— Дитя мое, — говорил мне Стэнли Феншоу Юкридж, набивая трубку моим табаком и рассеянно опуская кисет себе в карман — послушай, что я скажу тебе, исчадие Велиала.
      — Что? — отвечал я, отбирая кисет.
      — Хочешь заработать огромные деньги?
      — Хочу.
      — Напиши мою биографию. Напечатаешь, а гонорар пополам. Я в последнее время внимательно изучил твою писанину. Она никуда не годится. Твоя беда в том, что ты никак не хочешь приникнуть к родникам человеческой натуры. Выдумываешь всякие там пошлые байки про разную там чертову ерунду, и на этом успокаиваешься. А вот моя жизнь — о ней стоит писать. Какие деньги! Авторские права на журнальный вариант в Англии, в Америке, на книгу, на инсценировки, на экранизации — поверь мне, по самым скромным оценкам, мы получим никак не меньше пятидесяти тысяч на брата.
      — Так много?
      — Именно так. И вот еще что, дитя мое: ты мне нравишься, и мы с тобой старые друзья. Я готов продать тебе свою долю авторских прав на журнальный вариант в Англии за сотню фунтов.
      — С чего ты взял, что у меня есть сто фунтов?
      — Хорошо, тогда мою долю авторских прав на журнальный вариант в Англии и в Америке — за пятьдесят фунтов.
      — У тебя воротничок отстегнулся.
      — А что ты скажешь, если я предложу тебе свою половину во всем чертовом предприятии — за двадцать пять фунтов?
      — Спасибо, не надо.
      — Тогда вот что, старина — вдохновенно произнес Юкридж — просто одолжи мне полкроны на текущие расходы.
      Если главные события скандальной карьеры С.Ф. Юкриджа действительно стоит обнародовать — а некоторые полагают, что лучше бы о них умолчать — то его биографом должен быть я. Мы дружили еще в школе, вместе резвились на зеленых лужайках нашей alma mater. Когда его исключили, я тосковал о нём больше всех. Мятежной душе Юкриджа всегда было тесно в рамках устава, и в конце концов он нарушил самый важный запрет: убежал вечером на деревенскую ярмарку, попытать силы в кокосовом тире. Отправляясь в экпедицию, он предусмотрительно нацепил фальшивый нос и рыжие усы, но позабыл снять школьную фуражку, что свело на нет все предосторожности. Он покинул нас на следующее утро, и был единодушно оплакан.
      После этого в нашей дружбе на несколько лет наступил перерыв. Я поглощал культуру в Кембридже, а Юкридж, насколько я мог судить по редким письмам, и рассказам общих знакомых, носился по свету, как пуля. Кто-то видел его в Нью- Йоркском порту: он сходил с парохода, перевозившего скот. Потом его встречали в Буэнос-Айресе, а третий знакомый, вернувшись из Монте-Карло, грустно поведал, как Юкридж налетел на него, словно ястреб, и вытянул пять фунтов. Только когда я поселился в Лондоне, Юкридж вернулся в мою жизнь. Мы встретились на Пиккадилли, и возобновили знакомство. Старый друг, как известно, лучше новых двух, а к тому же мы с ним были примерно одного роста, и он мог носить мои рубашки и носки, что сблизило нас еще больше.
      Затем он снова пропал и я не слышал о нем больше месяца.
      Новости принес Джордж Таппер. В школе он был cтаростой класса, и с тех пор оправдал все надежды, которые на него возлагались. Он трудится в министерстве иностранных дел, на хорошем счету у начальства и пользуется всеобщим уважением. Этот честный малый всегда принимал близко к сердцу беды своих приятелей. Не раз он, словно отец на блудного сына, сетовал на Юкриджа. Но сейчас на его лице была написана торжественная радость, как у того отца, когда блудный сын вернулся.
      — Ты слышал про Юкриджа? — спросил он. — Остепенился, наконец. Поселился у тетки, в одном из этих особняков в Уимблдон Коммонс. Его тетка очень богата. Наконец-то у старины Юкриджа все в порядке!
      В каком-то смысле он был прав, но мне казалось, что поселиться у богатой тетки в Уимблдоне — недостойный финал для яркой карьеры С.Ф. Юкриджа. Трагический финал. Через неделю я встретил его самого, и на душе у меня стало еще тяжелее.
      Это произошло на Оксфорд-стрит, в час, когда женщины лондонских предместий приезжают в город за покупками. Юкридж стоял посреди собак и посыльных возле магазина Сельфриджа. Он был нагружен свертками и пакетами, вид у него был изнуренный, а одет он был так красиво, что я не сразу его узнал. Все, что полагается носить Элегантному Мужчине, было на него надето: от шелковой шляпы до лакированных ботинок, и причиняло адские муки — как он сам признался с первых же слов. Ботинки жали, шляпа натирала лоб, а воротничок был хуже шляпы и ботинок вместе взятых.
