Псмит, Псмит, Сэм и Ко (№2) - Положитесь на Псмита

— У, ты, дурень плоскомордый! — воскликнула она горячо голосом, дрожащим от незаслуженной обиды. — Что ты за привычку взял залезать в деревья и тявкать так, что сердце обрывается?

— Прости, Лиз, я…

— И где, — продолжала мисс Пиви в новой вспышке раздражения, — где ты сшивался все это время? Черт побери, бросаешь меня на два дня, говоришь, что ткнешь пушкой в нос этому типчику, который выдает себя за Мактодда, и он устроит тебя в хате. И больше от тебя ни слуху ни духу! Во что ты вляпался?

— Все хорошо, Лиз. В хату он меня провел. Я у него камердинер. Вот и не мог раньше до тебя добраться. Прислугу тут под таким надзором держат, что мы с тобой точно в разных городах. Если б я не увидел, как ты сюда одна свернула…

Острый ум мисс Пиви уже постиг положение дел.

— Ну, ладно, ладно! — перебила она, с нетерпением, которое у нее всегда вызывали долгие объяснения. — Усекла. Отлично, Эд. Лучше и не придумаешь! План у меня уже на мази, и раз ты объявился, можно взяться за дело.

— План?

— Конфетка, — заверила его мисс Пиви.

— Если бы! — буркнул мистер Кутс, которого события последних дней ввергли в неизбывный пессимизм. — Говорю же тебе, этой гадюке Мактодду пальца в рот не клади. До него вдруг доперло (мистер Кутс благоразумно уклонился от истины, опасаясь суровой нахлобучки от своей прекрасной дамы), что я как камердинер могу сколько захочу рыться в его комнате, где ему придется прятать блестяшки, если он до них доберется. И теперь он у них выцыганил сторожку в лесу.

— Хм! — сказала мисс Пиви. — А, ладно, — после некоторых размышлений продолжала она. — Мне на него начхать. Пусть себе сидит в лесу, сколько ему влезет. План у меня на мази и беспроигрышный. Если только ты, Эд, не напортачишь.

— Так ты меня берешь в дело?

— Еще как беру! Без тебя ничего не выйдет. Оттого-то я и злилась, что ты взял да и пропал.

— Валяй, Лиз! — смиренно сказал мистер Кутс. В присутствии этого сгустка энергии им всегда овладевал комплекс неполноценности. С самого начала их совместной деятельности мозгом фирмы была она, ему же отводилась роль орудия в исполнении разработанных ею планов.

Мисс Пиви молниеносно оглядела Тисовую аллею. Но MI оставалась мирным приютом уединения. Повернувшись к мистеру Кутсу, мисс Пиви заговорила быстро и решительно:

— Слушай, Эд, и не маши ушами. Может, больше нам поговорить не удастся.

— Я не машу, — покорно сказал мистер Кутс.

— Так вот. Теперь, когда понаехали гости, ее честь надевает ожерелье каждый вечер. И можешь мне поверить, Эд, на него только в темные очки и смотреть, а то глаза режет. Закачаешься!

— Даже так?

— Куда там! Еще лучше.

— А где она его держит, Лиз? Это ты вынюхала? — спросил мистер Кутс, и луч оптимизма на мгновение озарил его скорбный лик.

— Нет. И не надо. Некогда мне возиться с сейфами, чтобы вся шайка на меня набросилась. Я предпочитаю что-нибудь попроще. Так вот, сегодня вечером субчик, который выдаст себя за Мактодда, будет читать свои стихи в большой гостиной. Знаешь, где она?

— Могу узнать.

— Так узнай! — свирепо сказала мисс Пиви. — И почешись узнать до вечера. Усек?

Мистер Кутс, чья голова тоскливо торчала из недр тиса, дорого дал бы, лишь бы усечь, по давнему опыту зная, как высоко его нетерпеливая партнерша ценит быстроту интеллекта. Однако ему пришлось нарушить покой ветвей, мотнув головой.

