Гриф секретности снят - Главная профессия – разведка

Всеволод Радченко

Главная профессия – разведка

©Радченко Всеволод, 2011

©ООО «Издательский дом «Вече», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Благодарю дорогую Олю, Николая и Макса Ярышевых, без помощи которых эту книгу я еще очень долго бы писал.

«Вот уже не одно столетие всё, что связано со шпионами, притягивает внимание писателей, журналистов и историков, как, впрочем, и читающей публики. Используя всевозможные профессиональные приёмы, авторы пытаются описать успехи, приключения и человеческие трагедии, связанные с древним искусством шпионажа, часто при этом неразборчиво смешивая факты с вымыслом. К сожалению, большинство книг на эту тему написано людьми, весьма далёкими от профессии разведчика. Многие из них давали излишнюю волю своему воображению, стараясь получше описать психологический прессинг, соблазны и нервные нагрузки, связанные с этой опасной профессией, которым неизбежно подвергаются практически все неординарные люди, посвятившие ей свою жизнь.»[1]

Книга, которую читатель держит в своих руках, написана кадровым разведчиком, до конца верным присяге, занимавшим высокий пост в иерархии внешней разведки вплоть до 1991 года. Радченко Всеволод Кузьмич прошёл большой жизненный и оперативный путь: от лейтенанта до генерал-майора; от оперуполномоченного до заместителя начальника внешней контрразведки. Человек уникальных способностей, свободно владеющий английским и французским языками, кандидат юридических наук, защитивший диссертацию по оперативной тематике на базе изданной монографии, всегда был востребован в самых серьёзных мероприятиях внешней разведки, буквально с его первого прихода на службу.

Предлагаемая книга – удивительный рассказ об истории нашей страны и прекрасной профессии разведчика.

Писать о работе во внешней разведке непросто. Не случайно широко известные имена наших разведчиков и описание дел внешней разведки появляются в печати только после разоблачения этих людей и дел спецслужбами противника, громких судебных процессов. Это хорошо теперь известные имена славных разведчиков Абеля и Молодого. Имя же великого Зорге (Рамзай) было прославлено у нас лишь спустя двадцать лет после его гибели в японской тюрьме. Об Абеле мы написали всё, что могли написать после его обмена на захваченного у нас и осужденного пилота самолёта-разведчика У-2; о Молодом – после его обмена на английского агента, осужденного у нас по делу Пеньковского; толчком в деле Зорге послужил фильм французского режиссёра Ива Чампи «Кто вы, доктор Зорге?», созданный на базе документальных материалов и рассказавший о деятельности советского разведчика в Японии. Похожая ситуация складывается и в западных спецслужбах: о разоблачённом у нас агенте ЦРУ и СИС Пеньковском в США и Англии было «пролито море чернил» после того, как он был осуждён и расстрелян в Москве.

Автор, прослуживший сам многие годы во внешней контрразведке СВР, чётко знал информационные границы, которые нельзя переступить в рассказе о работе во внешней разведке. Рукопись, конечно, внимательно просмотрели в Службе. Замечаний было немного, и лишь одно из них было существенным: в отрывке (15 страниц) описывалась сложная и интересная операция с прямым участием автора, секретность этой операции ещё не исчерпала сроков, позволяющих предать её огласке. Автор, не вступая в дискуссии, удалил этот отрывок из книги.

Книга начинается рассказом об участии молодого разведчика в охране И. Сталина на торжественном заседании 7 ноября 1952 года, и уже в следующем за ним эпизоде описывается «наряд» на Красной площади при похоронах И. Сталина. Эти зарисовки как бы вводят читателя в атмосферу, общественный строй нашей страны того времени.

Интересными являются воспоминания о работе Комитета Государственной безопасности в Монголии через его Представительство в 1983–1987 годах, в период принципиальных изменений в политической жизни страны.

В заключительной части книги есть отрывок об охоте на волков. Это эссе заядлого охотника не связано с профессиональной деятельностью разведчика, но когда читаешь его, невольно проскальзывает мысль о реалиях работы разведок… Волки, волки, серые волки…

Учёный секретарь Научно-оперативного Совета внешней разведки в 80—90-х годах.

В.Н. Попов

«Чем же ещё является шпионаж, как не одним из терминов для обозначения того, что мы делаем каждый день».

Джон Ле Карре

Вместо предисловия

Это был 1952 год. Приближались ноябрьские праздники. 7 ноября, день Октябрьской революции, был главным торжеством в нашей стране. Первое главное управление (разведка госбезопасности Советского Союза) к мероприятиям внутри страны практически никогда не привлекалась. На этот раз всё было иначе. Нас, значительную группу офицеров разведки, в основном молодёжь, выделили в распоряжение Девятого главного управления КГБ, иначе говоря, управления кремлёвской охраны, как у нас его называли, «Девятка». Использование разведчиков было незатейливым, но, как тогда считалось, очень важным. Мы должны были занять многочисленные важные, с точки зрения безопасности Сталина, места в Большом театре во время торжественного собрания, посвящённого тридцать пятой годовщине Октября. С нами провели соответствующий инструктаж, подчеркнув важность и торжественность задания, затем провели репетицию прямо в зале Большого театра. Каждый занял своё место. Я получил первое место в третьей ложе бельэтажа, т. е. место, с которого хорошо видна сцена и которое закрывает собой два других места в первом ряду этой ложи. Сзади в ложе, стоя, разместился сотрудник «Девятки». Посторонних не было, а нас оказалось в зале довольно много. В каждой ложе, на всех ярусах и, естественно, довольно густо в партере.

Наступил день торжественного заседания – 6 ноября. Мы прибыли в театр задолго до того, как начали пускать гостей и приглашённых. Моя задача была предельно проста – занять своё место и не покидать его на всём протяжении торжественного заседания и концерта. Не помню, чтобы меня как-то инструктировали следить за соседями по ложе. Но видимо, это подразумевалось. И вот появились приглашённые. В моей ложе размещалась делегация компартии Англии. Всего их было человек восемь, из них три женщины. Они долго уступали друг другу два места в первом ряду. Ни одного слова в мой адрес. Я был необходимым атрибутом, частью обстановки, мебелью. Наконец все разместились, двое мужчин остались стоять за рядами, а позади них (и так было в каждой ложе) – офицер-охранник. Проследовал на свои места президиум, встреченный, конечно же, бурными аплодисментами.

Теперь о главной фигуре на этом собрании, ради которой была проявлена такая щепетильность в организации охраны. Сталин прошёл в президиум не в центр, а занял самое крайнее место за столом, рядом с трибуной. Докладчик, не помню точно, кто это был, начал читать свой объёмный доклад. Но внимание всего зала сосредоточилось только на НЁМ… С трибуны продолжала литься речь, а из-за кулис тем временем вышел помощник и положил перед Сталиным пачку бумаг. Тот вынул очки, надел их (что было очень необычно, так как никто не видел Сталина в очках) и начал читать бумаги, делая какие-то пометки карандашом. Доклад читали долго, а Иосиф Виссарионович всё работал с бумагами, ни разу не поднял голову. Закругляясь, докладчик произнёс, как тогда полагалось, нескончаемую здравицу в честь «Великого вождя всех времён и народов». «Да здравствует! – и ещё, и ещё раз: – Да здравствует!». И далее – эпитеты в высшей и наивысшей степени, и наконец, умолк на самой высокой ноте… И тишина… Мёртвая тишина секунд 30, а то и 40. Сталин не спеша поднял голову, посмотрел в сторону трибуны и, поняв, что доклад окончен, спокойно снял очки, положил их на стол, встал и хлопнул в ладоши… Что тут началось! Зал стоя минут 20 бил в ладоши и скандировал «Ура! Великому вождю! Ура!». Я также бил в ладоши вместе с моими соседями-англичанами, которые ничуть от меня не отставали. Назовите это теперь массовым психозом. Но это было действительно всеобщее ликование. От Вождя как бы исходило гипнотическое воздействие. Все без исключения смотрели только на НЕГО, и овация продолжалась бы ещё сколько угодно, но ОН приподнял руку и стал усаживаться, и только тогда буря эмоций стала стихать. Дальше всё было по намеченной программе. ОН перешёл в директорскую ложу, начался фантастический концерт: Козловский, Лемешев, Михайлов, самые известные скрипачи, выступления балетных звёзд, народные ансамбли – и все на одной сцене, плавно сменяя друг друга. Но мы не забывали нашего главного задания на этом вечере, и ничто не могло усыпить нашей бдительности, ведь ОН был ещё в зале, хотя уже в ложе, но на виду. Впоследствии всем нам была объявлена благодарность за образцовое выполнение задания. Это был мой первый «выход» за пределы кабинета хорошо известного здания на Лубянке.

Но уже вскоре случилось и второе огромное событие. На этот раз по совсем не радостному поводу – 5 марта Сталин умер.

Меры по обеспечению порядка и безопасности были приняты исключительные. И вновь на обеспечение безопасности было брошено наряду с другими службами и 1-е Главное управление. Вновь мы были отданы в распоряжение Главного управления охраны, «Девятки». Гроб с телом вождя был выставлен в Колонном зале Дома Союзов. Огромные толпы людей устремились к Дому Союзов со всей Москвы, из пригородов и других городов, со всей страны. Где-то на дальних подступах, в районе Пушкинской площади, произошли давки, были даже трагические исходы. Подступы к Дому Союзов были оцеплены тройным кольцом солдат и перекрыты тяжёлыми грузовиками. Траур был воистину всенародным, и многие были просто в трансе. Нас, из разведки, по три человека со специальными провожатыми из Управления охраны проводили через линии оцепления, мы пролезали через кабины грузовиков, и нас включали в очередь, непрерывно проходящую у гроба.

Похороны были 9 марта. На этот раз наша роль была ещё более неестественной для офицеров разведки. Вся Красная площадь в длину была разделена пополам цепью (плечом к плечу) из молодых офицеров 1-го и 2-го главков. Перед нами – мавзолей, кремлёвские трибуны и довольно широкое пустое пространство. Сразу за нами – рядов восемь солдат из спецвойск с оружием, а уже позади них – колонны представителей трудящихся Москвы, по районам.

Я стоял прямо напротив мавзолея, и вся картина похорон проходила на моих глазах. День был ясный и холодный – 12 градусов мороза. Все участники похорон были уже на трибунах, когда на площади появился лафет с саркофагом покойного. Все были без головных уборов. На трибуне мавзолея появились все члены Политбюро, маршалы, военачальники и руководители социалистических стран. Начался митинг. Выступили все, кто мог стать новым вождём СССР: Хрущёв, Молотов, Маленков, Берия. Спустя некоторое время Хрущёв получил всю полноту власти в стране, заняв пост Генерального секретаря партии, а трое других вскоре сошли с политической арены с печальными финалами. И вот руководители на руках внесли гроб в мавзолей Ленина. На фасаде мавзолея уже появилась надпись «Сталин». Всё руководство и приглашённые из социалистических стран потянулись живым ручьём, чтобы пройти мимо установленного у мавзолея гроба. Многие плакали. Нас из оцепления отпустили только после ухода руководителей партии в Кремль. Так я стал очевидцем похорон Сталина и открытия новой страницы в истории страны. У меня сохранились фотографии, сделанные профессиональным фотографом: Сталин в гробу. Нам их выдали после похорон.

Глава первая. Первый год работы

Ещё в первый год моей работы в аппарате разведки во французском подразделении произошло событие, повлиявшее на перипетии моей судьбы в разведке. Я сидел в комнате с другом, молодым товарищем Соколовым, который работал в отделе уже года три. Он вёл все дела по контрразведывательной линии во Франции. У него был большой сейф, точнее, металлический шкаф, полный папками с делами. Формуляры на агентуру, рабочие дела агентов, дела на различные объекты спецслужб в стране, наблюдательные дела по различным враждебным организациям (эмигранты, троцкисты и т. д.) и, наконец, дела по советской колонии. Всего до сотни томов – полный шкаф. В это время у меня ещё особого задания не было, и я с интересом следил, как мой товарищ по памяти давал справки на запросы архива («проверки») о различных лицах, поставленных на учёт по всем этим делам. Он писал ответы сам или диктовал мне, не заглядывая в дела: «кто, где, когда» или «проходит другое лицо, совпадение случайно». Он помнил тысячи имён и для убедительности предлагал мне иногда проверить его ответ, найдя имя в одном из дел. Вердикт был окончательным и шёл в архив за его подписью.

