.. Все это - к тому, что их взаимосвязь со зверями почти такова же, как наша - с пациентами. Надо заметить - как далеко ни уходил я от нашей башни, все, сколько их ни есть, ремесленные сообщества повторяют устройство нашей гильдии, словно зеркала отца Инира в Обители Абсолюта, что отражаются одно в другом. Выходит, все они - такие же, как и мы, палачи. У нас - пациенты, у охотника - дичь, у купца - покупатель, у солдата - враги Содружества, у правителя - подданные, у женщин мужчины... Все любят то, что разрушают. Прошла неделя с того дня, как я принес Трискеля в башню, и, спустившись к нему в очередной раз, я нашел лишь следы его лап в иле. Я пошел по следам. Если бы он добрался до лестницы, один из дежурных подмастерьев наверняка упомянул бы о нем. Вскоре след привел меня к двери, за которой оказалась прорва темных и совершенно незнакомых мне коридоров. В темноте я не мог разглядеть следов, но все равно шел вперед, надеясь, что пес учует мой запах в застоявшемся воздухе и придет ко мне. А потом я уже заблудился и продолжал идти вперед только потому, что не знал, как вернуться назад. Я не имел возможности выяснить, насколько древни эти подземелья. Подозреваю лишь (сам не знаю, отчего), что древностью они превосходят самую Цитадель. Последняя принадлежит к концу той эпохи, когда стремление к чужим звездам еще жило в нас, хотя практика полетов к ним угасала, точно очаг, в который забыли подкинуть дров. Из этой эпохи, за давностью лет, не сохранилось ни единого имени, однако мы еще помним ее. А предваряли ее, должно быть, другие, полностью забытые времена - времена стремления уйти под землю, эпоха сумрачных, тесных коридоров. Как бы там ни было, мне сделалось страшно в этих коридорах. Я пустился бегом, порой натыкаясь на стены; наконец, увидел впереди пятнышко бледного дневного света и вскоре выбрался наружу сквозь отверстие, в которое едва-едва протиснул голову и плечи. Оказавшись на свободе, я увидел, что забрался на обледенелый пьедестал одного из тех древних многогранных циферблатов, каждая из многочисленных граней которых обозначает свой час. Потолок туннеля под ним просел от времени, и циферблат накренился так, словно сам сделался гномоном, чья тень вычерчивала течение короткого зимнего дня на белом, ровном снегу... Летом здесь явно был сад, но не такой, как у нас в некрополе, с полудикими деревьями и лужайками на пологом склоне. Здесь в расставленных на мозаичной мостовой вазонах цвели розы, а вдоль стен, огораживавших двор, стояли скульптуры, изображавшие зверей, смотревших в сторону солнечных часов. Здесь были неуклюжие барилямбды; цари среди зверей, арктотеры; глиптодоны; смилодоны с клыками-саблями... Все статуи припорошил снег. Я огляделся в поисках следов Трискеля, но он не забегал сюда. В стенах, огораживавших двор, имелись узкие, высокие окна, но за ними не было видно ни света, ни движения. Над стенами со всех сторон высились островерхие башни - значит, я не вышел из Цитадели, а, наоборот, забрался в самое ее сердце, где никогда прежде не бывал. Трясясь от холода, я подошел к ближайшей двери и постучал. Было ясно, что в туннелях я могу бродить вечно, но так и не найду еще одного выхода наверх. В крайнем случае лучше разбить одно из окон, чем снова спускаться под землю... Изнутри, сколько я ни стучал, не доносилось ни звука. Пожалуй, ощущение того, что за тобой наблюдают, невозможно описать. Некоторые говорят, что при этом волосы на затылке встают дыбом либо кажется, словно где-то рядом парят в воздухе чьи-то глаза. Но со мной так не бывало ни разу. Было что-то наподобие беспричинного смущения вкупе с чувством, что нельзя оглядываться назад, так как реагировать на призывы беспочвенных предчувствий - глупо... Но оглянуться все же рано или поздно приходится. И я, наконец, оглянулся, испытывая смутное впечатление, будто кто-то вылез из дыры у