      — Она меня заставила это носить. — уныло сказал он, показав головой в сторону магазина, и тут же застонал: воротничок врезался ему в шею.
      Я попытался обратить его внимание к более радостным вещам. — Тебе сейчас, должно быть, неплохо живется. Джордж Таппер говорил, твоя тетка богата. Ты, верно, как сыр в масле катаешься.
      — Да, кормят неплохо. — признал Юкридж. — Но жизнь у меня утомительная, старина.
      — Почему ты ко мне не заходишь?
      — Меня не выпускают по вечерам.
      — Ну, тогда я к тебе зайду.
      Юкридж бросил на меня из-под шляпы испуганный взгляд.
      — И не думай, дитя мое! — серьёзно сказал он. — Даже не мечтай. Ты — мой лучший друг, и все такое, но мое положение в этом доме и без тебя не слишком прочное. Стоит им тебя увидеть — и от моего престижа пшик останется. Тётя Юлия скажет, что ты прожигатель жизни.
      — Я не прожигатель.
      — Ну, ты похож на прожигателя. У тебя фетровая шляпа и мягкий воротничок. Если ты не против, на твоем месте я бы сейчас уматывал, пока тетя Юлия не вышла из магазина. Прощай, дитя мое.
      — Увы! — грустно бормотал я про себя, когда шел по Оксфорд-стрит. — Увы, преселися слава от Исраиля.
      Я был маловером. Мне бы следовало лучше знать Юкриджа. Я должен был понять, что лондонский пригород не больше способен удержать этого великого человека, чем остров Эльба — Наполеона.
      Однажды, входя в дом на Эбюри-стрит, где я тогда снимал две комнаты во втором этаже, я наткнулся на Баулза, домовладельца. Он стоял у подножья лестницы, словно к чему-то прислушиваясь.
      — Добрый день, сэр. — сказал Баулз. — Вас ожидает какой-то господин. Мне кажется, он только что позвал меня.
      — Кто это?
      — Некий мистер Юкридж, сэр. Он…
      Зычный голос прогремел сверху:
      — Баулз, старина!
      Баулз, как и все хозяева меблированных комнат в юго-западной части Лондона, был прежде дворецким. Подобно всем бывшим дворецким, его окружала особая аура величественного превосходства. Он был дородный, лысый старик с выпученными бледно-зелеными глазами. Эти глаза будто взвешивали меня на весах, каждый раз находя очень лёгким. "Гм. — говорил этот взгляд. — Молод — очень молод. Совсем не то, к чему я привык в лучших домах". А теперь я услышал, как этого почтенного вельможу назвали «стариной», да еще так громко. Все равно как если бы юный священник увидел, что его епископа похлопали по плечу. Я ощутил приближение хаоса. Но ответ Баулза заставил меня онеметь. Он звучал не просто любезно. В его тоне была даже какая-то дружеская фамильярность.
      — Сэр? — проворковал Баулз.
      — Принесите мне шесть костей и штопор.
      — Сейчас, сэр.
      Баулз удалился, а я кинулся вверх по лестнице, и распахнул дверь своей квартиры.
      — Мать честная!
      В гостиной бурлило море пекинских собачек. В дальнейшем их количество свелось к шести, но в тот первый момент мне показалось, что их там сотни. Куда ни глянь, повсюду таращились выпученные глаза и реяли пышные хвосты. А в середине, облокотившись о каминную полку, невозмутимо покуривал Юкридж.
      — Привет, дитя мое! — он гостеприимно взмахнул рукой, словно приглашая меня располагаться и быть, как дома. — Ты как раз вовремя. Мне через пятнадцать минут нужно бежать на поезд. Молчать, шавки! — рявкнул он. Шесть пекинок, которые лаяли, не переставая, с тех пор как я вошел, вдруг замолкли посреди куплета. Юкридж, видимо, обладал магнетическим воздействием на всех животных, от экс- дворецких до пекинок. — Я уезжаю в Шипс Крей в графстве Кент. Снял там домик.
      — Ты хочешь там поселиться?
      — Да.
      — А как же твоя тётя?
      — А мы расстались. Жизнь сурова, и если я хочу преуспеть, я должен вертеться, а не сидеть в этом Уимблдонском курятнике.
      — В этом что-то есть.
      — Кроме того, она мне сказала, что мой вид ей противен и она больше никогда не желает меня видеть.
      Догадаться о каком-то перевороте в жизни Юкриджа можно было с первого взгляда. На нём уже не было тех пышных, ласкающих взор одеяний, что он носил в прошлый раз. Он вернулся к доуимблдонскому костюму, оригинальному и неповторимому, как пишут в рекламных объявлениях. Поверх серых фланелевых брюк, куртки для игры в гольф и коричневого свитера он накинул, на манер королевской мантии, ярко-желтый макинтош. Воротничок отстегнулся, показывая два дюйма голой шеи. Прическа была в беспорядке, а на царственном носу сидело пенсне в стальной оправе, хитроумно притороченное к оттопыренным ушам проволокой от имбирного пива. Вид у него был мятежный и вызывающий.
