Тони отвернулся от нее и опять уставился в окно. Медленно текли минуты… Наконец, он сообщил:
— Такси остановилось у дома.
— Тебе лучше взять пистолет.
— Из машины вышел мужчина. Это, возможно, Брюс. Он направляется к парадному крыльцу.
— У тебя нет выхода, Тони. Если ты не убьешь его, он прикончит тебя.
Отойдя от окна, любовник вновь уселся рядом с кроватью, потом наклонился к подстрекательнице, проворчав:
— Те, что я делаю, — безумие.
Но, тем не менее, он схватил пистолет.
Они не выключили свет в гостиной. В прихожей тоже было освещено. Только в спальне царил полумрак. Брюс должен был пройти, не задерживаясь, из освещенных комнат в почти полную темноту, что затруднило бы его зрение и предоставило преимущество сопернику в стрельбе.
Женщина увидела, что ее любовник притаился на корточках за креслом, направив пистолет в сторону двери.
— Не мешкай, любимый, — прошептала она, — как только Брюс войдет сюда, стреляй в него.
Через несколько секунд послышался тяжелый стук шагов в прихожей. Дверь из нее в гостиную с шумом раскрылась и захлопнулась. Затем наступила тишина, гнетущая, абсолютная… Брюс повел себя странно: он не спешил врываться в спальню. Это было на него не похоже. Анжела мысленно представила мужа: широкоплечий, с чуть наклоненным вперед тяжелым туловищем, с сжатыми в кулаки толстыми волосатыми пальцами, близко посаженными маленькими, налитыми кровью глазками, готовый наброситься при малейшем раздражении… Но Брюс вместо того, чтобы ринуться сломя голову в спальню, вдруг заорал из гостиной:
— Анжела!
Она не знала, что делать в таком случае. Однако тут же решила не отвечать. Ведь нужно было заманить Брюса в спальню, поскольку, если он будет застрелен в гостиной, возникнут сомнения в том, что любовник действовал в «состоянии самообороны».
— Анжела! — вновь заревел Брюс, так и не услышав ничего в ответ.
— Анжела! Я знаю, что ты там… С твоим идиотом. Я узнал его автомобиль — он оставил его в двух шагах от подъезда.
Женщина чуть было не закричала от ярости. Какая глупость со стороны Тони! Словно он нарочно хотел предупредить Брюса об опасности!
— Анжела! — опять заорал Брюс, на этот раз более примирительным топом. — У меня нет никакого желания взглянуть хоть одним глазом на то бесстыдное зрелище, которое вы там из себя представляете, вы оба. Я хотел бы, чтобы ты вышла, и мы объяснились здесь, в гостиной. Не бойся… Я ничуть не удивлен. И даже не рассержен. Да, сегодня у меня безразличное настроение. Мы можем спокойно все обсудить.
На самом деле Брюсу было далеко не безразлично. Присутствие в спальне любовника задело его за живое. В нем закипела злоба. Примирительными словами он хотел заманить их в ловушку. Однако, несмотря на наличие некоторого интеллекта, Брюс был плохим актером.
Во всяком случае, муж быстро потерял терпение. Разозленный еще больше полным молчанием, он распахнул дверь в спальню, отбросив всякие опасения о возможной засаде. Перед любовниками Брюс предстал в плаще и со шляпой на голове. Перешагнув порог, он стал на ощупь искать на стене выключатель. Анжела, подумав, что Тони может в последнюю секунду заколебаться, пожалела, что не спряталась рядом с ним за креслом. Тогда она бы сама застрелила Брюса, выхватив пистолет из рук нерешительного любовника.
Но выстрел раздался в тот момент, когда Брюс нажал на пластину выключателя. Комнату залил электрический свет, и Анжела увидела растерянное, искаженное гримасой боли лицо мужа. Тони стрелял наугад, но по случайности попал метко: на плаще, ближе к левой стороне груди, появилось темное пятно. Ноги Брюса подкосились, и он тяжело рухнул на пол.
