ГЛАВА ПЯТАЯ

Джованни явно пытался взять себя в руки, хотя щеки его покраснели.

– Не понимаю!..

– Пойдем в гостиную. Я принесу кофе.

Руки ее дрожали, когда она ставила чашки на резной поднос, доставшийся Адриане от ее польской родни. Джованни с окаменевшим лицом сидел в кресле, глядя перед собой.

– Я был бы рад ребенку, – невыразительно, словно констатируя факт, сказал он. Его самообладание поражало и... страшило. Конечно, сейчас он сердится сам на себя, и потому только, что выставил себя таким дураком.

– Я знаю, – пробормотала она. Это было бы чудно – и в то же время чудовищно – желать ребенка от человека, погубившего ее сестру и племянника.

– Где моя мать? – спросил он, не глядя на нее.

– Путешествует с дедом. – Тина переминалась с ноги на ногу, не зная, что сказать. Конечно, у нее были наготове слова утешения на любой случай жизни. С какими бы трудностями ни являлись к ней ее подопечные, уходили они всегда с легким сердцем. Но тут она растерялась. Что скажешь человеку, на которого свалилось известие, что его мать совсем не та, что была раньше? Но он ждал объяснений, и она сделала над собой усилие. – Адриана – то есть твоя мать – чувствует себя хорошо. Она крепкая и веселая.

– Почему вы держите ее взаперти?

– Ничего подоб...

– На окнах решетки! Маме всего семьдесят! Не думаю, чтобы она разгуливала по ночам! Если, конечно, ее не держат здесь силой. Она что, пыталась сбежать?

Да, и довольно часто, подумала Тина. Разве он не понял? Ей-то самой все так очевидно! Джованни между тем сыпал вопросами:

– Что, черт возьми, вы с ней делаете? Почему она вообще здесь?

– Она сама пришла к нам два года назад. Ей было одиноко, – спокойно сказала Тина. – Ты же знаешь, они с дедушкой всегда дружили. Вот, выпей, – она добавила в обе чашки немного бренди, – полегчает. – И сама с удовольствием сделала глоток, почувствовав, что внутренняя дрожь немного утихла. – Решетки на окнах – для ее безопасности. Она может выпасть. Со стариками это бывает. – Джованни, мрачно обдумывая услышанное, провел рукой по волосам. – А потом, она бродит во сне.

– Раньше такого не было!

– Ну, это... шоковая реакция, – осторожно пояснила она.

Джованни сверкнул глазами.

– А надписи-указания? Для нее? Тина кивнула.

– Ваша родня в Палермо ничего об этом не знает.

– Конечно, поэтому я и приехал. – Было видно, что он еще не отошел от потрясения. Сначала эта морока с ребенком, потом ужасное откровение про мать. Неудивительно, что Джованни соображает хуже обычного. – Мой дядя звонил ей домой, и незнакомый женский голос ответил, что о ней ничего не известно.

– Это бабушка Джима Фальконера.

– Фальконера? – Он нахмурился.

– Дальние родственники Катерины.

– А... В общем, мы решили, что маме стыдно из-за того, что произошло, и она не отвечает на письма.

– Все письма здесь. Их пересылают сюда. – Тина подтянула скамеечку к высокому шкафу и, потянувшись, достала сверху коробку и подала ему. – Твои – тоже. Я их спрятала, чтобы Адриана не порвала. Может, когда-нибудь ей захочется прочитать их...

С каменным лицом он перебрал надписанные его каллиграфическим почерком, которому Тина всегда завидовала, конверты. Их, нераспечатанных, была целая стопка.

– Каждую неделю писал. Не то чтобы ждал ответа, но все-таки думал, что она знает все мои новости. Господи, Тина, что же ты сделала, что она так меня ненавидит? Все время твердила ей об этих смертях?

– Я?! Нет, клянусь...

– А я не верю тебе! Я был ее поздним, желанным, единственным сыном! Она любила меня так, как только итальянки любят своих детей, и, отбывая незаслуженное наказание, я думал, она простит меня...