— Ты всегда был тупица, — презрительно сказала мисс Пиви. — Не спорю, Эд, есть в тебе что-то твердокаменное. От шеи и выше. Пока этот петух будет кукарекать, я буду сидеть позади леди Констанции. Ну, протяну руку и сорву с нее блестяшки. Дошло?

— Но, Лиз… — Мистер Кутс еле собрался с духом, чтобы указать на небольшой, как ему казалось, изъян в этом плане действий. — Если ты вот так у всех на глазах, они же?…

— Нет. И я тебе объясню, почему нет. Они ничего не увидят. А ничего они не увидят потому, что в комнате, когда я протяну руку, будет темно. А темно в комнате будет потому, что ты в каком-нибудь чулане, где они держат пробки, со всей мочи дернешь рубильник. Доперло? Это все, что от тебя требуется. И если на то пошло, тут и ребенок справится. Тебе всего-то и надо узнать, где у них пробки, а потом погасить в хате все лампочки. Уж хоть тут-то могу я надеяться, что ты ничего не напортачишь?

— Лиз! — сказал мистер Кутс, и в голосе у него зазвучало благоговение. — Конечно, можешь! Но что?…

— Знаю, знаю! Что будет потом и как я заначу блестяшки? Так окно же будет открыто. Я к нему подскочу и выброшу ожерелье наружу. Усек? В комнате поднимется суматоха, и, пока все будут метаться и визжать в темноте, ты возьмешь ноги в руки, сбегаешь на террасу и заберешь блестяшки. Окно прямо над ней, а ночи сейчас светлые, и у тебя будет достаточно времени, чтобы отыскать их до того, как включат свет… Ну, что скажешь?

Наступило краткое молчание.

— Лиз… — сказал наконец мистер Кутс.

— Комар носу не подточит, так или не так? — требовательно спросила мисс Пиви.

— Лиз, — сказал мистер Кутс голосом, охрипшим от благоговения, какое испытал бы молоденький офицер в штабе Наполеона, узнав в подробностях план очередной кампании. — Лиз, я всегда говорил и теперь скажу: когда дело доходит до дела, старушка, ты самое оно!

И, высунув руку из глубин тиса, он нежно пожал пальчики мисс Пиви. Прекрасные глаза поэтессы исполнились томности, и она хихикнула. Хоть этот человек и был последним олухом, она его любила.

II

Мистер Бакстер?

— Я слушаю вас, мисс Халлидей.

Мозг Бландингса рассеянно поднял глаза от страницы. Не прошло еще и получаса после окончания второго завтрака, но он уже сидел в библиотеке, окруженный огромными томами, точно морской лев среди валунов. Когда замок наводняли гости, он почти все время проводил в библиотеке, ибо его высокий ум чурался легкомысленной болтовни великосветских мотыльков.

— Вы не могли бы отпустить меня до конца дня? — спросила Ева.

Бакстер проницательно блеснул на нее очками.

— До самого конца?

— Если можно. Видите ли, со второй почтой я получила письмо от моей лучшей подруги. Сегодня днем она будет в Маркет-Бландингсе и просит меня повидаться с ней там. А мне необходимо повидать ее, мистер Бакстер. Ну, пожалуйста! Вы не знаете, как это важно!

Ева говорила возбужденно, а ее глаза, когда они встретились с очками Бакстера, блестели так, что ни один мужчина, с кроенный из менее прочного матерьяла, не устоял бы. Например, высокородный Фредди Трипвуд, загляни он сейчас в их синие глубины, завязался бы со свойственной ему импульсивностью в узлы и затявкал, как щенок. Бакстер, этот супермен, не испытал подобной потребности. Он взвесил просьбу хладнокровно, всесторонне и нашел ее разумной.

— Хорошо, мисс Халлидей.

— Огромное спасибо! Завтра я посижу подольше и все нагоню.

Ева порхнула к двери, но остановилась там, чтобы озарить его на прощание благодарной улыбкой, и Бакстер вернулся к своему чтению. На миг он испытал сожаление, что эта привлекательная и неизменно корректная девушка оказалась сообщницей человека, которого он не одобрял даже больше, чем подавляющее большинство других преступников. Затем он подавил это недостойное чувство и стал самим собой.