Женщина быстро подошла к мужу. Брюс лежал на животе. Она слегка перевернула его, пощупала пульс. Вне всякого сомнения, муж был мертв.
Анжела подняла глаза на Тони. Тот не двигался, держа в руке пистолет, дуло которого было направлено в лежащего на полу Брюса. Лицо любовника застыло словно маска.
Вдова осторожно отодвинула труп за ноги и выбежала в гостиную. Брюс всегда прятал свой револьвер в дорожный саквояж. Анжела знала точно, куда он клал оружие, поскольку много раз помогала собирать ему вещи… Он совал револьвер всегда под…
Анжела чуть не разрыдалась от разочарования: Брюс заявился домой без багажа! Лихорадочно она бросилась искать револьвер мужа под диваном, журнальным столиком, за креслами… Ничего, нигде! Вдова подавила вопль, поспешно прикрыв себе ладонью рот.
Может быть, он забыл свой багаж в такси? Но что сказать шоферу, чтобы он отдал хотя бы саквояж? Она ринулась к окну и посмотрела на улицу, темную и пустынную. Такси давно уехало.
Погруженная в свои мысли, она медленно вернулась в спальню.
— Его револьвера здесь нет, — объявила Анжела любовнику.
Тони, по-видимому, не сразу осознал неожиданное и серьезное осложнение в осуществлении их плана.
— Что значит, нет револьвера?
— Брюс обычно носил его в своем саквояже. Но он вернулся без багажа.
— Но ты же меня уверяла, что…
— Ты видел, как он выходил из такси! — прервала она его раздраженно. — Ты должен был меня предупредить, что он возвращается с пустыми руками! Возможно, Брюс искренне говорил, что ему безразличны наши отношения. Возможно, он только на минуту заехал сюда, чтобы объявить нам, что оставляет меня и тебя в покое.
— Возможно. Но где же тогда его чемоданы?
— Наверное, он оставил их в камере хранения аэропорта.
— В аэропорте?… Вот это да!
— Да, в камере хранения… В таком случае у него должна быть квитанция в…
Тони не стал дожидаться конца фразы. Склонившись над Брюсом, он поспешно принялся обследовать содержимое карманов убитого: ключи, мелочь, носовой платок и другие мелкие вещи… Квитанции, выдаваемой в камере хранения аэропорта, не оказалось. Тяжело дыша и дрожа всем телом, любовник уселся на паркет.
— Брюс мог завезти свой багаж в какой-нибудь отель, — заметила Анжела после некоторого размышления. — Если он не собирался ночевать здесь, должен же он был где-то остановиться.
Тони посмотрел на нее с выражением надежды на вспотевшем лице.
— Можно навести справки и забрать…
— При условии, если известно, в каком отеле он остановился. Если бы он заказал номер в Лондоне, Париже или где-нибудь еще, я бы могла выяснить, где его багаж. Но в родном городе женатый мужчина не регистрируется в отеле под собственным именем.
Они обменялись долгим взглядом, в котором, однако, не было ни любви, ни желания. Их глаза не выражали ничего, кроме страха. Эгоистичного страха. Каждый боялся только за себя.
Тони, глубоко вздохнув, вытер лицо и шею от пота. Он почувствовал, что рубашка на нем вся мокрая. Усиливающийся страх, казалось, парализовал его способность здраво рассуждать.
— Что делать? — словно побитый пес заскулил Тони. Анжела почувствовала безумное желание опуститься на колени перед трупом, потрясти Брюса за плечи в попытке вернуть его к жизни, сказать ему, что она его недооценивала… Да, он бил ее бесчисленное количество раз, но он, по крайней мере, был мужчиной, настоящим мужчиной… А теперь, в создавшейся ситуации, она очень нуждалась в мужской твердости.
— Анжела! — взмолился Тони. — Придумай что-нибудь, как нам выпутаться из этой истории!
Все его безволие проявилось в этой мольбе. Не владеющий собой, с трудом соображая, убийца хотел лишь одного — переложить на плечи любовницы всю ответственность за преступление, которое они задумали и совершили вместе.