В этот день меня вызвал заместитель начальника отдела. Он будничным тоном сказал, чтобы я «принял дела» у Соколова. На мой вопрос: «Какие дела?» ответ был простым: «Все! Завтра доложишь, что приказ выполнен».

Не совсем понимая, что это всё значит, я сообщил об указании Соколову. Тот для верности переспросил, но тут же сказал, чтобы я переписывал из его личного формуляра дела в свой и сверял «наличие». Создавалось впечатление, что Соколов был готов к такому повороту событий и только заметил: «Убирают совсем. Как еврея». Я принял шкаф с делами и стал «хозяином» огромного (как я потом понял) богатства нашей службы – всех дел по спецслужбам Франции и других дел контрразведывательного направления в этой стране.

Соколов больше не появлялся, он был переведён в архив даже не Министерства Госбезопасности, а в архив органов милиции. Этот случай был не единичным. По той же причине в Самару был откомандирован зам. начальника европейского отдела Лапин, уволился сотрудник отдела Гарнунг (он говорил, что ведёт своё происхождение от шведских корней, но это, видимо, не убедило «Кадры»).

Мои впечатления от увиденных дел, от понимания наших «возможностей» в этой стране были очень сильными. Я с рвением принялся за изучение материалов и вскоре приступил к анализу самого сложного группового агентурного дела. По делу поступали к нам уже несколько лет ценнейшие материалы, но в то же время имелся ряд сомнений, даже подозрений, что в них преднамеренно скрывают важные факты, или что это вообще дезинформация.

Я провёл возможную сверку подтвердившихся сообщений, сгруппировал все возможные «сомнения», проработал ряд материалов по рабочим делам источников, в том числе по документам на языке. Анализ позволил «отмести» имеющиеся подозрения. Получилось страниц сорок. И. о. начальника отдела Борис Малинин внимательно прочёл мой анализ и похвалил. Малинин пришёл в разведку из белорусских партизан, к которым был заброшен по линии НКВД во время войны. Храбрый, добрый и открытый человек. Но в отделе ему было непросто. Он говорил: «Третий год изучаю французский язык, но пока на втором семестре».

Совпало так, что отчёт отдела по французской линии был поставлен на заслушивание у нового начальника разведки Панюшкина. Панюшкин пришёл в разведку с должности заведующего отделом ЦК, а ранее был послом в Китае. Очевидно грамотный политик, но в разведке ещё человек новый, Малинин, чтобы не наговорить «лишнего» в докладе по широкому кругу вопросов работы во Франции, предложил Панюшкину послушать результаты анализа важного группового агентурного дела, т. е. вышеупомянутое моё сообщение. Для этого я был приглашён прямо к начальнику разведки. На заслушивании присутствовал первый заместитель начальника ПГУ генерал Сахаровский (вскоре он стал начальником разведки). Мой доклад заинтересовал Панюшкина, да и Сахаровского. Возникали дополнительные вопросы и даже бурное обсуждение. Заслушивание продолжалось часа полтора. Малинин больше молчал, но остался очень доволен результатами нашего похода к «большому» шефу.

Примерно к концу первого года работы в аппарате Первого главного управления дежурный передал мне приказ явиться в обозначенный им кабинет (на седьмом этаже старого здания). Время было назначено на 23.30. Тогда такое позднее приглашение не удивляло, так как вся служба сидела на своих местах часто до глубокой ночи. Я, конечно, быстро выяснил, кто занимает указанный кабинет. Это был кабинет Судоплатова, начальника специального подразделения «террористического отдела», который числился в ПГУ, но при этом пользовался полной самостоятельностью. Я зашёл доложить о полученном мной вызове своему начальнику. Он выслушал меня, но осторожно воздержался от каких-либо рекомендаций. В 23.30 я явился на седьмой этаж в указанный кабинет. В приёмной сидел не секретарь, а, видимо, дежурный офицер в форме майора. Мне предложили подождать. В ожидании я просидел минимум полчаса. Такое ожидание, я думаю, входило в сценарий «приёма» у Судоплатова. Наконец, майор был вызван в кабинет и затем пригласил меня войти. Я вошёл. Большой тёмный кабинет, верхний свет не горит, включена только настольная лампа, за столом сидит человек. Он предложил мне сесть за приставной столик и, ничего не объясняя, задал два или три вопроса по моей биографии. Здесь я увидел, что в стороне, у стены горит маленькая лампочка, стоит ещё один стол, сидит человек и что-то записывает. В этот момент хозяин кабинета вдруг попросил рассказать о «делах», которые я вёл лично. Не задумываясь, я отчеканил, что информацию по этому вопросу могу докладывать только своим прямым начальникам или кому-либо по их указанию. «Чтобы Вы понимали мою компетентность, – заявил Судоплатов (а это был он), – вот ваше личное дело». Он протянул мне папку – моё досье. Положив папку на столик, я начал листать дело. В этот момент Судоплатов перегнулся через стол и вырвал у меня папку. Он из-за своей оплошности (конечно же, он не должен был давать мне моё досье) был просто взбешён и заявил, что я могу идти. Больше я никогда не сталкивался со службой Судоплатова. Может быть ещё и потому, что вскоре после осуждения Берии в июле 1953 года «террористический отдел» был ликвидирован, а сам Судоплатов приговорён к десяти годам тюрьмы, тогда это был высший срок тюремного заключения. Он провёл все десять лет «от звонка до звонка» в известной Владимирской тюрьме.

Хочу сказать, что моя работа по всем полученным мною делам как бы ввела меня в круг людей из разных подразделений внешней контрразведки. Именно поэтому я в дальнейшем стал начальником направления линии «Кр» в службе «А», заместителем резидента по «Кр», а затем и заместителем начальника Управления внешней контрразведки. Я был хорошо знаком с Григорием Фёдоровичем Григоренко, бывшим зампредом КГБ и начальником 2-го Главного управления. Григоренко был заместителем начальника службы «А», когда я там был начальником направления по мероприятиям в области контрразведки, и являлся моим непосредственным начальником. Человек недюжинного ума и сильной воли, он очень болел вопросами продвижения, утверждения и осуществления проводимых моим направлением мероприятий. Скажу ещё, что он был заядлым шахматистом, и я с ним не раз играл «блиц» после работы. Игра проходила при куче болельщиков, азартно и даже сопровождалась криками. Тем временем Григоренко резко пошёл на повышение: начальник управления «К» в ПГУ, затем начальник 2-го главного управления и наконец – зампред КГБ.

По работе, а потом и лично, я хорошо знал Филиппа Денисовича Бобкова, первого зампреда КГБ и создателя 5-го Управления. Бобков Филипп Денисович был «начальником политической контрразведки» госбезопасности страны, как он сам озаглавил свою книгу в 2006 году («Последние двадцать лет. Записки начальника политической контрразведки»). Он был непосредственным создателем всесильного в то время 5-го Управления КГБ. Управление охватывало все сферы политической и культурной жизни страны, начиная от борьбы с террористами и националистами и заканчивая провинциальными университетами и театрами. Несмотря на всем известные факты «преследования диссидентов», высылки за рубеж Солженицына, Аксёнова и всей подобной работы 5-го Управления, могу сказать, что Филипп Бобков – умный и далеко неординарный человек, хорошо знающий все тонкости работы чекист. Один пример (а их было много).

Передаю рассказ из первых рук. Молодой способный медик, некто М., уже доктор наук, публикует работу с новыми идеями в области урологии. Вскоре его заметили за рубежом и пригласили выступить со своим докладом в США. Для нашего медика – большое событие. Подготовка, сборы, переводы доклада – всё закрутилось. И тут выясняется, что вроде бы комиссия ЦК партии не даёт разрешения на поездку. Причина хотя и не сообщается, но очевидна: наш М. – еврей. Огорчён М. был ужасно. Но какой-то умный человек даёт ему совет попытаться попасть на приём в КГБ к Бобкову. М. мне рассказывал, что Бобков его принял, спокойно выслушал и попросил подождать пару дней. А на другой день М. позвонили и сказали: «Почему Вы не приходите за загранпаспортом?». Прошли годы, М. стал известным профессором, академиком, руководителем крупной клиники, но остался убеждённым почитателем не только Бобкова, но и всей нашей сложной системы и самой власти.

Моим шефом в Москве во время моей работы в Швейцарии, т. е. начальником службы «К», был Виталий Константинович Бояров. Позже он стал начальником 2-го Главного управления КГБ, и при нём контрразведка добилась очень заметных успехов, скажем даже выдающихся успехов. Он же был моим главным оппонентом при защите мной закрытой кандидатской диссертации в Академии им. Андропова. (Для этой защиты я тогда получил специальное разрешение приехать на неделю в Москву из Женевы.) К Боярову я сохранил самые тёплые чувства и по личностному обаянию, и в связи с его профессионализмом разведчика и организатора.

И Григоренко, и Бобков, и Бояров – все трое выдвиженцы лично Андропова, а он, как видим, умел и не боялся продвигать вверх по карьерной лестнице умных и способных людей.

Глава вторая. Первая командировка. Швейцария. Женева

Шёл второй год моей работы в 1-м Главном управлении Министерства государственной безопасности, позднее КГБ, т. е. в советской разведке. Работал я в европейском отделе, занимался текущими делами нашей резидентуры во Франции. Где-то в конце апреля раздался телефонный звонок секретаря отдела, и мне было сказано, что меня вызывает к себе Коротков Александр Михайлович. Генерал Коротков был в это время заместителем начальника Первого главного управления, одним из четырех или пяти генералов, которые были в то время в разведке. О нём подробно пишет в своей нашумевшей книге бывший начальник специального диверсионно-террористического подразделения МГБ Судоплатов. Коротков в своё время был его заместителем. В ПГУ Александр Михайлович был известен как «крутой матёрый» профессионал.

В приёмной Короткова находилась его секретарша Вера. Я её знал, так как своим улыбчивым и милым характером она обаяла всю молодёжь разведки. На мой вопрос Вера сказала, что речь пойдёт, видимо, о включении меня в группу разведчиков в составе правительственной делегации на международном совещании по Вьетнаму. Совещание должно было начаться буквально в ближайшие дни в Женеве. Проблема заключения мира во Вьетнаме и раздела Вьетнама на Северный и Южный имела очень большое значение в тот период обострения «холодной войны». Советскую делегацию возглавлял Вячеслав Михайлович Молотов (тогда министр иностранных дел). Группу разведки в нашей делегации будет возглавлять, как сказала Вера, сам Коротков. Вооруженный этой краткой информацией, я вошёл в просторный кабинет и, поздоровавшись, остановился недалеко от стола. С Коротковым я был не знаком и практически никогда не встречался. Коротков внимательно взглянул на меня, как будто оценивая, и, не предлагая мне присесть, сказал: «Поедешь с нашей делегацией в Женеву, – и после короткой паузы добавил: – в качестве устного переводчика делегации».

Как потом выяснилось, в группу разведки, направленную в составе нашей делегации в Женеву, срочно понадобился сотрудник со знанием французского языка для работы с источниками разведки, которые, как выяснилось в последний момент, смогли прибыть на эту исключительно важную конференцию. Слова Короткова были для меня полной неожиданностью. Особенно неожиданным было его замечание, что я должен ехать в качестве устного переводчика делегации. По своей неопытности я воспринял это всё буквально, и, не задумываясь, сказал, что никогда не работал устным переводчиком и, видимо, не смогу справиться с такой работой. Подняв голову, Коротков с усмешкой заметил: «А, наверное, 10 % надбавки получаешь за хорошее знание французского языка?». Не пытаясь острить, а совершенно автоматически, я ответил, что я и за английский язык, который знаю много хуже, также получаю 10 %. Коротков в свойственной ему иногда грубоватой манере сказал: «Иди». И добавил ещё что-то, вероятно не для печати. Уже когда я был около дверей, он меня остановил, звонком вызвал секретаршу, которая сразу появилась в дверях, и сказал: «Вера, объясните ему, куда ехать в МИД за паспортом, а также всё, связанное с его отъездом в Женеву».

И вот уже через два дня, без какого бы то ни было предварительного изучения справок или документов по обстановке в стране и материалов конференции, как это обычно делается, я оказался в Женеве.

Швейцария и сейчас занимает одно из первых мест в мире по уровню жизни, а тогда разница была заметна даже в сравнении с другими странами Европы, не говоря уже о Советском Союзе. Разница была разительной. Это было заметно во всём: магазины, машины, одежда людей, чистота улиц, состояние дорог.

