10

Аудиенция у Кротта

Сделка

Крысиный король

Пиршественный зал короля Кротта представлял собой огромное помещение из голого камня с массивными колоннами и арочными сводами. Пол был выложен широкими плитами, входные двери отсутствовали, отчего зал казался бесконечным, дальние его углы, куда не доставал свет факелов, тонули во мраке.

Зато в центре, вблизи колонн, было светло и жарко — здесь над жаровнями, полными углей, витали сказочные ароматы жареной говядины, свинины и птицы. А рядом в бурлящих котлах — именно в котлах, у здешних обитателей они еще не вышли из употребления, — варились всевозможные овощи. У жаровен и котлов сновали повара, проверяя готовность блюд.

По всему периметру освещенного пространства стояли столы, за которыми сидели, поглощая свой ужин, мужчины, женщины и дети — профессиональные нищие Кривых Дорожек. Грязные и неухоженные, почти все они имели тот или иной выраженный физический недостаток: во многих бедных семьях родители нарочно калечили своих ребятишек, чтобы, выставив их затем на обозрение жалостливых прохожих, заработать на этом зрелище лишнюю монету. Несмотря на свои недуги, все собравшиеся были веселы, оживленно переговаривались друг с другом, уснащая свою речь грубыми шутками, обменивались дружескими тумаками и воздавали должное нехитрой пище, запивая ее вином из глиняных кружек. Огромный зал гудел от взрывов хохота, эхом отдававшихся от высоких сводов.

Мужчина, которого Гриндл представил как короля Кротта, сидел за одним из общих столов между широкоплечим великаном с туповатым выражением плоского лица и маленьким мальчиком, глаза которого были крепко зажмурены, а худенькое личико обрамляли пряди грязных и спутанных волос. Когда трое усталых путников вошли в зал, ребенок звонко рассмеялся над какой-то шуткой и шлепнул великана по спине, что побудило того также издать подобие сдавленного смешка.

Гриндл подошел вместе с ними к столу, за которым сидел Кротт, и поклонился. Король нищих, худощавый мужчина лет сорока, выглядел бы настоящим красавцем, если бы не шрам, который шел через всю его щеку и уродовал губу, придавая лицу с полуобнаженными верхними зубами презрительно-хищное выражение, и не глубокие оспины, которые отчетливо виднелись среди негустых волосков коротко подстриженной бороды. «Он мало похож на нищего, — отметил про себя Таниэль. — Его скорей можно было бы принять за благородного разбойника, этакого современного Робин Гуда». Подумав так, он тут же мысленно выбранил себя за неуместные фантазии.

Таниэль перевел взгляд на лицо мальчика и едва сдержал возглас изумления, готовый сорваться с губ: во внешности ребенка была удивительная деталь, которую невозможно было разглядеть издалека, от входа в огромный зал, и только теперь она бросилась ему в глаза. Мальчик вовсе и не думал жмуриться ради забавы: по кромке его век сверху и снизу шли ряды коричневых точек, соединенных стежками. Глаза ребенка были наглухо зашиты, причем вместо ниток для этого использовали тонкую проволоку.

— Таниэль Фокс! — с искренней радостью воскликнул Кротт. — Сколько лет, сколько зим, а? Мы в последний раз встречались, когда ты был вдвое меньше ростом, чем теперь!

— Эзекиен Кротт, — с улыбкой и вежливым поклоном отвечал ему Таниэль. Кротт поднялся и пожал охотнику руку. — Вы по-прежнему в замке король, как я погляжу.

— Еще бы, а как же ты думал! — усмехнулся Кротт и приказал Гриндлу: — Пусть принесут еды для наших гостей. — Царственным мановением руки он повелел нищим, занимавшим места напротив него, удалиться, и те беспрекословно подчинились, прихватив свои тарелки. Скамейка, на которой они сидели, опустела, и король Кротт любезно предложил Таниэлю: — Прошу садиться. А-а, очаровательная мисс Беннет. — Он с улыбкой поклонился Кэтлин. — Для меня большая честь принимать вас за моим столом.

Кэтлин наклонила голову и улыбнулась ему в ответ.