      Баулз явился в дверях с полной тарелкой костей.
      — Отлично. Сбросьте их на пол.
      — Слушаюсь, сэр.
      — Он мне нравится. — сказал Юкридж, когда дверь закрылась. — До твоего прихода у нас был чертовски интересный разговор. Ты знаешь, что у него двоюродный брат работает в варьете?
      — Меня он в такие дела не посвящает.
      — Он обещал нас как-нибудь познакомить. Может пригодиться. Видишь ли, дитя мое, мне пришла в голову поразительная идея. — Он драматически повел рукой и перевернул гипсовую статуэтку "Отрок Самуил на молитве". — Хорошо, хорошо, склеишь ее каким-нибудь там клеем, и вообще, она тебе абсолютно не нужна. Да-с, великолепная идея. Такие приходят раз в тысячу лет.
      — Да о чем ты?
      — Я буду дрессировать собак.
      — Собак?
      — Для варьете. Знаешь, номера с собачками. Ученые собаки. Огромные деньги! Начну я скромно — с этих вот шести. Обучу их нескольким штукам, продам за большую сумму какому-нибудь артисту, и куплю двенадцать новых. Дрессирую этих, продаю за большую сумму, а на деньги покупаю двадцать четыре новых. Дрессирую…
      — Эй, подожди. — у меня все поплыло перед глазами. Мне привиделась Англия, кишащая дрессированными пекинскими собачками. — С чего ты взял, что сможешь их продать?
      — Естественно, смогу. Спрос огромный. Поставщики не справляются. По самым умеренным оценкам, в первый год я получу четыре — пять тысяч. Но это, конечно, только пока бизнес не начал расширяться.
      — Ясно.
      — Когда дело пойдет по-настоящему, у меня будет дюжина помощников и хорошо организованная фирма. Вот тогда пойдут большие деньги, и я открою где-нибудь в провинции собачий университет. Роскошное заведение, на широкую ногу. Занятия по расписанию, обучение по программе. Большой штат преподавателей, по одному на столько-то собак, а я осуществляю общий контроль и наблюдение. Да мне и делать будет нечего: машина раскручена и движется сама. Останется только развалиться в кресле и писать на чеках передаточные надписи. И потом, совершенно необязательно замыкаться на Англии. Спрос на ученых собачек существует во всем цивилизованном мире. Ученые собачки нужны в Америке. Ученые собачки нужны в Австралии. Африка, не сомневаюсь, тоже сколько- нибудь возьмет. Моя цель, дитя мое, в том, чтобы постепенно захватить монополию. Я хочу, чтобы каждый, кому нужна дрессированная собака — какая угодно — не задумываясь шел ко мне. Да, вот что, дитя мое: если хочешь вложить капитал в выгодное дело — я могу пустить тебя в самом начале.
      — Нет, спасибо.
      — Как угодно, как угодно. Только не забудь, что один человек вложил девятьсот долларов в автомобильное дело Форда, когда Форд еще только начинал. Он потом получил сорок миллионов. Эй, эти часы правильные? Чтоб его! Я же на поезд опоздаю! Помоги-ка мне сдвинуть с места этих животных.
      Через пять минут, в сопровождении шести пекинок, унося фунт моего табака, три пары моих носков и остатки виски, Юкридж сел в такси и отбыл на Чаринг- Кросский вокзал, чтобы приступить к труду своей жизни.
      Прошло, кажется, шесть недель, шесть тихих, безъюкриджевых недель. А потом, как-то утром, я получил взволнованную телеграмму. Не телеграмма, а вопль тоски и боли. В каждом слове дышал истерзанный дух великого человека, изнемогшего в безнадежной битве с превосходящим противником. Такую телеграмму мог бы послать Иов после продолжительной беседы с Вилдадом, властителем Савхейским:
      Дитя мое зпт приезжай немедленно тчк вопрос жизни и смерти зпт старина тчк отчаянное положение тчк не подведи меня тчк
      Телеграмма меня напугала. Я выехал первым же поездом.
      Коттедж "Белая хижина" в деревне Шипс Крей — в будущем предназначенный стать историческим памятником и Меккой для всех любителей собак — оказался ветхим домишкой, стоявшим в отдалении от деревни на лондонской дороге. Я нашел его без труда, ибо Юкридж, повидимому, добился некоторой известности среди соседей; но вот попасть внутрь оказалось сложнее. Я стучался целую минуту, потом стал кричать; и уже подумал было, что Юкриджа нет дома, как вдруг дверь открылась. Я как раз готовился нанести по ней последний удар, и поэтому влетел внутрь не хуже примы русского балета.
      — Извини, старина. — сказал Юкридж. — Я не знал, что это ты. Принял тебя за Гуча, бакалейщика: забрано товару на шесть фунтов, три шиллинга и пенни.