Делегация разместилась хотя и в старом, но шикарном пятизвёздочном отеле «Метрополь», в самом центре Женевы, с видом на Женевское озеро.

Специфика состояла в том, что делегация была большая, и сама важность встреч с западниками, а это были американцы, англичане и французы, носила столь важный характер, что швейцарцы (отель в то время принадлежал муниципалитету Женевы) предоставили «Метрополь» целиком в распоряжение советской делегации. В дверях рядом со швейцарским портье стояли наши охранники, и никто посторонний в отель войти не мог, и даже в большой и шикарный ресторан «Людовик XIV», который по этой причине оставался практически пустым. Члены же нашей делегации предпочитали обедать в скромных ресторанчиках или кафе, которых кругом было множество. В то время наша резидентура в Женеве была совсем скромной, рабочих помещений у неё практически не было. Всё было сосредоточено на одной вилле, где поселился сам Молотов, двое его ближайших помощников и охрана. Весь остальной штаб был в «Метрополе», включая рабочие помещения нашей группы и комнату, приспособленную под кабинет Короткова. Здесь же работали два шифровальщика, приехавших из Москвы, и наш специалист по опертехнике. До официального открытия конференции оставалось дня три. Это совпадало со временем первой обусловленной встречи с нашим агентом, с которым я должен был работать. Встреча с агентом (назовем его условно М.) была назначена по всем правилам агентурной явки: опознавательные признаки, пароль, отзыв. Коротков приказал мне за эти три дня максимально освоить город, подобрать места встреч, маршруты движения, подчеркнув, что это для меня очень важно, так как «уверенность в поведении разведчика всегда положительно действует на агента», тем более, что я выглядел очень молодо, а мой будущий первый партнёр по работе был уже человеком далеко не молодым. В первый день я знакомился с городом с помощью нашего резидента в Женеве, который должен был показать мне места, нежелательные для проведения агентурных встреч. Как было мне уже известно из теории, это были территории, прилегающие к полицейским участкам, охраняемым учреждениям, банкам, вокзалам, а также места с сомнительной репутацией. Заметим, что таких мест в Женеве не так и много. Я с энтузиазмом принялся за работу, и если в первый день с резидентом мы ездили на машине, то второй и третий день я ходил по городу с картой в руках до позднего вечера только пешком. Женева и сейчас – маленький компактный и очень уютный город, а в 1954 году там было менее 180 тысяч жителей. Женевское озеро с набережными, на которых находятся наиболее известные отели, река Рона с её мостами, многочисленные скверы и парки – всё это очень украшает всемирно известный город. Мест для возможных агентурных встреч было предостаточно: небольшие кафе, рестораны, и, благодаря летнему времени, парки и скверы. Сложнее было с подготовкой проверочных маршрутов, так как это действительно требовало уже более тщательного изучения города и много времени. Приближался день моего выхода на первую в моей жизни агентурную встречу. Накануне утром Коротков вызвал меня и дал краткий инструктаж, подчеркивая, что агент опытный и, честно говоря, не хуже нас знающий, что нам требуется. Важно наладить с ним личные отношения и создать рабочую атмосферу, а конкретные задания возникнут и будут возникать постоянно в ходе конференции. Закончив свою беседу, Александр Михайлович неожиданно сказал мне, чтобы я взял аванс в нашей кассе и сегодня же приобрел себе новый скромный, но приличный костюм, ботинки, другие элементы гардероба, отвечающие западным меркам. Дело в том, что в 1954 году наша московская одежда значительно отличалась не только от западной моды, но и просто выделялась несовременным покроем. И несмотря на то, что я был в новом добротном московском костюме, Коротков справедливо считал, что при поставленной передо мной задаче, я не должен был отличаться от среднего европейца. Я думаю, что он был абсолютно прав, и таким, как может показаться на первый взгляд, мелочам в нашей работе необходимо придавать самое серьёзное значение. Дальнейшая моя жизнь и работа в разведке неоднократно убеждали меня в том, что мелочей в агентурной работе не бывает. Уже к вечеру я появился в нашей импровизированной резидентуре одетый во всё новое. И, как я понял, мой внешний вид получил молчаливое одобрение моих «матёрых коллег». В этот день из центра поступило сообщение, что в Женеву прибывает ещё один источник, с которым я также должен был в дальнейшем работать.

Первая встреча прошла абсолютно без сучка и задоринки – прямо как в романах. И я её помню, как будто это было вчера. М. имел в руке газету, которая являлась условным опознавательным знаком. Уже при моём приближении он, видимо, почувствовал, что это именно я ему нужен. Чётко ответил полагающиеся слова отзыва на произнесённый мною пароль. Я бы сказал, что с первых же слов М. продемонстрировал свой дружеский настрой. В то же время, несмотря на разницу в возрасте и в жизненном опыте, он с большим вниманием выслушал подготовленные нами рекомендации по его работе в Женеве, по собственной инициативе повторил все условия связи: время и место встречи, маршруты движения, места и время запасных встреч, сигналы срочного вызова, одним словом, необходимые атрибуты бесперебойной работы. М. даже дал понять, что он полностью принимает мою «руководящую роль» в оперативной части организации работы и рассказал, какие предпринимает шаги, чтобы получить максимальный доступ к необходимой информации.

26 апреля 1954 года началось Женевское совещание, которое явилось важным международным событием и широко освещалось в прессе. Напомню, что в марте-апреле 1954 года развернулось крупнейшее сражение вьетнамского народа против французских оккупантов. Сражение закончилось катастрофическим разгромом французских частей и взятием вьетнамцами главного опорного пункта французов – города-крепости Дьен Бьен Фу. Французский экспедиционный корпус, насчитывающий во Вьетнаме более 200 тысяч человек, был поставлен на грань уничтожения. Известно, что война в Индокитае потребовала от Франции напряжения всех её сил. Французам к этому времени начали активно помогать Соединённые Штаты. Американцы откровенно заявляли, что не могут допустить «распространения коммунизма в этой части света». Мир во Вьетнаме и последующий раздел Индокитая был основным вопросом повестки дня конференции. Вторым вопросом была проблема мирного урегулирования в Корее. Основными участниками конференции были СССР, США, Англия, Франция и Китай, который стал полноправным участником благодаря активному давлению СССР. Работа конференции осложнялась также тем, что при рассмотрении каждого вопроса состав её, кроме пяти основных членов, менялся. При рассмотрении индокитайского вопроса приглашались представители Лаоса, Камбоджи, Сайгонского правительства и правительства Демократической Республики Вьетнам, а при рассмотрении вопроса о Корее – соответственно, представители Южной и Северной Кореи, а также целого ряда стран, участвовавших своими вооруженными силами на стороне Южной Кореи.

Американскую делегацию возглавлял небезызвестный госсекретарь США Дж. Фостер Даллес, демонстрировавший свою решимость «бороться с коммунизмом на всех азимутах». Французская делегация во главе с весьма реакционным деятелем Жоржем Бидо демонстрировала свою полную лояльность с американцами и фактически пыталась отстаивать позицию восстановления колониального режима в Индокитае.

Английскую и делегацию КНР возглавляли такие известные политики, как министр иностранных дел Англии Антони Иден и министр иностранных дел КНР Чжоу Эньлай. Французы, подстрекаемые американцами, намеревались вести переговоры по индонезийской проблеме «с позиции силы». Для этого в конце мая правительство Франции объявило о досрочном призыве в армию нового контингента, который должен был призываться только в конце 1954 года. Франция не скрывала, что проводит досрочный призыв в целях усиления экспедиционного корпуса в Индокитае. Американцы же, со своей стороны, угрожали прямым вмешательством в эту войну.

Конференция началась. Было согласовано, что на ней будут два сопредседателя. С нашей стороны – это Молотов, со стороны западников – это был весьма популярный в политическом мире министр иностранных дел Англии Антони Иден.

Молотов и Иден очень часто встречались наедине и, как правило, на нашей вилле. Основные вопросы согласовывались именно на этих встречах, носивших строго закрытый характер. Иден, конечно, занимал прозападную, в принципе согласованную с американцами, позицию, но был более сдержан и не пытался навязывать американскую, крайне неуступчивую и даже агрессивную позицию, которую держал госсекретарь США Джон Фостер Даллес. Интересно, что Иден, видимо, желая максимально сохранить конфиденциальность встреч с Молотовым, предложил, чтобы перевод делал только один переводчик – наш. Это был тогда Олег Трояновский. Иден заявил, что он перевод Олега лучше понимает. Я также подружился с Трояновским, и долгие годы мы были с ним в дружеских отношениях. Олег сделал блестящую дипломатическую карьеру: был послом в Японии, представителем Советского Союза в ООН и затем – послом в Китае.

В Женеву прибыла также большая делегация из Китая. Китай своим присутствием демонстрировал свою особую заинтересованность в решении вопросов Вьетнама и Юго-Восточной Азии в целом. На нашу работу это оказывало определенное влияние, так как китайцы, будучи нашими союзниками в то время, постоянно проводили «консультации» с нашей делегацией. Интересны факты, как китайцы старались демонстрировать свое присутствие в Женеве. Например, Чжоу Эньлай дал в одном из самых шикарных отелей Женевы приём. Очевидно, что нужен был подходящий, но в то же время оригинальный предлог для организации такого приёма. И он был найден: приём проводился в честь великого Чарли Чаплина, который в это время жил в Швейцарии, не в Женеве, но сравнительно недалеко, в небольшом городке Вивей. На этом приёме, естественно, почти в полном составе присутствовала и советская делегация.

Многообразными, сложными были вопросы, возникшие в ходе дискуссий на конференции. Например, разделение воюющей страны на два государства, и речь шла о создании самостоятельных государств с прямо противоположными идеологическими режимами. Решение этих вопросов – очень непростое дело, так как всплывало переплетение самых различных интересов и проблем. Холодная война уже была в полном разгаре, и это, в свою очередь, никак не увеличивало возможности сторон быстро и успешно договориться. В нашей же работе, т. е. в работе разведывательной группы, это также давало себя знать. Постоянно возникали новые проблемы, приходилось тщательно следить за всеми нюансами переговоров. Требовалась исключительно внимательная подготовка к встречам с нашими источниками – в первую очередь, а также к беседам со связями, т. е. с дипломатами других стран и с журналистами, которых было великое множество вокруг конференции. Коротков демонстрировал нам пример огромной работоспособности и необходимой в его положении особой информированности. Он фактически сам являлся «последней инстанцией», выпускающей разведывательную информацию, как для Молотова в Женеве, так и для Москвы, куда ежедневно направлялись обширные телеграммы. Коротков лично докладывал важную информацию Молотову и в этой связи ежедневно, а то и дважды в день, ездил на нашу виллу, где был штаб Молотова. Несколько раз, когда информация, получаемая, в частности, мною, носила очень срочный характер, Коротков брал на виллу и меня, на тот случай, если у главы делегации возникли бы какие-либо уточняющие вопросы. Отмечу, что на вилле Коротков чувствовал себя абсолютно своим человеком, постоянно дружески общался с помощниками Молотова, с членами делегации и с советскими послами стран, участвующих в конференции. Наши послы также были в составе делегации. Молотов всегда принимал Короткова вне всякой очереди, а для Короткова, и в целом для нашей группы, было очень важно учитывать в своей работе все нюансы интересов штаба нашей делегации и, конечно, лично главы делегации Молотова. Александр Михайлович сам не раз говорил, что важно не только доложить информацию главе делегации при поездке на виллу, но и самим «подзарядиться». Хочется сказать несколько слов об особой атмосфере товарищеского дружелюбия и взаимопонимания, которая установилась в нашей группе. Этим мы были обязаны нашему руководителю, который в условиях напряжённой работы демонстрировал простоту и, как правило, неформальные отношения со всеми товарищами. В то же время, на его примере все мы – и опытные разведчики, и начинающие (я имею в виду себя), наглядно убеждались, какое значение имеет его опыт и, я бы сказал, особое чутье в оценке, в первую очередь, информации и оперативной обстановки. У меня возникли первые официальные контакты среди западных дипломатов, но я их использовал мало, так как плотно был загружен непосредственной агентурной работой. Помню, как через некоторое время неожиданно возник вопрос о моем «прикрытии». Напомню, что я прибыл в составе делегации в группе переводчиков МИДа. Прошло уже недели три, а я, будучи действительно очень загружен по линии разведработы, даже не появлялся в комнатах отеля, где расположилась группа переводчиков. И вот однажды, во время завтрака, ко мне подошёл руководитель группы переводчиков министерства и в дружелюбном тоне сказал мне, что в их рабочем помещении существует мой стол, который меня дожидается. Я в лёгкой панике тут же доложил о состоявшемся разговоре Короткову. Секунду подумав, он сказал, что в сложившейся обстановке мне лучше вообще не появляться на рабочем месте в группе переводчиков, так как если я буду там появляться на короткое время и сразу исчезать, это только повредит делу и привлечёт ко мне ненужное дополнительное внимание. Вопрос же с руководителями прикрытия он урегулирует сам. Таким образом, этот немаловажный аспект – моё «прикрытие» – был решён на весь период конференции, которая с небольшим перерывом продолжалась почти 5 месяцев.

