правы были в этом споре представители оппозиции, требовавшие ликвидации Думы как пережитка царизма, а не руководители советского большинства, пытавшиеся удержать съезд от резкого, по их мнению, решения. Явившаяся в результате этой борьбы резолюция оказалась половинчатой, слабой и никого не удовлетворила.
      Существеннее было решение об ускорении созыва Учредительного собрания. Напомню, что уже в платформе, выработанной в Исполнительном комитете в ночь с 1 на 2 мая, был пункт о "скорейшем созыве Учредительного собрания в Петрограде". Но когда принимался этот пункт, логическое ударение в советских кругах ставилось не на времени, а на месте, где соберется Учредительное собрание. Признавалось существенным, чтоб оно было созвано именно в Петрограде, где всего напряженнее бился пульс революции, а не в Москве; вопрос же о том, соберется ли Учредительное собрание на месяц раньше или на месяц позже, считался сравнительно второстепенным.
      Вообще, сознание того, что с созывом Учредительного собрания необходимо спешить, довольно поздно появилось в советских кругах. Этот вопрос -- один из кардинальнейших вопросов российской революции -- имел своеобразную историю. В декларации первого Временного правительства, опубликованной 6 марта, в перечне задач правительства на первом месте стояло: "Созвать в возможно кратчайший срок Учредительное собрание". Но этому обещанию придавалось так мало значения, что только 25 марта правительство приняло решение образовать "Особое совещание" для выработки избирательного закона. Далее, когда Исполнительный комитет получил приглашение делегировать в "совещание" своих представителей, этот вопрос долгое время переходил из порядка дня одного заседания в повестку следующего собрания в числе неспешных, "вермишельных" вопросов. "Совещание" собралось лишь 25 мая. И работало оно настолько медленно, что "Положение о выборах" было опубликовано лишь 26 июля, то есть только на исходе пятого месяца революции была исполнена та предварительная работа, которая должна была и могла быть закончена в течение 2--3 недель!
      Такая медлительность объяснялась тремя причинами:
      1) Временное правительство, имея в своих руках всю полноту исполнительной и законодательной власти, в первое время не считало, что для России будет лучше, если эта власть будет ограничена и если, в частности, право законодательствования перейдет из рук кабинета в руки громоздкого собрания неопределенного состава.
      В правых кругах была с самого начала тенденция оттянуть
      созыв Учредительного собрания до конца войны и во всяком слу
      чае до того момента, когда рассеется "революционный угар".
      В советских кругах в первое время преобладало безучаст
      ное отношение к вопросу об Учредительном собрании, и налич
      ный статус-кво представлялся более благоприятным для завоева
      ний революции.
      Это не значит, что советские деятели готовы были отказаться от Учредительного собрания. Нет, в Учредительном собрании для них с самого начала воплощалась идея суверенитета свободного народа, и отказ от этой точки зрения был бы в их глазах изменой идеалам демократии, изменой революции. Но была тенденция не спешить с выборами, дать народу время освоиться с новыми условиями, сжиться с новыми понятиями, познакомиться с программами различных партий. Отсрочка выборов представлялась предпосылкой того, чтобы выборы прошли сознательно и, действительно, отразили желания страны. К тому же и политическим партиям необходимо было время, чтобы наладить аппарат для предстоящей избирательной кампании.
      В силу этих соображений в Таврическом дворце в первое время не было заметно стремления "форсировать" подготовку выборов. Сознание необходимости спешить явилось лишь тогда, когда выяснилось, что дела идут скверно и что нет возможности наличными средствами создать авторитетное и сильное правительство. Тогда -- в середине мая -- руководящая группа Совета сделала попытку ускорить работы Особого совещания. Но из этой попытки ничего не вышло: дело уже было поставлено на рельсы, все нити его были в руках противников скорого созыва Учредительного собрания, а в массах вопрос не вызывал большого интереса.
      В конце мая у партии народной свободы окрепло убеждение, что "революционный угар" в стране пройдет не скоро -- из этого вытекала необходимость оттянуть выборы в Учредительное собрание как можно дальше. С этого времени в вопросе о сроке созыва Учредительного собрания наступила некоторая ясность: правые открыто оттягивают выборы, демократия отстаивает ускорение их, и настойчивость ее в этом требовании возрастает по мере того, как растет разруха и анархия в стране.
