ИГОРЬ ВСЕВОЛОЖСКИЙ
      СУДЬБА ПРОЗОРЛИВЦА
      Фантастическая повесть
      СОДЕРЖАНИЕ
      Глава I. О том, как все началось Глава II. Убеждаюсь в том, что читаю мысли Глава III. Моя звезда восходит высоко и падает вниз Глава IV. Ухожу в море Глава V. Ловлю "вервольфа" Глава VI. Становлюсь знаменитым Глава VII. Сэйни Глава VIII. Проваливаю кандидата в президенты Бататы Глава IX. Со мною жестоко расплачиваются Глава X. Бежать! Бежать! Глава XI. Задержан Глава XII. Я вступаю в высокопоставленное бататское общество Глава XIII. Предстоит сенсационный процесс Глава XIV. Я - узник, хотя и свободен Глава XV. Все рушится Глава XVI. Последняя запись
      "Стражник, подкупленный моими друзьями за тысячу лавров, вынесет эти записки из тюрьмы в Цезарвилле. Я надеюсь, что они будут опубликованы за пределами демократической и свободной Бататы. Президент Агамемнон Скарпия отказал мне в помиловании и то, что может предпринять министр внутренних дел после появления записок в свет - теперь не может иметь для меня большого значения".
      Фрей Горн.
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      О ТОМ, КАК ВСЕ НАЧАЛОСЬ
      Началось это вскоре после Великой Войны, через два года после того, как "купец", на котором я в то время служил матросом, под флагом Бататы перевозивший грузы Объединенных Наций, был захвачен японцами, а экипаж его заключен под стражу.
      Однажды тюрьма, в которой мы содержались, очутилась под бомбежкой. Каким-то чудом уцелел я один. С той поры меня не переставали мучить головные боли. Иногда боль становилась настолько невыносимой, что ни ментолофицин, ни еще более радикальный антимигрин не приносили мне облегчения.
      Возвращаясь на родину, я, увидев с палубы корабля золотую береговую полосу Бататы, увенчанную кружевной зеленью пальм и гордых эвкалиптов, вздохнул полной грудью и в нетерпении ждал, когда наш тяжелый и неуклюжий транспорт пришвартуется к бетонной стенке причала.
      Ступив на родную землю в порту Трех Фрегатов, я, даже не зайдя в любимую матросами "Сумбарину", устремился к поезду электрической железной дороги, через час доставившему меня в Цезарвилль.
      Как забилось мое сердце, когда я вновь увидел знакомые, разлинованные, словно школьная тетрадь, улицы, скопления громадных домов, вереницы машин самых фантастических марок и расцветок, огромные, словно Ноевы ковчеги автобусы, церкви, похожие на театры, и театры, похожие на церкви, портрет президента Герта Гессарта на рекламах самых лучших и самых гигиенических помочей в мире и бешеную гонку световых букв, обещающих наслаждение тому, кто выпьет ананасовый сок "Нектар Гро Фриша", попробует грейпфрут "Первенец Пума" или насытится кокосовым напитком "Голиаф Вруйса".
      Можно было сойти с ума от великолепных витрин, ресторанов, кафе, вынесших свои столики прямо на Бульвар Магнолий, от знаменитого джаза Стрэйка, гремевшего через рупоры на всех перекрестках модную песенку: "Как скучно,ребята, мне жить без войны..."
      Все манило, звало, тащило за рукав - дневные кинематографы и ночные бары, игорные клубы, которые официально запрещены, но о существовании которых знает весь Цезарвилль, универмаг Корта, в котором можно было за полчаса одеться с ног до головы.
      Но я был только матрос, после двухлетнего отсутствия возвратившийся на родину, матрос без корабля и без службы, с минимальной суммой лавров в кармане, достаточно потрепанный внешне и еще более истрепанный внутренне - войной и бомбежками. У меня лишь одна цель в этот солнечный шумный день, и я стремился к этой лишь одной цели, пробивая себе путь среди тысяч стремительных пешеходов и сотен нетерпеливо рычавших под светофорами на перекрестках машин. Я чуть не угодил под белый звенящий трамвай, пересекая Квадратную Площадь, торопливо прошел через Восьмиметровую, Центральную и Республиканскую улицы и, наконец, попал на тихую Лиловую улицу, такую провинциальную в шумной столице Бататы, с тихими садиками, дремлющими за узорчатыми решетками и белыми домиками в глубине пальмовых и кактусовых аллей.
