Славянский стилет

Религиозная направленность их не касалась, работу они выполняли за деньги и только за деньги. Но это, конечно, ошибочное представление. Людей вне религии нет. Иногда ей просто дают другое имя. Маскируют эту направленность человеческой сущности различные названия, вывески, таблички, кресты, монеты, свастики, кольца в носу и еще где попало, деревянные бусы, обрисованные татуировками тела и прочий экстравертный хлам. Сами себе не верят, а вера свое дело делает. Вопрос не очень большого отрезка времени. Когда направленность ее вектора становится окончательно понятной и определенной. Или вверх — или вниз. Ну, разве что под некоторым углом падения или подъема.

Возможностей проникнуть в глубину «Восточного Синдиката», на первый взгляд, было много. Хотя там и рубили головы порой без особой причины. Ломать сейфы и внедрять «мата-харь» — не тот путь, хотя свою эффективность частенько доказывает. Но внедрение в высокий уровень — это время. Это то, чего нет. Бизон, в принципе, знал, как подключиться к точке съема информации. С начальником разведки это уже обсуждалось много раз. Но он также помнил, что многие знания несут много проблем или, в крайнем случае, срабатывают один раз и самоликвидируются, уволакивая за собой то, что в ликвидации совсем не нуждается. А то и вообще не срабатывают. А проблемы множатся на порядок. Двойственность мышеловки с задержкой ухватывания мыши и дорогостоящей приманкой. Шанс ухватить необходимое есть. И у мышеловки, и у мыши. Но... Но, откровенно говоря, разве это так уж мало? Геометрическая прогрессия отсеивания возможностей, приближенных к максимально возможному их использованию в требуемом деле, — для выявления единственно возможной. Вот такую систему подходов использовал в расчетах взаимоотношений с людьми Бизон.

Он дал команду, и за борт спустили надувной плотик. Главнокомандующий забрался туда, взялся за весла и, поскрипывая уключинами, стал удаляться от субмарины. Никто из команды не сказал ни слова. Всем было ясно: Бизон думает. Вскоре над ним было только небо, усыпанное горящими звездами, и полная луна протянула свою дорожку сквозь вечность. Бизон вспомнил детство. Да, наверное, его и не было. Кто из детей считает, что он ребенок? Покачиваясь на волнах, он лег на дно плотика и вытащил телефон. Крутил, вертел его в руках. Взял за кончик антенны, покачал и кинул рядом. Но решать что-то надо. Он знал, кому позвонить. В таких проблемах и вопросах помогает только творческий подход, любовь к искусству, ибо только это и есть любовь, а не инстинкт или сострадание. Любовь к искусству победить, в данном случае. О деньгах даже упоминать бессмысленно. Наоборот, семантическое озвучивание этой сущности, этой идеи оттянет на себя и ослабит тщательно формируемую альтернативу тысячелетиями отработанной стратегии решения подобных проблем. Но время уже другое. Старые принципы настолько размножились, что девальвировались и перестают работать. Да, любовь — это сила. Но направленность и динамика этой силы напрямую увязана с уровнем меркантильной составляющей. В обратной пропорции. Это не альтруизм. Это постфизический детерминизм. Духовное не примет и не передаст дальше, в будущее, необходимую эманацию от бездуховного. Вот так все просто.

Знал, знал лодочник, кому надо позвонить. Если тот еще в живых. Философ по прозвищу Волк. Или наоборот, значения не имеет. Специалист высокого класса по части суггестивной индукции. Таких мало, и они не изготавливаются. Они просто случайным образом вылавливаются. Бизон понимал, что Философ ему ровня. А может, даже и более. Это все генное, тут технология труда не проходит. Он любил Философа, и ему не хотелось просить его об услуге, которая могла грозить тому верной смертью.

