Балканский венец

Вук Задунайский

Балканский венец

Предисловие

«Песни западных славян не поют сегодня боле»?

«Пройдут века, люди забудут о том, что было. Кто им напомнит, кроме нас? Про все забудут – про царей и воевод, про князей и простых людей, про зло и добро. Все стирается из памяти людской. И неоткуда будет людям узнать о корнях своих, кроме как от нас. И будет все так, как в этих книгах».

Балканы… Говорят, в этом названии слились два слова: бал – мёд и кан – кровь[1]. Завоевателей сюда и впрямь тянуло, как мух на мёд, соответственно и крови здесь пролито немерено. Отсюда – при Александре Македонском – начался первый в истории европейский поход в Азию, приведший к кратковременному созданию мировой державы от Балкан до Индии, включая Египет. Здесь не только произошла первая война ХХ века в континентальной Европе (Первая Балканская 1912–1913 гг.), не только началась Первая мировая война, но также случилась и последняя на данный момент война на континенте с участием НАТО и тысяч добровольцев со всего мира. Так что Балканы носят тревожный титул «пороховой бочки Европы» давно и по праву. Противостояние захватчикам и, как теперь принято говорить, «религиозные и межэтнические конфликты» въелись в плоть и кровь балканских народов, породив множество преданий и легенд, которые могли родиться только здесь. И которые, не зная подоплеки, понять непросто.

Песни западных славян

Нетипичны для Европы —

В них голодный слышен ропот,

Черный стелется туман.

Их лесной дремучий бог

Христианством лишь затронут.

Так речной не скроет омут

Тонкий временный ледок[2].

Балканы… Перекресток миров и народов, этнический котел Европы. Мы не замечаем, насколько тесны связи наших культур, от письменности и церковного языка до стихотворных размеров. До того доходит, что у нас самозванцы, и те общие. Знаменитый Штефан Малый, царь Черногории, реформатор, выдавал себя за очередного воскресшего Петра III, хотя в отличие от настоящего Петра был неплохим правителем и хорошим врачом.

Кто только не прошел через Балканы с начала Великого переселения народов. Готы, гунны, гепиды, авары, славяне, булгары, венгры, печенеги и множество иных племен, пытавшихся в тот непростой и в чем-то даже близкий нам по мировосприятию период найти свое место на карте Европы. Балканы – место столкновения интересов многих религий: христиан и ариан, католиков и православных, христиан и мусульман.

Результат этой причудливой смеси наций и мировоззрений вошел в русскую литературу с легкой руки Пушкина не совсем под своим именем: южные ведь славяне, не западные. Западные – это чехи, поляки, лужицкие сорбы, словаки, но с гением спорить трудно, да и не в названии дело, а в том, что с самого начала балканские территории оказались втянуты во все конфликты и проблемы окружающих стран: остатков Западной Римской империи, позднее – Византии, захватившей побережье Венецианской республики, соседней Венгрии. Даже одно из недолговечных государств, основанных крестоносцами – Латинская империя, – включало в себя македонские и греческие территории. Хорватские провинции были захвачены Венгрией, и пошедшая на службу к венгерскому королю верхушка местного дворянства окатоличилась. Та же тенденция наблюдалась и в богатых торговых городах Далмации, чье купечество стало фактически венецианским.

Зато Сербия и Черногория, будучи под сильным влиянием Болгарии и Византии, придерживались православия – так же, как и потомки западных болгар, ныне называемые македонцами. Но на Балканах появляется новая лихая сила – турки-османы.

В 1389 году в битве на Косовом поле огромная турецкая армия уничтожает сербскую. Победа далась нелегко: сербы дрались насмерть, даже турецкий султан Мурад нашел смерть от руки сербского воина Милоша Обилича. Османы задавили числом, взятому в плен сербскому князю Лазарю прямо на поле боя отрубили голову, но окончательной победы захватчикам это не принесло. Только после того, как в 1453 году пал Константинополь и Византийская империя уже де-юре прекратила свое существование, Сербия стала частью владения османов, которые пошли дальше на запад и вновь напоролись на бешеное сопротивление славян и венгров.