      Я шел к Лиане, к своей золотоволосой Ли, которую не видел целых два года. Помнит ли она меня? Любит ли она меня? Как она меня встретит? Бросится на шею? Обнимет? Вот каковы были мысли, бродившие у меня в мозгу, пока я прошел несколько знакомых кварталов. И вот, наконец, я увидел кисейные, с вышитыми на них синими павлинами, занавески на окнах, багровый бордюр из мясистых канн, окаймлявший дорожку, и эрдель-терьера Лианы-Гобби,с лаем кинувшегося мне навстречу.
      - Гобби, Гобби, дурачок, не узнал? - приветствовал я терьера и он завизжал, завилял обрубком хвоста и стал тереться ушами о мои брюки.
      - Ли! - закричал я. - Ли, я вернулся!
      Дверь отворилась, и на пороге, в ярком солнечном свете, словно в ореоле, появилось мое божество.
      - Фрей, - сказала Ли, прижимая руки к груди, - Фрей, как мучительно я ждала тебя...
      Золотоволосая, синеглазая, солнечная, она осталась совсем такой же, как два года назад, когда провожала меня в мой последний рейс. Даже платье на ней было то же самое - белое с красным воротничком и красными карманами. Оно было настолько коротко, что открывало ее стройные ножки.
      Ли кинулась ко мне, крепко обняла и целовала меня. Она задыхалась от счастья, а я с наслаждением вдыхал незабываемый аромат ее шелковистых волос.
      Рука об руку мы вошли в дом, прошли в кухню, где Ли усадила меня за стол, покрытый ослепительно белой клеенкой, и стала уговдать; душистым кофе из белой фарфоровой чашки. Я почуветвовал, что голоден, как сто волков, и принялся за еду,
      Пока я пил и ел, она болтала без умолку. Да, она попрежнему служит у Корте в отделе датского белья, мама ушла по делам, она скучает... Я слушал ее милую болтовню, смотрел в ее похожие на анемоны глаза и чувствовал себя счасливейшим человеком на свете. Все пережитое отодвинулось в сторорону и исчезло в туманной дымке, и оставалось лишь безмерное счастье от сознания, что ты любим и тебя терпеливо ждали.
      Наговорившись вдоволь и рассказав все новости Цезарвилля - о том, кто вышел замуж, женился, развелся, умер, какие новые фильмы идут в "Титании" и какие новые ресенки поет знаменитый джаз Стрэйка, Ли попросила, чтобы я, ничего не утаивая, рассказал все о себе.
      Я рассказывал, она мне смотрела в глаза и изредка повторяла: "О, Фрей!" "О, бедный мой Фрей; сколько ты пережил!" Как я любил ее в этот день! И вдруг, когда она один раз сказала: "Фрей, милый Фрей", ктото рядом отчетливо произнес: "Дрок". В кухне никого кроме нас не было, никого не было во всем домике, кроме нас и терьера, захлебывавшегося от восторга и все же я явственно слышал произнесенное слово "Дрок" - это было имя вылощенного владельца табачной лавочки за углом. Я не переносил его самоуверенного вида, его шляп с лихо заломленными полями, сшитых по последней моде костюмов самых ярких расцветок, из всех карманов которых торчали носовые платки.
      - Фрей, - сказала Ли нежно. - Я так люблю тебя!
      - Дрок! - повторилось еще раз.
      И вдруг все разделилось. Я слушал, как милые губки повторяли "Фрей, Фрей, я люблю тебя", а рядом второй голос Лианы упорно твердил: "Это неправда, я люблю Дрока. Дрок, Дрок, я тебя люблю". Головная боль зажала мой лоб в тиски и словно молотом принялась вбивать мне в мозг: "Я лгу, я лгу, я люблю Дрока". С ужасающей ясностью я вдруг сообразил, что читаю затаенные мысли Лианы. Я понимал отчетливо, что все то, что она говорит мне - ложь, а правда - то, о чем она в данный момент думает; думает, что уже полтора года у нее роман с Дроком и полтора года он бывает здесь запросто; надо как можно скорее предупредить его, чтобы он не зашел невзначай и на меня не наткнулся.