      — Понятно.
      — Он меня только что собаками не травил из-за своих поганых денег. — горько жаловался Юкридж по дороге в гостиную. — Это жестоко, в конце концов! Приезжаешь к ним, собираешься открыть огромную фирму, помочь этим туземцам оживить местную промышленность — а они тут же поворачиваются и кусают ту самую руку, которая хотела их накормить. Здешние кровопийцы преследуют меня с первых дней. Все, что мне нужно — немного доверия, немного сочувствия, немного покладистости. И что же? Им интересны только деньги по счёту. Без конца надоедают мне с деньгами по счету, как раз когда я должен сосредоточить все свои мысли, всю свою энергию на исключительно трудной и деликатной работе. Я не могу заплатить по счету. Если бы они проявили разумное терпение, я заплатил бы им в пятьдесят раз больше — но не сейчас. Время еще не пришло. Я пытался им объяснить: "Я занятый человек, работаю день и ночь, дрессирую шестерых пекинок для варьете, а вы приходите, отвлекаете меня и снижаете эффективность моей работы, бурча чего-то там про деньги по счету. Разве это по- товарищески? С таким настроем миллионером не станешь. С такими узколобым мелочным подходом вам никогда не добиться успеха." — Но нет, они не поняли. Они стали приходить сюда в любое время дня и ночи, и подстерегать меня на большой дороге, пока моя жизнь не стала сплошным проклятием. И как ты думаешь, что случилось теперь?
      — Что?
      — Собаки.
      — Чумка?
      — Нет. Хуже. Их зацапал домовладелец, в залог за чертову арендную плату. Украл мой основной капитал! Арестовал мои фонды! Загубил мой бизнес на корню. Слыхал ты когда-нибудь в жизни о таком негодяе? Да, знаю, я должен был вносить за проклятую аренду понедельно, и задолжал за шесть недель, но, бог ты мой! ведь нельзя же требовать от человека, у которого на руках огромное предприятие, чтобы он забивал себе голову этими мелочами, особенно когда он занят самым деликатным… да ладно… Я все объяснил старику Никерсону, но что толку!. Поэтому я и послал тебе телеграмму.
      — А! — сказал я. И тут наступила краткая, многозначительная пауза.
      — Я подумал… — медленно сказал Юкридж — что ты бы мог посоветовать, где бы мне перехватить немного денег.
      Он говорил как бы отвлеченно, небрежным тоном, но поглядывал на меня со значением, и я виновато опустил глаза. Мои финансы в тот момент были, как всегда, расстроены — даже больше чем обычно, благодаря ошибочным расчетам в Кемптон-парке в прошлую субботу. Как ни крути, а приходилось пасовать. Я напряженно задумался. Нужно было что-то придумать — и поскорее.
      — Джордж Таппер — воскликнул я на вершине озарения.
      — Джордж Таппер? — как эхо повторил Юкридж, и сразу засиял. Его уныние растаяло, как туман под лучами солнца. — Ей богу, то что нужно! Удивительно, как я о нем не подумал. Конечно, Джордж Таппер! Добрый, великодушный Джордж Таппер, старый школьный друг. Ему это раз плюнуть, он потом и не вспомнит об этих деньгах. У них там в министерстве иностранных дел всегда водятся деньги — обязательно найдется десятка, а то и две, припрятанные в старый чулок. Нащипали понемногу из государственной казны. Мчись поскорее в город, дитя мое, на всех парах, поймай Таппи, напои его и вытяни из него двадцать фунтов. Настало время всем людям доброй воли прийти на помощь нашей партии.
      Я был уверен, что Джордж Таппер нас не подведет — и он не подвел. Расстался с деньгами без звука — даже с каким-то воодушевлением. Джордж был как раз такой человек, который нам нужен. Мальчиком он писал чувствительные стихи для школьного журнала, а теперь все время собирает для кого-нибудь деньги по подписке на памятник или юбилейный адрес. Он выслушал меня с той серьезной, официальной миной, которую принято носить в министерстве иностранных дел, когда решаешь вопрос: объявить ли войну Швейцарии, или уж послать суровую ноту правительству Сан-Марино. Я и двух минут не говорил, как он уже потянулся за чековой книжкой. Печальная история Юкриджа, видимо, глубоко его тронула.
      — Жаль. — сказал Джордж. — Значит, он дрессирует собак? Именно теперь, когда он занялся наконец настоящим делом, финансовые затруднения ставят под угрозу судьбу его предприятия! Мне это представляется несправедливым. Но наша помощь должна быть действенной. Заем на двадцать фунтов не способен устранить эту угрозу раз и навсегда.
      — Заем? Боюсь, ты большой оптимист.
      — Юкриджу необходим капитал.
      — Он тоже так думает. А также Гуч, бакалейщик.
