Глава 5

Я надел рубашку и трусы до колен.

— Ну как, Дживс, — спросил я, — что посоветуете?

Пока мы шли к дому, я посвятил его в перипетии последних событий, потом оставил его размышлять над ними в поисках выхода и быстро принял ванну. Теперь я с надеждой глядел на Дживса, как тюлень, ожидающий, что ему кинут кусок рыбы.

— Придумали что-нибудь?

— Увы, сэр, пока нет.

— Вообще ничего?

— Боюсь, что так, сэр.

Я издал жалобный стон и стал натягивать брюки. Этот блестящий ум мгновенно находит идеальное решение для сложнейших головоломок, я так к этому привык, что и представить себе не мог возможной неудачи, особенно в нынешних обстоятельствах. Удар оказался слишком болезненным, и, когда я надевал носки, у меня дрожали руки. Было странное ощущение, будто я весь окоченел, и ход мыслей, и движения тела замедлились; казалось, кто-то положил мои мозги, а заодно с мозгами и меня, в холодильник и забыл там на несколько дней.

— Может быть, Дживс, вы недостаточно ясно представляете себе картину в целом? — предположил я. — Я слишком коротко пересказал вам, что произошло, — торопился погрузиться в ванну. Мне кажется, стоит сделать как в детективах. Вы читаете детективы?

— Не слишком часто, сэр.

— Во всех детективах сыщик в какой-то момент обязательно начинает систематизировать данные и для этого составляет список подозреваемых, записывает мотивы преступления, где, кто, когда был, у кого есть алиби, улики, и прочее. Давайте попробуем и мы. Возьмите бумагу и карандаш, Дживс, будем сводить все воедино. Назовем документ «Вустер Б. Положение дел». Написали?

— Да, сэр.

— Хорошо. Едем дальше. Пункт первый: тетя Далия грозит, что, если я не украду корову и не передам ей, она отлучит меня от своего стола — прощай кулинарные шедевры Анатоля.

— Да, сэр.

— Пункт второй: если я украду корову и передам ей, Спод превратит меня в отбивную.

— Да, сэр.

— Самое ужасное — это пункт третий: если я украду корову и передам тетке или не украду ее и не передам Гарольду Пинкеру, я не только подвергнусь вышеупомянутой процедуре превращения в отбивную, но Стиффи к тому же отдаст блокнот Финк-Ноттла сэру Уоткину Бассету. И вам, и мне известно, чем это кончится. Так что вот. Таковы мои дела. Вникли?

— Да, сэр. Без сомнения, обстоятельства сложились не слишком благоприятно.

Я выразительно посмотрел на него.

— Дживс, не надо испытывать мое терпение, особенно сейчас. Не слишком благоприятно — это же надо такое придумать! Кого это вы на днях поминали, на чью голову обрушились все невзгоды мира?

— Мону Лизу.

— Знаете, если бы я сейчас встретил эту вашу Мону Лизу, я пожал бы ей руку и сказал, что очень хорошо ее понимаю. Дживс, перед вами лягушка, раздавленная бороной.

— Да, сэр. Пожалуйста, чуть выше брюки, сэр, на четверть дюйма. В просвете между ботинком и манжетой должен с небрежной элегантностью мелькать носок. Эта тонкость чрезвычайно важна.

— Так?

— Безупречно, сэр.

Я вздохнул.

— Бывают минуты в жизни, Дживс, когда человек задает себе вопрос: «А стоят ли брюки такого внимания?»

— Это настроение пройдет, сэр.

— Не с чего ему проходить. Если вы не распутаете этот клубок, всему конец. Конечно, у вас просто не было времени как следует пораскинуть мозгами, — сказал я с некоторой надеждой. — Пока я ужинаю, проанализируйте все еще раз со всех возможных точек зрения. Вдруг на вас снизойдет вдохновение. Такое ведь случается, правда? Вроде как озарит, да?

— Да, сэр. Считается, что древнегреческий ученый Архимед открыл свой знаменитый закон о поддерживающей силе жидкостей и газов совершенно неожиданно для самого себя, когда садился утром в ванну.

— Ну вот видите! И ведь не такой уж был гений. По сравнению с вами, Дживс.

