Галина Врублевская

Поцелуев мост

Глава 1

Я проснулась и не сразу поняла, где нахожусь ¹. Я увидела себя на матрасе, постланном прямо на полу в просторной, но незнакомой комнате. Мебель в ней отсутствовала, а за окном светился линяло-голубой прямоугольник неба. В следующий момент память вернулась ко мне. Это было мое первое утро в моей новой квартире. После нескольких лет жизни за границей, в Лондоне, я вернулась домой в Россию.

Семь лет назад, когда меня увозили на лечение в Англию, я с трудом могла двигать руками и держать прямо голову – последствия перенесенного мною клещевого энцефалита. Но тамошняя медицина совершила чудо. Микрочип, вживленный мне в затылок, заставил работать ослабленные мышцы. Мне вернули здоровье, но я прежняя исчезла. Побывав на границе между жизнью и смертью, я поняла, как хрупка жизнь. Краски окружающего мира стали для меня ярче, разнообразнее. То, что раньше оставляло равнодушной, стало ценным и дорогим. Зато многие переживания потеряли свою остроту, притупились.

Сколько лет сердце мое чуть не выскакивало из груди при одном лишь имени Игорь! Теперь оно выцвело в памяти, как старая фотография. Лишь в ненастные дни своей жизни, перелистывая страницы воспоминаний, я натыкаюсь на расплывчатую тень его образа. Хотя мне известно, Игорь жив, здоров и вполне благополучен.

Он долго был для меня идеалом мужчины, однако… Кто сталкивался с предательством любимого, тот поймет. Я казнила свою любовь к этому человеку. Хотя иногда мне кажется, что она уцелела и свернулась незаметным клубком в неведомых мне закоулках. Своя душа – самые непроходимые потемки.

Сейчас сердце мое саднит: недавно я потеряла мужа, Олега Нечаева. Наша совместная жизнь оказалась так коротка! Пусть я не любила его, но он был для меня лучшим в мире другом. И теперь, когда Олега не стало, я мысленно обращаюсь к нему за советом, делюсь маленькими радостями и бедами. Он был со мною рядом в самые трудные дни, сделал невозможное – нашел лучших врачей, вернувших меня к полноценной жизни. Но плата за мое выздоровление оказалась слишком высока. Он погиб в автокатастрофе, как только наша жизнь стала налаживаться.

Олег как бы обменял свою жизнь на мою. И всем, чем я обладаю сейчас, я обязана ему. Он оставил мне такое состояние, каким я поначалу не представляла, как распорядиться.

Есть люди, стремящиеся к богатству. Я же никогда не помышляла о больших деньгах. Деньги для меня, поверьте, большая обуза. Чтобы прокормиться и одеться, хватило бы и сотой доли того, что я теперь имею. А что прикажете делать с остальным богатством?

***

Я поднялась с матрасика, накинула халат и бесцельно побрела по пустым комнатам. Их три в моей квартире, и все для меня одной. Светлые, будто выбеленный лен, обои еще пахли клеем, а новенькие, янтарного цвета двери источали аромат сосны. И обои, и двери, и квадраты подвесного потолка с встроенными светильниками, и блестящая никелем, кафелем и стеклом ванная комната – все отделано под присмотром Гальчика, моей помощницы. Гальчик прилетела из Лондона тремя месяцами раньше. А в одной из комнат лежала груда нераспакованных картонных коробок – мой багаж, привезенный из Англии. В квартире не было лишь мебели. Мне предстояли довольно приятные хлопоты по обустройству своего нового жилья. Однако на подоконнике на кухне стоял электрический чайник и накрытый салфеткой поднос с легким завтраком. Я откинула салфетку, посмотрела на горку сухих мюсли на тарелочке и чашку молока, мысленно поблагодарила Гальчика за заботу и отошла в сторону – есть мне пока не хотелось.

