Глава 14

Человеку тонкой души, чья деловая судьба решается в усадьбе, нелегко сидеть за две мили, терпеливо ожидая вестей. Беспокойство его возрастает с каждой минутой. Руки и ноги дрожат; глаза — вращаются; чувство, что в брюках кишат муравьи, набирает силу. Наконец, не в силах терпеть, он решает перебраться к центру событий.

Все это произошло с Отисом Пейнтером. Словно Эдит Лебединая Шея после битвы при Гастингсе, он решил узнать, как там что.

Правда, пошел он не в ту сторону, перепутав направления, и только через 1,3 мили обнаружил, что при всех медицинских и эстетических достоинствах прогулки от Эшенден-Мэнор он удаляется. Тогда, вернувшись в кабачок, он одолжил велосипед у любезного чистильщика обуви и с нескольких попыток покатил к усадьбе. Опасаясь сэра Эйлмера, он поставил свой транспорт за деревом, а сам притаился в кустах, где и ждал появления Гермионы.

Когда она появилась и подошла поближе, сердце у него упало, ибо вид у нее был грозный, словно отца уломать не удалось. На самом деле именно такой вид бывает у девушек, разделавшихся с пригретой по неразумию змеей. Губы сжимаются, грудь вздымается, глаза сверкают. Но Отис этого не знал и, выходя из кустов, думал: «Конец мечтам».

— Ну, как? — спросил он слишком громко, что естественно в его состоянии.

Гермиона, с маху проскочившая мимо, услышала голос и резко вздрогнула.

— Откуда вы взялись? — сурово спросила она. — Нельзя же так!

— А что?..

— Язык прикусила.

— Нет, — сказал Отис, забывший с горя все тонкости этикета, — что сэр Эйлмер? Вы его видели?

Гермиона совладала с собой. Язык болел, но именно этот издатель верил в хорошую рекламу.

— О, да! — отвечала она.

Ответ издателю не понравился. Он хотел большей ясности или, как выразилась бы реклама, чистоты слога.

— Что это значит? — спросил он. — Что он сказал?

Гермиона приятно улыбнулась.

— Все в порядке, — отвечала она. — В суд он не подаст. Точнее, он попросил аннулировать его иск.

Отис покачнулся.

— Попросил?

— Да.

— О-о-о!

Тут он и обнял собеседницу, мало того, стал ее целовать.

Поскольку мы ни в коей мере не хотим клеветать на издателей, людей поистине дивных, скажем сразу, что такие поступки им не свойственны. Статистика говорит, что процент авторов, обнятых и расцелованных издателем, практически равен нулю. Завидев Отиса с Гермионой. Ходдер и Стафтен поджали бы губы, не говоря о Джонатане Кейпе, Хейнемане, Макмиллане, Голланце и Херберте Дженкинсе Ltd. Они бы просто захворали.

Что же касается Отиса, понять его можно. В конце концов, от радости надо кого-нибудь расцеловать. Кроме того, Гермиона была очень красива (хотя Фейбер и Фейбер чихать на это хотели) и, добавим, приветливо улыбнулась. Наконец, вправе ли мы судить человека, прожившего какое-то время на левом берегу, по нашим, лондонским меркам? Если бы Эйре и Спотсвид сняли квартирку на Rue Jacob, в двух шагах от Boul'Mich, они сами бы удивились, как быстро убывают добрые правила юности.

Очень жаль, что ни один из этих доводов не пришел в голову Биллу, когда он огибал угол. В Отисе он увидел распутника и повесу, порхающего с цветка на цветок, а нам известно, как он относился к этому роду существ. Ему представлялось, что надежней всего — оторвать у них голову, к чему он и собирался приступить, когда схватил Отиса за шкирку, дернул — но услышал пронзительный вопль:

— Не убивай его! Это мой издатель!

Билл растерялся, Гермиона прибавила:

— Издает три следующих романа. 20 процентов, свыше трех тысяч — 25.

Билл все понял. Даже в ярости он мог рассуждать и рассудил, что у таких издателей головы отрывать не надо. Успехи Гермионы были дороже ему, чем ей. Словом, Отиса он выпустил. Тот попятился, прислонился к дереву и, отдуваясь, стал протирать очки.