...Они с ним столкнулись в ночной пивнушке небольшого городка Тулон, что на юге Франции, и пили пиво, до утра рассуждая обо всем, что приходило в голову. Мгновенно оценив и проанализировав встреченного им человека, тем более — почти земляка, Бизон предложил Философу поработать у себя. Консультантом по некоторым, время от времени возникающим вопросам, которые и рубить-то, как узел, вроде неудобно, но и решать все же надо. Философ согласился. Взял у Бизона корпоративный телефон с многоступенчатой защитой от прослушивания, и они расстались. С тех пор не виделись семь лет. Но общались. О существовании этого человека не знал никто, кроме, с недавних пор, Мерилин. Бизон же частенько сбрасывал необходимую информацию на известный ему сайт и получал реалистичное мнение со стороны, с анализом и прогнозами. Иногда и он оказывал помощь информацией или специальным оборудованием. Он доверял Волку, десятикратно проверив его технически, но главная проверка заключалась в мгновенном психоанализе этого человека. Еще тогда, в Тулоне. Бизон в людях не ошибался. Но ни одного дела, требующего присутствия самого Философа, он тому еще не поручал. Не то что берег специалиста, но как-то работа его масштаба не подворачивалась. Хронометром гвозди забивать не стоит.

Философ о «Славянском Триумвирате» знал многое в силу своей должности антенны загоризонтного слежения. Он располагал сведениями о всей иерархической пирамиде и параллельных отношениях равноценных фигур. С некоторых пор знал лично Мерилин и встречался несколько раз по поручению Бизона. Но специфика образа его жизни была такова, что каждый раз, набирая номер его телефона, нельзя было быть уверенным, что он ответит, а не замолчал навсегда. Он был уже не слишком молод, и вероятность проблемного исхода его деятельности с каждым годом увеличивалась.

Лежа на дне пробкового плотика и глядя на все эти разбросанные «альфы центавров», лодочник раздумывал о жизни. Перспективы триумвирата на фондовых биржах после боевых действий в районе атолла оставались пока в тумане. Но странно медленно шло дело! Неужели что-то смогло этот процесс остановить? Невозможно же поверить, что принадлежность атолла неизвестна внешним разведкам. Почему же запись боя еще не показала Си-Эн-Эн? Ладно, есть свой отдел анализа. Но, продравшись сквозь густую цепь посреднических мнений, информация столь мощной насыщенности могла превратиться в такое посмешище для пунктуального и сверхчувствительного к деталям Бизона, что тому становилось дурно от одной мысли, что ему, возможно, придется выслушать от аналитиков, и в каких выражениях. Форс-мажор прямого действия не анализируется графиками и выкладками. И тем более не решается в качестве уравнения, опираясь на прецеденты. Подобный форс-мажор калибруется концептуальными разработками подобного же действия. А это весьма специфично.

Бизон включил телефон и набрал номер Философа.

— Мистер Бизон? Привет! Я тоже очень рад. Да нет, пока не занят. Ну, не совсем занят. Есть работа? Это уже интересно. Могу предложить новые разработки последней версии. Анекдотов. Рекламных.

— Да-да, это отлично, что ты в форме. Но меня интересует не реклама. Я постараюсь коротко. У меня проблема с диагностикой ситуации, так бы я сказал. Двухвариантный тупик. В плане — бить или не бить, но быть тогда убитым.

— Да, цитата классика звучит. И именно я подхожу для прояснения ситуации?

— Да, похоже, что так. Именно ты, — Бизон помолчал, вслушиваясь в плеск волн, — «Восточный Синдикат»... Надеюсь, хорошо знакомая структура?

— В общем-то, да. У меня с ними сложились своеобразные отношения. И я их немного знаю. И они в курсе этого.

— Мне нужно выпотрошить их, насколько это возможно. Восточный прагматизм ведет к нехорошим последствиям, если, конечно, я не ошибаюсь. Нет информации. Вот это и есть проблема.

— Ну, если они прагматики, то это путь к очень хорошей постановке дел. Так многие считают, особенно выпускники финансовых университетов. Убей ближнего, если его осиротевшие родственники принесут тебе пользу. Старая добрая американская философия, — усмехнулся в трубку Философ.