основания солнечных часов следом за мной. Однако вместо этого я увидел молодую женщину, закутанную в меха. Она стояла у двери на противоположной стороне двора. Я помахал рукой и поспешно (так как жутко замерз) зашагал к ней. Она тоже двинулась вперед, и мы встретились у дальнего края циферблата. Она спросила, кто я такой и что здесь делаю, и я объяснился как мог. Лицо ее, обрамленное мехом капюшона, было прекрасно, а сам капюшон, и пальто, и подбитые мехом сапожки выглядели мягкими и теплыми, и потому я, говоря с ней, никак не мог забыть, что на мне - заплатанные штаны и рубаха, а ноги перепачканы илом. Ее звали Валерией. - У нас нет твоего пса, - сказала она, выслушав меня. - Можешь поискать, если не веришь. - Нет, я ничего такого не думал. Я только хотел бы вернуться к себе, обратно в Башню Сообразности, не спускаясь снова под землю. - Ты очень храбрый. Я с детства помню эту дыру, но никогда не отваживалась забраться в нее. - Можно мне войти? - попросил я. - То есть - туда, в дом. Она отворила дверь, через которую вышла во двор, и ввела меня в комнату с драпированными стенами и высокими старинными креслами, казалось, так же прочно стоявшими на своих местах, как и статуи в скованном морозом дворе. В камине горел огонек. Мы подошли к камину, и Валерия начала снимать пальто, а я протянул озябшие руки к огню. - Разве там, под землей, не было холодно? - Теплее, чем снаружи. Кроме того, я бежал, да и ветра там не было. - Понимаю. Как странно, что эти туннели ведут сюда, в Атриум Времени... На вид она была младше меня, но из-за прекрасного платья старинного фасона и темных волос, отбрасывавших тень на лицо, временами казалась старше мастера Палаэмона, обитателя забытого прошлого. - Как ты сказала? Атриум Времени? Наверное, это - из-за солнечных часов. - Нет, это часы поставили здесь из-за названия. Ты любишь древние языки? На них есть много красивых высказываний. Вот: Lux del vitae viam monstrat. Это значит: "Луч Нового Солнца освещает путь жизни". Или: Felicibus brevis, miseris hora longa. "Люди ждут счастья долго". Aspice ut aspiciar... ? смутился. Пришлось признаться, что я не знаю ни одного языка, кроме того, на котором мы говорим, - да и то не очень. Прежде чем я ушел, мы проболтали целую стражу - и даже больше. Я узнал, что семья Валерии всегда жила в этих башнях - сначала они ждали в надежде покинуть Урс вместе с автархом той эпохи, а после - просто потому, что ничего, кроме ожидания, им не осталось. Из ее семьи вышли многие кастеляны Цитадели, но последний из них умер много поколений тому назад; семья обеднела, и башни их теперь лежали в руинах. Валерия ни разу не поднималась выше первого этажа. - Некоторые из башен долговечнее прочих, - сказал я на это. - Вот Башня Ведьм - тоже вся прогнила изнутри... - А разве такая действительно есть? Няня рассказывала о ней, когда я была маленькой, чтобы попугать, - но я думала, это только сказки... И будто бы есть еще Башня Мук. Всякий, кто попадет в нее, умирает в страшных мучениях. Я сказал, что последнее - уж наверняка сказки. - Мне гораздо более сказочными кажутся дни величия наших башен, ответила Валерия. - Теперь никто из нашей семьи не защищает Содружество с мечом в руке, и наших заложников нет в Кладезе Орхидей... - Возможно, кого-нибудь из твоих сестер скоро призовут туда. Мне почему-то не хотелось думать, что Валерия отправится в Кладезь Орхидей сама. - Все мои сестры - это я сама, - ответила она. - И все братья - тоже. Старый слуга принес нам чай и мелкое, твердое печенье. Чай - не настоящий, а матэ с севера, каким мы из-за его дешевизны иногда поим пациентов. - Видишь, - улыбнулась Валерия, - ты нашел здесь тепло и уют. Ты тревожишься о своей собаке, потому что она хрома. Но и пес мог где-нибудь найти гостеприимство! Если его полюбил ты, то может полюбить и кто-нибудь другой! А ты, если полюбил его, полюбишь