Глава двадцать третья

«ГОТОВЬТЕСЬ К ВСТРЕЧЕ С САБЛЕЗУБЫМ ТИГРОМ!»

За мной шла погоня. Я не оглядывался, но чувствовал всей кожей, всеми нервами, что призраки нагоняют меня. Кошмарные космические призраки, они беспрерывно меняли цвет и очертания, я знал это, хотя и не оглядывался. Скорость моего реактивника уступала их скорости порядка на два, они надвигались, спасения не было. Вдруг откуда-то выскочил человек в скафандре, шлем почему-то был откинут, я увидел худенькое лицо с рыжеватой жидкой бородкой — да это же Рунич, планетолог с Ганимеда! Откуда он взялся здесь, в открытом пространстве… Рунич схватил меня за руку и потащил в сторону, в чёрный провал, в сгустившуюся тьму полной, абсолютной пустоты…

Тут я проснулся. Прерывисто гудел видеофон, гудел, наверное, уже давно, настойчиво. Я протянул руку к столику, нажал кнопку ответа. На экранчике проступило лицо Леона. Он всмотрелся в меня, удивлённо вздёрнув брови, и сказал:

— Нечесан и помят. Неужели спишь так поздно?

— Представь себе, — проворчал я. Дурацкий сон ещё не отпустил меня. — Который час?

— Четверть десятого. Где ты был вчера весь вечер? Я тебя вызывал, вызывал…

— Я развлекался. А в чём дело?

— Развлекался? — Леон хмыкнул с недоверчивым видом. — Мне нужно поговорить с тобой, Улисс. У тебя какие планы на сегодня?

— Мало ли какие планы! Если хочешь, приходи в двенадцать к центральному рипарту. Ты ведь любишь там бывать.

— Ну хорошо. — Леон был явно озадачен. — Я приду.

Не спеша я вылез из-под одеяла, поднял штору. Неяркий бледно-голубой день вошёл в комнату. До чего высокие гостиницы строили в прошлом веке! Из моего окна я видел город с высоты птичьего полёта — так, кажется, любили писать в старых книгах. Я видел голубой купол здания Совета с флагами коммун, и уголок Площади Мемориалов в просвете меж высоких домов, и вдалеке, на севере, телевизионную башню. В излучине реки пышно зеленели сады. Перекрещиваясь на разных уровнях, текли трансленты. В небе то и дело вспыхивали эмблемы праздника Мира, плясали, выстраиваясь, лозунги, струились тексты последних известий и праздничных программ.

В распахнутое окно влетела песня, я вспомнил, что слышал её вчера в каком-то кинофильме. В ней были такие слова: «И снова гудят корабли у причала: начни все сначала, начни все сначала…» Фильм, по правде, был пустяковый, а вот песня мне понравилась.

Начни все сначала… Пока что надо начинать день. Я принял душ, побрился и вышел в коридор.

Мимо проехала самоходная тележка с едой. Из номера напротив выскочила лисица — настоящая, рыжая, — она метнулась мне под ноги, я слегка опешил.

— Вега, сюда! — раздался строгий голос.

Дородный человек с жёлтеньким попугаем на плече вышел из того же номера, извинился передо мной и вместе со своим зверинцем направился к лифту.

Ну вот, подумал я, уже начали лисицам давать имена звёзд. Очень мило. Учёный тюлень Бетельгейзе, дрессированный бегемот Фомальгаут…

Номер Борга был этажом ниже. Я постучался и вошёл.

Борг, в темно-вишнёвом халате и домашних туфлях, сидел в кресле и читал газету. Газеты валялись и вокруг кресла. На столике перед ним стояла початая бутылка красного вина и поднос с едой.

— Садись, — сказал он. — Я ждал тебя. Ешь, пей и читай.

Пить я не стал. Я положил на тарелку кусок мяса, полил его гранатовым соком и принялся есть. Хрустели на зубах поджаренные ломтики хлеба.

— Хорошо бы ещё заказать яичницу с колбасой, — сказал я.

Борг пожал плечами и снова углубился в чтение. Я поднял одну из газет, пробежал заголовки: «Готовьтесь к встрече с саблезубым тигром», «Плиоцен или миоцен?», «Бросок сквозь время»…

Во все времена, подумал я, журналисты изощрялись в придумывании заголовков похлеще. Впрочем, тут как раз был тот случай, когда самые хлёсткие заголовки не смогли бы выразить всю грандиозность проблемы.