Я не знала, за что взяться. Лондонские картинки и впечатления от встречи с Петербургом кружились в моей голове пестрым хороводом. Я открыла балконную дверь – хорошо иметь квартиру на последнем этаже – и будто взлетела над городом. Мой маленький балкончик, как нос корабля, плыл в небесном океане. Бледное утро – прозрачный ребенок белой петербургской ночи – начинало наливаться слабым румянцем. Улицы еще были пустынны, а окна домов казались безжизненными – никто в эту июньскую светлую рань не включал свет. Одинокий прохожий миновал Поцелуев мост, но автомобили не спешили нарушить тишину. Не было, разумеется, и целующихся влюбленных на мосту. Спящая река Мойка чуть вздрагивала от бликов светлого неба, и казалось, прямо по ней, вдали, навстречу моему взгляду, скользит громада Исаакиевского собора.

Никогда прежде из моих окон не открывался такой волшебный вид, даже когда я жила в доме в тридцати метрах от Исаакия. Чтобы наслаждаться красотой, надо от нее отдалиться. Теперь у меня не было ни мыслей, ни чувств, ни ощущений. Освежающий ветерок тоже стал мною и прекратил ощущаться моим телом. Йоги называют это состояние нирваной.

Однако наслаждалась я покоем недолго. Утреннюю тишину надломил прерываемый хрипами радиоприемника низкий голос исполнительницы народных песен. Я вздрогнула от неожиданности: песня вырвалась, повидимому, из открытого окна под моим балконом. Стоны «Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить, мне некого больше любить» были бы созвучны моему настроению, если бы не чрезмерная его громкость. Вскоре запах крепких мужских папирос потянулся из подозреваемого окна в мою сторону. Преодолевая неловкость, я решилась попенять возмутителям спокойствия:

– Уважаемые соседи, будьте добры, приглушите вашу музыку! Семь утра, имейте совесть!

Магнитофон тотчас выключили, и снова стало тихо. Я обрадовалась легкой победе и решила еще постоять на балконе, подышать свежим воздухом, но свежести в нем уже не было. Облака табачного дыма со всех сторон карабкались на мой балкон. Я юркнула в квартиру, плотно закрыв балконную дверь.

В комнату я вошла вовремя. Телефонная трель гулко разливалась по пустой квартире. Кто это в такую рань? Сплошное беспокойство! Как сказывает в таких случаях моя ясновидящая подруга Татьяна, первое событие дня влечет за собой похожие на себя. Я взяла трубку. Звонила Татьяна, легка на помине. Она с уверенностью заявила, будто чувствовала, что я уже не сплю, и, желая предвосхитить мои планы, предлагает сегодняшний день провести вместе.

С Татьяной мы знакомы сто лет. В детстве росли рядом, в одной коммунальной квартире. Когда выросли, отдалились друг от друга, слишком мы оказались разными. Она энергичная, самонадеянная, любит командовать людьми и судить их. Я же вечно сомневаюсь, в своих бедах виню себя, а не других. Но Татьяна стала несколько лет назад женой моего брата, моей родственницей, и наши отношения возобновились. Вообще-то человек она беззлобный и ко мне хорошо относится. Все годы моего пребывания за границей мы поддерживали с ней связь – переписывались, перезванивались. Татьяна, медсестра и ворожея одновременно, считала своим долгом наставлять меня по жизни. Вчера она в скромной группке встречающих промелькнула в аэропорту, но поговорить толком нам не удалось. Таня торопилась домой. Татьяна, наряду со сверхъестественными способностями, обладала и вполне земными, деловыми качествами. Именно она помогла Гальчику подыскать квартиру, за что я еще не успела ее поблагодарить. Так что я не рассердилась за ранний звонок.

– С удовольствием с тобой встречусь, Танечка. Приезжай. Сегодня у меня день отдыха, а уж с завтрашнего дня я начну планировать свои дела. Нам с Гальчиком надо квартиру обставить, потом, не мешкая, о галерее подумать. А сегодня я в каком-то полусне: и квартира еще кажется чужой, и бодрости привычной нет. Наверное, разница в часовых поясах сказывается. И потом, я отвыкла, когда за окном всю ночь светло.

– Июнь. Белые ночи, что ж ты хочешь.