Ева сбежала по лестнице, радостно мурлыча песенку. Она ожидала, что ей потребуется куда больше усилий, чтобы вырваться на свободу. И она решила про себя, что Бакстер, хотя и держится всегда с холодной неприступностью, в душе очень милый человек. Короче говоря, ей казалось, что ничто не способно омрачить этот чудесный день. И только когда несколько минут спустя ее в вестибюле окликнул знакомый голос, она поняла свою ошибку. Голос, хрипловато вибрировавший, принадлежал высокородному Фредди, и с первого взгляда Ева, опытный диагност, поняла, что он намерен вновь сделать ей предложение.

— Ну, Фредди? — сказала Ева, покоряясь судьбе. Высокородный Фредерик Трипвуд привык к тому, что при его появлении люди покоряются судьбе и говорят: «Ну, Фредди?» Его отец говорил это, его тетя Констанция говорила это, все остальные его тетушки и дядюшки говорили это. Такие разные в любом другом отношении, все они, едва его завидев, говорили «Ну, Фредди?», покоряясь судьбе. Поэтому слова Евы и ее тон не обескуражили его, как могли бы обескуражить всякого другого на его месте. Он испытывал только торжествующую радость при мысли, что ему наконец-то удалось поймать ее одну хотя бы на минуту.

То обстоятельство, что после ее приезда в замок ему до сих пор не удавалось застигнуть ее одну, не раз ввергало Фредди в глубокую печаль. Он клял свое невезение, вместо того чтобы воздать должное предмету своей страсти за ее способность мастерски уклоняться от открытого боя. Теперь он скользнул к ней, как элегантно одетый барашек.

— Куда-то собрались? — осведомился он.

— Да. В Маркет-Бландингс. Чудесный день, правда? Конечно, теперь, когда съехались гости, вы очень заняты. Всего хорошего, — сказала Ева.

— А? — сказал Фредди и заморгал.

— Всего хорошего! Мне надо бежать.

— Куда, вы сказали, вы идете?

— В Маркет-Бландингс.

— Я пойду с вами.

— Нет. Я хочу быть одна. Меня там ждут.

— Провожу вас до ворот, — объявил Фредди, человек-пиявка.

Они пошли по подъездной аллее, и Еве почудилось, что сияющее солнце чуть померкло. Сердце у нее было доброе, и она испытывала горечь, играя роль вечных заморозков в саду грез Фредди Трипвуда. Однако из положения было как будто лишь два выхода: либо она даст свое согласие, либо он прекратит делать ей предложение. Первый выход она категорически отвергала, а Фредди, если судить по его поведению, столь же категорически отвергал второй. В результате все их беседы с глазу на глаз были сопряжены с определенной неловкостью.

Некоторое время они шли молча. Затем Фредди приступил:

— Очень вы жестоки с человеком.

— А как ваши короткие удары? — спросила Ева. — Что?

— Ваши короткие удары. Вы мне говорили, что они вам никак не даются.

Она смотрела мимо него, давно уже научившись смотреть в подобных случаях в пространство, но предположила, что странный звук, приветствовавший ее слова, был глухим горьким смехом.

— Мои короткие удары!

— Но вы же сами говорили, что в гольфе они самое главное.

— Гольф! Или, по-вашему, у меня есть теперь время думать о гольфе!

— Это чудесно, Фредди! Вы действительно нашли себе занятие? Давно пора, если хотите знать мое мнение. И как до-волен будет ваш отец!

— Послушайте, — сказал Фредди, — почему бы вам не выйти за человека замуж, а?

— Наверное, когда-нибудь и выйду, — сказала Ева, — если встречу такого человека.

— Да нет же, нет! — с отчаянием сказал Фредди. Обычно она бывала менее тупой. Наоборот, он всегда считал ее чертовски умной. — Я говорю про себя.

Ева вздохнула. Предотвратить непредотвратимое ей не удалось. Она все еще его жалела, но невольно рассердилась. День был такой чудесный, она чувствовала себя такой счастливой. И вот ему понадобилось все испортить! После очередного отказа ему ей всегда требовалось не менее получаса, чтобы обрести душевное равновесие.