— Необычайно одаренный человек, сэр. Его убил рядовой солдат, и мир до сих пор скорбит о потере.

— Надо же, какая незадача. Но что поделаешь, всякая плоть — трава, так, кажется?

— Истинно так, сэр.

Я в задумчивости закурил сигарету и, выкинув из головы Архимеда — сейчас не до него, снова стал размышлять о жуткой передряге, в которую попал по милости вероломной Стиффи.

— Знаете, Дживс, — сказал я, — если основательно задуматься, то невольно поразишься, как сильно старается прекрасный пол напакостить мне. Помните мисс Уикем и историю с грелкой?

— Помню, сэр.

— А Гледис — забыл фамилию, — которая уложила в постель своего приятеля со сломанной ногой в моей квартире?

— Да, сэр.

— А Полину Стоукер, которая ворвалась посреди ночи в мой деревенский домик в купальном костюме?

— Помню, сэр.

— Что за странные существа эти женщины, Дживс, что за странные создания! Насколько коварнее и злее мужчин, насколько более жестоки. Но по части жестокости Стиффи их всех переплюнет. Чье это имя ангел вписал в золотые скрижали первым?

— Праведника Абу Бен-Адема, сэр.

— Вот-вот, в точности как Стиффи. Ее никто не перещеголяет. Что, Дживс?

— Я просто хотел спросить, сэр, когда мисс Бинг грозила передать блокнот мистера Финк-Ноттла сэру Уоткину, ее глаза не поблескивали, — может быть, вы случайно заметили?

— Вы имеете в виду лукавый блеск, то есть думаете, она попросту дурачила меня? Нет, Дживс, ни намека на блеск. Поверьте, видел я холодные глаза, много раз видел, но чтобы вместо глаз кусочки льда — не доводилось. Она не шутила, она диктовала условия сделки на полном серьезе. И притом вполне отдавала себе отчет в том, что совершает низкий поступок — даже по меркам женщин, но ей было на это чихать. А корень зла — эмансипация, современные женщины возомнили себя пупом земли и считают, что им все позволено. Разве во времена королевы Виктории такое было мыслимо? Принц-консорт сурово осудил бы девушку, которая ведет себя как Стиффи, что скажете, Дживс?

— Вполне допускаю, что его королевское высочество мог не одобрить поведение мисс Бинг.

— Она бы и пикнуть не успела, как он согнул ее пополам и отшлепал по попке лакированной штиблетой. А я бы посоветовал ему подвергнуть той же процедуре и тетю Далию. Кстати, уж раз я ее вспомнил, надо, пожалуй, пойти засвидетельствовать почтение престарелой родственнице.

— Она с большим нетерпением ожидает вас, сэр, хочет побеседовать.

— Признаюсь вам как на духу, Дживс: я отнюдь не разделяю этого ее желания и без всякого удовольствия думаю о seance[13].

— В самом деле, сэр?

— Скорей наоборот. Видите ли, я перед чаем послал ей телеграмму, в которой сообщил, что отказываюсь красть серебряную корову, а она телеграмму не получила, потому что еще раньше уехала из Лондона. Иными словами, она уверена, что племянник чуть ли не рвется с поводка, желая выполнить ее команду, а племянник будет вынужден признаться, что план лопнул. Ей это ох как не понравится, и я не стыжусь вам признаться, Дживс, что чем больше я думаю о предстоящей беседе с ней, тем ощутимее у меня холодеют ноги.

— Позвольте вам предложить, сэр, — конечно, это всего лишь полумера, но замечено, что в минуты растерянности и уныния полный вечерний костюм часто помогает обрести душевное равновесие.

— Думаете, мне следует надеть фрак и белую бабочку? Спод говорил — черную и смокинг.

— Считаю, что чрезвычайные обстоятельства оправдывают это небольшое отклонение от этикета.

— Может быть, вы правы.

И, конечно, он оказался прав. По части психологических тонкостей он настоящий дока. Я облачился в полный парадный костюм и сразу же почувствовал себя увереннее. Ноги потеплели, в глазах появился блеск, душа расправилась, будто кто-то накачивал ее велосипедным насосом, Я обозревал в зеркале произведенный эффект, легчайшими движениями пальцев поправляя бабочку и мысленно повторяя в уме слова, которые готовился сказать тете Далии, если она вспылит, и тут открылась дверь и вошел Гасси.