По нашим делам 2-З раза мне пришлось проехаться по стране, и так как времени на туристические поездки практически не оставалось, эти выезды были для меня очень интересными. Швейцария в целом поражала не только красотами своих горных хребтов и голубых озёр, но в первую очередь – ухоженностью всех без исключения маленьких и больших городов, прекрасными (уже в то время) автомобильными дорогами, отсутствием на этих дорогах старых автомобилей, как будто все швейцарцы и даже иностранные туристы в Швейцарии ездили только на новеньких и добротных автомобилях. Этот высокий уровень жизни был заметен практически повсюду. Как-то пришлось мне заехать недалеко на французскую территорию. Французская граница от Женевы находится в 5–7 километрах, но разница в уровне жизни тогда была видна практически сразу. Многие дороги во Франции заметно нуждались в ремонте, дома в маленьких городах, видимо, не ремонтировались с довоенного времени, магазины, кафе – всё это заметно отличалось от Швейцарии. Высокий уровень жизни производил впечатление не только на меня, в первый раз выехавшего за пределы нашей страны (а мы жили тогда, большинство из нас, более чем скромно), но и на повидавших мир моих товарищей по группе, и на советских дипломатов с серьёзным стажем работы за рубежом. Запомнился такой эпизод, произошедший как-то после приёма, проводимого нашей делегацией, когда приглашённые гости уже разошлись, а члены нашей делегации ещё оставались в зале, обсуждая текущие вопросы. Среди наших дипломатов находился философ, академик Юдин, бывший тогда советским послом в Китае. Кто-то из товарищей громко спросил Юдина, как он с философской точки зрения представляет себе коммунизм в Швейцарии, и он, не задумываясь, остроумно ответил, что «это будет та же Швейцария, но с двойными чаевыми».

Хочу припомнить некоторые эпизоды из моей оперативной работы в Женеве. Один из них был довольно курьёзный, другой же – более чем серьёзный. Эти эпизоды произвели на меня такое сильное впечатление, что я по прошествии многих лет помню всё, как будто события происходили вчера. Я работал с нашим источником, который давал информацию, содержащую множество деталей: географические названия, восточные имена политических и военных деятелей, нюансы позиций западников. В этой связи на встречах я вынужден был, несмотря на хорошую память, кое-что записывать при получении устной информации. Это было не всегда удобно с оперативной точки зрения – писать на встрече всегда сложно, вне зависимости от того, проходит ли встреча в кафе, парке, ресторане, музее, не говоря уже о том, что это нереально, когда встреча проводится просто на улице. И вот мы решили для сохранения полученной информации от М. использовать записывающий аппарат. В нашей группе был специальный работник по оперативной технике, который осуществлял, в первую очередь, проверку и защиту нашей «импровизированной» резидентуры, а также помощь в проведении операций с использованием уже имевшейся в то время, может быть, не очень совершенной, но достаточно добротной спецтехники. Я был коротко проинструктирован, как пользоваться аппаратом, который был замаскирован у меня на поясе, а микрофон выведен на руке в виде часов. Было решено, что в случае необходимости я могу сказать о наличии записывающего аппарата и нашему источнику. Место встречи вполне располагало к спокойной и продолжительной беседе. И нами был подготовлен ряд дополнительных вопросов, которые я должен был ставить в ходе беседы. Встреча была назначена в парке «Буа де ля Боте» на окраине Женевы, недалеко от слияния Роны, вытекающей из Женевского озера с её притоком Арвой. Встретившись и погуляв по парку несколько минут, мы присели с моим партнёром на заранее выбранную скамейку. Была первая половина дня, в парке людей почти не было. Я включил записывающий аппарат и, слушая очень внимательно, уточняя необходимые детали информации, которые были мне не до конца ясны, спокойно работал, имея в виду, что всё у меня идёт на запись. Я не записывал, как обычно, названий и имён. Встреча продолжалась на этот раз довольно долго, погода была прекрасная, партнёр не спешил, и мы расстались, довольные друг другом. Я поспешил в резидентуру, предвидя, что работы по обработке информации будет ещё много. Каков же был мой ужас, когда пленка оказалась практически неразборчивой: были слышны только отдельные звуки или слова, текст же восстановить было невозможно. Наш специалист-техник также был очень смущён и даже поначалу растерян. Он демонстрировал сначала мне, а потом и Короткову работу аппарата, диктовал всякие фразы – и громко, и шёпотом – всё добросовестно воспроизводилось. Однако моя плёнка была «нечитаемой».

Наконец, специалист пришёл к заключению, что на всём протяжении моего разговора с агентом присутствовала какая-то постоянная стабильная помеха. Я же уселся за непростую в данном случае работу – восстанавливать всю информацию по памяти. Отдельные моменты в информации были очень актуальны и носили достаточно срочный характер, но всё-таки огрехи в моей работе могли присутствовать. Естественно, шеф был недоволен, «технарь» и я – расстроены. И вот, к концу рабочего дня, наш специалист уговорил меня ещё раз съездить на место встречи и проверить, что же произошло с аппаратурой. Оказалось, что всё было значительно проще, чем представлялось нам в различных выдвигаемых версиях: скамейка, на которой велась беседа, хотя и была в тихом месте парковой аллеи, но находилась на склоне высокого берега реки, не очень далеко от воды. И прямо под нами оказался небольшой – метр, может быть, полтора – перепад реки, маленький водопадик, он-то и создал своим постоянным журчанием «защиту» от любого технического подслушивания, и, естественно, именно он «добросовестно забил» всю мою запись. Век живи – век учись!

Второе, более серьёзное происшествие случилось на встрече с другим нашим источником. Я несколько раз встречался с этим человеком. Он передавал нам обширную информацию, в основном носившую «околоконференционный», если можно так сказать, характер: реакцию в кулуарах на различные демарши сторон и характеристики на нужных нам людей. В целом, в данной конкретной ситуации активной дипломатической работы на конференции и вокруг неё, это было весьма полезно. Было известно, что наш агент, поддерживая с нами строго агентурные отношения, тем не менее, иногда, без нашего ведома, встречался с представителями польской и чехословацкой разведок, имел контакты с компартией своей страны и мог находиться в поле зрения западных спецслужб. Учитывая летнее время, встреча была назначена в прекрасном парке Женевы «Парк дез О-Вив» – «живая вода». Парк находился на правом берегу Женевского озера и отличался очень ухоженным видом, симпатичными аллеями, подстриженными кустарниками. Днём в нём гуляли в основном мамаши или бонны с детьми на нескольких детских площадках. Я выехал на встречу на нашей машине с оперативным шофёром и, тщательно проверившись (хочу отметить, что за нами во время конференции швейцарцы наружного наблюдения практически не вели, ограничиваясь контролем на выходе из наших учреждений и прослушиванием телефонов), оставил машину на приличном расстоянии в одном из примыкавших к парку жилых кварталов. К месту встречи я отправился, как обычно, на несколько минут раньше назначенного времени. Идя по аллее, я ещё издали увидел моего партнёра. Большая длинная аллея была пуста, и наш человек неспеша шёл один в мою сторону, так мы сближались. Вдруг, сзади агента, назовём его Густав, на порядочном расстоянии, метрах в 150-ти, а то и в 200-х, появилась ещё одна фигура. Заметив меня (а мы уже практически сблизились с Густавом) фигура неожиданно свернула с аллеи и спряталась за толстое дерево. Этот манёвр привлёк моё особое внимание. Через несколько секунд я увидел, как человек осторожно выглядывает из-за дерева. Густав в это время уже сел на скамейку, и я, находясь в нескольких шагах от него, сел на эту же скамейку, только на другой её конец. Я сразу, не глядя на Густава, пояснил, что у меня есть подозрение, что за ним идёт слежка. Действия Густава также были для меня полной неожиданностью: он вынул из кармана пиджака небольшой пакет, набитый, как потом стало ясно, его письменными донесениями и даже двумя-тремя копиями протоколов заседаний экспертов западных делегаций, и молча положил пакет на скамейку между нами. По формальной теории, возможно, мне не следовало брать пакет, но я знал, что Густав много лет работает с нами и, пусть допуская иногда своего рода недисциплинированность, никогда не был заподозрен в предательстве. Как-то практически не задумываясь, действуя инстинктивно, я накрыл пакет полою плаща и, подвинув к себе, положил его даже не в карман, а за пазуху. В этот момент на другой стороне поляны, на которой мы сидели, за живой изгородью возникло движение. Кусты, которые были метрах в пятидесяти от нас, раздвинулись, и я заметил физиономию человека. Сомнений не было – это была слежка, довольно примитивная, но слежка. Не глядя на Густава, не потеряв присутствия духа, я спокойным и тихим голосом объяснил ему, что сегодняшнюю встречу мы на этом прервём, назначил место нашей следующей встречи и предложил прибыть на эту встречу по проверочному маршруту. Маршрут был заготовлен мною заранее, поэтому пояснения мои были краткие, но достаточно чёткие. Густав, как человек опытный, понимал меня буквально с полуслова. В заключение я предложил ему продолжить как бы его прогулку по парку, а сам пошёл через некоторое время в обратном направлении. Выйдя из парка на первой же улице, достаточно малолюдной в это время дня, я быстро понял, что наружка идёт за мной. Теперь я видел двух людей, ведущих слежку в самом классическом варианте: один – поближе ко мне – шёл по противоположной стороне улицы (мне показалось, что это был тот самый человек, который прятался за деревом), второй вёл меня на почтительном расстоянии, следуя прямо за мной. Понимая, что наружка, видимо, приняла решение установить мою личность, и не собирается осуществлять какую-либо провокацию, я не проследовал к машине (она имела дипломатические номера, и там находился наш водитель), а двинулся по кварталу вверх, зная, что в конце квартала по перпендикулярной улице проходит трамвай. Мне повезло: появился трамвай, проехал мимо меня и, повернув метрах в 20-З0 от меня, остановился. Прибавив шаг, а за углом пробежав пару десятков метров, я вскочил в уже трогавшийся трамвай. Почувствовав неладное, наружник выскочил из-за угла, но было поздно – трамвай набрал скорость.

Машин не было видно, в то время в Женеве их было ещё не так много. Возможно, у наружника и была машина, но я на первой же остановке сошёл с трамвая и удалился в жилые кварталы, перехватил проходящее мимо такси и уехал из района встречи. При детальном разборе происшествия мои действия получили одобрение Короткова. Наш анализ показал, что наружное наблюдение велось достаточно примитивно и, скорее всего, действительно осуществлялось швейцарцами. Такой контакт между швейцарской и французской спецслужбами существовал с целью попытки выявить в необычной обстановке международной конференции контакты Густава, который, как потом подтвердилось, действительно находился в поле зрения французских спецслужб. Было принято решение проводить следующую встречу с Густавом, осуществив за ним контрнаблюдение по проверочному маршруту. В контрнаблюдении принимал участие сам Александр Михайлович и ещё два опытных товарища, сам же я ждал условного сигнала для выхода на встречу в стороне, в маленьком кафе. На этот раз всё прошло нормально, никаких подозрений не возникло; помню только, что была жаркая погода, и довольно грузный Коротков, прошагав 2–3 квартала проверочным маршрутом, был весь мокрый. Я запомнил его тёмную спину в рубашке, когда он, проходя мимо кафе, подал мне условный сигнал выходить на встречу. В дальнейшей работе мы приняли, конечно, меры, чтобы обезопасить наш контакт с Густавом – ввели в практику моментальные встречи с передачей только подготовленных материалов, контрнаблюдение на его маршруте при выходе на встречу, но это уже скорее будет повторение теоретических азов оперативной работы в моём изложении, которые в полном объёме используются в странах с жёстким режимом и сильными контрразведывательными службами.