— Я люблю вас, черт возьми! — возопил Фредди.

— Ну, так перестаньте меня любить, — сказала Ева. — На самом деле я ведь просто жуткая. Я сделаю вас несчастным.

— Самым счастливым человеком в мире, — стойко возразил Фредди.

— У меня отвратительный характер.

— Вы ангел.

Ева рассердилась еще больше. Ее давно преследовал смутный страх, что в один прекрасный день, если он не бросит свою привычку предлагать ей руку и сердце, она по ошибке ответит «да». Почему, ну почему науке не известно средство, которое вынудило бы его прекратить свои матримониальные притязания раз и навсегда? И, загнанная в угол, она пустила в ход новый, прежде не использовавшийся аргумент.

— Но это же глупо, Фредди, — сказала она. — Просто глупо. Не говоря уж о том, что я не хочу выходить за вас, как вы-то можете жениться на ком-то — на ком угодно, — если у нее нет денег?

— Жениться ради денег? Никогда.

— Да, разумеется, но…

— Купидон, — отчеканил Фредди, — тоскует и чахнет в золотой клетке.

Ева не предполагала, что ее собеседник способен чем-либо ее удивить: она по опыту знала, что его лексикон исчерпывается примерно сорока тремя словами, а общее число мыслей едва достигало двузначной цифры, но этот поэтический взлет ее ошеломил.

— Что?!

Фредди повторил свой афоризм. Когда тот вспыхнул на экране как подзаголовок дивной фильмы в шести частях «Любовь или мамона» (Беатриса Прелестни и Брайан Фразер), он его одобрил и запомнил.

— А! — сказала Ева и умолкла. Как выразилась бы мисс Пиви, ей это заткнуло пасть. — Я имела в виду, — продолжала она после паузы, — что вы не можете жениться на девушке без денег, если у вас у самого денег нет.

— Послушайте! — В голосе настойчивого жениха прозвучала странная торжествующая нота. — Послушайте же! Только это и стоит между нами? Ведь тогда…

— Вовсе не это!

— Ведь тогда все в порядке. С минуты на минуту денег у меня будет хоть отбавляй. Это более или менее секрет… собственно, даже строжайший секрет, так что не проговоритесь, но дядя Джо собирается отстегнуть мне пару тысяч. Дал слово. Две тысячи шуршалочек. Стопроцентно!

— Дядя Джо?

— Ну, вы знаете, — старикан Кибл. Он дает мне две тысячи фунтов, а я покупаю долю в конторе букмекера и начинаю грести деньги лопатой. Это же и ребенку понятно. Тут хочешь не хочешь, а разбогатеешь. Только посмотрите на идиотов, которые каждый день спускают на скачках всю свою наличность! А кто ее забирает? Букмекеры! Один мой друг, мы с ним вместе в Оксфорде были, партнер букмекера, и они возьмут меня, если…

Серьезность этой информации заставила Еву отступить от твердого правила не смотреть на Фредди, когда он впадал в чувствительное настроение. И если она хотела оборвать его лекцию о финансах, лучше способа не нашла бы: едва их взгляды встретились, как Фредди утратил способность хоть что-то соображать и начал заикаться. Взгляд Евы, устремленный прямо на него, всегда ввергал его в такое состояние.

— Мистер Кибл намерен дать вам две тысячи фунтов?

Еву охватил мучительный стыд. Если она чем-нибудь в себе и гордилась, так только тем, что она верный друг, надежная опора. И вот теперь ей пришлось взглянуть в лицо неприятной истине: с момента приезда в Бландингс она самым гнусным образом бросила интересы Филлис Джексон на произвол судьбы. Она безоговорочно обещала Филлис, что возьмет ее отчима за шиворот и пламенными словами пробудит в нем совесть, после чего он отсчитает три тысячи фунтов, которые так нужны Филлис для покупки фермы в Линкольншире. А что она сделала? Да ничего!

