На этом заканчиваю писать. Будут новости — сообщу немедленно.
      Не сердись на меня за безрассудство — так надо.
      Твоя подруга Полина.

* * *

       Анастасия Губина, N-ск — Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.
 
      Ванечка, здравствуй!
      Со мной все в порядке, не волнуйся. Я продолжаю учиться, скоро экзамены, нужно готовиться. Марабу меня больше не дергает, а Аня Нелидова из первого отделения подарила мне маленький флакончик духов. Правда, она всем девушкам в классе подарила, ей отец сказал принести и раздать, но я все равно была очень рада.
      В городе опять убийство. На этот раз убили приезжего графа, гостя тетушки Полины, Марии Игнатьевны. Тетушка лежит при смерти, к ней никого не пускают, а Максимова из первого отделения сказала, что графа, так же как и попечителя, убили масоны. Она постоянно говорит с надменным видом всякую ерунду, потому что ее отец заведует «Губернскими новостями» и она считает, что обо всем знает больше всех.
      Ванечка, меня беспокоит Полина. Последнее время она очень странная. Непонятно себя ведет. Вот уже два дня подряд она ездит с визитами и меня берет с собой. Нас везде принимают с распростертыми объятиями: еще бы, Полина рассказывает о званом вечере в доме Марии Игнатьевны, о том, как она привезла графу дневник ее покойного мужа и была последней, по словам полиции, кто видел графа живым. Она так сокрушалась! «Только возвратившись домой, я поняла, какую ошибку я совершила! — говорила она. — Я по недоразумению передала графу в руки не сам дневник, а его недописанную копию». Эта копия так запала ей в душу, что она чувствует вину перед покойным графом и поэтому рассказывает всем о своей оплошности.
      Полина внезапно приехала к нам в институт, зашла в комнату учителей и попросила послать за мной. Когда я вошла туда, то увидела, как ее обступили учителя словесности, ботаники и французского, а также две пепиньерки и Марабу, и слушают, как она рассказывает про графа Кобринского. Увидев меня, Полина извинилась, прервала свой рассказ и спросила у Марабу, не может ли та отпустить меня на этот день с ней под ее, Полинину, ответственность. Такого не было никогда! Полина много раз твердила мне, что учеба для меня — самое важное дело. Марабу, скрепя сердце, согласилась, и мы поехали с визитом к Елизавете Павловне. У нее сидели три старые дамы, которые вцепились в Полину и не отпускали ее, пока она им все не рассказала: и о меню обеда, и о том, как выглядел покойный граф, и о дневнике.
      Потом мы взяли извозчика и поехали в кондитерскую Китаева — там всегда Полина покупает самые вкусные в городе эклеры и меренги. А для меня гадательную карамель. Мне так нравятся эти конфетки, что я сразу съела две. На обертке нарисованы карты и написано: «Карамель гадательная фабрики С.Е. Клюшина в Торжке», а внутри — пожелание: будет мне прелестное обожание и счастливое предложение. Я была так рада! И еще мы часто там пьем в кондитерской горячий шоколад — это так приятно в зимнюю стужу. К Китаеву ходит весь город. Его кондитерская находится в самом центре, на Манежной площади, рядом с городской думой и управой, и мы с подругами часто забегаем в магазин купить монпансье-ландрин, самый дешевый, по копейке кулек. Вот и сейчас я стояла и ждала, пока сам владелец кондитерской упакует нам покупку и перевяжет ее нарядной ленточкой (он очень уважает Полину). А Полина и ему рассказала историю с дневником, высоко поднимая брови от ужаса.
      Выйдя на улицу, Полина вдруг изменилась лицом, повеселела, протянула мне коробку с пирожными и сказала:
      — Хватит на сегодня, достаточно мы с тобой, Настенька, побегали по городу, словно две сороки. Поехали к вам чай пить. Веру угостим, она меренги очень уважает.
      Что-то тревожно мне за нее, Иван. Для чего она это делает? Как ты считаешь, рассказать о моих страхах Лазарю Петровичу? Или не стоит?
      Целую тебя крепко,
      Твоя сестра Настя.

* * *

       Штабс-капитан Николай Сомов — поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Красновскому, Москва.
 