      — Капитал, — твердо повторил Джордж Таппер, как будто доказывая что-то полномочному послу Великой Державы. — Каждое предприятие нуждается в начальном капитале. — он задумчиво нахмурился. — Но где нам взять капитал для Юкриджа?
      — Ограбить банк.
      Лицо Джорджа Таппера прояснилось.
      — Нашел! — воскликнул он. — Сегодня же вечером я поеду в Уимблдон, и обращусь за помощью к его тётке.
      — А ты не забыл, что Юкридж у нее пользуется таким же успехом, как холодные гренки с сыром?
      — Возможно, их отношения временно охладели. Но если я изложу ей все факты, она должна понять, что Юкридж действительно пытается честно заработать на жизнь…
      — Попробуй, если хочешь. Но я думаю, что она спустит на тебя попугая.
      — Тут, разумеется, нужен дипломатичный подход. Пожалуй, тебе лучше не рассказывать Юкриджу о моих планах. Я не хотел бы возбуждать у него необоснованных ожиданий.
      Следующим утром, подъезжая к станции Шипс Крэй, я увидел на платформе ярко- желтое пятно. Юкридж вышел меня встречать. С безоблачного неба лился солнечный свет, но простых солнечных лучей было мало, чтобы Стэнли Феншоу Юкридж скинул свой макинтош. Он был похож на ожившую горчичную кляксу.
      Когда мой поезд подходил к станции, он стоял в торжественном одиночестве, пытаясь раскурить трубку. Выходя из вагона, я увидел, что к нему присоединился печального вида человек. Судя по его серьезному тону и неистовой жестикуляции, предмет разговора глубоко волновал печального человека. Красный, взмокший Юкридж затравленно озирался. Подходя, я услышал его рокочущий голос:
      — Дорогой сэр, мой милый старичок, умоляю, будьте же благоразумны, постарайтесь поглядеть на вещи более широко, более гибко…
      Увидев меня, он с облегчением оторвался от своего собеседника, схватил меня за руку и потащил вдоль платформы. Печальный человек нерешительно следовал за нами.
      — Ну как, получил, дитя мое? — возбужденно прошептал Юкридж. — Ты получил их?
      — Да, вот они.
      — Спрячь, сейчас же спрячь! — застонал он в ужасе, когда я полез в карман. — Ты знаешь, с кем я сейчас говорил? С Гучем, бакалейщиком!
      — Забрано товару на шесть фунтов, три шиллинга и пенни?
      — Именно!
      — Ну так сейчас у тебя есть шанс от него отделаться. Швырни ему кошель с золотом. У него будет дурацкий вид.
      — Милый мой старичок, я не могу себе позволить ходить по деревне, швыряясь деньгами направо и налево, только ради того, чтобы у бакалейщиков был дурацкий вид. Эти деньги предназначены для Никерсона, домовладельца.
      — А! Кстати, мне кажется, что ходячие шесть фунтов, три шиллинга и пенни идут за нами.
      — Тогда, дитя мое, ради всего хорошего, ходу! Если бы он узнал, что у нас при себе есть двадцать фунтов, наша жизнь была бы в опасности. Он настиг бы нас одним прыжком.
      Он поспешно увел меня со станции, и мы быстро зашагали по тенистой аллее, ведущей в поля, крадучись,
      Как путник, что идет в глуши
      С тревогой и тоской
      И закружился, но назад
      На путь не взглянет свой:
      Он чувствует, что позади
      Ужасный дух ночной.
      Фактически, "ужасный дух ночной" сдался и прекратил погоню через несколько шагов. Я привлек внимание Юкриджа к этому обстоятельству, потому что день был вовсе не такой, чтобы побивать без необходимости рекорды скоростной ходьбы.
      Он остановился, облегченно вздохнул и утёр свой широкий лоб носовым платком, в котором я узнал свою собственность.
      — Слава Богу, отстал. — выдохнул он. — Думаю, что он, в сущности, неплохой человек: говорят, хороший семьянин и поет в церковном хоре. Но он недальновиден. Вот чего ему не хватает: дальновидности, старина. Он никак не поймет, что все масштабные новые предприятия строятся на основе шедрого кредитования. Никак не возьмет в толк, что кредит — это кровь коммерции. Без кредита, без доверия коммерция теряет гибкость. А если коммерция потеряет гибкость — на кой черт она после этого годится?
      — Не знаю.
      — И никто не знает. Ну, раз он ушел, можешь дать мне эти деньги. Старина Таппи расстался с ними весело?
      — Был просто счастлив.
      — Я знал это! — растроганно произнел Юкридж. — Я так и знал. Отличный парень. Один из лучших. Таппи мне всегда нравился. На него можно положиться. Однажды, когда я разбогатею, он получит в тысячу раз больше. Хорошо, что ты принес мелкие купюры.
      — Почему?
      — Хочу разбросать их по столу перед этим проклятым Никерсоном.
      — Он живет здесь?