Отдувался и Билл. Тяжело дыша, он схватил Гермиону за руку. Новый Уильям Окшот, гроза тиранов, походил на Джеймса Кэгни и на Аттилу. Глядя на него сквозь протертые очки, Отис припомнил парижского ажана, арестовавшего его на публичном балу.

Нельзя сказать, что Гермиона осталась холодной. Ее трясло: и этот неприятный процесс вызывал дрожь восторга. Как все красавицы, она привыкла к поклонникам. Годами вращалась она среди людей, сворачивавшихся, как копирка, от одного неласкового слова, и это ей приелось. Даже от Мартышки она втайне ждала бурных страстей, на какие способен разве что второй помощник грузового судна. И вот она нашла, где не искала. К своему кузену она относилась хорошо, но свысока, скажем — как к овце. Но эта овца, сбросив шкуру, оказалась заправским волком.

Так удивимся ли мы, что в мужчине, осыпающем ее поцелуями, Гермиона Босток узнала героя своих мечтаний?!

— Гермиона! — сквозь стиснутые зубы выговорил Билл.

— Да, дорогой?

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Да, дорогой.

— И никаких Мартышек?

— Конечно, дорогой.

— Здорово! — сказал Билл Окшот и обернулся к издателю, который с тоской припоминал счастливые парижские дни. — Значит, издаете книги?

—Да, — с готовностью ответил Отис. — Все до единой.

— И дадите 20%, а там — и 25?

— Да.

— А может, сразу двадцать пять?

Отис это одобрил, — собственно, он и сам собирался это предложить.

— Здорово, — сказал Билл. — Пошли, выпьем чаю.

Гермиона покачала головой:

— Я не могу, дорогой. Надо ехать в Лондон. Мама сидит там очень давно, наверное, удивляется. Подвезти вас, мистер Пейнтер?

Отис вздрогнул:

— Поеду поездом.

— Он очень медленно идет.

— Ничего, я не спешу.

— Что ж, дело ваше. До свидания, дорогой.

— До свидания, — сказал Билл. — Я завтра приеду. А сейчас проводи меня до машины. Хорошо, дорогой?

Отис остался у дерева, слабый, но счастливый. Вскоре мимо него пронеслась машина, он закрыл глаза, а когда снова открыл, увидел Билла.

— А может, тридцать? — спросил тот.

— Pardon?

— Процентов. За ее книги.

— А, да, конечно! Что ж, это лучше.

— Зачем мелочиться?

— Вот именно.

— И реклама, да?

— Конечно.

— Здорово! Она очень страдала, что те издатели не рекламируют ее книги.

— Жалкие люди.

— Предпочитают рекламу слухов.

— Ха-ха!

— Значит, будут статьи?

— Еще как! Во всех воскресных газетах.

— А в будничных?

— Да, и в них. Хорошо бы плакаты…

Билл не думал, что этот человек вызовет в нем такие чувства. Может, и повеса — но какой ум, какое сердце!

— Здорово, — сказал он. — Такие плакаты на стенах. Да, здорово.

— Конечно, — заметил Отис, — это стоит денег. Нет-нет, я не колеблюсь, но мне бы небольшую… дотацию. Вы бы не вложили тысячу фунтов?

— Это мысль. А может, две?

— Или три? Или все пять? Такое круглое число.

— Оно круглое?

— В высшей степени.

— Здорово! Значит, пять.

Отис опять закрыл глаза, на сей раз — в экстазе. Он давно подозревал, что есть ангелы, но не надеялся их встретить, а уж тем более не надеялся, что ангел согласится на пять тысяч.

Открыв глаза, он увидел, что Билла нет — то ли вернулся на небо, то ли ушел на террасу. Выведя велосипед и птицей взлетев в седло, он покатил по аллее. Когда-то, в Париже, ему удалось взлелеять в себе солидный пессимизм, но теперь он был оптимистом, от бакенбард до подошв.