Ева была сама честность даже в сделках с собственной совестью. Другая девушка могла бы сказать, что ей просто не представилась возможность поговорить с мистером Киблом наедине. Но она презрела подобную отговорку: если бы она захотела, то сумела бы застать его одного уже двадцать раз, и ей это было известно. Нет. Она уступала мягкой настойчивости Псмита и проводила свободное время с ним, а про Филлис и ее беды просто не вспоминала. Да, с отвращением к себе она признала, что вовсе забыла про Филлис.

И все это время мистер Кибл широкой рукой осыпал деньгами, тысячами и тысячами фунтов, таких никчемных молокососов, как Фредди! Одного ее слова было бы достаточно, чтобы Филлис уже…

— Две тысячи фунтов, — повторила она ошеломленно. — Мистер Кибл?

— Ага! — сияя, вскричал Фредди. Первый шок от того, что он обрел возможность поглядеть ей в глаза, миновал, и теперь он предавался этому занятию с полным самозабвением.

— Но за что?

Восхищенные глаза Фредди забегали. Любовь, вдруг сообразил он, чуть было не вызвала его на опасную откровенность.

— Ну… ну, не знаю, — промямлил он. — Так просто, понимаете? Просто так.

— Вы просто пошли к нему и попросили эту сумму?

— Э… ну… э, да. Примерно так.

— И он не возражал?

— Нет. Вроде даже был доволен.

— Доволен! — Ева задохнулась. Так мог бы почувствовать себя человек, который вдруг обнаружил, что яма у него на заднем дворе, мимо которой он проходил с полнейшим равнодушием, это вход в пещеру с сокровищами.

Если операция по извлечению денег из мистера Кибла не только проста, но еще и доставляет удовольствие жертве… Внезапно она осознала, что ей совершенно необходимо лишиться общества Фредди. Ей надо было подумать.

— Ну, так как же? — сказал Фредди. — Вы согласны?

— На что? — рассеянно спросила Ева.

— Да выйти за меня замуж, а то на что же? Я, собственно, хотел сказать, что обожаю землю под вашими ножками, ну и прочая такая же чушь… то есть я хотел сказать: и все такое прочее. И теперь, когда вы знаете, что я получу эту пару тысяч и стану партнером букмекера… и все такое прочее. Так я хочу сказать…

— Фредди, — напряженно сказала Ева сквозь зубы, давая передышку своим замученным нервам. — Уйдите, пожалуйста.

— А?

— Я не хочу выходить за вас замуж, и мне надоело повторять вам это. Уйдите, пожалуйста, оставьте меня в покое… — Она умолкла, все та же врожденная честность указала ей, что она изливает на своего злосчастного поклонника злобу, которую должна была бы адресовать самой себе. — Простите меня, Фредди, — добавила она более мягко, — я нечаянно сорвалась. Я знаю, что вы питаете ко мне самые нежные чувства, но, честное слово, я не могу выйти за вас замуж! И вы ведь, конечно, не хотите жениться на девушке, которая вас не любит.

— Нет, хочу, — непоколебимо ответил Фредди. — То есть если она — это вы. Любовь — крохотное семечко, которое холод может погубить, но если ее растить и лелеять, согревая благостным теплом преданного сердца…

— Но, Фредди…

— Она расцветает пышным цветом, — торопливо договорил Фредди. — То есть я хочу сказать, что любовь приходит после брака.

— Чепуха!

— Но именно так было в «Светском браке».

— Фредди, — сказала Ева, — я правда больше не могу разговаривать! Будьте милым, уйдите, хорошо? Мне надо о многом подумать.

— Ах, подумать! — сказал Фредди с уважением. — Будет сделано!

— Большое спасибо.

— О… а… не за что. Ну, пока-пока!

— До свидания.

— Увидимся к вечеру, а?

— Конечно, конечно!

— Отлично! Так, чип-чип!

И высокородный Фредди, вполне довольный, наконец-то усмотрев, как ему казалось, что вторая сторона смягчается, повернулся и зашагал к дому, вскидывая длинные ноги.