– А я о чем? Утром вышла на балкончик. Красота. Золотые купола Исаакия в белой дымке – чудо. Спасибо, Таня, что ты Гальчика на этот район вывела, она же города не знает. Тут замечательно тихий, уютный уголок… – Я запнулась на полуслове, вспомнив утреннего меломана, и грустно добавила: – Правда, соседи, не ахти. Да ладно, не будем о них.

– А что соседи? Я лестницу смотрела: вид приличный, не наплевано, не загажено. В чем дело?

– Нет, ничего. Это я так, еще не привыкла. А квартира замечательная!

– Я рада, что квартира тебе подошла. Кстати, это не только моя заслуга. Игорь Князев узнал, что мы ищем для тебя квартиру, и помог. Ты же помнишь, он свой бизнес с квартирных сделок начинал?

Снова Игорь! Но ведь он превратился для меня в блеклую фотографию. Хотя… как-никак, первая любовь, и длилась она почти двадцать лет. Годы пустых грез и краткий миг перед моей болезнью – несколько месяцев реального, безоблачного счастья. В эти лучезарные месяцы мы любили друг друга горячо, как Ромео и Джульетта, хотя уже годились им в родители. Однако на пике своего восторга я тяжело заболела, Игорь увлекся другой женщиной, юной и здоровой. Но разве можно мужчину судить за это и считать его поступок предательством? Красота и молодость всегда правы! Я пыталась оправдать Игоря. Он помог мне деньгами и поддержал в первые месяцы болезни – тоже немало, когда ты беспомощна. Я простила его, но когда воскресла после болезни, то обнаружила, что любовь моя умерла. Но хотя и так, отношение у меня к ней особенное: она будто в мавзолее, как Ленин, лежит. Я понимаю, что такой силы любовь уже не вспыхнет во мне. Я ничего не хочу вернуть, оживить, возродить, но и забыть мое чувство (а следовательно, Игоря) не могу.

– Игорь? Надеюсь, это его не очень обременило.

– Ты все еще его любишь?

Татьяна всегда норовит выведать мои тайные чувства, но я знаю, как опасно раскрывать душу знакомым. Легче случайному попутчику в поезде довериться или рассказать свою историю писателю. Тот несколько маскирующих штрихов добавит, и родная мать не узнает. Так что я десять раз подумаю, прежде чем с подружкой откровенничать. Я ответила нейтрально:

– Мы остались друзьями.

– Тогда почему я слышу обиду в твоем голосе?

– Оставим Игоря, Таня. Скажи лучше, как ты поживаешь?

– У меня, Елена, большая неприятность…

– Что случилось? Сын заболел? Шурик на сторону смотрит?

Шурик Святенко – мой сводный брат по отцу. Узнали друг о друге мы довольно поздно, когда уже после института оказались в одной научно-исследовательской организации. И хотя он старше меня, смотрелся неприспособленным, инфантильным, так что мне пришлось взять над ним шефство. Я свела его с Татьяной, и они поженились. Для каждого это был едва ли не последний шанс. Мне казалось, что у них неплохая семья. Их сыну Павлику, моему племяннику, нынче шел уже девятый год. Мальчик умненький, я его последний раз полгода назад видела. Умом в отца пошел, но гораздо практичнее, – тут уж влияние Татьяны. Шурик, Шурик! Неужели «седина в бороду, бес в ребро»? Возможно ли, что он, не знавший до Татьяны (а с ней он сошелся почти в сорок лет) иной женщины, пустился во все тяжкие?

– Нет, дома, слава богу, все в порядке! С работой беда. Вероника меня гонит из фирмы. Говорит, мое ведьмовство ей поперек горла.

Вероника, нынешняя жена Игоря. Она врач по специальности и возглавляет одну из «дочек» холдинга мужа. Эта фирмочка продает населению разные лечебные электроприборы. Татьяна демонстрирует эти штуки в действии.

– А при чем здесь ведьмовство? Ты же с приборами работаешь?

– Лена, я тебе повторяю в тысячный раз. Одними приборами ничего не вылечишь. Пока порчу с человека не снимешь, он будет болеть. Я и предлагаю клиентам, за дополнительную плату, поработать с их аурой и кармой.