При виде его очкастой физиономии у меня сердце сжалось от сочувствия, потому что с первого взгляда было ясно: он не в курсе последних событий. Человек, которого Стиффи посвятила в свои планы, вел бы себя совсем не так. Гасси же просто лучился благодушием. Мы с Дживсом обменялись понимающими взглядами. «Если бы он только знал!» — сказал мой взгляд, и в его глазах я прочел те же слова.

— Здорово! — воскликнул Гасси. — Ну ты и вырядился! Здравствуйте, Дживс.

— Добрый вечер, сэр.

— Ну что, Берти, есть новости? Видел ее?

Теперь мое сердце просто разрывалось от сострадания. Я подавил горестный вздох. Какой тяжкий долг мне предстоит выполнить! Я должен нанести старому другу удар прямо в солнечное сплетение. Ну почему, почему я? Однако долг есть долг. Буду действовать как хирург — скальпелем.

— Да, — ответил я, — видел. Я ее видел. Дживс, у нас есть бренди?

— Нет, сэр.

— А вы можете принести рюмку?

— Разумеется, сэр.

— Тогда принесите лучше бутылку.

— Хорошо, сэр.

Он исчез, как дух, а Гасси с наивным изумлением уставился на меня.

— Что все это значит? Зачем ты хочешь нахлестаться бренди еще до ужина?

— И в мыслях такого нет. Я попросил принести его для тебя, дружище, несчастный ты страдалец, распятый на кресте мученик.

— Я не пью бренди.

— На сей раз выпьешь, клянусь, и потребуешь еще. Располагайся, Гасси, поболтаем.

Усадил его в кресло и принялся молоть какую-то чушь о погоде и о видах на урожай. Мне не хотелось обрушивать на него жуткое известие, пока под рукой нет воскрешающего напитка. Я что-то плел с похоронным видом в надежде подготовить его к худшему, и вдруг заметил, что он смотрит на меня как-то подозрительно.

— Берти, по-моему, ты пьян.

— Ни в одном глазу.

— Тогда почему ты несешь весь этот бред?

— Заполняю паузу в ожидании Дживса с бренди. Ну вот, Дживс, спасибо.

Я принял из его рук полную до краев рюмку и осторожно зажал пальцы Гасси вокруг ножки.

— Дживс, сходили бы вы к тете Далии и сказали, что я не могу встретиться с ней сейчас. Мне понадобится сколько-то времени.

— Хорошо, сэр.

Гасси вдруг стал похож на озадаченного палтуса.

— Гасси, — сказал я, — выпей бренди и приготовься слушать. У меня дурные новости. По поводу блокнота.

— По поводу блокнота?

— Да.

— Ты хочешь сказать, он не у нее?

— Вот в том-то и загвоздка. Блокнот у нее, и она собирается отдать его папаше Бассету.

Я ожидал взрыва чувств, и взрыв последовал. Глаза Гасси вылезли из орбит и показались над оправой стекол, он вскочил с кресла, содержимое рюмки выплеснулось, и в комнате запахло как субботним вечером в баре.

— Что???

— Увы, именно так обстоят дела.

— Вот это фокус!

— Да.

— Надеюсь, ты шутишь?

— К сожалению, нет.

— Но почему?!

— У нее есть на то свои причины.

— Она просто не понимает, что за этим последует.

— Все она понимает.

— Но это конец!

— Это уж точно.

— О ужас, ужас!

Многие говорят, что в минуты трагических потрясений проявляется лучшее, что есть в характере Вустеров. На меня снизошло странное спокойствие. Я похлопал его по плечу.

— Мужайся, Гасси! Вспомни Архимеда.

— На кой черт?

— Его убил рядовой солдат.

— Ну и что?

— Конечно, приятного мало, но я не сомневаюсь, что умер он с улыбкой.

Моя бестрепетность произвела должное воздействие. Он слегка притих. Не стану утверждать, что нас можно было принять за французских аристократов, которых везут в телеге под нож гильотины, но некое отдаленное сходство все же наблюдалось.