и другого... Я согласился, но про себя подумал, что никогда больше не заведу себе собаки. И это оказалось правдой. Я не видел Трискеля почти неделю. А потом однажды нес в барбикен письмо, и он, хромая, подбежал ко мне. Выучился бегать без четвертой ноги, держа равновесие, как акробат, стоящий на руках на гладкой поверхности шара. После этого, пока не стаял снег, я видел его раз или два в месяц. Я так и не узнал, кто кормил его и заботился о нем. Но вспоминать о том, что этот кто-то по весне забрал его с собой - быть может, на север, к палаточным городам и сражениям на горных перевалах, - почему-то приятно до сих пор.
      Глава 5
      Чистильщик картин и прочие
      Aень Святой Катарины для нашей гильдии - величайший из праздников. В этот день мы вспоминаем все, что унаследовали от прошлых времен, в этот день подмастерья становятся мастерами (если вообще становятся ими когда-либо), а ученики - подмастерьями. Описание церемониала я отложу до тех пор, когда представится случай рассказать о моем собственном возвышении; в год же, о котором я пишу сейчас, в год схватки на краю могилы, до подмастерьев возвысились Дротт и Рош, а я стал капитаном учеников. Вся тяжесть этой должности легла на меня только тогда, когда ритуал почти завершился. Я сидел в разрушенной часовне, наслаждаясь окружавшим меня великолепием, и вдруг (с тем же удовольствием, с каким воспринимал весь церемониал) понял, что по завершении праздника стану старшим над всеми учениками. Однако постепенно мной овладевало беспокойство. Настроение испортилось прежде, чем я осознал это, а бремя ответственности - согнуло еще до того, как я до конца понял, что оно возложено на меня. Я вспомнил, как трудно было Дротту поддерживать среди нас порядок. Теперь на его месте - я сам, но без его силы и без помощника, сверстника-лейтенанта, каким для него был Рош... Последние ноты финального гимна смолкли, мастер Гурло с мастером Палаэмоном в шитых золотом масках величаво покинули часовню, и старшие подмастерья подняли на плечи Дротта с Рошем, новоиспеченных подмастерьев (уже путавшихся в висящих на поясах ташках с принадлежностями для фейерверка, который должны были устраивать снаружи). К этому времени я взял себя в руки и даже успел разработать предварительный план действий. Мы, ученики, прислуживали за праздничными столами, и специально для этого нам перед празднеством выдавалась относительно новая и чистая одежда. Сразу после того, как разорвалась последняя шутиха, а Башня Величия (ежегодный жест доброй воли) сотрясла небо из самого крупного калибра, я согнал своих подчиненных - уже (хотя мне, может быть, просто показалось) поглядывавших на меня с затаенной злобой - в дортуар, закрыл дверь и задвинул ее койкой. После меня самым старшим был Эата, с которым я, к счастью, был дружен достаточно, чтобы он ничего не заподозрил прежде, чем сопротивляться станет слишком поздно. Взяв его за горло, я раз пять приложил его головой о переборку, а после подсечкой сбил с ног. - Ну, - спросил я, - будешь моим помощником? Отвечай! Говорить он не мог и поэтому утвердительно кивнул. - Хорошо. Я беру Тимона, а ты - следующего по силе. За время, достаточное для сотни довольно быстрых вдохов-выдохов, ученики были приведены в подчинение. Прошло три недели, прежде чем кто-то осмелился выказать неповиновение, да и после не было никаких массовых бунтов вообще ничего серьезнее попыток увильнуть от работы. Капитанская должность подразумевала не только новые функции, но и личную свободу, какой я не пользовался никогда прежде. Именно я следил за тем, чтобы дежурным подмастерьям доставляли еду горячей, и командовал мальчишками, пыхтевшими под штабелями подносов, предназначенных для пациентов. Именно я расставлял своих подчиненных по местам в кухне и помогал им лучше усваивать уроки в классной; меня даже порой привлекали к гильдейским