Полицейскому следователю Ипполиту Кондратьевичу Кроликову.
       Предписание.
 
      Вам следует в трехдневный срок представить доклад по делу об убийстве статского советника, председателя попечительского совета института, Григория Сергеевича Ефиманова.
      К докладу приложить:
      — акт осмотра места убийства г-на Ефиманова,
      — материалы об организации охраны института губернского города N-cка вообще и во время пребывания г-на Ефиманова на рождественском балу в частности,
      — списки присутствовавших на балу,
      — протоколы допросов подозреваемых,
      — протоколы осмотра финансовых бумаг, переписка, квитанции N-cкого института,
      — послужные списки служащих и учителей института, а также материалы расследования деятельности должностных лиц на занимаемых постах,
      — свидетельские показания прислуги, родственников, знакомых и др, имеющих непосредственное отношение к делу,
      — справки и отчеты о расходовании средств, отпущенных на агентуру, о выплате суточных и т. п.
      Заведующий особым отделом Департамента полиции
      П. В. Шелестов.

* * *

       Протокол допроса Анны Егоровой.
       Следственная тюрьма N-ска.
 
      — Ваше имя?
      — Анна Георгиевна Егорова.
      — Вероисповедание?
      — Православная.
      — Сословие?
      — Дворянка.
      — Ваш адрес?
      — Проживаю в институте, по месту службы.
      — Чем занимаетесь?
      — Пепиньерка младших классов.
      — Что вы можете рассказать по делу об убийстве статского советника г-на Ефиманова?
      — Это я убила его.
      — За что?
      — Он сломал мою жизнь.
      — Расскажите подробнее.
      — Я из семьи обедневших дворян. Отец умер рано, остались у матери моей я и двое младших братьев. Я уже училась в Институте, но после смерти отца у нас не было денег, чтобы платить за мое обучение. Я переживала, отметки мои становились хуже, и меня вызвал к себе господин попечитель. Он был добр ко мне и сказал, что поможет моей семье. И действительно, он внес плату за полгода, чтобы я могла продолжать учебу.
      — Он что-либо требовал от вас?
      — Поначалу нет, а потом как-то пригласил в кабинет и сказал, что наступил срок оплаты за следующие полгода. И что он попытается перевести меня на казенный кошт. Я была ему так благодарна, что целовала руки. А он меня гладил по голове и спине. Но я тогда считала это проявлением доброты и участия.
      — Г-н Ефиманов выполнил свое обещание?
      — А он и не обещал. Просто сказал, что поспешествует. А потом снова вызвал меня и сообщил, что в прошении отказано. Я растерялась, ведь была почти уверена, что все уладится. Не знала, как быть, и очень расстроилась. Тогда попечитель подошел ко мне очень близко, взял за руку и сказал, что если я буду умной и хорошей девушкой, то он все уладит.
      — Что значит «умной и хорошей»?
      — Я поняла, что мне надо будет учиться еще лучше и следить за своим поведением. Я очень старалась, зубрила ночи напролет, но у меня некоторые оценки были невысокие. Г-н Ефиманов мне сказал, что дело не в учебе. Что мы сейчас выйдем из института и по дороге он мне все объяснит. Но я должна буду выйти сама, а через две улицы меня будет ждать его коляска. Я была настолько не в себе, что, как сомнамбула, выполнила все, что он приказал. Г-н Ефиманов привез меня в гостиницу «Провансаль», в двенадцатый нумер, и там совершил надо мной насилие.
      — Сколько вам было лет?
      — Шестнадцать и три месяца.
      — Что было дальше?
      — Он действительно заплатил за последний год моего обучения, но в течение всего года я, подчиняясь его приказанию, каждый второй и четвертый вторник приходила сама в гостиницу «Провансаль». Иногда он отменял встречи, но никогда не переносил их. Он говорил, что это плата за мою учебу в институте.
      — Вы совершали ваши действия в полном уме и здравии?
      — Да, я знала, на что иду ради учебы в институте.
      — А господин Ефиманов?
      — Думаю, тоже.
      — Может, он предлагал вам горячительные напитки?
      — Нет, никогда, хотя сам он, прежде чем лечь в постель, принимал какое-то снадобье с резким отвратительным запахом и запивал его стаканом воды. Меня мутило от этого.
      — Что это за снадобье?