Но серое вещество в голове Анжелы еще не устало от работы.
— Если Брюс не угрожал тебе револьвером, — сказала вдруг она, — он мог делать это иначе.
— Каким образом?
— Голыми руками, например, — заметила она равнодушно и сухо. — Муж был вдвое сильнее тебя.
Тони воспринял эти слова так, словно у него не было чувства собственного достоинства.
— Ты хочешь представить дело таким образом, будто мы дрались не на жизнь, а на смерть — я и он?
— Почему бы нет? Мы скажем, что Брюс просто взбесился. Набросился на тебя, стал душить и почти прикончил. Но, к счастью для тебя, ты случайно нащупал мой револьвер и выстрелил, спасая свою жизнь. Для пущей убедительности надо все перевернуть в спальне, чтобы она выглядела как место безжалостной драки…
И вновь Тони принялся безропотно выполнять новые замыслы Анжелы, хотя та полностью ему не раскрыла их. Она только предоставила полную свободу в создании картины хаоса в спальне. Тони опрокинул на паркет ночную лампу, разбросал флакончики с духами и другие предметы женского туалета, находившиеся на столике перед трюмо, перевернул кресла, сорвал с колец одну штору, обнажив наполовину окно.
— Так достаточно? — спросил он, запыхавшись. Тони обернулся к женщине с видом пристыженного ребенка, стремящегося своими стараниями заслужить одобрение взрослых.
Анжела посмотрела на него с холодным вниманием. Теперь, когда в спальне предстала картина беспорядка, она инстинктивно почувствовала, что в этой инсценировке что-то недостает.
— Да, достаточно, чтобы полиция поверила, что Брюс рехнулся, — ответила она спокойно. — Но ей покажется неубедительным, почему ты вышел из драки без единой царапины.
Ничего толком не соображая, любовник тупо уставился на нее.
— Ведь это тебя Брюс якобы сокрушал, а не убранство этой спальни, — уточнила женщина.
Тони стоял в растерянности, опустив беспомощно руки. Анжела подобрала с пола ночную лампу и угрожающе занесла ее над головой любовника.
— Анжела! Умоляю тебя! Не надо! — жалостливо закричал тот.
— Ты должен выбрать что-то одно: или шишку на голове или электрический стул!
Женщина примерилась, чтобы точнее нанести удар. Тони одну секунду стоял неподвижно, с видом животного, приносимого в жертву. Но в тот момент, когда она уже опускала лампу на его голову, он инстинктивно поднял руку и частично отвел удар. Тем не менее, подставка лампы слегка ободрала ему щеку. Тони отпрянул назад. Пошатываясь, он врезался спиной в стену. Затем выпрямился, слегка потрясенный. Тонкая струйка крови стекала к его подбородку.
Анжела положила лампу на пол и оглядела критически лицо любовника. Поверит ли теперь полиция? Только один удар? Столько немного крови?
— Почему ты уклонился? — гневно спросила она.
— Ты могла раскроить мне череп, — проскулил Тони. Но Анжела была безжалостна.
— Необходимо создать видимость, что Брюс почти разорвал тебя на куски. Несмотря на весь этот беспорядок, мы еще далеки от убедительней картины. Полицейские могут не согласиться, что удар лампой серьезно угрожал твоей жизни. Ведь лампа — это не смертоносное оружие!
На этот раз решительно отодвинув труп за ноги в сторону, Анжела поспешила на кухню. Перебрав несколько ножей, она выбрала самый большой и вернулась в спальню.
Тони сдавленно вскрикнул, увидев в ее руке сверкающее лезвие. Прислонившись спиной к стене, он содрогнулся всем телом. Глаза любовника расширились до предела.
— С помощью этого ножа Брюс мог бы тебя расчленить, — уверенно сказала Анжела. — Никто не засомневается.
— Что ты хочешь сделать?