В 1456 году венгерский правитель Янош Хуньяди в битве под Белградом нанес поражение туркам, при этом победа была достигнута за счет невероятного героизма пешего крестьянского ополчения, немалую часть которого составляли сербы и хорваты. После смерти Яноша его сын Матиаш более 30 лет сдерживал турок. И он же окончательно подчинил венгерской короне Хорватию и Словению, закрепив там католицизм. Освободить Сербию от османов венграм не удалось, но постоянная война вынудила султанов играть на противоречии между христианами различных конфессий. Тогда же в массовом порядке начинается расселение на христианских землях перешедших в мусульманство славян, ставших основой боснийской нации, а также увеличивается приток мусульман из соседних регионов. Так к противоборству двух религий добавилась третья.

В 1526 году султан Сулейман Великолепный в битве на Мохачском поле нанес сокрушительное поражение венгерскому королю и захватил восточную половину Венгрии. Западная же Венгрия вместе с Хорватией и Словенией перешла под власть австрийской династии Габсбургов. Попытки продолжить экспансию на запад разбились о военную мощь империи, в результате чего образовалось шаткое равновесие. Ни та, ни другая сторона не преуспели в своих территориальных притязаниях. Граница между христианским и мусульманским мирами пролегла поперек Балкан, долгие века и по сей день оставаясь незаживающим кровоточащим рубцом.

Дабы укрепить свои позиции на завоеванных территориях, турки принялись за массовое отуречивание и омусульманивание сербов. Именно к этому времени относятся первые сказания о гайдуках – сербских партизанах-мстителях, таких, как воспетый Пушкиным Хризич с сыновьями.

Все трое со скалы в долину

Сбежали, как бешеные волки

Семерых убил из них каждый,

Семью пулями каждый из них прострелен;

Головы враги у них отсекли

И на копья свои насадили, —

А и тут глядеть на них не смели,

Так им страшен был Хризич с сыновьями.

Партизанская война шла веками, а турецкая империя слабела и подавалась назад. Габсбурги в череде войн оттесняли турок все дальше на юг. Парадокс, но братья-христиане оказались не менее, если не более жестокими гонителями и угнетателями православных, нежели мусульмане-турки. Именно тогда и были посеяны зерна вражды, которые дают урожай по сию пору. Любопытно, но именно эта, пропитанная этническими и религиозными междоусобицами страна уже в XX веке дала миру одного из крупнейших религиоведов и специалистов по сравнительной мифологии – Мирчу Элиаде. Выросший в такой стране и переживший две мировые войны, он не уставал искать общее и единое в культурных корнях всех народов мира.

Песни западных славян —

Ни надежды, ни просвета.

Иссушит колосья лето,

И юнак умрет от ран.

Молодой душе пропасть

В поле боя опустелом.

Волк наелся белым телом,

Ворон крови попил всласть.

Воистину на землях этих веками жили, воевали, любили, ненавидели, убивали и умирали воины, не уступающие ни Иштвану Добо, ни Михалу Володыевскому с Логинусом Подбипентой. Другое дело, что своего Газы Гардони и Генрика Сенкевича гайдуки да воеводы не дождались. Иноземные же литераторы до недавнего времени вспоминали о Балканах нечасто, причем все больше «на вывоз». Разве что байроновский Чайльд-Гарольд лично добрался до Греции и Албании, ну так и сам Байрон нашел в Греции свой конец. Еще вспоминается красавица Гайде, выведшая на чистую воду предавшего ее отца «военспеца»-француза. Характернейшая, к слову сказать, деталь. Дюма вообще мастер по части мелочей, но мелочей, вбирающих в себя бездны. Вот и тут – сколько лет прошло, из Янины все пишут и пишут, а гуманные европейцы все предают и предают доверившихся их слову и совести «дикарей». Но вернемся к известным литературным персонажам балканских национальностей.

Ниро Вульф натурализовался в США, завел домик с орхидеями и только будучи потрясен до глубины души стучит кулаком по столу и орет на непонятном языке, «на которым в детстве разговаривал с Марко Вукчичем». Наследник престола таинственной Герцословакии, хоть и собирается вместе с английской женой на историческую родину, на страницах книги свое намерение не осуществляет. Даже некто (нечто), названное Брэмом Стокером Дракулой, покидает отеческие гробы в погоне за викторианской кровушкой. И, разумеется, терпит фиаско – англосаксы не из тех, из кого можно невозбранно делать доноров, они и сами могут присосаться не хуже иного вурдалака.

