ЕКАТЕРИНА. Те три письма...
      ЕЛИЗАВЕТА. Бестужев утверждает, что их было больше!
      ЕКАТЕРИНА. Если он так утверждает - он лжет...
      ЕЛИЗАВЕТА. Хорошо. Если Бестужев лжет, я велю его пытать.
      ЕКАТЕРИНА. Вы поступите, как сочтете нужным.
      ПЕТР. Она злая и глупая. Злая и глупая!
      ЕЛИЗАВЕТА. Я могла бы еще многое вам сказать, но сейчас не хочу, иначе вы окончательно рассоритесь.
      ЕКАТЕРИНА. И я бы хотела открыть вам душу и сердце.
      Елизавета выходит.
      ПЕТР. Я разведусь с тобой, а моя новая супруга будет наверняка послушнее.
      ЕКАТЕРИНА. Я не намерена спорить.
      ПЕТР. Уж она-то не станет проводить собственную политику.
      ЕКАТЕРИНА. Все ваши обвинения безосновательны.
      ПЕТР. Погоди! Я найду новые доказательства!
      Петр выходит. Екатерина остается на коленях.
      Сцена 5.
      ГРИММ (к Бестужеву). И вас пытали?
      БЕСТУЖЕВ. Нет. Ведь против меня не было никаких доказательств. Но всякое могло случиться... Разве моя любовь и преданность ей безосновательны?
      ГРИММ. Да, подобные обстоятельства связывают узами дружбы и верности на всю жизнь.
      ДИДРО. Вы чрезвычайно привязаны к императрице.
      БЕСТУЖЕВ. Я люблю ее, как дочь. (Кланяется и выходит.)
      ДИДРО. Ты понял, чего он хотел?
      ГРИММ. То было предостережение.
      ДИДРО. От чего?
      ГРИММ. От намерения конкурировать.
      ДИДРО. Ты шутишь. Чем мы можем ему угрожать?
      ГРИММ. Естественно, ничем. Я выступаю в роли шута. А вот с ролью наставника дело обстоит хуже...
      ДИДРО. Что ты хочешь этим сказать?
      ГРИММ. Просто я наблюдаю и делаю выводы. И тревожусь за тебя. (Выходит.)
      ДИДРО. И он был прав. Но я, вопреки всему, создал проект организации просвещения в России, опираясь на немецкий и французский опыт, и передал его в руки Екатерины. Проект казался мне разумным, хоть и несколько радикальным. Он побуждал к расширению гражданских свобод.
      Входит Екатерина.
      ЕКАТЕРИНА. Сегодня мы не будем говорить о твоем проекте. Я его еще не изучила. Хочу говорить о тебе. Я отдалила Орлова. Ты оказался случайным свидетелем некрасивой сцены. Ведь он последние десять лет был для меня ближе всех. И предал. Связался с какой-то потаскушкой. А я хранила ему верность. Разве такое прощают?
      ДИДРО. Мадам...
      ЕКАТЕРИНА. К тому же он требовал, чтобы я разделила с ним власть. Захотел стать царем.
      Если бы этого пожелал ты, я бы, наверное, решилась отречься в твою пользу. Твои идеи гарантировали бы людям благополучие и справедливость. Но этот жестокий, неотесанный тупица?
      Кладет руку ему на бедро и прижимается к нему.
      В тебе есть мудрость, искренность, искушенность. В спокойных глазах бездонная глубина. Зрелость мужчины и мощь неутомимого вдохновения поэта.
      Ласкает немного оробевшего Дидро.
      Разве ты можешь знать, как пуста моя жизнь?
      Если бы не книги - твои, Вольтера, - я бы, наверное, обезумела здесь от одиночества и страданий! Ты понимаешь меня?
      Продолжает свои домогательства.
      ДИДРО. Понимаю.
      ЕКАТЕРИНА. Императрица ведь тоже - просто женщина. Я нуждаюсь в сочувствии, сердечности, дружбе. Заверяю тебя, я ищу только дружбы, искренней дружбы. Дружбы истинного человека. Гениального человека.
      Снимает платье.
      ДИДРО. Ты сама гениальна.
      Помогает ей расстегнуть одежду.
      ЕКАТЕРИНА. Не смущай меня. (Целует его.)
      Это от тебя исходит свет, одухотворенность, благородство.
      Екатерина помогает Дидро снять верхнюю часть одежды.