Есть ли на земле мать, которая простит сына, убившего женщину с ребенком и отказавшегося признать свою вину? – растерянно подумала Тина. Что ни говори, а Джованни сгубил все надежды, которые возлагала на него Адриана. Нарушил сицилийский кодекс чести. Этого не прощают. Ничего удивительного в том, что разум ее не выдержал потрясения...

– Я пыталась вызвать у нее интерес к письмам, и дедушка тоже, но она плакала и отталкивала их! – Тина перевела дыхание, набираясь сил, чтобы сказать все до конца. – Джо, это трудно объяснить, но боюсь, что твоя мать не выносит даже мысли о тебе. Мне жаль, но она так и не простила... – И оборвала фразу, втайне надеясь, что он поймет. Напрасно.

– Я не сделал ничего плохого! – строго сказал он. – Она все поймет, когда мы поговорим. Я докажу, что не виноват!

– Но ты виноват! – возразила Тина.

– Нет! И докажу это! Верну себе уважение матери! Отца нет, он уже не узнает, как несправедливо обошлась со мной жизнь. Но мать моя не умрет несчастной!

– Но она не...

– Она лишена своего сына! Ты хоть понимаешь, что это значит для итальянки? У нее нет сына, потому что она сама от него отказалась. Не знаю, чего это ей стоило, но, как бы она ни вела себя на людях, она несчастна! – Он повернулся к ней с горящими глазами. – И все потому, что две маленькие сучки вздумали проучить парня, решив, что он их обеих обманывает!

– Нет! – вскрикнула Тина.

– Все еще запираешься? Никаких угрызений? Никакого сочувствия тому, что со мной случилось? – внимательно всматривался Джованни в ее лицо.

– Я верю в правосудие, – тихо сказала она.

– Я – тоже.

– Она не простит тебя! – не выдержала напряжения Тина, заметив, как побледнел Джованни, но решилась договорить до конца: – Ты должен привыкнуть к этому. Достаточно произнести твое имя, и она начинает плакать, и плачет часами. Ты не представляешь, что это такое, Джованни!

– Ах ты, злобная маленькая дрянь!

– Нет, это правда! Ты ведь не слышал, как она плачет! – почти в истерике выкрикнула Тина. – И потом, выплакав свое горе, чувствует себя больной – и мы с ней тоже. Это невыносимо!

– Все, можешь не продолжать! Картина ясна.

– Прошу тебя, оставь эту затею исправить прошлое! – умоляющим тоном попросила она. – Ты не можешь упрекнуть меня в том, что ее интересы в этом деле я принимаю к сердцу ближе твоих! Ведь она ни в чем не повинна...

– Да, – сверкнул он глазами. – Она невинна, она страдала, и причиной тому...

На мгновенье ей показалось, что в блеске глаз Джованни мелькнуло обещание мести, но взмахом ресниц он помешал ей убедиться в этом наверняка. И Тина решила, что он не может винить ее за несчастья, постигшие его мать. Что бы он ни говорил в запальчивости, в уме ему не откажешь. Он знает – даже если не признается в этом, – что всеми своими бедами обязан только себе. Но, конечно, ему ужасно больно...

– Я все понимаю, – дрожащим голосом попыталась она объяснить, – ты надеялся, что мама тебя простила, что вы сможете помириться. Я понимаю, как ты разочарован, но поверь мне, тебе лучше уехать. – И прибавила: – Если хочешь, я изредка буду тебе писать о ее самочувствии.

– Я не верю ни тебе, ни твоим благим намерениям, – мрачно процедил Джованни. – Дом матери, судя по всему, продан. Не думаю, что задорого, он неудачно стоит, но отец изо всех сил старался сделать из него дворец для нас с мамой. И теперь я хочу знать, как тебе удалось уломать ее переехать, ведь она так любила свой садик, а здесь ничего этого нет, даже цветочного ящика под окном! – И наклонился, вглядываясь в ее лицо: – До какой степени ты держишь ее под контролем, Тина?