— Нужно, чтобы ты кровоточил, идиот! Твоя кровь должна течь…
Не спеша, но решительно она приблизилась к Тони. Анжела заметила: ее любовник вовсе не готов полностью ей покориться, он, несомненно, попытается увернуться от удара ножом, как это уже сделал в случае с лампой. Тем лучше. Версия драмы от этого только будет выглядеть более правдоподобной.
— Мы договорились, что Брюс якобы выстрелил в меня, но промахнулся. Разве он не мог не попасть в меня ножом? — с отчаянием в голосе спросил Тони.
— Заткнись! — презрительно оборвала его Анжела. — Жалкий трус! Сейчас я тебя немного продырявлю.
Она бросилась на него. Тони отпрянул в сторону и одновременно попытался перехватить руку любовницы, сжимавшую нож. Но та это предвидела. К тому же, она целилась лезвием не а грудь, а в руку Тони — будто так получилось у обезумевшего Брюса. Острие ножа вонзилось чуть повыше локтя, по защитное движение руки вверх усилило удар: лезвие распороло бицепс Тони почти до плеча…
Нож вырвался из рук Анжелы и упал на пол. Она не попыталась даже его поднять. Отступив на шаг, женщина беспристрастно осмотрела ущерб, причиненный любовнику. Ущерба оказалось предостаточно. Тони с ужасом уставился на рану. Да, она отнюдь не походила на поверхностный разрез. Кровь обильно стекала к кончикам пальцев и капала на пол.
— В добрый час! — промолвила женщина удовлетворенно. — Теперь все выглядит достаточно убедительно.
Тони медленно оторвал взгляд от раны на руке и посмотрел на Анжелу. Его лицо исказилось от ярости.
— Ты довольна, да? — зашипел он с ненавистью.
— Теперь вполне.
— И я в восторге от того, что слышу, — проскрипел он зубами.
Глаза любовника загорелись мрачным огнем, а в голосе зазвучали истерические нотки.
— Но почему Брюс порезал только меня? Почему только меня он ударил лампой?
— Потому что именно тебя он угрожал убить, — вновь напомнила она.
Тони отрицательно покачал головой.
— Не забывай: твой муж, застав нас в постели, должен настолько обезуметь от гнева, что, вероятнее всего, захотел бы убить не только меня, но и тебя.
Анжела догадалась, к чему он клонит.
— Брюс никогда не причинял мне малейшего вреда, — солгала она.
— И, тем не менее, будет справедливо, если мы разделим поровну неприятности, которые следуют из нашего преступления, Анжела, — сказал Тони, нажимая на каждом слово, — да, я выстрелил в него, согласен. Но в действительности ты задумала его убить, ты подстрекала меня. Значит, мы оба в равной степени виновны. Полагаю, что в равной степени мы должны страдать от того, что совершили.
Замолчав, Тони поднял здоровой рукой нож.
— О, нет! Не подходи! — сказала она, стараясь не закричать.
— Картина должна быть правдоподобной, не так ли? — продолжил он безжалостно и хрипло.
— Что ты хочешь сделать?
— Нужно, чтобы и ты кровоточила. Чтобы лилась и твоя кровь, — ответил он зловещим повтором ее же собственных фраз.
«Куда бежать?» — спросила себя женщина, впадая в панику. Стоя между ней и дверью, Тони загородил ей дорогу. И лезвие — длинное лезвие настоящего мясного ножа — неумолимо надвигалось на нее.
«У него не хватит смелости порезать меня, — мелькнуло в голове Анжелы. — Ведь он всегда так восхищался моей нежной и гладкой кожей».
— Успокойся, Тони, я тебя умоляю…
— Мы должны поровну разделить страдания, моя любовь. Тони всем своим телом прижал ее к стене. Окровавленной левой рукой он надавил ей на шею, почти прервав ее дыхание. Правая, свободная рука занесла медленно нож…
— Только не лицо, Тони! Я не хочу, чтобы ты меня обезобразил!
Но она уже не имела дело с прежним Тони, покорным и любящим существом. В эту ужасную минуту ее прижимал к стене зверь в человеческом образе, и к тому же, раненый и разъяренный от вида собственной крови.