Пройди тут случайно Пиппа и скажи, что бог на небе и все хорошо на свете, он бы пожал ей руку и вскричал: «Как я вас понимаю!»

2 Билл не вознесся на небо, он пошел на террасу, куда через некоторое время явился и пятый граф, заметно посвежевший. Увидев молодого друга, он кинулся к нему, крича:

— Поздравляю!

Билл удивился такой прозорливости, но граф объяснил, что сходство с серафимом или херувимом, поющим «Осанна!», могло бы и само по себе обо всем рассказать.

— Хотя вообще-то, — прибавил он, — рассказал мне один знакомый, который ехал на велосипеде. Точнее, он уже не ехал, а лежал, мягко хихикая, но рассказать — рассказал. Насколько я понял, он видел все, от начала до конца. О технике вашей он самого высокого мнения. Схватили за руку?

— Да.

— Трясли?

— Да.

— Прижали, осыпали?

— Да.

— Чего же вы хотите! Метод Икенхема. Самая гордая красавица сдается в тот же миг. Наверное, жалеете, что потратили впустую столько лет?

— Не без этого.

— Робкое поклонение ничего не дает. Сегодня я беседовал с прекрасной Элзи, и она мне сообщила, что раскачать констебля было нелегко. Он жевал усы и говорил о положении в Китае, пока однажды вечером она не сказала: «Ну, хватит!» С тех пор все у них в порядке.

— Здорово, — откликнулся Билл, думая о Гермионе. — Констебль? А, да! У вас нет свежей вырезки?

— Простите, нету. Зачем она вам?

— Элзи сейчас просила, как раз для Поттера. Кто-то дал ему в глаз.

— Вот как! Кто же?

— Не знаю. Я плохо понял. Что-то про Мартышку, но он никогда не ударит полисмена.

— Да, вряд ли.

— Наверное, я не расслышал. В общем, кто-то дал в глаз. Он хочет уходить со службы. Сегодня его толкнули в пруд, теперь — это. Собирается купить кабачок.

Лорд Икенхем со вкусом вздохнул. Он был доволен собой, и мы его не осудим. Человек, считающий своей целью счастье любящих сердец, имеет право похвалить себя, когда счастливые развязки так и хлопают, словно шутихи.

— Это приятная новость, Билл Окшот, — признал он. — Как вы говорите? Да, «здорово». Вы счастливы, Мартышка счастлив, теперь — и прекрасная Элзи. Просто финал оперетты. — Он посмотрел на Билла. — Вы носите шерстяное белье?

—Я? Нет. А что такое?

— Как-то вы ежитесь, чешетесь, что ли…

Билл стал темно-малиновым.

— Я места себе не нахожу, — объяснил он. — Ну, сами знаете.

— Знаю. И я жил в Аркадии. Тут хороша долгая прогулка. Идите, спустите пары.

— Ничего, что я вас брошу?

— Тяжело вас терять, но иначе вы лопнете. Au revoir, мой дорогой. Будьте счастливы.

Билл бросился в парк, словно пес, спущенный с поводка, и набрал такую скорость, что только на дороге вспомнил: надо было сказать про Планка. Он остановился, подумал, решил, что уже поздно, — и все графы и майоры сменились сладостным звоном свадебных колоколов.

3 Он оказался прав, было поздно, ибо не успел он уйти, как на террасе появился Планк, вытирая губы.

— Привет, Зараза, — сказал он графу. — Пончиков нету, я все съел. Красота, а не пончики. — Он сунул платок в карман. — Не ждал меня встретить? Думал, твоя взяла? Понимаешь, та откормленная дева сообщила, что конкурс отменен.

Лорд Икенхем удивился, но вида не подал.

— Вот как? — спросил он. — Отменен? Почему же?

— Эпидемия. Корь косит народ.

— Значит, ты меня выдал?

— Еще как!

— Балбес расстроился?

— О, да!

— Представляю… Все тебе неймется, Зад! Казалось бы, старый хрыч…

— Неймется! — вскричал майор. — Я охраняю свою честь. Почему «старый»? Я на год моложе тебя. Вот Балбес — старый хрыч, и никто иной. Прямо Мафусаил какой-то, осталось есть траву…

— Мафусаил траву не ел.