      И будто в подтверждение того, чего я еще не уразумел в тот несчастный день, когда солнечный свет для меня померк в садике стукнула калитка, послышался хруст песка на дорожке и ненавистный мне самоуверенный голос позвал:
      - Эй, Ли! Где ты запропастилась?
      Краска мигом слетела со щек Лианы.
      - Фрей, - сказала она растерянно. - Это Дрок, вы, кажется, знакомы?
      А Дрок кричал уже с крыльца:
      - Эй, Ли, ты, наверное, спишь, как сурок! Поглядика, что я принес тебе!
      - Нет, мы незнакомы с Дроком, - сказал я, поднимаясь из-за стола и расплескивая чашку с кофе.
      - Куда ты? Фрей!
      Не ответив ни слова, я распахнул дверь, прошел мимо оторопевшего франта в костюме сигарного цвета и в апельсиновых ботинках, добрался до калитки, натыкаясь на клумбы и, сломав две-три мясистых канны - и калитка навсегда захлопнулась за мной.
      В тот же день, в баре "Синяя саламандра", после изрядной порции самых адских коктейлей, один забулдыга сообщил мне кое-какие подробности, которые почти ничего не добавили к тому, что я узнал от самой Лианы против ее воли.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      УБЕЖДАЮСЬ В ТОМ, ЧТО ЧИТАЮ МЫСЛИ
      Мне опостылел Цезарвилль и я, уехав в тот же день в порт Трех Фрегатов, поселился в любимом прибежище моряков - гостинице "Субмарина", где снял себе крохотный номер под крышей.
      "Уехать, - думал я. - Уйти скорее в море, забыть Лиану, забыть Цезарвиядь, забыть прошлое, жить только настоящим и будущим..."
      Но уйти в море оказалось не так-то легко. Лучшие суда стояли на приколе, лайнер "Королева Атланты" ремонтировался в сухом доке, а мелкие суденышки были давно укомплектованы и на берегу шаталось много моряков без моря. Не прошло и двух недель, как небольшие мои сбережения канули в вечность. У меня не осталось в кошельке даже пифона на завтрак, не говоря уже о том, что полтора лавра в день я должен был платить за гостиницу. В поисках денег я бродид по лавчонкам, торгующим старьем, пытаясь продать костюм, купленный, мной для того, чтобы в достойном виде предстать перед Лианой, и в поисках работы по мрачным конторам судовладельцев, помещавшимся в старых кирпичных домах. Мне не удавалось найти ни денег, ни работы. А вокруг было столько соблазнов! Рестораны, бары, кофейные зазывали к себе сногсшибательными названиями необыкновенных блюд. В витринах лежали чудовищные ананасы и гибриды, сочетавшие сладость клубники с кислотой апельсина. На каждом шагу попадались киоски с замороженным кокосовым соком. Пачки табаку в ослепительной упаковке преследовали меня, лишенного даже возможности покурить.
      У автобусных станций толпились модные франты и девицы в невероятных прическах, уезжавшие на Пальмовый берег. На голубой глади бухты покачивались нарядные, белокрылые яхты. На бульваре за столиками сидели портовые дельцы, потягивавшие через соломинки из высоких бокалов ананасовый сок со льдом. Они обжирались, опивались и накуривались до одурения, а я не мог купить себе даже кило сладкого картофеля-батата. Я не мог выпить чашки кофе, а тут же, рядом с портовым, городом, на желтом песке пустыни, окруженные стражей, не допускавшей бедняков на расстояние выстрела, пылали гигантские костры фирма "Ефок и К-о" жгла огромные запасы кофе, чтобы поднять на него падающие цены. И в нескольких милях в другую сторону от порта два колоссальных крана день и ночь ссыпали в море тысячи тонн батата - фирма "Лучший в мире батат" топила в волнах запасы, которыми могла накормить миллионы таких, как я, бедняков, - лишь потому, что цена на батат стала, по ее мнению, слишком низкой.