— Когда она тебе сказала?

— Не так давно, на террасе.

— Она не разыгрывала тебя?

— Какое там.

— А не было...

— Озорного блеска в ее глазах? Не было. Никакого блеска не было и в помине.

— Слушай, может быть, есть способ ее остановить? 

Я знал, что он заведет об этом разговор, но уж лучше бы не заводил. Нам предстояли долгие бессмысленные препирательства.

— Способ есть, — сказал я. — Она обещала, что откажется от своего кошмарного намерения, если я украду у папаши Бассета серебряную корову.

— Это тот сливочник, который он показывал нам вчера за ужином?

— Тот самый.

— Но зачем его красть?

Я объяснил ему положение дел. Он выслушал меня с большим вниманием, и его лицо посветлело.

— Ах вот оно что! Теперь я все понял. А раньше в толк не мог взять, почему она так себя ведет. Казалось — полная бессмыслица. Ну что ж, отлично. Выход найден.

До чего же тяжко убивать воскресшую надежду! Но что делать, придется.

— Не сказал бы, потому что я к этой проклятой корове и близко не подойду.

— Как? Почему?

— Потому что тогда Родерик Спод превратит меня в отбивную, он мне поклялся.

— Господи, при чем тут Родерик Спод?

— В деле серебряной коровы он выступает ее защитником. Несомненно, из уважения к старикашке Бассету.

— Хм! Не боишься же ты Родерика Спода?

— Представь себе, боюсь.

— Чушь собачья! Не может этого быть, уж я-то тебя знаю.

— Ничего ты не знаешь. Он заходил по комнате туда-сюда.

— Берти, ну почему надо бояться Спода? Здоровенная туша, пока он повернется, тебя и след простыл.

— Не имею ни малейшего желания состязаться с ним в беге.

— И главное — тебе вовсе не обязательно потом здесь оставаться. Сделал дело — и тут же смывайся. Пошли священнику записку после ужина, вели в полночь быть в условленном месте, и с Богом. Рассчитаем время. От двенадцати пятнадцати до двенадцати тридцати ты крадешь корову. Нет, накинем еще десять минут — мало ли что, — это будет без двадцати час. Без четверти ты уже в конюшне и заводишь автомобиль. Без десяти — мчишься как ветер по дороге в Лондон, все прошло без сучка и задоринки. Не понимаю, чего ты боишься? Мне кажется, все так просто, маленький ребенок справится.

— И все равно...

— Ты отказываешься?

— Отказываюсь.

Он подошел к каминной полке и принялся вертеть в руках статуэтку — кажется, это была пастушка.

— И это говорит Берти Вустер? Да.

— Тот самый Берти Вустер, которым я так восхищался в школе, которого все звали Сорвиголова Берти?

— Да, тот самый.

— В таком случае говорить нам больше не о чем.

— Ты прав, не о чем.

— Единственное, что нам остается, это изъять блокнот у интриганки Бинг.

— Как ты предполагаешь это осуществить?

Он нахмурился и стал думать. Клетки серого вещества пришли в движение.

— Придумал! Слушай. Этот блокнот для нее сейчас большая ценность, так ведь?

— Так.

— А раз так, она будет носить его с собой, как я носил.

— Скорее всего.

— Возможно, в чулке. Вот и великолепно.

— Что же тут великолепного?

— А ты не догадываешься, куда клонится ход моих мыслей?

— Нет.

— Тогда слушай. Ты затеешь с ней шутливую возню, вы станете носиться друг за другом, увертываться, и ты сможешь очень естественно... ну, как бы в шутку схватить за ногу...

Я резко оборвал его. Есть границы, которые нельзя переходить, и мы, Вустеры, свято их чтим.

— Гасси, ты предлагаешь мне схватить Стиффи за ногу?!

— Ну да.

— Ни за что.

— Но почему?

— Не будем углубляться в причины, — ледяным тоном отрезал я. — Несомненно, ты принял меня за кого-то другого.

Он с укором посмотрел на меня своими выпученными глазами — наверно, так глядел на него умирающий тритон, которому он забыл вовремя поменять воду. Потом вроде как шмыгнул носом.