«Расселяться в космосе или во времени? Что ещё придумает Феликс?»…

— Послушай, что пишет Джулиано, — сказал Борг из-за развёрнутого газетного листа: — «Понятно, что смещение на час, или на сутки, или даже на минуту даст возможность расселить человечество, так сказать, в различных слоях времени. Одна часть будет жить в том же пространстве, что и вторая, но в разное время, и обе части никогда друг с другом не столкнутся и даже не встретятся. Но как избегнуть физической встречи с постройками прошлого, как организовать совместное пользование объектами долговременного характера, материальными средствами цивилизации? Элементарная логика подсказывает единственный выход: сместить часть человечества в далёкое прошлое, предпочтительно в те времена, простите, в то время, когда ещё ни одно здание не было возведено рукой человека, да и скажем прямо — когда не было на Земле самого человека. Я предлагаю — неогеновая эпоха, век плиоцена, не ближе миллиона лет, но и не далее десяти миллионов…» — Борг швырнул газету на пол, взглянул на меня с усмешечкой. — Ну, что скажешь, пилот?

Что я мог сказать?

— Закажу-ка всё-таки яичницу с колбасой. — Я придвинулся вместе с креслом к шкале заказов. Яичница там значилась, и колбаса тоже, но порознь. Пришлось мне сделать два заказа.

Борг налил себе вина, отпил.

— На Джулиано это похоже, — сказал я. — Всю жизнь изучал кости австралопитеков, а теперь возжаждал увидеть их живыми…

— Чепуха, — сказал Борг. — Австралопитеки, саблезубые тигры — все чепуха. Не будет никакой встречи с ними.

Щёлкнуло окошко подачи — приехала яичница. Она была синтетическая, не такая пышная, как та, в доме Деда, но тоже ничего. Я ел, обжигаясь и облизываясь, а Борг, отказавшийся разделить со мной трапезу, насмешливо поглядывал. Его большие, в белых волосках руки покойно лежали на подлокотниках.

Я спросил:

— Ты решил взять отпуск, старший?

— А что, — ответил он вопросом на вопрос, — халат обязательно ассоциируется с отпуском? — Он ещё отпил из стакана. — Зря пренебрегаешь газетами, пилот. Прочти хотя бы, как комментируют твоё выступление.

Я снова развернул газету, нашёл отчёт о вчерашнем заседании Совета.

«Мы привыкли к резкому тону выступлений Улисса Дружинина, — побежали строчки отчёта. — Вспомним, как несколько лет назад, после памятного его полёта, он яростно упрекал Совет в чрезмерной осторожности и нетерпеливо требовал принять программу выхода в Большой космос. Вспомним его максималистские статьи на ту же тему. Вчера же перед Советом предстал другой Дружинин. Его речь была на редкость спокойной, правда, с ощутимым налётом горечи…»

Далее шёл полный текст моего выступления, уместившийся на половине газетного столбца.

"…Я знаю, что многие люди, и не только пилоты, разделяют мои взгляды. Наверное, мы, сторонники космического расселения, не очень осведомлены в вопросах экономики. Возможно, мы выглядим в глазах Совета этакими Дон-Кихотами, не желающими считаться с реальной действительностью, с целесообразностью и другими могучими факторами. Что можем мы противопоставить — азарт, нетерпение, зов открытых пространств? Мы понимаем, что это не аргументы. Когда-то Седов, Амундсен, Пири рвались к Северному полюсу, они предприняли экспедиции на свой страх и риск, их побуждал идти в ночь и льды энтузиазм первооткрывателей. Но только десятилетия спустя, когда интересы мореплавания и метеослужбы, интересы хозяйственного освоения Крайнего Севера продиктовали необходимость, полюс был прочно обжит дрейфующими станциями. Мы понимаем это.

Здесь много говорили об открытии Феликса Эрдмана. Насколько я понимаю, дело идёт к тому, что будет принята программа, которая направит труд и энергию на подготовку великого переселения во времени. Это займёт несколько десятилетий, может быть, целый век. На целый век будет отсрочен выход в Большой космос, потому что две такие грандиозные программы одновременно, конечно же, не осилить. Но разве перенаселённость планеты — единственная побудительная причина дальнейшего проникновения в космос? Возможно ли замкнутое развитие цивилизации на её нынешнем уровне? И если движение надолго будет остановлено, ограничено пределами Системы, то не утратит ли человечество нечто очень важное, что я не берусь объяснить — я не философ, а всего лишь пилот.