Сердце девушки упало.

– Мы с дедушкой – с согласия твоей матери – юридически оформлены как опекуны.

– Так, уже лучше! – с презрением подхватил он. – Что, воспользовалась? Добралась до денег одинокой, беспомощной женщины, хоть их и мало, и держишь ее в этом застенке?

– Никакой это не застенок! – возмутилась Тина. – Здесь уютно! И деньги идут на лечение!

Вскочив с кресла, он грубо схватил ее, поднял на ноги.

– Чем больна моя мать?

– Разве ты не знаешь, как отозвалась на ней эта история? – как можно мягче спросила Тина.

– О да, – горько сказал он. – Отец очень подробно мне все расписал.

– А я думала, он отказался тебя видеть. – Тине вспомнилось белое лицо Леха Ковальски, его сжатый от боли рот, его гнев.

– Он послал записку моему адвокату, – сухо сказал Джованни. – Написал, что я могу не возвращаться домой, что больше не считает меня своим сыном. – Нагнувшись, Джованни поправил складку на брюках, словно важнее сейчас ничего не было. Тина знала, как он любил отца. – Никогда не смирюсь с мыслью, что он умер, думая, что хуже меня никого нет...

– Он был хороший человек, гордый – все его уважали.

– А меня – нет!

– Да, после того, как... в общем, после того дня. Джованни стукнул кулаком по столу. Чашки зазвенели, подпрыгнув.

– Господи, Тина! В этой истории пострадало слишком много ни в чем не повинных людей!

– Хорошо, что ты это понял, – еле сдерживая слезы, сказала она.

– И огромная часть вины за это – твоя.

– Как? Ты винишь меня?!

– Когда ты не захотела поверить мне, все решили, что виноват именно я. До того нескольким свидетелям казалось, что они слышали звук хлопающей дверцы, а это подтверждало мои показания. Я говорил, что вышел из машины, оставив Бет за рулем. Ты же сказала, что видела меня...

– Но я видела!

– Ты видела что-то, что растолковала неправильно, – твердо сказал Джованни. – Ты, только ты могла остановить этот ком истерии и ненависти – если б только согласилась меня послушать, если б пришла поговорить, когда меня выпустили под залог. Но ты спелась с Бет, и все стали вам поддакивать. Те, кто слышал стук дверцы, решили, что им почудилось. Нужен был лишь один человек, чтобы все стало на свои места, и этим человеком оказалась ты, Тина. Я невиновен, и, Богом клянусь, я это докажу! Да, ты во всем виновата! – почти кричал он.

Тина задохнулась от гнева. Дала себя знать смесь ирландской и горячей испанской крови ее предков.

– А ты чистенький, да? – закричала она в ответ. – Бет была слишком фригидной, я – слишком доступной, Бет должна была достать для тебя деньги, а я – не увидеть то, что видела, так?

– Примерно, – огрызнулся он. – Если б ничего этого не случилось, я бы не потерял отца, мать, дом, стипендию в Гарварде и все, что обещала мне жизнь.

– А-а-а... – вздохнула она. Это правда! Он потерял все, что имел. Все жертвы Ковальски, принесенные во имя их способного сына, пошли прахом, и вместо того, чтобы вывести родителей из нищеты, он вверг их в долги и горе.

– Вот тебе и «а-а-а», – передразнил он.

– Я знаю, тебе было тяжело...

– Тяжело?! – Он вскинул горящие адским огнем глаза. – Да меня только и держала на плаву мысль о мести!

– Мести? – в ужасе переспросила она. – Только не Бет!

– Почему ж нет?

– Ты не можешь ее обидеть! Ты не должен даже видеть ее! Она потом еле-еле пришла в себя!

– Но в итоге устроилась неплохо, верно? Миленькая картинная галерея в Бостоне и удобная квартирка на набережной Чарльзривер.

– Откуда... откуда ты знаешь?

– Навел справки. Правда, говорят, пьет много.