      Эпизодом этой борьбы и явилась резолюция съезда. Казалось, что эта резолюция имеет непосредственные практические результаты: в исполнение воли съезда Временное правительство опубликовало 15 июня постановление, назначавшее на 17 сентября выборы народных представителей и на 30 сентября созыв Учредительного собрания. Но цензовики не считали себя побежден
      ными. Одновременно с правительственным постановлением было опубликовано сообщение Особого совещания, заявлявшее, что выборы в Учредительное собрание не могут быть произведены раньше двух месяцев после повсеместного введения волостных и городских органов самоуправления на демократических началах. А так как эти органы могли быть введены повсеместно лишь к 1 октября, то выборы отодвигались таким образом до 1 декабря, а созыв Учредительного собрания -- до конца года.
      В пользу отсрочки выборов, которая могла оказаться -- и оказалась --роковой для самого существования государства, приводились доводы, которые теперь, на расстоянии прошедших лет, звучат издевательством над здравым смыслом: в России нет необходимого количества конвертов для избирательных бюллетеней; нужно произвести капитальный ремонт Таврического дворца; пока не выбраны органы самоуправления, некому поручить составление списков для общегосударственных выборов...
      Как будто нельзя было выборы в Учредительное собрание произвести одновременно с муниципальными и земскими выборами, с соблюдением той же процедуры, под контролем тех же межпартийных комиссий!
      Но демократия не отдавала себе отчета в серьезности поставленного вопроса. Советские круги удовольствовались словесной победой, постановлением правительства о сроке выборов, а дело осталось в руках Особого совещания, которое настойчиво проводило политику конституционно-демократической партии, политику затягивания выборов. Из всех ошибок, совершенных демократией в ходе революции 1917 года, это была, быть может, самая тяжелая.
      Глава седьмая ИЮЛЬСКИЙ КРИЗИС
      К концу июня в Петрограде пахло порохом и кровью. На Выборгской стороне бурлили страсти вокруг дачи Дурново. За На-рвской заставой назревала забастовка путиловцев. Клокотала стихия бунта в Кронштадте. Волновались полки. Сильнее всего было возбуждение в воинских частях, которым в наибольшей мере угрожала отправка на позиции. А всего острее этот вопрос стоял для пулеметчиков, так как с фронта неслись настойчивые требования о присылке команд с пулеметами. Естественно поэтому, что именно пулеметные полки первые заговорили о вооруженных действиях против Исполнительного комитета.
      21 июня 1-й пулеметный полк, обсудив требование об отправке на фронт 30 пулеметных команд, единогласно постановил:
      "1) Оставляя в силе постановление о посылке 10 команд в кратчайший срок -- уведомить ИК, что в дальнейшем мы будем посылать команды на фронт только тогда, когда война будет носить революционный характер, который возможен только при устранении от власти капиталистов и переходе ее в руки демократии в лице Всероссийского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
      Если СР и СД будет угрожать нашему и другим революцион
      ным полкам раскассированном, т.е. расформированием, даже пу
      тем применения вооруженной силы, то в ответ на это мы не оста
      новимся также перед раскассированном военной силой Временного
      правительства и других организаций, его поддерживающих.
      Поручить тт. делегатам с фронта заявить от нашего имени
      тт. солдатам следующее:
      Пусть они, солдаты на фронте, требуют вместе с нами перехода власти в руки народа, и когда мы этого добьемся, то тогда поддержки и пополнения на фронте просить не придется, тогда она явится сама".
      Итак, на фронт не идти, а Исполнительный комитет и всех, кто попробует нас выгнать на позицию, -- штыком! Это была формула тылового "большевизма".