— Ел.

— Никогда в жизни. Это Навуходоносор.

— Да? Ну, не важно, суть одна. Тебе еще повезло, ты не был в этой комнате. Балбес открыл там трибунал.

— Что он открыл?

— Военный суд. Когда я доедал пончики, пришел констебль с подбитым глазом. В одной руке он держал молодого человека с бледно-желтыми волосами, в другой — исключительно хорошенькую девушку. Насколько я понял, она толкнула его в пруд, а молодой человек дал ему в глаз. Балбес разбирает дело. Кажется, он местный судья. Мне лично их жаль, особенно — девушку в красном.

Лорд Икенхем покрутил ус.

— Оставь меня, Зад, — сказал он. — Я должен подумать.

— Подумать? Ладно, думай, — согласился майор. — Надо мне доесть клубнику.

Он ушел обратно, а лорд Икенхем принялся шагать взад-вперед. Судя по выражению лица, проворный мозг работал, как машина.

Вскоре это дало результаты. Лицо прояснилось, граф улыбнулся довольной улыбкой, пересек террасу и вошел в музей.

Сэр Эйлмер сидел один в музее и тоже улыбался. Впервые за этот вечер он был доволен, так доволен, как лев в Колизее, которому дали отборных христиан. Нельзя сказать, что он посмотрел на гостя приветливо, но он его не укусил.

— Ха! — воскликнул он. — Это ты?

— А, Балбес!.. — кротко откликнулся пятый граф. — Значит, ты видел нашего Зада. Ну, как он тебе? Он говорит, ты сильно постарел. Где Салли?

— Кто?

— Я слышал, она была здесь.

— Ты знаешь эту девушку?

— Как собственную племянницу.

Баронет ощутил то мягкое тепло, которое дарует нам тонизирующий эликсир доктора Смита. Все получалось еще лучше, чем он предполагал.

— Ах, вон что? — осведомился он. — Тогда тебе будет интересно, что я ей припаял тридцать суток без обжалования.

— Суровый приговор.

— Что поделаешь! Злодейство, каких мало. Толкают полицейских в пруд, а потом…

— Зачем же он вводит в искушение? Девушки — это девушки.

— Я им покажу!

— А как же милость? Она, понимаешь, нисходит с высоты на тех…

— К черту!

— Слышал бы тебя Шекспир! Значит, приговор не отменишь?

— Ни в коем случае. А теперь поговорим о тебе.

Лорд Икенхем кивнул:

— Да, я надеялся, что ты уделишь мне минутку. Только постой, вызову свидетеля.

Подойдя к двери, он позвал: «Зад!», и появился майор, не доевший клубнику.

— Зайди-ка сюда, ты мне нужен. Наверное, мой рассказ тебя шокирует…

— Не про типа из Калькутты? Это я слышал.

— Нет, он в другом роде, но тоже потрясет твое нравственное чувство. Начать сначала?

— Вроде бы так лучше.

— Да, лучше. Жила-была американка по имени Элис. Приехала она в Лондон, купила кой-какие камушки, намереваясь отвезти их в Америку и там — носить…

— Что вы тут… — начал сэр Эйлмер, но граф на него посмотрел.

— Балбес, — сказал он, — если ты еще раз меня прервешь, всыплю шесть горячих. Зад с удовольствием тебя подержит.

— Как в старое время… — умилился Планк.

— Великолепно. Итак, продолжаю. На чем мы остановились?

— Американка купила драгоценности.

— Так. Но ей пришло в голову, что на нью-йоркской таможне придется много платить. Она платить не хотела.

— Что ж, естественно.

— И вот по своей девичьей простоте она решилась на контрабанду.

— Молодец. Я всегда говорю, нечего платить этим гадам. У них и без того слишком много денег.

— Именно это ощущала мисс Ванситтер. Но контрабанда нелегка.

— Что верно, то верно. Помню, хотел я провезти сигары…

— Она поразмыслила, — поспешил сказать лорд Икенхем, — и ей пришел в голову замечательный способ. У нее была подруга, молодой скульптор. Она пошла к ней, и они положили камни в новый бюст. Наша американка решила, что эти гады скажут: «А, бюст!» — и больше ничего.