III

Убаюканный солнечным теплом городок Маркет-Бландингс являл собой такую мирную картину, что Ева, свернув на главную улицу, средоточие жизни и мысли этих мест, вновь ощутила тихое спокойствие, которого ее лишил разговор с Фредди. Ощущение, что Маркет-Бландингс оставался точно таким же из века в век, навевало приятную безмятежность. Беды и заботы могли допекать поколения, сменявшие друг друга в его стенах, но они не тревожили обомшелую церковь с массивной четырехугольной колокольней, и лавочки с красными черепичными крышами, и старинные гостиницы, чьи верхние этажи так уютно нависали над тротуаром. Ева задумчиво шла к «Гербу Эмсуортов», чрезвычайно респектабельной харчевне, куда лежал ее путь, а справа и слева от нее за сводами арок открывался бодрящий живописный вид на зеленые прохладные уголки, говорившие о былых столетиях.

Главная улица Маркет-Бландингса чем-то напоминала дремлющий двор средневекового монастыря. И ничего современного за исключением кинотеатра. Но и он тут именовался «Электрическим театром», был увит плющом и увенчан высокими дымовыми трубами.

Впрочем, заключение это было слишком поспешным: на главной улице стояло еще одно современное здание с вывеской, гласившей «Дж.Банкс, парикмахер», и Ева как раз поравнялась с заведением мистера Банкса.

В любом другом месте оно могло бы показаться привлекательным, но на фоне Маркет-Бландингса выглядело мерзкой болячкой, и Ева очнулась от размышлений, словно услышав режуще-фальшивую ноту в торжественном гимне. Она уже хотела ускорить шаги, но тут дверь открылась, пропуская на улицу низенькую дородную фигуру. И при виде этой низенькой дородной фигуры Ева остановилась как вкопанная.

Джозеф Кибл посетил парикмахерскую мистера Банкса сразу после второго завтрака, чтобы подстричь свои седеющие кудри перед балом графства. И теперь, выйдя на главную улицу, он недоумевал, каким образом мистер Банкс вырвал у него согласие освежить ему голову гелиотропом. Мистеру Киблу чудилось, что воздух вокруг него напоен благоуханием гелиотропа, и внезапно он вспомнил, что из всех ароматов особенно не терпит аромата гелиотропа.

Обычно Джозеф Кибл умел железной рукой предотвращать поползновения парикмахеров освежать его, и причина, почему на этот раз его бдительность притупилась, чем и воспользовался мистер Банкс, объяснялась письмом, полученным им со второй почтой от его падчерицы Филлис, — вторым после того, которое заставило его взбунтоваться в библиотеке против своей супруги. Заключив договор с высокородным Фредди, он сразу же написал Филлис в крайне оптимистическом ключе: вдохновленный заверениями Фредди, он радостно сообщил ей, что в самом ближайшем будущем получит возможность послать ей три тысячи фунтов для приобретения фермы ее мечты в Линкольншире. Она ответила, нежно его благодаря. Но дни шли, своего обещания он не выполнял, Филлис встревожилась, о чем и сообщила ему на шести плотно исписанных страницах.

Сидя в парикмахерском кресле, мистер Кибл думал об этом письме и постанывал, а Дж. Банкс тем временем, хищно посверкивая глазами, беспощадно его гелиотропил. Отнюдь не впервые после заключения этого делового соглашения мистера Кибла мучили сомнения, разумно ли он поступил, доверив столь тонкую операцию, как похищение брильянтового ожерелья своей супруги, исполнителю, в такой степени известному своим слабоумием, как его племянник Фредди. Это, говорил он себе уныло, работа, которая потребовала бы объединенных усилий самых известных медвежатников, а он предоставил ее на усмотрение молодого человека, который всего лишь раз в жизни оказался способен на вдохновение и инициативу — когда разделил волосы на прямой пробор, хотя все члены клуба «Холостяков» зачесывали их назад. Чем больше мистер Кибл взвешивал шансы Фредди, тем ничтожнее они казались. К тому времени, когда Дж. Банкс освободил его от пятнистого пеньюара, он уже впал в безысходный пессимизм, а когда вышел на улицу, «благоухая так, что ветры от любви к нему томились», то уже сомневался, хватило бы у его сообщника способностей украсть пустой бидон из-под молока. Он настолько погрузился в эти угрюмые думы, что Еве пришлось окликнуть его дважды, прежде чем он выбрался из них.