делам и посылали с письмами в отдаленные части Цитадели. Таким образом, я вскоре познакомился со всеми ее главными артериями и побывал во многих редко посещаемых местах - в зернохранилище с полными закромами и демоническими кошками; на выметенных ветром зубчатых стенах, возвышающихся над грязными, гнилыми трущобами; и в огромном зале пинакотеки со сводчатым потолком, каменным, выстеленным коврами полом и арками, ведущими в анфилады комнат, как и сам зал, увешанных бесчисленными картинами. Многие из этих картин так потемнели от времени и копоти светильников, что я ничего не мог разобрать. Значение некоторых других было просто непонятно - кружащийся в танце человек, к плечам которого будто бы присосались длинные пиявки; женщина, безмолвно склонившаяся над посмертной маской и сжимающая в руке кинжал с двумя лезвиями... Однажды, отшагав около лиги среди этих загадочных картин, я увидел старика, пристроившегося на верхней перекладине высокой стремянки. Хотел было спросить дорогу, но старик так увлекся работой, что я не решился беспокоить его. На картине, которую он очищал от копоти, был изображен человек в доспехах на фоне пустынной земли, безоружный, сжимающий в руках древко странного, будто застывшего в воздухе, знамени. В золотом забрале его шлема, глухом, без каких-либо прорезей для обзора или вентиляции, отражалось смертоносное солнце пустыни и больше ничего. Этот воин из мертвого мира произвел на меня глубочайшее впечатление, хоть я и не мог бы сказать, что именно чувствовал, глядя на него. Отчего-то захотелось снять картину со стены и унести - нет, не в некрополь, но в один из тех горных лесов, образ которых (я уже тогда понимал это), поэтизированный и извращенный, был воплощен в нем. Такое полотно должно было стоять среди деревьев, на мягкой, зеленой траве... - ...и все они сбежали, - сказал кто-то за моей спиной. - Добился своего этот Водалус. - А ты что здесь делаешь?! - зарычал другой голос. Обернувшись, я увидел двоих армигеров, очень - настолько, насколько позволяла им смелость - похожих одеждой на экзультантов. - У меня - дело к архивариусу, - ответил я, выставив напоказ конверт. - Хорошо, - сказал армигер, первым заговоривший со мной. - Тебе известно, где расположены архивы? - Я как раз собирался спросить, сьер. - Если так, ты - неподходящий гонец для доставки письма. Дай его сюда; я перешлю с пажом. - Невозможно, сьер. Я получил приказ. - Оставь, Рахо, - вмешался другой армигер. - Не будь так строг к молодому человеку. - Ты ведь не знаешь, кто он таков, верно? - А ты - знаешь? Армигер по имени Рахо кивнул. - Скажи-ка, гонец, откуда ты послан? - Из Башни Сообразности. От мастера Гурло к архивариусу. Лицо другого армигера окаменело. - Значит, ты - палач. - Пока - всего лишь ученик, сьер. - Тогда понятно, отчего моему другу хочется, чтобы ты убрался с глаз долой. Ступай по галерее и сверни в третью дверь направо. Пройдешь сотню шагов, поднимешься по лестнице на следующий этаж; пойдешь на юг до двустворчатой двери в конце коридора. - Спасибо. Я сделал было шаг в указанном направлении. - Подожди. Если пойдешь сейчас, мы будем обязаны сопровождать тебя. - Ну нет уж, - сказал Рахо. - Мне такого счастья не требуется. Остановившись и опершись на перекладину стремянки, я подождал, пока они свернут за угол. Точно один из тех бесплотных покровителей, что порой обращаются к нам во сне с облаков, старик заговорил: Значит, палач? Не бывал, не бывал у вас... Слабыми, близорукими глазами он здорово напоминал черепаху из тех, что мы порой ловили на отмелях Гьолла; тем более что нос с подбородком тоже подходили как нельзя лучше. - Желаю не попадать к нам и впредь, вежливо ответил я. - Теперь-то уже нечего бояться. Что вы можете сделать с таким стариком? Сердчишко остановится вмиг! - Бросив губку в ведро, он беззвучно прищелкнул пальцами. - Однако я знаю, где