      Алеша, здравствуй!
      Пишу в ту же ночь, чтобы ничего не забыть.
      За те три дня, что прошли с моего последнего письма, случилось множество событий, и самое главное то, что графа Кобринского задушили удавкой. Убийца прокрался ночью в его комнату на втором этаже дома статской советницы и задушил. Никто не понимает, как он пробрался на второй этаж. Потолки в доме высоченные, стена отвесная, зацепиться не за что. Этот малый обладает ловкостью обезьяны, раз залез на такую высоту.
      После убийства пропал фальшивый дневник, который Полина принесла ему (я писал тебе об этом), и больше ничего преступник не взял. Тогда Полина сказала мне:
      — Николай Львович, тайна в дневнике. Поймем, что ищет преступник, найдем убийцу. Жду вас вечером у отца. После ужина я начну читать дневник вслух, может, что-нибудь выяснится. Не опаздывайте, прошу вас.
      Ничего особенного я от этих чтений не ждал. Мне бы лучше с Полиной наедине остаться, но раз она просит — не смею прекословить.
      Вечером я пришел в дом Лазаря Петровича. Горничная провела меня в столовую, где за большим овальным столом уже сидели Полина, ее отец и Настя. Я поздоровался и присоединился к ним.
      — Ну вот, все в сборе, — сказал господин Рамзин. — Полина, начинай читать.
      Скажу тебе, Алексей, я заслушался. Полина читала так проникновенно, с такими глубокими интонациями, что я внимал, не отрываясь. Но отец Полины, постоянно прерывал ее, заставлял перечитывать те или иные куски, и я удивлялся, как у нее хватает терпения и стойкости не раздражаться, а снова и снова читать одно и то же.
      Чтение затянулось заполночь. Мне даже было неловко за покойного мужа Полины, когда она вслух читала куски, посвященные его встречам с прекрасной островитянкой, но на лице г-жи Авиловой не дрогнул ни один мускул; она не говорила «Ах, оставьте, это личное», потому что понимала, — любое слово может служить ключом к раскрытию тайны.
      Полина закончила читать и закрыла дневник. В наступившем молчании вдруг раздался Настин голос:
      — Полина, можно я принесу из твоей комнаты шкатулку с бусами, которые тебе подарил Владимир Гаврилович?
      — Конечно!
      Настя убежала и спустя минуту вернулась с палехской шкатулкой, с портретом Ивана-царевича на крышке. Она открыла шкатулку, и по комнате разошелся едва заметный пряный экзотический аромат.
      — Вот как они выглядят, плоды пандануса ароматного, — сказал Лазарь Петрович и осторожно достал коричневый блестящий шарик. — И запах очень своеобразный. Как если бы корицу смешать с пачули…
      — Нет, papa, ну что ты! — возразила Полина. — Какие пачули? И близко нет. По-моему, похоже на сандал, но есть еще что-то неуловимое.
      — Отвратительный запах! — мы с удивлением посмотрели на Настю, которая достала кружевной платок и прижала его к носу. — Мне не нравится. Пахнет гнилой клубникой.
      — Так пахли руки убийцы, поэтому ты считаешь этот запах отвратительным, Настенька, — голос Полины был мягок, но в нем прослушивалась тревожная нотка. — Сейчас я закрою крышку, и тебе не придется вдыхать его. Не волнуйся.
      А я ничего не понимал, запах, как запах, стоило из-за него столько разговаривать. Так в деревне у матушки пахнет скошенное сено, прибитое дождем. И никакой гнилой клубники или пачулей.
      — Papa, ты адвокат Егоровой, — обратилась Полина к Лазарю Петровичу. — Мне неудобно, можешь ли ты спросить, чувствовала ли она некий особенный запах, когда посещала попечителя в гостинице? А то мы бьемся не только над тем, как найти убийцу, но и как связать все четыре убийства вместе.
      — Умница, дочь! — воскликнул Рамзин. — Завтра же непременно навещу Егорову и расспрошу ее подробно. Надо будет бусину захватить. — Он вытащил из шкатулки бусину и положил ее в жилетный кармашек. Настя снова сморщила нос.
      — А позвольте-ка мне, — сказал я и взял другую бусину. Полез в карман, достал оттуда перочинный ножик и принялся распиливать бусину пополам.
      Бусина оказалась пустотелой, состоящей только из скорлупы. Ее внутренняя сторона была припорошена серой пыльцой, издававшей этот же самый запах, только более резкий. Настя, закашлявшись, выскочила из-за стола и выбежала из столовой. Я потер пыльцу пальцем и облизнул его.
      — Николай Львович, не надо! — Полина попыталась было меня остановить, но я пожевал губами, оценивая вкус, потом взял бокал и отхлебнул пару глотков.
      — Горький, — сказал я, сморщив нос, — и пока никакого влияния не оказывает.
      — Пока вы не испортили мне все бусы, я лучше заберу их домой, — сердито сказала она, пряча коробочку в вышитую сумку.
      — Пока понятно следующее, — подвел итог Лазарь Петрович. — Владимир нашел дерево панданус, рядом с которым упал метеорит. Под эманацию этой железной глыбы попали плоды дерева, которые приобрели от этого особые свойства — в них проснулась живительная лечебная сила.
