31. ПЕСЧАНЫЙ САД

Этот корабль приводился в движение невидимыми руками. Я полагал, что мы плавно поднимемся ввысь словно флайер или растаем, как зеленый человек в коридоре, протянувшемся во Времени. Но мы взмыли так стремительно, что меня чуть не стошнило; у борта я слышал треск ломающихся могучих ветвей.

– Теперь ты Автарх, – сказал мне Мальрубиус. – Ты хоть знаешь об этом? – Казалось, его голос смешался со свистом ветра в снастях.

– Да. Мой предшественник, чей разум теперь принадлежит к числу моих, когда-то точно так же занял сей высокий пост. Я знаю секретные пароли, слова, облеченные властью, но еще не имел времени, чтобы поразмыслить над ними. Ты возвращаешь меня в Обитель Абсолюта?

– Нет, ты не готов. – Он покачал головой. – Думаешь, теперь тебе доступны знания старого Автарха? Ты прав, но их еще требуется усвоить, ведь когда начнутся настоящие испытания, ты не раз столкнешься с теми, кто, не колеблясь, убьет тебя, стоит лишь тебе запнуться. Ты воспитывался в Цитадели Нессуса – какой пароль для местного кастеляна? Как управлять обезьянолюдьми из шахты с сокровищами? Какие слова открывают подвалы Второй Обители? Можешь не говорить мне, поскольку все это – великие тайны твоего государства, к тому же я и без тебя их знаю. Но можешь ли ты сам пользоваться этими тайнами без долгих раздумий?

Все нужные слова уже вертелись в моем сознании, но мне никак не удавалось произнести их вслух. Фразы, как мелкая рыбешка, ускользали от меня в разные стороны, и в итоге, промучившись некоторое время, я лишь недоуменно пожал плечами.

– Тебе еще кое-что предстоит сделать. Это связано с одним приключением возле воды.

– Что именно?

– Если я скажу тебе, то какое же это будет приключение? Но не волнуйся. Это не отнимет у тебя много сил и закончится-не успеешь глазом моргнуть. Однако я должен многое объяснить тебе, а времени у меня в обрез. Веришь ли ты в приход Нового Солнца?

Как прежде я пытался нащупать в собственном сознании ключевые слова власти, так и теперь копался в себе в поисках веры; но и на этот раз результат был не более утешителен.

– Всю жизнь меня учили верить. Но мои учителя – одним из них был настоящий Мальрубиус, – кажется, сами не верили в это. Вот почему я не могу ответить, верю я или нет.

Кто это – Новое Солнце? Человек? Если человек, то почему при его приходе вся зелень вновь нальется жизнью, а амбары заполнятся зерном?

Теперь, когда я только стал осознавать, что наследовал Содружество, было довольно неприятно возвращаться к вопросам, которым я рассеянно внимал еще в детстве.

– Он будет вернувшимся Миротворцем, его воплощением, несущим с собой справедливость и мир. На картинах его изображают с лицом, сияющим, как солнце. Я был учеником палачей, а не прислужником в храме, и это все, что я могу сказать тебе, – признался я и поплотнее закутался в плащ от холодного ветра. Трискель свернулся у моих ног.

– А в чем человечество нуждается больше? В справедливости и мире? Или же в Новом Солнце?

Тут я попытался улыбнуться.

– Сдается мне, что хоть ты и не можешь быть моим старым учителем, но вобрал в себя его личность, как я впитал личность шатлены Теклы. Если дело обстоит именно так, то ты уже знаешь мой ответ на свой вопрос. Клиент, доведенный до крайности, желает лишь тепла, пищи и избавления от боли. Мир и справедливость приходят позже. Дождь символизирует сострадание, а солнечный свет – милосердие, но дождь и солнечный свет – это лучше, чем милосердие и сострадание. В противном случае они бы принизили значение того, что символизируют.

– Ты во многом прав. Известный тебе мастер Мальрубиус действительно живет во мне, а твой старый пес Трискель – в этом Трискеле. Но сейчас это неважно. Если хватит времени, ты сам поймешь, прежде чем мы уйдем. – Мальрубиус закрыл глаза и почесал седые волосы на груди, именно так, как он делал в ту пору, когда я принадлежал к числу самых младших учеников. – Ты боялся ступить на борт этого маленького корабля, хоть я и обещал, что он не увезет тебя ни с Урса, ни даже за пределы твоего континента. Допустим, я сказал бы (заметь, я ничего подобного не говорю, но предположим такую возможность), что на самом деле мы улетим с Урса, минуем орбиту Фалега, которого вы зовете Вертанди, оставим позади Бефора и Аратронь и выйдем наконец во внешнюю тьму, а через нее – в иные места. Испугает ли тебя подобная перспектива после того, раз уж ты уже летишь с нами?