Кстати, далеко не все помнят, что Алексей Константинович Толстой взялся за вампиров задолго до Стокера. В «Упыре» действуют перебравшиеся в Россию потомки дунайских злодеев, а в «Семье вурдалака» рассказчик оказывается среди сербов – «этого бедного и непросвещенного, но мужественного и честного народа, который, даже и под турецким ярмом, не забыл ни о своем достоинстве, ни о былой независимости». За независимость уже своей родной Болгарии рвется сражаться смертельно больной Инсаров, герой тургеневского «Накануне». Добровольцем на Балканы отправляется и потерявший Анну Вронский, но ни как он воевал, ни как погиб, читатель не видит. Уехал – и все. Не он первый, не он последний.

Тогда, в 1875–1876 годах, славянское население Османской империи восстало. Дело шло к очередному витку партизанской войны, но вмешалась Россия. Сначала просто собирали деньги и медикаменты, затем в сербскую армию вступили семь тысяч русских добровольцев во главе с покорителем Средней Азии генералом Михаилом Григорьевичем Черняевым, который принял сербское подданство для получения должности главнокомандующего Сербии. После некоторого колебания склонился к вмешательству и Александр II.

Балканская кампания 1870-х годов всколыхнула общество, но литературу в отличие от живописи затронула не слишком. Зато сейчас «балканика» становится популярной, книжный рынок стремительно пополняется новинками самого разного толка. И тут «Балканский венец» оказывается наособицу. Это не исторический детектив, не похождения лихого попаданца, не вампирский ужастик (хотя и мистики, и вурдалаков в книге хватает) и даже не политический триллер конспирологического толка. Тем не менее аналог «Венцу» имеется. Это «Гузла», литературная мистификация Мериме, расширенная Пушкиным за счет подлинных сербских песен и, видимо, собственных имитаций. «Передайте г. Пушкину мои извинения, – писал Мериме. – Я горжусь и стыжусь вместе с тем, что и он попался, и пр.».

Литературоведы и критики до сих пор гадают, в самом ли деле Александр Сергеевич обманулся или действовал по любезному ему принципу «обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад». Зато точно известно, что французский литератор лукавил, утверждая, что написал книгу за пятнадцать дней. На самом деле он занимался этим семь лет, и сюжеты взяты отнюдь не с потолка. Да и еще один славянин, «Мицкевич не усумнился… в подлинности сих песен». Пушкин же превратил «Гузлу» в уникальный поэтический цикл..

«Пушкин стремится смотреть не со стороны, а изнутри, не оценивать, а реконструировать. Этот угол зрения резко меняет все этические и эстетические оценки; дикость, невежество, извращенная жестокость воспринимаются как естественное состояние, норма жизни. Здесь Пушкин выходит к важнейшему выводу о социально-исторической обусловленности этических и эстетических норм. У каждой эпохи своя мера дозволенной жестокости, свое представление о героизме и т. д. Допустимо сопоставлять эти разные измерения одних и тех же понятий, но недопустимо оценивать людей и события одной эпохи по меркам другой. Пушкин сознательно устраняет эти другие мерки – свои и своей эпохи, чтобы реконструировать именно другое сознание, воспринимающее мир в другой системе ценностей».

Эти слова Ольги Сергеевны Муравьевой идеально подходят и к балканскому циклу Вука Задунайского, тоже, кстати, не чурающегося мистификаций и при этом совершенно не боящегося «разоблачений». Есть и еще одно сходство. Название «Песни западных славян» говорит само за себя, как и «Балканский венец», но венец этот, по сути, надевают не византийцы, не македонцы, не османы, а сербы. Каждое «сказание», как и каждая «песня», самоценно, но будучи собраны воедино они становятся единым целым, не только дополняя, но и многократно усиливая друг друга.

О чем бы ни шла речь в сказаниях – о невероятных обстоятельствах битвы на Косовом поле, о князе Милоше Обиличе, одолевшем саму судьбу в неравной схватке, о султане-чернокнижнике Баязиде, умерщвленном Тамерланом, о зловещем господаре валашском Владе по прозванию Дракула, о падении Константинополя и о монахе, ушедшем в стену, о первых сербских династах Неманичах – святых и грешниках, или об упырях-янычарах и духе нечистом, вселившемся в царя македонцев – везде мы попадаем в жестокий и необычайно яркий мир фантастических Балкан, необыкновенно реальных запредельной реальностью вымысла, мир, где людьми правят нечеловеческие страсти и где чудо – не роскошь, но средство выживания.

