Бил наотмашь, направо и налево, со странным наслаждением слыша крики падающих от его ударов людей. На него накинулись сзади. Он вывернулся, оставив клочья своей рубашки в руках нападавших. Отступая, уперся спиной в теплое грязное брюхо автомобиля, лежавшего на боку. Наконец у него, обессиленного, вырвали дубинку. Удар по голове, еще и еще... Удар в глаз... Падая, он увидел крутящееся колесо автомобиля, услышал отчаянный визг Аннабел Ли: "Не бейте его!"
      Еще удар. Больше он ничего не видел и не слышал.
      И сейчас, очнувшись, он понял, что лежит на скамье в камере, набитой арестованными студентами. И едва не застонал - на этот раз не от боли, а от сознания чего-то непоправимого.
      - Я видел, ты здорово дрался, - сказал Рене, парень в тельняшке, и отпил глоток из своей фляги. - Ты учишься у нас? Нет? А откуда ты взялся?
      - Да он приехал на голубой машине с той американкой, которая выцарапала глаза комиссару, - произнес чей-то голос.
      - Где она? - спросил Ур, медленно, с трудом садясь.
      - Наверно, в тюрьме, как и мы. Если, конечно, президент Соединенных Штатов еще не звонил местному комиссару.
      Своим зрячим глазом Ур с тоской оглядел серые шершавые стены с зарешеченным окошком под потолком. На скамьях вдоль стен и на цементном полу сидели и лежали парни, и было видно, что почти все избиты, как и он, Ур. Он видел исполосованную обнаженную спину одного из парней, сидящего на полу. Другой хмуро разглядывал сломанные очки.
      Ур сунул руку в карман за платком, чтобы вытереть мокрое лицо. Платка не было. Он нащупал скомканную бумажку, расправил ее перед глазом. Это была листовка. Скорбное лицо Христа, терновый венец. Сверху крупно написано: "Разыскивается преступник". Внизу - краткое описание примет, а еще ниже: "Агитировал за ликвидацию крупной собственности".
      - Ну, как листовочка? - спросил Рене. - Это мы придумали.
      Ур пожал плечами.
      - Если бы Иисус явился сейчас, то его бы арестовали за красную пропаганду и подстрекательство, - продолжал Рене. - И сидел бы он с нами в тюрьме с подбитым глазом, вот как ты. А потом апостолы скинулись бы, собрали деньжат, и Христа выпустили бы под залог. И он бы плюнул на всю эту мерзость, вознесся бы к боженьке и сказал: "Пусть они там выпутываются сами, а я к ним больше не хочу". - Он захохотал, тряся волосами.
      - Рене, перестань богохульствовать, - сказал парень с поломанными очками.
      - Молчи, философ! - огрызнулся Рене. - Ты-то почему здесь, книжный червь? Сидел бы у своего толстопузого папочки-фабриканта и кушал бы куриную печенку.
      - Я не живу с родителями, - серьезно ответил тот. - А здесь я потому же, почему и ты. Система образования нуждается в реформе.
      - Придушить бы вас всех, философов, - сказал парень с исполосованной спиной. - Умники проклятые!
      - Заткнись, Лябуш! - крикнул Рене. - Это тебя с твоим Клермоном надо придушить.
      - Руки коротки!
      - Дурака мы сваляли, когда поддались вашим уговорам и пошли выручать ублюдков, которые заперлись на факультете. Пусть бы их похватали там. Вам бы только шуму побольше, а до остального дела нет. Какого дьявола Клермон затеял стрельбу?
      - Если б не такие слюнтяи, как ты, мы бы давно добились своего.
      - Чего? Передушили бы администрацию и протянули бы через весь городок полотнище с цитатой? И, между прочим, придержи язык. Я тебе покажу "слюнтяя"!
      Парень с исполосованной спиной вскочил и, ругаясь, направился к Рене. Тот воинственно шагнул ему навстречу. Камера опять загалдела, и не миновать бы драки, если бы вдруг не распахнулась дверь. На пороге встал дородный полицейский.
      - Тихо вы, боевые петухи! - гаркнул он. И, обведя взглядом камеру: Кто здесь Ур?
      Он дважды повторил вопрос, прежде чем Ур ответил. Полицейский посмотрел на него, прищурив глаз, как бы оценивая.