– Никому не по душе признаваться в том, что он боится. И все же меня это пугает.

– Со страхом или нет, но полетел бы ты, если б это могло приблизить приход Нового Солнца?

Мне тут же показалось, что ледяной призрак из бездны уже обвил своими щупальцами мое сердце. Нет, меня не водили за нос, да он и не собирался обманывать меня. Ответить утвердительно – значит, предпринять это путешествие. Я молчал в нерешительности, прислушиваясь к собственному сердцебиению.

– Если не готов – не отвечай. Мы спросим тебя еще раз. Но я ничего больше не могу рассказать, пока ты не ответил.

Я долго стоял на той странной палубе, иногда прохаживался взад-вперед, дуя на замерзшие пальцы, а вокруг толпились все мои мысли. Звезды наблюдали за нами, и глаза мастера Мальрубиуса казались мне лишней парой звезд на небе. Наконец я подошел к нему и произнес:

– Я давно хотел… если бы это ускорило приход Нового Солнца, я бы полетел.

– Не могу дать тебе никаких гарантий. Если бы это только могло приблизить приход Нового Солнца, отправился бы ты тогда? Справедливость и мир – да, но Новое Солнце – такой всплеск тепла и энергии на Урсе, какой он испытал на себе еще до рождения первого человека.

И тут я подхожу к самому удивительному моменту в своем и так уже затянувшемся повествовании. Но тот миг не был отмечен ни особым звуком, ни странным видением, ни появлением говорящего зверя или гигантской женщины. Просто при последних словах я ощутил давление на грудную клетку, как некогда в Траксе, когда я понял, что должен отправиться с Когтем на север. И я вспомнил девушку в убогой хижине.

– Да, – сказал я. – Если бы это могло приблизить приход Нового Солнца, я бы полетел.

– А что, если бы тебе там пришлось подвергнуться испытанию? Ты ведь знал того, кто был Автархом до тебя, и под конец даже любил его. Он живет в тебе. Был он мужчиной?

– Он был человеком – в отличие от тебя, мастер.

– Ты и сам прекрасно понимаешь, что мой вопрос состоял не в этом. Был ли он мужчиной, как ты – половинкой диады мужчины и женщины?

Я покачал головой.

– Ты тоже станешь таким, если не выдержишь испытания. А теперь ты бы полетел?

Трискель положил свою покрытую шрамами голову мне на колени – посланник всех увечных тварей; посланник Автарха, который носил поднос в Обители Абсолюта и лежал парализованным в паланкине, желая передать мне то многоголосие, что гудело в его черепной коробке; посланник Теклы, корчившейся на «революционизаторе», и той женщины (которую даже я, всегда хваставшийся своей безотказной памятью, почти забыл), что когда-то истекала кровью и умерла под нашей башней. Возможно, именно встреча с Трискелем, которая, по моим же словам, ничего не меняла, в конечном счете изменила все. На этот раз мне не потребовалось отвечать; мастер Мальрубиус прочел ответ на моем лице.

– Ты знаешь о провалах в космическом пространстве, которые иногда называют Черными Дырами и откуда никогда не возвращаются ни частицы материи, ни отблески света? Но до сих пор ты не знал, что эти провалы дублируются Белыми Фонтанами, откуда материя и энергия, отторгнутая высшей вселенной, проливается бесконечным водопадом в нашу вселенную. Если ты удачно пройдешь испытание, то есть если нашу расу сочтут готовой вновь бороздить обширные моря пространства, тогда такой Белый Фонтан будет создан в самом сердце нашего солнца.

– А если я потерплю неудачу?

– В таком случае тебя лишат мужества, чтобы ты не мог передать Трон Феникса своим потомкам. Твой предшественник тоже принял этот вызов.

– И не выдержал испытания. Это ясно из твоих слов.

– Да. Но тем не менее он был отважней многих, кого зовут героями. Он первым из длинной череды правителей предпринял это путешествие. Последним перед ним был Имар, о котором ты, наверное, слышал.