Современный человек испытывает острый дефицит сказок. Тех самых, что рассказывают на ночь детям. Автор взял на себя труд вновь рассказать нам сказки, пусть и для взрослых, но зато тем самым, знакомым нам с детства сказочным языком. Нелегкий для чтения – он тем не менее завораживает, цепляясь в нашем подсознании за те самые крючочки, которые все еще есть там и которые, подобно балканским сказителям – гусларам, отвечают за внутрисемейную передачу знаний, за усвоение многовековой мудрости, накопленной в легендах и сказаниях каждого народа. Даже поколение, выросшее на эстетике «Звездных войн», тем самым подсознанием ощущает – не в Силе дело. Тем более что Сила эта биполярна и равнодушна. Гораздо важнее Память во всех ее ипостасях – Клио, Фама, Мнемозина, История. Именно она дает нам возможность сравнивать, сопоставлять и выбирать варианты поведения. История не учит – она дает примеры. Наш выбор – каким из них следовать.

Конечно, «Балканский венец» – книга на любителя. Любителя истории, литературной стилизации, философии, мистики и конспирологии, наконец. По сути, эта книга – открытая дверь в мир за перегородкой. И та доля фантастического, которую предлагает читателям Вук Задунайский, скорее свойственна самому миру Балкан, где нет такой границы между естественным и сверхъестественным, как в нашей обыденной реальности.

Метафизическая неоднозначность мира кровавой нитью проходит через все повествование, сплетая нити жизней героев, сшивая в причудливые полотна ткань времени. «Однажды, – обещает автор, – в последнем сказании все сюжетные линии объединятся, переплетутся, причем уже не в прошлом, а в обозримом будущем. Обретенная голова царя Лазаря, вышедший из стены монах с чудотворной реликвией в руках, услышавший рога Дикой Охоты и восставший из могилы господарь Влад – все это звенья цепи, ведущей нас к грядущим переменам. О таких материях трудно и странно говорить обычным языком, стилизация неизбежна, и она подобна проводнику в тот безумный и яростный, но отчаянно красивый мир, где вершится история и создаются легенды. История творит легенды, легенды творят историю, а Истина упорно оказывается где-то посередине».

И все же «Балканский венец» ориентирован на исторические факты, хотя и допускает порой фантастическое развитие событий и их трактовку. В цикле торжествует «историческое», линейное время: кульминация ожидается где-то в будущем, а сам текст оказывается прогнозом, оставаясь при этом той самой шекспировской веточкой розмарина, что «для памятливости».

Песни западных славян

Не поют сегодня боле.

В них тоска сиротской доли

И в мужья нелюбый дан.

В них ведется бедам счет,

Словно яхонтам в шкатулке…

Не поют. Живут. Под бомбами. Среди разрушенных в который раз святынь и резни, вновь вернувшейся на землю меда и крови.

Не поют, а песня длится,

И не видно ей конца…

Анна Герасимова, искусствовед (ГИМ)

Вера Камша, писатель-фантаст

Автор благодарит за оказанную помощь

Веру Камшу, Желько Глигича, Ирину Лосеву,

Эвелину Сигалевич и Иру Голуб

Сказание о том, как князь Милош судьбу испытывал

На Косово царь Мурат выходит.

Как выходит, шлет посланье сразу,

в град Крушевац его посылает,

на колено тому Лазарь-князю:

«Ой, Лазаре, предводитель сербов,

не бывало, быть того не может:

два владыки на едину землю,

два оброка на едину райю;

не сумеем царствовать вдвоем мы,

ты ключи мне вышли и оброки,

от всех градов ключи золотые

да оброки за семь лет к тому же.