      - Вы? В таком случае следуйте за мной.
      В одиночной камере, куда привели Ура, была койка. Он сразу лег. Переход по коридору был не длинный, но Ур одолел его с трудом, каждый шаг вызывал боль в избитом теле.
      Он облизнул языком сухие губы. Ныл глаз. Но Ур уже стал привыкать к боли. Другое тревожило его - смутное ощущение какого-то неблагополучия. Что это? Откуда оно шло? Усталый мозг как бы отказывался анализировать новое ощущение. Ур погрузился в тяжелую дремоту.
      Вдруг он, раскрыв глаз, увидел человечка в белом халате, нацелившегося шприцем на его руку. Ур отдернул руку.
      - Не бойтесь, мосье, не бойтесь, это всего лишь обезболивающий укол, - скороговоркой произнес человечек и подмигнул ему. - Ну, смелее!
      Он сделал укол. Потом достал из чемоданчика флаконы, бинты и, покачивая головой, стал осматривать лицо и торс Ура, с которого давно уже сползли клочья рубашки.
      - Все бунтуете, все бунтуете, - ворчал он при этом. - Что это делается с вами, молодыми?.. Лежите, мосье, спокойно, я обработаю ваш глаз. (Ур почувствовал прикосновение холодного и влажного.) Будь удар чуть посильнее, глаз бы вытек... Сами лезете под удары, так и лезете, так и лезете...
      - Пить, - прошептал Ур.
      - Сейчас, потерпите немного... Повезло вам, мосье, глаз цел. - Врач осторожно поднял изодранную майку. - Кости, кажется, тоже целы. Здесь болит? Само собой, не может не болеть после такой взбучки. Но если бы ребро было перебито, вы бы взвыли не своим голосом... И чего вам только надо? Все не по вам, все не так, лезете и лезете под удары...
      Врач опять подмигнул Уру. Впрочем, это у него был, наверно, тик. Болтал он беспрерывно, но руки его между тем ловко и быстро делали свое дело. То ли от укола, то ли от примочек, а может, от воркотни доброго человечка, но Уру стало легче.
      Надзиратель с постным неподвижным лицом принес поднос с едой и питьем. Не переводя дыхания, вытянул Ур до дна бутылку ситро. Обед был хороший: луковый суп, антрекот с жареным картофелем, сладкий пудинг.
      Окна в камере не было, но откуда-то лился скрытый свет. Пожалуй, он был чересчур ярок. Ур забылся сном.
      Наверное, он проспал часа четыре. Проснулся весь в поту. И опять кольнуло его неясное ощущение чего-то болезненного, случившегося не с ним, но с близким человеком. Уж не с матерью ли произошло что-то или с отцом?..
      Глаз болел меньше, но опухоль еще не спала. Ур попробовал сесть на койке, и в этот момент повернулся в скважине ключ, в камеру вошел надзиратель с подносом, на котором стояли бутылка с желтой жидкостью, сифон, два стакана и пепельница.
      "Солидные приготовления", - подумал Ур.
      Вошел человек в песочного цвета костюме и галстуке, испещренном красными и синими кругами. Лицо у него было неприметное - неопределенного цвета волосы, нос ни прямой, ни горбатый, ни заостренный, подбородок скругленный, но взгляд глубоко посаженных глаз цепкий, колючий. Вошедший кивком услал надзирателя за дверь, сел за стол, аккуратно вздернув брюки на коленях, и устремил на Ура проницательный взгляд.
      - Вы должны отвечать на мои вопросы, - сказал он, выкладывая перед собой большой блокнот и шариковую ручку. - Честные ответы смягчат ваше положение. Вы меня поняли?
      - Лучше по-английски, - сказал Ур. - Если вам не трудно.
      - Ладно, попробуем. - По-английски комиссар говорил неважно, но, в общем, они с Уром понимали друг друга.
      - Ваше имя и фамилия, мосье?
      - Ур. Это и то и другое.
      - Значит, фамилии нет? Допустим. Документы? Тоже нет? Допустим. Гражданином какой страны вы являетесь?
      - Я еще не выбрал.
      - Еще раз предупреждаю: вы должны отвечать честно, иначе навлечете на себя серьезные неприятности. Откуда и с какой целью вы приехали во Францию?