– Но Имара, должно быть, тоже сочли непригодным. Мы уже летим? Я вижу только звезды за парапетом. Мастер Мальрубиус покачал головой.

– Ты переоцениваешь свою внимательность. Мы уже почти у цели.

Пошатываясь, я подошел к ограждению. Думаю, моя нетвердая походка объяснялась не только движением корабля, но и остаточным действием наркотика.

Ночь по-прежнему окутывала Урс, ибо мы быстро неслись на запад, и туманный рассвет, который застал нас в джунглях, в расположении асцианской армии, сюда еще не добрался. Через мгновение я увидел, что звезды за бортом будто с неохотой волнообразными движениями перемещаются в небесах. И словно что-то струилось среди звезд, как ветер гуляет по пшеничному полю. Затем я подумал: «Вот оно – то самое море…», и тут же мастер Мальрубиус произнес:

– Это великое море зовется Океаном.

– Я давно мечтал побывать там.

– Очень скоро ты будешь стоять на его берегу. Ты спрашивал, когда ты покинешь эту планету. Не раньше, чем утвердится здесь твоя власть. Когда город и Обитель Абсолюта подчинятся тебе, а твои армии отразят вторжение рабов Эребуса. Возможно – через пару лет. Но, быть может, и нескольких десятилетий окажется недостаточно. Мы оба явимся за тобой.

– Ты нынче не первый, кто говорит мне о грядущей встрече, – признался я.

Произнося эти слова, я почувствовал легкий толчок, как бывает, когда ведомая умелым рулевым лодка причаливает к пирсу. Спустившись по трапу, я ступил на песок, мастер Мальрубиус и Трискель последовали за мной. Я спросил, останутся ли они со мной, чтобы помочь советом.

– Совсем ненадолго. Если у тебя есть еще вопросы – спрашивай сейчас.

Серебристый язык трапа уже медленно втягивался в корпус корабля. Казалось, он еще не был полностью поднят, когда корабль взмыл вверх и унесся через ту же скважину в реальности, которой прежде воспользовался зеленый человек.

– Ты говорил о справедливости и мире, которые принесет Новое Солнце. Справедливо ли с его стороны вызывать меня в такую даль? И какое испытание я должен выдержать?

– К тебе взывает не он, а те, кто надеется призвать сюда Новое Солнце, – ответил мастер Мальрубиус, но я не понял его. Потом он вкратце изложил мне тайную историю Времени, то есть величайший из всех секретов, который я раскрою здесь в надлежащем месте. Когда он закончил, мой разум пришел в смятение, и я боялся забыть его слова, ибо услышанное казалось слишком колоссальным для простого смертного, поскольку я наконец понял, что туман, сомкнувшийся вокруг других, застилает глаза и мне.

– Ты обязательно это запомнишь. На пиру у Водалуса ты сказал, что наверняка забудешь тот глупый пароль, которому тебя научили в подражание ключевым словам власти. Но ведь ты не забыл. Ты будешь помнить все. Не забудь также отринуть страх. Быть может, эпическая епитимья рода человеческого подходит к концу. Старый Автарх сказал тебе правду: мы не полетим вновь к звездам, пока не станем небесным созданием, но, возможно, это время уже близится. Не исключено, что в твоем лице достигнут синтез всех дивергентных тенденций нашей расы.

Трискель, по своему обыкновению, поднялся на задние лапы, потом развернулся и побежал по залитому звездным светом берегу, взметая тремя конечностями маленькие фонтанчики брызг. Отбежав на сотню шагов, он оглянулся и посмотрел на меня так, будто звал меня за собой.

Я сделал несколько шагов следом, но мастер Мальрубиус произнес:

– Ты не можешь пойти туда, куда направляется он, Северьян. Знаю, ты считаешь нас своего рода какогенами, и одно время мне казалось неразумным переубеждать тебя, но теперь я обязан это сделать. Мы – аквасторы, существа, созданные и поддерживаемые силой воображения и концентрации мысли.

– Мне доводилось слышать о подобных вещах, – сказал я ему. – Но ведь я прикасался к тебе.

– Это ничего не доказывает. Мы столь же осязаемы, как большинство истинно фальшивых предметов – всего лишь танцующие в пространстве частицы. Тебе бы следовало знать, что подлинно только то, к чему невозможно прикоснуться. Однажды ты встретил женщину по имени Кириака, которая рассказала тебе историю о больших думающих машинах прошлого. На нашем корабле находится такая машина. Она способна заглянуть в твое сознание.