— Но войны я бы все равно не хотел. Я имею в виду то, что сказал.

— Войны? Они стали использовать террор?

— Мою базу на двадцать седьмом атолле двадцать минут обстреливали ракетами. Ракетами!

— Да что ты говоришь! Много пострадавших?

— Да нет. Вообще никого. Несоответствие технологий. Не прошли зону ПВО. Но все равно. Какого черта! А нервы моих людей? А реноме? А, в конце концов, цена противоракет? Да это все уйма деньжищ! Из-за каких-то лохов с Востока, начавших обкуренными опустошать стартовые столы, я должен болтаться между небом и землей и даже не считать убытки — это уже ни к чему, — а перестраивать стратегию отношений. Мы к войне готовы! На любом уровне. Но! Все же надо выяснить истинный источник проблемы на сто процентов. Девяносто девять не подходит.

— А где это ты сейчас?

— Да так, в океане. Плыву на плотике и гляжу в Туманность Андромеды.

— Ну, и как она?

— Кто?

— Туманность.

— Нормально. Как и положено, вся в тумане. Этим вещам можно верить.

— И это, на плотике лежа, ты все по поводу Востока решил? А ты уверен, что не ошибся?

— Если бы был уверен, с тобой бы не разговаривал. Нам надо увидеться. Впрочем, если это тебя не устраивает, можно и обойтись.

— Я знаю «Восточный Синдикат». Там, конечно, достаточно псов войны, но они, по-моему, все на цепи. А если же проблема настолько серьезна, насколько она видится тебе, — не буду спорить, тебе виднее, — то придется делать аудиторскую проверку. Я правильно понял?

— Да, ты понял все правильно.

— Хорошо, мне нравится эта задача. Считай, что с этой секунды она начала решаться. Но мне кое-что нужно.

— Естественно. Я слушаю.

— Насколько я знаю по последним данным, официальные отношения с синдикатом ты не портил... — Философ сделал паузу.

— Да, ты прав.

— Ты должен устроить мне встречу с некой Сиамской Лелей. Она наша, из России. Но дело не в этом. Сейчас она фаворитка начальника внутренней и внешней разведки синдиката. Я это знаю наверняка. И ее считают специалистом по воздействию на мужчин. Это хорошее качество, и его я буду использовать. Тебе остается только устроить мне с ней встречу тет-а-тет в нейтральном месте. Придумай что-нибудь. Ты же умный. Остальное решаю я. С дамами я обращаться умею, у меня к ним тонкий, нетрадиционный подход. И еще. Обязательно купи их информацией, которая будет у меня и которую я должен буду передать. Бармалеи тебе поверят. Твой уровень — проходная пешка. Но ты же сам сказал — крайний случай!

— Я не говорил, — удивился Бизон.

— Ну, подумал. Какая разница?

— Да, ты, конечно, прав.

— Считай, что процесс пошел. Все, что у тебя есть по синдикату, включая непроверенную информацию, перегоняй на сайт, сам знаешь какой, — прямо сейчас, с плотика. Дальше. Тебе ведь нужен полный аудит, верно?

— Да, Вова, правильно. Аудит полнейший. Перед бритьем бород требуется аудит.

— А поэтому не удивляйся. Мне нужно максимально возможное досье на оставшихся двух акционеров триумвирата. Фридмана, его друга, их жен и любовниц. Это раз. Ну, на тебя не надо, ты заказчик. Потом — досье на директора параллельного управления, на его разведку, на его охрану, на их развлечения — и все по максимуму, вместе с компроматом. Список тех, с кем активно общалась твоя дочь. С кем спала, если спит.

— А это...

— Ты слушай. Я немного более в курсе событий, чем ты, возможно, думаешь. Но ты же сам дал мне статус радиолокационной станции раннего оповещения, так что это все технологические вопросы, не более. Продолжим. Мне нужны аудиозаписи, а не стенограммы с амстердамского сборища в бане. Я пойму их речь в оригинале. Далее: подробности отдыха Мерилин у тебя на даче в последнее время. Кто ее посещал? Подробности приобретения элитного парнокопытного поголовья. Чья идея? Подробности приобретения быка-производителя черного цвета по кличке Черный Принц, он же Будда, — чья идея? Подробности проблем, которые, по непроверенной информации, связаны с этим животным...