Гриндл вскоре возвратился с одним из подданных Кротта. Они поставили перед гостями тарелки с жареным цыпленком, картофелем и капустой. Яства эти были щедро политы ароматным коричневым соусом. Только теперь Таниэль и обе девушки поняли, насколько они голодны. Кэтлин без церемоний набросилась на еду, Таниэль и Элайзабел стали дожидаться, пока к трапезе приступит хозяин. Гриндл сел за стол справа от мальчика с зашитыми глазами.

— Имею честь представить вам моих помощников, — сказал Кротт. — Старину Гриндла вы уже знаете. По правую руку от меня Дьяволенок Джек, прошу любить и жаловать. Он мой советник в самых важных делах. А эта гора мускулов слева — Арман. Он француз, но в остальном — отличный парень.

Арман, уловив в голосе своего господина насмешливые нотки, произнес свое привычное «хур-хур-хур» и, выполнив этот долг вежливости, подхватил с тарелки цыплячью ногу и принялся ее обгладывать.

— Полагаю, у тебя, Таниэль, возникли затруднения и ты нуждаешься в моей помощи, — без обиняков заговорил Кротт, когда гости утолили первый голод. — Мы с твоим отцом были добрыми друзьями. Во имя его памяти я готов сделать для тебя все, что в моих силах.

— Я также готов оказать вам любую посильную для меня услугу, — кивнул Таниэль. Он по-прежнему не сводил глаз с Дьяволенка Джека.

— Вот и расскажи мне, что у тебя за беда, я тоже с тобой поделюсь своими заботами, — предложил Кротт. — А там посмотрим.

Таниэль рассказал ему все, опуская лишь самые мелкие и несущественные детали.

Когда он умолк, Кротт перегнулся к нему через стол. Шум и веселье в зале не смолкали ни на минуту, но король нищих, казалось, даже не замечал этого, хотя порой взрывы хохота заглушали его собственные слова и мешали ему расслышать голос Таниэля.

— В хорошенький же переплет вы попали, друзья мои.

— Мне представляется, — возразил Таниэль, — что эта история чревата куда более серьезными последствиями не только для нас, но для многих и многих. Братство стремится во что бы то ни стало завладеть девушкой. Но все происходящее касается не только ее.

— Таниэль Фокс прав, — произнес вдруг Дьяволенок хриплым, свистящим шепотом.

Все, кто сидел за столом, повернули головы в его сторону, ожидая продолжения, но мальчик не прибавил ни слова. Только Кротт, даже не взглянув на своего юного помощника, задумчиво свел вместе кончики указательных пальцев и прикоснулся ими к носу.

— Ты хочешь, чтоб я предоставил вам убежище, — медленно подытожил он. — Вам надо, чтоб я укрыл девушку, когда эти явятся за ней. И еще чтоб я разузнал об ее прошлом и о том, во что она нынче оказалась втянута. Верно?

— Да, — подтвердил Таниэль.

— Ты хочешь многого.

— Знаю, — последовал бесстрастный ответ.

Над столом повисла напряженная тишина. Кротт положил ей конец, хлопнув в ладоши. Арман, подражая ему, проделал то же самое и рассмеялся счастливым смехом идиота.

— Ладно, довольно об этом, — буркнул Кротт. — Поговорим теперь о том, что вы можете сделать для меня.

— Тени сгустились над Кривыми Дорожками, — неожиданно произнес Джек. Кротт мгновенно смолк, жадно ловя слова слепого ребенка. — Я вижу, как под каменными сводами наших жилищ клубится губительный туман, как в сточных канавах водворяются темные сущности, порожденные гением зла, как зло пронизывает жизнь каждого из нас и отнимает ее. — Он обратил свои незрячие глаза к Элайзабел. — Вы разве не чувствуете предсмертных судорог города? Грядут страшные, зловещие дни. А ключ ко всему — древний дух внутри тебя, Элайзабел Крэй. Это та, что в тебе, должна призвать тьму, которая все поглотит.

— Но кто она такая? — спросила Элайзабел.

— Имя ее тебе известно, а что касается ее цели…

— То она будет тебе открыта со временем, — перебил его Кротт. — После того, как вы окажете мне небольшую услугу.

Таниэль, на которого слова ребенка произвели гнетущее впечатление, без всякого энтузиазма спросил:

— Что мы должны будем сделать?