      — Что—то я ее не чувствую, — пробурчал я, прислушиваясь к своим ощущениям. Нет, все было как обычно.
      — На корабле Владимир сначала, вспомнив туземное лечение, дал немного порошка, растворенного в воде, несчастному матросу-эпилептику, а потом, при изготовлении бус, ссыпал в склянку порошок, предварительно проколов семена с двух сторон.
      — Потом матрос, почувствовав, что порошок ему помог, — подхватила Полина, — решил позаимствовать склянку и сбежал.
      Со мной стало происходить нечто непонятное. Мне вдруг стало жарко, и я начал сильно потеть. Все чувства обострились: я слышал, как шуршит шелковое платье Полины, различал буквы в дневнике, лежащем на другом конце стола, до меня донесся запах фиксатуара, которым Лазарь Петрович по утрам смазывал кончики усов.
      — Что с вами, г-н Сомов? Вы горите весь, — Полина с тревогой смотрела на меня. Потом встала и положила мне на лоб прохладную ладонь. — Нет, вроде нет жара.
      И тут на меня накатило. Я вдохнул пьянящий аромат женского тела. Во мне проснулся дикое желание, я захотел овладеть Полиной здесь, на этом огромном овальном столе, но нечеловеческими усилиями мне удалось сдержать себя.
      — Ладно, господа, — поднялся со своего места Лазарь Петрович. — Время позднее, пора и честь знать. Выкурю сигару и на покой, завтра с утра в суд.
      — Я провожу Аполлинарию Лазаревну, — сказал я, и Полина пошла за шубкой.
      Был чудный зимний вечер. Не успели мы выйти на улицу и пройти несколько шагов, как я обхватил Полину, прижал ее к себе и застонал:
      — Полина, я не могу, я желаю вас!
      — Николай Львович, успокойтесь, не надо так себя вести. Мы на улице! — она пыталась оттолкнуть меня, но я крепко держал ее, и покрывал поцелуями ее испуганное лицо. — Что вы делаете? Не надо… Пойдемте, нам недалеко.
      Она была уже готова сдаться — я чувствовал это. Ее аромат, нежные волоски на затылке, изгиб шеи сводили меня с ума, и мне хотелось лишь одного — слиться с ней и не выпускать ее из своих объятий. Не помню, как мы вошли. Служанка уже спала, и мы, не зажигая лампу, поднялись в спальню Полины.
      — Николай Львович, подождите, остыньте немного, — шептала она. — Это все те семена, из—за них вы такой нетерпеливый. Нет, не так, здесь булавка, — я дернулся, так как больно укололся. — Побудьте моей горничной, вот здесь, и здесь…
      Но мне надоело быть горничной. Вне себя от страсти, я схватил атласный лиф ее платья и разорвал на две части. Ее милые небольшие груди обнажились, а соски затвердели от прикосновения моих ладоней.
      Полина пошатнулась и, не удержавшись, упала на кровать. Я впился в ее губы. Поцелуям моим не было счета, я целовал ее глаза, шею, окружья сосков. Ее груди пахли фиалками.
      — Ох, Николенька, что вы делаете со мной? Боже! Зачем? — и вдруг без какого-либо перерыва. — Почему вы медлите? Где вы?
      А я в это время стаскивал с себя сапоги. Они сидели как влитые и без помощи моего Гарифуллина никак не снимались. Наконец, я рванул один сапог, затем другой, и расстегнуть мундир осталось секундным делом.
      — Милая моя, Полинушка, родная, дайте я сниму с вас все эти юбки, — расшнуровать корсет оказалось не менее сложно, чем снять сапоги без денщика. Но я справился.
      Меня всегда поражало женское белье. На тоненькое тело было наверчено столько материи и кружев, что я подавил желание снова разорвать эти все ненужные тряпки.
      Наконец, никакой преграды уже не осталось между нами. Я залюбовался ее точеным стройным телом. Вся моя горячность куда-то исчезла, осталась только глубокая, всепроникающая страсть. Полина тихо охнула под тяжестью моего тела, и немного раздвинула ноги, чтобы мой воин смог легко проскользнуть в ее горячую впадину. Вначале я лишь примеривался к ее прерывистому дыханию, медленно продвигаясь все глубже и глубже, и, когда достиг преграды, понял по ее гортанному вскрику, что она ждет продолжения.
      И мы пустились вскачь! Боже, что с нами было! Ее волосы растрепались, губы вспухли от желания, густые ресницы трепетали; закрыв дивные глаза с поволокой, она стонала и царапала мне спину, прижимаясь ко мне своим ненасытным телом. Меня обволакивал густой жар ее плоти, а я вбивал и вбивал себя, словно пыж в пушечное дуло.
      Что-то изменилось… Полина словно подобралась, съежилась подо мной, застыла на мгновение, и вдруг ее естество задвигалось, заколебалось, при каждом качании орошая меня горячей и терпкой волной. Это было настолько упоительно, что я более не мог продолжать гонку — я напрягся из последних сил, и, опустошенный, рухнул рядом с ней.
      — Коленька… — прошептала она. — Как это прекрасно!
      Прости, Алеша, что я написал тебе такое, но мне надо было выговориться, а здесь все чужие. Да и не хотелось мне о Полине со здешними офицерами говорить, нельзя ронять честь дамы.
      Пойду, подремлю немного.
      Остаюсь,
      Твой друг Николай Сомов.