— До чего же ты изменился, — сказал он, — совсем не тот, что был в школе. Вконец деградировал. Ни прежнего задора, ни лихости, ни страсти к авантюрам. Спился, надо полагать.

Он вздохнул и шваркнул пастушку об пол. Мы подошли к двери, я открыл ее, и тут он снова оглядел меня.

— Ты это что, к ужину так разоделся? Галстук-то белый зачем нацепил?

— Дживс посоветовал, для бодрости духа.

— Будешь чувствовать себя идиотом. Старый хрыч Бассет ужинает в вельветовой домашней куртке, весь перед в пятнах от супа. Так что лучше переоденься.

Пожалуй, он прав. Зачем выделяться, это дурной тон. Рискуя потерять твердость духа, я принялся стаскивать фрак. И тут внизу в гостиной раздалось пение, звонкий молодой голос исполнял под аккомпанемент фортепьяно старинную английскую народную песню. Так мне показалось, и показалось правильно, если судить по внешним симптомам. Певица то и дело выкрикивала «Эх, нанни, нанни!» и прочие «тра-ля-ля!».

У Гасси от этих оглушительных звуков глаза за стеклами очков начали дымиться. Чувствовалось, что эта последняя капля переполнила чашу его терпения.

— Стефани Бинг! — с горечью произнес он. — И она еще поет!

Он фыркнул и убежал. Я завязал черный галстук, и тут появился Дживс.

— Миссис Траверс, — официально доложил он.

— О, черт! — невольно вырвалось у меня.

Я и раньше знал, что она придет, еще до того, как Дживс о ней возвестил, но ведь и несчастный прохожий, попавший под бомбежку, знает, что его убьют, однако, когда бомба на него падает, ему от этого ничуть не легче.

Тетка была чрезвычайно возбуждена — вернее сказать, просто не в себе, и я поспешил со всей любезностью усадить ее в кресло и начал извиняться.

— Простите меня, дражайшая старушенция, ради Бога, простите: я просто не мог прийти к вам. Мы с Гасси Финк-Ноттлом обсуждали дела, которые кровно затрагивают и его, и мои интересы. С тех пор, как мы с вами расстались, произошло немало событий, и положение мое еще больше осложнилось — печально, но должен в этом признаться. Образно говоря, передо мной разверзлась адская бездна. И это не преувеличение, вы согласны, Дживс?

— О да, сэр.

Она лишь отмахнулась от моих излияний.

— Стало быть, у тебя тоже неприятности? Не знаю, что стряслось у вас здесь, но на меня обрушилась трагедия, иначе не назовешь. Потому я сразу же примчалась сюда. Нужно действовать немедленно, мой дом в опасности.

Наверное, даже на Мону Лизу не сваливалось столько несчастий разом. Да уж, поистине пришла беда — отворяй ворота.

— Почему? Что случилось?

У нее перехватило горло. Наконец она с трудом выговорила одно-единственное слово:

— Анатоль!

— Анатоль? — Я сжал ее руку, стараясь успокоить. — Не надо так волноваться, вы не в себе, дорогая тетушка, по-моему, бредите, но рассказывайте, рассказывайте, я совсем сбит с толку. При чем тут Анатоль?

— Надо срочно принимать меры, иначе я его потеряю.

Словно чья-то ледяная рука сдавила мне сердце.

— Потеряете?!

— Да.

— Ведь вы же удвоили ему жалованье?

— Удвоила, и тем не менее. Выслушай меня, Берти. Перед тем, как мне уехать сегодня днем из дому, Том получил письмо от сэра Уоткина Бассета. Я сказала «перед тем, как мне уехать из дому», но на самом деле я и уехала-то из-за этого письма. Знаешь, что в нем было написано?

— Что?

— В нем содержалось предложение обменять серебряную корову на Анатоля, и Том сейчас серьезно обдумывает это предложение!

— Что?! Помышлить невозможно!

— Помыслить, сэр.

— Благодарю вас, Дживс. Помыслить невозможно. Не верю. Чтобы дядя Том хоть на миг всерьез отнесся к такой несусветной наглости? Никогда.

— Говоришь, никогда? Плохо ты его знаешь. Помнишь дворецкого, который служил у нас до Сеппингса? Помроя?