– Не знаю. Мы распрощались друг с другом. Бет после суда перестала со мной разговаривать. – Да, Бет и Джо были близки. Интересно, что он чувствует теперь, зная, что женщина, которую он любил, спивается? По лицу его ничего не понять. – Что ты собираешься с ней сделать? – требовательно спросила Тина.

– Ничего, пока что... Я думаю, она варится в собственном аду.

– Ты чудовище!

– Она заслуживает, чтобы ее выпороли, но мне сейчас не до этого. Главное – забрать маму. Когда она вернется?

Тина застонала. Ну ничего не доходит! Что ж, придется выразиться еще резче. Набравшись духу, она заявила:

– Если ты свалишься ей на голову, она этого не переживет, – и посмотрела ему прямо в глаза. Это ее последний шанс перед тем, как сказать ему последнюю правду. – Твоя мать так тебя ненавидит, что уничтожила все напоминания о тебе. Все до единого. Даже твои детские фотографии. Она жалеет, что выносила тебя...

– Боже!..

– Извини, – прошептала Тина. – Но я вынуждена это сказать. Я люблю Адриану и не допущу, чтобы ты убил ее своими экспериментами по сладостному воссоединению! Они не сработают! Ты разрушил ее жизнь. Никогда она тебя не простит. Никогда!

– Тина... – прохрипел он, и она заплакала. – Я все-таки должен попробовать...

– В таком случае... есть кое-что еще... – Она подняла к нему залитое слезами лицо. – Я не хотела говорить тебе этого.

– Да ты уж и так... наговорила...

– И все-таки, – мягко сказала она. – Физически твоя мать здорова, но она страдает ретроградной амнезией.

– Это еще что такое? – прищурился он с пугающим спокойствием.

– Вот почему нам нужны деньги. Для Лал, сиделки. Твоя мама забыла многое из своего прошлого, но помнит, что ты сделал что-то ужасное, и упоминание о тебе всякий раз вызывает неконтролируемую истерическую реакцию. Именно поэтому ты не можешь жить с ней в одном городе – тогда ей придется сидеть здесь, взаперти. Но это еще не все, – продолжила Тина, не глядя ему в глаза, – за ней круглые сутки нужен присмотр. Она не помнит, что и когда ела, где ее комната. Она беспомощна, Джованни, и разум ее так хрупок, что весь распорядок дня состоит из привычных ритуалов, а люди, которые живут с ней, должны понимать, любить и прощать ее за то, что за вечер помногу раз повторяются одни и те же вопросы, одни и те же истории. Ей нужны любовь и забота. Ты ей не нужен.

Несколько секунд он тупо смотрел на Тину.

Молчание между ними сгущалось. Наконец он хрипло воскликнул:

– Боже! Ты вонзаешь нож, поворачиваешь его в ране и даже не смотришь, течет ли кровь!

– Мне пришлось тебе это сказать. Ты меня вынудил! – закричала она. – Я, как могла, старалась скрыть это, потому что да, это было подобно ножу в ране, а ты и без того настрадался. Но ты уперся, убежденный, что можно топтать людей, не особенно об этом беспокоясь! Так нельзя, Джованни! На мой взгляд, сначала твоя мать, потом все остальное. – Тина замолчала. Боже, как он страдает! Почти так же, как и она сама. – Когда для меня кончится этот кошмар?

– А для меня?.. – простонал Джованни.

Она насупилась – нельзя поддаваться жалости: в конце концов, пусть свое получит!

– Адриана по крайней мере своей жизнью довольна! Дед ее обожает, они играют, смотрят телевизор. Она помогает мне на кухне, чистит овощи, учит меня готовить сицилийские блюда – те, что припоминает. Врач сказал, так работает ее мозг – что-то помнит, что-то нет.

– А он сказал, в чем причина этой амнезии?

– Ты, – не сразу, но признала Тина. Какое-то время они оба молчали.

– Ты взяла на себя тяжкий груз, – наконец проговорил Джованни, протянул руку и погладил ее по лицу. – Можно было бы сдать ее в дом престарелых.

