Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Овод

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Войнич Этель Лилиан / Овод - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Войнич Этель Лилиан
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


Около нее рос куст шиповника, покрытый алыми ягодами. Несколько запоздалых бледных розочек, отягченных дождевыми каплями, свешивались с верхней ветки. По зеленой глади озера скользила маленькая лодка с легким белым парусом, слабо колыхавшимся на влажном ветерке. Лодка казалась легкой и хрупкой, словно серебристый, брошенный на воду одуванчик. На Монте-Сальваторе, как золотой глаз, сверкнуло окно одинокой пастушьей хижины. Розы опустили головки, задремав под облачным сентябрьским небом; вода с тихим плеском набегала па прибрежные камни.
      - Только сейчас я могу спокойно поговорить с тобой, - начал Монтанелли. - Ты вернешься к своим занятиям, к своим друзьям, да и я эту зиму буду очень, занят. Мне хочется выяснить наши отношения, и если ты...
      Он помолчал минутку, а потом снова медленно заговорил:
      - ...и если ты чувствуешь, что можешь доверять мне по-прежнему, то скажи откровенно - не так, как тогда в саду семинарии, - далеко ли ты зашел...
      Артур смотрел на водную рябь, спокойно слушал его и молчал.
      - Я хочу знать, если только ты можешь ответить мне, - продолжал Монтанелли, - связал ли ты себя клятвой или как-либо иначе.
      - Мне нечего сказать вам, дорогой padre. Я не связал себя ничем, и все-таки я связан.
      - Не понимаю...
      - Что толку в клятвах? Не они связывают людей. Если вы чувствуете, что вами овладела идея, - это все. А иначе вас ничто не свяжет.
      - Значит, это... это не может измениться? Артур, понимаешь ли ты, что говоришь?
      Артур повернулся и посмотрел Монтанелли прямо в глаза:
      - Padre, вы спрашивали, доверяю ли я вам. А есть ли у вас доверие ко мне? Ведь если бы мне было что сказать, я бы вам сказал. Но о таких вещах нет смысла говорить. Я не забыл ваших слов и никогда не забуду. Но я должен идти своей дорогой, идти к тому свету, который я вижу впереди.
      Монтанелли сорвал розочку с куста, оборвал лепестки и бросил их в воду.
      - Ты прав, carino. Довольно, не будем больше говорить об этом. Все равно словами не поможешь... Что ж... дойдем.
      Глава III
      Осень и зима миновали без всяких событий. Артур прилежно занимался, и у него оставалось мало свободного времени. Все же раз, а то и два раза в неделю он улучал минутку, чтобы заглянуть к Монтанелли. Иногда он заходил к нему с книгой за разъяснением какого-нибудь трудного места, и в таких случаях разговор шел только об этом. Чувствуя вставшую между ними почти неосязаемую преграду, Монтанелли избегал всего, что могло показаться попыткой с его стороны восстановить прежнюю близость. Посещения Артура доставляли ему теперь больше горечи, чем радости. Трудно было выдерживать постоянное напряжение, казаться спокойным и вести себя так, словно ничто не изменилось. Артур тоже замечал некоторую перемену в обращении padre и, понимая, что она связана с тяжким вопросом о его "новых идеях", избегал всякого упоминания об этой теме, владевшей непрестанно его мыслями.
      И все-таки Артур никогда не любил Монтанелли так горячо, как теперь. От смутного, но неотвязного чувства неудовлетворенности и душевной пустоты, которое он с таким трудом пытался заглушить изучением богословия и соблюдением обрядов католической церкви, при первом же знакомстве его с "Молодой Италией"(*15) не осталось и следа. Исчезла нездоровая мечтательность, порожденная одиночеством и бодрствованием у постели умирающей, не стало сомнений, спасаясь от которых он прибегал к молитве. Вместе с новым увлечением, с новым, более ясным восприятием религии (ибо в студенческом движении Артур видел не столько политическую, сколько религиозную основу) к нему пришло чувство покоя, душевной полноты, умиротворенности и расположения к людям. Весь мир озарился для него новым светом. Он находил новые, достойные любви стороны в людях, неприятных ему раньше, а Монтанелли, который в течение пяти лет был для него идеалом, представлялся ему теперь грядущим пророком новой веры, с новым сиянием на челе. Он страстно вслушивался в проповеди padre, стараясь уловить в них следы внутреннего родства с республиканскими идеями; подолгу размышлял над евангелием и радовался демократическому духу христианства в дни его возникновения.