Конференция перевалила за середину, и Коротков решил лично провести встречу с Густавом, который приносил нам большую пользу своей своевременной и важной информацией. Организация встречи была поручена мне. Я выбрал и предложил Александру Михайловичу маленький, довольно скромный ресторанчик в пригороде. Летом там можно было занять столик на улице под зелёной крышей из вьющихся виноградных лоз. Предложение было принято. Мне запомнилось в этом ресторанчике рыбное блюдо – морской волк в укропе. (Сейчас и у нас такой рыбный волк бывает в продаже.) Рыбу заворачивают в длинные стебли укропа, обвязывают ниткой и опускают в кипящее масло. Пять минут – и блюдо готово. Рыба благоухает поджаренным укропом.

В условленном месте мы забрали Густава к нам в машину и уже через десять минут были в уютном ресторанчике. Я выступал в роли переводчика, но в этом не было большой необходимости, так как Густав прилично знал немецкий, а Александр Михайлович владел им как родным. Разговор начался с обмена любезностями. Коротков поблагодарил Густава за отличную работу и от имени службы подарил ему швейцарские золотые часы одной из лучших мировых марок. Тогда мне казалось, что это очень дорогой подарок (я покупал часы, ориентируясь на рекомендации Короткова). Густав – человек, конечно, знающий, он высоко оценил наш подарок и наше к нему внимание. Беседа пошла в тоне взаимопонимания и доброжелательности. Тема конференции обсуждалась недолго, так как Александр Михайлович хорошо владел предметом разговора. Его больше интересовали взгляды и оценки Густава на общее положение дел в мире, и особенно в Советском Союзе. Напомню, что это был только 1954 год. Взгляд был доброжелательным, но всё же – со стороны, и поэтому был интересен. Забегая вперёд, скажу, что мне повезло работать с Густавом во время моей командировки в Париж. Густав находился в то время на связи у нашего резидента Михаила Степановича. Михаил Степанович был загружен работой сверх всякой меры и иногда, нечасто, когда он не мог выйти на заранее обусловленную встречу с Густавом, проведение этих встреч поручалось мне, как знающему Густава. После инструктажа, полученного от резидента, на встречу меня вывозили наши товарищи, и они же прикрывали проведение самой встречи. Встречи проходили нормально. Я был искренне рад общению с Густавом, и мы встречались, как старые знакомые. Потом от меня требовался краткий отчёт о встрече и подробное изложение информации для возможной передачи в центр.

Напоминаю, что выезд за рубеж, в Женеву в 1954 году, был моим первым, и в этой связи хочу рассказать о нескольких забавных эпизодах, не имеющих прямого отношения к разведывательной работе.

В это лето в Лозанне, т. е. всего в 60 километрах от Женевы, где мы находились, должен был состояться финал первенства мира по футболу. Тогда первенство проводилось несколько иначе, чем сейчас. В финал вышли 2 команды: прекрасно игравшая в то время команда Венгрии, включавшая в свой состав ряд блестящих игроков во главе со всемирно известным Пушкашем, и команда Западной Германии, уверенно идущая к высшим ступеням футбольного Олимпа. Игра должна была состояться в воскресенье. Планировался небольшой перерыв в работе конференции, и было решено, что часть нашей группы во главе с Коротковым поедет посмотреть этот матч. С погодой нам не очень повезло. Непрерывно шёл дождь. Наши места были под навесом, но всё равно сидеть на трибунах было не очень приятно – погода была промозглая. Ещё больше не повезло венграм, их высокая техника полностью разладилась, поле быстро превратилось в сплошное болото, и они (у меня сложилось такое впечатление) действовали, как на замедленной съёмке. Немцы же, не обладая в то время «бразильской техникой», продолжали с завидным упорством месить грязь стадиона, и это вскоре начало давать свои результаты. Не хочу вдаваться в детали игры, я их не помню хорошо, помню только, что венгры проиграли. В конце первого тайма, уже солидно «отсырев» на трибуне, Коротков сказал мне, чтобы я шёл заранее в ресторан, находящийся прямо под нашей трибуной, занял столик и заказал на всех (нас было пятеро) по рюмке хорошего коньяка. Я так и сделал. Столик был занят, поставлены 5 стульев, расставлены рюмки, и в самом начале перерыва между таймами появилась наша компания. Я начал делать заказ официанту, но Коротков, прервав меня, попросил заказать тонко нарезанный лимон с сахарным песком. По-моему, чисто русская привычка – пить коньяк под такую закуску. «А также, – подчеркнул Александр Михайлович, – скажи ему, чтобы он наливал по полной рюмке» (первоначально официант разлил, как и положено, примерно на одну треть довольно больших пузатых рюмок). Я с большим трудом объяснил, какой лимон нам требуется, так как официант не сразу это понял, и потом попросил налить полные рюмки. Он вновь появился с бутылкой и налил примерно две трети каждой рюмки. Как говорят на западе, «дабл». Коротков сказал под смех наших товарищей: «Ты что, не знаешь французский язык и не можешь объяснить ему, что такое полная рюмка?» Я, одновременно объясняя по-французски, что нам нужны рюмки, налитые до краёв, показывал ему пальцем, как следует налить коньяк. Наконец это было сделано. Мы дружно выпили коньяк залпом. Коротков сказал: «Ну, ещё по одной – и пойдём!». История повторилась: гарсон сначала налил по одной трети рюмки, затем, когда я настоятельно попросил налить по целой, налил две трети, и когда я потребовал налить рюмки до краёв, он отправился куда-то за дверь и принёс новую бутылку. Рюмки были налиты. Мы бодро выпили по второй, но здесь произошло самое неожиданное – из служебных дверей появился хозяин с бутылкой коньяка и громко объявил: «Дорогим гостям третья рюмка за счёт заведения». К этому моменту ресторан, в связи с перерывом на футболе, наполнился людьми, и все присутствующие повернулись к нашему столику. Хозяин профессионально разлил коньяк в наши рюмки до краёв. Александр Михайлович хотя и улыбался, но тихо сказал: «Отказываться не будем, но и реклама эта нам совершенно ни к чему. Оставайся, – обратился он ко мне, – расплачивайся, благодари, а мы пошли». Вся компания вышла, а хозяин ещё несколько минут выражал мне своё удовольствие от нашего присутствия и предлагал посетить его ресторан в другой, не футбольный день.

Вот ещё один небольшой эпизод. Он произошёл непосредственно со мной. В отеле, где разместилась наша делегация, в известном «Метрополе», был ресторан «Людовик XIV». Это ресторан высшей категории. В связи с тем, что отель был полностью закрыт для посторонних, а члены нашей делегации в ресторан такого класса за свой счёт не ходили, он был постоянно пустым в обеденное и тем более в вечернее время. Однажды, уже не помню при каких обстоятельствах, я явился к себе в номер в восемь часов вечера, не поужинав, и хотя есть особенно не хотелось, решил, что нужно всё-таки что-то перекусить. Суточные мы получали вполне приличные, и я решил не искать другого места и взять что-нибудь лёгкое прямо в отельном ресторане. Когда я явился, довольно большой зал был пуст, и я оказался в полном одиночестве. Уселся. Разглядывая меню, обратил внимание на строчку десерта – «клубника со сливками». Решив, что, возможно, такого лёгкого ужина мне будет достаточно, тем более цена была вполне приемлемая – 5 франков, заказал этот десерт. Вскоре принесли мой заказ, но не совсем в том виде, в котором я ожидал его увидеть: на стол была поставлена большая ваза, полная прекрасной клубники, кувшинчик, вполне приличный, со сливками и сахарная пудра. Сознаюсь, что я первый раз в жизни сидел в таком ресторане, но был достаточно воспитан, чтобы понимать, что клубнику нужно взять двумя ложечками и положить себе в тарелку, залить сливками и другой ложечкой есть. Я так и сделал. Клубника была великолепная. Я захотел ещё и повторил всю операцию. Здесь я подумал, что, вероятно, официант может подсчитать потом, сколько примерно порций я съел, и решил не экономить. Когда я положил в тарелку клубнику в четвертый раз, опустошив примерно половину вазы, обратил внимание, что вдоль дальней стены зала выстроились, видимо, все скучавшие официанты (их было человек 6), и они с интересом издали наблюдали за мной. Помню, что меня это не смутило. Наконец, на пятой порции я решил, что получил удовольствие и нужно «солидно» закончить, и попросил счёт. Каково же было моё удивление, когда в счёте стояли всё те же 5 франков. В нашем специальном учебном заведении нам читали небольшой курс протокола, но никто мне не объяснил, что в хорошем ресторане всегда, если ты заказываешь на десерт фрукты, приносят, например, целую вазу с фруктами, но нужно взять один, в крайнем случае, два плода… Но об этом я узнал позднее. Мой рассказ об ужине в «Людовике XIV» у моих старших товарищей вызвал искренний смех.

Конференция затягивалась. Но тут 17 июня 1954 года получило вотум недоверия французское правительство Ланьеля-Бидо. Это и означало фактический провал политики Франции в Индокитае, т. е. политики «с позиции силы». Полномочия получило правительство во главе с левым радикалом Мендес-Франсом. Мендес-Франс, который одновременно стал и министром иностранных дел, 10 июля возглавил практически новую делегацию Франции в Женеве. Уже 20 июля в Женеве было подписано соглашение о прекращении военных действий во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, и после напряжённой «торговли» установлена временная демаркационная линия, проходящая немного южнее 17 параллели. Она же в дальнейшем и стала границей Южного и Северного Вьетнама. Отмечу, что одновременно американцы сколачивали военный блок в Юго-Восточной Азии и добивались согласия Англии и Франции на участие в этом блоке. Женевское совещание и его итоги явились серьезным поражением не только французской внешней политики, но и, в первую очередь, агрессивной политики США. Именно в этой связи американцы заняли в итоге особую позицию в Женеве и заявили, что они лишь принимают к сведению женевские соглашения, а президент США Эйзенхауэр вслед за окончанием женевского совещания объявил, что США не были участниками этих решений «и не связаны ими». Можно сказать, что эта позиция американцев и стала отправной точкой дальнейшей агрессивной политики США в Индокитае, а позднее и печально известной войны США во Вьетнаме.

Наша работа на конференции в Женеве проходила и закончилась достаточно успешно. Молотов, а соответственно и руководство нашего ведомства, высоко оценили работу разведки. Для меня же лично те несколько месяцев, которые я работал в группе Короткова, были большим везением. Это была хорошая школа работы в области политической информации, школа работы в напряжённой оперативной обстановке и, что очень важно, знакомство и работа бок о бок с опытными разведчиками и отличными людьми, которые составляли небольшой коллектив разведки в Женеве во главе с воистину матёрым и талантливым разведчиком – доброй памяти Александром Михайловичем Коротковым.

Глава третья. 1955 год. Вторая командировка в Женеву

Весной 1955 года активизировались переговоры как по официальной, так и по неофициальной линии по вопросу организации первой встречи в верхах. В середине мая на переговорах министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции была достигнута договорённость о желательности осуществления саммита, а в начале июня согласовано место встречи в верхах и дата его проведения. Местом встречи была выбрана Женева, а начало встречи было назначено на 18 июля. В повестку дня предполагалось включить следующие вопросы: германский вопрос (западники собирались требовать воссоединения Германии, фактически поглощения ГДР Западной Германией), проблемы европейской безопасности, вопросы разоружения, контакты между Западом и Востоком.

Такая повестка дня и была утверждена в Женеве на второй день после открытия совещания. Делегацию США возглавил президент США генерал Эйзенхауэр, за его спиной постоянно была одиозная фигура Государственного секретаря Дж. Ф. Даллеса. Французская делегация прибыла во главе с премьер-министром Франции Эдгаром Фором, англичан возглавил Антони Иден. С нашей стороны возглавляли делегацию двое: формально – премьер-министр Булганин, а фактически – генеральный секретарь ЦК КПСС Хрущев. Для возможной встречи на личном уровне с Эйзенхауэром на несколько дней в Женеву приезжал маршал Жуков, они были знакомы с Эйзенхауэром со времён, когда оба были главнокомандующими своих армий при завершении разгрома немцев в Германии, и в целом, всю Вторую мировую войну. «Братья по оружию», как тогда писала пресса.

Этой встрече Москва придавала очень большое значение. По всем линиям к ней тщательно готовились, группу разведки в Женеве вновь было поручено возглавить генералу А. Короткову, а он, в свою очередь, включил в эту группу в основном тех же товарищей, которые работали на Женевской конференции 1954 года. Таким образом, в группу был включён и я.