– Значит, ты и есть эта машина? – спросил я. Во мне росли чувство одиночества и смутный страх.

– Я – мастер Мальрубиус, а Трискель – это Трискель. А машина просто порылась в твоей памяти и обнаружила нас. Наши жизни в твоем сознании не такие полные, как жизнь Теклы или старого Автарха, и все же мы здесь – живем, пока жив ты. Но в этом материальном мире нас поддерживает энергия машины, а время ее действия – всего лишь несколько тысяч лет.

Мальрубиус еще не закончил говорить, а его плоть уже начала превращаться в светлую пыль. Одно мгновение она сверкала в холодном свете звезд, потом пропала. Трискель оставался со мной на несколько ударов сердца дольше, а когда его желтый мех стал серебристым и развеялся на легком ветерке, я отчетливо расслышал лай своего пса.

Очутившись наедине с самим собой, я стоял на берегу моря, о котором так часто мечтал. В одиночестве я черпал удовольствие и, вдыхая местный неповторимый воздух, с улыбкой слушал тихую песнь миниатюрных волн. На востоке лежала суша – Нессус, Обитель Абсолюта и все остальное, на западе раскинулось море. Я же двинулся на север, ибо не желал так скоро покидать сей край и еще потому, что в том направлении, по самой кромке моря убежал мой Трискель. Там мог обитать великий Абайя со своими женщинами, но море было гораздо умнее и старше его. Мы, люди, как все живое на суше, вышли из моря; и поскольку мы не смогли покорить его, оно навсегда осталось нашим. Справа поднялось старое красное солнце и коснулось волн своей увядающей красотой. Я услышал призывные крики птиц, бесчисленных морских птиц.

К тому времени, когда тени стали заметно короче, я почувствовал усталость. Раны на лице и ноге причиняли мне боль. Я ничего не ел со вчерашнего дня и практически не спал, если не считать состояние транса, в котором я пребывал в асцианской палатке. Подвернись удобное место, я бы непременно прилег отдохнуть, но солнце припекало, а прибрежные скалы вовсе не отбрасывали теней. Наконец я направился по следам двухколесной тележки и вышел к нескольким кустам шиповника, выросшим на песчаной дюне. Там я остановился, уселся в их тени, чтобы снять сапоги и высыпать песок, который забился сквозь расползшиеся швы.

Один из шипов, зацепившись за мое предплечье, отломился от ветки и впился в кожу, окрасив свой кончик алой капелькой крови величиной с просяное зернышко. Я вытащил занозу и… упал на колени.

То был Коготь.

Идеальный коготь, черный и блестящий, именно такой, каким я оставил его под алтарным камнем Пелерин. Все ветви на этом и других кустах были усеяны белыми цветами и такими же безупречными Когтями. Тот, что лежал на ладони, вспыхнул ярким светом, когда я взглянул на него.

В прошлом я расстался с Когтем, но сохранил маленький кожаный мешочек, который сшила Доркас. Теперь я достал его из ташки и, как прежде, повесил себе на шею, вновь сохранив в нем Коготь. И тут только, убрав его с глаз долой, я вспомнил, что видел именно такой куст в Ботанических Садах, в самом начале своего путешествия.

Никому не дано объяснить подобные явления. С тех пор как я обосновался в Обители Абсолюта, я беседовал с гептархом и с различными акариями; но они могли лишь предложить, что Предвечный почему-то решил явиться мне в облике этих растений.

Тогда, преисполненный удивления, я и не задумывался об этом – но, быть может, нас специально направили в незавершенный Песчаный Сад? Я уже нес с собой Коготь, хотя и сам не знал об этом; Агия незаметно для меня засунула его под клапан ташки. А что, если мы пришли в недостроенный Песчаный Сад для того, чтобы Коготь, пролетев по ветру Времени, мог с кем-то попрощаться? Да, эта идея абсурдна. Но в таком случае абсурдны и все другие идеи.