      В один из январских дней Артур зашел в семинарию вернуть взятую им книгу. Узнав, что отец ректор вышел, он поднялся в кабинет Монтанелли, поставил том на полку и хотел уже идти, как вдруг внимание его привлекла книга, лежавшая на столе. Это было сочинение Данте - "De Monarchia"(*16). Артур начал читать книгу и скоро так увлекся, что не услышал, как отворилась и снова затворилась дверь. Он оторвался от чтения только тогда, когда за его спиной раздался голос Монтанелли.
      - Вот не ждал тебя сегодня! - сказал padre, взглянув на заголовок книги. - Я только что собирался послать к тебе справиться, не придешь ли ты вечером.
      - Что-нибудь важное? Я занят сегодня, но если...
      - Нет, можно и завтра. Мне хотелось видеть тебя - я уезжаю во вторник. Меня вызывают в Рим.
      - В Рим? Надолго?
      - В письме говорится, что до конца пасхи. Оно из Ватикана(*17). Я хотел сразу дать тебе знать, но все время был занят то делами семинарии, то приготовлениями к приезду нового ректора.
      - Padre, я надеюсь, вы не покинете семинарии?
      - Придется. Но я, вероятно, еще приеду в Пизу. По крайней мере на время.
      - Но почему вы уходите?
      - Видишь ли... Это еще не объявлено официально, но мне предлагают епископство.
      - Padre! Где?
      - Для этого мне надо ехать в Рим. Еще не решено, получу ли я епархию в Апеннинах или останусь викарием здесь.
      - А новый ректор уже назначен?
      - Да, отец Карди. Он приедет завтра.
      - Как все это неожиданно!
      - Да... решения Ватикана часто объявляются в самую последнюю минуту.
      - Вы знакомы с новым ректором?
      - Лично незнаком, но его очень хвалят. Монсеньер Беллони пишет, что это человек очень образованный.
      - Для семинарии ваш уход - большая потеря.
      - Не знаю, как семинария, но ты, carino, будешь чувствовать мое отсутствие. Может быть, почти так же, как я твое.
      - Да, это верно. И все-таки я радуюсь за вас.
      - Радуешься? А я не знаю, радоваться ли мне.
      Монтанелли сел к столу, и вид у него был такой усталый, точно он на самом деле не радовался высокому назначению.
      - Ты занят сегодня днем, Артур? - начал он после минутной паузы. Если нет, останься со мной, раз ты не можешь зайти вечером. Мне что-то не по себе, Я хочу как можно дольше побыть с тобой до отъезда.
      - Хорошо, только в шесть часов я должен быть...
      - На каком-нибудь собрании?
      Артур кивнул, и Монтанелли быстро переменил тему разговора.
      - Я хотел поговорить о твоих делах, - начал он. - В мое отсутствие тебе будет нужен другой духовник.
      - Но когда вы вернетесь, я ведь смогу прийти к вам на исповедь?
      - Дорогой мой, что за вопрос! Я говорю только о трех или четырех месяцах, когда меня здесь не будет. Согласен ты взять в духовники кого-нибудь из отцов Санта-Катарины(*18)?
      - Согласен.
      Они поговорили немного о других делах. Артур поднялся:
      - Мне пора. Студенты будут ждать меня.
      Мрачная тень снова пробежала по лицу Монтанелли.
      - Уже? А я только начал отвлекаться от своих черных мыслей. Ну что ж, прощай!
      - Прощайте. Завтра я опять приду.