— Ты должна понять, моя девочка, — проговорил он с неумолимой жестокостью. — Разве ревнивый Брюс хотел оставить тебя внешне такой же прекрасной, чтобы ты соблазняла других мужчин? Он, конечно, в первую очередь испортил бы твое лицо для того, чтобы не разделять твои прелести с другими. Гениальная идея, не правда ли?
Кончик ножа раскроил щеку Анжелы. Больше боли она ощутила ужас от того, что обезображена. Этот ужас удвоил, утроил силы ее маленького тела. Упершись ладонями в грудь Тони, она отбросила его от себя.
С этого момента инстинкт самосохранения полностью затмил ее разум. Женщина действовала слепо, не думая о последствиях. Анжела увидела валявшийся на полу среди разбросанных вещей пистолет. Она бросилась ничком и схватила его. Даже не пытаясь подняться, перевернулась на спину и открыла огонь.
Анжела отчаянно нажимала на спусковой крючок, пока не опустела обойма, и курок не щелкнул впустую.
В комнате еще не умолкло эхо выстрелов, когда послышался другой шум. Кто-то стучался во входную дверь, настойчиво и непрерывно. Но мозг Анжелы не сразу отреагировал на этот стук. Никто — так она полагала — не мог нанести визит в столь поздний час.
— Тони… — сказала она машинально. В этот момент что-то в ее голове прояснилось… Тони валялся в луже крови, там, где он упал, сраженный пулями, — поперек кровати… Тони не отвечал.
Какая неразбериха! Как я смогу все это объяснить?
Возникшая проблема напрягла все ее умственные способности, полностью поглотила ее внимание. Мысленная сверхконцентрация как бы наглухо изолировала ее от внешнего мира, от действительности, в которой два трупа валялись перед ней…
Подумай хорошенько. Сосредоточься.
Мое бедное лицо. Ни в коем случае не забудь про лицо!
Успокойся, Анжела… Надо тебе как-то все это объяснить… Кто убил Брюса выстрелом из пистолета?… Тони, конечно, он… И отпечатки его пальцев теперь на рукоятке ножа… Но кто же тогда порезал Тони?… Брюс, естественно, он… Только Брюс прикасался к ножу… Следовательно, отпечатки Брюса должны быть на рукоятке ножа… Нужно поэтому взять нож у Тони и вложить его в руку Брюса… Хорошо. Но что делать с пистолетом?… Кто опустошил обойму в Тони?… Только не ты, Анжела! Ты — причина и свидетельница этого побоища. Это все, что тебя касается… Вложи пистолет в руку Тони… Но кто же тогда его застрелил? Чьи отпечатки пальцев должны быть в конце концов на рукоятке пистолета?
Мысли Анжелы, казалось, вращались в замкнутой круге. Когда, наконец, входную дверь с грохотом взломали, и полицейские появились на пороге спальни, они увидели перед собой страшную и зловещую картину настоящей резни: с окровавленным лицом женщина сидела на полу между двумя залитыми кровью трупами. Анжела обернулась к полицейским, словно к оракулам за советом:
— Должна ли я вложить револьвер в руку Тонн? Нет, это делать нельзя. Не так ли?… Может быть, будет более правдоподобным, если представить дело так, что я убила одного из них? Или лучше утверждать, что я не убивала ни того, ни другого? Скажем, Тони, смертельно раненный, послал Брюсу пулю в сердце… Может быть, мне все-таки следует стереть свои отпечатки с рукоятки пистолета? Скажите, я очень изуродована?
Джо Горес
ПРОЩАЙ, ПАПА!
Я вылез из машины и вдохнул полной грудью ледяной воздух Миннесоты. Всего лишь вчера я приехал на автомобиле из Спрингфилда, штат Иллинойс, в Чикаго и вот на этом, втором автомобиле добрался сюда. В стеклянной витрине старого автовокзала я увидел собственное отражение — высокого и худого человека, с очень бледным я напряженным лицом, одетого в короткий для его роста плащ. В этой же витрине я увидел другое отражение — полицейского в форме, — и дрожь пробежала по моей спине. Неужели они уже знают, что я вовсе не погиб в автокатастрофе?