— Это все?

— Да нет, не все! Информация — мать интуиции. Если возможно — тему и смысл жертвоприношения последней Черной Мессы секты сатанистов крайнего толка, прошедшей 1 мая в Ванкувере. Координаты Верховного Магистра этих оборотней и корпоративный сайт, меняющий адрес каждые тринадцать часов. Ну, и плавающий пароль сайта, естественно.

— А это зачем?

— Надо. Остальное я узнаю сам, и готовь мне встречу с фавориткой. Сиамская Леля — запомни. Мне нужно минимум 24 часа на сбор информации и подготовку к операции. Раньше не звони. А позже — звони. Все, что узнаешь в тему — скидывай на сайт. Да, еще. Леля пока действующий ключ, но временного действия, как и все на Востоке. А время идет. Надо, чтобы на встречу пришла именно она. Другие контрагенты меня не устраивают. Разверни дело так, что я к женщинам слаб, но чтобы они подумали, что это их собственное соображение. И тогда точно пришлют ее! Детали еще обговорим. Смотри, не опрокинь плотик. Утонет телефон. Будь здоров, — и Философ отключился.

Бизон некоторое время смотрел на волны, зажав в руке телефон. Потом вспомнил молодость. Когда это было? Вечность назад или в прошлой жизни? Что так изменило все вокруг? Кто похитил друзей, мечты, надежды..? В голове стали всплывать странные картины: полное солнечное затмение; Луна, пожираемая драконом; орел, увязший в болоте... Похищение... Веками проверенный метод. Похищение... Противоположность битвы. Похищение... Вежливый синоним воровства. Похищение... Европы? Легкая волна колыхнула плот. Похищение России... Далеко-далеко, возле линии невидимого горизонта, неожиданно завыл кит. ... Умолк.

Бизон глянул за борт плота. Там мерцающим светом полыхали водоросли. Вода была теплая, можно искупаться. Лодочник снял все с себя и прыгнул в океан. Поплыл в сторону от плота. Вот оно. Вот Оно! Настоящее единение неизвестно чего неведомо с чем. Тихий плеск волн, горящие звезды и собственное дыхание. Какая сила заставит его сейчас вернуться назад? Один из основных инстинктов? Он понял, что инстинкт — цепь, огненная цепь, удерживающая душу. Субмарина далеко, кабельтовых[34] в пяти. У него есть все возможности остаться здесь. Неужели это такая разновидность депрессии? Агрессии против самого себя в завуалированной форме.

Лодочник нырнул и открыл глаза. Подводный мир был полон огней. Как и надводный. Битва между тремя ничем не отличается от битвы между тремя миллиардами. Это настолько ясно, что потеряло ясность. Он вынырнул. Плот был метрах в двадцати и серебрился в лунном свете. А позади, метрах в ста, над водой появились два плавника и направились к Бизону. Хотели ли они ему зла? Глупый вопрос. Они просто хотели есть. Пловец отбросил философские размышления, когда мощным баттерфляем помчался к плоту и забрался в него.

Это, правда, оказалась пара дельфинов, которые стали кружиться вокруг и насвистывать что-то на своем наречии. Бизон взялся за весла и поплыл к субмарине.

Через несколько минут «Золотая Рыбка» дала дифферент[35] на нос и ушла в прозрачные воды океана. Курс лежал на запад. Туда, где есть ответы на многие вопросы.

Спустя полчаса титановая субмарина мчалась со скоростью 50 узлов, погрузившись на недосягаемую для спутников глубину.

