— Что же это?! Что?! — вскричал Таниэль. — Чего вам не хватает? Вы ведь и без того обладаете властью и богатством. Вы могущественнее парламента! Зачем же всем этим рисковать? Вы и так короли и королевы мира!

Тонкие губы Пайка тронула презрительная улыбка.

— Вы мне льстите, Таниэль Фокс. Мило с вашей стороны, но спросите себя — кому он нужен, этот мир?! Монстры — вот кто является провозвестниками нового мирового порядка. Они нас уничтожают, стирают с лица земли, одного за другим. Для меня предпочтительней быть с ними заодно, чем покорно принять смерть, как поступаете вы все.

— Мы с ними боремся! — воскликнул Таниэль, гордо вскинув голову.

Пайк рассмеялся злым торжествующим смехом.

— Ради всего святого, юноша! Неужели никто из вас до сих пор не догадался, что истребить их невозможно?

— Но почему вы так считаете? — озадаченно спросил Таниэль, выплевывая изо рта кровь. — Что дает вам такую уверенность?

— Да потому что мы же их и создали! — вскричал Пайк. — И каждый день создаем все новых и новых чудовищ! Нечисти будет становиться только больше и больше, все более жуткие и кровожадные монстры будут являться в мир, пока не уничтожат все человечество. А после и сами исчезнут. — Он пристально взглянул на Таниэля. — Таниэль Фокс, знайте, что нечисть не дело рук ведьм, подобных нашей Тэтч. Нечисть — это мы.

На галерее воцарилась тишина. Слышны были лишь голоса членов Братства, нараспев повторявших слова ритуальных формул обряда, и еще какой-то гул в отдалении, на который никто поначалу не обратил внимания.

— Вы лжете! — крикнула Кэтлин, обретя дар речи.

— Нет, мисс Беннет! — горячо возразил Пайк и продолжал с не свойственным ему воодушевлением: — Подумайте сами, ведь это же так очевидно! Вам не приходило в голову задуматься, почему некоторые из современных монстров имеют обличья персонажей старинных легенд и сказаний, появившихся за многие века до наших дней? А я вам скажу, в чем дело: мы преобразуем в нечисть наши собственные ночные кошмары. Мы трансформируем в чудовищ, которые нас преследуют и уничтожают, свой комплекс вины, свою потаенную ненависть, то, чего мы стыдимся, — все, чего мы не любим в себе самих, все, за что мы сами себя презираем. И делаем это, сами о том не подозревая!

Увлекшись собственной лекцией, Пайк принялся расхаживать по галерее.

— Знаете ли вы, Таниэль, что человек за всю жизнь использует только десять процентов клеток головного мозга? Мне как специалисту это хорошо известно. Я много времени потратил, изучая человеческий мозг и все то, что заставляет его функционировать. Не задумывались ли вы о том, как мы распоряжаемся остальными девяноста процентами? И о том, что случилось бы, начни мы вводить в действие хотя бы еще малую толику того, чем нас так щедро одарила природа? Боже мой, ведь еще три десятка лет назад никто и слыхом не слыхивал о таком феномене, как чутье на нечисть! Количество пациентов в психиатрических клиниках со времен Vernichtung выросло в четыре раза. Знали бы вы, сколько из них слышат голоса или уверяют, что состоят в контакте с потусторонним миром, и иногда, в некоторых случаях, этому веришь.

— Vernichtung, — повторил Таниэль. Слова Пайка произвели на него настолько ошеломляющее впечатление, что он позабыл и о своей ране, и о том, где находится. — Тогда ведь все это и началось. Но при чем здесь прусские бомбы? Какие темные силы они высвободили из недр земли?

— Нас, — со своей обычной суховатой сдержанностью ответил Пайк. Он нахмурился, прислушиваясь к отдаленному шуму, в котором ему почудились угрожающие нотки, но так и не разобрался, что такое неприятное ему напомнили эти звуки. — Немцы бомбили нас, — продолжил он как ни в чем не бывало. — Тогда-то мы и утратили веру. Именно тогда вступили мы в Век Разума.

Элайзабел оторвала рукав от своего платья и, скомкав, сделала из него нечто вроде тампона. Таниэль был так увлечен разговором, что не замечал, как истекает кровью. Девушка видела, что на сей раз он не пытался тянуть время или отвлекать противника, а был по-настоящему захвачен рассказами доктора. Кэтлин по-прежнему хладнокровно выжидала, когда ей представится хотя бы крошечный шанс, но у Пайка хватало ума постоянно держать охотницу под прицелом.

— Век Разума? — удивленно произнесла она. — Он-то здесь при чем?

