приоткрылась, и седобородый человек в латах вышел нам навстречу. Когда он подошел ближе, я заметил, что он одноглазый. Я описал его Пасикрату и спросил, не Леонид ли это.

– Нет. Наверное, прорицатель Леонида, Мегистий. Он знает языки всех животных. – Пасикрат говорил совершенно спокойно, однако страшное напряжение все же чувствовалось в нем, ибо он изо всех сил старался подавить страх и держать себя в руках.

Еще мгновение – и Мегистий уже стоял перед нами. Лицо его было бледным и печальным, но единственный глаз яростно поблескивал в лунном свете, точно глаз старого, полуслепого сокола. Он пробормотал что-то непонятное, провел рукой перед моим лицом и исчез.

А я оказался в первом ряду среди других воинов, вооруженных, как и я, двумя дротиками. На мне были шлем и доспехи, в руках – прямоугольный щит.

Обернувшись к своей сотне лицом, я закричал:

– Когда Бессмертные отступят, не будет для нас более высокой чести, чем защищать властелина Вселенной, повелителя четырех четвертей земного шара.

Великого царя Персии, Медии, Шумера и Аккада, Вавилона и Египта! Выполним же с честью свой священный долг и будем достойны нашего повелителя! – И все же я чувствовал полное равнодушие к произносимым мною громким словам.

Я знал, что говорю на своем родном языке и мои товарищи меня понимают, и сами звуки этого языка были для меня слаще музыки.

Вновь повернувшись, я понял, зачем выкрикивал эти призывы: тесная группа людей пыталась пробиться, вступив в рукопашную схватку и прокладывая себе путь сквозь толпы рекрутов, которых офицеры подбадривали кнутами. Впрочем, бояться было особенно нечего: врагов было не больше тридцати.

По моей команде воины одновременно метнули первый дротик, затем второй.

Дротики были значительно тяжелее стрел да и летели с большей скоростью, насквозь пробивая тяжелые щиты наших врагов и их латы. После первого броска полдюжины врагов осталось лежать на земле, после второго – еще больше; и тогда воины выхватили мечи.

Я снова скомандовал – и мы, сомкнув щиты, двинулись по склону холма с кличем: "Кассий!"

Человек, с которым сошелся я, был выше меня, в шлеме с высоким гребнем; его покрытая вмятинами кираса была позолочена. Он старался попасть мне в глаз, однако смотрел не на меня, а на Великого царя, который восседал на троне на вершине холма в тылу нашего отряда. Я был всего лишь препятствием на его пути к основной цели. Мне захотелось крикнуть, что я ничуть не хуже и тоже дорожу своей честью и жизнью, однако времени объясняться не было, да и дыхания не хватало.