      - Приходи пораньше, чтобы я успел повидать тебя наедине. Завтра приезжает отец Карди... Артур, дорогой мой, прошу тебя, будь осторожен, не совершай необдуманных поступков, по крайней мере до моего возвращения. Ты не можешь себе представить, как я боюсь оставлять тебя одного!
      - Напрасно, padre. Сейчас все совершенно спокойно, и так будет еще долгое время.
      - Ну, прощай! - отрывисто сказал Монтанелли и склонился над своими бумагами.
      x x x
      Войдя в комнату, где происходило студенческое собрание, Артур прежде всего увидел подругу своих детских игр, дочь доктора Уоррена. Она сидела у окна в углу и внимательно слушала, что говорил ей высокий молодой ломбардец в поношенном костюме - один из инициаторов движения. За последние несколько месяцев она сильно изменилась, развилась и теперь стала совсем взрослой девушкой. Только две толстые черные косы за спиной еще напоминали недавнюю школьницу. На ней было черное платье; голову она закутала черным шарфом, так как в комнате сквозило. На груди у нее была приколота кипарисовая веточка - эмблема "Молодой Италии". Ломбардец с горячностью рассказывал ей о нищете калабрийских(*19) крестьян, а она сидела молча и слушала, опершись подбородком на руку и опустив глаза. Артуру показалось, что перед ним предстало грустное видение: Свобода, оплакивающая утраченную Республику. (Джули увидела бы в ней только не в меру вытянувшуюся девчонку с бледным лицом, некрасивым носом и в старом, слишком коротком платье.)
      - Вы здесь, Джим! - сказал Артур, подойдя к ней, когда ломбардца отозвали в другой конец комнаты.
      Джим - было ее детское прозвище, уменьшительное, от редкого имени Джиннифер, данного ей при крещении. Школьные подруги-итальянки звали ее Джеммой.
      Она удивленно подняла голову;
      - Артур! А я и не знала, что вы входите в организацию.
      - И я никак не ожидал встретить вас здесь, Джим! С каких пор вы...
      - Да нет, - поспешно заговорила она. - Я еще не состою в организации. Мне только удалось выполнить два-три маленьких поручения. Я познакомилась с Бини. Вы знаете Карло Бини?
      - Да, конечно.
      Бини был руководителем ливорнской группы, и его знала вся "Молодая Италия".
      - Так вот, Бини завел со мной разговор об этих делах. Я попросила его взять меня с собой на одно из студенческих собраний. Потом он написал мне во Флоренцию... Вы знаете, что я была на рождество во Флоренции?
      - Нет, мне теперь редко пишут из дому.
      - Да, понимаю... Так вот, я уехала погостить к Райтам. (Райты были ее школьные подруги, переехавшие во Флоренцию.) Тогда Бини написал мне, чтобы я по пути домой заехала в Пизу и пришла сюда... Ну, сейчас начнут...
      В докладе говорилось об идеальной республике и о том, что молодежь обязана готовить себя к ней. Мысли докладчика были несколько туманны, но Артур слушал его с благоговейным восторгом. В этот период своей жизни он принимал все на веру и впитывал новые нравственные идеалы, не задумываясь над ними.
      Когда доклад и последовавшие за ним продолжительные прения кончились и студенты стали расходиться, Артур подошел к Джемме, которая все еще сидела в углу.
      - Я провожу вас, Джим. Где вы остановились?
      - У Марьетты.
      - У старой экономки вашего отца?
      - Да, она живет довольно далеко отсюда.
      Некоторое время они шли молча. Потом Артур вдруг спросил:
      - Сколько вам лет? Семнадцать?
      - Минуло семнадцать в октябре.
      - Я всегда знал, что вы, когда вырастете, не станете, как другие девушки, увлекаться балами и тому подобной чепухой. Джим, дорогая, я так часто думал, будете ли вы в наших рядах!
      - То же самое я думала о вас.
      - Вы говорили, что Бини давал вам какие-то поручения. А я даже не знал, что вы с ним знакомы.
      - Я делала это не для Бини, а для другого.
      - Для кого?
      - Для того, кто разговаривал со мной сегодня, - для Боллы.