Однако настоящее потрясение – потрясение в прямом смысле, ибо я даже пошатнулся, как при ударе, – я испытал при мысли, что если Вечный Принцип заключался в том изогнутом шипе, который я нес на груди многие лиги, а теперь заключается в новом шипе (возможно, в том же самом), тогда он может содержаться в чем угодно, да, вероятно, и содержится – в каждом шипе на кустах, в каждой капле морской воды. Этот шип был Когтем потому, что все шипы являлись священными Когтями; песок в моих сапогах был священным, поскольку попал туда с морского берега, усыпанного священным песком. Кенобиты хранили мощи саньясинов потому, что те приблизились к Панкреатору. Но абсолютно все было приближено к Панкреатору и даже соприкасалось с ним, ибо все пролилось из его ладони. Все без исключения было священной реликвией. Я стянул сапоги, в которых зашел так далеко, и швырнул их в морские волны, чтобы не ступать в обуви по священной земле.

32. «САМРУ»

Я шагал вперед, словно могущественная армия, ибо ощущал себя в обществе всех тех, кто шествовал внутри меня. Меня окружала многочисленная охрана, да и сам я был личным охранником монарха. В моем войске встречались женщины, веселые и мрачные, а также дети, которые смеялись на бегу и, поддразнивая Эребуса и Абайю, бросали ракушки в морскую пучину.

Через полдня я добрался до устья Гьолла, такого широкого, что противоположный берег терялся в отдалении. Из воды торчали треугольники островов, а меж ними, словно облака меж горных вершин, держали свой путь корабли с волнующимися парусами. Я окликнул людей на судне, проплывавшем мимо, и попросил довезти меня до Нессуса. Со стороны я, должно быть, представлял довольно дикое зрелище: лицо в шрамах, разодранный плащ, выступающие ребра.

Тем не менее капитан (да воздается ему за его доброту) выслал к берегу шлюпку. Я заметил страх и благоговение в глазах гребцов. Возможно, на них произвел впечатление вид моих полузатянувшихся ран; но эти люди повидали много ран на своем веку, и я вспомнил, что испытал нечто подобное, когда впервые увидел лицо Автарха в Лазурном Доме, хоть он и не был высоким мужчиной, да, по правде говоря, и мужчиной-то не был.

Двадцать дней и ночей «Самру» плыл вверх по Гьоллу. Мы шли под парусом, когда представлялась возможность, а в остальное время гребли веслами – по дюжине длинных на каждом борту. То было тяжкое плавание для моряков, ибо, хотя течение медлительно, почти незаметно, поток стремится День и ночь, а широкое русло так извилисто, что к вечеру гребцы нередко видят то место, откуда принялись за дело, когда барабанный бой возвестил начало вахты.

Для меня же это плавание обернулось увеселительной прогулкой. Я предлагал свою помощь и в работе с парусами, и на веслах, но моряки неизменно отказывали мне. Тогда я обратился к капитану, человеку с хитроватой физиономией, чья внешность, казалось, говорила, что он живет не только мореходством, но и торговлей, и обещал хорошо заплатить ему по прибытии в Нессус. Однако он и слушать об этом не хотел, заявив (подергивая себя за ус, как обычно, когда желал продемонстрировать свою искренность), что мое общество – это уже достаточная награда для него и всей команды. Вряд ли они догадывались, что я – их Автарх. Из опасения встретиться с такими людьми, как Водалус, я не позволял себе ни малейшего намека на этот счет. Но, глядя мне в глаза и подмечая некоторые странности в поведении, они, похоже, посчитали меня адептом.

Эпизод с мечом капитана, вероятно, лишь подбросил пищу для их пересудов. Это был кракемарт, самый тяжелый из мечей на вооружении у моряков – клинком шириной в мою ладонь, круто изогнутый, с выгравированными на нем звездами, солнцами и другими символами, значение которых оставалось загадкой для хозяина. Капитан носил его в тех случаях, когда корабль приближался к береговым деревням или при встрече с другими судами, когда требовалось поддержать собственное достоинство. Но в остальное время меч лежал на шканцах. Там я и набрел на него, и, поскольку маялся от безделья, наблюдая, как на поверхности зеленой воды качаются щепки и кожура от фруктов, я достал половинку точильного камня и стал править лезвие. Скоро капитан, заметив, что я проверяю большим пальцем качество проделанной работы, принялся расхваливать свои способности фехтовальщика. Так как кракемарт был почти вдвое легче, чем «Терминус Эст», и имел короткую рукоять, меня немало позабавило это бахвальство; я с удовольствием слушал примерно полстражи. Случилось так, что возле меня лежала бухта пенькового каната, толщиной с мое запястье, и когда капитану наскучили собственные россказни, я попросил его и еще одного матроса растянуть кусок каната длиной кубита в три. Кракемарт разрезал его, как волосок, и не успели моряки перевести дух, как я подбросил меч в воздух к солнцу и поймал его на излете за рукоять.