      — Мне это неизвестно, я не спрашивала его. Наверное, что-либо сердечное, для укрепления сил.
      — После окончания института вы продолжали встречи с г-ном Ефимановым?
      — Нет. По получении аттестации мадам фон Лутц предложила мне остаться в институте пепиньеркой младших классов с проживанием, столом и жалованием.
      — Это назначение было по протекции г-на Ефиманова?
      — Мне это неизвестно.
      — Кто—нибудь из руководства института знал о ваших отношениях с убитым?
      — Я не знаю.
      — Перейдем непосредственно ко дню совершения преступления. Расскажите, как все произошло.
      — В тот день я с шести утра занималась своими подопечными — проверяла чистоту фартуков, туфель, закалывала им волосы. Потом я со своим классом отправилась на молебен, а затем на рождественский обед. Младшие воспитанницы не должны были оставаться до окончания бала. В половине восьмого я забрала свой класс, и мы вернулись в спальные комнаты. Там я проследила за тем, чтобы пансионерки отошли ко сну, а после спустилась вниз по лестнице и прошла через главный рекреационный коридор, чтобы присутствовать на балу. Я находилась в подавленном состоянии, так как вновь увидела господина попечителя, вид которого напомнил мне, как низко я пала… Пройдя до середины, я обратила внимание на то, что открылась дверь и оттуда выбежала, вся в слезах и закрывая руками лицо, Анастасия Губина, институтка. Она пробежала мимо меня, никого не замечая, и скрылась за поворотом. Я вошла в класс и увидела г-на Ефиманова со знакомым выражением похоти и злобы на лице. Поняв, что только что по отношению к этой невинной девушке было совершено то же самое, что и ранее ко мне, меня обуяли гнев и ненависть к этому презренному старцу. Не помня себя, я схватила большой округлый камень из геологической коллекции на полке рядом с дверью и ударила его по голове. Он упал, а я вышла из классной комнаты.
      — Где камень, орудие преступления?
      — Я выбросила его… Кажется, во дворе.
      — Что было дальше?
      — Я вышла из комнаты, а через мгновение туда снова забежала Настя и закричала. Потом пришла Марабу, простите, мадемуазель Радова, ну, а дальше уже вы знаете.
      — Вы видели еще кого—нибудь, кроме институтки Губиной?
      — Нет, никого.
      — Вы заходили на место убийства после того, как там появились люди?
      — Нет, я ушла к себе в дортуар.
      — Почему вы решили признаться?
      — Я не хотела, чтобы пострадала невинная душа, Анастасия Губина.
      — Вам больше нечего сказать по делу?
      — Нет. Я ни на миг не раскаиваюсь в том, что сделала. Г-н Ефиманов был порочным человеком, растлителем, и еще не одна девушка бы могла пострадать от его сластолюбивых намерений. Теперь зло наказано.
      Подпись: с моих слов записано верно. Анна Егорова.
      Допрашивал: следователь И. К. Кроликов.

* * *

       Юлия Миронова, Ливадия, Крым — Аполлинарии Авиловой, N-ск.
      Здравствуй, моя дорогая Полинька!
      С ужасом прочитала твое последнее письмо. Я не узнаю нашего любимого института! Ты описываешь, как досталось бедной твоей воспитаннице. Поверить не могу, что это случилось у нас. Мы же были все как одна семья, дружная и счастливая! Я вспоминаю наш танцкласс, молебны в институтской часовне и даже вкус черничного пирога, которым нас угощала Гладышева, дочка управляющего поместьем графов Мещерских. Мне так не хватает визитов, встреч с подругами, ведь здесь у меня совсем нет знакомых нашего положения! Разве только приезжие чахоточные. Даже портнихи местные никуда не годятся, не могут отличить эгретки от эспри!
      Что же до твоего вопроса, то поначалу я не вспомнила ничего. И лишь потом пришла мне на ум давняя история. Помнишь ли ты Ксению Блох? Она была на год старше нас. Мы ее еще Блохой называли. К пятнадцати годам выросла в такую пышную красавицу, что подружки по сравнению с ней казались серенькими уточками.
      Ее мать, графиня Мещерская, восьмая дочь в семье, вышла замуж, почти без всякого приданого, за поручика из обрусевших немцев Карла Блоха. Обрадовались этому мезальянсу все: Мещерские, разорившиеся из-за страсти графа к польскому банчку, — что еще одну доченьку сбыли с рук. Блох — что получил родовитую жену.