– И Веронике это не нравится?

– Она всегда всем недовольна. Так вот, будь добра, Лена, составь мне компанию к блаженной Ксении!

– К кому?

– На Смоленском кладбище теперь открыта могилка и часовенка этой святой. Кто придет туда, поставит свечку, загадает желание, у того оно и сбудется. Кто квартиру попросит, кто экзамен не может сдать, кому здоровье требуется… Мне с Вероникой собственными силами не совладать, хочу молить святую Ксению внушить Веронике благоразумие, чтобы та оставила меня в покое. Где я сейчас другую работу найду? Сама понимаешь, мне светит только районная поликлиника, а это уж край по нынешним временам.

Такие, выходит, теперь веяния в Петербурге. Народ уже не надеется на себя, на власти, на врачей, а поклоняется святой и просит ее о милости. Жаль, у меня нет никаких желаний. Но я готова составить Татьяне компанию, прогуляться на кладбище.

– Что ж. Это любопытно, поехали к твоей Ксении.

Мы договорились встретиться у метро «Василеостровская». Там неподалеку Смоленское кладбище, где покоятся бренные останки святой Ксении. От моего дома до этого места – несколько остановок на трамвае. У меня еще было время не торопясь одеться и привести себя в божеский вид. Движения моих ослабленных болезнью рук были еще замедленны. Так что часа два у меня на сборы уйдет, учитывая, что все запаковано в коробках и надо искать, что где лежит.

Едва я разворошила первую коробку, как услышала скрежет в дверном замке. Я настороженно повернулась к двери. Через секунду дверь распахнулась и в квартиру, стуча каблучками, влетела Гальчик.

– Извините, Елена, я своими ключами воспользовалась, сегодня отдам их вам. Но дело совершенно срочное, мы должны в двенадцать быть на другом конце города. У нас сегодня важная встреча!

– Какая встреча, с кем? И неужели нельзя сначала позвонить? У тебя телефон всегда в сумочке теперь! Сколько, девочка моя, я тебя учу, и все не впрок!

– Елена, я полчаса дозванивалась на ваш домашний телефон, а хэнди вы, как всегда, выключили!

Я виновато пожала плечами. Да, я не люблю, когда меня достают по мобильнику, и часто выключаю его. Но, все равно, к чему такая спешка! Гальчик, несмотря на юный возраст, стала прямо-таки моим тираном. И я позволяю тиранить себя, поскольку сама в практических вопросах не сильна.

***

Гальчик появилась в моем доме в Англии, когда я только-только вышла из госпиталя. Даже по улице я ходила с трудом, рискуя попасть под машину. Левостороннее движение и здорового русского человека сбивает с толку, а я тогда только свыкалась с вживленным микрочипом. И еще не вполне освоилась с новым для себя способом управления собственными мышцами. И в этот нелегкий период адаптации Гальчик стала моей помощницей в быту и компаньонкой по досугу. В Англии такой вид услуги принят издавна. Гальчика нашел и привел ко мне Олег Нечаев, мой покойный муж.

Галину Зайцеву никто не звал по имени. Гальчик! В тот год, когда она появилась в моей жизни, было ей чуть за двадцать. Сейчас ближе к тридцати. Она казалась подвижным, задиристым подростком: коротко стриженные, под мальчика, темные волосы, худощавая фигурка, игривый взгляд – этакий Гаврош, юный герой французских баррикад. Она легко подхватывала направление моды, и то, что носила в данный сезон молодежь, мгновенно появлялось на ней. Долгополые свисающие с плеч вязаные кофты сменяли эффектные, с мягким отливом кожаные пиджаки, и вновь возвращались привычные джинсы и короткие яркие топики. И непременно – блестящие металлические заколки, пряжки, цепочки, булавки.

Гальчик попала в Англию не случайно. Она родилась и выросла в Москве, но родители ее считались лимитчиками. Сейчас бы их назвали гастарбайтерами. Они воспитывали дочь так, как принято у них в деревне, – строго, но неумело.