      Я благодарна судьбе за то, что она послала мне тебя.
      ДИДРО. Это не судьба. Это твоя воля.
      ЕКАТЕРИНА. Воля? Скажи лучше - страх. Я ищу близкого мне человека. Подобно Диогену. С фонарем.
      ДИДРО. Мадам... (Осматривается.)
      ЕКАТЕРИНА. Твое самообладание восхищает меня. Возле тебя я чувствую себя в полной безопасности. Забываю о долге.
      ДИДРО. Государыня, не слишком ли ты рискуешь...
      ЕКАТЕРИНА. Не тревожься. Я в тебе нуждаюсь.
      ДИДРО. Светлейшая государыня, я всеми силами хочу служить тебе.
      ЕКАТЕРИНА. Скажи, разве существует для человека ценность более высокая, чем наслаждение?
      Затемнение. Музыка. Немного спустя появляется одетый Дидро.
      ДИДРО. Что было потом? Разве это так важно?
      Ничего такого, что смогло бы повлиять на мое восхищение этой женщиной.
      Она была прекрасна, застенчива, разумна... Именно так. Застенчива и разумна.... Страстна и в страсти гармонична. Гармония - вот нужное слово.
      Никакой необузданности, властности, похотливости... А я? Что я. Я стар и не склонен к порывам безумства. Не случилось почти ничего. Немного. Но то, что случилось, было прекрасно.
      И больше - никто никогда не узнает.
      Сцена 6.
      Входят Дашкова и Потемкин.
      ДАШКОВА. Дидро, дорогой философ! Наконец мы встретились. Как же я рада, что после стольких лет вы наконец дали вас соблазнить. Но почему только теперь? Как вам у нас? Нравится ли?
      ДИДРО. Чрезвычайно нравится. Здесь великолепно. Я и сам жалею, что собрался так поздно. Решись я раньше, возможно, мое пребывание в Петербурге сложилось бы совершенно по-другому.
      ДАШКОВА. Несомненно! Несомненно! А я просто падаю с ног. Три месяца провела в Москве. Целых три месяца! Привезла оттуда мастеров. Каскады, фонтаны, иллюминация. Вот бы предварительно с вами посоветоваться! Я, знаете ли, придумала форму для лампионов - цветы, драконы, обелиски, вазы. Расставлю восемьсот человек и по единому знаку весь парк озарится светом.
      ПОТЕМКИН. Княгиня - большая мастерица в устройстве праздников. Чтобы полюбоваться ее пылающими крепостями, люди съезжаются из всех околиц Петербурга. На триста верст вокруг деревни пустеют.
      ДАШКОВА. Фи! Вы, генерал, рассказываете так, будто завидуете, что именно я устраиваю торжества по поводу дня рождения императрицы.
      ПОТЕМКИН. Я и в самом деле завидую. И мне хотелось бы уметь придумывать для государыни такие же чудеса, как и вы. Ваши представления необыкновенно красивы.
      ДАШКОВА. Моя иллюминация - это будет сон обманутого великана, рассказанный безумным поэтом. Персидская легенда! Добейтесь, господа, самых лучших мест на балконе возле императрицы. Оттуда лучше всего видно.
      ПОТЕМКИН. Целых десять лет я мечтаю оказаться на этом балконе, чтобы любоваться фейерверком, его отражением в воде и ею одновременно!
      ДАШКОВА. Каков льстец!
      ПОТЕМКИН. Хоть вы, княгиня, и женщина, но все же нас роднит общее восхищение нашей государыней. Так что я вправе втайне мечтать о том, чтобы как можно чаще наслаждаться ее обликом. От вашей благосклонности, княгиня, многое зависит...
      ДАШКОВА. Дам вам совет, генерал! Чем вздыхать и стонать, подобно Орлову, лучше перенять у господина Дидро хоть немного французского чувства юмора.
      Рассмешить женщину - значит завоевать ее. А ведь и вам иной раз удается удачно пошутить. И еще - рискните и как-нибудь навестите Мавру. Думаю, что уже пора!
      Наступает тишина.
      ПОТЕМКИН. Мавра занята нашим гостем.
      ДАШКОВА (после паузы). Совсем запамятовала.
      Пауза.
      Господин Дидро, вы не согласитесь взглянуть на проект иллюминации? Я буду счастлива услышать ваше суждение.
      ДИДРО. С величайшим удовольствием.