Элайзабел прижала тугой тампон из ткани своего рукава к выходному отверстию раны Таниэля, передав второй такой же тампон ему и велев зажимать входную рану от пули. Он кашлянул, выплюнув немного крови, и подчинился. Пайк тем временем продолжал просвещать их:

— О-о, мисс Беннет, да ведь именно Веку Разума мы с вами обязаны нашей встречей в этих стенах. От начала времен человек во что-то верил. Пещерные люди боялись огня с небес, у краснокожих были духи животных, у греков и римлян — языческие боги, у ацтеков — идолы, у нас — наши церкви… Не понимаете? Мы всегда находили, кто в ответе! Если приливная волна стирала с лица земли целый поселок, это означало, что боги разгневались на его жителей, а вовсе не то, что селение следовало расположить дальше от берега. Если дети умирали от лихорадки, это приписывали грехам, в которых погрязли жители того или иного города или деревни, а вовсе не отсутствию элементарных норм санитарии. Совершая тяжкий грех, преисполняясь чувством вины и стыда, мы могли надеяться, что впоследствии все это искупим. И получим прощение. И неважно, кому или чему мы поклонялись. Главное, у нас была вера.

— Но когда, — продолжал Пайк, — во время Vernichtung с небес посыпались бомбы… настал конец. Триумф науки. Мы могли больше не бояться Бога, который ниспошлет с неба всепожирающий огонь. Функции Бога взяли на себя люди. Теперь мы сами могли уничтожать города, в считанные минуты убивая тысячи себе подобных. Старина Чарльз Дарвин разложил всю жизнь по полочкам, понятно?! Наука движется вперед семимильными шагами, и с каждым из этих шагов мы все дальше уходим от своего прошлого. Наука поставила под сомнение необходимость во что-то верить, ведь нынче она берется объяснять все, в том числе необъяснимое. Но что же нам осталось? Кто теперь вберет в себя все наши страхи, боль и чувство вины? Кого теперь нам во всем винить, кроме себя самих?

— Нечисть, — прошептал Таниэль, который слушал Пайка, словно завороженный. — Чудовища появляются среди тех, кто ни во что больше не верит. — Он неожиданно подмигнул Элайзабел, которая фиксировала тампоны на его ранах при помощи ремня Кэтлин.

Доктор согласно кивнул.

— Человечество еще не настолько развито, чтобы полностью нести ответственность за свои ошибки. Нам необходимо веровать в существование каких-то высших сил. Совершив величайшие научные открытия, объяснив все на свете, мы остались ни с чем. Фабрики с бездушными машинами, неприкаянные дети, копоть и смог — вот что мы получили. Если к этому сводится все земное существование человека, то стоит ли такая жизнь тех усилий, которых она требует? Разве так уж заманчиво претерпевать все лишения, боль, разочарования, чтобы опустошенным и измученным прийти к финишу, за которым не следует ровным счетом ничего? Никакой надежды, никакого вознаграждения. Нечисть поселилась во всех крупных городах мира, Таниэль, потому что именно большие города являются скопищем несчастных, пытающихся сделать свое существование хоть сколько-нибудь сносным и терпящих на этом пути поражение за поражением.

И вот, сами себе в том не признаваясь, мы испугались. В глубинах своего сознания, там, куда еще не проникла наука, мы стали страшиться пустоты, которую сами же и создали. Мы запустили механизм саморазрушения. Тогда-то и была создана нечисть, она возникла из таинственных и древних недр нашего существа, она плоть от плоти наших ночных кошмаров, она держит нас в состоянии страха и напряжения, идущих извне. Потому что вся ненависть, и вина, и стыд должны находить какой-то выход вовне, Таниэль, иначе эти чувства съедят нас заживо. Загнав их внутрь, мы все рано или поздно уподобимся Лоскутнику.

— Видите ли, — моргая своими тяжелыми веками, подытожил Пайк, — мы, члены Братства… не являемся разрушительной для человечества силой. Человечество само себя разрушает. Мы всего лишь пытаемся предоставить ему новый объект верований. Это наш дар миру — новые алчущие боги, нечто, выходящее за рамки науки, за пределы математических исчислений, нечто непостижимое и непознаваемое, недоступное для наших пяти чувств. Глау Меска, юноша. О, вот уж кто заставит Дарвина перевернуться в могиле.

Шум, который вначале слышался лишь смутно, стал теперь настолько отчетливым, что игнорировать его было уже невозможно. До слуха находившихся на галерее донеслись шипение, вой, пронзительный визг множества голосов. Пайк прекратил свои разглагольствования и насторожился. Выражение самодовольства на его лице уступило место недоумению.

— Что это там такое? — спросила Элайзабел, вскинув голову.

— По-моему, — с недоброй усмешкой ответил Таниэль, — ваши хваленые чудовища жаждут личной встречи с вами, доктор Пайк.

Глаза Пайка расширились от ужаса. Таниэль произнес вслух то, о чем он страшился даже помыслить. Да, эти звуки не оставляли никаких сомнений.

Нечисть. Нечисть.