* * *

       Аполлинария Авилова, N-ск — Юлие Мироновой, Ливадия, Крым.
 
      Юля, ma chere, я продолжаю свою историю.
      Полиция, действительно, поставила охрану возле моего дома. Хмурый, нелюбезный дворник, видом, скорее, напоминающий кулачного борца, целыми днями метет мостовую перед домом и уже выскреб ее до блеска. На прохожих смотрит исподлобья и, наверняка, пугает добропорядочных мещан. Другого охранника я не вижу — сказали, что он будет сидеть в засаде напротив моего дома, а во время его дежурства из окна будет висеть рушник. Но напротив живет семья купца Дормидонтова, и мне непонятно, как у него разместят в доме чужого мужчину — у купца четыре взрослые дочери на выданье. А может быть, и, наоборот, он с радостью примет служивого человека, кто его знает?
      Вчера вечером мы собрались у papa, я читала дневник Владимира, а потом мы все пытались разгадать загадку: кто убийца, зачем ему понадобился дневник моего мужа, и что общего у графа Кобринского со статским советником Ефимановым?
      Утром Лазарь Петрович уехал в суд, а после суда заглянул к нашей Егоровой. И когда вернулся, то рассказал интересную новость: оказывается, Егорова в то время, когда посещала в гостиничном нумере Ефиманова, по его принуждению, страдала не только от стыда и унижения, но и от мерзкого запаха. Отец дал ей понюхать бусину, Егорова содрогнулась от отвращения и призналась, что именно этот запах гниющих фруктов она ощущала, когда приходила к Ефиманову. И еще она добавила, что однажды она пожаловалась на запах, на что попечитель ответил, что она выдумывает, а в комнате пахнет индийскими благовониями, которыми он наслаждается.
      Итак, кое-что стало проясняться. Попечитель пользовался порошком из зерен пандануса, а граф Кобринский мечтал завладеть дневником моего покойного мужа, чтобы узнать, где эти зерна произрастают. Муж написал полный отчет о работе, отдал половину зерен, описал их свойства, а Кобринский присвоил его труды. В течение года он лечился порошком из этих зерен, почувствовал себя лучше (об этом отцу написал его друг) и захотел добыть еще волшебного лекарства. Он же секретарь географического общества и вполне мог снарядить экспедицию, вот только куда? Об этом ничего в дневнике не сказано, ибо для Владимира самого местонахождение острова оставалось тайной. Граф думал, что если в официальном отчете не указаны координаты острова, на котором растет чудесное дерево, то их вполне можно будет найти в личном дневнике Авилова, хранящемся у меня. И он придумал фокус с изданием книги, в которую должны были войти документы, написанные и собранные моим мужем. По преступному замыслу Кобринского, я, узнав, что географическое общество собирается издать книгу мужа, с радостью отдам им дневник, которого, якобы, не хватало для полной картины описания путешествия. Поэтому он поспешил приехать в N-ск, стоило лишь мне пообещать ему, что отдам дневник.
      Преступник узнал, зачем приехал граф Кобринский, и задушил его, забрав дневник, ничего более не тронув. Зачем ему это понадобилось? Или он тоже хотел знать, где находится остров и остались ли у наследников Авилова еще целительные зерна? А может быть, в дневнике мой муж описал его? Эта мысль мне кажется самой подходящей. Преступник боялся разоблачения и поэтому убил графа и выкрал дневник.
      Но убийца завладел фальшивкой. И чтобы он понял это, полиция попросила меня сыграть роль приманки. Может быть, я и подсадная утка, но уж никак не ягненок на заклании. Поэтому после того, как вернулась из прогулки по городу, я пошла к отцу в кабинет и попросила поговорить со мной.
      — Полинушка, что у тебя такой осунувшийся вид? Мне не нравится твое настроение, дорогая.