      ДАШКОВА. Стоило мне на несколько недель отлучиться в Москву, а здесь такие перемены. (Пауза.) Помните нашу первую встречу в Париже? Я не переставала восхищаться смелостью, с которой вы позировали той художнице.
      ДИДРО. Всего лишь одна несколько смелая выходка не заслуживает подобного внимания.
      ДАШКОВА (кокетливо). Зато подтверждает огромную интуицию великого разума. Вы просто знаете, чего хочет женщина. На мой взгляд, - это признак безупречного вкуса. Порой одежда становится лишь препятствием. Не так ли?
      ДИДРО. Честно говоря, я уже давно смотрю на нашу современную одежду с отвращением. Например, костюм по французской моде: чулки, башмаки, панталоны, жилет, фрак, жабо, подвязки, сорочка. Наденьте на Цезаря или Катона нашу шляпу и парик - со смеху помрешь.
      Потемкин и Дашкова смеются.
      Естественная наша одежда - это кожа, и чем больше мы об этом забываем, тем сильнее грешим против хорошего вкуса. Греки, хоть и надевали на себя один или два куска шерсти, в своей скульптуре предпочитали обнаженное тело. А наши дамы носят на себе целую лавку!
      ДАШКОВА. Но это бывает так приятно!
      ДИДРО. Не спорю. Я лишь утверждаю, что современный костюм странен и далек от естественности.
      ПОТЕМКИН. Так ведь костюм носят не ради удобства, а чтобы люди знали кто перед ними - барин или мужик.
      ДАШКОВА. Ваше замечание весьма справедливо, генерал, но соображения господина Дидро касаются более высокой материи... ах, как бы охотно я продолжила эту беседу, если бы не мои обязанности. Я должна, просто вынуждена с вами попрощаться. (К Дидро.) Рисунки и проекты вам доставят в течение часа. (Выходит.)
      ПОТЕМКИН. А что это, собственно, такое - французский вкус?
      ДИДРО. Вы просите дать определение?
      ПОТЕМКИН. Да, прошу вас. Что делают французы лучше, чем русские, так что русские обезьянничают под французов, а не наоборот? Я согласен с вами, что вся эта французская мода - сплошная глупость, особенно в нашем климате, и все-таки каждый стремится ей следовать. Даже самые светлые умы. Отчего?
      ДИДРО. А знаете, возможно, отчасти это объясняется легкостью.
      ПОТЕМКИН. Легкостью чего?
      ДИДРО. Мысли. Некая беззаботность. Если вы допустите, что все предписано свыше, что это судьба правит нами, а не мы судьбой, то мода покажется вздором и вам станет легче жить.
      ПОТЕМКИН. И кто предписывает свыше нашу судьбу? Бог?
      ДИДРО. Многие очень хотели бы это знать, но я к ним не принадлежу. На что мне это? Разве тогда я смогу избежать ямы, в которой мне суждено свернуть шею?
      ПОТЕМКИН. Я завидую вашей философии. А грех? Если я совершу нечто дурное, буду ли я невинен, поскольку так было предопределено свыше?
      ДИДРО. Кто знает, генерал, чему в жизни следует радоваться, а чему огорчаться. Добро порой навлекает зло, зло - способствует добру.
      ПОТЕМКИН. Не посоветуете ли вы мне какие-нибудь книги на эту тему?
      ДИДРО. Их не один десяток. Несколько - у меня с собой.
      ПОТЕМКИН. Вы не согласитесь мне их одолжить?
      ДИДРО. С удовольствием.
      ПОТЕМКИН. Сердечно благодарю. (Выходит.)
      ДИДРО. Что с ним случилось? Почему он вдруг захотел у меня учиться? Влюблен в императрицу? Разумеется. Ведь он настойчиво старался это всем показать. Какова же однако роль Мавры во всем, что здесь происходит? Во мне шевельнулось чувство ревности. Но к кому?
      Сцена 7.
      ДИДРО. Можешь не отвечать, но если ты согласишься мне помочь, я найду способ тебя отблагодарить. Ты ко мне пришла по личному приказу императрицы?
      МАВРА. Да. Но больше я не скажу ничего.
      ДИДРО. А раньше тебе давали подобные поручения?
      МАВРА. Не скажу.
      ДИДРО. Я не слишком богат, но десять золотых рублей на твое приданое это много или мало?