Скажу в заключение: есть два звездолёта и есть добровольцы. Необходима по крайней мере разведка. Тут говорили о том, что полет к звёздам сопряжён с новым качеством опасности. Что ж, значит, нужны люди, обладающие смелостью нового качества.

Рано или поздно придётся преодолеть инерцию. Рано или поздно человечество выйдет в Большой космос. Но лучше — раньше".

Я пробежал свою речь. Не знаю, как там с «ощутимым налётом горечи», но свои мысли, кажется, мне удалось выразить. Никогда в жизни я не произносил лучшей речи. И уж, наверное, никогда не произнесу. Правда, она ни возымела действия. Греков взял слово и разгромил меня в прах. Он говорил все то же: дальняя космическая связь исключает необдуманные разговоры о замкнутом развитии цивилизации; никто и никогда не принимал бесповоротных решений, запрещающих выход за пределы Системы, — просто не настало для него время; перспективное планирование должно опираться на реальные возможности, и поскольку эксперимент в Институте физики времени такие возможности открывает…

Словом, после бурной трехдневной дискуссии большинством голосов было принято решение отсрочить космическую программу и сосредоточить исследования, труд и энергетику на программе расселения во времени.

Так-то, пилот Дружинин.

Двумя чашками крепкого кофе я завершил свой завтрак. Несколько осоловев от необычно плотной еды, я сидел в кресле против Борга, и в голове вертелась все та же немудрящая, но почему-то запавшая в память песенка: «И снова гудят корабли у причала: начни все сначала, начни все сначала…»

Какое прекрасное было начало, подумал я. Мы с Робином пронеслись сквозь время, как призраки. Да, черт побери, как призраки. Мы доказали, что прорыв в Большой космос возможен. Как счастлив я был тогда, как молод и счастлив, и уверен, что новая космическая эра настанет, вот она, совсем близко, распахни только дверь…

И все рухнуло. Греков на этот раз добился большинства. «Ввиду серьёзных сомнений в безопасности полёта в хроноквантовом режиме — отменить предполагавшийся ранее разведывательный выход за пределы Системы…»

— Старший, — сказал я, — разве недостаточно было опыта нашего полёта? Как ты сам теперь оцениваешь вероятность опасности?

Борг посмотрел на меня долгим взглядом.

— Риск, конечно, есть, — ответил он неопределённо.

— Но риск есть и в обычном межпланетном рейсе…

Мне вдруг расхотелось говорить об этом. Что толку зря молоть? Ясно ведь сказано: «Ввиду серьёзных сомнений…»

— Ты куда-то исчез вчера после заключительного заседания, — сказал Борг, — а тебя разыскивал Самарин. Нехорошо это — выключать видео.

— Я был в кино, потому и выключил.

— Он вызывал тебя до позднего вечера.

— Я смотрел четыре фильма подряд и вернулся в гостиницу около часа ночи. Сейчас вызову его, мне тоже надо…

— Не трудись. Самарин, наверно, уже подлетает к Луне.

— Черт… жаль, не успел…

Борг отхлебнул из стакана. Какой-то он странный сегодня, подумал я, никуда не торопится, ничего не делает руками.

— Он сидел у меня весь вечер, — сказал Борг. — Славно мы с ним поговорили… Между прочим: в ближайшие две недели оба корабля будут испытаны и войдут в строй действующих. Они будут выполнять спецрейсы — разумеется, в пределах Системы и на обычном плазменном ходу. Самарин просил передать, чтобы ты был готов принять один из них.

— Спасибо.

Борг все смотрел на меня, испытующе как-то смотрел.

— Хроноквантовый двигатель, понятно, снят не будет — слишком большая работа. Он будет отключён от питания и запломбирован. Но не снят.

Несколько секунд мы сидели молча, уставившись друг на друга.

— Это тоже Самарин просил передать? — спросил я.

— Нет. Это я от себя.

Распломбировать двигатель и подключить питание дело нехитрое. Надо только хорошо знать, что к чему. Схему я знал хорошо. Недаром столько времени лазал по кораблю…

— Нет. — Я покачал головой. — Нет, старший. Всю жизнь я только и делаю, что выхожу из графика… С меня хватит.

Борг опять потянулся к стакану.

— Н-ну что ж, — сказал он медленно, — выходить из графика, конечно, не следует.