      - А почему я должен отвечать на ваши вопросы?
      - Потому что вы арестованы за участие в беспорядках.
      - Я попал в эту драку случайно.
      - Это я и намерен выяснить - каким образом вы сюда попали. Итак, мосье: откуда вы приехали и с какой целью?
      - Я приехал из Советского Союза. Моя цель - осмотреть Океанариум в Санта-Монике.
      - Вы советский подданный?
      - Я уже сказал вам, что не имею никакого подданства.
      - Допустим. - Комиссар быстро записывал ответы Ура. - Как вы попали в Советский Союз? Откуда?
      - Это должно интересовать не вас, а советские власти.
      - Хорошо. Каким образом вы перешли границу Франции? Уж такой вопрос, надеюсь, я вправе задать?
      - Пожалуй. Я приплыл в Санта-Монику на своем корабле.
      - Приплыли или прилетели?
      - Вы слишком любопытны.
      - Уж такая профессия. Итак?
      - Пускай будет - прилетел.
      - Куда девался ваш корабль после того, как вы выпрыгнули из него в море?
      - Думаю, что он улетел.
      - В нем были еще люди? Кто они?
      - В нем никого больше нет.
      - Изумительно интересно, мосье. Вы хотите сказать, что управляете кораблем сами, дистанционно? Как вы это делаете?
      - Боюсь, что вы не поймете. У вас в сифоне не оранжад?
      - Содовая. А это виски. Сейчас вам налью.
      - Только содовой, пожалуйста.
      Комиссар налил ему полный стакан. Себе он плеснул на дно стакана виски и, не разбавляя, выпил одним мощным глотком.
      - Мосье Ур, - сказал он, закурив, - вам я не предлагаю сигареты, потому что знаю, что вы не курите. Нам вообще известно о вас больше, чем вы думаете. Согласитесь, что к человеку, путешествующему без паспорта, без виз, без гражданства, проявляется повышенное внимание. В наш беспокойный век, мосье, от журналистов, как и от людей моей профессии, ничто не может укрыться. Итак: мы знаем, что вы и в Россию прибыли таким же странным способом, как и во Францию. Вы работали в одном из прикаспийских городов в институте, занимающемся проблемами моря. Затем вы нанялись в цирк и выступали в одном из черноморских городов с опытами телекинеза. Вы прилетели в Санта-Монику и устроились работать за пансион в Океанариуме у доктора Русто, который высоко оценил ваши познания в океанологии, но, по свойственной ему безалаберности, не проявил интереса к вашему происхождению. Вы - извините, что касаюсь интимных вещей, - очаровали дочку американского яичного промышленника и поехали с ней в Одерон, не стану уточнять, с какой целью. Вам не повезло: вы влипли в студенческие беспорядки и ввязались в драку, и вам основательно перепало, о чем, поверьте, мы сожалеем. Драка есть драка, мосье, и остается только благодарить провидение за то, что ваш глаз уцелел.
      - Если вы так много знаете, - сказал Ур, - то зачем вы меня допрашиваете?
      - Мы бы хотели узнать самое главное: кто вы такой, мосье Ур? Каковы ваши истинные цели?
      Ур молчал.
      - Не стану скрывать от вас, - продолжал комиссар, глядя на него испытующе, - есть предположение, что вы... как бы сказать... житель другой планеты... пришелец... Это правда?
      Ур угрюмо молчал.
      - Лично я не думаю, чтобы летающий корабль необычного вида и необычно управляемый дал веский повод подозревать в вас пришельца. Не очень верю и в то, что вы без физического контакта поднимаете людей в воздух...
      "Наверно, ему кажется, что он ведет допрос чрезвычайно тонко", подумал Ур.
      - Вы не желаете отвечать? Жаль. Очень жаль, мосье. Вынужден заявить вам, что есть и другое предположение, которое лично мне кажется менее фантастическим: вы засланы с разведывательной целью. Итак? Я жду ответа.
      - Ответа не будет, - сказал Ур, ложась на койку.
      Комиссар закрыл блокнот и поднялся.
      - Что ж, торопиться нам некуда, продолжим разговор в другой раз.
      - Вы собираетесь держать меня здесь долго? - спросил Ур.