      — Мне оно тоже не нравится, papa… После того, как я позволила Кроликову установить слежку за моим домом, мне совершенно не хочется возвращаться туда.
      И я рассказала отцу о просьбе Кроликова.
      Он задумался:
      — Полина, сегодня оставайся у нас, а завтра я что-нибудь придумаю.
      Утром, спустившись вниз, я без стука вошла в кабинет отца и увидела у него посетителя — страшного человека с поломанным носом и вывороченными губами.
      — О, простите, я не знала, что ты занят, — я тихо притворила дверь и ушла в гостиную.
      Спустя полчаса отец освободился, неприятный посетитель ушел, и я услышала, как за ним хлопнула дверь.
      — Кто это? — спросила я. — Он такой страшный!
      — Мне жаль, что ты его увидела, дочь моя, — серьезно сказал отец. — Это не тот человек, с которым стоит знакомиться порядочной барышне. Я попросил его зайти к нам по твоему делу.
      — Да кто же он? — нетерпеливо переспросила я. — Настя рассказывала, что какой-то страшный господин с мохнатыми бровями и переломанным носом, точь-в-точь как у твоего гостя, поздоровался с ней возле цирка.
      — Очень интересно, — удивился papa, — надо будет спросить ее, при каких обстоятельствах это произошло. Обычно он не любит демонстрировать себя окружающим. Положение обязывает, la noblesse oblige… — помолчав, он добавил: — этот человек — хозяин «нижнего» N-ска, скрытого от любопытных глаз. Без его согласия не открывается ни один публичный дом и не совершается мало-мальски крупное ограбление. Я попросил его зайти, и он тут же явился с визитом. Это хорошо, значит, у меня еще есть влияние.
      — Но он преступник! Как ты можешь с ним говорить?
      — Не пойман — не вор, Полина, — отец нахмурился. — Я адвокат и прекрасно знаю, какой иногда малюсенькой лазейки хватает, чтобы выйти сухим из воды. И часто бывает, что именно я нахожу эту лазейку. С адвокатами не ссорятся.
      — Можно ли мне узнать, о чем ты с ним говорил? Или это тайна следствия?
      — Почему же нельзя? Я попросил господина Черского выяснить, не из его ли когорты убийца. Он уверял меня, что всех своих знает наперечет и что никому и в голову не пришло бы убивать господ высокого ранга.
      — А проституток можно убивать? — во мне проснулась строптивость.
      — Как ты можешь, Полина? — отец укоризненно покачал головой. — Речь шла о том, что Черский не давал никакого распоряжения. Это сделал пришлый человек, которого, кстати, нелегко будет найти.
      — Думаю, что его скоро найдут…
      — Зачем ты не посоветовалась со мной?! Это очень опасно, и я против того, чтобы подвергать дочь смертельной опасности. Нужно заявить в полицию, что ты готова отдать им дневник, и пусть сами ловят на живца. Без моей дочери.
      — Нет, — заупрямилась я. — Я не отдам дневник Владимира. Это последнее, что осталось от него.
      — Ну, хорошо, — согласился отец. — Только пообещай мне, что до того, пока не придет Черский с ответом, ты будешь находиться здесь и не выходить из дома.
      — А когда он придет?
      — Не знаю, но обещал скоро. Всего хорошего, доченька, мне пора, — он поцеловал меня в лоб и вышел. А я осталась.
      Вот со скуки написала тебе такое длинное-предлинное письмо, словно я Нестор-летописец.
      Пойду, проведаю Настю, она, наверняка, уже вернулась из института.
      До свидания, Юлия.
      Твоя далекая подруга Полина.
 
      P.S. Перечитала письмо и поняла: кажется, я знаю, кто убийца. Если отбросить в сторону эмоции «Ах, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», то в результате остается только один подозреваемый. Но надо все тщательно проверить, иначе возведу напраслину на человека. Завтра же расскажу обо всем следователю, а пока прощаюсь.
 
      Полина

Глава девятая
Отпевание состоится…