Я понял, что разговор окончен. Но уходить не хотелось. Решительно не хотелось. Когда-то я теперь увижу Борга?

— Старший, — сказал я, — ты понимаешь теорию расслоённого времени?

— В самых общих чертах.

— Вот я был на эксперименте, видел все своими глазами, но понять никак не могу… Ведь это же аксиоматично, что время не может течь вспять.

— Оно и не течёт вспять, — устало сказал Борг. — Все законы мироздания остаются на месте.

— Позволь, но как же тогда…

— Не спрашивай меня, Улисс. Обратись к Феликсу.

Опять мы помолчали. Что ж, надо идти. Чего я расселся тут, на самом деле! Видно же, что Боргу не до меня. Я уже упёрся ладонями в подлокотники, чтобы встать, но тут заметил, что Борг набрасывает что-то на блокнотном листке.

— Вот, смотри, — сказал он, быстро заштриховывая промежуток между двумя параллельными кривыми. — Это, допустим, река. Течёт сюда. — Он нарисовал жирную стрелку. — Течёт сюда, и назад воде хода нет: разность уровней определяет направление. Теперь представь себе, что это не вода, а время. Река Времени. Представил? Отлично. А вот лодка. В лодке плывём мы. Человечество — скажем так. И плывём мы, значит, по Реке Времени, куда оно, туда и мы, с той же скоростью. И проплываем, скажем, мимо острова. Вот. — Борг нарисовал посреди реки неровный кружок и упёр в него острие карандаша. — Такой, знаешь ли, милый островок, зелёные берега…

— Знаю, — кивнул я. — Зелёные берега и белый домик-башенка под красной крышей.

— Белый домик, — повторил Борг, мельком взглянув на меня. — Отлично, белый домик. Так вот, пронесло нашу лодку течение мимо острова — и никогда ты больше этот свой белый домик не увидишь. Правильно?

Я молчал.

— Он уже в прошлом, и ничего не вернёшь. — Борг заметно оживился. — Но представь себе далее, пилот, что, пока несёт тебя течение, ты изобрёл весла. И ты начал грести назад — к островку с белым домиком. Трудно против течения, не так ли? Много надо потратить сил. Но вот ты тем не менее догрёб.

Он задумался, а я напряжённо ожидал продолжения.

— Ты вернулся, — сказал Борг, морща просторный свой лоб, — и снова увидел остров. И белый домик на нём. Ну конечно — место то самое. Но та же самая ли вода обтекает теперь этот остров? Отвечай, пилот! — рявкнул он вдруг.

— Нет, — ответил я, глядя на него во все глаза. — Нет, конечно.

— То-то и оно! Помнишь как Гераклит говорил? Нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Другая вода — другое время. Вот! — Борг помолчал и добавил: — Тут, конечно, время надо понимать в его материальном, энергетическом смысле. Впрочем… Все аналогии, впрочем, примитивны.

Он скомкал листок и отшвырнул в угол.

— Я вот о чём думаю, — сказал я. — Допустим, такое переселение когда-нибудь состоится. Конечно, найдутся добровольцы, и часть человечества перенесётся на миллионы лет назад…

— На десятки миллионов, — вставил Борг.

— Хорошо, на десятки. Они окажутся на необитаемой земле… то есть нет… на земле, населённой ящерами. Вот ещё, кстати, вопрос: поселенцам понадобятся большие площади для застройки, и они перебьют динозавров — перебьют, скажем, до того, как от этих динозавров произойдут первые теплокровные, млекопитающие… Можно ли представить страшные последствия такого вмешательства в эволюцию? Имеем ли мы право…

— Да нет же, Улисс, — перебил меня Борг. — Не произойдёт никакого вмешательства. Тех динозавров, которые были, переселенцы не встретят. Они будут в другом материальном потоке времени, пойми же.

— Ну, допустим, — сказал я с сомнением. — Другой поток времени. Но пространство ведь то же самое? Переселенцы начнут его обживать, строить дома и прочее. Представь себе: они строят дом как раз на том месте, где стоит этот отель. Мы-то им не помешаем, нас для них ещё нет. Но ведь нам-то их стройка помешает, она будет столь же материальной, как… ну, скажем, как кости динозавра, которые, может быть, лежат под фундаментом этого отеля.