      - Вы его хорошо знаете?
      В голосе Артура прозвучали ревнивые нотки. Ему был неприятен этот человек. Они соперничали в одном деле, которое комитет "Молодой Италии" в конце концов доверил Болле, считая Артура слишком молодым и неопытным.
      - Я знаю его довольно хорошо. Он мне очень нравится. Он жил в Ливорно.
      - Знаю... Он уехал туда в ноябре.
      - Да, в это время там ждали прибытия пароходов(*20). Как вы думаете, Артур, не надежнее ли ваш дом для такого рода дел? Никому и в голову не придет подозревать семейство богатых судовладельцев. Кроме того, вы всех знаете в доках.
      - Тише! Не так громко, дорогая! Значит, литература, присланная из Марселя, хранилась у вас?
      - Только один день... Но, может быть, мне не следовало говорить вам об этом?
      - Почему? Вы ведь знаете, что я член организации. Джемма, дорогая, как я был бы счастлив, если б к нам присоединились вы и... padre!
      - Ваш padre? Разве он...
      - Нет, убеждения у него иные. Но мне думалось иногда... Я надеялся...
      - Артур, но ведь он священник!
      - Так что же? В нашей организации есть и священники. Двое из них пишут в газете(*21). Да и что тут такого? Ведь назначение духовенства - вести мир к высшим идеалам и целям, а разве не к этому мы стремимся? В конце концов это скорее вопрос религии и морали, чем политики. Ведь если люди готовы стать свободными и сознательными гражданами, никто не сможет удержать их в рабстве.
      Джемма нахмурилась:
      - Мне кажется, Артур, что у вас тут немножко хромает логика. Священник проповедует религиозную догму. Я не вижу, что в этом общего со стремлением освободиться от австрийцев.
      - Священник - проповедник христианства, а Христос был величайшим революционером.
      - Знаете, я говорила о священниках с моим отцом, и он...
      - Джемма, ваш отец протестант.
      После минутного молчания она смело взглянула ему в глаза;
      - Давайте лучше прекратим этот разговор. Вы всегда становитесь нетерпимы, как только речь заходит о протестантах.
      - Вовсе нет. Нетерпимость проявляют обычно протестанты, когда говорят о католиках.
      - Я думаю иначе. Однако мы уже слишком много спорили об этом, не стоит начинать снова... Как вам понравилась сегодняшняя лекция?
      - Очень понравилась, особенно последняя часть. Как хорошо, что он так решительно говорил о необходимости жить согласно идеалам республики, а не только мечтать о ней! Это соответствует учению Христа: "Царство божие внутри нас".
      - А мне как раз не понравилась эта часть. Он так много говорил о том, что мы должны думать, чувствовать, какими должны быть, но не указал никаких практических путей, не говорил о том, что мы должны делать.
      - Наступит время, и у нас будет достаточно дела. Нужно терпение. Великие перевороты не совершаются в один день.
      - Чем сложнее задача, тем больше оснований сейчас же приступить к ней. Вы говорите, что нужно подготовить себя к свободе. Но кто был лучше подготовлен к ней, как не ваша мать? Разве не ангельская была у нее душа? А к чему привела вся доброта? Она была рабой до последнего дня своей жизни. Сколько придирок, сколько оскорблений она вынесла от вашего брата Джеймса и его жены! Не будь у нее такого мягкого сердца и такого терпения, ей бы легче жилось, с ней не посмели бы плохо обращаться. Так и с Италией: тем, кто поднимается на защиту своих интересов, вовсе не нужно терпение.
      - Джим, дорогая, Италия была бы уже свободна, если бы гнев и страсть могли ее спасти. Не ненависть нужна ей, а любовь.
      Кровь прилила к его лицу и вновь отхлынула, когда он произнес последнее слово. Джемма не заметила этого - она смотрела прямо перед собой. Ее брови были сдвинуты, губы крепко сжаты.
      - Вам кажется, что я неправа, Артур, - сказала она после небольшой паузы. - Нет, правда на моей стороне. И когда-нибудь вы поймете это... Вот и дом Марьетты. Зайдете, может быть?