Книга 2

Славянский стилет

Глава 1. Путь в Японию

Дизель-поезд Хабаровск — Советская Гавань, урча, полз сквозь лиственно-хвойные джунгли. Тепловоз громыхал выхлопами и детонировал мутной смесью, питающей его двигатель. В хвосте плелись четыре вагона, такие же развалюхи, как и волочащий их старикан. Все ходило ходуном, перегородки скрипели и пищали. Подъемные полки не фиксировались. Половина окон были выбиты и заложены картонными листами из-под ящиков с апельсинами. В туалете отсутствовали двери.

Проводник сидел на куче тряпок и тяжелым взглядом смотрел в окно на тысячекратно виденную картину. Радовало одно: за окном была золотая осень. Огненно-оранжевый лес одним своим видом грел душу, обескураженную внутренностями металлического чудовища: оно не желало умирать, как тот же окружающий лес, — изящно и красиво, а упорно тянуло свою огнедышащую лямку до последней отвалившейся гайки.

Проводник встал и, шатаясь в такт покачиванию вагона, пошел вдоль плацкартных купе: «Чай, чай, печенье». В вагоне за боковым столиком единственный пассажир смотрел в окно. По внешности это был человек с Востока. Проводник приблизился и стал напротив: «Чай. Печенье».

— Водка есть?

Во взгляде проводника что-то мелькнуло:

— Водка есть...

— Одну бутылку.

— Двести рублей.

— Ты что, с ума сошел?

— ...Двести рублей.

— Ладно, ты прав. Сумасшедший тот, кто ее не пьет.

Проводник оживился, чуя родственную душу. И стал суетиться:

— Сорок два градуса. «Полет Женьшеня». Так просто не купишь, поэтому и цена чуть-чуть подороже.

Он побежал в свое купе и принес бутылку черного стекла с красивой этикеткой. Восточный человек отдал деньги, взял бутылку и стал рассматривать. Открутил пробочку, понюхал. Проводник уселся напротив и смотрел в окно.

— А стаканы?

— Что? А-а, я сейчас, сейчас... — проводник умчался и вернулся с двумя стаканами, полбуханкой хлеба и большим, как кабачок, огурцом. Порезал огурец на части, посолил солью из спичечного коробка. Поезд тряхнуло на стыке, и коробок, подпрыгнув, свалился, но соль не просыпалась.

— К удаче твоя соль упала, — заметил пассажир.

— Да уж. Вся жизнь удача. И соль еще тут как тут, — пробурчал проводник.

Пассажир налил по полстакана водки.

— Ну, будем знакомы. Катаяма, — он протянул стакан.

— Федор, — представился проводник.

Они выпили настойку и захрустели огурцом.

— И долго эта твоя развалюха до Гавани добираться будет? — поинтересовался пассажир.

— Ну, тут же одноколейка. Пропускаем всякие там платформы с «тойотами». Часов через пятнадцать, может, будем. А ты далеко?

— Домой.

— В Гавань?

— В Японию.

— В Японию?..

— А что?

— Да так, ничего. Но не подумал бы. Говоришь совсем не по-японски.

— Ну, там заговорю.

— А здесь чего делал?

— Лес рубил.

— Да ну — лес? Что-то я, наверное, не въехал.

— Въехал, въехал. Я с поселения. Освободился. В Хабаровске получил документы и разрешение на выезд. Три года... Три года не нюхал сакуры, ты представляешь, Федя?

— И что ж ты сотворил?

— Как тебе сказать... Статья номер ноль. Есть такая.

— Да неужто и статья номер ноль есть?

— Есть. Для японцев. По ней и осудили. Хорошо хоть по половинке выпустили. Кто-то из ваших к нашим прилетел. Поели, попили, что-то там поделили, ну и — добрый жест. Иностранных заключенных, не совершивших особо... Ну, и так далее.