Ну а коли платить не желаешь,

выйди, княже, на Косово поле,

тут мы землю саблями поделим!»[3]

Плохо, когда разлад среди родичей. А уж когда родичи царских кровей да княжеских, так и вовсе беды жди. Неладно было в семействе царя Лазаря, господаря сербского. Рассорились зятья его, Вук Бранкович да Милош Обилич. И добро бы недругами были, так нет же! Как братья родные всегда ходили, в одних битвах кровь проливали, турок вместе одолели на Плочнике, из одних чаш пили, даже обженились в один день на сестрах родных, дочерях Лазаря, Маре да Любице. Жили всегда душа в душу, а нынче – что случилось? Кошка ли между побратимами пробежала? Околдовал ли кто? Глядят друг на друга волком, вместе не вечеряют, не поднимают чашу заздравную, в совете всегда один супротив другого говорят. А вослед им и семейства их враждовать стали: Южная Сербия – за Бранковича, а Београдский удел – за Обилича стоят. Не успел оглянуться царь Лазарь, а уж по всей земле его вражда, обман и братоубийство – идут, подлые, жатву богатую собирают. Вот уж и босанцы вместе с владетелем своим Тврткой Котроманичем в сторону смотрят, с турками замириться хотят. Бояре да князья повсюду измену замышляют. Что уж о простых людях говорить! Каждый только и ждет, как бы соседу своему свинью подложить. Даже дочери любимые, нежные голубицы, а и те друг с дружкой – как кошка с собакой. И только самая младшая, Мильева, печалится, рукавом расшитым слезы утирает.

Закручинился царь Лазарь. Господарь – плоть от плоти народа своего, негоже ему пребывать в благости, когда такое вокруг деется, брат на брата дубье поднимает. Испаскудился народ, забыл про веру Христову. Иные уже и вступать в дружбу с нехристями стали, почитая то за доблесть великую. Слабость стала силой, сила – слабостью. А времена наступили страшные: с юга турки наседают, харач[4] берут да юнаков в войско янычарское, с севера – коварные венгры только и ждут, когда господарство ослабнет, хотят отхватить себе кус пожирнее. Буря черная надвигается, а Стефан, единственный сын царя, мал еще, нельзя ему престол отеческий доверить. Сидит царь в своих палатах белокаменных, бороду кулаком подпирает.

– Не печалься, супруг мой любимый, – говорит ему царица Милица. – Нашептали им злые люди неправду, рассорили. Но даст Бог – помирятся братья названые. Не допустит Господь братоубийства.

– Супруга моя милая, – царь ей ответствует, – не может быть двух солнц на небе, не может быть двух царей на земле. Престол наш един, а их – двое соколов ясных. Как им примириться? Как сговориться друг с другом? На мне вина большая.

А и впрямь было от чего владыке печалиться. Спорят зятья его и на совете, и на пиру, и даже в святой церкви глас поднимают, никто унять их не может. Негоже вести себя так сербским князьям в годину бедствий. Осерчал царь, ударил кулаком по столу да отослал Вука Бранковича из стольного града Крушеваца на юг, в удел его, крепости строить да войско набирать. А Милоша Обилича отослал в Будву, к Георгию Страцимировичу, владетелю Черногорскому, просить помощи в войне с турками. Услышали про то князья, прогневались, но сдержали они гнев свой. Вскочили на резвых коней, да только их и видели – одна пыль вослед клубится. Едут и серчают, друг про друга плохое думают.

Гнал князь Милош коня своего до самой Черной горы, пока не пал конь. Заскрипел князь зубами: «Как мог ты, брат мой, поступить так? Всё мы делили поровну, а теперь друг дружке хуже ворогов стали. Не читаю я боле в сердце твоем. Чую только – задумал ты дело черное, хочешь господарем стать супротив наших древних обычаев. Вот уже и динар свой чеканишь – в народе его скадарским кличут. И крепость построил – такой большой и в Византии не сыщешь». Подводят князю Милошу другого коня, и вновь скачет он без оглядки. Судьбу испытываешь, князь.

* * *

Гой да было тут кому послушать

Лазарь-князя страшное заклятье:

«Кто не выйдет на Косово биться,

не родится ничто в его руку:

ни пшеница белая на поле,

ни лозъца винная на склоне!»

Красивый город Будва. Красивый, но неверный. В Сербии на ночь двери не запираются, в корчме чужака не встретишь, а тут раздолье им. Греки и турки, болгары и венгры, купцы из Рагузы[5] да Венеции. А уж цыгане – на каждом углу. Кого только не встретишь в Будве! Корабли у пристани со всего света стоят, на базарах что хочешь можно купить и продать, люд пестрый по улицам ходит – нешто за всеми-то уследишь? Здесь и ограбить могут, и порезать. Стоит зазеваться – ан и нет кошелька. Всякое случается в Будве.