– Никогда! – просто сказала Тина. – Я люблю ее. Нам хорошо вместе.

– Вот почему ты теперь не та хохотушка, которую я помнил.

Почувствовав сильную дрожь, Тина поджала губы, но это не помогло. Все было бы не так, не обмани он ее с Бет, не предай их большую любовь. Но этого она говорить не стала, ограничилась банальностью:

– Стареем потихоньку. Заботы, ответственность...

– Какие прогнозы? Мама когда-нибудь выздоровеет? – уже спокойно спросил Джованни.

– Врач сказал, надежда не умирает. Не знаю. На мой взгляд, в последнее время ей стало лучше. Одно ясно: нельзя ее волновать. Джо, если ты действительно ее любишь, тебе надо сделать самое трудное – уйти. Она в самом деле немного оправилась, кое-что вспоминает. Но твое внезапное появление может все погубить, особенно учитывая... учитывая...

– Что это из-за меня она потеряла разум, – тихо подхватил он. – Я последний, с кем она стала бы жить, да?

– О, Джо! Согласись, это была ошибка! Забудь об Этернити! Чем тебе плохо на Сицилии? Уезжай! – со слезами проговорила она. – Уезжай, ради Бога!

Он встал, словно подчиняясь команде.

– Я не знал. Не имел представления. Думал, поговорим, поплачем, а потом поужинаем в знак примирения.

– Теперь ты видишь, как все на самом деле?

– С чрезвычайной ясностью, – твердо проговорил Джованни. – Я пересмотрю свои планы. Не провожай меня. Я найду выход. Передавай привет деду.

Голос был немного хриплый, и Тине осталось только подивиться его самообладанию. Вздохнув с облегчением, она тут же ощутила ужасную пустоту, потому что втайне знала: жизнь без Джованни, если он и ничтожество, всегда будет пустой.

– Может, пообедаешь со мной? – щедро предложила она.

– Спасибо, нет, – слабо улыбнулся Джованни. – На мой взгляд, обед бывает с часу до четырех, а не в полдень, и это должна быть нормальная еда, не сэндвич. Обед – это трапеза.

Да, в его семье обед всегда был священнодействием, ритуалом, все собирались за столом, обменивались новостями, смеялись. Это было чудесно, не то что у нее дома, где ели всегда на ходу или перед телевизором.

Семья, грустно подумала она.

– Да, семья.

Тина вздрогнула, виновата на него посмотрела.

– Извини. Мысли вслух. Я думала...

– Да, я – тоже. Но этого не вернуть. Спасибо тебе, что присматриваешь за моей матерью, – учтиво сказал он. – Прощай, Тина. Чао.

Теперь Джованни выглядел холодным и далеким, не протянул ей руку, а только кивнул, и Тина тоже осталась сидеть. Видно было, что ему уже не нужны ни тепло, ни сочувствие. Как улитка, он забился в раковину. Как он одинок!

– Прощай, – выговорила она. – Вернешься на Сицилию?

– Нет, – коротко отозвался он. – В Калифорнию.

Озадаченно смотрела она, как он уходит. Калифорния! О, Господи! Может, это и совпадение, но... Именно в Калифорнии жили владельцы поместья Олденов.

Ее бил озноб. Она побрела к окну – вот он распахнул дверцу своей экзотической машины, вот, не оглянувшись, сел за руль, вот водрузил темные очки на свой аристократический нос. И хотя внешне он был воплощением элегантного и утонченного джентльмена, по некоторым приметам – по осанке, напряженности жестов – Тина видела, что он сдерживает страшный гнев, которому необходим выход.

Мотор взревел, и машина с присвистом скрылась, оставив за собой клубы пыли. Да, он расстроен...

Тина задумалась. В общем, он сам виноват. Действует как эгоистичный и тщеславный человек. Купил поместье Тамблинов. Мало ему! Хочет купить и руины Олденов, уничтожив их последний шанс продать гараж деда.