Большое значение также придавалось вопросам охраны глав нашей делегации, и в Женеву выехала целая группа из управления охраны во главе с начальником управления генералом Захаровым.

Министр Государственной безопасности, в то время Иван Серов, решил лично, за несколько дней до приезда делегации, слетать на рекогносцировку в Женеву. С ним на его личном самолёте должен был лететь и Коротков. Обстоятельства сложились так, что наш агент, с которым мне было поручено работать на этот раз в Женеве, приезжал туда также на несколько дней раньше. По решению Короткова, согласованному с Серовым, я тоже летел в Женеву на этом самолёте.

Лететь должны были на Ил-14 с центрального аэродрома, который расположен около метро «Аэропорт», прямо из Москвы. По разрешению Короткова меня, так же как и его самого, провожала жена, и мне запомнился момент нашего отлёта.

Серов приехал за несколько минут до назначенного времени со свитой. Его провожали несколько генералов разведки и генералов авиации. Серов подошёл к ним, и через несколько минут лётчик доложил о готовности к отлёту. Коротков и я стояли с жёнами несколько в стороне. Вдруг Серов повернулся в нашу сторону и спросил: «А это что за бабы?». Коротков ответил, что это его жена и жена летящего с ним сотрудника, показывая на меня. Серов громко сказал: «Тогда целуйтесь и полезли». Правда, в дальнейшем общении в самолёте (в самолёте больше никого не было, кроме лётчиков и адъютанта Серова) он держался очень просто и дружески, расспрашивая меня о Женеве и Швейцарии, и в целом оставил приятное впечатление.

Но дальше всё складывалось не так просто. У Серова была запланирована остановка в Берлине, где его встречала большая группа товарищей. Это было руководство нашего представительства в ГДР, посол и руководство немецкого министерства государственной безопасности. Было принято решение переночевать в Берлине и лететь в Женеву только на следующий день. Ближе к вечеру Коротков подошёл ко мне и сказал, что прибывать мне завтра вместе с Серовым в Женеву – значит «засветиться», а это, несомненно, отразится на моей только ещё начинающейся карьере. Как выяснилось, самолёт Серова был заявлен в Женевский аэропорт как официальный, с указанием имени министра. Его как известную личность могли встречать и журналисты. Выход был найден: из Москвы с посадкой и дозаправкой в Берлине в этот же вечер летел ИЛ-14 правительственной эскадрильи с грузами для делегации. Коротков тут же договорился, что меня и ещё одного нашего товарища из берлинского аппарата, который также был включен дополнительно в нашу группу, отправят в Женеву на этом самолёте.

И вот мы в грузовом Ил-14 где-то часов в 12 ночи прилетаем в Женеву. Самолет сажают на какой-то дальней посадочной полосе, видимо, для грузовых самолетов, и пилот нам указывает на огоньки, что виднеются вдалеке, на другой стороне лётного поля – это и есть пассажирский аэропорт, и нам следует туда топать пешком, «другого варианта нет». И мы отправились в направлении этих огоньков, с чемоданами в руках, в темноте. Времена действительно были другие, так как, придя в аэропорт, мы не застали не только лиц из паспортного контроля, пограничников или таможни, но и вообще никакой охраны, и, пройдя через аэровокзал, просто вышли на привокзальную площадь, отыскали такси и приехали в уже известный мне по первой командировке отель «Метрополь», где разместился рабочий состав делегации. Руководство делегации должно было прилететь только через пару дней. Так я прибыл во вторую свою командировку в Женеву.

На этот раз пребывание в Женеве было не столь длительным, всего около месяца. Помимо выполнения основных задач разведки значительное внимание мы уделяли помощи группе охраны главы делегации. В советскую делегацию на саммите входила группа сотрудников Девятого главного управления КГБ, так тогда называлось управление кремлёвской охраны. Группа обеспечивала охрану Булганина и Хрущёва – глав нашей делегации. Группу охраны возглавлял начальник Девятого управления генерал-лейтенант Захаров. Захаров поддерживал постоянный контакт с Коротковым и знал всю нашу команду разведки. Мы часто исполняли обязанности охраны вместе с нашими товарищами из «Девятки». Я, в частности, несколько раз выполнял задания Захарова по наблюдению внутри Дворца наций ООН в Женеве, где проходили главные встречи глав делегаций на саммите. Это объяснялось тем, что у меня был пропуск во все помещения Дворца, и я прилично владел французским языком. Организация охраны и наблюдения во Дворце для сотрудников «Девятки» была, несомненно, делом сложным, так как служащие ООН продолжали работать на своих местах, к ним прибавились ещё журналисты и персонал из делегаций стран-участниц саммита. Словом, по Дворцу перемещалась большая масса людей.

Однажды Коротков попросил меня, опираясь на хорошее знание мною французского языка, организовать для Захарова консультацию у хорошего специалиста-пульмонолога. Захаров действительно постоянно покашливал, а иногда и просто надрывно кашлял и явно был нездоров. Я через директора нашего отеля организовал для него приём у видного женевского профессора, и через несколько дней мы с Захаровым отправились туда. Я при этом постоянно выступал переводчиком. После тщательных осмотров, опираясь на результаты сданных анализов, рентгеновские снимки, профессор, помню, сказал, что диагноз очевиден – это «бронхит курильщика». Он дал свою рекомендацию наладить чёткий режим жизни: сон, белково-витаминное питание, ежедневные прогулки на воздухе и т. д. Также он добавил, что можно не ставить сложной задачи – бросить курить, если человек курит более 30 лет и изменения в бронхах уже не обратимы. Но всё же необходимо удержать организм на рабочем уровне, и это вполне выполнимо. Он заявил, что помимо режима и нескольких циклов приёма лекарственных препаратов (в Швейцарии решение вопросов с медикаментами уже тогда было на высоком уровне) следует жёстко ввести в свой режим условие – выкуривать не более пачки сигарет в два дня, т. е., не более 10 сигарет в день. Захаров остался очень доволен консультацией с профессором и выразил признательность мне и Короткову. Препараты мы вместе с Захаровым приобрели уже на другой день, и он их сразу начал принимать. Захаров сохранил доброе отношение ко мне и даже в конце конференции в деликатной форме предложил мне перейти на работу в Девятое управление. Я был благодарен за предложение, но твёрдо отказался.

Но всё же главным и постоянным моим заданием во время саммита были встречи с очень важным нашим источником, как мы выражаемся, «ценным» агентом. Было принято решение встречи в Женеве не проводить – слишком маленький город, переполненный агентами спецслужб. Поэтому на встречи я выезжал в города Лозанну, Морж и другие городки франкоговорящей Швейцарии, расположенные в основном на берегу Женевского озера.

Дискуссия на совещании сразу приняла острый характер. Американцы заявили, что в германском вопросе главным должно явиться объединение Германии на основе «свободных выборов», и что только на этой базе может решаться вопрос о европейской безопасности. Нам стало известно, именно от наших источников, что в лагере западных держав возникли определённые разногласия: и англичане, и французы заявили, что не смогут безоговорочно присоединиться к позиции американцев, так как было очевидно, что такая постановка вопроса абсолютно неприемлема для Советского Союза. Вскоре эта отличающаяся от американской позиция была высказана премьер-министром Франции Фором. Для западников возникла необходимость закулисных сепаратных переговоров, на которых помимо проблем совещания обсуждалась также позиция, высказанная вне рамок совещания канцлером ФРГ Аденауэром. Советская делегация в это же время выдвинула известный проект «Договора о коллективной безопасности в Европе».

Западники со своей стороны усилили сепаратные переговоры, добиваясь того, чтобы единым фронтом выступить на совещании. Исключительно активную роль в работе совещания и в работе нашей делегации играл Хрущёв. В этой обстановке наша информация, особенно о меняющихся планах и тактике западных держав, нюансах в позициях отдельных делегаций, имела первостепенное значение. Могу только сказать, что разведка справилась с этой задачей. И в конечном итоге на совещании создалась более благоприятная обстановка, и были одобрены министрами иностранных дел стран-участниц совместные директивы и финальное коммюнике.

В этих документах практически полностью была учтена позиция Советского Союза. Москвой и мировой общественностью итоги Женевского совещания рассматривались, как серьёзный успех советской делегации с далеко идущими последствиями. В мировой печати появился даже особый термин «дух Женевы», означающий возможность нахождения общих согласованных позиций по таким важнейшим вопросам, как вопросы европейской безопасности, разоружения и т. д.

Женевское совещание 1955 года также подтвердило исключительное значение личных встреч руководителей крупнейших мировых держав для решения важнейших международных вопросов.

Глава четвёртая. Париж. Сотрудник международной организации ЮНЕСКО

Летом 1955 года в Москве началось, фактически без моего участия, моё оформление в длительную командировку во Францию, в ЮНЕСКО – в необычное в то время для нас место по прикрытию. СССР всего лишь год с небольшим, как вступил в эту организацию, и в ней ещё не было ни одного советского международного служащего. Не было также и представительства, которое было создано позднее. Советской стороне был представлен небольшой список вакансий в ЮНЕСКО. Наш денежный взнос в организацию мы уже проплатили, а с направлением наших людей, как обычно, продолжали раскачиваться. Руководство европейского отдела ПГУ решило, что нужно попытаться использовать это направление работы под новым прикрытием. Выбор пал на меня.

Припоминаю, что Александр Михайлович Коротков, узнав о моем оформлении (он не имел прямого отношения к европейскому отделу), выразил своё скептическое отношение к этому прикрытию. В это время он был назначен руководителем нашего представительства в Берлине. Когда мы вернулись из Женевы в Москву, вопрос о моей кандидатуре был уже согласован в Министерстве иностранных дел. Мне показалось, что это может быть интересная работа, тем более речь шла о Париже, а вся моя подготовка в институте и разведывательной школе была связана в первую очередь с Францией.

Помню, что Коротков даже предложил мне поехать с ним на работу в Берлин, но незнание немецкого языка (этот язык я учил только в средней школе и полностью забыл), а также тот факт, что я приеду в Берлин в качестве «протеже» Короткова, повлияли на моё решение отказаться от этого, скажем, лестного предложения. И я в срочном порядке продолжил своё оформление в ЮНЕСКО.

Как раз в это время в Москву по делам ООН приезжал руководитель управления кадров ООН из Нью-Йорка, которому ЮНЕСКО поручило провести беседы с возможными кандидатами, предлагаемыми нашей стороной для работы в ЮНЭСКО в Париже. Когда я ещё находился в Женеве, мои московские руководители решили выбрать для меня должность в департаменте кадров в ЮНЕСКО, что в общем-то, с позиции разведки, вполне логично. Доступ к личным делам чиновников, изучение широкого круга возможных кандидатов на различные должности в организации, короче, поиск возможных объектов нашего интереса. Но в ЮНЕСКО в кадрах тоже были опытные люди. После изучения моей биографии наш вариант был отклонён в весьма деликатной форме, и для меня предложили должность среднего уровня в департаменте социальных наук, так как основное моё образование по диплому было экономист-международник.

Не вникая в суть дела, начальство приняло решение дать согласие на «социальные науки». Встреча с шефом кадров ООН в Москве состоялась в представительстве ООН. Это был англичанин лет 55, несомненно, опытный «людовед». Кстати, англичане очень любили направлять своих людей в отделы кадров международных организаций. Как правило, это были отставники из английской разведки, заслужившие поощрение в годы войны и в первые годы «холодной войны», так как зарплата в международных организациях была намного выше, чем в правительственных учреждениях Великобритании.

Помню, как мой собеседник в самой деликатной форме представился на английском языке, упомянув при этом, что он сам по национальности англичанин. Далее он спросил, на каком языке (в моей анкете были указаны французский и английский языки) я бы хотел беседовать, и хотя задним числом я понял, что это было глупостью с моей стороны, я заявил, что готов беседовать на английском, равно как и на французском. Это было, конечно, наивное решение, так как французский язык я учил в серьёзном языковом вузе, совершенствовал год в разведывательной школе с опытными педагогами и уже дважды работал с языком за рубежом, притом первый раз достаточно длительное время. Английский язык был моим вторым языком, и я учил его в разведывательной школе ускоренным темпом – 4 семестра за год, и заканчивал изучение, уже работая в ПГУ. Экзамены за полный курс сдал на отлично, буквально за 2–3 недели до встречи с ооновским кадровиком. Беседа прошла, как мне показалось, успешно: я ответил на различные очень простые вопросы, рассказал немного о себе, и на этом мы расстались.