Боюсь, этот случай ясно показывает, что силы начали возвращаться ко мне. Безделье, простая пища и свежий воздух – едва ли увлекательная тема для читателя, но вкупе они оказывают чудодейственное влияние на израненного и истощенного человека.

Капитан с готовностью предоставил бы мне свою каюту, если бы я согласился на это, но я предпочел спать на палубе, завернувшись в плащ, а в одну дождливую ночь нашел убежище под шлюпкой, лежавшей в центре корабля килем вверх. Как выяснилось во время плавания, ветры стихают, когда Урс поворачивается спиной к солнцу; поэтому я чаще всего укладывался спать под песнь гребцов, а просыпался от звона якорной цепи.

Иногда я пробуждался еще до наступления утра, когда корабль проходил вблизи от берега и на палубе маячил лишь сонный вахтенный. А бывало, меня будил свет звезд, и я наблюдал, как наше судно медленно скользит вперед под зарифленными парусами с помощником капитана у штурвала и матросами, прикорнувшими у фалов. В одну такую ночь, вскоре после того, как мы миновали Стену, я вышел на корму и увидел фосфоресцирующий шлейф в кильватере, точно холодные отблески огня на темной воде; и мне представилось на миг, что это обезьянолюди выбираются из шахты в надежде излечиться при помощи Когтя или же отомстить за старую обиду. В этом, разумеется, не было ничего удивительного – просто глупая ошибка сознания, одурманенного сном. То, что произошло на следующее утро, тоже, в сущности, не было чем-то особенно странным, но произвело на меня глубокое впечатление.

Гребцы равномерно работали веслами, выводя корабль через излучину длиною в несколько лиг к тому месту, где мы могли бы поймать попутный ветер. Думаю, барабанный бой и плеск воды, стекающей с лопастей весел, действуют гипнотически, поскольку поразительно похожи на биение человеческого сердца во сне и тот шум, что производит кровь, когда стремится мимо внутреннего уха к мозгу.

Я стоял у поручней и глядел на берег, все еще болотистый на тех участках, где поля древности некогда затоплялись илистым Гьоллом; и мне почудилось, что я уловил в расположении бугров и пригорков какой-то заданный порядок, точно вся эта обширная дикая местность имела некую геометрическую душу (как у некоторых картин), которая ускользала от прямого взгляда, но появлялась вновь, стоило мне отвернуться. Подошел капитан, и я сказал ему, что слышал, будто руины города растянулись вдоль реки на много лиг, и спросил, когда мы их увидим. Он засмеялся и объяснил, что мы уже два дня подряд плывем мимо них. Затем он передал мне свою подзорную трубу, и я лично убедился в том, что принятый мною за пень объект – это на самом деле разбитая и опрокинутая колонна, заросшая мхом.

И тогда все – стены, улицы, памятники – будто разом выпрыгнули из укрытия, как каменный город, восстановившийся на наших глазах, когда мы с двумя ведьмами наблюдали за чудом с крыши гробницы. Никаких изменений вне моего сознания не произошло, но сам я был перенесен, гораздо быстрее, чем на корабле мастера Мальрубиуса, из глухой сельской местности в самый центр огромного древнего города, лежащего в руинах.

Даже теперь я не могу не удивляться тому, сколь многое мы по невнимательности упускаем из виду. В течение многих недель мой друг Иона казался мне всего лишь мужчиной с искусственной рукой, а путешествуя с Балдандерсом и доктором Талосом, я проглядел добрую сотню ключевых моментов, которые подсказали бы мне, что хозяином был именно Балдандерс. Как удивился я, выйдя за городские ворота и обнаружив, что Балдандерс не сбежал от доктора, когда ему представился случай!

По мере того как день клонился к вечеру, очертания руин прорисовывались все отчетливей. При каждом новом повороте реки зеленые стены поднимались выше, а почва у их основания становилась тверже. Проснувшись на следующее утро, я заметил среди развалин отдельные здания, настолько прочные, что сохранились их верхние этажи. Вскоре после этого я увидел маленькую лодку, совсем новую, привязанную к древнему пирсу. Я указал на нее капитану, который улыбнулся моей наивности и объяснил:

– Целые семейства из поколения в поколение живут тем, что прочесывают эти развалины.