— Это ты их впустил! — взвизгнул он, прижимая дуло пистолета к виску Таниэля. — Теперь мы все погибнем! — И с этими словами он нажал на курок.

Чудовища ввалились в зал огромной толпой. Они визжали и выли от восторга, и вопли ужаса, исторгаемые сектантами, смешались с завываниями нечисти. Кэтлин выхватила пистолет из руки доктора, не успев осознать, что оружие дало осечку. Таниэль бросился на Пайка, но тот с неожиданным для его почтенных лет проворством стремглав кинулся к выходу с галереи и помчался вниз по ступеням.

Таниэль выхватил пистолет из рук Кэтлин, убедился, повернув барабан, что в нем остались патроны, и прицелился. Внезапно в памяти его всплыли слова Дьяволенка, которые тот произнес в логове бесплотного вурдалака: «Моими устами говорит та могущественная сила, которая создала видимую часть вселенной, сила, которая управляет ходом времени и последовательностью событий, сила, которая руководит движением планет. Ее орудия — это всяческие совпадения, различия и случайности».

Внизу, под галереей, творилось что-то невообразимое. Сектанты погибали один за другим, монстры рвали их на части, проглатывали целиком, умерщвляли одним прикосновением. Только Тэтч, как и прежде, стояла в центре круга, куда не могла проникнуть нечисть, с воздетыми и разведенными в стороны руками и склоненной головой.

Таниэль выстрелил.

Тэтч дернулась, и глаза старой ведьмы широко раскрылись. С бессильной злобой она уставилась на Таниэля. На белом платье, на груди, расплывалось кровавое пятно. Руки Тэтч безвольно опустились. На лице Частити Блейн появилось выражение недоумения, но глаза ведьмы посылали Таниэлю проклятия через весь огромный зал. Но вот она откинула голову назад и повалилась на пол, очутившись за пределами магического круга. И тотчас же нечисть сожрала ее, не оставив даже костей.

Небо и землю сотряс чудовищный раскат грома. Многие, в том числе и Таниэль, не выдержав силы этого удара, попадали на колени. В собор ворвался ледяной порыв ветра, который принес запах морской воды и водорослей. Все пространство зала огласил истошный вопль, в котором звучали досада и ярость. Огромные и пустые глаза Глау Меска больше не глядели в радостном предвкушении на мир людей. Врата, которые только что были гостеприимно распахнуты, теперь навек захлопнулись перед злыми и жестокими богами. Элайзабел, Таниэль и Кэтлин прижались друг к другу, чувствуя себя беззащитными перед неистовым ураганом, свирепствовавшим в соборе.

Но ветер стих так же внезапно, как и поднялся. В зале стало тихо.

Затем из недр собора на свободу вырвалась воздушная волна, которая подхватила красную облачную карусель в небесах и разорвала ее, и страшные тучи устремились вверх, тускнея и становясь все меньше. Мрак, окутавший Лондон, вдруг словно бы расползся на отдельные лоскуты, как ветхая тряпка, и ветер стал уносить их прочь.

Земля содрогнулась, и по всему городу стали рушиться здания, из окон вылетали стекла, стены уцелевших домов покрылись трещинами. Памятники покосились, из мостовых выкрошились булыжники, Тауэрский мост прогнулся и рухнул в Темзу. Огонь от свечей и очагов взбежал по стенам жилищ. Начались пожары. Основную силу удара принял на себя Старый Город. Многие из его зданий рассыпались в прах, остальные объяло пламя.

Воздух снова огласился дикими криками и завываниями монстров. Элайзабел зажмурилась и спрятала лицо на груди у Таниэля, который сам был так потрясен и напуган этой дикой какофонией, что совсем позабыл о своих ранах и стоял недвижимо, словно окаменев.

А затем все кончилось. Настала тишина, которую нарушили только шорох штор на галерее и звон какого-то металлического предмета, упавшего на пол…

Элайзабел отважилась открыть глаза. Сквозь оконные проемы зала, лишившиеся стекол, внутрь проникали яркие лучи солнца. Багровые облака исчезли без следа, как и мрачные черные тучи, застилавшие небо. Элайзабел медленно подошла к перилам галереи, Таниэль, зажимая рану, последовал примеру девушки. На полу под галереей во множестве валялись изувеченные до неузнаваемости останки некоторых из членов Братства, но нечисть исчезла без следа. Тучи, которые застилали небо и уподобили день ночи, что позволило чудовищам покинуть свои логова, в одночасье растаяли, оставив нечисть на произвол судьбы. Кэтлин подошла к перилам и встала чуть поодаль от Элайзабел с Таниэлем, любуясь солнечными лучами.

— Как хорошо, что все кончилось, — сказала она с улыбкой, покосившись на своего коллегу и ученика.

Таниэль нахмурился и бесстрастно возразил:

— Боюсь, все только начинается.

Примечания