Гальчик кончила педагогический колледж, получила диплом учителя начальных классов, но в школу работать не пошла – не те деньги.

Между тем время в стране было сумбурное, возможности легкого заработка открывались на каждом шагу. Сообразительная девочка скоро прибилась к группе себе подобных. Она потом призналась о своем занятии. В составе бригады лохотронщиков Гальчик отлавливала у метро простаков, втюхивая им липовые выигрыши и призы от несуществующих компаний.

На вопрос, не жалко ли обманутых людей, Гальчик только пожимала плечами. Она не считала себя обманщицей, поскольку работала не в одиночку. Объясняла, что если строго судить, то все кругом обманщики: и продавцы, и рекламщики, и политики – кто из них говорит правду?

Возможно, такой взгляд на жизнь у нее от родителей. Жизнь в столице обманула их ожидания. К тому же они потеряли свою трудную, но привычную работу на заводе и были вынуждены, как большинство безработных, торговать на рынке. А там царил известный закон: не обманешь – не продашь. Деятельность дочки не вызывала у них протеста. Они лишь предостерегали, чтобы не зарывалась, была осторожней. Но из-за отсутствия нужных законов мелкие мошенники в то время отделывались легкими штрафами, так что Гальчик «со товарищи» благополучно продолжала объегоривать доверчивых граждан.

Однако разумная девушка понимала, что вечно такая рисковая игра продолжаться не может, а потому не упускала из виду свою главную цель – удачно выйти замуж. Но среди ее окружения подходящих кандидатур не было. Ребята охотно водили Гальчика на дискотеки, а при случае затаскивали в постель.

Серьезных планов Гальчик насчет своих дружков не выстраивала, полагая, что достойна лучшей партии. Отец действовал по старинке: несколько раз охаживал ремешком взрослую дочь, когда она возвращалась под утро. Это заставило Гальчика ускорить поиски мужа. И тут она обнаружила, что мужчины, на ее взгляд приличные, относились к ней с тем же пренебрежением, с каким она относилась к своим приятелям-лохотронщикам. Обеспеченные молодые люди, служащие банков и офисов, не воспринимали всерьез эту девушку с улицы: ни высшего образования, ни связей у родителей, ни нормальной работы. И главным щитом на пути в ЗАГС становились мамы возможных женихов. Матери нутром чувствовали житейскую оборотистость девчонки и видели в ней опасность для своих сыновей. Они считали Гальчика провинциалкой, охотницей за пропиской, хотя по факту рождения и паспорту девушка была москвичкой. Москвичкой в первом поколении. Что ж, на московских женихах свет клином не сошелся, заключила Гальчик, чья гордость оказалась сильно уязвленной. Она обратилась в брачную фирму, которая за умеренную плату подобрала ей солидного жениха – фермера из неведомого Уэльса, гористой части Великобритании. Дело сладилось, и Гальчик, сбежав от тяжелой руки отца, уехала в чужую страну. Но еще долго ее преследовали запавшие в память насмешки рафинированных московских мам, ее несостоявшихся свекровей.

Брак продолжался недолго. Угрюмый валлиец оказался домостроевцем почище Галиного папаши. Он попытался запрячь столичную русскую девчонку в упряжь сельского быта. Ей не только приходилось вести дом, но и принимать участие в уходе за довольно большим гуртом овец. И что бы девушка ни делала, муж всегда был недоволен. Постоянно гундосил на непонятном языке, переделывая за Галей работу.

Возможно, Гальчик и не обладала достаточным усердием, но разве это оправдывает мужа? К тому же супруги не имели общего языка в буквальном смысле. Фермер предпочитал родной, валлийский язык и почти не понимал коверканного английского, на котором с трудом изъяснялась Гальчик. А потому Гальчик не могла толком оправдаться перед мужем. Она казалась малообразованному фермеру непокорной и неблагодарной. Все чаще с глухого бормотания он стал срываться на крик, а деньги на хозяйственные расходы выдавал под строгий письменный отчет.