      Отец Ксении, человек тихий и незаметный, рано полысел, раздобрел, и любимым делом у него было гонять голубей у себя в имении под N-ском. Трудно было назвать их покосившийся домик мелкопоместных дворян имением, но Ксения гордо именовала его именно так, пока одна из институток, Наташа Ругова, не поехала гостевать к родным, жившим по соседству, и не посетила ее «родовое поместье». Она не преминула рассказать всем о том, что видела, и над бедной мадемуазель Блох, гордо именовавшей себя графиней Мещерской, долго смеялись.
      Та не растерялась. Подстерегла Ругову в туалетной комнате, накинула ей на голову полотенце и жестоко избила. Родителям Руговой пришлось забрать Наташу из института, дело замяли, виновных не нашли, а Блох долго еще повторяла: «Она получила по заслугам за свой язык. Бог наказал ее».
      Уличить преступницу было невозможно. Сделав черное дело, она мигом прибежала в спальную комнату, и так как ее кровать стояла возле двери, никто и не заметил, как она юркнула в постель. А несчастную Ругову спустя несколько часов нашла Дерюга и подняла ужасный крик.
      После того случая Ксения очень изменилась. Она стала развязной, грубила «синявкам» и часто ходила в «мовешках», что ее ничуть не смущало. Помнишь, наши глупые прозвища: «парфетка» — хорошая девочка, «мовешка» — плохая. И кисточки нам раздавали: синие — за прилежание, красные — за поведение. А мы их на ушки вешали и так к родителям выходили, чтобы все знали, какие мы хорошие девочки. Как давно это было!
      Ксения не играла в наши игры, а только смеялась и называла нас глупыми институтками, которые никогда не узнают, что такое настоящая жизнь. Это она намекала, что уж ей-то все известно о взрослой жизни… И находились глупенькие, которые всерьез ей верили и слушали, затаив дыхание, ее нелепые рассказы.
      Полина, милая, а ведь только после твоего письма я задумалась, действительно ли ее рассказы были столь нелепы и фантастичны, как это казалось нам? Помню, краем уха я слышала: она говорила о том, что у настоящей дамы должен быть покровитель, обязательно богатый, в чинах и не скупящийся на подарки.
      Вокруг Ксении всегда собирались обожающие подруги, которые сидели рядышком и внимали ее бойким речам. Она ходила по коридору, окруженная свитой, провожающей ее в обеденный зал и в классы.
      Вот чего я не могу понять: и «синявкам», да и самой мадам фон Лутц словно глаза затмило. Они не замечали ни ее отвратительного поведения, ни вызывающих манер, словно так и надо было себя вести. Зато другим, особенно пансионеркам, спуску не давали — придирались к каждой мелочи. У Ксении появились дорогие корсеты, шелковое белье под форменным платьем с пелеринкой, а однажды она даже демонстрировала подружкам большую атласную коробку с французскими духами и притираниями.
      Институт Ксения закончила посредственно, если не сказать хуже. На выпускных экзаменах она еле-еле бормотала что-то невнятное, и учителя выставляли ей оценки, скорее, из сострадания и смущения.
      Потом, когда вы с мужем уехали в Санкт-Петербург, я частенько встречала Ксению в Александровском парке. Пышная, рыжеволосая и белокожая, затянутая в корсет-дудочку, в шляпке с пером попугая, она прохаживалась по аллеям каждый раз с другим кавалером и заливисто смеялась. А когда мы с маменькой посещали «четверги» Елизаветы Павловны, то Ксения Блох была там притчей во языцах. Рассказывали, что барон И*** купил ей дом, а полковник В*** — бриллиантовый гарнитур. Из-за нее стрелялись поручик Дубинин и штабс-капитан Голиков. Обоих выслали из N-ска, полковник Л*** надавил на все пружины, и добился их перевода куда-то в провинцию.
      Мне давно уже не приходилось ничего слышать о Ксении. После той истории с дуэлью она перестала показываться в парке, а на «четвергах» наши почтенные матроны поджимали губы, только услышав ее имя. Вскоре я вышла замуж и покинула N-ск вместе с Аркадием.
      Не знаю, милая Полина, удалось ли мне помочь тебе своим рассказом, но это единственное, что я знаю.