      МАВРА (после паузы). Много. Если вы поклянетесь... Разве вы сами не догадываетесь?
      ДИДРО. Я предпочел бы знать. Пойми, я не разбираюсь в некоторых ваших обычаях и немного растерялся.
      МАВРА (после паузы). Это испытание. Нужно проверять.
      ДИДРО. Меня?
      МАВРА. Каждого.
      ДИДРО. И много их было?
      МАВРА. Какой вы любопытный! Этого я не скажу даже под пыткой.
      ДИДРО. Императрица запретила пытки.
      МАВРА. Как бы не так. Только не за это. Кто сможет выдержать сто ударов кнутом?
      ДИДРО. Хорошо, это не так уж и важно. Последние десять лет фаворитом был граф Орлов. Значит...
      МАВРА. Тише... Его я не испытывала. Пробир-дамой я стала всего два года назад.
      ДИДРО. Как? Пробир-дамой?
      МАВРА. Так это называют.
      ДИДРО. И что? Потом ты обо всем докладываешь императрице?
      МАВРА. Княгине.
      ДИДРО. Дашковой?
      МАВРА. Ага.
      ДИДРО. А о чем она спрашивает?
      МАВРА. О разном.
      ДИДРО. Например?
      МАВРА. Ну... деликатен ли, умел...
      ДИДРО. Умел? Ага... И ты будешь ей про меня рассказывать?
      МАВРА. Нет. Уже нет нужды.
      ДИДРО. Нет нужды?
      МАВРА. Государыня сама спросила. Сами прекрасно знаете...
      ДИДРО. Я?
      МАВРА. Спросила неделю назад.
      ДИДРО. Ах, так?
      МАВРА. Больше ничего не скажу. Да вы сами все знаете.
      ДИДРО. Хорошо, хорошо. А девица барона Гримма? Она тоже пробир-дама?
      МАВРА. Люба? Нет. Она не подходит для этого.
      ДИДРО. Почему?
      МАВРА. Не знаю. Но точно не подходит.
      ДИДРО. Так сказала княгиня?
      МАВРА. Ага!
      ДИДРО. То есть - только ты одна?
      МАВРА. Да. Но уж больше не скажу ни слова. Умоляю!
      ДИДРО. Конечно, разумеется, спасибо тебе.
      Мавра выходит.
      ДИДРО. Так вот почему княгиня принялась осыпать меня комплиментами! Она просто ни о чем не знала, а я, между тем, сдал экзамен на фаворита! Впрочем, я тоже ни о чем не знал.
      Предположил по наивности, что это всего лишь их традиционное гостеприимство. И выдержал испытание! Я - пожилой человек, старый кокет-извращенец получил свидетельство о пригодности!
      Дорогие мои академики, плевать мне теперь на ваши лавры! Я выдержал экзамен.
      Она отвергла Орлова, потому что он жесток, мужиковат. Отвергла, стремясь найти взаимопонимание высшего порядка?
      То, что произошло между нами, и есть взаимопонимание высшего порядка! Я чувствую! Знаю!
      Она во мне нуждается. Я ей необходим. Общность мыслей и приобщение к добродетелям! Наставник! Сподвижник! Друг!
      Пауза.
      Спокойно, спокойно.
      На что мне эта холодная, огромная страна. Миллионы людей, уставившихся на ее божественное величие владычицы. Тысячи квадратных миль. Снега, льды, моря, пустыни...
      И что?
      Я, скромный мыслитель - должен влиять на весь этот край? На всю империю?
      Вывести к солнцу темное, дикое племя, воспитать из них просвещенных, свободных граждан?
      Показать всему миру, чего можно достигнуть посредством просвещения?
      Эти люди жаждут знаний.
      Достаточно одного поколения образованных людей, и свершится величайшая в истории революция во имя Разума, Правды и Красоты.
      Пауза.
      В глазах Фике я постоянно читаю зов и преданность.
      Энциклопедия тоже поначалу казалась безумием.
      Я влюбился.
      Входит Гримм.
      ГРИММ. Мне начинает казаться, что вы меня избегаете, дорогой друг.
      ДИДРО. С чего вы взяли! Просто я днями и ночами тружусь над памятной запиской об организации образования в России.
      ГРИММ. И есть надежда на осуществление вашей реформы?
      ДИДРО. Каждое утро императрица поощряет меня.
      ГРИММ. А меня каждый вечер.