Кротт взял остывшее, покрытое слоем жира куриное крыло и оторвал от него зубами кусок мяса.

— В наших сточных канавах объявился незваный гость, — ответил он, жуя. — Так вот, избавьте нас от него.

Таниэль кивнул.

— Конечно.

Он хотел еще что-то прибавить, но этому помешал пронзительный вопль, долетевший до них из дальнего конца зала. Нищие тотчас же повскакали на ноги, но проворнее всех оказался сам Кротт. Арман лишь немного отстал от своего господина. Откуда-то принесли факелы, и когда Кротт, взяв один из них, приблизился к тому месту, откуда раздался крик, там уже собралось немало его подданных. Они расступились, давая дорогу королю и его гостям.

На щедро залитом светом участке каменного пола у самой стены лежали пять мертвых крыс, каждая размером с небольшую собаку. Рты у них были полуоткрыты, обнажая мерзкие желтые резцы, а хвосты всех пятерых оказались сплетены в сложный причудливый узор наподобие кружевной салфетки, по краю окружности которой, словно украшения, на равном расстоянии один от другого располагались трупы.

— Господи, что это? — испуганно выдохнула Элайзабел.

Все нищие до единого таращились на мертвых грызунов с суеверным ужасом.

— Крысиный король, — ответила Кэтлин.

— Предвестник несчастий, — произнес Дьяволенок Джек своим свистящим шепотом. — Знак беды. Катастрофа приближается. Тьма вступает в свои права.

11

Загадочная смерть Алисты Уайт

Повозка в «Редфордских угодьях»

Огромная мрачная готическая арка вокзала Сент-Панкрас едва проглядывала сквозь густую пелену дождя. Туман нынешним вечером отступил, почти полностью рассеянный дождем, он затаился над сточными канавами, в тупиках узких улиц и у кладбищенских надгробий. Пешеходов на улицах было немного: в такой холод под проливным дождем недолго и простудиться; те же немногие, кто отважился выйти из дома, уныло брели по своим делам, окруженные ореолом мелких брызг, в которые превращались упругие струи, разбиваясь об их шляпы и зонты.

Для иных лондонцев, кто волею случая или необходимости очутился в эти часы под открытым небом, спасением послужили экипажи: кебы так и сновали взад-вперед под непрекращающимся ливнем. Хуже всех пришлось тем, кто по разным причинам не смог нынче позволить себе ни остаться дома, ни нанять экипаж. Алиста Уайт была как раз из числа последних: безмужняя мать троих детей, которых она слишком любила, чтобы пристроить по работным домам. Скудного заработка ткачихи ей хватало, чтобы кое-как свести концы с концами, но о том, чтобы поехать в кебе туда, куда вполне можно добраться на своих двоих, она и не помышляла. Вот потому-то Алиста и отправилась в путь пешком, не подозревая, что путь этот станет для нее последним, что некто, крадущийся за ней по пятам, отнимет ее жизнь еще до наступления рассвета.

Под струями ливня, поскрипывая, ехала повозка, в которую были впряжены черный жеребец и белая кобыла. Возница в высоком цилиндре сгорбился на своем сиденье и поднял воротник плаща, который почти полностью закрыл его лицо, лишь глаза посверкивали в узкой полоске между полями цилиндра и кромкой воротника.

Повозка петляла по улицам близ вокзала Сент-Панкрас, направляясь к цели, ведомой лишь вознице. Наконец она исчезла в пелене дождя, стих и стук копыт белой кобылы и черного жеребца.