Дождавшись лета, Гальчик сбежала от мужа и с невероятными трудностями добралась до Лондона. Здесь поначалу все складывалось для нее удачно: и погода стояла теплая, ласковая, и компания беззаботной молодежи, ночующая под открытым небом, приняла в свой круг. Это были не то «зеленые», не то антиглобалисты, которые всю энергию молодости направляли, как им казалось, на борьбу с всеобщим злом. Увы, они не всегда ладили с законом, а потому однажды Гальчик в числе других оказалась в полиции.

При проверке документов выяснилось, что она – сбежавшая жена, о пропаже которой заявил в Уэльсе брошенный муж. Мало того, получить вид на жительство в Великобритании, уйдя от мужа, практически невозможно. Считаные месяцы, до завершения бракоразводного процесса, оставалось ей гулять в благословенной Англии. Затем выдворение домой, нерадостная встреча с измученными от вечного безденежья родителями. Выход один – найти работодателя, поручителя, который взял бы за нее ответственность за пребывание в Соединенном Королевстве. Гальчик попробовала устроиться гувернанткой. Но ее английский поверг в ужас добропорядочную супружескую чету. Счастливый случай вывел ее на Олега Нечаева. Гальчик крутилась у больницы, где я проходила лечение, и предлагала всем услуги сиделки. Олег услышал ее речь с явным русским акцентом и предложил девушке работу по уходу за мной. Вскоре я привязалась к своей одновременно простодушной и находчивой помощнице. Несмотря на сомнительное прошлое, Гальчик ни разу не была замечена в склонности к воровству или обману. Это мне кажется естественным: в достойных условиях люди и должны вести себя достойно. За все время нашей с ней лондонской жизни мне ни разу не пришлось усомниться в честности девушки. Гальчик изо всех сил старалась сделаться культурной барышней. Мы жили с Гальчиком душа в душу – так иногда изображают в старинных романах отношения матери и дочки.

Моя единственная родная дочь Евгения жила вдали от меня. Пока я лечилась в Англии, она с мужем уехала из России на постоянное жительство в Германию. Примером ей послужил отец – мой первый муж Ефим. Правда, тот укатил в Израиль. Я не одобряла решение дочки, но и не роптала. Ее подружка при таком же, как в нашей семье, национальном раскладе сделала крен в сторону материнской веры – ушла в православный монастырь. Трудно сказать, что печальнее. Но так вышло, что единственного родного человека уже давно нет рядом со мной.

Гальчик в некотором смысле заменила мне дочь, живущую теперь в Германии. Жизнерадостность, оптимизм этой девушки поднимали мне настроение. А я стала для нее чем-то вроде матери-наставницы, осторожно восполняя пробелы в ее образовании и воспитании. Я рассказывала Гальчику о классических полотнах, когда мы бродили по залам Национального музея, и вместе с ней открывала для себя мир современного искусства в частных лондонских галереях. В то время я уже оставила попытки стать художницей. Вместе с выздоровлением пропала и тяга к краскам. Стало ясно, что занятия живописью были мне лекарством от тоски во время болезни. Гальчик, напротив, загорелась рисованием и несколько месяцев посещала частные рисовальные классы. Хотя ее больше привлекало общество сверстников, чем сама школа. Но не могла же я ее, молоденькую девчонку, как помещица-крепостница, держать у себя на службе двадцать четыре часа в сутки? Она свободный человек. Вскоре Гальчик познакомилась на курсах с парнем. Впрочем, отношения у них были легкие, ни к чему не обязывающие. Она подробно рассказывала мне о них, будто я даже не мать ее, а подруга. С появлением в жизни Гальчика молодого человека карандаши и краски были заброшены. Однако начальное образование в этой области получено.

***

Гальчик сбросила туфельки и побежала босиком по полу, покрытому мягким ковролином. Она подсела к коробке, из которой я наконец вытащила утюг.

– Елена, давайте я быстренько выглажу сама. Что вы хотите сегодня надеть?

– На кладбище будет уместна длинная юбка, – подумав, ответила я.

У Гальчика округлились глаза.