Японец помолчал мгновение, затем решил продолжить:

— В общем, повезло. Меня не хотели отпускать, но знакомая одна помогла. Машка любит иностранцев и сама все во Францию собирается, язык учит. Работает в прачечной, живет с начальником лагеря. Убедила того, что я — японец, а то по документам меня уже удмуртом сделали. А после Машиного протежирования снова на статью номер ноль скинули. Я ей, конечно, положенное спасибо сделал, но все равно в должниках остался. Судьба сведет — рассчитаюсь, — Катаяма взял веточку укропа и стал перебирать ее, как четки. — Двухлетний «хвост» на вашей зоне — слишком дорогое удовольствие. Через пару лет я и в самом деле удмуртом стал бы...

Федя закурил папиросу, пустил дым:

— Статья номер ноль! Ну-ну. Во дают...

Состав тряхнуло еще на одной колдобине. В последнем купе упала полка. Японец налил еще водки. Выпили.

— Ну, так как наша зона? — с интересом спросил Федор.

— Мрак, — ответил попутчик. — Но люди хорошие. Я из-за людей язык выучил. Думаю, не хуже японского. А, может, лучше. Вот приеду — проверю. Емкость, емкость — вот что мне нравится у вас. В смысле разговора, общения. Одним словом можно выразить пятьдесят идей. Сила! Я одно время на родине филологию изучал, так теперь стыдно, что учил, после русских оборотов речи. Зря терял время.

Поезд стучал деформированными колесами, шумел вагон разболтанными шурупами, тараканы бегали с места на место в поисках пропитания, а за окном горела желтым пламенем осень Приморья.

Обрусевший самурай налил еще женьшеневой настойки, они с Федором бахнули стакан о стакан и вгрызлись в приморский огурец, закусив горбушкой черного хлеба.

— У вас здесь в России можно вообще не разговаривать, а тебя все равно поймут. — Федор согласно кивнул. — Но у нас в Японии ты можешь говорить полдня — и тебя не поймут. Не поймут! Я много прочел разной русской литературы и тоже обнаружил там японские образцы мыслевыражения. Я бы тебе по памяти прочел, для сравнения, но боюсь, ты уснешь, пока я буду говорить литературный вариант.

Федор закурил еще одну беломорину и позволил:

— Не боись! Читай.

— Ну, как бы это начать... Понимаешь, Федор, в воображаемую нами реальность улетает ум, душа, но не тело. И поэтому реальное, воспринимаемое уже и телом, так отличается от воображаемого, что совсем порой различно и даже противоположно. Поэтому никакой тщательный аналитический прогноз и расчет предстоящих событий не может состояться из-за невозможности учесть субъективные моменты реактивности животного существа. Оно, существо, накладывает свой алгоритм на, так сказать, объективную реальность, возникающую посредством субъективного восприятия. Ибо верно замечено, что бытие определяет сознание, — а бытие присутствует только в настоящем времени, исключая прошлое и будущее, то есть расчетам подвергаться не может. Ну как, Федор, доступно?

— Это... перевод с японского?

— Да нет, это подобие японского, но русский. Бобергауз какой-то написал. А знаешь, как сказать это на настоящем русском?

— Ну, выдай.

— Все ништяк, когда ты в деле. Остальное — понты.

— И все?

— И все.

Федор восхищенно посмотрел на собеседника, так невозмутимо отрезающего все лишнее от главной мысли, хотя в произнесенной тем фразе не понял абсолютно ничего. Но почему-то поверил. Видно было — честный человек.

— Да ты на зоне, наверное, переводчиком был. Или священником.

— Нет, электриком. Туда, где фаза была выше 24 вольт, посылали японца, специалиста по электронике, то есть меня. Представлял лицо империи, чинил телевизоры и утюги.

— Ну, а дома ждет кто?

— Мать. А это мало?

— Это даже очень много. Меня вот никто не ждет. Уже. Так случилось. Наливай, Катаяма! Я сейчас еще принесу, за мой счет.

Тепловоз издал скрипящий звук, как сиплая заводская труба, и хрипел, хрипел не переставая.

— Чего это он? — спросил Катаяма.

— Зона повышенной медвежьей пассивности.

— Повышенной медвежьей пассивности?..