      - Пока не выясним все, что нас интересует. До свиданья.
      - Постойте. Где мисс Фрезер? Девушка, с которой...
      - Понятно, мосье, понятно. Думаю, что она уже дома. За ней приехал отец, и, выслушав то, что она пожелала сказать, мы ее отпустили. Было бы жестоко разлучать такую очаровательную мисс с любящим родителем, не правда ли? Кстати, она очень беспокоилась о вас. Хотите спросить еще о чем-нибудь?
      - Нет, - сказал Ур и закрыл глаза.
      Учитель, я опять вел себя неразумно. Я опять вмешался...
      Я жестоко избит и сижу взаперти.
      Я страдаю, Учитель. Все, что я делаю с лучшими намерениями, почему-то оборачивается против меня. Я сам не могу уследить, как оказываюсь втянутым в сложные события. Вся жизнь здесь соткана из внезапностей - от них нет спасения.
      Каждый раз приходится самому, не опираясь на общий разум, принимать решения. И часто они оказываются ошибочными.
      Я начинаю бояться самого себя... Во мне будто дремлет кто-то другой, не знакомый мне, и когда он вдруг просыпается... так было во время этой ужасной драки... когда он просыпается, мне делается страшно...
      Еще не отпустило его напряжение, еще он был как бы в полусне, как вдруг сквозь уходящие, расступающиеся полотна тумана увидел  е г о человека из засады, младшего сына хозяина воды. Вот он натягивает тетиву лука... шагнул вперед...
      - А-а-а-а! - закричал Ур во всю мочь, забившись в угол и беспамятно шаря рукой по смятому одеялу в поисках пращи.
      - Что с вами, Уриэль? - услышал он голос вошедшего. - Вы не узнаете меня?
      Оцепенело смотрел Ур на его желтые глаза под черными треугольничками бровей. Сон уходил. Серыми стенами камеры проступила жестокая реальность.
      - Я Себастиан. - Человек в легком кремовом костюме подступил, улыбаясь. - Ваш знакомый Гуго Себастиан из Базеля.
      Ур отлепился мокрой спиной от стены, опустился на койку.
      - Как вы меня напугали, Уриэль! - продолжал тот, участливо глядя на Ура желтыми своими глазами. - Боже, что они с вами сделали! Я вам искренне сочувствую, бедный мой друг...
      - Откуда вы взялись? - чуть слышно спросил Ур.
      - Это так просто, - улыбнулся Себастиан. - Я узнал из газет, что вы попали в беду, и помчался в Одерон. Помогать друг другу - разве не в этом состоит истинно человеческое назначение?
      Услышав знакомый проповеднический тон, Ур окончательно успокоился. Только голова очень болела. Этот окаянный электрический свет, не гаснущий ни днем, ни ночью...
      Себастиан сел на стул. Его загорелое красивое лицо выражало печаль и сочувствие.
      - Я все еще полон впечатлений от наших встреч на Черном море, господин Уриэль, - сказал он мягко. - Поверьте, это незабываемо. В Базеле меня обступили дела, очень невеселые дела. Похоже, что наше издательство накануне краха...
      - Если не трудно, налейте мне стакан воды, - сказал Ур.
      - О, конечно! - Себастиан схватил со стола графин. Покачивая головой, поросшей как бы шерстью, коротко стриженной и седоватой, он смотрел, как Ур осушил два стакана кряду. - Когда я прочел о вас в газетах, - продолжал он, - я сразу понял, что должен ехать вам на помощь. Я здесь третий день. К счастью, Прувэ оказался столь же покладистым, сколь и влиятельным человеком, он и устроил мне свидание с вами...
      - Прувэ? - переспросил Ур, отставляя стакан.
      - Ну да, комиссар Прувэ. Он согласился поужинать со мной. Я рассказал о своем знакомстве с вами, и можете поверить, что изобразил вас в наилучшем свете. Более того: думаю, что мне удалось уговорить Прувэ пренебречь газетной шумихой, склонить к милосердию к вам. Скажите, друг мой, достаточную ли медицинскую помощь вам здесь оказывают?
      - Да, врач приходит.
      - А питание?
      - Вы сказали, что хотите мне помочь. Что это значит? Вы имели в виду заботу о моем лечении и питании?