Дождь припустил еще сильнее. Из водосточных труб на тротуары низвергались ледяные потоки, вода лилась по каменным стенам, водопады обрушивались с покатых крыш на мостовые, превратившиеся в русла, по которым с шумом неслись бурные реки, увлекая в свое течение нечистоты из переполнившихся сточных канав. Алиста с трудом переставляла вымокшие по щиколотку ноги. Черный дамский зонтик почти не защищал ее от свирепствующего ливня. Алиста торопилась к доктору Роучу. Он, поди, не обрадуется столь поздней посетительнице, ведь миновал уж первый час ночи. Но что поделаешь, если у Джипа, сынишки Алисты, случился жар, и еще его всего трясло от озноба, а она хорошо помнила, что сталось с его приятелем Томом, когда с неделю назад Томас вот так же точно занемог. Она своими глазами видала красные полоски на его лице и руках, словно трещины на разбитой вазе, как будто плоть там внутри вся полопалась и из алых бороздок того и гляди хлынет кровь, прорвав тонкий слой кожи. В точности такая сетка красных прожилок бывает на носах и щеках у старых пьянчужек, сосуды у них лопаются от алкоголя. Но для бедняги Тома все мучения остались позади, он упокоился с миром где-нибудь в могиле для бедных, рядом с дюжиной таких же горемык, чьи родичи не наскребли денег, чтоб похоронить их по-человечески. А теперь эту же заразу подхватил и ее Джип. Красную лихорадку.

Алиста плотнее запахнулась в плащ и втянула в плечи голову, покрытую скромным капором. Идти бедной женщине предстояло больше трех километров, но ведь речь шла о жизни ее сына, ради которого она готова была претерпеть еще и не такое. Ливень стал понемногу стихать, и Алиста возблагодарила за это судьбу. И тут дождь вдруг так резко прекратился, словно его и не бывало. О недавнем буйстве природы напоминало лишь журчание воды у кромок тротуаров. Ночные улицы объяла тишина. Небо после дождя прояснилось, полная луна вышла из-за облаков и залила все вокруг своим призрачным серебристо-стальным светом.

Но именно теперь в душу Алисты, несмотря на то что идти ей стало гораздо легче, мало-помалу закрался страх. Что-то было не так… что-то… Она не могла сообразить, что именно, и тяжко задумалась, нахмурившись, отчего на ее немолодом лице с дряблой бледной кожей еще резче обозначились морщины. Образования она не получила и никогда не считала себя особо умной, даже напротив, и всегда с почтительным восхищением относилась к тем, кто быстро соображал. Досадуя на свою тупость, Алиста сделала еще несколько торопливых шагов, и тут наконец-таки поняла, что ее встревожило.

Она остановилась у ближайшего фонаря. Да, так и есть, ей не послышалось. Алиста снова двинулась вперед, теперь напряженно вслушиваясь в окружающие звуки. И снова убедилась в том, что была права. Мог ли это быть шум воды, стекающей с тротуаров? Или эхо? Вряд ли. В глубине души она была почти уверена, что это нечто иное. Сердце ее сжалось от страха.

Сделав два шага, Алиста всякий раз слышала где-то позади себя звук третьего.

Она опять остановилась и оглянулась. Звук третьего шага, как и прежде, с пугающей отчетливостью донесся до нее. Казалось, что эта ее неожиданная остановка застала преследователя врасплох и он не успел вовремя замереть, чтобы не быть услышанным. Но улица словно вымерла, позади никого не было видно.

Несколько секунд женщина стояла, прислушиваясь, но вокруг по-прежнему не было ни души, тишину нарушал лишь ленивый плеск воды, медленно струящейся в сточной канаве.

Шаги за спиной, пустынная улица… Алисте что-то смутно вспомнилось. Она где-то слышала об этом. Но где и когда? Эх, кабы не ее тупоумие! Но на то, чтобы стоять и без толку напрягать свою куцую память, у нее не было времени. Скорей, скорей к доктору Роучу!

Она зашагала вперед со всей стремительностью, на какую была способна, но посторонний звук никуда не исчез, он и теперь подстроился под ритм ее шагов: топ-топ-(топ), топ-топ-(топ). Может, это вовсе не шаги, а пола ее собственного плаща хлопает на ветру? Чтобы проверить эту догадку, Алиста принялась ловить и прижимать к себе, чтоб не развевалась, то одну, то другую деталь своего туалета: ленту капора, полу накидки, даже край юбки. Со стороны она, наверное, выглядела смешно. Через некоторое время она сдалась. Если это действительно что-то из ее собственной одежды плещет на ветру, ей так и не удалось определить, что именно.