      ДИДРО. Как это?
      ГРИММ. Это шутка. Я не занимаюсь реформой просвещения для императрицы. По вечерам мы беседуем на совершенно другие темы: литература, музыка, архитектура.
      ДИДРО. Это, конечно, тоже важно. Императрица должна знать обо всех важнейших событиях в искусстве.
      ГРИММ. Должна? Скажем иначе - императрица вправе развлекаться чем хочет и как хочет.
      ДИДРО. Даже предаваясь развлечениям, она относится к ним как к разновидности научного познания.
      ГРИММ. Возможно. Правда, самый искренний смех вызвал у нее вчера Потемкин, изображавший лошадиное ржание. Вряд ли удастся сделать из этого научные выводы.
      ДИДРО. Возможно, это некоторое преувеличение. Я все время работаю над моим проектом и потому постоянно размышляю о тяжком бремени управления столь огромной страной.
      ГРИММ. А вы лучше начните черпать от здешних радостей, друг мой! Это самый великолепный двор в Европе. Париж, возможно, более утончен, зато Петербург - самый веселый!
      Входит Потемкин. Он, похоже, слегка под хмельком, в руках у него книги.
      ПОТЕМКИН. Возвращаю ваши книги, господин Дидро!
      ДИДРО. И вы все прочитали?
      ПОТЕМКИН. Все.
      ДИДРО. Как быстро.
      ПОТЕМКИН. У меня есть свой способ быстрого чтения.
      ГРИММ. У меня тоже.
      ПОТЕМКИН. Пари, что ваш не так хорош, как мой.
      ГРИММ. Я не принимаю пари, потому что знаю, что вы, генерал, проиграете. Я охватываю одним взглядом целую страницу текста.
      ПОТЕМКИН. Проиграли вы. Я усаживаю за чтение пятерых дьяков, а потом они должны за полчаса все мне пересказать.
      ГРИММ (разражается смехом). Чудесно! Великолепно! А вы не могли бы специально для господина Дидро изобразить ржание жеребца?
      ПОТЕМКИН. Боюсь, что в нынешнем моем состоянии я сумею только залаять. (Лает.) Пес, как известно, готов загрызть каждого, кто приблизится к его хозяйке.
      ГРИММ. А вы, генерал, не пробовали изображать другие звуки? У вас такой талант. Скрежет пилы, например, или грохот повозки, или музыку? Музыкальные инструменты?
      ПОТЕМКИН. Инструменты! Не выношу скрипку! Готов сломать! Вот артиллерия? Пожалуйста. Конница? Почему нет. (Выходит с криком "Урраааа...")
      ДИДРО. Отчего он не любит скрипку? Именно скрипку?
      ГРИММ. Потому что участвовал в одной пирушке с музыкой. Если вы пообещаете молчать... Двенадцать лет тому назад, уже после свержения Петра, когда его поместили в уединенном дворце в Ропше...
      Сцена 8.
      Петр стоя играет на скрипке. Орлов, Потемкин и еще несколько придворных - двое, трое - исторически это были два брата Григория Орлова, советник Теплов и актер Волков. Потемкин еще в мундире поручика. Петр закончил играть. Все аплодируют.
      ПЕТР. Здесь в Ропше, в этой глуши, можно было бы выдержать, если бы императрица согласилась на приезд ко мне Воронцовой. Убедите ее, господа, что я смирился с судьбой, и если она пришлет сюда мою возлюбленную, я буду счастливейшим человеком под солнцем.
      ОРЛОВ. Мы передадим вашу просьбу ее императорскому величеству. Разрешите наливать?
      ПЕТР. А ты выпьешь первым, Гриша?
      ОРЛОВ. Да разве я посмею, ваше императорское величество?
      ПЕТР. Хорошо, хорошо. Расскажите что-нибудь забавное! Я ужасно скучаю.
      ОРЛОВ. Потемкин, расскажи про тот двор и свинью...
      ПОТЕМКИН. Утром петух взлетает на плетень и поет: "Я бы кого-нибудь потоптал!" (Подражает голосам всех животных.) А хряк: "Кого? Кого?" А утка: "Всех кряду, всех кряду". А гусак: "Ага, ага!". А куры: "Вот так да! Вот так да!" А корова: "Мило, мило".
      Все смеются.
      ОРЛОВ. Он, ваше величество, прекрасно подражает животным. Покажи еще что-нибудь!