– Мне говорили об этом, но эта лодка не может принадлежать подобным людям. Она слишком мала, чтобы в ней уместилась богатая добыча.

– Драгоценности или монеты, – продолжал настаивать он. – Кроме мародеров, тут никто больше не высаживается. Закон здесь бессилен; мародеры убивают друг друга, а также всякого, кто сунется сюда.

– Я должен там побывать. Ты подождешь?

Он уставился на меня как на помешанного.

– Сколько придется ждать?

– До полудня. Не дольше.

– Гляди, – сказал он и указал куда-то рукой. – Там впереди последняя излучина. Высаживайся здесь и встречай нас там, за поворотом. Мы доберемся туда не раньше полудня.

Я согласился, и он спустил для меня шлюпку и приказал четырем гребцам доставить меня на берег. Прежде чем шлюпка отвалила от борта, капитан снял с пояса свой кракемарт и вручил его мне, торжественно промолвив:

– Этот меч послужил мне верой и правдой во многих отчаянных схватках. Обрушь его на их головы, но постарайся не зазубрить лезвие о пряжку на ремне.

Я с благодарностью принял меч из его рук, но признался, что всегда предпочитал шеи.

– Это годится, но только если рядом нет товарищей, которых ты можешь задеть, орудуя мечом плашмя, – сказал он и дернул себя за ус.

Сидя на корме шлюпки, я имел возможность разглядеть лица гребцов, и мне стало ясно, что они боятся берега почти так же, как и меня. Они причалили борт о борт с маленькой лодкой, а потом чуть не перевернули собственную шлюпку – так спешили убраться восвояси. Убедившись, что зрение не обмануло меня и с борта корабля я видел именно увядший алый мак, брошенный на единственном сиденье в лодке, я проводил взглядом удалявшуюся шлюпку. Несмотря на покинутый ветер, моряки на «Самру» спустили весла и принялись грести с удвоенной энергией. Капитан, вероятно, рассчитывал миновать излучину как можно быстрее, и если бы меня не оказалось в условленном месте, он продолжил бы путь без меня, а потом говорил бы себе (а быть может, всем, кто станет интересоваться), что это я, а не он нарушил договоренность. Расставшись с кракемартом, он еще больше успокоил свою совесть.

От пирса вели каменные ступени, очень похожие на те, с которых я сигал в воду в детстве. Верхняя площадка была пуста и, как лужайка, заросла сочной травой, пустившей корни меж камнями. Передо мной лежал разрушенный город, мой собственный город Нессус, но то был Нессус давно ушедших времен. В небе кружились две-три птицы, но они оставались столь же немы, как потускневшие при солнце звезды. Гьолл, что-то шептавший в середине потока, казалось, уже отрешился и от меня, и от пустых остовов зданий, среди которых я пробирался. Как только его течение скрылось из виду, он стих, как смолкает робкий посетитель, стоит нам на мгновение покинуть комнату.

Это место не слишком походило на квартал, где (по заверению Доркас) можно было разжиться мебелью и всякой посудой. Сначала я часто заглядывал в окна и двери, но не нашел ничего, кроме мусора да нескольких желтых листьев, которые сорвались с молодых деревьев, пробившихся между вывороченными камнями мостовой. Не заметил я и следов грабителей – лишь помет животных, перья и разбросанные кости.

Не знаю, далеко ли я ушел от берега. Казалось – на целую лигу, но, может быть, гораздо ближе. Тот факт, что, оставив «Самру», я лишился транспортного средства, не особенно беспокоил меня. Ведь большую часть пути из Нессуса до охваченных войной гор я проделал пешком, и хоть ступал я еще нетвердо, мои босые ноги уже успели загрубеть на палубе корабля. Поскольку я так и не привык носить меч на поясе, то вытащил кракемарт из ножен и положил его на плечо, как часто носил «Терминус Эст». Летнее солнце давало то особое изумительное ощущение тепла, которое возникает лишь в тот момент, когда в утренний воздух прокрадывается чуть заметный холодок. Я наслаждался этим ощущением и вкупе с тишиной и одиночеством получил бы еще большее удовольствие, если бы не мысли о том, что я скажу Доркас при встрече и что она ответит мне.

Знай я, как все обернется, заранее – уберег бы себя от лишних забот. Я набрел на нее гораздо раньше, чем мог рассчитывать, и мне не пришлось ничего говорить. Она тоже не произнесла ни слова и, судя по всему, даже не видела меня.