Это и будет его месть! Он своего не упустит, не такой человек. Ничего! Калифорния – большой штат. Он мог поехать туда по тысяче разных причин. Но Тина сердцем чуяла, что упрямец Джованни не откажется от своего плана.

Она смотрела на опустевшую улицу, уверенная, что он вернется.

Несколько дней после этого Тина чувствовала себя не в своей тарелке, пугливо выглядывала в окно перед тем, как отправиться на работу, озиралась, как беглянка или преступница, все больше злясь, что она, человек ни в чем не повинный и законопослушный, не может спокойно жить в своем собственном городе.

Деду, когда он позвонил, она ничего не сказала. Он и без того расстроился, услышав, что у гаража нет ни одного потенциального покупателя. Впрочем, оставалась надежда, что они все-таки успеют продать гараж до того, как Джованни купит соседние развалины. Надежда слабая, но Тина за нее ухватилась и принялась с удвоенной энергией тормошить агента по продаже недвижимости.

В деньгах они нуждались отчаянно. Джованни разъезжает по миру, зарабатывая с легкостью необыкновенной, а порядочные люди, дед например, бьются как рыба об лед, чтобы свести концы с концами, и могут позволить себе отпуск потому только, что выпал выигрыш в лотерею.

Гордость не позволяла Дэну Мерфи рассказать родителям Тины, как обстоят дела.

– Ни за что! – рассердился он, когда с месяц назад она робко предложила написать им об этом. – Наша задача – продать гараж, купить домик с садом и подготовить его к приезду твоих отца и матери! Они трудятся на износ в этом своем Пуэрто-Рико, и я хочу, чтобы они вернулись насовсем, – только надо, чтоб им было куда возвращаться. – Он замолчал и погладил внучку по голове. – Я слишком горд, милая, чтобы просить помощи у своего сына. Дети, которые учатся в его школе, нуждаются в помощи больше, чем мы с тобой!

Тина обняла его нежно.

– Ты прав, дедушка. Мы справимся сами.

К пятнице у нее затеплилась надежда, что Джованни решил не рисковать встречей с матерью и, может, даже отменил свою сделку по покупке дома Тамблинов. Наводить справки она не решалась. Не дай Бог, скажут, что он въезжает на следующей неделе.

Нарядившись в свое самое солнечное, ярко-желтое платье, Тина вышла из дому, привычно огляделась, не болтается ли поблизости некий блондин, и села в машину. Прожит еще один день, нажита еще одна морщинка, грустно подумала она, но тут же повеселела, вспомнив, что ей удалось уговорить Этана Бертелли, члена грозной банды «терминаторов», взять почитать несколько книг из тех, что она купила на библиотечной распродаже. Этан – шпана, ничего удивительного – с такой-то семейкой! Брат бездельник, отец тоже, мать пьет. Шансов стать хорошим человеком у Этана немного, но он, кажется, все-таки что-то понял. Может, еще выправится, размышляла Тина, напевая.

Слева показалось невысокое школьное здание. Тина припарковалась и, перебрасываясь приветствиями, бодро пошла к школе.

– Доброе утро! – весело поздоровалась она, входя в офис.

– Боже, какая ты ослепительная! – неодобрительно глянул на ярко-желтое платье новый секретарь Тины, человек суровый, застегнутый на все пуговицы.

– Сейчас лето, – сообщила она. – Правила не такие строгие. Все школьники в шортах и майках. Я не учитель, я должна быть открытой для общения. Пожалуйста, пропускай ко мне всех, ладно?

Жизнерадостно распахнула дверь к себе в кабинет, довольная тем, что он у нее есть. Она долго боролась за то, чтобы в школе было место, где можно поговорить со школьниками, место домашнее, приветливое. Теперь, оглядев свой уютный хаос, она отодвинула в сторону несколько папок на столе и занялась розами и лилиями, купленными вчера после работы.

Дверь за спиной отворилась. Она оглянулась с улыбкой, надеясь увидеть кого-то из школьников.