      Мы подошли к дому с красной крышей, стоявшему среди деревьев в отдалении от дороги. Юкридж крепко сжал дверной молоток.
      — Передайте мистеру Никерсону — сказал он горничной — что пришел мистер Юкридж и хочет с ним поговорить.
      В повадке господина, который вышел к нам в гостиную, было нечто неуловимое, но отчетливое, по которому во всем мире вы узнаете своего кредитора. Мистер Никерсон был человек среднего роста, почти полностью обросший бакенбардами. Из-за этих зарослей он холодно разглядывал нас, распространяя волны какого-то злобного животного магнетизма. С первого взгляда было ясно, что он не любил Юкриджа. В общем и целом, мистер Никерсон был похож на одного из менее привлекательных ветхозаветных пророков, который собрался допрашивать пленного амаликитянского монарха.
      — Ну-с? — спросил он. Я никогда не слыхал, чтобы это слово произносили более угрожающим тоном.
      — Я пришел по поводу аренды.
      — А! — сдержанно ответил мистер Никерсон.
      — Чтобы расплатиться. — добавил Юкридж.
      — Расплатиться! — не веря своим ушам, воскликнул мистер Никерсон.
      — Вот! — Юкридж великолепным жестом швырнул деньги на стол.
      Теперь я понял, почему этот могучий ум предпочел мелкие купюры. То было дивное зрелище. Из открытого окна подул лёгкий бриз, и куча денег зашелестела так музыкально, что суровость мистера Никерсона испарилась, как дыхание с запотевшего лезвия бритвы. Секунду он оцепенело глядел на нас, и слегка покачнулся; но сразу же оправился, и начал собирать деньги, с видом благожелательного епископа, благословляющего паломников. В его жизни словно взошло солнце.
      — Что же, спасибо вам, мистер Юкридж. — сказал он. — большое спасибо. Надеюсь, вы не держите на меня зла?
      — Только не я, старина! — приветливо отвечал Юкридж. — Дело есть дело.
      — Вот именно.
      — Ну, думаю, мне следует забрать собак. — продолжал Юкридж, угощаясь сигарой из коробки, которую он только что обнаружил на каминной полке. Еще две сигары он с самым дружелюбным видом засунул в жилетный карман. — Чем скорее они будут у меня, тем лучше. Они потеряли целый день обучения.
      — Конечно, мистер Юкридж, разумеется. Они в саду, в сарае. Я вам сейчас же их приведу.
      Он вышел из комнаты, что-то заискивающе бормоча.
      — Удивительно, как эти ребята любят деньги — вздохнул Юкридж. — Мне неприятно на это смотреть. Прескорбное зрелище. У этого негодяя глаза горели, прямо-таки горели, дитя мое, когда он сгребал мои деньги. Хорошие тут сигары. — добавил он, прикарманивая еще три штуки.
      Снаружи послышались нетвердые шаги, и в комнате снова появился мистер Никерсон. Что-то тяготило его. Обрамленный бакенбардами взор остекленел. Нижняя губа (хоть ее и нелегко было разглядеть сквозь джунгли), скорбно повисла. Он был похож на малого пророка, которого шмякнули за ухом мешочком с песком.
      — Мистер Юкридж!
      — Да?
      — Со… бачки!
      — Ну?
      — Собачки!
      — Что такое?
      — Они ушли!
      — Ушли?
      — Убежали!
      — Убежали? Как они, к дьяволу, могли убежать?
      — Кажется, в задней стене сарая одна доска плохо держалась. Собачки, должно быть, пролезли под ней. Их и след простыл.
      Юкридж в отчаяньи воздел руки горе. Он раздулся, как аэростат. Его пенсне закачалось на носу, макинтош угрожающе зашуршал, и воротничок соскочил с запонки. Он треснул кулаком по столу.
      — Черт знает что!
      — Мне чрезвычайно жаль…
      — Черт знает что! — кричал Юкридж. — Это невыносимо. Это гнусно. Я приехал сюда, чтобы открыть огромное предприятие, которое должно было в конце концов принести процветание всей округе. Мне только-только хватило времени оглядеться и разработать предварительный план, как приходит этот человек, и крадет моих собак. А теперь он говорит мне с беззаботной улыбкой…
      — Мистер Юкридж, я уверяю вас…
      — Говорит с беззаботной улыбкой, что они убежали. Убежали! Куда убежали? Да они теперь, черт побери, могут быть где угодно. Вряд ли я их еще когда-то увижу. Шесть дорогостоящих пекинесов, уже практически обученных для сцены, которых можно было продать с огромной прибылью…
      Мистер Никерсон что-то виновато промямлил и вытащил из кармана мятый пучок банкнот, который попытался сунуть Юкриджу. Тот презрительно отмахнулся от денег.
      — Этот господин, — рявкнул Юкридж, широким жестом указывая на меня — между прочим, адвокат. Весьма удачно, что сегодня он ко мне приехал. Вы внимательно наблюдали за тем, что здесь произошло?