      Было отчего взбеситься. И вот, в тот день, когда я не мог не только пообедать, но даже сесть кусок маисовой лепешки с горячей сосиской, меня окликнул мой старый знакомый Гуль. Мы плавали с ним когда-то на "Красотке".
      - Эй, Горн, бродяга! Беги скорее к Люку, он набирает команду на "Жемчужину юга"!
      Я давно имел счастье знать старого Люка, пройдоху-владельца десяти старых гадлш, именовавшихся "Жемчужинами" и "Принцессами". До Великой Войны я ни за что бы не имел с ним дела. Но теперь пустой голодный желудок погнал меня к Люку. И, поблагодарив Гуля, я поспешил на набережную Пиратов, чтобы закабалить себя на "Жемчужину юга".
      Я нашел Люка в его полутемной конторе, похожей на похоронное бюро. Толстый, с носом, словно якорь утвердившимся между двух полушарий, с короткими ножками гиппопотама и задом, как корма портового буксира, Люк восседал на стуле, поглядывал на меня своими эаплывшими жиром глазами.
      - "Жемчужина юга", капитан Грот, рейс на кокосовые острова, жалование сорок лавров, приличная пища, - сказал он без знаков препинания.
      Сорок лавров было смехотворное жалование, но перспектива немедленного получения аванса и последующего насыщения доотвала тут же в "Веселой сосиске", заставили меня согласиться.
      - Отправление завтра, явиться на судно сегодня... Зеро, давайте контракт, - продолжал Люк. Прыщавый конторщик Зеро с тщательно прилизанным пробором положил на стол бланк контракта.
      Я готов был уже поставить свое имя рядом с подписью Люка, как вдруг у меня застучало в висках и с той же отчетливостью, с которой я осознал, что Лиана ждет Дрока и любит его, я усвоил:
      "Последний рейс. "Жемчужина" не вернется. Страховая премия, очень выгодно. Все отлично".
      Я отбросил прекрасное вечное перо "Удав", подложенное мне Люком, и сказал:
      - Я передумал. Мне что-то не нравятся Кокосовые острова. Я имел счастье видеть их острые рифы.
      Оставив изумленного Люка в его мрачной дыре, я вышел на улицу.
      * * *
      Многими неделями позже я узнал, что "Жемчужина юга" села на рифы в районе Кокосовых островов;. уцелели лишь капитан Грот и старший помощник. Люк получил огромную страховую премию, выплаченную ему полностью.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      МОЯ ЗВЕЗДА ВОСХОДИТ ВЫСОКО И ПАДАЕТ ВНИЗ
      Я мучительно голодал. Я ночевал черт знает где, хотя в благословенной Батате, где все процветало и карманы спекулянтов и дельцов буквально лопались, переполненные лаврами, существовало множество отелей с чистым бельем и грелками для ног в постели. Я слушал разговоры таких же бездомных, как я, бедняков, честивших на чем свет стоит президента и говоривших, что этот улыбающийся на рекламе подтяжек Герт Гессарт заработал на бататовой и кофейной операциях миллионы потому, что фирмы делились с ним своими доходами от выросших цен.
      - Ну, ему придется тряхнуть мошной на предстоящих выборах в президенты, - говорили мои собеседники. - По дешевке он не получит вновь своего президентского кресла.
      - Чтобы черт его унес в преисподнюю! - желали Герту Гессарту женщины, стоявшие в длинных очередях за кокосовым молоком и маслом, ибо кокосовые компании не отставали от своих собратьев и попрятали все запасы, чтобы в свою очередь вздуть цены.
      Я чувствовал, что деградирую, что готов вцепиться в горло, любому из дельцов в мягкой шляпе и в лохматом костюме, если он попадет в мою орбиту в темном уголке, и вытрясти вместе с его душой и лавры из его карманов.
      Но мне неожиданно повезло.