      - Нет, уже поздно. Покойной ночи, дорогая!
      Он стоял возле двери, крепко сжимая ее руку в своих.
      - "Во имя бога и народа..."
      И Джемма медленно, торжественно досказала девиз:
      - "...ныне и во веки веков".
      Потом отняла свою руку и вбежала в дом. Когда дверь за ней захлопнулась, он нагнулся и поднял кипарисовую веточку, упавшую с ее груди.
      Глава IV
      Артур вернулся домой словно на крыльях. Он был счастлив, безоблачно счастлив. На собрании намекали на подготовку к вооруженному восстанию. Джемма была теперь его товарищем, и он любил ее. Они вместе будут работать, а может быть, даже вместе умрут в борьбе за грядущую республику. Вот она, весенняя пора их надежд! Padre увидит это и поверит в их дело.
      Впрочем, на другой день Артур проснулся в более спокойном настроении. Он вспомнил, что Джемма собирается ехать в Ливорно, a padre - в Рим.
      Январь, февраль, март - три долгих месяца до пасхи! Чего доброго, Джемма, вернувшись к своим, подпадет под протестантское влияние (на языке Артура слово "протестант" и "филистер"(*22) были тождественны по смыслу). Нет, Джемма никогда не будет флиртовать, кокетничать и охотиться за туристами и лысыми судовладельцами, как другие английские девушки в Ливорно: Джемма совсем другая. Но она, вероятно, очень несчастна. Такая молодая, без друзей, и как ей, должно быть, одиноко среди всей этой чопорной публики... О, если бы его мать была жива!
      Вечером он зашел в семинарию и застал Монтанелли за беседой с новым ректором. Вид у него был усталый, недовольный. Увидев Артура, padre не только не обрадовался, как обычно, но еще более помрачнел.
      - Вот тот студент, о котором я вам говорил, - сухо сказал Монтанелли, представляя Артура новому ректору. - Буду вам очень обязан, если вы разрешите ему пользоваться библиотекой и впредь.
      Отец Карди - пожилой, благодушного вида священник - сразу же заговорил с Артуром об университете. Свободный, непринужденный тон его показывал, что он хорошо знаком с жизнью студенчества. Разговор быстро перешел на слишком строгие порядки в университете - весьма злободневный вопрос.
      К великой радости Артура, новый ректор резко критиковал университетское начальство за те бессмысленные ограничения, которыми оно раздражало студентов.
      - У меня большой опыт по воспитанию юношества, - сказал он. - Ни в чем не мешать молодежи без достаточных к тому основании - вот мое правило. Если с молодежью хорошо обращаться, уважать ее, то редкий юноша доставит старшим большие огорчения. Но ведь и смирная лошадь станет брыкаться, если постоянно дергать поводья.
      Артур широко открыл глаза. Он не ожидал найти в новом ректоре защитника студенческих интересов. Монтанелли не принимал участия в разговоре, видимо, не интересуясь этим вопросом. Вид у него был такой усталый, такой подавленный, что отец Карди вдруг сказал:
      - Боюсь, я вас утомил, отец каноник. Простите меня за болтливость. Я слишком горячо принимаю к сердцу этот вопрос и забываю, что другим он, может быть, надоел.
      - Напротив, меня это очень интересует.
      Монтанелли никогда не удавалась показная вежливость, и Артура покоробил его тон.
      Когда отец Карди ушел, Монтанелли повернулся к Артуру и посмотрел на него с тем задумчивым, озабоченным выражением, которое весь вечер не сходило с его лица.
      - Артур, дорогой мой, - начал он тихо, - мне надо поговорить с тобой.
      "Должно быть, он получил какое-нибудь неприятное известие", подумал Артур, встревоженно взглянув на осунувшееся лицо Монтанелли.
      Наступила долгая пауза.
      - Как тебе нравится новый ректор? - спросил вдруг Монтанелли.
      Вопрос был настолько неожиданный, что Артур не сразу нашелся, что ответить.