это. Где-то за Башней Ведьм, верно? - Да, - подтвердил я, слегка удивившись тому, что ведьм знают лучше, чем нас. - Так я и думал. Хотя о вас обычно не говорят. Ты зол на этих двоих армигеров, и я тебя понимаю. Но и ты должен их понять: они - совсем как экзультанты, только все же не экзультанты. Боятся смерти, боятся боли, всего-то они боятся... Тяжелая у них жизнь. - Так пусть покончат с ней, - сказал я. - Водалус им охотно поможет. Они - всего лишь пережиток давно ушедших эпох. Какая от них теперь польза миру? Старик склонил голову набок. - Вот как? А какая польза для мира была от них прежде? Ты можешь сказать? Я сознался, что не могу. Тогда он слез со стремянки вниз. Длинные не меньше моей ноги - руки, скрюченные пальцы которых бугрились синеватыми венами, и морщинистая шея делали его очень похожим на состарившуюся обезьяну. - Я - Рудезинд, смотритель музея. Похоже, ты знаком со старым Ультаном, верно? Хотя - нет, конечно же, нет; тогда бы ты знал дорогу в библиотеку... - Я никогда прежде не бывал в этой части Цитадели. - Никогда? Но ведь это лучшая ее часть - живопись, музыка, книги...У нас есть Фехин - три девушки, убирающие цветами четвертую, и цветы прямо-таки живые, даже ждешь, что из какого-нибудь вот-вот выберется пчела... Есть у нас и Куартильоза. Он теперь непопулярен, иначе бы его здесь не было. Однако он-с самого дня своего рождения - был рисовальщиком куда лучшим, чем те мазилки и пачкуны, за которыми гоняется нынешняя публика. Здесь, понимаешь ли, собрано все то, от чего отказалась Обитель Абсолюта. Это означает всех стариков, а они-то, в большинстве своем, и есть лучшие. Прибывают к нам - грязнющие от долгого висения, а я чищу их. Порой чищу и по второму разу - уже после того, как повисят здесь некоторое время. Подумать только - подлинный Фехин!.. Или взять хоть эту. Нравится она тебе? Признание, похоже, не сулило недоброго. - Ее я чищу в третий раз. Когда она поступила, я был учеником старого Бранвалладера, он обучал меня чистке полотен. И начал вот с этого, сказав, что оно все равно ничего не стоит. Начал вот с этого уголка, вычистил кусочек размером в твою ладонь и отдал мне, а уж я чистил дальше. Второй раз был еще при жизни моей жены, сразу после рождения нашей второй дочки. Картина тогда еще не так уж закоптилась - просто одолели меня тяжелые мысли, хотелось чем-нибудь заняться... А вот сегодня взялся чистить ее снова. Она в этом нуждается - видишь, насколько ярче здесь краски? Ваш голубой Урс снова виден над его плечом, свеженький, точно рыбка для Автарха... Все это время имя Водалуса эхом перекатывалось в моей голове. Я был уверен, что старик спустился со стремянки только потому, что я упомянул о нем. Хотелось расспросить старика о Водалусе, но никак не мог найти зацепки для поворота беседы в нужное русло. Когда молчание слегка затянулось, я, боясь, что старик снова взберется наверх и продолжит чистку, смог только спросить: - А это - луна? Мне говорили, она - плодороднее... - Теперь-то - да. А эта картина была написана до того, как там устроили ирригацию. Видишь коричневато-серый оттенок? Именно такой была луна в то время. Не зеленой, как сейчас. И не такой большой, потому что до нее было дальше - так говаривал старый Бранвалладер. А теперь на ней деревьев хватит, чтобы, как говорится, спрятать самого Ниламмона. Этой возможности я не упустил. - Или Водалуса. Рудезинд кашлянул. - Верно, или его... Ваши-то, небось, руки потирают, поджидая его? Уже и что-нибудь особенное изобрели? Если у гильдии и имелись особые процедуры для определенных лиц, мне о таковых ничего не было известно. Однако я постарался скроить многозначительную мину и ответил: ~ Мы подумаем. - Уж вы-то придумаете, это верно. Хотя совсем недавно я считал, что ты - за него... В любом случае, если он спрятался в Лунных Лесах, придется тебе малость повременить... - С