— Очень тонко.

— Да. Но… держись за кресло. Зад, скульпторша лепила в это время самого Балбеса.

— Зачем? — удивился майор.

— Для местного клуба.

— Вот это да!

— Во время сеансов она ему сказала, что оставляет тот, первый бюст у меня, недалеко отсюда, чтобы забрать потом. А Балбес… Нет, не могу! Не надо тебе знать такие веши.

— Ничего, ничего.

— Ты не поверишь, но вчера Балбес проник ко мне и украл бюст.

— В котором камни?

— Да.

Перспективы, описанные графом, не удержали сэра Эйлмера.

— Это ложь!

Лорд Икенхем поднял брови.

— Помилуй, к чему этот пыл? Неужели ты думаешь, что я выдвину такое обвинение без солидных доказательств? Да, Зад, он проник ко мне, охмурил дворецкого…

— Неправда! Он меня не пустил.

— Коггз говорит иначе. Он признался, что впустил тебя и оставил без присмотра. Мало того, он видел, что у тебя под пиджаком что-то есть. Не надо, Балбес, не стоит. Лучше, я бы так сказал — мужественней признаться во всем и положиться на нашу милость.

— Да, — согласился майор, — гораздо мужественней.

— Перейду к доказательствам. У тебя, Зад, хорошая, большая нога. Подойди, будь любезен, вон к тому шкафу и вышиби дверь.

— С удовольствием! — сказал майор.

Лорд Икенхем не переоценил его ногу. Хрупкая дверца только крякнула.

— Видишь бюст? — спросил граф.

— Вижу.

— Тащи сюда.

Баронет смотрел на бюст, как смотрят на змею. Он ничего не понимал. Жена бы ему объяснила, но ее не было.

— Как он сюда попал?

Граф изящно улыбнулся.

— Ну, Балбес, нельзя же так! Правда, Зад?

— Конечно.

— Разбей ему голову.

— Бюсту? Сейчас! — отвечал майор и разбил ее. Лорд Икенхем поднял из обломков замшевый мешочек, развязал завязки и высыпал сверкающие камни прямо перед сэром Эйлмером. Майор с нескрываемым восторгом глядел на баронета.

Третий друг собрал драгоценности и положил мешочек в карман.

— Ну, вот, — сказал он. — Ты спрашивал, Балбес, почему я явился под чужим именем. Я хотел уладить все тихо. Скоро выборы, скандал тебе не нужен, а что до самого дела — человек слаб… Мы понимаем, соблазны. Понимаем, Зад?

— Как не понять!

— Замнем это все?

— О чем речь!

— Ты никому не проговоришься?

— Ну, в клубе кому-нибудь, а вообще — конечно.

— Итак, все забыто. Естественно, свой беспощадный приговор ты отменяешь. Отменяешь, Балбес? — проверил он, заметив, что хозяин как-то сник.

Сэр Эйлмер снова уподобился загарпуненному киту.

— Что? — проговорил он. — Да, отменяю.

— Молодец, — похвалил его граф. — Так я и думал. А то — тридцать суток за детскую шалость! Какая-то Звездная Палата. Вы, большие начальники, привыкаете помыкать своими ближними. Ну, что ж, пойдем к Поттеру, пусть освободит узников. Насколько я понял, они в кладовке.

И он повел друга под руку, мягко увещевая начать новую жизнь. В конце концов, прибавил лорд Икенхем, подняться может всяк, поправ дурное «я», отмерший пласт.

Уже не слыша его голоса, майор Брабазон-Планк постоял, отрешенно глядя на экспонаты. Разум его отдыхал. Но тут, как бывало в лесах Бразилии, он вспомнил, что не доделано какое-то важное дело.

Подумав немного, он повернулся и пошел доедать клубнику.

1

Форель, сваренная в вине (фр.).

2

Псевдоним (фр.)

3

Левый берег (Сены) (фр.)

4

Дерзай, дерзай, всегда — дерзай (фр.)