      Но еще характернее, пожалуй, для состояния умов петроградского гарнизона резолюция 2-го пулеметного полка:
      "Мы, солдаты, собравшиеся на полковой митинг, выслушав ряд докладчиков разных партий, заявляем, что наступление русской армии, с одной стороны, нанесет удар начавшемуся революционному движению в других странах (в Штеттине, митинг протеста солдат в Лондоне и др. гор[одах]), с другой стороны, дает огромные барыши русской и англо-американо-французской буржуазии, наживающейся на самом процессе войны, ведущейся исключительно в интересах мирового капитала. Мы стоим за мир, но не за мир царей и правительств, а за честный мир всех народов, через головы всех правительств. Мы протестуем против приказа Керенского о 40-летних и об отпусках172. Мы видим только один выход из создавшегося положения: только тогда, когда власть перейдет к народу, перейдет к СР и СД, когда не Терещенко, не Милюков, а сам народ встанет у власти -- тогда мы приблизимся к миру! Немедленно переизбрать делегатов Совета р[абочих] и с[олдатских] депутатов и членов полкового комитета в нашем полку, тех членов, которые не выражают мнение массы и не исполняют нашу волю, волю народа! Протестуем против расформирования революционных полков, как-то: 703-го Сурамского, Гвардии гренадерского* и др.
      Требуем прекратить аресты и травлю большевиков. Да здравствует Гренадерский, Павловский полки** и примыкающие к ним другие части!
      Да здравствуют путиловцы и кронштадтцы! Требуем опубликования тайных договоров! Долой женские батальоны!173 ...Протестуем против разгрузки петроградского гарнизона!***
      Требуем немедленно отправить на фронт капиталистов, жандармов и казаков, буржуазию из запасных батальонов! Тех вольноопределяющихся, которые не приносят пользы в части!.. Немедленно требуем выдать паек солдаткам в таком же размере, как и офицерским женам"****.
      Здесь лозунги, шедшие из темных "низов", сплелись с идеями, вносимыми в солдатскую массу извне -- и налицо взрывчатая смесь исключительной силы. Пожар недовольства и злобы разгорался в Петрограде день ото дня все сильнее, все шире. Поводов для недо
      * Революционность 703-го Сурамского полка выразилась в избиении Н.Д. Соколова, а революционность Гренадерского полка -- в бегстве с позиций.
      ** Это были полки, прочно "завоеванные" большевистской военной организацией и уже выразившие готовность к "выступлению" против правительства. *** О разгрузке гарнизона вообще не было речи. **** Правда, 1917, 4 июля.
      вольства было много. Положение было тяжелое, впереди не видно было просвета, революция "обманула" темных людей, которые от победы ее ждали избавления от всех бед и лишений. Были основания и для злобы, ибо правые круги -- удельный весь которых должны были измерить последующие события --вели по отношению к революции и рабочему классу политику грубой провокации. Достаточно перечесть правую либеральную печать того времени, чтобы понять, как трудно было революционно настроенным рабочим Петрограда понять нашу политику "коалиции" с буржуазией, обливавшей презрением и ненавистью все то, что было им дорого и свято, с кругами, которые на пятом месяце революции все еще не расстались с мечтой о восстановлении монархии!
      Некоторое время волнения в Петербурге сдерживались вестями об успешно развивающемся наступлении на фронте. Затем на фронте наступила заминка. Последняя преграда, сдерживавшая массы, была снята!..
      & * *
      Взрыв был ускорен правительственным кризисом: 2 июня члены конституционно-демократической партии вышли из состава Временного правительства и этим поставили перед страной вопрос не только о составе кабинета, но и о способе создания центральной государственной власти.
      Непосредственным поводом выхода кадетов из кабинета явилось, как известно, их нежелание признать соглашение, заключенное с Украинской Радой в Киеве от имени Временного правительства Терещенко и Церетели и узаконивавшее автономию Украины174. Не буду останавливаться здесь на разборе этого соглашения. Отмечу лишь, что в составе правительства кроме 4 кадетов было еще 5 буржуазных министров, и из них ни один не счел возможным поддержать протест представителей партии народной свободы. Таким образом, выход последних из правительства остался в полной мере партийным шагом.
      О роли, которую сыграл в этом деле украинский вопрос, П.Н. Милюков пишет:
      "Конечно, кризис разыгрался не из-за одного украинского вопроса. Но решение украинского вопроса "триумвиратом"* в Киеве, с нарушением основных положений коалиции, представляло особенно яркое и типичное доказательство невозможности дальнейшего существования коалиции"**.
      * Кроме Терещенко и Церетели в Киеве был также Керенский. ?* Милюков П.Н. Указ. соч., с. 236.
      Более ранние "нарушения основных положений коалиции" автор усматривает в том, что решения подготовлялись "келейно в руководящей группе" кабинета и проводились в заседании Временного правительства большинством голосов, против голосов 4 кадетов.