Алиста бросила еще один испуганный взгляд через плечо и снова увидела лишь пустынную улицу, освещенную газовыми фонарями. Мать Тома как-то читала ей одно простенькое четверостишие, очень подходящее к данному случаю. Алиста силилась припомнить стишок, но он все никак не шел ей на ум, и без того не слишком-то бойкий, а нынче еще и скованный страхом и тревогой за Джипа. Она повернулась и заторопилась вперед, шмыгнув носом. Страх и тревога не отступили, а только усилились. И еще ей никак не удавалось припомнить что-то важное. А проклятый посторонний шаг слышался теперь уже где-то совсем рядом, как если бы кто-то невидимый находился прямо у нее за спиной. На ходу она невольно оглянулась в третий раз, и он стал для нее последним.

В манерах Люсинды Уотт, при всей ее внешней чопорности, присутствовало нечто птичье — достаточно было взглянуть на нее, когда она быстро что-то печатала на машинке, перебирая тонкими пальцами, похожими на воробьиные лапки, или стенографировала в блокноте, наклоняя при этом голову набок и искоса глядя на написанное, словно любопытная синица. В «Редфордских угодьях» она отправляла должности заведующей приемным покоем, секретаря и персональной помощницы доктора Пайка и очень гордилась этим своим столь ответственным служебным положением, дававшим ей право на безусловное уважение со стороны персонала.

После наступления темноты в лечебнице становилось очень неуютно, но по меньшей мере раз в неделю, а иногда и чаще случалось, что услуги Люсинды требовались доктору Пайку в том числе и в эти мрачные вечерние и ночные часы. Жалованье у нее было высоким, работа ей нравилась, других интересов и занятий у нее почти не имелось, весь мир ее за пределами лечебницы составляли маленькая квартирка в Ислингтоне и два кота. Котов звали Кот и Кот — на то, чтобы изобрести для них более оригинальные клички, Люсинде попросту не хватило воображения.

Во время этих ночных бдений ей приходилось вместе с доктором Пайком совершать обходы мрачных и тесных палат, в том числе и находившихся в подвале. Доктор своим низким, глухим голосом комментировал подмеченные им признаки ночной активности пациентов, делился с помощницей своими соображениями относительно протекания различных фаз сна у некоторых из больных. Слова его нередко тонули в звуках дикого хохота, криков, жалобного плача, доносившихся со всех сторон. Из маленьких оконцев в стальных дверях за доктором и ассистенткой следили безумные глаза, вслед им зачастую неслись слова, которые могли бы оскорбить слух любой из уличных проституток. Доктор Пайк, похоже, совершенно не чувствовал гнетущей атмосферы, царившей в лечебнице, Люсинда же во время этих обходов с трудом подавляла страх. Ей стоило больших усилий, следуя за доктором, сохранять внешнюю невозмутимость, когда в любом из полутемных коридоров сердце так и подпрыгивало у нее в груди, а ноги подкашивались от ужаса.

Когда она уже собиралась уходить, дождь неожиданно прекратился, но оказалось, что лишь ненадолго, — раздался оглушительный удар грома, и ливень хлынул с новой силой. У предусмотрительной мисс Уотт в нижнем ящике стола на подобный случай хранился зонт. Ослепительная вспышка молнии осветила вестибюль до самых дальних его уголков, как раз когда секретарша выходила из-за своей конторки с зонтиком под мышкой. Взглянув в окно, она решила, что в такой ливень разумнее было бы вызвать кеб, но стоило ей взять в руку телефонную трубку, как снаружи послышался шелест колес. Это слегка озадачило Люсинду. Она заторопилась к массивной входной двери, распахнула ее, и тотчас же ее изумленному взору представилась крытая повозка с впряженной в нее разномастной парой — черным жеребцом и белой кобылой.

Ссутулившийся под струями дождя возница в высоком цилиндре и с поднятым воротником теплого плаща приветственно взмахнул рукой.

— Мисс Люсинда Уотт? — крикнул он, стараясь перекрыть оглушительный шум дождя.

— Да, она самая.

— Экипаж подан, мадам.

— Но я вас не вызывала, — сказала она, настороженно оглядевшись по сторонам ярко освещенного крыльца. Сверху раздался истошный вопль одного из пациентов лечебницы, и почти сразу же небо над южной частью города прорезала яркая вспышка молнии.

— Вызов, насколько я понял, был сделан доктором Пайком, — любезным тоном сообщил возница. — Если только я не ослышался.