      Я сказал, что наблюдал очень внимательно.
      — Вы полагаете, что суд примет мой иск?
      Я ответил, что это представляется мне весьма вероятным. Заключение эксперта довершило крушение мистера Никерсона. Почти в слезах, он совал Юкриджу банкноты.
      — Что это? — надменно вопросил Юкридж.
      — Я — я подумал, мистер Юкридж, что, если бы вы согласились принять свои деньги назад и — и считать инцидент исчерпанным…
      Юкридж взглянул на меня, подняв брови.
      — Ха! — засмеялся он. — Ха, ха!
      — Ха, ха! — послушно подхватил я.
      — Он думает, что может отдать мне мои же деньги, и считать инцидент исчерпанным. Забавно, а?
      — Более чем. — согласился я.
      — Собаки стоили сотни фунтов, а он думает, что может подкупить меня тухлой двадцаткой! Неужели бы ты поверил в такое, старина, если бы не слышал своими ушами?
      — Никогда!
      — Я вам скажу, что я сделаю. — сообщил Юкридж, поразмыслив. — Я возьму эти деньги. — мистер Никерсон поблагодарил его. — И еще — там есть один или два мелких неоплаченных счета от местных лавочников. Вы оплатите их…
      — Конечно, конечно, мистер Юкридж.
      — А после этого — мне нужно подумать. Если я решу дать делу ход, мой адвокат свяжется с вами обычным порядком.
      И мы покинули несчастного, который жалко скорчился под сенью своих бакенбард.
      Когда мы возвращались вдоль по тенистой аллее, и дальше, по раскаленной добела дороге, мне показалось, что Юкридж держится в этот час беды с восхитительной стойкостью. Его основной капитал, краеугольный камень его предприятия, разбежался по всему графству Кент, и вероятно, никогда не вернется. А в дебете у него были только погашенная арендная плата за несколько недель да оплаченные счета бакалейщика Гуча и его друзей. В такой ситуации обычный человек сломался бы, но Юкридж нисколько не выглядел подавленным. Скорее, беспечным. Глаза его сверкали за стеклами пенсне, и он насвистывал разухабистый мотивчик. Когда он в конце концов запел, я понял, что пора вернуть его на землю.
      — Что ты намерен делать дальше?
      — Кто, я? — жизнерадостно отозвался Юкридж. — Я возвращаюсь в Лондон первым же поездом. Ты не против дойти до следующей станции пешим ходом? Здесь только пять миль. Немного рискованно будет садиться на поезд в Шипс Крей.
      — Почему рискованно?
      — Из-за собак, конечно.
      — Из-за собак?
      Юкридж мурлыкал веселый мотивчик.
      — Ах, да. Я же забыл тебе сказать. Они у меня.
      — Что?
      — Да. Вчера, поздно ночью, я вышел прогуляться, и по дороге увел их из сарая. — Он ухмыльнулся. — Проще простого. Нужно было только спокойно, взвешенно все обдумать. Я позаимствовал дохлую кошку, и привязал к ней веревку. Когда стемнело, я дошел до сада старого Никерсона, оторвал от задней стены сарая доску, просунулся в дыру и свистнул. Собаки просочились наружу, а я рванул от них, как заяц, таща за собой киску. Гончие мгновенно взяли след, и всей сворой помчались за нами, пятьдесят миль в час. Мы с кошкой делали пятьдесят пять. Мне каждую минуту казалось, что старик Никерсон услышит, и начнет палить из ружья. Но все обошлось. Мы с собаками пробежали двадцатиминутный кросс без единой остановки, я разместил их в гостиной, и — спать. Я-таки порядком выдохся. Не те уже годы.
      Я немного помолчал, ощущая почти благоговение. Юкридж, без сомнения, грандиозная личность. Что-то в нем было такое, что приглушало все нравственные соображения.
      — Да, — наконец сказал я. — Широких взглядов тебе не занимать.
      — Правда? — Юкридж был польщен.
      — И гибкости тоже.
      — Приходится, дитя мое, в наше-то время. Это основа успешной карьеры в бизнесе.
      — И какой же следующий ход?
      Мы приближались к Белой Хижине. Она стояла, нагретая солнцем. Я надеялся, что внутри найдется что-нибудь холодное, что можно пить. Окно гостиной было открыто. Из него доносилось тявканье пекинок.
      — Я найду другой коттедж где-нибудь еще. — сказал Юкридж, сентиментально глядя на свой маленький домик. — Это нетрудно. Коттеджей полно по всей стране. И тогда я займусь серьезной работой. Ты изумишься, когда увидишь, чего я уже достиг. Через минуту я покажу тебе, что умеют эти собаки.
      — Уж лаять-то они точно умеют.