После того, как фараон отвернулся, разминая сомкнутые за спиной пальцы рук, я вздохнул с облегчением.
Найдя стоянку такси, спросил у шофера, опустившего боковое стекло:
— Вы знаете, как добраться до поместья Миллеров, что к северу от города?
— Знаю, и это стоит пять долларов. — Он внимательно посмотрел на меня. — Плата вперед.
Я ему заплатил из тех денег, которые забрал у пьяного типа во время моего следования в Чикаго. Мой кулак медленно разжался, когда водитель свернул из уличной тесноты на загородное шоссе номер два. Меня следовало бы опять упрятать в тюрьму только за одно желание набить морду нагловатому таксисту. Но на этот раз нервы не подвели.
— Я слышал, старый Миллер очень болен, — заметил он, искоса посматривая на меня. — У вас к нему дело?
— Да. И это исключительно мое дело.
До таксиста дошло, что я не расположен к разговору. Я же понял, что Папа настолько болен, что даже этот козел осведомлен. Однако состояние здоровья oтцa могло привлечь внимание и потому, что мой брат Род являлся вице-президентом местного банка.
Мой взгляд задержался на новостройках, поднявшихся в западной части окраины города. Здесь же была проложена новая автострада, ловко соединенная виадуком со старой. Примерно в миле от места, где кончались новостройки, начиналась холмистая, поросшая леском местность, так хорошо мне знакомая.
Около двух дней назад я совершил побег из федеральной тюрьмы в штате Индиана. И благодаря вот таким же лесистым холмам мне удалось уйти от погони. Я пересек ворота тюрьмы, притаившись в пластиковом мешке на дне кузова грузовика, вывозившего пищевые отходы на свиноферму. Потом я соскочил с грузовика и, пробираясь в зарослях, пересек границу штата, попав на территорию Иллинойса. Надо сказать, что в лесу я чувствую себя как рыба в воде. Заря следующего дня застала меня за завтраком в придорожном гриль-баре, примерно в двадцати километрах от тюрьмы. Как говорится, кто хочет, тот может…
Таксист притормозил у поворота на частную дорогу и нерешительно сказал:
— Таким, как я, дальше ехать не положено… Я готов, конечно, рискнуть, но, если потом поступит жалоба…
— Никакого риска не требуется. Я дойду пешком. Подождав, пока он исчезнет из виду, я пошел напрямик, взбираясь на ближайший холм. Северный ветер помогал мне, дуя в спину. Листва, опавшая с деревьев, шуршала под ногами.
Но кедры, которые Папа и я здесь посадили, зеленели, подросшие и стройные. Там, где белели на земле клочья первого снега, я заметил следы зайцев, на которых мы любили охотиться.
С вершины холма я увидел старые клены, величественно окружавшие двухэтажный особняк с каменными колоннами у входа. Я обратил внимание на нетронутый снег перед псарней, где содержались борзые. Прощай, охота на лисицу! Девственный снег лежал также у расположенного рядом с кухней перепелятника. Нет больше перепелов, которых мы разводили. Я подошел к парадной двери и нажал на кнопку звонка. Моя невестка, Эдвина, жена Рода, открыла. Моложе меня на три года, она, тем не менее, уже в тридцатипятилетнем возрасте носила корсет.
— Боже, Крис! Мы не…
Ее рот захлопнулся, не закончив фразы.
— Мать мне написала, что хозяин этого дома серьезно болен.
Да, мать мне действительно написала и вот что: «Твой отец при смерти. Но тебе, конечно же, все равно — живы мы или мертвы…»
По моему примирительному тону Эдвине показалось, что она может возомнить себя выше собственной прически из взбитых кверху волос.
— Я не вижу смысла в твоем появлении здесь, даже если тебя досрочно освободили под надзор полиции или еще каким-нибудь образом тут из ее слов я понял, что еще никто не интересовался здесь моей особой. И если ты опять хочешь втянуть нашу семью в очередную историю…
Я молча отодвинул ее в сторону и вошел в холл.