      Но корень кризиса лежал, конечно, глубже: в исключительно тяжелый момент, когда все висело на волоске и на фронте, и в тылу, наиболее влиятельная партия буржуазии решила прекратить всякое сотрудничество с демократией и направить все усилия на подготовку условий для сотрудничества с иными силами на платформе военной диктатуры.
      Впрочем, как украинский вопрос был не причиной, а поводом разрыва кадетами майской коалиции, так и отставка 4 министров кадетов явилась лишь поводом, а не причиной бурных событий следующих дней. Утром 3 июня на квартире Скобелева собралась руководящая группа ЦИК. Совещание длилось недолго. Церетели, усталый, удрученный, сделал краткий доклад и изложил свой план разрешения кризиса: не делать попыток для удержания конституционно-демократической партии в правительстве; считая отставку министров-кадетов окончательной, сохранить правительство в сокращенном составе, с преобладанием в нем социалистов; деловое управление ведомствами ушедших министров временно передать их товарищам175. Для окончательного решения вопроса о власти созвать пленум ЦИК. Предложение Церетели было принято без возражений. Как иначе могли мы решить вопрос, не сходя с почвы резолюций только что закончившегося съезда Советов?
      Но для тех групп Исполнительного комитета, которые считали всю политику съезда пагубной и ошибочной, план Церетели был неприемлем. С наибольшей энергией выступил против него Мартов; он требовал немедленного разрыва с цензовыми кругами и создания правительства исключительно из советских партий. Большевики шли дальше и отстаивали переход всей власти непосредственно в руки Советов.
      Иными словами, на основании отставки четырех министров-кадетов оппозиция требовала немедленного перехода от политики, установленной Всероссийским съездом, к политике, которая этим съездом была отвергнута.
      Я показал уже, что решения съезда опирались главным образом на провинциальные организации и что рабочие и крестьянские массы Петрограда уже во время съезда были против них. Это противоречие должно было всплыть вновь в споре о разрешении правительственного кризиса. Мы не допускали пересмотра решений съезда без пленума, т.е. без делегатов провинции, которые могли бы
      отразить настроения демократии всей России. Оппозиция же, прекрасно учитывая, что провинция будет против нее, в созыве пленума видела "подвох, предрешающий новую коалицию", и требовала решения вопроса без пленума, наличными в Петрограде членами ЦИК. В этот момент вновь выступила на улицу давно уже бурлившая в рабочих кварталах и казармах бунтарская стихия.
      * * *
      С утра 3 июля в Петрограде было неспокойно. На заводах и в казармах шли митинги. Настроение было угрожающее. Раздавались большевистские речи, повторялись лозунги: "В отставку 10 министров-капиталистов!", "Вся власть Советам!".
      После полудня солдаты принялись разбирать оружие. Как перед несостоявшимся июньским выступлением, из казармы в казарму ходили "депутации", призывавшие к выступлению и сообщавшие, что "все" уже выступили*.
      Как и в апрельские дни, родились слухи. Непрерывно звонили в Таврическом дворце телефоны -- из полков спрашивали, выступать или нет? Мы отвечали увещаниями -- не поддаваться на провокацию, никуда не выходить из казарм, не брать оружия. Ясно было, что наши слова влияния на ход событий оказать не могут. Ведь телефонировали нам из казарм "наши" люди, представители полковых комитетов, интеллигенты-вольноопределяющиеся, иногда офицеры. А для возбужденной солдатской толпы мы были почти такими же врагами, как мифические "10 министров-капиталистов".
      Многое в начинающемся движении представлялось неясным. Не видно было связи между отставкой четырех министров-кадетов и вооруженным выступлением полков. На митингах призывавшие к выступлению ораторы ни единым словом не упоминали о действительном предмете разногласия между представителями советского большинства и оппозицией (то есть о вопросе, нужно или не нужно созывать пленум ЦИК для разрешения правительственного кризиса). Но на всевозможные лады повторялось обвинение правительства в том, что оно расформировывает на фронте революционные полки.