Уже значительно позднее, работая в ЮНЕСКО, я имел возможность ознакомиться с заключением ооновского чиновника о встрече со мной. Помню, он указал, что в целом я «произвёл положительное впечатление интеллигентного молодого человека», а далее было коротко сказано, дословно: «предпочёл беседовать на английском языке, английский язык – рудиментарен». Этот эпизод имел свои последствия.

Я, в сопровождении второго секретаря нашего посольства, который по совместительству занимался делами, связанными с ЮНЕСКО (доброй памяти Валентина Забарина), прибыл на представление в департамент социальных наук. Исполняющим обязанности директора департамента был француз Ги де Ляшарьер, о котором сообщу несколько слов позже. Беседа с Ляшарьером, конечно, велась на французском, мой провожатый из посольства прекрасно говорил на этом языке. И мой французский также, видимо, был вполне удовлетворительным.

Ляшарьер остался доволен нашим знакомством. Далее мой провожатый из посольства откланялся, и Ляшарьер сказал, что подошло время, назначенное нам для встречи с генеральным директором ЮНЕСКО. В то время это был американец Эванс, типичный техасец, получивший назначение в ЮНЕСКО как компенсацию за свои услуги на прошедших трудных очередных выборах американского президента.

И вот когда мы по длинному коридору направлялись в сторону кабинета генерального директора, Ляшарьер вдруг остановился и сказал: «Хотя это и международная организация, но мы находимся во Франции; я думаю, несмотря на то, что доктор Эванс американец, беседу мы будем вести на французском». Потом я уже понял скрытый смысл его предложения, связанный с моими слабостями в английском языке. В свою очередь, Эванс был явно не силён во французском. Ляшарьер довольно подробно представил меня, попутно уточняя по-французски у меня некоторые детали. Реплики Эванса были односложные и с таким американским произношением, как говорят, будто он «держал горячую картофелину во рту», что отдельные слова просто нельзя было разобрать. В этой связи встреча закончилась очень быстро, видимо, ко взаимному удовлетворению. Так началось моё пребывание во Франции.

Я столкнулся, особенно на первых порах, с большими трудностями. Во-первых, моего французского языка оказалось недостаточно для того, чтобы самостоятельно работать, особенно над написанием документов. Во-вторых, в области социальных наук, а в ЮНЕСКО это сводилось к модной в то время на западе социологии, мои познания были просто нулевые. Напомню, что тогда в Советском Союзе социологии просто не существовало, а те её маленькие ростки, которые появились в первые годы советской власти, были полностью искоренены. Выручало меня, с одной стороны, то, что департамент социальных наук главным образом занимался администрацией науки, организацией конференций, симпозиумов, заключением контрактов на различные исследования, а с другой стороны – очень внимательное и, я бы сказал, доброе отношение ко мне моих коллег по организации.

Со своей стороны, я сразу же занял позицию, не претендующую на знание предмета, заявляя, что я являюсь экономистом-международником и с социологией только начинаю знакомиться.

Ги де Ляшарьер, исполняющий обязанности директора департамента, относился ко мне не только со вниманием, но и просто по-дружески. Во время войны Ляшарьер работал на дипломатической должности в посольстве Франции в Москве и сохранил к России самые тёплые чувства. Его отношение ко мне сыграло исключительную роль в том, что я как-то закрепился в ЮНЕСКО. В департаменте были и другие люди, проявляющие ко мне полную доброжелательность.

Помню, как-то в мою комнату зашёл редактор журнала «Социология», который выпускался в департаменте, Фридман. Он был человеком большой эрудиции, знающим несколько языков, в том числе и русский, пассивно, но на достаточно хорошем уровне. То ли специально, то ли так получилось, Фридман сказал мне, что перечитывает «Войну и мир» Льва Толстого и спросил, не знаю ли я, как переводятся с русского и что означают некоторые слова, которых нет в словарях: «доезжий, ловчий, выжлятник». Я объяснил ему, что это охотничьи термины и рассказал, что они обозначают. Тогда я не придал этому значения, но этот маленький эпизод сыграл в моём пребывании в ЮНЕСКО определенную роль. Через некоторое время мой секретарь рассказала мне, что Фридман, который пользовался в департаменте и вообще в ЮНЕСКО большим авторитетом, при достаточно широкой аудитории наших коллег заявил, что новый молодой русский сотрудник является настоящим интеллигентом, и он, Фридман, может это с достоверностью утверждать.

Особо хочу сказать о двух девушках-секретарях в моем отделе. Одна из них – канадка Адет, она была секретарём руководителя отдела англичанина Филипса, но значительную часть времени работала со мной, так как Филипс часто находился в командировках, а вторая – француженка Мари, собственно мой секретарь. Как я сейчас понимаю, они делали 90 % моей работы. Например, при поступлении какого-либо письма, запроса и тому подобного они подбирали соответствующие документы, относящиеся к запросу, составляли коротенькую справочку, о чём идёт речь, если вопрос был ранее известен, и прилагали проект (draft) ответа на моё одобрение. Иногда я что-то поправлял, но обычно ставил на проекте свои инициалы, и это означало, что письмо можно готовить начисто за соответствующими подписями: моей, начальника отдела, начальника департамента и т. д.

Спустя примерно год был назначен новый директор нашего департамента, это был известный учёный из Англии профессор Маршалл, который согласился занять эту должность только по одной причине – зарплата в ЮНЕСКО была несравненно выше той, которую он получал за все свои труды в «London School of Economics». В ЮНЕСКО он прибыл уже в предпенсионном возрасте, имея в виду получить также высокую пенсию по линии международной организации. Быстро выяснилось, что Маршалл с большой симпатией относится к России. Это были ещё годы, когда, несмотря на разгар холодной войны, многие сохраняли уважение и даже дружеские чувства к России, разгромившей гитлеризм. Его отношение ко мне значительно укрепило моё положение и дало мне возможность держаться более свободно, т. е. иногда уходить раньше, выезжать в город днём. Хочу напомнить, что главной для меня была не работа в ЮНЕСКО, а разведывательная работа, за которую с меня спрашивали в нашей резидентуре в Париже.

Где-то в середине срока моего пребывания в Париже произошёл такой случай. Чиновник, занимающийся административными вопросами в нашем департаменте (бюджетные расходы, командировки, работа технического персонала и т. д.), некто Ашкенази попытался 2–3 раза сказать мне, что он не сумел меня застать на рабочем месте, фактически сделал мне замечание в связи с моими частыми отлучками. Я не могу исключить, что он сотрудничал с французской контрразведкой и специально приглядывал за мной. «Надо что-то делать, – подумал я, – иначе этот тип будет всё больше и больше ставить мне “палки в колёса” и осложнит мою жизнь». План ответных действий был исключительно прост.

Как правило, сотрудники ЮНЕСКО опаздывали на работу на 10–15 минут. Отношение к этому было терпимое, но, как я рассказал выше, Ашкенази однажды заявил мне, что он ждал моего появления на рабочем месте чуть ли не в течение часа. И вот я, придя пораньше и удостоверившись, что Ашкенази ещё нет на месте, открыл дверь своего кабинета, разложил бумаги и стал ждать, когда же он пройдет в свой кабинет. Вопрос к нему был у меня также заготовлен. Мне повезло, Ашкенази опоздал минут на 30. Я тут же, с бумагами в руках, догнал его в коридоре и, зайдя вместе с ним в его кабинет, «взволнованно» сказал, что я чуть ли не час жду его, так как сам профессор Маршал, т. е. наш директор департамента, просил меня доложить о подготовке конференции, а все финансовые и организационные вопросы зависят от него, Ашкенази.

Ашкенази, державшийся за место в ЮНЕСКО двумя руками, был искренне перепуган, всячески извинялся, но самое главное, после этого не только не пытался делать мне замечания, но раскланивался со мной ещё издали, выражая «своё почтение».

Вместе со мной работали две молодые женщины, мои ассистентки. Одна из них – индуска, дочь крупного чиновника правительства Индии, с хорошим университетским и домашним образованием, и в то же время – сама скромность и олицетворение добросовестности в работе. Любопытно, что она была полной вегетарианкой и одевалась только, по индийскому обычаю, в сари. Я вернусь к ней позднее в связи с моей командировкой в Индию.

Вторая ассистентка была француженка, очень симпатичная женщина лет двадцати семи, незамужняя. Она работала по временному контракту в связи с каким-то специальным проектом ЮНЕСКО. Контракт ее заканчивался, и она, имея отличное образование не только французского университета, но и английского колледжа, искала себе подходящую работу в международных организациях. Однажды, обедая вместе с другими сотрудниками департамента в столовой ЮНЕСКО, я услышал, как она рассказывала, что получила положительное решение о приёме её на работу в одно из самых секретных подразделений штаба НАТО (в то время штаб был в Париже). Доложив об этом нашему резиденту, я получил подтверждение, что это место для разведки имеет несомненный интерес (я и сам был в этом уверен). Тут же было получено задание – попробовать провести вербовочную разработку моей коллеги.

Не теряя времени, в один из ближайших дней я дождался, когда Надин собралась уходить домой, и как бы случайно предложил подвезти её до дома, зная, что машины у неё нет. Всё прошло отлично, разговор принял уже личный характер и закончился выражением обоюдной симпатии. События развивались стремительно: за короткий промежуток времени мы 2–3 раза поужинали, и я сделал ей небольшой, но симпатичный подарок ко дню рождения. Выяснилось, что Надин, как и многие женщины, совершенно не интересуется политикой, и разговора на темы «о преимуществах социализма и язвах, недостатках в странах капитала» явно не получились. За это время контракт Надин в ЮНЕЭСКО закончился, и она действительно перешла на работу в интересующее нас место. Возник вопрос, как говорят в разведке, «о вербовочной базе».

Материальная основа не вырисовывалась, так как она была из обеспеченной семьи и поступила на работу с весьма приличной для Франции зарплатой. Идеологическая основа, видимо, требовала больших усилий и длительного времени, и её успех также вызывал сомнение.

Оставалось практически лишь только развитие личных отношений, как основы возможной вербовки. Надин довольно подробно рассказывала, где она работает и чем занимается, но для реальной информационной отдачи речь могла идти только о детальном изложении или копировании ею наиболее важных документов, с которыми она сталкивалась на новой службе.

Однажды наша встреча проходила в уютном ресторанчике, летний вечер способствовал доверительной обстановке. После встречи я повёз Надин к ней домой в пригород Парижа. По дороге она рассказала мне, что её отец в настоящее время уже ушёл с государственной службы, занимается бизнесом и сейчас находится на юге Франции по своим делам. Надин жила в отдельном домике с пожилой управительницей, скажем, домработницей, которая жила в их семье многие годы. Матери у Надин не было – она умерла несколько лет назад. Рассказав всё это, Надин сообщила, что по субботам домработница уезжает к своим родным, и пригласила к себе домой «на чашку кофе». Было где-то после одиннадцати вечера, мы встречались с Надин уже несколько месяцев, и сама форма приглашения не оставляла сомнений, что она приглашала меня к себе со значительно большим чувством, чем дружеская симпатия.

Я довольно неуклюже отказался от приглашения, через несколько дней ситуация повторилась. Мы долго во всех деталях обсуждали создавшееся положение с моим резидентом. Рогов Михаил Степанович (под этой фамилией он работал за границей) был хорошо известным руководителем в разведке, с большим жизненным опытом и опытом закулисной жизни нашей службы. Обсуждение показало, что дальнейшее развитие отношений с Надин может идти только по интимной линии. Помню, что мне самому и Михаилу Степановичу очень хотелось добиться успеха в этом деле, но помню также, что он осторожно, но достаточно ясно дал мне понять, что такое развитие этого дела имеет много сомнительных и даже отрицательных сторон. Даже в случае успеха вербовки, где-то в сознании начальства, как он выразился, останется «мутный след в моей биографии». Мало того, он спросил, люблю ли я свою жену, и, получив от меня утвердительный ответ, начал искать другие пути развития ситуации. Был принят план, в соответствии с которым и с учётом сложившихся более чем добрых отношений, я должен был открыто сказать Надин, что от её согласия помогать нам, зависит моя дальнейшая карьера в Москве, и объяснить ей, в чём может заключаться её помощь. И со стремлением как-то изменить ситуацию, было решено, чтобы я уговорил Надин продолжать деловые отношения с моим старшим товарищем по службе, специалистом в той области интересов, с которой была связана работа Надин.