      Потемкин квакает, подражая лягушке.
      ПЕТР. А жаворонка?
      Потемкин свистит.
      А Бестужева?
      Потемкин пародирует походку министра, затем садится, издав при этом неприличный звук. Все присутствующие очень громко смеются.
      А Фике?
      Тишина.
      Что, Фике показать не сумеешь?
      ПОТЕМКИН. Ваше величество, я бы никогда в жизни не осмелился.
      Пауза.
      ПЕТР. Правильно, юноша. Перед тобой я - лучший пример того, чем могут закончиться шутки над Фике. Выпьем за ее здоровье!
      Все пьют.
      Ой, что со мной? Меня отравили! (Вскакивает и пытается выбежать. Остальные стараются его задержать.)
      Молока, дайте мне молока!
      Орлов толкает Петра, тот падает на пол.
      Что я вам сделал? На помощь! На помощь! Императора убивают!
      Потемкин тянет со стола скатерть.
      ПОТЕМКИН. Быстрей! Или он, или мы!
      Потемкин и Орлов срывают скатерть и душат ею Петра.
      Сцена 9.
      Дидро и Гримм.
      ДИДРО. Да. Политика не знает жалости.
      ГРИММ. К тому, кто становится небезопасен. Императрица дала мне прочесть вашу памятную записку.
      Пауза.
      ДИДРО. И что вы о ней думаете?
      ГРИММ. Весьма, весьма любопытно. Некая смелая концепция, не учитывающая нынешнюю ситуацию. Прямой дорогой ведет к... к чему-то наподобие бунта...
      ДИДРО. Вы так считаете?
      ГРИММ. Весьма оригинальная попытка быстро превратить людей, привыкших к ярму, - в людей свободных по принуждению.
      ДИДРО. По вашему мнению - это абсолютно неприменимо на практике?
      ГРИММ. Скорее всего - не слишком применимо. Затрудняюсь ответить. Введение подобной системы в Австрии или во Франции завершилось бы кровопролитной революцией. Здесь, возможно, принесет свои плоды. Они так покорны.
      ДИДРО. И вы поделились своим мнением с императрицей?
      ГРИММ. Не в такой резкой форме. Ведь между друзьями не должно быть места дипломатическим тонкостям, но в беседе с императрицей я лишь высказал сомнение - весьма деликатно, - в готовности ее народа к столь серьезным переменам.
      ДИДРО. Весьма благодарен.
      ГРИММ. Дорогой, милый Дидро! Перестаньте серьезно относиться к вашему пребыванию здесь. Мы им ни на что не нужны. То есть, извините, - нужны только для проектирования лампионов и покупки картин в Париже.
      Но реформировать этих византийцев?
      Жаль расходовать ваш великолепный интеллект!
      Мы верим в логику Аристотеля, в математику д'Аламбера, физику Ньютона.
      Они верят, что царь - это Бог, и что человек обязан страдать за свои грехи уже здесь, в этой юдоли слез. Да - и еще, - что после смерти можно стать оборотнем.
      Я боюсь давать им какие-либо советы.
      В конце концов, с медведем можно флиртовать, но реформировать его?
      ДИДРО. Итак, вы считаете, что европейский опыт не может пригодиться этой стране?
      ГРИММ. Они примут лишь то, что захотят, и используют это совершенно иначе, чем мы склонны предполагать.
      ДИДРО. Понимаю. И благодарю за откровенность. Ваши замечания весьма ценны.
      ГРИММ. Только такой должна быть дружба между философами. (Подает руку Дидро и выходит.)
      ДИДРО. Что я должен был ему ответить? Что императрица хочет счастья для своих подданных, а мой проект - это плод наших бесед, совместных решений, общих мечтаний? Я не мог ему в этом признаться! А может, мне следовало прямо заявить: "Ты - низкий, циничный, жеманный лакей, который пользуется своим выдающимся разумом для того, чтобы комментировать этот мир, но никогда не осмелится взять на себя риск его улучшать?
      Я же - тот единственный человек, который в состоянии ей помочь, ибо она доверяет мне, а я ее понимаю. Понимаю и люблю."
      Я мог так ответить, но не сделал этого. Сдержался.
      Вбегает Дашкова.
      ДАШКОВА. Друг мой! Милый, обожаемый маэстро!
      ДИДРО. Княгиня...
      ДАШКОВА. Пожалуйста, дайте мне руку!