Люсинда с сомнением оглянулась, окинув взглядом коридор, который вел к кабинету доктора. Насколько она знала, патрон в настоящий момент был всецело поглощен составлением отчетов. Подобная предупредительность по отношению к ней была совершенно ему не свойственна, хотя изредка, и этого нельзя было не признать, он и проявлял заботу о своей помощнице.

— Нет, вы не ошиблись. — Она открыла зонтик, чтобы не промокнуть под ливнем по пути от порога до повозки. Кучер спрыгнул с козел и распахнул дверцу своего экипажа.

— Коли раскроешь зонт, пока еще не вышел наружу, жди беды, такая примета, — сказал он.

Люсинда, все еще стоя на пороге и захлопывая за собой входную дверь, поспешно отозвалась:

— Чепуха все это. Глупые суеверия.

Глаза возницы, почти невидимые под полями цилиндра, следили за каждым ее движением. Вот она подошла к дверце повозки, поставила ногу на резную ступеньку и шагнула внутрь, на ходу складывая свой зонт — словно заставила черный цветок сложить лепестки.

Внутри повозки было холодно, но, к счастью, совершенно сухо. Люсинда откинулась на бархатные подушки, а тем временем лошади тронулись. Доктор, конечно же, назвал кучеру ее адрес, подумала она, так что можно ни о чем не беспокоиться. Она очень устала за сегодняшний рабочий день и вечер и была рада возможности отдохнуть в экипаже. За окошком повозки вовсю неистовствовал ливень, и Люсинда была счастлива находиться здесь, внутри, а не под струями дождя.

И только когда лошади замедлили свой бег, а потом и вовсе остановились, не преодолев еще и половины пути до Ислингтона, в душе ее возникло легкое беспокойство.

— Что случилось? — с тревогой спросила она возницу, открыв дверцу.

И тотчас же ее охватило непривычное ощущение простора, незнакомое жителям Лондона с его тесными, узкими улицами и переулками. Повозка остановилась на каком-то пустыре или в парке — Люсинде почти ничего не было видно из-за дождя. Взгляд ее выхватил из мглы только проселок, по которому они ехали, густую траву по обе его стороны и поодаль — несколько деревьев, похожих на уродливых призраков.

— Эй! — окликнула она громче. — В чем дело?

Ответом ей была тишина.

Люсинда окликнула возницу в третий раз и, когда он снова не отозвался, решилась раскрыть свой зонт и выйти из повозки под дождь. Ей хотелось, во-первых, хорошенько отчитать нерадивого кебмена, а во-вторых, выяснить, что же все-таки стряслось. В душе ее боролись страх и любопытство.

— Если это какая-то глупая шутка, — сердито произнесла Люсинда, ступая на землю, — то имейте в виду, она будет стоить вам работы.

Она обошла повозку, приблизившись к козлам Кучера на них не оказалось.

Это повергло мисс Уотт в совершенную растерянность. Она была одна посреди необъятной пустоши, глухой ночью, под проливным дождем, холодные капли которого успели уже просочиться под ворот ее платья. В полной растерянности она огляделась по сторонам. Вокруг царило безмолвие. Ей не осталось ничего другого, кроме как вернуться к дверце повозки.

— Возница?! — крикнула она еще раз.

Молчание. Лошади перебирали ногами и потряхивали вымокшими мордами. Люсинда не знала, что делать. Она не представляла себе, где находится и в какую сторону следует идти, чтобы добраться до города. Откуда-то издалека до нее долетел шум дирижабля, который наверняка шел на снижение: погода не располагала к полетам.

Глубоко потрясенная неожиданным и оскорбительным для ее достоинства поворотом событий, Люсинда сочла за благо снова усесться в повозку и ждать возвращения возницы или чьей-либо помощи. Не брести же в самом деле пешком невесть куда? Так можно и пневмонию заработать.

Очутившись внутри повозки, она раздраженно отряхнула зонтик и высказала несколько ругательств в адрес кучера. Ведь она рискует замерзнуть тут насмерть! О чем, интересно, этот человек думает? Что все это наконец…

Тут взгляд ее упал на предмет, лежавший на соседнем сиденье. Прежде его там не было. Листок бумаги, а на нем рисунок — клыкастый осьминог в круглой рамке. Протянув руку, она осторожно прикоснулась к бумаге кончиками пальцев, проверяя, не мерещится ли ей все это, и вполголоса пробормотала:

— Шакх-морг.