      Аркадий тебе кланяется и спрашивает, когда ты приедешь к нам в Ливадию.
      Остаюсь твоя верная подруга,
      Юлия.

* * *

       Штабс-капитан Николай Сомов — поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.
      Алеша, душа моя, совсем тебе не писал, хотя получил целых три твоих ответа, чему премного обрадовался. Жениться я не собираюсь, ежели честно — пока даже не надеюсь поцеловать Полине ручку, хотя она не невинная девушка, а зрелая дама, вдова. Держит себя со всей строгостью, недаром получила институтское воспитание.
      Она очень обеспокоена судьбой своей воспитанницы, сопровождает ее всюду. Мы ездим кататься на санках с Еловой горы, покупаем в Александровском саду пончики с заварным кремом и стараемся растормошить Настю всеми доступными способами.
      Третьего дня Полина меня очень удивила. Только я зашел в гостиную, она встретила меня вопросом:
      — Николай Львович, я могу надеяться на вашу помощь?
      — Разумеется, — ответил я, — вы еще сомневаетесь? Вот не ожидал!
      — У меня очень щекотливое дело. Мне нужно найти в N-ске одну даму.
      — Так в чем же дело? Обязательно найдем.
      Полина как-то странно на меня посмотрела, а потом, собравшись с духом, сказала:
      — Г-н Сомов, эта дама не нашего круга. То есть она дворянка, выпускница института, в котором я училась, но сейчас она — кокотка. У нее есть собственный дом, но, как вы сами понимаете, я не могу туда пойти. А мне настоятельно необходимо с ней поговорить и кое—что разузнать.
      И я отправился на поиски. Дом на Староямской улице я отыскал сразу. Из-за живой изгороди разглядеть его подробно не представлялось возможным. Да и вход был так запрятан, что я еле его нашел. Позвонив в колокольчик у двери, я еще долго топтался у входа, пока, наконец, мне не открыла смазливенькая горничная в кружевной наколке.
      — Вам кого? — спросила она меня.
      — Прошу простить за беспокойство, здесь ли живет мадемуазель Ксения Блох? Позвольте представиться: штабс-капитан Сомов. Пришел к мадемуазель Блох по неотложному делу.
      Она попросила подождать, быстро вернулась, и провела меня внутрь.
      Дом, я тебе скажу, Алеша, ничего особенного собой не представлял. Обычный, на шесть комнат, с мезонином и флигельком во дворе.
      Навстречу мне вышла очень красивая дама, среднего роста, белокурая, в зеленом шелковом капоте.
      — Чем обязана? — спросила она меня настороженно, нервно запахивая на груди капот.
      — Прошу простить меня великодушно за незваное вторжение. Штабс-капитан Николай Сомов, — отрекомендовался я. — Я имею честь разговаривать с госпожой Ксенией Блох?
      В ее глазах, Алеша, я заметил быстро промелькнувший испуг, но она быстро овладела собой и произнесла:
      — Нет, вы ошиблись. Здесь нет такой.
      — Может быть, вы поможете мне найти ее? По моим сведениям, когда-то этот дом принадлежал именно ей.
      — Ни о какой мадемуазель Ксении Блох я не слышала и считаю ваш визит недоразумением, — резко сказала она.
      — Тогда откуда вы знаете, мадам, что Ксения Блох мадемуазель, а не госпожа, мадам или вдова?
      — Я прошу вас покинуть мой дом, штабс-капитан. Здесь вы не найдете искомого, — она повернулась и вышла из гостиной.
      Появилась горничная и провела меня к выходу.
      Вот так, несолоно хлебавши, я возвратился к Полине.
      Они с отцом обедали. Настя была в своей комнате, а Полина по обыкновению спорила с Лазарем Петровичем. Увидев меня, она обрадовалась и усадила за стол. Приятно, Алеша, что такая женщина вспыхивает при твоем появлении.
      На обед подавали гуся. Управившись с солидным боком, положенным Полиной мне на тарелку, я рассказал о своей конфузии.
      Лазарь Петрович проявил живейший интерес к моему рассказу. Переспросил адрес, потребовал описание белокурой красавицы и вдруг заявил, что сможет нам помочь.
      — Как-то мне пришлось давать совет одному моему клиенту, — начал рассказывать господин Рамзин. — Я не буду упоминать его имя, скажу лишь, что человек он не из последних в нашем городе и весьма состоятельный.