– Елена, при чем здесь кладбище! У нас же деловая встреча с художницей Ренатой Гречко, разве я не сказала? Ах да. У нее в мастерской, в Шувалове.

– Гальчик, я впервые слышу это имя. И потом, мы уже договорились с Татьяной ехать на кладбище, на могилу блаженной Ксении.

– Ксения подождет, а Рената ждать не может. Она уезжает в Германию, там выставка ее работ. Вернется через две-три недели. А мы должны за это время подыскать помещение для нашей галереи и оформить все бумаги. Но сегодня надо все обсудить: где, как и в каком виде должна открыться наша галерея.

– Вот как? И почему ты вчера не предупредила?

– Вчера я и сама еще не знала. Мне Игорь Дмитриевич накануне едва ли не ночью позвонил и сказал, что есть одна подходящая для наших целей художница – молодая, но уже имеющая известность в своих кругах. Она работает в жанре актуального искусства – очень современная область. То, что мы хотели.

– Это его знакомая? – Странное чувство ревности к холодному телу, покоящемуся в мавзолее моей души, кольнуло меня. – И разве нельзя было обойтись без услуг Игоря Дмитриевича?

– У Татьяны Васильевны нет связей в мире художников, а у Игоря Дмитриевича всюду найдутся. И потом, он же ваш друг, к кому еще и обращаться!

– Ладно. Хорошо. Придется позвонить Татьяне и отменить встречу.

– Вы звоните, Елена, а я пока ваши светлые брюки поглажу. – Гальчик достала из стенного шкафа гладильную доску. Оказывается, она предусмотрела все необходимое на первых порах. – По-моему, они подойдут для нашего сегодняшнего выезда. В каком чемодане искать?

Я ткнула пальцем в нужную сторону и начала набирать номер Татьяны. Извинилась и сказала, что не смогу с ней поехать на этот раз. Татьяна, бросив, что я теперь важная дама и ей с самого начала не стоило рассчитывать, что я снизойду до поездки с ней, с обидой грохнула трубку.

Через четверть часа четыре пары светлых брюк: двое белых, голубые и бежевые, уже отглаженные, аккуратно свисали с гладильной доски.

– Какие выберете? – скромно поинтересовалась Гальчик.

***

Мой приобретенный еще в Англии аккуратный «ровер» стального цвета, специальный европейский вариант с левым рулем, стоял во дворе. Гальчик по моей просьбе организовала перегон машины в Россию, она же сейчас пользовалась ею по доверенности. Теперь, когда я вернулась в Петербург, мне тоже будет нужна машина. Но и Гальчика нельзя оставлять без средства передвижения. Надо подумать о приобретении какого-нибудь шарабанчика для перевозки экспонатов. Гальчик уверенно села на водительское место, я рядом. Мы выехали на набережную Мойки, перекинулись на другой берег через Поцелуев мост, промчались по набережной вдоль Невы и еще через один мост, вдоль Каменноостровского проспекта, одним словом, промахали через весь город и достигли загородного шоссе. Здесь, в ближнем пригороде Шувалове, и жила нужная нам художница. За рядом элитных коттеджей мы с трудом отыскали ее старенькую хибару.

***

В дороге Гальчик подготовила меня к предстоящему совещанию. Именно так я назвала про себя эту встречу. Должны были подъехать Игорь с сыном Денисом, вовлеченные Гальчиком в наши дела. Мне не очень нравилась активность Игоря, настораживал его интерес к моему начинанию. Но Гальчик пояснила, что ничего странного в его энтузиазме нет. Сейчас многие бизнесмены присматриваются к галереям и музеям, становятся спонсорами и попечителями этих учреждений.

Мне бы обрадоваться, что объявился такой опытный в коммерции помощник. Но что тогда останется на мою долю? И главное сопротивление вызывало имя спонсора – Игорь Князев. Не хотелось, чтобы его тело из мавзолея моей памяти опять оживало: встречалось со мной, разговаривало, спорило. Я корила себя, что сразу, еще находясь в Англии, решительно не отказала Игорю в ответ на его предложение о помощи. Но я была слишком растерянна после смерти мужа. Сегодня мне предстояло поблагодарить Игоря и объясниться с ним.