– Тут написано «Войдите», – лениво произнес Джованни. – Я и вошел.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Тина взяла себя в руки и спокойно взглянула в насмешливое лицо Джованни.

– Ну, раз ты в настроении подчиняться приказам, сделай одолжение, подчинись моему: выйди вон! Препираться мне недосуг.

– Вот опять – в который раз! – ты делаешь поспешные выводы! – театрально вздохнул он. Тина между тем изумленно взирала на его одеяние: серебристо-серый костюм в тоненькую розовую полоску, розовая рубашка, светло-серый галстук. Никто в мире, вырядившись так нелепо, не выглядел бы так соблазнительно! – Я поговорил с директором вашей школы. Он направил меня к тебе на консультацию.

– Мне лестно его доверие. Но сладить с тобой даже мне не под силу, – иронически подняла она бровь.

– Возможно. Во всяком случае, хотелось бы так думать, – улыбнулся Джованни. – Между прочим, хоть и забавно, что твоя дверь обклеена кошками и котами, но как-то, я бы сказал, непрофессионально...

– Напротив, это говорит о том, как я дружелюбна. Впрочем, только к тем, кто этого заслуживает, – оговорилась Тина, чтобы он чего не подумал, и, уязвленная упреком в непрофессионализме, сочла нужным пояснить: – Кошки – это потому, что мой кот умер, и, чтобы меня утешить, кто-то из детей вырезал и приклеил первую картинку. А потом это покатилось, как снежный ком.

– Бывает, – со значением, недобро кивнул он. – Снежный ком растет и растет, и люди уже не помнят, кто первый и почему начал, а ком катится, и правды за ним уже не видать...

– Тебе нужна какая-нибудь консультация? – прекрасно понимая, о чем он говорит, перебила Тина. – А то мне некогда.

– Директор хорошо о тебе отзывается, – произнес Джованни, изучая стену, сплошь закрытую фотографиями выпускников, присланными Тине из всех концов света. Снял одну, прочитал надпись, снова прикнопил. – Однако сколько поклонников!

– Я люблю детей, Джо, – вскинула она подбородок. – Дети любят меня.

– Похоже на то. У тебя хорошая репутация. У людей глаза светятся, когда они слышат твое имя, – как бы вскользь заметил он.

– Да ну? – отозвалась Тина, недоумевая, с кем и почему он вздумал упоминать ее имя.

– Представь себе. Так что я на тебя очень рассчитываю.

– В каком отношении? – заволновалась она.

– У меня несколько родственников-подростков живут в разных штатах. Кое-кто учится, кое-кто стажируется в бизнесе, – сказал он, боком усаживаясь на край стола.

– Ну и что? – втайне умирая от любопытства, принялась перебирать папки Тина.

– Я хочу помочь им вникнуть в автомобильный бизнес, начиная с самых азов. Открою еще филиалы, они станут там управляющими.

– Разводишь семейственность?

– Называй как хочешь, – пожал плечами Джованни. – На Сицилии принято держаться вместе. Каждый заинтересован в успехе других. Зачем брать человека со стороны, когда в семье есть специалист той же квалификации?

– Такой взгляд для меня – новость, – сказала она, не вполне уверенная, что по этому поводу думать. – Но, наверно, это против закона?

– Бизнес у меня семейный, вот я и вовлекаю семью. Теперь к делу. Эти родственники школьного возраста, они из бедных семей...

– Да? Значит, ты им не помог? – холодно перебила Тина.

Он пригвоздил ее взглядом.

– Не вздумай еще когда-нибудь подвергнуть сомнению мою преданность семье! И запомни: на Сицилии благотворительностью не занимаются. Там живут люди чести. – Тина удержалась от комментариев – уж больно грозно он это сказал, – но понадеялась, что глаза ее выскажутся достаточно красноречиво. – Родственникам, которые ко мне обращаются, я предлагаю работу или средства на получение образования. Удовлетворена?

– Не понимаю, зачем ты мне это рассказываешь, – нахмурилась Тина, заметив, что рассеянно листает папки, которые уже просмотрела.