явным удовольствием окинув взглядом картину, Рудезинд снова обратился ко мне. - Я и позабыл - ты же хотел видеть нашего мастера Ультана. Стало быть, пройди обратно под ту арку, откуда пришел... - Я знаю дорогу, - сказал я. - Тот армигер указал... Старый смотритель отмел эти объяснения единственным горьким вздохом. - Если пойдешь, как он объяснил, попадешь только в Читальный Зал. Оттуда ты будешь добираться до Ультана целую стражу, если вообще доберешься. Ступай обратно, до самого конца того зала. Там спустишься по лестнице и увидишь дверь. Дверь заперта - стучи, пока кто-нибудь не откроет. Это будет нижний ярус книгохранилища; Ультанов кабинет - там. Запертая дверь не очень-то пришлась мне по вкусу, но старик не спускал с меня глаз, и мне пришлось последовать его совету. Спускаясь по лестнице, я подумал, что, может быть, приближаюсь к тем самым подземельям, где заблудился в поисках Трискеля. В целом я чувствовал себя далеко не так уверенно, как в знакомых частях Цитадели. Я уже знал, что приезжих до глубины души поражает ее величина, и все же Цитадель - лишь малая часть раскинувшегося вокруг города, и когда мы, выросшие за ее серыми каменными стенами и заучившие около сотни ориентиров, необходимых, чтобы не заплутать, оказываемся в незнакомом месте, эти знания только сбивают с толку. Так и случилось со мной, стоило лишь ступить под арку, указанную стариком. Арка, как и все остальные, была сложена из матово-красного кирпича, но опиралась на две колонны, капители которых изображали лица спящих. Их безмолвные уста и бледные сомкнутые веки показались мне куда ужаснее масок боли, нарисованных на металлических стенах нашей башни. На каждой картине в этом зале присутствовала книга. Иногда книг было много, или они сразу бросались в глаза; некоторые картины приходилось долго разглядывать, чтобы заметить уголок переплета, выглядывающий из кармана женской юбки, или что на странно выписанный клубок вместо нити намотаны слова. Ступени лестницы оказались крутыми и узкими. Перил не было вовсе. Уходя вниз, лестница закручивалась винтом, поэтому свет из зала перестал достигать меня уже шагов через тридцать. Чтобы не разбить голову, наткнувшись на дверь, пришлось выставить вперед руки и продвигаться ощупью. Но пальцы мои не находили двери. Лестница просто внезапно кончилась, причем я едва не упал, ступив на несуществующую ступеньку. Оставалось лишь пробираться вперед по неровному полу и в абсолютной темноте. - Кто здесь? - окликнули меня. Голос звучал странно - словно кто-то ударил в колокол, висящий под сводом пещеры.
      Глава 6
      Мастер Архивариус
      - Кто здесь? - эхом раскатилось во тьме. - Я прислан с известием, - ответил я, стараясь не выказать страха. - Что ж, я тебя слушаю. Глаза постепенно привыкали к темноте, и я смог различить очень большую темную фигуру, движущуюся ко мне. - Это - письмо, сьер, - объяснил я. - Вы - мастер Ультан, архивариус? - Не кто иной, как. Он остановился передо мной. То, что я поначалу принял за какую-то светлую деталь одежды, оказалось седой бородой, доходившей ему до пояса. И, хоть я уже сравнялся ростом со многими из тех, кого считают взрослыми мужчинами, мастер Ультан был на целых полторы головы выше меня - настоящий экзультант! - Тогда примите письмо, сьер, - сказал я, протягивая конверт. Но он не взял письма. - Чей ты ученик? В голосе его вновь зазвучала колокольная бронза. Мне вдруг почудилось, что оба мы мертвы, тьма вокруг - кладбищенская земля, залепившая наши глаза, и колокол призывает нас в некий подземный храм. На светлом фоне бороды архивариуса будто бы появилось посиневшее лицо женщины, которую при мне вытаскивали из могилы... - Чей ученик? - снова спросил архивариус. - Ничей. То есть я - ученик гильдии, сьер. Письмо - от мастера Гурло, а обучает нас большей частью мастер Палаэмон. - И явно - не грамматике... Рука