– Наши партнеры уже здесь.

Гальчик показала рукой на красную «ауди», вероятно принадлежащую Игорю. В ней сидел и читал книжку водитель.

Машина стояла у покосившегося заборчика. В палисаднике ничего, кроме фиолетовых одичавших люпинов, не росло. Мы припарковались рядом, на развороте пыльной дороги.

Нас высыпали встречать всей компанией. Я жадно разглядывала Игоря. Он поседел и слега погрузнел за эти годы. Однако дорогой, безупречно сидящий на нем костюм скрадывал и годы, и легкие изъяны фигуры. Волосы, преждевременно поседевшие, по-прежнему густые и хорошо уложены. Их серебристый блеск выгодно оттенял карие глаза Игоря. Они все так же светились лукавинкой. Однако импозантность Игоря была для меня чужой. Игорь, которого я когда-то любила, очень изменился. Денис, его сын, для меня в большей степени был Игорем, чем сам Игорь. Стройный, с темной шевелюрой, уложенной идеально, как у отца, дорогой костюм. И еще не просматривался тот налет начальственного холодка, который характерен для людей, поднявшихся на верхние ступеньки лестницы успеха. Денис был непосредствен в общении и обладал природной живостью. Он первый подбежал к нашей машине, помог мне выйти. Гальчик выскочила сама. Я приветливо поздоровалась с обоими. Однако смотреть в глаза Игорю избегала.

Тут же, поодаль, прислонясь спиной к косяку открытой двери, стояла хозяйка дома, видимо, та самая Рената. На ее губах почему-то блуждала усмешка, подбородок был гордо вздернут, а взгляд, надменно-отсутствующий, скользил поверх наших голов. На Ренате была длинная юбка с рваными краями, сшитая из кусочков трикотажа: розового, голубого, коричневого, и что-то многослойное сверху – короткое на длинном. Игорь подвел меня к ней и представил нас друг другу. Хозяйка улыбнулась и предложила:

– Пойдемте в мастерскую. Здесь мухи, солнце печет, а там пока прохладно. У меня солнца утром не бывает.

Мы обошли дом. Навстречу нам попался неряшливый старик, со всклоченной бородой и в надетой наизнанку рубахе, расстегнутой на животе. Он что-то бормотал, не обращая на нас внимания.

– Папа, иди в дом. Я поесть тебе приготовила. Извините, – повернулась к нам Рената. – Отец немного не в себе.

Рената подвела нас к покосившейся лесенке – отдельному входу на чердак. Мы гуськом поднялись по скрипучим ступенькам и вошли в довольно просторное помещение – мастерскую Ренаты. Я ожидала увидеть картины, но, кроме двух пейзажей, в рамах на полу, других полотен не было. Зато на видном месте красовалась инсталляция – тарелка, склеенная из разномастных осколков фарфора, с муляжом надкушенного яблока в центре. Остальное попадало под определение просто хлам. Под самой крышей висели два старых этюдника и мотки проволоки. Часть чердака была скрыта от глаз половиками, перекинутыми через веревку, как белье, вывешенное для сушки. В середине помещения стоял сколоченный из длинных досок стол, а на нем лежали бесформенные куски воска, какие-то формочки и шпатели, обрезки проволоки и кусочки кожи. Я поняла, что перед нами скорее скульптор, а не художник.

– Присаживайтесь, где удобнее, – предложила Рената, махнув рукой в сторону узкой скамьи, приставленной к столу, и на старый тюфяк на полу.

Мы вчетвером присели на скамью. Рената осталась стоять, прислонясь к чердачной балке бедром.

– Мне сказали, Елена Павловна, что вы здесь главное действующее лицо, владелица будущей галереи.

– Можно просто Елена.

– Галя, ваша помощница, отрекомендовала мне вас как знатока актуального искусства. – Рената вновь достаточно откровенно усмехнулась. – Что же вас привлекает в современных инсталляциях и перформансах?