— Рельсы нагреваются на солнце, они на них и спят. Медведи. И попробуй разбуди! Несколько раз буфером на обочину сваливали, так все равно не проснулись. Жирные, как боровы. Спячка скоро. А ленивые! Ляжет под куст с малиной, откроет рот и спит, ждет, когда ягода дозреет и упадет сама. У вас там, в Японии, такие же, наверно?

— Да, есть такие же. Только не медведи.

Труба замолчала. Опять стал слышен перестук колес и скрипение вагонной утвари. Бутылка стояла опустевшая, и ее сиротливый, виноватый вид напоминал о том, что все когда-нибудь проходит. Федя сходил к себе в купе и принес еще одну, кусок сала, краюху хлеба, банку грибов, лук, чеснок, вареную картошку и миску с большими сочными помидорами. Пустую бутылку унес. От греха подальше.

Налили еще.

— Ну, так как тебе наши бабы? — не унимался Федор.

— Работящие, — ответил японец, — но водки пьют много. Правда, есть и исключения. Нормальные бабы. Бабы как бабы. У нас такие же, только по-другому называются. Водки, правда, не пьют, но у них своей дури хватает. У вашей почти все на лице, а у нашей — в башке. Попробуй залезь.

Сквозь громыхание разваливающегося вагона пробился посторонний звук. Кто-то хлопнул дверью в тамбуре и шел к ним. Подошел, постоял, поглядел на стол и сел.

— Познакомься, — сказал Федор. — Начальник поезда, Григорий.

Григорий склонил голову и пожал руку японцу.

— Катаяма, — представил японца проводник. — Едет домой из командировки. В Японию.

— Японец? — изумился начальник. — Японец в таком поезде, а не в аэропорту? Ну, тогда свой парень, свой. Знаешь, а ты у нас единственный пассажир на весь состав. Там что-то намутили с расписанием, передвинули отправление на пять часов раньше, а объявление написать забыли. Ты сам-то как сюда попал?

— Купил билет за десять минут до отхода.

— Да, повезло тебе. Незнание не освобождает от удачи.

— А в чем повезло?

— Этот рейс последний. Ветку закрывают на два месяца. Капитальный ремонт линии. Установка автоматики, новые светофоры. А самолетом — лети. Билеты проданы на сорок дней вперед. Да они и летают-то как? Раз долетел, раз упал — ресурс сопромата вышел. Крылья отпадают... — начальник поезда невозмутимо глядел на Катаяму, жуя помидор.

— Гриша, это правда? — изумленно спросил японец.

— Еще какая. Да они и летают прямо над самыми елями, чтобы если что — съамортизировать и повиснуть на деревьях. Ель все выдержит. Тут своя технология. Дальний Восток! Мгновенно сливают керосин — и падают в кусты. Пока все живые. Правда, долго потом добираются до этой Гавани.

— Ну, давай за удачу! — произнес Катаяма, слегка шокированный ментальностью русских с их национальными рулетками.

Третий стакан уже был давно на месте, и японец, не сбивая руки, продолжал наливать.

— Хха! Хоррроший настойчик, — проговорил начальник поезда и вгрызся в огурец. Немного закусив, продолжил тему:

— Нет людей. Некому работать. Да нет, люди-то есть! Но нет тех, которые могут работать. Тотальное сокращение, совмещение, кадрирование и кодирование. От алкоголя. Но это не помогает. Кодировать можно только сомнамбул, есть такие кадры. Да они и сами могут кодироваться. Написал на бумажке «Я больше не пью», положил под подушку, а наутро — трезвенник. Но лунатиков таких мало. И деньги с них даром дерут. Ну, а с остальных — тем более. Их кодировка не берет, они же не сомнамбулы. Такой вот фикус. Оттого Федор, например, совмещает в себе должности четырех проводников. Один проводник на четыре вагона. Это нормально?

— Ну, судя по заполнению состава, достаточно, — рассудил Катаяма.

— Согласен, — ответил начальник. — В таком рейсе Федора даже слишком много. Но кроме этого он совмещает обязанности электрика, сантехника, повара и ветеринарного врача.