      Был момент, когда казалось, что весь сыр-бор разгорелся из-за расформирования этих полков. Так, между прочим, расценило положение происходившее в Таврическом дворце совместное заседание нашего ЦИК и Крестьянского центра. Прервав об
      * Впоследствии на эти депутации ссылались в доказательство того, что июльское выступление было подготовленной провокацией. Доказательство неубедительное: ведь и в октябрьские дни 1905 г. каждый завод "присоединялся" к забастовке в уверенности, что "все" уже забастовали.
      суждение вопроса о кризисе власти, заседание занялось выработкой мер для успокоения солдатской массы и после непродолжительных прений решило обратиться к гарнизону и к рабочим с воззванием. В этом воззвании говорилось:
      "Товарищи солдаты и рабочие! Неизвестные лица, вопреки ясно выраженной воле всех без исключения социалистических партий, зовут вас выйти с оружием на улицу. Этим способом вам предлагают протестовать против расформирования полков, запятнавших себя на фронте преступлением своего долга перед революцией. Мы, уполномоченные представители революционной демократии всей России, заявляем вам: расформирование полков произведено по требованию армейских и фронтовых организаций и согласно приказу избранного нами военного министра, тов. Керенского. Выступление на защиту расформированных полков есть выступление против наших братьев, проливающих свою кровь на фронте".
      О правительственном кризисе в документе не было ни слова! Равным образом, наши агитаторы, разосланные по городу, говорили о расформировываемых полках, а не о тех вопросах, которые поставил перед демократией выход из правительства министров-кадетов.
      Но успеха наши агитаторы не имели. Для толпы дело шло уже не об этих злосчастных полках и не о тех вопросах, которые обсуждались в это время в Таврическом дворце, а о чем-то более общем, но еще не ясном для нее.
      Волна нарастала. Раздавались призывы арестовать Временное правительство, разогнать Исполнительный комитет. Но у солдат (или у их вожаков) не хватало решимости начать. Колебания толпы были понятны: ей казалось, что путь к осуществлению всех ее стремлений лежит через "власть Советов", а выступить ей приходилось именно против Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов! Осмыслить это противоречие было выше ее сил.
      Нужно было "раскачаться", чтобы ринуться вперед через все противоречия. Около 6 часов вечера полки, батальоны, отдельные команды стали выходить из казарм на улицу -- все при оружии, все под красными знаменами и плакатами с большевистскими лозунгами. Раньше других выступил 1-й пулеметный полк, угрозы которого "раскассировать" нас вооруженной силой я привел выше. Выйдя на улицу, полк построился поротно и двинулся к Таврическому дворцу. Что было в головах солдат-пулеметчиков и их руководителей, с какими мыслями шли они через город, -- сказать трудно. Но когда в 10-м часу вечера полк подошел к Таврическому дворцу, солдаты шли в ногу, строго сохраняя равнение в рядах, соблюдая четкие промежутки между ротами. Остановившись перед колоннадой двор
      ца, полк потребовал к себе представителей Исполнительного комитета. Вышли Чхеидзе и я. Чхеидзе был без голоса и не мог говорить, пришлось мне держать речь к полку.
      Около 1-й роты суетился унтер-офицер Жилин. Он махал руками, кричал, призывал товарищей к порядку и казался предводителем манифестации. Я спросил его, что означает появление полка перед местом заседаний Центрального исполнительного комитета и почему солдаты, вопреки требованиям Комитета, вышли на улицу при оружии. Унтер ответил, что полк взволнован слухами о том, что Исполнительный комитет хочет снова устроить коалицию с буржуазией. Солдаты на это не согласны, довольно они натерпелись. Теперь революция и свобода, а потому полк требует, чтобы Исполнительный комитет взял власть в свои руки.
      Унтер говорил вполне корректно, его поддерживали из ближайших рядов. Казалось, здесь, у здания Исполнительного комитета, настроение солдат понизилось до уровня этой сравнительно умерен-ной речи. Соответственно этому я и обратился к полку в примирительном тоне. Вот как были переданы мои слова "Известиями":
      "Товарищи, приветствую вас от имени Всероссийского исп[олнительного] комитета С[овета] р[абочих] и с[олдатских] д[епутатов]. Я знаю, что привело вас сюда: боязнь за свободу. Вы боитесь, что нашей свободе, рожденной в крови и в муках, грозит контрреволюция. Товарищи, верьте мне, что завтра, во время нашего заседания, ваши желания будут приняты во внимание, но я должен сказать правду, которую вы должны выслушать. Товарищи, мы -- представители всей революционной демократии, и если наше постановление разойдется с вашим, то это будет означать, что ваши требования -- это только ваши требования. А потому призываю вас к преклонению перед волей всей демократии. Если же завтра в нашем постановлении восторжествует ваша мысль, то честь вам и слава. Вы, значит, тогда отразите мнение всей России"*.