      Я встретил своего друга детства Амоса Бизони, моряка, ставшего страховым агентом. Он отвез меня в Цезарвилль, в свою страховую контору, и добился, чтобы мне дали возможность испробовать на новом поприще мои таланты. Страховое общество "Помни о смерти" была фирма солидная, со своими агентами расплачивалась добросовестно, но мне, по правде говоря, не очень-то нравилась новая профессия. Убеждать цветущего человека, что он должен помнить о смерти и позаботиться о своих близких - удовольствие ниже среднего. С помощью врача страховой компании я вскоре постиг все ухищрения любителей поживиться на счет страховой премии, загримировывавших дряхлых стариков под людей средних лет и подсовывавших вместо неизлечимых больных - нанятых для показа агенту статистов. Я жил в чистенькой комнатке на Причальной улице у старушки Макбот, заботившейся обо мне, как о родном сыне.
      Вечерами я посиживал в кафе на Якорном проспекте за бокалом устричного коктейля или флипа "Последний вздох черта" и почитывал газеты. "Герольд Бататы", "Правдоподобный Вестник", "Неподкупная местность" восхваляли партию "независимых патриотов", к которой принадлежал и президент Герт Гессарт. Приближались выборы и "независимые патриоты", понося последними словами своих противников - "сторонников демократии", обещали небывалое процветание Бататы под их руководством.
      "Бататский демократ", "Распространенная газета" и "Самая распространенная газета" в свою очередь возносили "сторонников демократии", и, печатая портреты бульдогообразного, с квадратной челюстью и плечами боксера Агамемнона Скарпия, именовали своего кандидата в президенты "другом бататцев", "ангелом в человеческом образе" и "достойнейшим гражданином", в свою очередь понося "независимых патриотов..."
      Это не мешало всем конкурирующим между собой газетам дружно поносить русских, будто бы жаждующих завоевать весь мир и протягивающих жадные руки к Батате и призывать к отпору, рекомендуя немедленно обединиться с Кокосовой, Банановой и Кофейной республиками, создать мощную авиацию и флот, послать экспедицию в Арктику и Антарктику. (Я удивлялся: какое дело Батате до Арктики и Антарктики, русским - до нашей Бататы, и Батате - до русских? Но газетам, очевидно, было виднее, потому что они неутомимо печатали на видном месте фотографии чудовищных танков и самолетов, которые, по их словам, русские выпускают сотнями тысяч).
      Слегка очумев от "Последнего вздоха черта" и гораздо более очумев от газет, которые, мне казалось, сошли с ума, я отправился в Мюзик-холл, где мастодонтоподобная Гия Геи пела тяжеловесные песенки о "малютке-бомбе" и похожая на козу Тиа Томби отплясывала модный танец на глобусе, называвшийся "фокс на пороховой бочке".
      Все было бы ничего, но моя карьера страхового агента внезапно потерпела крах. Вот как это произошло.
      Однажды мой патрон предложил мне пройти к нашему клиенту Гро, Фришу, пожелавшему застраховать свою падчерицу.
      - Это выгодно для компании, - сказал мой патрон, - ибо падчерице Фриша всего восемнадцать лет и она находится аэдветущем состоянии. Постарайтесь немедленно оформить полис.
      В тот же день я отправился к Гро Фришу в его особняк, расположенный за городом, на Кактусовой аллее. Это был король ананасовых соков, владелец фирмы "Нектар Гро; Фриша", отравлявший два полушария синтетическим соком, ничего общего не имевший с подлинным ананасом.
      Меня впустил лакей, более нарядный, чем я. Великолепие особняка ананасовского короля ослепило. По широкой лестнице меня провели в обширный кабинет, залитый солнечным светом, Гpo Фриш встретил меня приветливо. Это был сухощавый, седой улыбающийся человек, с чисто выбритым розовым лицом. Уж он-то наверное никогда не употреблял продукции своей фирмы!
      - Вы абсолютно точны, - сказал он, взглянув на часы. Позовите Лесс, - приказал он лакею.
      Мы закурили ароматные сигары "Плюсквамперфектум" и он сообщил мне, что хочет застраховать жизнь Лесс в крупную сумму. Меня немного поразил размер этой суммы и то, что Гро Фриш, опытный коммерсант, не жалеет лавров, которые ему ежегодно вридется выплачивать компании. Ведь если Лесс молода и находится в цветущем здоровья...