Раздался тихий скрип. Люсинда вздрогнула и расширившимися от ужаса глазами стала смотреть, как дверца экипажа медленно открывается. Там, за дверью, был он, Лоскутник: вымокшие пряди темно-каштановых волос, маска из лоскутов мешковины с большим зияющим отверстием для рта и глазами, поблескивающими сквозь две дырочки вверху. В руке он держал нож с широким и длинным лезвием, на котором сверкали и переливались капли влаги.

Парализованная страхом, Люсинда молча смотрела, как убийца неспешно влез в повозку и уселся напротив нее, подняв листок с рисунком с соседнего кресла. Так же неторопливо он наклонился к ней, приставил острие ножа к ее горлу и поднес рисунок к самому ее лицу.

— Шакх-морг, — повторил Лоскутник.

Против всякого ее ожидания, голос у него оказался не загробный, не свистящий или лишенный интонаций, какой подобал бы этому безжалостному серийному убийце, а совершенно обычный, хотя некоторый холодок в нем все же звучал, и это напугало Люсинду не меньше, чем нож, приставленный к горлу. Лоскутник подался вперед и круглое отверстие маски очутилось так близко к ее дрожащим губам, что он мог бы, если б захотел, ее поцеловать. Но вместо этого он хрипло прошептал:

— Вам известно, кто убивает, прикрываясь моим именем. Соблаговолите просветить на сей счет и меня, Люсинда Уотт.

12

Демон из сточной канавы

Ловушка для чудовища

На другой день, едва сгустились сумерки, Таниэль и Кэтлин в сопровождении слабоумного гиганта Армана и старого Гриндла спустились по ржавой лестнице полуразрушенной водонапорной станции. Минувшей ночью все беглецы выспались на славу. Сон их не потревожили никакие незваные гости. Элайзабел наконец хорошо отдохнула под охраной специально изготовленных амулетов и нескольких доверенных подданных Кротта.

На его попечении она осталась и теперь. Брать ее с собой на охоту за нечистью не имело никакого смысла, к тому же этим они лишний раз подвергли бы ее жизнь опасности.

— Таниэль!

Охотник взглянул наверх. Они находились в сыром подвале, сверху, сквозь отверстие круглого колодца, в который уходила вертикальная металлическая лестница, проникал слабый свет. В дальней стене квадратного помещения виднелась арка с выходом в нижний ярус.

Голос принадлежал Кэтлин.

— Прости, не расслышал, — отозвался Таниэль.

— Я спросила, что за монстр, по-твоему, водворился в этом веселеньком месте, — бодро произнесла Кэтлин. — Но, по-видимому, твои мысли витают где-то очень далеко от столь низменного предмета.

— Виноват, — пробормотал Таниэль.

— Виноват, — точно эхо, отозвался Арман своим неестественно гулким, лишенным выражения голосом с легким французским акцентом.

Гриндл похлопал его по спине, чтобы слабоумный унялся.

Таниэль отбросил волосы со лба и в задумчивости пожевал нижнюю губу.

— Судя по тому, как Кротт описал нам выживших после встречи с монстром и останки тех, кто этой встречи не пережил, — сказал он, бросив беглый взгляд на Кэтлин, — это, скорее всего, морок.

Губы Кэтлин тронула едва заметная улыбка.

— А как мы боремся с мороками?

— Это что, экзамен? — недовольно пробурчал Таниэль.

— Век живи — век учись, — усмехнулась Кэтлин.

— А тебе, как я погляжу, век не надоест учить, — с досадой сказал Таниэль. — Мороки могут существовать только при наличии света, в кромешной тьме они не способны никому причинить вреда, но слишком яркий свет их убивает. — Он нахмурился. — Создать здесь свет достаточной яркости — тоже задача не из простых. По правде говоря, сам я еще не имел дела с мороками. И не знаю, что нам следует предпринять. Выманить его наружу? Но как, если эти бестелесные твари прячутся по углам до самых сумерек?