— Дались тебе динозавры! — с досадой сказал Борг. — Мешают они нам с тобой сейчас? Нисколько. Мы совпадаем, совмещаемся с ними в пространстве, а во времени — нет. Точно так же не помешают нам стройки переселенцев. Остров с твоим белым домиком будет обтекать другая вода.

— Вчера, перед началом киносеанса, — сказал я, помолчав, — слышал я, как спорили трое. Так вот, один утверждал, что загонять живых людей в прошлое бесчеловечно, что это хуже убийства, и все такое.

Борг коротко взмахнул рукой.

— Знакомые разговоры, — проворчал он. — Нечто в этом роде кричали, когда начиналось заселение Венеры… Кстати: переселенцы не останутся за непроходимым барьером, канал связи с ними будет сохранён. Во всяком случае, — добавил он, — все это — дело отдалённого будущего.

В том-то и штука, подумал я. Отдалённое будущее. Но что делать нам сейчас? Вот вопрос…

— Какие у тебя планы, старший? — спросил я, поднимаясь. — Полетишь на «Элефантину» или проведёшь праздники здесь?

Борг не успел ответить: пропищал его видеофон. Даже не пропищал, а, скорее, замурлыкал. У Борга даже видео было собственной конструкции, не как у всех.

— Здравствуй, старина, ещё раз, — услышал я незнакомый мужской голос на неважном интерлинге.

— Здравствуй, Кнуд. — Борг поднёс видео к лицу. — Ты такой румяный, что сердце радуется.

Невидимый мне абонент захихикал. А потом:

— Наш утренний разговор меня… э-э… ошеломил. Может, ты пошутил, старина? Помню, в школе ты любил… э-э… пошутить.

— Да нет, — сказал Борг. — Какие там шутки!

— Ты просил ещё час на размышление, час прошёл… э-э… Конечно, у нас в бюро найдётся место для такого конструктора, как Ивар Борг, но… может быть, ты передумал, старина?

— Час — не слишком долгое время для размышления, но… В общем, я не передумал, Кнуд. Подыщи мне, пожалуйста, домик где-нибудь в пригороде, у моря.

— Я живу в Торнбю, старина. Это, если помнишь…

— Прекрасно помню. Торнбю — очень хорошо.

— Значит, будем жить по соседству… Э-э… я даже не знаю, радоваться или нет, что ты… решил…

— Я сам не знаю, — сказал Борг. — Ну, до свиданья, Кнуд, спасибо тебе.

Он выключился, тяжело поднялся и заходил по комнате.

— Старший, прости, что вмешиваюсь, но… что-то я не понимаю.

— Очень просто, — чётко выговаривая каждый слог, сказал Борг. — Я сделал всё, что сумел. А теперь мы с моим старым другом Хансеном будем конструировать дегские игрушки.

— Детские игрушки?..

— Да. — Борг залпом допил вино и налил ещё стакан. — Как ты считаешь, пилот, — медленно спросил он, подойдя ко мне и вглядываясь в глаза, — до каких пределов простирается человеческое право на поступки?

Я пожал плечами:

— До разумных пределов.

— До разумных пределов, — повторил Борг. — Да, конечно, ты прав. Разумные пределы… Ладно, ступай. Мне нужно хорошенько подумать… Будь здоров, Улисс.

Глава двадцать четвёртая

ПРОЩАНИЕ

Я шёл по празднично оживлённым улицам. Карнавал должен был начаться вечером, когда стемнеет, но уже сейчас чувствовалось его приближение. Вон спустилась со станции трансленты целая процессия, в шляпах с перьями, в средневековых камзолах, кожаных колетах не поймёшь, не то моряки Колумба, не то стрелки Робина Гуда. Спешат куда-то, репетировать представление, должно быть. Вон танцуют на площади девушки в звериных масках; их окружила детвора, галдит и смеётся. У огромного визора толпятся, смотрят прибытие олимпийской команды одной из коммун. Уличное кафе — столики сдвинуты, пожилой шахматист даёт сеанс одновременной игры. Да это же Корунья, экс-чемпион Системы, кумир нашего детства! Я постоял немного, глядя на орлиное смуглое его лицо. Надо же — Корунья! Вспомни, вспомни, как мы, зелёные школьники, забросили занятия и потеряли всякий покой во время его знаменитого матча с Вержбицким… До сих пор помню неувядаемую седьмую партию — внезапный рейд коней, сокрушительную, неудержимую атаку…

Мне захотелось сыграть в сеансе против Коруньи. Захотелось, позабыв обо всём, слиться с праздничной толпой, нацепить маску посмешнее, пуститься в пляс — ну вот с той белокурой смеющейся девушкой, например. Чего мне, собственно, надо? Разве плохо этой милой девушке, всем этим людям под голубым сентябрьским небом? Куда ты их тянешь, Улисс? Будь как все, наслаждайся жизнью, не гонись за несбыточным. В конце концов, у тебя тоже есть дом и все такое.