      Наклонившись вперед, Себастиан сказал, понизив голос:
      - Вы правы, Уриэль: дело не в питании, хотя и оно, разумеется, не может меня не заботить. Я очень хотел бы, чтобы вы поверили в мое искреннее расположение к вам.
      - Верю, - сказал Ур.
      Этот швейцарец был ему симпатичен. Правда, остался какой-то неприятный осадок от испуга, испытанного Уром при его неожиданном появлении...
      - Вот и прекрасно! - Себастиан придвинулся еще ближе. - Уриэль, вы помните наш разговор на черноморском пляже?
      - Помню. Что-то такое о втором пришествии...
      - Если можно, говорите потише - не нужно, чтобы нас услышали. Да, о втором пришествии... Цивилизация, создававшаяся тысячелетиями, идет к гибели, Уриэль. То, что не смогли сделать чума и войны, теперь быстро делает потребление. Слишком много соблазнов. Всеобщая погоня за модными вещами, всепоглощающая жажда денег, успеха и наслаждений развратила мир. Душа забыта, торжествует тело...
      - Я помню, Себастиан, вы говорили что-то в этом роде. Вы ждете спасителя, за которым пойдут миллионы, и все такое.
      - Да, Уриэль, - торжественно сказал Себастиан, выпрямившись на стуле. - И мы дождались. Спаситель явился.
      - Вот как? - спросил Ур. - И где же он?
      - Он здесь. В этой жалкой камере, которая завтра раздвинется и вместит в себя весь мир.
      Приподняв голову с подушки, Ур воззрился на швейцарца.
      - Я понял это еще там, - горячо шептал Себастиан. - Ни одному смертному не доступно то, что делали вы. Необычайность ваших способностей...
      - Вы с ума сошли, Себастиан! Что за чушь вы несете?
      - Я понимаю ваше нежелание до поры открыто о себе заявить. Печальный опыт прошлого заставляет быть осторожным. О, как убедить вас, что мне вы можете смело довериться? Я ваш друг, ваш верный последователь до конца...
      Себастиан вдруг сполз со стула. Стоя на коленях, молитвенно воздев руки, он смотрел на Ура глазами преданной собаки.
      - Прекратите! - Ур сел на койке, больно кольнуло в ребрах. - Сейчас же встаньте, ну!
      Себастиан легко поднялся, отряхнул колени.
      - Простите мой невольный порыв, Уриэль...
      - Что все это значит? Вы что же, всерьез считаете меня Иисусом Христом?
      - Дело не в имени. - Себастиан опять сел на стул, лицо у него было строгим, печальным. - Я говорил уже вам, если помните, что неоадвентизм не имеет ничего общего со средневековой схоластикой. Мы понимаем, что высший разум, управляющий мирозданием, не нуждается в мифах. Но - массы, Уриэль! Для масс чрезвычайно важна традиция, имя для них имеет первостепенное значение. Второе пришествие Христа всколыхнет планету. Вы возглавите движение, равного которому не знала история человечества, - могучее очистительное движение, которое сметет всяческую скверну и утвердит в качестве единственного и непреложного закона христианскую мораль. Изменится само лицо мира. Завидная, великая миссия!.. Не вставайте, я налью вам...
      Но Ур, тяжело поднявшись, проковылял к столу и налил себе еще воды из графина.
      - Как вы представляете себе это движение? - спросил он, напившись. Крестовый поход на танках? Заповеди Христовы, начертанные на корпусах водородных и атомных бомб?
      - Понимаю, Уриэль... вы меня испытываете... - Себастиан встал, смиренно наклонив голову. - Разумеется, движение не осквернит себя насилием. Единственным оружием нашим будет ваше имя, ваше слово, ваши страдания... Я предвижу, как эта одеронская камера станет местом паломничества... Господствующие церкви склонятся перед вами! Веками отчаявшиеся бедняки в последней надежде несли им последние жалкие гроши, веками богачи, неправедно наживавшие огромные состояния, жертвовали церквам крупные суммы, надеясь этим загладить свои грехи... Орден иезуитов веками вел недостойную охоту за богатейшими семьями, всеми способами добиваясь завещаний в пользу церкви... Так искажалось учение божие во имя наживы! Теперь этому придет конец! Исчезнут злоучения, уступив место единственному правильному учению - учению неоадвентистов, и сам папа будет вынужден уступить святой престол достойному...