— Мисс Халлидей? — сказал он виновато. — Прошу прощения. Я задумался.

Ева, хотя за время ее пребывания в замке они не обменялись и двумя словами, прониклась симпатией к мистеру Киблу и поэтому не испытывала того смущения, которое могло бы помешать ей в столь щекотливом разговоре с любым другим человеком. По натуре прямая и бесхитростная, она сразу перешла к делу.

— Вы не могли бы уделить мне минуту-другую, мистер Кибл? — сказала она, взглянув на церковные куранты. Времени у нее было еще достаточно. — Мне надо поговорить с вами о Филлис.

Мистер Кибл дернул головой от изумления, улица засмердела гелиотропом. Словно к нему внезапно воззвал Глас Совести.

— О Филлис?! — охнул он, и в его нагрудном кармане хрустнуло письмо…

— О вашей падчерице Филлис.

— Вы с ней знакомы?

— В пансионе она была моей лучшей подругой. И я пила у нее чай перед самым отъездом сюда.

— Поразительно! — сказал мистер Кибл.

Клиент, жаждущий побриться, скользнул между ними и скрылся в парикмахерской. Они отошли в сторону на несколько шагов.

— Конечно, если вы скажете, что меня это не касается…

— Милая барышня!…

— Но меня это касается, потому что она моя подруга! — твердо сказала Ева. — Мистер Кибл, Филлис рассказала мне, что написала вам про эту ферму. Почему вы не хотите ей помочь?

День был жаркий, но не настолько, чтобы объяснить, почему лоб мистера Кибла покрылся испариной. Он достал большой носовой платок и утер свое чело. В его глазах появилось затравленное выражение. Рука, свободная от платка, скользнула в карман и забряцала ключами.

— Я хочу ей помочь. Я на все готов, лишь бы помочь ей.

— Так что же вам мешает?

— Я… Ситуация довольно сложная…

— Филлис мне кое-что сказала про это. Я понимаю, вы в трудном положении, мистер Кибл. Но, мистер Кибл, если вы можете найти две тысячи фунтов для Фредди Трипвуда, чтобы он стал букмекером, то неужели, неужели…

Придушенный вопль, вырвавшийся у ее собеседника, перебил эту речь. В глазах его теперь застыла паника, а сердце разрывалось от запоздалого раскаяния: как он мог допустить такую глупость и вступить на преступную стезю в компании с двуногим фонографом вроде его племянника Фредди Трипвуда? Эта девушка знает! А если знает она, то скольким людям это еще известно? Юный имбецил уж конечно выбалтывал жуткую тайну всем, кому не лень было его слушать.

— Он вам сказал! — произнес мистер Кибл запинаясь. — Он вам с-с-сказал.

— Да. Только что.

Ева удивленно уставилась на него. Она не понимала его волнения. Носовой платок после энергичного использования вновь опустился, и мистер Кибл умоляюще воззрился на нее.

— Вы никому про это не говорили? — просипел он.

— Разумеется, нет. Я ведь только что про это узнала.

— И никому не скажете?

— С какой стати?

Дыхание, которое было покинуло мистера Кибла, начало робко к нему возвращаться. От облегчения он на мгновение онемел. «Какой вздор, — подумал он, — несут газеты и люди о современной девушке. Возмущаются широтой ее взглядов, хотя именно это качество и придает ей неизъяснимое очарование. Пусть кое в чем ее поведение и шокировало бы ее прабабушку, но как утешительно, что она так спокойно и терпимо относится к преступлению ближнего своего!»

Он проникся к Еве самым теплым чувством.

— Вы удивительны! — сказал он.

— Не понимаю…

— Разумеется, — запротестовал мистер Кибл. — Это вовсе не кража.

— Что?

— Я куплю моей жене другое ожерелье.

— Вы… вы что?

— И все будет чудесно. Констанция будет счастлива, Филлис получит свои деньги и…

Что— то в изумленных глазах Евы вдруг ударило мистера Кибла как обухом.