«Начни все сначала…»

Леон ожидал меня у главного входа в центральный рипарт.

— Зайдём, — сказал я. — Помоги мне выбрать новый костюм.

Народу в рипарте было полным-полно — как всегда по праздникам. Образцов одежды тоже было сколько угодно. Мы медленно шли по залам, задирая головы к витринам.

— Снова входят в моду широкие пояса, — глубокомысленно сказал Леон. — Возьми вот этот костюм, синий с белым, как раз то, что надо.

Я согласился и набрал код. Пусть будет синий с белым. Я заказал и плащ в тон костюму. Когда заказ приплыл по линии доставки, я пошёл в кабину переодеваться. Перед тем как сунуть старый костюм в утилизатор, я обшарил карманы — не осталось ли чего. Рука наткнулась на горсть сосновых иголок. Выбросить? Ладно, возьму их с собой. Иголки отправились в карман нового костюма. Ну, так…

— Постой! — Леон схватил меня за руку. — А значок космонавта? Зачем же его в утилизатор?

И то верно. Я отвинтил значок со старой куртки и протянул его Леону:

— Возьми. На память.

— А как же ты? — удивился Леон. — Что это значит?

— Мне он не особенно нужен, вот и всё.

Тут загудел мой видеофон. Вечно он не вовремя! Я, как был — в трусах и майке, — схватил видео, нажал кнопку ответа. Увидел немигающие глаза кошачьего цвета, ехидный рот…

— А, это ты, Всеволод. Привет.

— Привет, старший. Ты, наверно, ожидал вызова от кого-то другого?

— Ничего я не ожидал. Что у тебя нового? Получил от начальства взбучку?

— Получил.

— И правильно. В космофлоте нельзя своевольничать.

— Бен-бо! — сказал Всеволод. — Я тебя вчера вызывал, у нас тут такие споры идут… Хотел сказать тебе, старший, что мы не согласны с решением Совета. Почти половина нашей группы.

— Почти половина — это уже хорошо.

— Я приготовил целую речь, но вижу, ты не расположен… В общем, мы на твоей стороне.

— Спасибо, Всеволод. Передай привет своим ребятам. Распределение уже состоялось?

— Нет. Ожидаем.

— Просись вторым пилотом на венерианскую линию, — сказал я.

— Почему на венерианскую? Я бы предпочёл Юпитер…

— Ну, как хочешь. Просто советую. Счастливо тебе.

Переодевшись, я заказал ещё два костюма, и рубашки в придачу, и ботинки. Леон только глазами хлопал, глядя на меня.

— Куда ты столько набираешь, Улисс?

— Да вот, решил приодеться. Как думаешь, не взять ли и этот, зелёный?

Я написал на бланках заказа свой гостиничный адрес и сунул их в щель приёмного автомата. Потом, лавируя в густой толпе, я потащил Леона в книжный отдел. Там он был немедленно атакован юными любительницами изящной словесности, ему пришлось направо и налево надписывать свой последний сборник стихов «Левиафан». Тем временем я набрал гору книг, главным образом новинок на интерлинге, в том числе толстый трактат Селестена «Эволюция человека — куда она направлена?». Любопытства ради полистал альманах «Новое в этнолингвистике», раза два или три в нём мелькнуло имя Андры Холидэй — в связи с той африканской экспедицией. Некий учёный муж называл высказывания Андры об этимологии каких-то пигмейских речевых оборотов наивными. Попался бы он мне, этот гуманитарий! Ну-ка, как его фамилия? Я удивился: статья была подписана Эугеньюшем — тем самым, надеждой этнолингвистики.

Ладно, не моё это дело.

Я положил «Лингвистику» обратно на полку и пошёл выручать Леона.

В музыкальном отделе мне пришлось обратиться к консультанту — полной пожилой женщине с жёлтыми полосами и доброжелательным лицом. К сожалению, запись песни «И снова гудят корабли у причала» ещё не поступила. Не желаю ли я послушать записи новейшей музыки? Я пожелал, но что-то новейшая музыка мне не понравилась: тягучая, как мармеладная резинка. Что-нибудь другое, пожалуйста.