      Дидро подает руку, Дашкова ее целует.
      Прошу вас всегда помнить - я вас боготворю! Пойдемте смотреть наши фейерверки!
      Дашкова выбегает, сцену заливает свет как бы от серии залпов фейерверка.
      ДИДРО. И я отправился вместе с остальными аплодировать именинным фейерверкам княгини Дашковой.
      Сцена 10.
      Входят - Екатерина, Дидро, Дашкова, Потемкин, Бестужев, Гримм. Доносятся последние залпы. Собравшиеся аплодируют императрице.
      БЕСТУЖЕВ. Восхитительное зрелище, просто восхитительное. Я многое повидал, разные фейерверки, карусели, театры и иллюминации, - но это, княгиня, превзошло все ожидания. Музыка сфер. Великолепие этого празднества вызывало у меня слезы и радости, и воодушевления.
      ПОТЕМКИН. И любви. Было видно, что огонь в каждой руке, - это пламя любви к государыне.
      ДАШКОВА. Любви всего народа. Это чувствовалось. Такое не делается по приказу.
      ГРИММ. Княгиня права. Такое не делается по приказу. Я видел тысячи лиц, светившихся счастьем.
      ДИДРО. Быть любимой миллионами. Это ощущение должно быть прекрасно.
      БЕСТУЖЕВ. Я безмерно рад, что успел до своей смерти пережить этот день. Умру счастливым.
      ЕКАТЕРИНА. Ты, батюшка, всю жизнь трудился, чтобы Россия стала такой. И она теперь такова - благодаря тебе.
      Изволь принять от меня в сей знаменательный день деревню Михайловку.
      В ней немногим более тысячи душ, зато она расположена в живописных, весьма благодатных окрестностях Перми.
      Сможешь поправить свое здоровье.
      Пообещай, что проведешь там на отдыхе не менее, чем полгода.
      БЕСТУЖЕВ. Благодарю, ваше императорское величество! Благодарю сердечно.
      ЕКАТЕРИНА. А для тебя, княгиня, я ничего специально не приготовила, ведь я не знала, что ты так стараешься и по секрету устраиваешь столь чудное празднество. Потому просто прими бриллиантовое колье, которое нынче на мне. Пусть оно своим блеском напоминает тебе сегодняшнюю иллюминацию. (Снимает колье и надевает его на шею Дашковой.)
      ДАШКОВА. Для меня, ваше величество, дороже всего то, что бриллианты были так близки к вашему сердцу.
      ЕКАТЕРИНА. Вам, барон Гримм, я хочу в день моего рождения пожаловать одно из самых почетных у нас государственных отличий - орден Святого Владимира третьей степени с лентой.
      ГРИММ. Я чрезвычайно польщен и поражен, ваше императорское величество, неожиданной наградой.
      ЕКАТЕРИНА. Еще мне хотелось бы вознаградить человека, разуму которого и неустанным советам я обязана столь многим. Опасаюсь, правда, что княжеский титул и денежный дар вряд ли смогут достойно вознаградить его бескорыстную помощь и благородную преданность. И пусть этот человек, который весьма мне дорог, извинит столь долгое промедление с объявлением моей воли. Но ведь и терпеливость - тоже добродетель, заслуживающая поощрения. Григорий Александрович! Изволь принять титул князя и сей вексель. (Подает вексель на золотой тарелке.)
      ПОТЕМКИН. Сто тысяч рублей! О, государыня! Позволь мне немедленно поцеловать твои стопы. (Бросается на пол.)
      ЕКАТЕРИНА. Не дурачься, князь! Встань!
      ПОТЕМКИН. Мне хочется заржать, Богом клянусь, я просто должен!
      Ржет, некоторые из присутствующих смеются.
      ЕКАТЕРИНА. Особый, специальный подарок я хочу вручить господину Дидро, мудрость которого была мне опорой все последние месяцы, а сам он с примерным мужеством переносил петербургские морозы! (К Потемкину.) Будь добр, князь, подай нашему философу шубу!
      Потемкин надевает на Дидро богатую, несколько великоватую, меховую шубу.
      ПОТЕМКИН. Теперь-то уж вы не замерзнете, господин Дидро! Апрель у нас нынче холодноват.
      Некоторые из присутствующих смеются.
      ДИДРО. Весьма благодарен.