— Еще бы мне его не помнить. Настоящий аристократ.

— Сокровище.

— Ему цены нет. До сих пор не понимаю, зачем вы его отпустили.

— Том уступил его Бессингтон-Копам в обмен на шоколадницу в форме яйца на трех изогнутых ножках.

Я пытался справиться с захлестнувшим меня отчаянием.

— Неужели этот старый маразматик, этот осел — простите, дядя Том — пожертвует Анатолем ради такой мерзости?

— Нет ни малейших сомнений: пожертвует.

Она поднялась и нервно подошла к каминной полке. Я видел, она ищет, что бы такое разбить: надо дать выход накопившимся чувствам — Дживс назвал бы такое действие суррогатным, — и я галантно указал ей на терракотовую статуэтку молящегося отрока Самуила. Она деловито поблагодарила меня и запустила пророком в противоположную стену.

— Поверь мне, Берти, настоящий коллекционер — одержимый, он пойдет на все, лишь бы заполучить вожделенный экземпляр. Знаешь, что сказал мне Том, когда попросил прочесть письмо сэра Уоткина? Он сказал, что с наслаждением содрал бы со старого хрена Бассета шкуру живьем и собственноручно сварил его в кипящем котле, однако альтернативы не видит, придется уступить. Он бы тут же и написал ему, что согласен на сделку, да я помешала: заверила его, что ты поехал в «Тотли-Тауэрс» специально для того, чтобы украсть корову, и что с минуты на минуту она будет в его руках. Расскажи, Берти, как твои успехи? Ты разработал план? Продумал каждую деталь? Нам нельзя терять времени. Дорога каждая минута.

Ноги у меня стали ватные. Но надо открыть ей все, а там будь что будет. Моя тетка грозная старуха, не дай Бог вывести ее из себя, вон как она расправилась с отроком Самуилом.

— Я как раз собирался поговорить с вами об этом, — сказал я. — Дживс, у вас документ, который мы составили?

— Вот он, сэр.

— Благодарю вас, Дживс. По-моему, будет очень кстати, если вы принесете еще одну рюмку бренди.

— Слушаю, сэр.

Он исчез, а я подал ей лист бумаги и попросил внимательно прочесть. Она быстро пробежала глазами написанное.

— Что за чепуха?

— Сейчас поймете. Обратите внимание на заголовок: «Вустер Б. Положение дел». В этих словах заключена вся суть. Здесь объясняется, — сказал я, отступая назад, чтобы в случае необходимости легче было дать деру, — почему я решительно отказываюсь красть корову.

— Отказываешься?!

— Сегодня днем я послал вам телеграмму и сообщил об этом, но вы и телеграмма, конечно, разминулись.

Она глядела на меня с мольбой, как трепетно обожающая мать глядит на своего слабоумного сына, который отмочил нечто выдающееся по степени идиотизма.

— Берти, голубчик, ты что же, пропустил мой рассказ мимо ушей? Не понял, что речь идет об Анатоле?

— Все я понял, не сомневайтесь.

— Берти, у тебя помрачение рассудка? Я говорю «помрачение», потому что...

Я поднял руку, прося внимания.

— Позвольте мне объяснить вам, дражайшая тетушка. Как вы, несомненно, помните, я говорил вам, что за последние несколько часов произошло немало важных событий и расстановка сил изменилась. Первое: сэр Уоткин Бассет знает о вашем замысле украсть корову и следит за каждым моим шагом. Второе: он поделился своими подозрениями с приятелем — этого приятеля зовут Спод. Может быть, вас с ним познакомили, когда вы приехали?

— Это такая квадратная туша?

— Верно, туша, хотя гора было бы точнее. Так вот, сэр Уоткин Бассет, как я уже сказал, поделился своими подозрениями со Сподом, и Спод пригрозил мне лично, что, если корова исчезнет, он собственными руками сделает из меня отбивную. Вот почему нам не на что надеяться.