его медленно потянулась к конверту. - Отчего; и грамматике тоже. - Я вдруг почувствовал себя совсем маленьким - этот человек был стариком уже тогда, когда я родился... Мастер Палаэмон говорит, что мы должны уметь писать, читать и считать, потому что в свое время станем мастерами, и тогда нам придется вести переписку с канцеляриями судов, вести учет... - И посылать учеников с письмами наподобие этого, - перебил меня архивариус. - Да, сьер. Совершенно верно. - Что же в нем написано? - Не могу знать, сьер. Письмо запечатано. - Если я распечатаю письмо... - Послышался негромкий треск крошащегося воска. - Ты сможешь прочесть его мне? - Но здесь темно, сьер, - неуверенно сказал я. - Тогда придется звать Киби. Извини... Во мраке я едва мог разглядеть, как он, отвернувшись, приставил к губам сложенные раструбом ладони. - Киби! Киби!!! На этот раз голос архивариуса грохотал так, точно я оказался внутри колокола после того, как звонарь раскачал тяжелый язык. Откуда-то издали донесся ответный крик. Некоторое время мы стояли молча. Наконец в узком проходе меж двух (как мне тогда показалось) грубо отесанных каменных стен блеснул свет. К нам приближался плотно сбитый человек лет сорока, с плоским, бледным лицом и неестественно прямой осанкой. В руках он держал пятилапый подсвечник. - Наконец-то, Киби, - проворчал архивариус. - Ты принес свет? - Да, мастер. Кто это? - Гонец с письмом. А это - мой ученик, Киби, - церемонно сказал мастер Ультан. - Кураторы также объединены в гильдию, к которой принадлежат и архивариусы. Я здесь единственный мастер-архивариус, а согласно нашим обычаям, у каждого ученика есть наставник из старших членов гильдии. Последнее время при мне состоит Киби. Я сказал Киби, что считаю честью знакомство с ним, и - немного застенчиво - спросил, какой праздник гильдия кураторов считает своим. Подразумевалось, что Киби, без сомнения, видел великое множество этих празднеств, однако так и не был возвышен до подмастерья. - В этом году он уже прошел, - ответил мастер Ультан. Говоря, он повернулся ко мне, и в свете свечей я увидел его прозрачные, водянистые глаза. - Ранней весной.., Это прекрасный день. Именно в эту пору на деревьях обычно распускается новая листва... На Большом Дворе не было ни единого дерева, но я кивнул - и тут же, сообразив, что он не видит меня, сказал: - Да. И теплый весенний бриз... - Совершенно верно. Ты пришелся мне по сердцу, юноша... - Рука куратора легла на мое плечо - я не мог не заметить, что его пальцы темны от пыли. - Вот и Киби - еще один юноша, пришедшийся мне по сердцу... После меня он станет здесь главным библиотекарем. Знаешь, мы, кураторы, устраиваем шествие - по улице Юбар. Он шел рядом со мной, оба мы были одеты в серое... Кстати, каков цвет твоей гильдии? - Цвет сажи, - ответил я. - Тот, что чернее черного. - По обеим сторонам улицы Юбар и на эспланадах высятся тенистые дерева - дубы, сикоморы, каменные клены, утиные лапы... Говорят, это древнейшие деревья Урса. Лавочники выходят на порог посмотреть на мудрых кураторов, и, конечно же, книготорговцы с антикварами приветствуют нас. Наверное, мы в своем роде одна из весенних примет Нессуса. - Наверное, все это - очень впечатляюще, - заметил я. - В самом деле, в самом деле. И собор, к которому направляется наша процессия, тоже прекрасен. Частоколы свечей, сверкающих, словно отражение ночного солнца в глади морской. Шандалы из синего стекла, символизирующего Коготь. И мы, озаренные этим великолепием, свершаем ежегодный церемониал перед главным престолом... Скажи, ваша гильдия тоже устраивает шествие к собору? Я объяснил, что мы пользуемся часовней в Цитадели, и вслух удивился тому, что библиотекари с прочими кураторами покидают ее стены. - По праву положения, видишь ли. Подобно самой библиотеке - верно, Киби? - Воистину так, мастер. Лоб Киби был высок и угловат; седеющие