      — Да. Что-то их разволновало. Знаешь, дитя мое, у меня есть великолепная идея. Когда мы были у тебя дома, я собирался специализироваться на собаках для сцены, профессиональных, так сказать, собаках. Но я тут все обдумал, и теперь не вижу причины, почему бы мне заодно не помочь развитию любительских талантов. Скажем, у тебя есть собака — Фидо, любимец семьи — и ты думаешь, что он украсит дом, если сможет время от времени делать какие-нибудь трюки. Ты, понятное дело, человек занятой, и у тебя нет времени самому дрессировать собак. Поэтому ты привязываешь к его ошейнику бирку, посылаешь на месяц в Собачий Университет Юкриджа — и к тебе возвращается блестяще образованный пес. Никакого беспокойства, никаких волнений, выгодные условия контракта. Ей-богу, я еще не знаю, в какой ветви больше денег: в любительской или в профессиональной. В дальнейшем, возможно, послать собаку в мой Университет будет таким же обычным делом, как послать сына в Итон или Винчестер — а почему бы и нет? Честное слово, это богатая идея. Знаешь что: почему бы не выдавать моим выпускникам особые ошейники? Понимаешь? Вроде почетной нашивки. У кого собака имеет право носить ошейник Юкриджа, тот уже может смотреть на других, без ошейника, свысока. Мало помалу, все придет к тому, что человеку с положением будет стыдно показаться на людях с собакой не от Юкриджа. Собаки потекут ко мне рекой, со всех уголков страны. Я не смогу справиться с таким объемом работы. Придется открыть филиалы. Колоссальный план! Он принесет миллионы, дитя мое. Миллионы! — он остановился, держась за дверную ручку. — Ясное дело, — продолжал он — в данный момент бесполезно замалчивать тот факт, что я связан по рукам и ногам нехваткой фондов, и не могу развернуться. А это значит, что не мытьем так катаньем я должен раздобыть начальный капитал.
      Момент казался подходящим, чтобы выложить добрые вести.
      — Я обещал ему, что не скажу тебе раньше времени — сказал я — потому что мы боялись, что все кончится разочарованием. Но Джордж Таппер как раз пытается добыть для тебя какой-нибудь капитал. Вчера вечером он как раз вышел на цель.
      — Джордж Таппер! — глаза Юкриджа затуманились от избытка чувств. — Джордж Таппер! Ей-богу, такие, как он — соль земли. Добрый, верный Джордж! Он настоящий друг. На него можно положиться. Клянусь небом, побольше бы таких, как старина Таппи — и в мире стало бы гораздо меньше озлобленности и пессимизма. Кстати, у него были какие-то идеи, где можно раздобыть для меня денег?
      — Да. Он как раз пошел к твоей тетке, рассказать ей, как ты уехал сюда, чтобы дрессировать пекинок, и… Что такое?
      Ликующая физиономия Юкриджа вдруг страшно переменилась. Глаза выпучились, челюсть отвисла. С добавлением нескольких футов седых бакенбард он бы выглядел точь-в-точь как мистер Никерсон.
      — К моей тетке? — промямлил он, покачиваясь на дверной ручке.
      — Да. А что? Он думал, если он расскажет ей обо всем, она смягчится и согласится помочь.
      Вздох, который мог бы издать храбрый воин, падая под мечами врагов, вырвался из облаченной в макинтош груди Юкриджа.
      — Из всех проклятых, чертовых, несносных болванов, ослов и недотеп, которые лезут не в свое дело и суют свой нос куда не просят — обессиленно произнес он — Джордж Таппер наихудший.
      — Что ты хочешь этим сказать?
      — Его нельзя выпускать из дому без присмотра. Он общественно опасен.
      — Но…
      — Это собаки моей тетки! Я их прихватил, когда она меня выгнала.
      В коттедже все еще трудолюбиво тявкали пекинки.
      — Ей-богу, — прошептал Юкридж — это жестоко.
      Думаю, он сказал бы больше. Но в этот момент из коттеджа вдруг раздался голос. Это был женский голос, тихий и непреклонный. Услышав его, сразу можно было представить холодные глаза, орлиный нос и волосы цвета вороненой стали.
      — Стэнли!
      Больше голос ничего не сказал, но этого было довольно. Юкридж бросил на меня дикий взгляд. Он все понял. Казалось, он пытается втянуться в макинтош, словно улитка, которую застигли за поеданием салата.
      — Стэнли!
      — Да, тётя Юлия? — дрожащим голосом ответил Юкридж.
      — Иди сюда. Я хочу с тобой поговорить.
      — Да, тётя Юлия.
      Я — бочком, бочком — вышел на дорогу. В Белой Хижине пекинки тявкали уже совершенно истерически. Вскоре я пошел рысью, а затем — хоть и стояла тёплая погода — побежал, и довольно быстро. Я мог бы остаться, если бы захотел, но почему-то я не захотел. Что-то подсказало мне, что в этой тихой семейной сцене я буду лишним.
      Что это было, я не знаю. Возможно, дальновидность. Или широкий, гибкий взгляд на жизнь.