Въехал князь Милош в город через врата северные. Расступаются пред ним люди. Засматриваются цыгане на коня вороного, торговцы – на сбрую богатую, а девушки – на кудри золотые, что по ветру вьются. Минует князь площадь привратную, – и что ж видит он? Люд местный толпой собрался кричат все, руками машут, суд скорый вершат над чужестранцем, к столбу уже петлю приладили – вешать будут, вестимо. Направил князь Милош коня своего прямо на людей, расступились люди.

– Что ж это творите вы, люди добрые? – вопрошает князь. – Али темницы в городе переполнены? Али враг к стенам городским подошел? Али веру христианскую отменил кто? Почто человека жизни лишить хотите?

Отвечают ему люди местные:

– За то мы повесить его хотим, что лазутчик он турецкий. И колдун вдобавок – вот они, бесовские его снадобья.

Вываливают они из сумы заплечной склянки разные, странные на вид.

– Так колдун или лазутчик? – вопрошает их князь.

Опешили люди местные.

– Чужой он, княже. Лучше убьем его. Невелика потеря.

Оглядел князь Милош чужестранца. Странный он человек, добрым его не назовешь. Бродяга. Весь из себя турок турком, худой, чернявый, глаза темные, как озера на Дурмиторе[6], повязка на голове грязная. Подвесить бы такого – да и дело с концом. Да только разве ж по-христиански это?

– И многих из вас околдовал сей колдун? – вопрошает князь Милош.

Молчит люд местный, головы все поопускали. Никого чужак не тронул, никому вреда не принес.

– Эх вы, отчизны радетели! – восклицает тут князь в сердцах. – В честной битве не сыщешь вас, как овцы пред турками разбегаетесь. А как человека безвинного смерти предать – так вона вас сколько собралось! Подавай вам борова побольше да бабу потолще – про другое и думать забыли. Грех на душу взять хотите? Невиновного к смерти готовите? Что с того, что чужой он? Коли сделаем чужаков всех козлами отпущения, кто скажет тогда за нас слово доброе?

Хотел возразить на то местный люд, да посмотрел на острый меч князя да на юнаков его сильных и промолчал. Спас князь Милош чужестранца от смерти неминуемой, посадил к себе на коня и был таков. Легким был чужестранец, на харчах убогих совсем отощал, даже коню нести такого не в тягость. Довез его князь аж до Святой Троицы, опустил на землю. Поклонился чужестранец в ноги князю, молвил: «Должник я твой, светлый князь», – и скрылся в толпе базарной, как сквозь землю провалился. Усмехнулся князь: «Всякие должники были у меня, но таких, пожалуй что, и не видал еще!»

Дернул князь поводья и въехал в Цитаделу, где давно поджидал его Георгий Страцимирович, владетель Черногорский. Вошел князь в палаты белокаменные, отпустил юнаков своих, сели с владыкой они, по чарке шливовицы[7] выпили да о многом наперед уговорилися, как друзья старые. А и было о чем речь вести – турки с юга напирают, должно православным господарствам рука об руку сражаться, иначе одолеют их нехристи поодиночке.

Красивый город Будва. Красивый, но неверный. Народу здесь немало всякого шляется – так и жди беды! Выходит князь Милош от князя Георгия, минует врата Цитаделы, идет через площадь широкую. Но что это? Окружают его люди темные, достают кинжалы булатные – хотят убить князя Београдского. Но заметил их князь, вынимает он меч свой острый да разит душегубов беспощадно. Жаль только, не видит князь того, кто в спину ему ударить хочет. Уже занесен над князем кинжал, но падает убийца замертво с ножом в спине, а подле него – тот самый чужестранец с повязкой на голове. Долг платежом красен.

– Не люблю, – говорит, – в должниках ходить, светлый князь.

– Благодарствую! – на то князь ответствует. – Раз уж свела нас опять судьба, не откажешься ли ты, чужестранец добрый, отобедать со мною чем бог послал?

* * *

«Брат названый, гей, Иван Косанчич,

ты разведал войско ли у турок?

Велико ли турецкое войско?

Можем ли мы с турками сразиться?

Можем ли мы ворога осилить?!»