      Отец Полины отпил вина и продолжил:
      — Его главной страстью были женщины. Если одни проигрывают состояния, другие топят свой разум в вине, то мой знакомый не пропускал ни одной юбки. Характер Дон-Жуана, наклонности Казановы, а темперамент — языческого фавна. Кстати, на фавна он походил весьма: маленький, с козлиной бородкой, но женщины просто сходили с ума от него. И самое интересное, что порядочные дамы его ничуть не привлекали. Он находил удовольствие, общаясь с самыми падшими из них.
      — С какими только особями тебе приходится общаться, папа! — вздохнула Полина.
      — Это даже интересно! — оживился Рамзин. — Придет к тебе эдакий тип, а я думаю: «И где ты, голубчик, раньше-то был? Посоветовался бы заранее, и дров не наломал, и денег меньше бы потратил». Эх… Мы, адвокаты, как золотари работаем: никто нас видеть не хочет, вспоминать о нас и не думают, а в дерьмо вляпаются, прости, Полюшка, тут же адресок заветный достают, давай, милейший, разгребай!..
      Лазарь Петрович достал вересковую трубку, набил ее и с наслаждением закурил. Несколько минут мы сидели молча. Я поглядывал на Полину, она на меня, пока, наконец, ее отец не отложил трубку в сторону:
      — Мой клиент встретил даму, которая поразила его воображение. Ею и оказалась Ксения Блох, которую вы разыскиваете, штабс-капитан. На него как затмение нашло — всю жизнь скакал по девкам, а тут зацепило его. Замуж ее стал звать, а она ему в лицо рассмеялась, мол, за нищего не пойду, пусть деньги немалые принесет. У нее тогда в покровителях генерал ходил. Клиент мой потратил на нее оставшиеся от продажи имения средства, а она деньги взяла, но замуж не пошла, сказала, что ей и за генеральской спиной неплохо.
      — Как это, папа, — удивилась Полина, — у генерала была на содержании, а амуры с твоим подзащитным крутила?
      — А почему бы и нет? — возразил ей Лазарь Петрович. — Генерал — человек степенный, женатый, у нее появлялся не каждый день. Так что мадемуазель Блох была предоставлена самой себе на многие часы. Отчего же не поразвлечься?
      — И что потом было? — спросил я.
      — Подзащитный мой, поняв, что хитрая бестия его обокрала, лишила родового имения, взял пистолет и отправился к мадемуазель Блох. Выстрелил в упор, ранил ее в лицо. Она упала, обливаясь кровью, а тот, испугавшись деяний рук своих, бросил пистолет и убежал. Разум оставил его.
      — Папа, почему я ничего не слышала об этой драме? — спросила удивленная Полина.
      — Деточка моя, вы с Авиловым были в Петербурге — до вас здешние слухи и не доходили.
      — А где сейчас Ксения Блох? Она выжила после этого ужасного нападения? Папа, не томи, расскажи все до конца.
      Лицо Рамзина помрачнело, он испытующе взглянул на Полину.
      — Ты уверена, что хочешь это знать, дорогая? — спросил он.
      — Разумеется, иначе бы не спрашивала.
      — Ну, хорошо, — вздохнул Рамзин. — Мне многих сил и трудов стоило добиться от суда более мягкого приговора. Моему подзащитному заменили каторгу поселением, чему он был весьма рад. Генерал от Ксении отказался, дабы не опорочить репутацию. А она выжила. Только лицо ее пересекает от левого уха до губы грубый шрам. Красота ее исчезла без следа. Пышная фигура стала тучной. Но деньги свои, накопленные, пока она жила у генерала на содержании, она, с немецкой скрупулезностью, сохранила и приумножила. И теперь она владелица…
      — Публичного дома на Вешенке! — воскликнул я, хлопнув себя по лбу ладонью. — Мадам со шрамом! Ее же имени никто не знает, все называют только Мадам.
      Выкрикнув это предположение, я осекся. Лазарь Петрович смотрел на меня, пряча в усах усмешку, а во взгляде Полины можно было легко прочитать удивление, смешанное с толикой сарказма.
      Боже, какой я идиот, Алеша! Так нелепо подставиться! Чего доброго, Полина меня заподозрит в том, что я охотно посещаю злачные притоны. А я и был там всего раза два… Или три.