— Так вы не знаете? — перебил он сам себя.

— Не знаю? А что я должна знать?

Мистер Кибл понял, что был несправедлив к Фредди. Юный осел, конечно, допустил большую глупость, упомянув про две тысячи фунтов, но у него все-таки хватило ума не выложить этой девушке весь план. И мистер Кибл замкнулся в себе, как устрица.

— О, ничего, ничего, — поспешил он сказать. — Я забыл, что имел в виду. Ну, мне пора. Мне пора.

Ева отчаянно вцепилась в его удаляющийся рукав. Как ни невнятны были его слова, одна фраза показалась ей совершенно ясной — Филлис получит свои деньги! Время полумер миновало, Она еще крепче стиснула вырывающийся рукав.

— Мистер Кибл! — воззвала она. — Я не знаю, о чем вы говорили, но вы как будто сказали, что… Мистер Кибл, доверьтесь мне! Я лучшая подруга Филлис, и если вы придумали способ помочь ей, то скажите мне… Вы должны. Вдруг я смогу что-то сделать…

Мистер Кибл, когда она начала эту бессвязную речь, негодующе пытался высвободить свой рукав из ее пальцев. Но тут он перестал сопротивляться. Сомнения в квалификации Фредди, терзавшие его в кресле Дж.Банкса, продолжали тихонько шевелиться в нем. Его убеждение, что Фредди — весьма шаткая опора, не поколебалось. Вернее, оно укрепилось. Он посмотрел на Еву. Посмотрел испытующе. В ее молящие глаза он направил взгляд, который, казалось, зондировал ее душу до самых глубин и обнаружил там честность, сочувствие и — что было особенно важно — живой ум. Он мог бы месяц простоять, глядя в рыбьи глаза Фредди, но все равно не нащупал бы в них и сотой доли такого ума. И он принял решение. Эта девушка — его союзница. Энергичная, смелая девушка. Девушка, стоящая десяти тысяч Фредди Трипвудов… Хотя, подумал мистер Кибл, это не такой уж комплимент. Он отбросил последние колебания.

— Дело обстоит так… — сказал мистер Кибл.

IV

Когда за завтраком леди Констанция властно сообщила Псмиту, что по расписанию вечером ему предстоит в парадной гостиной читать избранные отрывки из «Песен пакости» Ролстона Мактодда перед полным составом гостей замка, это явилось совершенным сюрпризом и для Псмита, и для вышеназванных гостей, а для тех из них, кто был молод и принадлежал к бездуховному полу, — попросту ударом в солнечное сплетение, от которого им никак не удавалось оправиться. Правда, они и раньше смутно знали, что он принадлежит к литературному племени, но его наружность, его манеры казались им абсолютно нормальными и приятными, а потому им в голову не приходило, что он прячет за пазухой нечто столь смертоносное, как «Песни пакости». Среди золотой молодежи преобладало мнение, что это уж слишком-слишком и чересчур дорогая цена даже за щедрое гостеприимство Бландингса. Лишь те, кто живал в замке до эры кокетничания ее милости с Музами, более или менее смирились. Эти стойкие души рассуждали, что данное козлище, хотя, конечно, достаточно гнусное, вряд ли окажется хуже субъекта, который в прошлом ноябре наставлял своих слушателей в теософии, и уж почти наверное лучше оратора, который в дни Шифлийской регаты битых два часа обращал их в вегетарианство.

Сам Псмит взирал на предстоящее испытание с полным самообладанием. Он не принадлежал к тем, кого мысль о публичном выступлении ввергает в нервный ужас. Ему нравился звук собственного голоса, и наступивший вечер нашел его спокойным и бодрым. Прогуливаясь по озаренной звездами террасе, он с удовлетворением прислушивался к ропоту голосов в наполняющейся гостиной и курил сигарету -последнюю перед тем, как долг призовет его. А когда лишь в нескольких шагах перед собой он увидел, что на балюстраде сидит и смотрит в бархатный мрак Ева Халлидей, то ощутил себя и вовсе счастливым.