И ведет князь Милош гостя своего в корчму приморскую – не какую-нибудь, а лучшую во всей Будве. Корчмарь вокруг них так и вьется – раз одежды златом шиты, значит, и в карманах оно водится. Не ошибся корчмарь. Кидает князь на стол кошель с золотыми динарами и наказывает принести все самое лучшее – для него и для друга его странного. Уж в чем, в чем, а в этом корчмарь знает толк! На столе уже мясо дымится нежное, на камнях запеченное, мирисом[8] пряным исходит – всё еретина[9] да ягнетина[10]. Поросенок на вертеле, целиком изжаренный, а к нему пршута[11], гибаница[12], сыр, ражньичи[13], белый хлеб пшеничный да горячая приганица[14] – ай, хороша княжеская трапеза! Наливает князь шливовицы в чарку серебряную да протягивает ее гостю.

– Выпьешь ли со мной, гость дорогой, питие доброе? Аль у вас, нехристей, пить сие не положено?

– Не положено, светлый князь. Не к лицу правоверным трезвость терять пред лицом Всевышнего.

– А ты не бойся, гость, смерклось уж, твой Всевышний ничего не увидит.

Усмехнулся гость да залил в себя всю чарку разом. Возрадовался князь – хоть и чужак, а пьет по-доброму, по-сербски. Достает тогда князь кинжал, отсекает от поросенка кременадлы[15] кус – не тонкий, в три пальца шириной – да подает его гостю.

– Откушаешь ли ты со мной, гость дорогой? А то отощал ты больно. Аль и этого вам, нехристям, не положено?

– Не положено, светлый князь. Свинья о дом Всевышнего потерлась боком – за то и не жалуем ее.

– А ты ешь, гость дорогой, не бойся – другим боком она терлась, нутром чую.

Рассмеялся гость, да и проглотил кременадлу – да и как тут не проглотить, ежели вкусна она?

– Светлый князь! Ты жизнь мне спас, как гостя меня принимаешь да потчуешь, а я низкий пес. Негоже тебе с такими якшаться да чашу заздравную поднимать.

– Негоже, говоришь? С кем хочу, с тем и якшаюсь. Я князь – мне и решать. Что чужак? Он предать не может. Хуже всех – брат, ударивший в спину. С ним по мерзости ни один пес не сравнится. Ответь же, чужестранец, как имя твое?

– Зачем тебе, светлый князь?

– Знать буду, кому жизнью обязан.

– Баязидом кличут. Иметь у нас такое имя – все равно что не иметь его вовсе. А твое имя как, светлый князь?

– Милошем нарекли при рождении – даром что и у нас Милошей предостаточно. Ответь, Баязид, а отчего ты меня князем называешь? На лбу у меня это, что ли, написано?

– На лбу не написано, а сапоги на тебе алые, одежды твои богатые, золотом шиты…

– Так в Будве любой конокрад злата на себя понавесит – пока не выловят да не высекут. Царь наш Милутин сказал давным-давно, что муж должен надевать на себя столько золота, сколько снести сможет, – вот и надевают люди неразумные.

– Меч при тебе острый, князь, каменьями самоцветными украшенный…

– Так, может, сотник я? Аль юнак при витязе знатном?

– О нет, князь. Мой глаз не обманешь. У тебя прямая спина и гордый взор. Волосы у тебя слишком светлы, глаза – слишком ясны. Ты князь, пришедший с севера. Про таких говорят в народе, что у них кровь другого цвета, нежели у простых людей. Теперь вижу я – не врет народ, правду говорит. Я пью за твое здравие, светлый князь.

– И за твое, Баязид.

Подняли они чаши серебряные да опорожнили их. Вновь подняли и вновь опорожнили. Чем не побратимы? А луна меж тем поднялась на небо. Закончилась шливовица в кувшине, тащит корчмарь другой. Загрустил с чего-то князь Милош. Спрашивает его чужестранец:

– Чего закручинился, светлый князь? Вижу я – грусть-тоска тебя снедает?

– Никому бы не сказал, а тебе скажу – нравишься ты мне. Был у меня брат. Был – да сплыл. Почитай что и нет его боле. Предать меня он замыслил – а от мысли до дела один шаг неверный. Скорблю я по дружбе порушенной.

– Эх, светлый князь, – Баязид ответствует, – мне ли не понять тебя! Ведь и мой старший брат замышляет убить меня – только и жду я коварного удара его. По обычаям нашим младший брат – и не брат вовсе, а так, отродье шайтаново. Никто не ранит нас так сильно, как братья наши.