— А что, есть и такой?

— На этих линиях есть.

— А кто обыкновенный доктор, для людей?

— Я.

— Вы совмещаете должности начальника поезда и врача? Разумно, разумно...

— Еще я совмещаю обязанности ревизора и первого машиниста.

— А кто второй машинист?

— А его нет. Сокращена должность.

— Так кто же сейчас управляет тепловозом?

— Ну, в принципе, я.

Катаяма ошарашено глядел на невозмутимого первого машиниста:

— Как это вы? А кто в кабине?..

— Никого. А что тут такого? Зону медвежьей пассивности прошли. Встречного состава не предвидится. Глухомань. Людей нет. Самолеты на автопилотах летают, а тут какой-то дизель. В первый раз, что ли? Да ты наливай!

— Так что, нас только трое на весь состав и пустая кабина? — не унимался обалдевший Катаяма. Всего он повидал на зоне, но такого вот классического образца пофигизма не встречал. Крепчает народ!

— Трое. Вернее, двое. Ты не в счет. Мы тебя везем.

Впереди по ходу движения что-то громыхнуло. В вагоне свалилась еще одна полка.

— Сбили-таки, наверное, медведяру, — проговорил первый машинист. — Спать надо в отведенных местах. В норах, например. Да нет, в норе они не хотят! Они хотят на шпалах! Ладно, пойду пройдусь в кабину, проверю уровень масла. Вы тут особо не налегайте, я скоро вернусь.

* * *

— А как баранка?

— Нормально, с маком.

— Дай куснуть!

Колька огляделся, сверкнул взглядом на мать, и, отломив кусочек, протянул другу. Тот быстро сунул угощение в рот и, захрустев прожаренным тестом, уставился куда-то вдаль.

Их матери говорили быстро и уже достаточно долго, без труда переходя от керогаза на крепдешин, с индийского мохера на соседей по дому, с урожая картошки к унитазам-компактам, сантехническому чуду сезона. Все это гудение производимых ими звуков, подобно гудению пчел, расшифровке не поддавалось, проходя фоновым режимом. И стояли два Кольки, будто в рое, на нижнем уровне своего мальчишьего общения — как двое в горящем доме, когда внизу, над самым полом, стоит еще чистый и прозрачный воздух, а буквально метром выше ничего уже не видать и вовсю идет реакция с непредсказуемыми последствиями.

В пригороде небольшого украинского местечка с красивым названием они жили в домах напротив. Один из друзей был старше другого ровно на год — в детстве это колоссальное преимущество. Это дает моральное право высказывать окончательное мнение в серьезных вопросах. По мелочам Николаи спорили до хрипоты, и младший с тяжелыми боями уступал, хотя не всегда. Но — дружили. По большому счету, младший Николай во всем доверялся старшему.

Так было, пока старший не раздобыл где-то странную старинную рукопись. Говорил, что в сундуке у троюродного деда лежала. Сам, конечно, ничего прочесть не смог, — текст старославянский, — но сильно уж картинки в нем понравились своей убедительной перспективностью. Потому старший досидел у родственника дотемна — знал, чего ждал, — ну, а к вечеру дед был уже хорош. И девятилетний Колька, всячески подделываясь под дурня годков трех, стал выпытывать у дедули, что это за рецептик с картинками да как им пользоваться. Естественно, и клятву дал: молчать! Дед, сколько смог, объяснил — и спрятал потертую тетрадь красной кожи в сундук, закрыл на ключ да завалился спать. А перед сном добавил:

— Не скоро ты, Колька, поймешь... как пользоваться этими... секретными инструкциями. Я вот-вот только понял... а времени выполнять нет уже. Нет! — и захрапел.

«Не скоро поймешь!» — во дает! Старший Николай несся сквозь бурьяны к младшему, а в голове у него роились невообразимые картины будущего. Ну да ладно, что рецепт сложный! Совсем, видно, постарел деда, если такие вещи сложными считает. А может, ему просто лень? Вот это — вернее всего.