      Ур засмеялся. Страшновато, гулко прозвучал в тюремной камере его отрывистый смех.
      - Я готов выдержать любое испытание, Уриэль. Вы вольны сами назначить день и час, когда пожелаете объявиться. Но осмелюсь напомнить: нет смысла тянуть. Все-таки сейчас не библейские времена, ни к чему затяжное мученичество... Вас продержат тут долго. Прувэ, насколько я знаю, не намерен торопиться. Одно ваше слово - и я начинаю действовать, и в тот же день вы - на свободе, среди своих друзей и верных последователей, готовых идти за вами...
      - Уходите, Себастиан.
      - Ухожу, ухожу... Еще раз прошу все обдумать. Доверьтесь мне, Уриэль. Если разрешите, я приду снова завтра утром.
      Он подошел к двери и постучал. Дверь отворилась. Себастиан с поклоном вышел.
      Некоторое время Ур стоял неподвижно посреди камеры. Болела голова, хотелось пить. Графин был пуст. Ур шагнул к двери, чтобы попросить надзирателя принести воды, но остановился. Почему-то всплыло в памяти: "Ах, я вижу - в ведрах нет воды, значит, мне не миновать беды..." Опять, опять это ощущение беды. Что там могло случиться?..
      Пока не поздно, надо уходить.
      ...Мистер Эзра Вернон Фрезер, основатель и владелец фирмы "Фрезер кубик-эггс лимитед" из города Валентайн, штат Небраска, встал, по своему обыкновению, рано. Кругленький, толстенький, с желтым хохолком, возвышавшимся над умело зачесанной плешью, он вышел из ванной в халате и домашних туфлях.
      Лет десять назад Фрезера едва не слопала компания МУАК, "Мид-уэст агрикалчерл корпорейшн". Он выстоял только потому, что понял: нельзя вести дело по старинке, нужны новшества. Уж такой стоит проклятый век, подавай потребителю что-то новенькое, завлекательное - иначе тебя без пощады сожрут и равнодушно выплюнут косточки. И он придумал. Он не скупился на рекламу. И кубические яйца его фирмы теперь известны всей Америке, включая Гавайские острова.
      Шаркая туфлями, Фрезер вышел на веранду и опустился в шезлонг. Дорожка, сбегавшая от дома вниз, к пляжу, была исполосована длинными тенями акаций и пиний. Беседка стояла вся в густой тени, сквозь ее стеклянную стенку неясно виднелся какой-то куль, лежащий на полу. Наверно, старый Боб приготовил снаряжение для яхты и свалил в беседке.
      Новенькая яхта - белое чудо из пластмассы - покачивалась у пирса на синей воде.
      Глядя на яхту, Фрезер горестно вздохнул. Около десяти лет назад ему повезло с кредитом. Теперь ему крупно повезет, если он не свихнется от своих дочерей. Три года назад умерла миссис Фрезер - автомобильная катастрофа! - и с той поры девочки отбились от рук. Старшая, Сибилла, уехала учиться в Чикаго, поступила там в университет, но похоже, что денежки за ее учение пропадают зря: вместо того чтобы заниматься историей искусств, бегает Сибилла на какие-то митинги.
      С младшей, Энн, ему пока удавалось ладить. А почему бы и нет? Захотелось Энн автомобиль - на, пожалуйста. Туалеты - покупай какие хочешь, дэдди оплатит счета. Захотела Энн на Лазурный берег - и вот они здесь, дэдди снял эту виллу на все лето. Ни в чем ей нет отказа.
      И вдруг девчонка выкидывает такое коленце! Втюрилась черт знает в кого - не то в шпиона, не то в пришельца, о котором трезвон стоит в газетах. Пришелец, ха! Как бы не так! Да ни один уважающий себя пришелец на нашу планету и не высадится, обойдет ее подальше. Просто жулик, ловкач, делающий себе паблисити, - вот он кто такой, Ур этот самый. И где только Энн с ним познакомилась? Поехала с ним в Одерон, влипла в студенческую драку с полицией, автомобиль помяли, - хорошо хоть, что сама жива осталась. Там ведь стреляли!