      Едва ли эта передача вполне точна -- кое-что в ней слишком нескладно, -- но тон схвачен верно: именно в этом тоне приходилось говорить с пришедшими "раскассировать" нас войсками.
      Кончив речь, я предложил Жилину провести весь полк мимо колоннады и дать мне возможность повторить свои слова стоявшим в хвосте колоннады ротам. Раздались слова команды, и полк мерно двинулся мимо дворца.
      Вслед за пулеметчиками подошли к Таврическому дворцу гренадеры. Затем приходили толпы рабочих с заводскими знаменами, еще какие-то полки, снова рабочие. Мы обращались к демонстран
      * Известия, 1917, 4 июля.
      там с речами. Но слушали нас плохо, с открытым недоверием. Большевистских ораторов, напротив, встречали восторженно.
      Дворец был полон вооруженных людей. В огромном Екатерининском зале здесь и там шли митинги. Большевики чувствовали себя хозяевами положения. Еще до прихода пулеметчиков рабочая секция Петроградского совета, вопреки уговорам Чхеидзе, приняла предложенную Каменевым резолюцию, фактически санкционировавшую движение и оформлявшую его как начало захвата власти. "Ввиду кризиса власти, -- говорилось в этой резолюции, -- рабочая секция считает необходимым настаивать на том, чтобы Всероссийский совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов взял в свои руки всю власть. Рабочая секция обязуется содействовать этому всеми силами, надеясь найти в этом поддержку со стороны солдатской секции".
      Ночью собрались в Таврическом дворце на совместное совещание оба ЦИК (рабоче-солдатский и крестьянский). Собрание было закрытое, входы в зал охранялись караулами. Настроение было тяжелое -- говорили о диких сценах, которые разыгрывались на улицах Петрограда в течение дня, о стрельбе по прохожим, о погромах, о попытках насилия над членами правительства. Под гневными укорами, сыпавшимися на них со всех сторон, большевики потеряли свой победоносный вид. О резолюции рабочей секции не вспоминали. Заседание протекало беспорядочно. С вопроса о правительственном кризисе и организации власти прения то и дело сбивались на взаимные обвинения и угрозы. Оппозиция в виде протеста покинула зал, затем вновь вернулась в собрание.
      Церетели от имени президиума ЦИК внес предложение -- созвать пленум в Москве, где он мог бы работать без давления улицы. Это была мера совершенно исключительная: нетрудно было предвидеть, что перенесение из Петрограда в Москву собрания руководящего органа демократии поставит вопрос о том, оставаться ли в Петрограде правительству и можно ли созывать здесь Учредительное собрание. Мы подходили, таким образом, к самой острой грани того противоречия, о котором я упоминал не раз, говоря об июньском съезде Советов. И этот вопрос обнаружил глубокое расхождение между нашим ЦИК и Крестьянским центром. Для нас перенесение пленума в Москву было крайней мерой, трагической необходимостью, несчастьем, поражением. Напротив того, "мужички" были в восторге от предложенного плана.
      Собрание продолжалось до 4 часов утра и закрылось, не приняв никаких решений. Большая часть членов обоих центров разъехалась по казармам и по рабочим кварталам. Я остался в Таврическом дворце: на меня и еще двух или трех товарищей было возложено изыска
      ние мер защиты Таврического дворца на случай, если ему будет угрожать нападение толпы.
      Начались переговоры с полками. Выступят ли они на улицу вопреки требованиям Центрального исполнительного комитета? Окажут ли в случае надобности помощь Комитету? Ответы поступали неутешительные. Часть полков готова была выступать против Исполнительного комитета. Другие колебались и обещали сохранять нейтралитет... Что же касается до защиты дворца, то, на лучший конец, давали обещание прислать во дворец наряд, если будут наряды и от других полков. Положение было скверное. Кучка вооруженных людей, человек в 200, могла без труда овладеть Таврическим дворцом, разогнать Центральный исполнительный комитет, арестовать его членов.