Наступило довольно продолжительное молчание. Я видел, что она обдумывает услышанное и неохотно соглашается, что Бертрам Вустер отказывается помочь ей в трудную минуту не из пустого каприза. Она поняла, в какую опасную ловушку я угодил, и содрогнулась от ужаса, — а может, мне только так показалось. В детстве я частенько получал от этой дамы по шее, если она считала, что я провинился, и в последнее время я постоянно чувствовал, что ее подмывает обойтись со мной как в старину. Но хоть она и не скупилась на подзатыльники, в груди ее, я знаю, бьется доброе сердце, а своего племянника Бертрама она любит глубоко и нежно и ни за что не пожелает, чтобы ему подбили глаз и расквасили его красивый породистый нос.

— Понятно, — наконец произнесла она. — Да, это, конечно, сильно осложняет дело.

— Безумно осложняет. Если вы назовете положение impasse[14], я тотчас соглашусь с вами.

— Говоришь, грозился сделать из тебя отбивную?

— Именно так и сказал. Да еще повторил — чтобы я лучше усвоил.

— Нет, я ни за что на свете не допущу, чтобы этот хулиган тебя избил. Тебе с таким громилой не тягаться. Ты и охнуть не успеешь — он из тебя дух вышибет. Разорвет на части, потом их не собрать.

Мне стало слегка не по себе.

— Зачем же в таких красочных подробностях?

— Он серьезно говорил, ты уверен?

— Еще бы.

— Может быть, он из тех, кто просто любит хорохориться...

Я печально улыбнулся.

— Вижу, вижу, тетя Далия, куда вы клоните. Сейчас еще спросите, а не заметил ли я в его глазах лукавого блеска. Нет, никакого блеска не заметил. Поверьте, Родерик Спод будет неукоснительно следовать тактике, о которой информировал меня во время нашей последней встречи, и все свои угрозы выполнит.

— Тогда плохи наши дела. Если только Дживс нас не спасет. — Это она адресовала моему дворецкому, который как раз появился с рюмкой бренди, — не очень-то он спешил. Я уже начал удивляться, что это его так долго нет?

— Дживс, мы говорим о мистере Споде.

— Да, мадам?

— Мы с Дживсом уже обсудили, какой сильный и опасный враг Спод, — горестно вздохнул я, — и он признался, что не находит решения. Впервые этот выдающийся ум спасовал. Дживс обдумал положение всесторонне, но выхода не видит.

Тетя Далия с благодарностью выпила бренди, и ее лицо слегка оживилось.

— А знаешь, что мне сейчас пришло в голову? — спросила она.

— Поделитесь со мной, кровная моя родственница, — ответил я все так же безнадежно. — Уверен, ваша идея гроша ломаного не стоит.

— А вот и ошибаешься, племянничек. Может быть, я нашла ключ. Я подумала, а вдруг у этого негодяя Спода есть какая-нибудь позорная тайна? Дживс, вы о нем что-нибудь знаете?

— Нет, мадам.

— При чем тут тайны?

— Найти бы его уязвимое место и нацелить в него удар, он тут же присмиреет. Помню, когда я была девочкой, я нечаянно увидела, как твой дядя Джордж целует мою гувернантку, и ты не представляешь, какая у меня после этого началась райская жизнь: только ей вздумается оставить меня после уроков выписывать основные статьи импорта и экспорта Великобритании, как я тут же... Словом, вы меня понимаете. Предположим, мы узнали, что Спод застрелил лису из ружья, вместо того чтобы забить хлыстом. По-твоему, на этом нельзя сыграть? — спросила она, потому что я в сомнении скривил физиономию.

— Умозрительно я это приветствую. Но существует одно непреодолимое препятствие: нам ничего не известно.

— Да, ты прав. — Она поднялась. — Впрочем, я просто так сказала. Чего только не придет в голову. Пойду-ка я к себе в комнату, смочу виски одеколоном. Голова раскалывается — боюсь, разлетится на тысячу осколков.

Дверь закрылась. Я опустился в кресло, в котором она сидела, и вытер лоб.

— Уф, пронесло, — сказал я с облегчением. — Она перенесла удар лучше, чем я думал. «Куорн» отлично дрессирует своих дочерей. Держалась она великолепно, но все равно чувствовалось, что она ранена в самое сердце, и бренди пришелся очень кстати. Между прочим, где это вы столько времени пропадали? Собака-поводырь принесла бы в десять раз быстрее.