      ПОТЕМКИН. Государыня, друзья, не знаю как вы, а я бы закусил, да и выпил бы тоже. Есть великолепная стерлядь!
      ЕКАТЕРИНА. Браво! Пойдемте ужинать! Только прошу тебя, Григорий Александрович, не пей слишком много.
      ПОТЕМКИН. Я, государыня, никогда не пью слишком много!
      Все, кроме Бестужева и Дидро, выходят.
      БЕСТУЖЕВ. Я испытываю странное чувство. Мгновение назад у меня не было сомнений в том, что я - первый министр этой страны. А теперь я знаю, что самое меньшее полгода мне придется провести в ссылке. Как вы считаете, стоит из-за этого покончить с собой?
      ДИДРО. Что вы сказали? Я не расслышал.
      БЕСТУЖЕВ. Да, собственно, ничего важного.
      Бестужев выходит.
      ДИДРО. Григорий Потемкин. Обгрызающее ногти одноглазое чудовище. Шут. Душитель. Избранник. Этот монстр всей своей сутью противоречит существованию Бога.
      Он - лучшее доказательство, что Бога нет.
      Пауза.
      К чему я ревную? К душе или к телу? (Пауза.)
      Вздор. Невозможно, чтобы она была способна на подобном уровне...
      Пауза.
      Наверное, так было предопределено свыше, что я сам поставлю себя в дурацкое положение.
      Сцена 11.
      Входит Екатерина.
      ЕКАТЕРИНА. Дорогой Дидро, мы ожидаем вас! А где граф Бестужев?
      ДИДРО. Он ушел. Плохо себя почувствовал.
      ЕКАТЕРИНА. В последнее время ему частенько неможется. Я немедленно пошлю к нему своего медика. Ну как? Тепло в шубе?
      ДИДРО. Чрезвычайно, ваше величество! А вы, ваше величество, прочитали мой проект?
      ЕКАТЕРИНА. Разумеется. Закончила прошлой ночью.
      ДИДРО. Не соблаговолите поделиться вашим суждением?
      ЕКАТЕРИНА. Не нравится он мне. Прости за резкость, но все это чистые фантазии. Любая власть, действуя подобным образом, теряет уважение народа.
      ДИДРО. Но если государственная власть станет опираться не на образованных людей, а на рабов, она никогда не сможет совершенствоваться.
      ЕКАТЕРИНА. Ты энтузиаст, фанатик. А фанатики опаснее, чем циники. (Грозит пальцем.) Строить империю значительно легче на циниках. Твои же взгляды несколько однобоки и чрезмерно радикальны.
      ДИДРО. Я был уверен, что мы оба верим в действенность энтузиазма и мощь науки. Вы, ваше императорское величество, открыли мне глаза.
      ЕКАТЕРИНА. Из тона твоего ответа следует, что ты чувствуешь себя обиженным. Весьма жаль. Поверь, я высоко ценю твой труд.
      ДИДРО. Когда мы беседовали, мне казалось, что я слышу каждое биение твоего сердца, каждую мысль.
      Работая над проектом, испытывал чувство, будто доверяю бумаге наши общие мечты.
      И не то меня огорчает, что я не был по заслугам оценен, но то, что неверно понимал твои устремления.
      ЕКАТЕРИНА. Сразу видно, что ты не человек двора. И даже не актер. Ни один правитель никогда и ни перед кем не раскрывает до конца своих намерений.
      Я и так была с тобой весьма откровенна.
      Доверилась тебе, рассказав о моих сомнениях. Просила помощи.
      Но я не могу на шкуре миллионов россиян начертать республиканские лозунги только потому, что так мне велит прогрессивная философия Запада.
      Я обязана слушать не только тебя, но и глас моего народа. А мой народ не хочет такой свободы. Смута, хаос и нищета - вот что ожидает тех, кого ты стремишься освободить. Им не нужны твои знания, они жаждут чуда, тайны и авторитета. Свобода, вольная мысль и наука их страшат.
      Они слабые существа и жаждут иллюзий, расплачиваясь за них послушанием и верноподданностью.
      Они раболепствуют, ибо хотят раболепствовать.
      Народ нуждается в вере. В вере, которую не даст ему ни просвещение, ни наука, ни демократия. При этом несущественно, верю ли в Бога я. Сегодня мой народ был счастлив, потому что верил в меня. Ты тоже верил в меня, но тебя постигло разочарование и теперь ты склонен меня осуждать.