— Где отец?
Отца я называл Папой только в душе.
— Он умирает, и ничего нельзя поделать.
Она произнесла эти слова с плохо скрытым радостным злорадством. Мне очень захотелось влепить ей пощечину, но, опять сдержав себя, хмыкнул что-то неопределенное и прошел в гостиную. Там я услышал, как матушка окликнула невестку с баллюстрады второго этажа.
— Эдвина, кто пришел?
— О! Один… один служащий банка, мама. Он подождет внизу, пока доктор не уйдет.
Доктор! Значит, отец жив, и я успел вовремя. Через некоторое время спустился врач, и Эдвина попыталась незаметно выпроводить его, прежде чем я успею с ним поговорить.
— Извините! Можно вас на минуту, доктор? По поводу состояния старого Миллера.
Ростом он был примерно метр восемьдесят, что чуть меньше моего, но весил килограммов на двадцать больше. Резким движением он высвободил свою руку.
— Посторонитесь, молодой человек, я…
Я схватил его за отвороты плаща и встряхнул так сильно, что его лицо покраснело, а очки сползли на самый копчик носа.
— Я старый друг этой семьи, доктор. А теперь, скажите откровенно, какова ситуация там? — спросил я, указав движением головы на верхний этаж.
Конечно, было глупо, абсолютно глупо приставать к врачу. В любой момент фараоны могли догадаться, что обуглившийся в сгоревшей машине труп не мой. Впрочем, я вылил на труп и на машину весь оставшийся в баке бензин, прежде чем исчезнуть с места происшествия. Никаких следов, никаких отпечатков пальцев не должно было остаться. За исключением моего башмака, который я предусмотрительно отбросил в сторону от огня. Но если они умнее, чем я рассчитываю? Если уже информированы о моем побеге? Если решили сравнить картограмму состояния зубов трупа в машине с той, которая заполнена на меня дантистом в тюрьме? Если так, то рано или поздно они явятся сюда, будут задавать вопросы, и, конечно, лекарь прикинет, что к чему, догадается, кто я такой. Но я должен был знать, действительно Папа так плох, как сообщила мне Эдвина. К тому же, я никогда не отличался терпением.
Врач оправил свою одежду и, казалось, обрел прежний, исполненный чувства собственного достоинства, вид.
— Он… Судья Миллер очень слаб. Настолько, что не может двигаться. Больше недели он вряд ли проживет.
Его глаза впились в мое лицо, ища на нем следы горя. Но пребывание в федеральной тюрьме научит любого не выдавать свои чувства.
Видимо разочарованный, он добавил:
— У него рак легких в последней стадии. Судья обречен. Но он не чувствует боли.
Я вновь сделал движение головой. На этот раз в сторону двери.
— Вам известно, где выход. Я вас провожать не буду. Стоя у лестницы, Эдвина разыграла сцену возмущения по поводу моего обращения с врачом. Лицемерные спектакли стали обычными в нашем доме, с тех пор как Род женился на ней. Папа и я в этих представлениях не участвовали.
— Я же сказала тебе, что твой отец смертельно болен. И я запрещаю тебе…
— Запрещай Роду. Возможно, твои запреты ему нравятся.
Войдя в спальню родителей, я увидел неподвижную руку Папы, немощно свисавшую с края кровати. Дым от сигареты, которую он держал между пальцами, поднимался тонкой струйкой к потолку. Когда-то эта рука обладала крепкими мускулами, и я навсегда запомнил затрещины, иногда мне достававшиеся в детстве от него. Сейчас у Папы не осталось сил, чтобы удержать перед собой сигарету. Беспомощный вид отца вызвал во мне щемящее чувство жалости, подобное чувству, которое я испытал когда-то, глядя на нашу любимую охотничью собаку, разорванную разъяренным медведем.
Побледневшая мать поднялась из кресла, стоявшего у кровати. Я заключил ее в объятия.
— Здравствуй, Мама!