      Пришлось ему, Фрезеру, мчаться в Одерон, вызволять из беды дочку. Ну и истерику закатила Энн в комиссариате! Ни за что не хотела уезжать без этого проходимца. Пришлось ему, Фрезеру, силой впихнуть ее в машину и увезти домой.
      Не любил Фрезер такие штучки. И уж будьте уверены, он бы укротил строптивую дочь. Но было одно важное обстоятельство, побуждающее его терпеливо сносить выходки Энн...
      Дело в том, что Фрезер собирался жениться. И видит бог, он не хотел, чтобы Энн приняла мачеху в штыки. Джуди должна войти не во враждебный стан, а в дом, полный мира и покоя. Вот почему ему, Фрезеру, приходится терпеть капризы дочери и делать все, чтобы умилостивить ее. Вот и пластмассовую яхту - последний крик моды - он ей купил, не постоял перед расходами, твердой рукой выписал чек. Уже несколько недель Энн приставала к нему с этой яхтой, и вот вчера яхту доставили. И что же? Девочка даже не вышла из комнаты, чтобы взглянуть на свою вожделенную яхту. Сидит у себя взаперти, никого не желает видеть - подавай ей этого темного молодчика, Ура... А у того, конечно, на уме только его, Фрезера, денежки...
      Ах, будь оно все проклято!
      Старый Боб принес утренние газеты, поставил перед Фрезером на столик бутылку "Джонни Уокера", стакан и сифон с содовой. Фрезер развернул газету - европейское издание "Нью-Йорк таймс". Так и ударил в глаза крупный заголовок:
      ПРИШЕЛЕЦ БЕЖАЛ ИЗ ОДЕРОНСКОЙ ТЮРЬМЫ.
      "Вот и хорошо, - подумал Фрезер. - Может, он уже на полпути к Юпитеру, - во всяком случае, на таком расстоянии от Санта-Моники, которого хватит для того, чтобы Энн образумилась".
      Ну, что там дальше? "...Около девяти часов вечера комиссар Прувэ вывез человека, называющего себя Уром, из тюрьмы в своем автомобиле. До полуночи они не вернулись. Предполагают, что совершен побег, хотя не ясна роль Прувэ..."
      "Чего там не ясна! - подумал Фрезер. - Два мошенника снюхались друг с другом, только и всего".
      - Боб! - позвал он. - Разбудите мисс Энн, - сказал ему Фрезер в подставленное ухо. - Скажите, что есть для нее важное сообщение.
      Боб с сомнением покачал седой головой.
      В молодости Боб Мэрдок был известным гонщиком, пловцом, яхтсменом. Спорт приносил ему хороший заработок. С годами, однако, Боб оказался на мели. Имя его забылось, деньги растаяли, никому не был нужен отставной спортсмен. Тогда-то его, едва ли не подыхающего с голоду, и подобрал Эзра Фрезер. Как-никак Боб Мэрдок был тоже родом из Валентайна, и было время, когда Фрезер, увлекавшийся автогонками, крупно ставил на него и выигрывал. С тех пор, лет пятнадцать, а то и больше, Боб служил семье Фрезера преданно и молчаливо.
      - Идите, Боб, идите и постучитесь к ней, - нетерпеливо сказал Фрезер. - Что вы там увидели?
      Он обернулся, посмотрел в сад по направлению взгляда старого слуги и обомлел. В дверях беседки стоял человек с копной всклокоченных черных волос, в майке и джинсах.
      Накануне вечером был очередной допрос. На этот раз Прувэ счел, что Ур оправился настолько, что может передвигаться самостоятельно, и велел привести его к себе в кабинет.
      - Выглядите вы сегодня лучше, - прищурился Прувэ на подследственного. - Садитесь. Налить содовой?
      Ур не отказался, выпил стакан. Подбитый глаз сегодня болел меньше и даже немного раскрылся, отпущенный опухолью.
      - Жалобы на питание есть?.. Нет? - деловито осведомился Прувэ. Тогда начнем. Должен вас проинформировать, мосье, что все ваши соратники, за исключением нескольких зачинщиков, выпущены. Я имею в виду студентов, участвовавших...
      - Я понял. Рад за них.