Всё развивалось по плану. Надин согласилась с моими «хитроумными доводами», знакомство с новым нашим человеком состоялось. Я, естественно, был признателен Надин за её понимание ситуации и, как было обговорено нами с резидентом заранее, сделал ей хороший подарок. Мы с ней, как говорят в таких случаях, расстались добрыми друзьями, а мой коллега должен был попытаться развить с ней агентурные отношения на материальной основе. Встречи моего товарища, как мне было известно, проходили хотя и редко, но на конспиративных началах, и сложилось даже впечатление, что дело продвигается вперёд. Но когда Надин узнала, что я уехал в Москву, а это нетрудно было узнать, так как я увольнялся из ЮНЕСКО, она в самой деликатной форме сказала нашему работнику, что внимательно изучила правила поведения сотрудников своего учреждения и будет вынуждена сообщить о своих встречах с официальным представителем Советского Союза своему руководству.

Наш товарищ работал в советском посольстве. После такого поворота событий было признано целесообразным прекратить дельнейшую разработку Надин и, учитывая её желание, не настаивать далее на встречах. Мои же личные симпатии к ней полностью сохранились.

За время моей работы в Париже в ЮНЕСКО было несколько интересных случаев, которые мне особенно запомнились. Я не хочу здесь рассказывать о работе с двумя нашими агентами, которые были переданы мне на связь, и работа с которыми проходила без существенных накладок и давала свои положительные результаты. Случаи, о которых я хочу рассказать, как мне кажется, довольно типичны и поэтому представляют интерес.

Пришло указание центра провести встречу с нашим важным нелегалом, с тем, чтобы он мог в Париже перейти на другие документы, получив их от нас, и выехать сначала в Прагу, а затем, уже по новым документам, в Москву для встреч с руководством службы. Проведение встречи с нелегалом, в связи с тем, что он хотя и понимал русский язык, но говорил только по-английски, было поручено мне, под руководством ответственного сотрудника нашей резидентуры по нелегальной линии. Казалось бы, задача была достаточно простой, но события приобрели напряжённый характер.

Место встречи было выбрано центром не очень удачно – у триумфальной арки «Карусель», всего в сотне метров от Лувра. Конечно, как рассуждали в центре, появление иностранца у арки было вполне естественным, так как там бывает много иностранных туристов, а наш нелегал прибыл во Францию как турист, и выезд его в Москву по временным документам не нарушал выработанной легенды, которая гласила, что он находился всё это время в туристической поездке по Франции.

Но положение несколько осложнилось тем, что я должен был являться на место встречи два раза в неделю и ждать, и ждать. Майкл, назовем его так, не появлялся. И я начинал себя чувствовать не очень уютно, так как на месте встречи полагалось ждать в течение 10 минут.

На встречу меня вывозил опытный представитель управления N, он обычно находил себе место где-нибудь на скамейке, вдалеке от арки, с тем, чтобы видеть только меня. Так прошло две недели. На третьей неделе случился курьёз. Я уже собирался уходить, когда у арки появился человек с трубкой во рту. Хотя субъект и вызвал у меня сомнения, так как он выглядел уже пожилым человеком, а Майкл должен был быть довольно молодым, но опознавательный признак был налицо – трубка, и я обратился к нему с паролем. Пароль звучал приблизительно так: «Простите, сейчас не без 10 минут 6 на ваших часах?». Хотя в это время в Париже было где-то около двух часов дня. Отзыв, как я помню, должен был содержать цифру 12 и выглядеть примерно так: «Нет, на моих часах 12 минут седьмого». Человек, к которому я обратился с достаточно дурацкой фразой на английском языке, по-английски же ответил, что либо он спятил, либо в этом городе все сумасшедшие, и быстрым шагом пошёл прочь.

Наконец, на четвёртую или даже пятую неделю появился человек, в котором я безошибочно признал Майкла. Он приближался к арке быстрым шагом и, главное, не курил трубку, а держал её в руке за мундштук, помахивая ею из стороны в сторону. Мы обменялись паролем, и я попросил Майкла следовать за мной в менее людное место, на другую сторону Сены.

Уже по первым фразам чувствовалось, что Майкл очень взвинчен. Это, в частности, проявилось в том, что когда мы перешли через мост и прошли несколько шагов по набережной, он вдруг нервно спросил меня: «Кто следует за нами?». Дело в том, что наш работник Николай, который вёл за нами контрнаблюдение, неосторожно перешёл с одной стороны моста на другую не на месте перехода, а срезав угол. Это сразу заметил боковым зрением Майкл, настолько его нервы были напряжены. Я объяснил, что этот человек ведёт контрнаблюдение, прикрывая нас от возможных случайностей. Майкл, нервничая, попытался мне сделать замечание, что он имеет указание встретиться только с одним человеком, который предъявит ему пароль, и что никто больше не должен знать о нём.

Я спокойно, но твёрдо пояснил Майклу, что здесь, в Париже, мы – хозяева и мы обеспечиваем его и нашу безопасность, и попросил его перейти к делу, т. е., доложить последние данные о себе, а также всю информацию, которую я должен буду сообщить о нём в центр. Мой спокойный и уверенный тон благотворно подействовал на Майкла, и далее встреча вошла в нормальное русло.

Мы обусловили короткую встречу на следующий день, на которой я должен был взять его «железные документы», вручить ему временные документы для проезда в Прагу и сообщить дополнительные указания центра, если они будут. Вторая встреча с Майклом прошла нормально, как мне показалось, и был произведён обмен документами, и уже в этот же вечер Майкл должен был выехать поездом с Восточного вокзала по намеченному маршруту. Договорились с ним о контрольной встрече на непредвиденный случай на следующий день утром. На эту встречу он должен был вызвать меня условным телефонным звонком на мой домашний номер до восьми утра. Всё шло гладко. Звонка не было. Я прибыл на Восточный вокзал, чтобы убедиться, что Майкл действительно уехал. Мне удалось довольно быстро заметить его, садящегося в свой вагон в поезд на Прагу, и я спокойно «растворился» среди других провожающих.

Но этим дело не закончилось, поэтому мне и запомнилась вся эта история. В 7 часов утра на моей квартире прозвучал условный звонок. По разработанной схеме я отправился к нашему заместителю резидента, который и должен был меня вывозить на эту контрольную встречу. Мы жили в городе близко друг от друга. Проверившись по ещё пустынным улицам, мой старший товарищ сказал мне: «Давай проедем мимо самого места встречи, чтобы я лучше представлял, о каком месте идёт речь». Встреча была намечена в небольшом скверике, в стороне от мест, посещаемых туристами. Мы проезжали мимо намеченного места встречи где-то в половине девятого. Встреча же была назначена на 10 часов утра. Я сразу издали увидел, что Майкл сидит на скамеечке, и сказал об этом своему старшему партнёру. Тот переспросил, уверен ли я, что контрольная встреча намечена на 10 часов, и хотя я предлагал прямо выходить на контакт с Майклом, мой шеф сказал, что будем в этом случае точно действовать по намеченному плану. Мы уехали в другой район и ещё раз проверились.

И ровно в десять я вышел на встречу. Первые слова, которые сказал Майкл, со мной ли его настоящий паспорт. Как и было условлено, я принёс его паспорт и, видя его возбуждённое состояние, тут же, по его требованию, вручил паспорт ему. Он же возвратил мне свои временные документы и сообщил, что в поезде встретил своего знакомого, который знает его настоящую фамилию. Испугавшись, что на одной из границ может вскрыться, что он «не тот человек», Майкл якобы с помощью инъекции, инсценировал сердечный приступ и сошёл с поезда на первой же станции километрах в 150 от Парижа. Объяснение звучало не очень убедительно. Вспомнили, как на первой встрече агент нервно расспрашивал меня о том, что происходит в Москве. В частности, проводятся ли аресты лиц, связанных с группой Молотова-Маленкова и «примкнувшего к ним» Шепилова…

Напомню, что Молотов, Маленков и Шепилов в 1957 году выступили с критикой некоторых действий Хрущёва. Молотов и Маленков были ведущими членами Политбюро при Сталине. Шепилов, поддерживающий критические замечания Молотова и Маленкова, был ранее редактором газеты «Правда», а в 1956–1957 годах стал министром иностранных дел и кандидатом в члены Президиума ЦК. «Оппозиция» была, как писали тогда, «разгромлена» на пленуме ЦК партии, а Шепилов получил кличку «примкнувшего к ним». Все фигуранты «оппозиции» были уволены со своих постов: Молотов направлен послом в Монголию, Маленков послан в Среднюю Азию на небольшую хозяйственную работу, а Шепилов исчез без «назначения».

И хотя я правдиво объяснял ему, что всё абсолютно спокойно, было ясно, что этот вопрос его очень волнует, так как он покинул Родину ещё в послевоенные годы, когда сталинские репрессии вновь набирали силу. Он жил в Америке, пользуясь лишь американской информацией, видимо, его нервное состояние в связи с вызовом в центр можно было понять. Тем более, как я узнал уже позднее, он капитально обосновался в Штатах, был женат и даже имел детей. Обусловили новую встречу. Он просил уточнить у центра, следует ли ему обязательно ехать в Союз и нельзя ли ограничиться его отчётом в Париже. Молния, которая пришла из Москвы, звучала примерно так: «Сообщите Майклу дословно: я, Коротков Александр, приказываю ему получить, как условлено, новые документы и, как условленно, тем же маршрутом прибыть в Прагу. Никаких обсуждений по этому вопросу больше не требуется, выехать в Прагу сегодня же». Я встретился с Майклом и с небольшим металлом в голосе попросил его выслушать дословные указания центра. Я так и говорил: «Я, Коротков Александр…». Майкл молча взял у меня паспорт, вернул мне свои документы, попрощался и без всякого обсуждения ушёл. В этот же вечер я вновь видел, уже во второй раз, как он уехал с Восточного вокзала в направлении Праги. Через несколько дней центр сообщил, что Майкл благополучно прибыл в Москву.

Однажды я, как мне показалось, очень удачно познакомился с известным журналистом из газеты «Монд». Контакт развивался вполне успешно: приглашение на ланч со стороны журналиста, ответное приглашение с моей стороны. Мой новый знакомый охотно делился политической информацией. Учитывая то, что тогда я работал в резидентуре на политической линии, моя информация, очевидно, не носившая слишком секретного характера, но получаемая мною от очень квалифицированного человека, положительно оценивалась резидентом. Развитие моих отношений с журналистом получило одобрение. Была поставлена задача постепенно придать контакту с журналистом конфиденциальный характер, «просить его» готовить для меня информацию по определенным интересующим нас вопросам, и прежде всего о проблемах внутриполитической жизни Франции в письменном виде и т. п.

Отмечу, что политическая обстановка во Франции действительно в этот период была очень сложной. Одно правительство сменяло другое с интервалом в 3–4 месяца. И вопросы, связанные с закулисной борьбой различных партий и политических лидеров, были нам действительно интересны. Развитие контакта с журналистом шло успешно и не внушало никаких опасений. Журналист начал готовить информацию по моим просьбам, можно сказать, «заданиям». Наступил момент, когда было решено, что я ему должен предложить более сложную работу с возможной выплатой за её выполнение определенного гонорара – так сказать, вознаграждения, но здесь произошёл небольшой инцидент, который нарушил наши планы.

Во время моего отсутствия в кабинете офиса мой телефон автоматически переключался на комнату, где работали секретари. Адет, французская канадка, была замужем за крупным журналистом левого толка и была хорошо знакома с широким кругом журналистов в Париже. И однажды, в моё отсутствие, журналист из «Монд», которого я уже зачислил в число «моих разработок», как выражаются в таких случаях в разведке, позвонил мне. Звонок приняла Адет. Вечером Адет заносила какие-то бумаги ко мне в кабинет и «между прочим» заметила, что мне звонили, и назвала имя моего журналиста из «Монд», а уже выходя, добавила: «Имейте в виду, это – un pedaie». Я сделал вид, что не придал её информации никакого значения, но, обеспокоенный, вскоре отправился в библиотеку, чтобы посмотреть в специальном словаре «Арго» (словарь жаргонных слов), что означает это выражение. Я не знал других значений, кроме прямого значения – педаль. Выяснилось, что это сочетание обозначает ещё и – пассивный гомосексуалист. Видимо, отсутствие серьезного опыта не позволило мне самому заподозрить неладное, а разработка шла так успешно, что это заслонило мне глаза.

Примечания

1

Уильям Е. Колби, директор ЦРУ С?? ША, Харт Д.Л. Русские агенты. ЦРУ М.: Олма-пресс, с. 5.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.