Я почувствовал, как она напряглась в моих руках, но я знал, что она меня не оттолкнет. Не позволит себе этого в комнате Папы.
Услышав мой голос, больной повернул голову в нашу сторону. Серебряная седина его волос чуть заискрилась. Близость кончины придала его глазам почти прозрачность, и они были бледно-голубыми как легкая тень облаков на свежем снегу.
— Крис… Это ты, мой мальчик, черт бы тебя побрал… — медленно произнес он еле слышным голосом. — Признаться, я очень рад увидеть тебя.
— И я рад. Однако ты тут разленился, старый демон, — с любовью ответил я ему. — Как мы будем охотиться, если псарня пуста?!
— Достаточно, Крис, — вмешалась мать, пытаясь вновь покомандовать.
— Я немного посижу с отцом, Мама, — заставил я себя возразить ей как можно мягче. Понимая, что Папа угасает, я хотел разделить оставшиеся минуты его жизни.
Мать промолчала, видимо, не зная как поступить. Ее темный силуэт застыл ненадолго на пороге комнаты и бесшумно исчез. Я был уверен, что она направилась в другую комнату, чтобы позвонить по телефону Роду в банк.
В течение двух часов мы оставались одни. И почти все это время мне пришлось вести нашу беседу. Папа лежал, вытянувшись, с закрытыми глазами, словно спящий. Но время от времени по его губам пробегала легкая улыбка, особенно при воспоминаниях о том, как мы бродили по холмам в поисках золотой жилы, как играли в разбойников, когда я был мальчишкой, как однажды приручили молодого оленя, увязавшегося за нами до самого дома и вернувшегося в лес только после того, как Папа хлестнул его хворостиной по крупу.
Только после его избрания судьей мы стали отдаляться друг от друга. Мне было тогда двадцать лет, и, по-видимому, мной владела страсть к бурной жизни, которую я унаследовал от него. Но Папа, старше меня на тридцать лет, умел уже обуздать себя. Я же продолжал катиться по наклонной плоскости вниз.
В семь часов вечера мой брат Род позвал меня в гостиную. Я вышел из спальни отца и прикрыл дверь за собой. Похожий на атлета Род был выше меня ростом и выглядел солиднее. Но ему всегда недоставало мужества. Скривив рот, он уставился на меня ясными, близко посаженными глазами.
— Жена сказала мне, что ты непочтительно с ней разговаривал, — начал он таким тоном, словно отчитывал одного из своих подчиненных в банке. — Мы обсудили твое поведение с матерью и хотим, чтобы ты удалился отсюда. Мы хотим…
— Вы хотите? Пока отец дышит, этот дом все еще его. Не так ли?
Род набросился на меня с кулаками, но я увернулся от удара, оттолкнул брата плечом к стене и влепил пару пощечин. Я мог бы легко сложить его вдвое ударом по солнечному сплетению, затем оглушить ударом сложенных вместе рук по затылку и одновременно размазать его рожу о колено. И это доставило бы мне удовольствие.
Но стоило ли ради этого устраивать побег из тюряги, тащиться сюда тысячу миль, пытаясь убедить фараонов, что я мертв? Поэтому я не стал продолжать драку. К тому же, было видно, что Род испугался, и его решимость пропала.
— Грязное… Грязное животное! — прошелся он в мой адрес, прикладывая, словно женщина, ладони к побитым щекам. Затем я увидел, как глаза его театрально расширились в тот самый момент, когда до него, наконец, дошло, в какой ситуации я нахожусь.
— Ты, ты сбежал?! — выдохнул он. — Сбежал из тюрьмы?!
— Да, это так… И я намерен оставаться на свободе. Я вас хорошо знаю, всех. Меньше всего на свете вы желаете, чтобы полицейские появились здесь.
И, подражая его надменному тону, я добавил:
— О, какой, какой скандал может разразиться!
— Но тебя разыскивают?
— Они думают, что я мертв. Там, в Иллинойсе, я врезался на краденой машине в указатель движения. Автомобиль взорвался и сгорел вместе со мной.