– Затем, что меня интересует их благополучие. Я приехал посмотреть, в какой школе им предстоит учиться, встретиться с их психологом-консультантом.

– Здесь?! В Этернита?! – Гневный взмах руки, ваза с цветами покачнулась и упала бы, не подхвати ее Джованни.

– Ближе никакой нет. Мой дом рядом, я должен за мальчиками приглядывать, – наигранно спокойно сказал Джованни, глядя между тем в край ее декольте. – Я обещал их мамашам.

– Твой дом? – запнувшись, повторила она. Значит, он собирается здесь остаться! И Тина невольно застонала.

– Что, забилось сердечко? – пробормотал он. – Нервничаешь? Я намерен добиться всего, что задумал. На то, чтобы в должной степени разбогатеть, ушло много времени, и теперь я вихрем ворвусь в этот город. Добьюсь разрешения на гараж, на заправку, на все!

Она оказалась права!

– Так ты виделся с владельцами поместья Олденов! – У Тины оборвалось сердце, ведь разом улетучились все надежды, связанные с продажей гаража.

– Конечно! Как ты могла сомневаться!

Да, что ни говори, а члены городского управления могут и пренебречь судимостью Джованни. Это был несчастный случай, он за него уже отсидел...

– Деда знают здесь долгие годы, любят и уважают! – гордо заявила она. – Если будет городское собрание, выберут его, не тебя!

– Я уже переговорил со всеми и с каждым в отдельности. Все без исключения, услышав мою идею, сначала хмурились и трясли головами. Потом я сообщал им, что являюсь жителем города, излагал свой план, объяснял, какие преимущества открываются перед городом в результате его внедрения...

– И? – угрюмо спросила Тина.

– Некоторые из них не устояли перед моим красноречием, – скромно сказал он.

Ну, это ей знакомо, она тоже борется с искушением...

– А другие?

– других оставались сомнения. Поэтому я кое-что предложил.

– Взятку?! Не может быть! Да хоть миллион...

– Миллион и есть. Я предложил им выстроить молодежный центр. Это было встречено с огромным энтузиазмом. Уверен, точно так же его встретит собрание. А уж когда я все это пробью, дорога для моего автомобильного бизнеса будет открыта. Кстати, твой директор, услышав про центр, впал в такой раж, что послал секретаршу за шоколадным печеньем, отпраздновать. И сказал, что ты будешь в восторге, потому что учащимся будет где выпустить пар и по вечерам они будут при деле. Ты в восторге? – мило осведомился он.

– Ах ты, негодяй! – выпалила Тина. – Мерзавец! Скользкий тип!

– Поаккуратней, – предостерег он. – Не обижай мистера Щедрого Парня! Разве не твой долг заботиться о будущем молодого поколения? Дети будут поражены, узнав, что ты лишила их целого молодежного центра. Твое имя будет замарано, разве нет?

Тина зажмурилась, чтобы не заплакать. Он здесь останется! Он превратит их жизни – деда, Адрианы и ее собственную – в ад!

– Будь ты проклят!

Соскользнув со стола, на который было уселся, Джованни наклонился вперед, и Тина обнаружила, что вместе с креслом стремительно откидывается назад от толчка руки твердой и неодолимой, как несущийся с горы камень. Схватив кресло за подлокотники, он остановил его за секунду до того, как Тине пришлось бы стукнуться головой о тонкую перегородку.

Отчетливо сознавая, что оказалась в его полной власти, Тина глянула в грозное, мрачное лицо и подумала, не позвать ли на помощь.

– Даже не пытайся, – сквозь зубы процедил он. – Послушай сначала, что будет, если ты хоть в чем-то будешь мне противостоять. Или ты поступаешь, как я велю, или – если я только обнаружу, что ты ставишь мне палки в колеса в застройке поместья Олденов, – я тут же продам его своему конкуренту, и дед твой так и так разорится. Это мой способ правосудия. Моя незначительная потеря обернется крахом для вас – тебя и твоего деда. И это будет мой первый удар.