      - А вот и Лесс, - прервал мои размышления хозяин дома. Я обернулся - и застыл, восхищенный. Девушка необыкновенной красоты, стройная, как юная пальма, и прекрасная, как цветок магнолии, стояла передо мной в легком платье цвета морской воды. Вьющиеся каштановые волосы обрамляли ее смуглое личико с алыми губками и вздернутым носиком.
      У меня застучало в висках. Я не мог промолвить ни одного слова и молча поклонился. Девушка приветливо мне ответила. Потом я взглянул на Гро Фриша, попрежнему улыбающегося и обаятельного, сказавшего: "Ну, что ж? Приступим к делу?", и вдруг я почувствовал, что знакомая головная боль посетила меня и я читаю, как в раскрытой передо мной книге, все мысли Гро Фриша.
      "Затруднительное положение. Авантюры. Близок к краху. Премия может спасти. Спасти. Спасти положение. Лесс должна умереть, с премией и с ее состоянием я выкарабкаюсь на поверхность...".
      Словно в какой-то дымке передо мною растаяла дверца стоявшего в углу шифоньера, она стала прозрачной, и я увидел коробочку с порошками, лежащую на верхней полке.
      - Я отказываюсь что-либо сделать для вас.
      Кто это сказал? Я? Очевидно, я, потому, что Гро Фриш перестал улыбаться и процедил:
      - Я не понимаю вас, господин страховой агент...
      - Вы отлично понимаете, о чем я говорю и почему я отказываюсь застраховать жизнь этой девушки. И советую вам...
      - Вы, очевидно, сошли с ума, - жестким голосом сказал Гро Фриш. Румянец слетел с его лица. - Убирайтесь немедленно, и я потребую, чтобы вас уволили...
      - Дядя Гро! - воскликнула Лесс. - Что вы говорите?
      - Не вмешивайся, - оборвал Гро Фриш девушку. - Цербер! Проводите этого человека.
      Пошатываясь, я принял от лакея пальто и вышел на улицу. Морской ветерок освежил мое пылавшее лицо.
      Когда я дошел до конторы компании, все было кончено. Меня выгнали и сам патрон поехал обясняться к Гро Фришу.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      УХОЖУ В МОРЕ
      Мои ничтожные сбережения снова быстро иссякли, и я опять безнадежно и тяжело голодал, живя под самой крышей в порту Трех Фрегатов, в гостинице "Сумбарина". Старушка Макбот, ухаживавшая за мной в Цезарвилле, как за водным сыном, пока у меня водились в кармане фавры, немедленно и довольно грубо предложила мне выехать, лишь только поняла, что не может рассчитывать на аккуратное получение с меня синих кредитных билетов с каймой из лавровых листьев и со змеей, обвивающей цифру.
      Я не мог найти себе никакой работы. У меня все чаще стучало в висках (от недоедания, полагал я) и я все чаще ловил себя на том, что, беседуя с человеком, я стараюсь прочесть его мысли - и мне это удается.
      Я слонялся по прибрежным кафе, ничего не заказывая и читая оставленные посетителями газеты. Однажды к кафе, из которого меня еще не догадались попросить удалиться, подкатила машина марки "Голубая комета" и из нее вышел Фриш со скуластым человеком, похожим на ньюфаундленда. Они уселись за столик; я поглядывал на них, прикрывшись газетой. Свирепое лицо спутника Фриша мне показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, где и когда я его встречал. И вдруг я вспомнил: это был Крабби Гадд - главарь бататских фашистов. Я до войны однажды видел, как фашисты маршировали в своих рубашках цвета сирени по улицам Цезарвилля. Вид у них был достаточно воинственный и свирепый. Во время Великой Войны Крабби Гадд куда-то исчез. Говорили, что его посадили, а теперь, как видно, он вновь выплыл наружу. И хотя на нем не было этот раз сиреневой рубашки, я сразу вспомнил его.
      - Интересно, - подумал я, - как он может функционировать после поражения Гитлера? Кто пойдет за ним? И не остановит ли его на первых же шагах государственная полиция Бататы?
      Только через много дней я понял, каким я был в тот день несмышленным младенцем.