Леон поглядывал на часы.

— Ты торопишься? — спросил я.

— Нет, но… если ты решил обойти все отделы…

— Больше никуда не пойду. — Я повернулся к консультанту:

— "Хорал" Древесникова? Да, мы послушаем.

У-у, какое вступление! Это подойдёт. Что ещё? Тетра-симфония «Жизнь человека» — пойдёт! Можно и баллады Милтоуна: как-никак он был пилотом, прежде чем нашёл себя в музыке. Композиторов прошлого века? Кто там? Скрябин, Равель, Прокофьев, Хиндемит — отлично, возьму всех. А это что за кристалл — «Песни великой революции»? Можно послушать?

Я вздрогнул, когда мужественный баритон запел по-русски — сдержанно и как-то очень доверительно: «Мы ехали шагом, мы мчались в боях…» Я увидел: скачут по степи всадники в краснозвёздных шлемах, пригибаясь к конским шеям, руки с саблями вытянуты вперёд…

Да, не зря я заглянул сюда. Одна «Гренада» чего стоит! Куча кристаллозаписей громоздилась на столе, я заполнил бланк заказа и попросил все это доставить в гостиницу.

Консультант сказала с максимально доброжелательной улыбкой:

— Ведь ты Улисс Дружинин, я не ошиблась? Вчерашнее твоё выступление на Совете мне очень не понравилось. Оно может оказать вредное влияние на молодёжь.

— Это ещё почему? — вмешался Леон.

— Я много лет работала с детьми и знаю. Дети очень впечатлительны. Подумай сам, что будет, если после таких необдуманных выступлений у подростков начнётся космическая лихорадка? Разве ты забыл, как они восприимчивы?

Леон готов был вспылить, я поспешил увести его прочь.

— Классная дама из гимназических романов! — ворчал он, пробираясь вслед за мной к выходу из рипарта. — Попадись к такой в руки — закормит до удушья сладкими пряниками… Ах, деточки, не ходите в космос…

— Брось, Леон. Классная дама, может, по-своему права. Мы помчались, а надо ехать шагом.

— Вот как! И это говоришь ты, Улисс Дружинин?

Я промолчал. Мы вышли на улицу, в людской водоворот. Принято считать, что век урбанизации кончился, да и статистика показывает, что население старых городов значительно уменьшилось, люди предпочитают селиться «на природе», — а вот же как запружён город, какие толпы на площадях…

— Да, перенаселённость — вещь нешуточная, — сказал Леон. Должно быть, вид праздничных толп вызвал у него те же ассоциации. — В твоей речи, Улисс, мне больше всего понравились два слова: «преодолеть инерцию». В том-то и штука! Домоседы всегда составляли большую часть человечества. Оно привычнее — накатанная колея жизни. И спокойнее. Что говорить — план расселения во времени грандиозен. Но я не уверен, что, когда настанет время практического осуществления, не появятся влиятельные классные дамы обоего пола. Они начнут вопить: «Одумайтесь! Куда вы хотите ввергнуть бедное человечество! Ах-ах! Вы хотите, чтобы люди повернули вспять, чтобы они дрались с хищными ящерами в чёрных болотах мезозоя? Фи!..»

Шедшая навстречу пожилая чета испуганно отпрянула в сторону.

— Что за манера — кричать на улице, — донеслось до нас по-русски.

— Слышишь? — усмехнулся я.

— Именно кричать надо! — Леон все же понизил голос. — Надо расшатывать инерцию. Нельзя откладывать на дальние времена выход в Большой космос, если есть возможность сделать это сегодня. Улисс, мы не одиноки, ты знаешь сам. Будем драться за разведывательный полет.

— Решение Совета может отменить только сам Совет.

— Так заставим его отменить! Организуем выступления в печати, опрос общественного мнения…

— Вряд ли поможет опрос. Получится примерно та же картина, что при голосовании в Совете. Даже хуже.

Леон остановился, загородив мне дорогу. Он смотрел на меня беспокойно и удивлённо.

— Не пойму, что с тобой творится, Улисс.

— А что такое?

— Какой-то ты… смирившийся… Зачем ты подарил мне значок? Для чего набрал столько барахла? Что ты задумал, Улисс?