волосы заметно отступали к затылку, отчего лицо его казалось совсем маленьким и чуточку младенческим. Понятно, почему Ультану, наверняка время от времени проводившему пальцами по его лицу, как мастер Палаэмон - по моему, он до сих пор кажется мальчишкой... - Значит, вы поддерживаете тесную связь со своими городскими коллегами, - сказал я. Старик огладил бороду. - Теснейшую, так как мы - и есть они. Эта библиотека является и городской библиотекой, и, кстати, библиотекой Обители Абсолюта. И заодно многими другими... - Выходит, всему этому городскому сброду разрешено приходить в Цитадель и пользоваться вашей библиотекой?! - Нет, - отвечал Ультан. - Просто сама библиотека простирается за стены Цитадели. И, думаю, не она одна. Дело в том, что содержимое нашей крепости гораздо обширнее, чем она может вместить. С этими словами он взял меня за плечо и повел вдоль одного из длинных, узких проходов меж уходящих вверх полок с книгами. Киби последовал за нами, подняв подсвечник повыше - наверное, не столько ради меня, сколько для собственного удобства, однако и я мог видеть достаточно хорошо, чтобы не натыкаться на стеллажи из потемневшего от времени дуба. - Глаза еще не подводят тебя, - сказал мастер Ультан через некоторое время. - Видишь ли ты что-нибудь впереди, в проходе? - Нет, сьер. Я и в самом деле не видел ничего. Колеблющееся пламя свечей выхватывало из темноты лишь бесчисленные шеренги книг - от пола до потолка. Кое-какие полки были разорены, другие - набиты до отказа; раз или два я замечал присутствие крыс, угнездившихся на полках, устроивших себе из книг жилища в два и даже три этажа и собственным пометом изобразивших на обложках буквы своего грубого языка. Книги были повсюду - ряды корешков из пергамента, сафьяна, холста, бумаги и сотни прочих, неизвестных мне материалов. Одни сверкали золотыми обрезами, на других просто чернели буквы печатного шрифта, а некоторые были снабжены бумажными ярлыками, пожелтевшими от времени, точно засохшие листья. - Несть конца из чернильницы начатому... - сказал мне мастер Ультан. - По крайней мере, так сказал один мудрец. Он жил очень давно - что он сказал бы, увидев нас сейчас? Другой же утверждал, что за возможность перерыть хорошую библиотеку не жаль и жизни. Хотел бы я посмотреть на человека, способного "перерыть" нашу - хотя бы один тематический раздел! - Я разглядываю переплеты, - сказал я, чувствуя себя крайне глупо. - Как повезло тебе! Хотя я рад. Я больше не могу видеть их, но хорошо помню наслаждение, с которым смотрел на них когда-то. Это было сразу после того, как я стал мастером-архивариусом. Мне было тогда около пятидесяти... Видишь, сколь долго длилось мое ученичество! - Неужели, сьер? - Да-да! Моим наставником был мастер Гербольд, и многие десятки лет мне казалось, что он не умрет никогда. Год за годом, год за годом, и все это время я читал. Пожалуй, немногим удалось прочесть столько! Я начал, как все юноши, с книг, доставлявших удовольствие. Со временем выяснилось, что большую часть моего времени отнимает поиск таковых. Тогда я разработал для себя план и, в соответствии с ним, принялся прослеживать развитие абстрактных наук - от начала знания до настоящего времени. В конце концов я исчерпал даже это и принялся за огромный эбеновый шкаф, стоящий посреди зала, который триста лет собирали к возвращению автарха Сульпиция (и который, как следствие, так и не дождался посетителей). Я прочел собранное там от начала до конца за пятнадцать лет. Успевал закончить по две книги в день! Поразительно, сьер! пробормотал за моей спиной Киби, явно слышавший эту историю далеко не в первый раз. А потом нежданно-негаданно, как снег на голову - умер мастер Гербольд. Тридцатью годами раньше я в силу природной склонности, образования, опыта, молодости, семейных связей и личных амбиций - был идеальным кандидатом на его место.