      На другой день после этой встречи я узнал, что "Королева Атланты" выходит из дока и идет в первый рейс. Пароходная компания набирала команду, и я, подписав контракт, перебрался в матросский кубрик на борту "Королевы Атланты". В день отплытия мне на глаза попалась газета, если не ошибаюсь, "Герольд Бататы". Сногсшибательные заголовки оповещали читателей:
      "Исчезновение падчерицы миллионера".
      "Ушла из дома в час ночи и не вернулась".
      "Подозревают участие в исчезновении агентов Советской России".
      "Она сама была владелицей состояния".
      "Гро Фриш проливает слезы".
      "Я покончу с собой" - сказал Гро Фриш репортерам".
      "Найдена в пруду в парке".
      "Сначала отравлена, после - утоплена".
      "Страховая компания "Помни о смерти" должна выплатить огромную премию".
      "Состояние падчерицы переходит к Гро Фришу".
      "Вся Батата соболезнует".
      "Цезарвилль в трауре".
      "Полиция ищет преступников".
      Бедная Лесс! Она была обречена еще в тот самый день, когда я приходил к Гро Фришу! И я, я не помешал этому! Но что я мог сделать? Мне бы рассмеялись в лицо, если бы я рассказал полицейскому инспектору, что читаю чужие мысли. Или меня посадили бы в сумасшедший дом. И меня наверняка запрут в сумасшедший дом, если я вздумаю доказывать, что знал о готовящемся преступлении и обвиняю никого иного, как проливающего слезы опекуна, обещающего покончить с собой от горя.
      Дальше газета сообщала другие, менее важные новости:
      "Королева Атланты" выходит в свой первый рейс после Великой Войны".
      "Агамемнон Скарпия выехал в предвыборную поездку на борту "Королевы Атланты".
      "Я надеюсь победить на предстоящих выборах. Народ Бататы - за нас. - говорит Агамемнон Скарпия. "Правительство Герта Гессарта рухнет, как обветшавшая каланча".
      "Лабардан с нетерпением ждет приезда лидера "сторонников демократии".
      "Русский ботаник Миранов приехал в Батагу. Он известен трудами по скрещиванию ананасов с грейпфрутом. У русского гибрида - большое будущее".
      "Чепуха", - заявил Гро Фриш. - "Нет ничего лучше чистого ананасового сока".
      Я скомкал газету и пошел в кубрик. В шесть часов вечера, под звуки оркестров, игравших "Как скучно, ребята, мне жить без войны", "Королева Атланты" отдала швартовы и, медленно развернувшись, вышла в море.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      ЛОВЛЮ "ВЕРВОЛЬФА"
      Я ловил себя на том, что теперь уже сам старался прочесть чужие мысли. Для меня стало спортом - развивать тот удивительный дар, которым меня наделила судьба. Я смотрел в лицо буфетчику, разливавшему живительную влагу, и знал, что он высчитывает, сколько лавров положит в карман в конце рейса, обделяя каждого на несколько капель.
      Я примечал, какие неприглядные мысли бродят в голове юной пассажирки, весело хохочущей и играющей в теннис на палубе, мечтающей о том, как бы поймать в свои сети старика, начиненного лаврами, как рулет - мясным фаршем. Благообразный старец, дремавший в парусиновом кресле, пока я драил поблизости палубу, оказался пароходным шулером-профессионалом, обдумывавшем способ наиболее безболезненно обыграть простоватого торговца скотом, своего каждодневного партнера.
      Мне удавалось прочесть и мысли моих товарищей по кубрику - матросов, людей озабоченных, как бы сохранить для семьи побольше лавров к концу рейса, что привезти жене или невесте, чем накормить ребят.
      И очень часто при разговорах в кубрике я замечал, что слова их вполне совпадают с их мыслями и, наоборот, наблюдая пассажиров первого класса, я примечал, насколько велика разница между тем, что они говорят и что думают.