      - Мы не задерживали бы вас дольше, чем студентов, если бы не необходимость выяснить вашу личность.
      - Необходимость? - усмехнулся Ур.
      - Да. Если хотите - служебный долг. - Прувэ, покрутив головой, распустил немного свой щеголеватый галстук. - Я уже говорил, что интерес к вашей личности большой. Газеты - ладно, им бы только пошуметь. Но вот обрывает у меня телефон доктор Русто. Завтра приедут из Парижа ученые, целая группа, - они жаждут познакомиться с вами. И потом этот Себастиан... - Прувэ опять хитро прищурился. - Приятно встретить тут старого знакомого, не так ли?
      Он вел допрос со вкусом. В кои-то веки в сонном Одероне, ничем, кроме старинного дворца и университета, не примечательном, произошло нечто из ряда вон выходящее. Это ничего, что парень упирается. Было бы даже жаль, если бы он сразу "раскололся". Кем бы он ни был - пришельцем или разведчиком, - он вытащит имя Прувэ из провинциальной безвестности...
      - Итак, мосье, повторяю все те же вопросы: кто вы и откуда? С какой целью прибыли в Санта-Монику?
      - Запишите, - сказал Ур, помолчав немного, и Прувэ с готовностью схватил ручку. - Пишите: я прибыл для того, чтобы попить оранжад.
      - Изволите шутить? - Прувэ бросил ручку.
      - Я не шучу. Если бы я захотел шутить, Прувэ, разговор у нас был бы совсем другой. Я хочу оранжад.
      - Мало ли чего вы хотите... - Комиссар посмотрел на Ура, и ему стало не по себе. Жесткий взгляд, каменное лицо... Прувэ хлебнул из стакана неразбавленного виски. - Содовой налить вам еще? - спросил он.
      - Нет. Только оранжаду. Немедленно.
      - Где я вам возьму оранжад? Здесь не бар...
      - Так вы отказываете мне?
      Еще жестче стал взгляд Ура. Прувэ вытер лоб платком и растерянно улыбнулся. Внутри у него что-то мелко тряслось.
      - Я... не отказываю вам, мосье... Просто хочу сказать...
      - Ну, тогда поехали. - Ур поднялся.
      - Куда? - еле слышно спросил Прувэ.
      - Пить оранжад. На худой конец, если поблизости его не окажется, согласен на ситронад. Это почти одно и то же, только вместо апельсинового сока - лимонный. Вы меня поняли? Лимонный сок с двууглекислой содой. Повторите.
      - С содой... - покорно повторил Прувэ.
      - Не забудьте - с двууглекислой. Это очень важно. Это самое главное. Основа основ! Альфа и омега - оранжад и ситронад. Начало и конец. Поняли?
      Прувэ кивнул.
      - Так идемте же. Где ваш автомобиль?
      Они вышли из кабинета, и пожилой надзиратель, стоявший у двери, проводил их недоуменным взглядом. Прошли мимо раскрытой двери дежурной комнаты. Из-за стойки, опрокинув настольный вентилятор, выскочил сержант в расстегнутом мундире, крикнул что-то, но Прувэ только махнул ему рукой.
      Во дворе они сели в серый "ситроен", и Прувэ подкатил к воротам. Полицейский, отдав честь комиссару, наклонился посмотреть на человека в майке, сидящего на заднем сиденье.
      - Отпирай поскорее! - крикнул Прувэ. - Мы едем пить оранжад.
      - Слушаюсь, - пробормотал сбитый с толку полицейский.
      Машина выехала на улицу с освещенными витринами и редкими прохожими. Было около девяти вечера.
      - В Санта-Монику, - сказал Ур. - Там самый лучший оранжад.
      - Самый лучший оранжад, - понимающе кивнул Прувэ.
      Спустя час, когда замелькали среди темных садов фонари Санта-Моники, Ур велел остановиться.
      - Вы привезли меня не туда, куда я просил, - сказал он, в упор глядя на Прувэ при слабом свете приборной доски. - Это не Санта-Моника. Это Экс-ле-Бен. Вы поняли?
      - Экс-ле-Бен, - повторил Прувэ, отводя взгляд в сторону.
      - Я пойду поищу, где тут есть оранжад. А вы поезжайте в Аннеси, поищите там. Поняли?