      Оборонять дворец было нечем. С трудом удалось сохранить наружные наряды да наладить патрули, которые держали нас в курсе того, что происходило в ближайших кварталах. А с окраин шли к Таврическому дворцу многотысячные толпы рабочих. В городе с утра возобновились уличные столкновения, стрельба, грабежи. Надвигался общий погром. Пришли известия о том, что на Петроград движутся какие-то суда из Кронштадта, 1-й запасной полк из Ораниенбаума, 3-й запасной полк из Петергофа -- все большевистские части.
      Наша комиссия продолжала переговоры с полками и командами. Теперь чаще поступали заявления о нейтралитете -- казалось, что безобразные формы, в которые начало выливаться движение, уже оттолкнуло от него часть гарнизона. Казачьи полки заявляли о своей готовности выступить на защиту "порядка", если только вместе с ними выступит и пехота. Но пехотные части ни в коем случае не пошли бы вместе с казаками против других пехотных частей и матросов. Таким образом, поддержка казаков представлялась чисто платонической.
      В это время помимо нас вели переговоры с воинскими частями и члены Временного правительства. О результатах этих переговоров к описываемому моменту (около полудня 4 июля) П.Н. Милюков сообщает:
      "О Временном правительстве как-то забыли... Был момент, когда положение правительства казалось безнадежным. Преобра-женцы, семеновцы, измайловцы, не примкнувшие к большевикам, заявили правительству, что они сохраняют нейтралитет"*.
      Это был нейтралитет в борьбе между Центральным исполнительным комитетом и его большевистской оппозицией. Правительство не было в этой борьбе стороной. О нем действительно
      * Милюков П.Н. Указ. соч , с 242--243
      забыли -- точнее, считали, что его уже не существует, и спорили лишь о том, какая власть должна прийти ему на смену.
      В 2 часа дня в Таврический дворец явилась депутация от броневого дивизиона. Вызвали меня, так как незадолго до того я выступал на дивизионном митинге. Делегаты обступили меня:
      Вы спрашивали по телефону, готов ли дивизион выступить
      на защиту Исполнительного комитета? Мы привезли вам ответ. Если
      вам нужны броневые машины для демонстрации, ни один из нас с
      места не двинется. Но если вы решили драться и защищать револю
      цию, мы идем с вами. Каковы же ваши планы?
      Мы сделали все, чтобы избежать кровопролития. Но если не
      будет другого пути, мы противопоставим силу насилию, и ответ
      ственность за пролитую кровь падет на тех, кто зажег пожар граж
      данской войны.
      Едемте с нами, повторите это перед командой. Машины у
      нас готовы.
      В казарме броневого дивизиона моя речь не продолжалась и двух минут. Я чувствовал, что лишние слова только разбили бы боевое настроение команды, подготовленное работавшими в дивизионе меньшевиками и эсерами. После моей речи выборный командир дивизиона спросил солдат:
      Готовы ли умереть за революцию по слову Центрального ис
      полнительного комитета, товарищи?
      Все готовы!
      По местам!
      Шоферы и пулеметчики побежали к машинам. Я с командиром дивизиона сел в передний броневик, украшенный красным флагом, остальные машины должны были в некотором отдалении следовать за нами колонной в боевой готовности. Пришлось ехать по улицам, переполненным возбужденной толпой. Местами нас встречали криками "ура", местами свистом.
      Вот и Таврический дворец. Сквер перед ним запружен толпой. В уверенности, что мы явились громить гнездо "оборонцев", кричат нам "ура", размахивают флагами, бросают в воздух шапки. Но машины медленно прорезают толпу, въезжают во двор и останавливаются перед воротами, прикрывая их своими броневыми башнями с пулеметами. Толпа свистит, улюлюкает. В ней нет страха перед броневиками, но чувствуется возрастающая ярость.
      В Белом зале дворца только что закончилось заседание солдатской секции Петроградского совета, зал наполняется членами обоих Центральных исполнительных комитетов. Открывается снова совместное заседание. Настроение то же, что ночью, может быть, даже хуже. Представителей оппозиции не заметно. Говорят лишь наши да "мужич