      Своеобразный спорт так увлек меня, что иногда я нарывался на злобные замечания. Пассажиры жаловались помощнику капитана, что "этот матрос так уставился на них, что у них мурашки по коже забегали", и помощник прогонял меня вниз, приказывая прислать продолжать приборку кого-нибудь другого. Я с трудом сдерживал себя и старался поменьше всматриваться в людей с верхних палуб и поменьше навлекать на себя неприятностей, но зато я знал, что молодая певичка из корабельного джаза, распевающая "о, детка, как мне весело жить", живет далеко не весело, потому что ее параличная мать прикована в Цезарвилле к постели, а куплетиста, исполняющего знаменитую песенку "Как глупы и смешны рогатые мужья" бросила жена, по которой он до сих пор тоскует. Я жил в чудовищном мире несообразностей. Люди оказывались совсем не теми, какими они старались казаться.
      А "Королева Атланты", рассекая своим острым форштевнем волны и оставляя за собой фосфоресцирующий след, стремительно шла вперед, и в салонах наверху, обставленных; с королевской роскошью, играл джаз, танцевали, играли в поккер, в ресторанах набивали желудки, в третьем классе болели морской болезнью, а мы, матросы, поддерживали корабельную чистоту.
      Однажды вечером, когда я, начищал суконкой поручни коридора первого класса, мимо меня прошел человек в вечернем костюме, с узким, вытянутым, словно морковь, лицом, похожими на щелки губами и невыразительными глазами, прикрытыми толстыми стеклами очков в черепаховой оправе.
      Он, даже не взглянув на меня, пошел по застланному толстым каучуковым ковром коридору, мягко ступая толстыми подошвами. Я смотрел в его удлиненный затылок, и он, наверное, почувствовал это, потому что обернулся. Но я уже ревностно тер суконкой поручни. Он пошел дальше, я - опять поглядел ему вслед и - вдруг прочел, что он думает: "Завтра, по прибытии в Лабардан все взлетит". Что взлетит? Почему?
      Схватив свою суконку, я последовал за человеком в очках. Я напрягал всю свою волю. Я боялся лишь одного, - чтобы он снова не обернулся. Он на секунду задержался возле умывальной первого класса. "Здесь", - подумал он. "А потом - на пристань. Гадд все свалит на русских и коммунистов". Пройдя еще несколько шагов, он достал ключ, и, отворив каюту сто шестьдесят вторую, подумал: "Нет, в другом месте" - и исчез за дверью.
      В списке пассажиров я прочел:
      "Каюта 162. Ру Бот. Комиссионер по продаже ананасового сока".
      Я слышал еще до войны о германских фашистах, умудрявшихся взрывать корабли при помощи адских машин величиной с карандаш. Такую адскую машину можно спрятать в жилетном кармане. Мне вовсе не улыбалось взлететь на воздух вместе с ."Королевой Атланты". Но что сделать? Куда пойти? Кто мне поверит? До Лабардана я могу быть спокойным. Он сойдет только в Лабардане завтра на рассвете, оставив здесь свой подарок.
      В эту ночь я не заснул ни на минуту, твердо решив не выпускать из виду проклятого "вервольфа".
      В семь часов утра мы увидели белые дворцы и лазоревое небо над Лабарданом. Началась обычная суета. Я кинулся было искать Ру Бота, но боцман приказал мне вынести чьи-то вещи. Из каюты первого класса вышел Агамемнон Скарпия (я узнал его по портретам, печатавшимся в газетах), в лимонного цвета фетровой шляпе, коричневом просторном костюме и в желтых ботинках.
      Его окружали секретари и телохранители. У телохранителей недвусмысленно оттопыривались задние карманы. Оркестр на верхней палубе заиграл "Прекраснее Бататы нет республики на свете". Шикарные девицы стояли у фальшборта, махая платочками приближающимся дворцам Лабардана. Лакированный катер сразмаху подскочил к "Королеве Атланты" и по раскачивающему трапу на борт поднялись репортеры и представители местных властей. Они кинулись к Агамемнону Скарпия, стоявшему, словно монумент, среди суетни, свистков, гудков и завывания оркестра.
      В этот миг я увидел Ру Бота. Он вышел на палубу с крохотным чемоданчиком, в ярко-зеленой плюшевой шляпе и в светлозеленом пальто. Значит, он уже успел заложить где-то свою адскую игрушку! Я напрягал всю свою волю, но в суете, среди грохота, криков и репортерских расспросов не мог уловить ни одной мысли "вервольфа".