      - Мне? Очень нравится... Впрочем, я и сам еще хорошенько не знаю. Трудно распознать человека с первого раза.
      Монтанелли сидел, слегка постукивая пальцами по ручке кресла, как он всегда делал, когда его что-нибудь смущало или беспокоило.
      - Что касается моей поездки, - снова заговорил он, - то, если ты имеешь что-нибудь против... если ты хочешь, Артур, я напишу в Рим, что не поеду.
      - Padre! Но Ватикан...
      - Ватикан найдет кого-нибудь другого. Я пошлю им извинения.
      - Но почему? Я не могу понять.
      Монтанелли провел рукой по лбу.
      - Я беспокоюсь за тебя. Не могу отделаться от мысли, что... Да и потом в этом пет необходимости...
      - А как же с епископством?
      - Ах, Артур! Какая мне радость, если я получу епископство и потеряю...
      Он запнулся. Артур не знал, что подумать. Ему никогда не приходилось видеть padre в таком состоянии.
      - Я ничего не понимаю... - растерянно проговорил он. - Padre, скажите... скажите прямо, что вас волнует?
      - Ничего. Меня просто мучит беспредельный страх. Признайся: тебе грозит опасность?
      "Он что-нибудь слышал", - подумал Артур, вспоминая толки о подготовке к восстанию. Но, зная, что разглашать эту тайну нельзя, он ответил вопросом:
      - Какая же опасность может мне грозить?
      - Не спрашивай меня, а отвечай! - Голос Монтанелли от волнения стал почти резким. - Грозит тебе что-нибудь? Я не хочу знать твои тайны. Скажи мне только это.
      - Все мы в руках божьих, padre. Все может случиться. Но у меня нет никаких причин опасаться, что к тому времени, когда вы вернетесь, со мной может что-нибудь произойти.
      - Когда я вернусь... Слушай, carino, я предоставляю решать тебе. Не надо мне твоих объяснений. Скажи только; останьтесь - и я откажусь от поездки. Никто от этого ничего не потеряет, а ты, я уверен, будешь при мне в безопасности.
      Такая мнительность была настолько чужда Монтанелли, что Артур с тревогой взглянул на него:
      - Padre, вы нездоровы. Вам обязательно нужно ехать в Рим, отдохнуть там как следует, избавиться от бессонницы и головных болей...
      - Хорошо, - резко прервал его Монтанелли, словно ему надоел этот разговор. - Завтра я еду с первой почтовой каретой.
      Артур в недоумении взглянул на него.
      - Вы, кажется, хотели мне что-то сказать? - спросил он.
      - Нет, нет, больше ничего... Ничего особенного.
      В глазах Монтанелли застыло выражение тревоги, почти страха.
      x x x
      Спустя несколько дней после отъезда Монтанелли Артур зашел в библиотеку семинарии за книгой и встретился на лестнице с отцом Карди.
      - А, мистер Бертон! - воскликнул ректор. - Вас-то мне и нужно. Пожалуйста, зайдите ко мне, я рассчитываю на вашу помощь в одном трудном деле.
      Он открыл дверь своего кабинета, и Артур вошел туда с затаенным чувством неприязни. Ему тяжело было видеть, что этот рабочий кабинет, святилище padre, теперь занят другим человеком.
      - Я заядлый книжный червь, - сказал ректор. - Первое, за что я принялся на новом месте, - это за просмотр библиотеки. Библиотека здесь прекрасная, но мне не совсем понятно, по какой системе составлялся каталог.
      - Он не полон. Значительная часть ценных книг поступила недавно.
      - Не уделите ли вы мне полчаса, чтобы объяснить систему расстановки книг?
      Они вошли в библиотеку, и Артур дал все нужные объяснения. Когда он собрался уходить и уже взялся за шляпу, ректор с улыбкой остановил его:
      - Нет, нет! Я не отпущу вас так скоро. Сегодня суббота - до понедельника занятия можно отложить. Оставайтесь, поужинаем вместе все равно сейчас уже поздно. Я совсем один и буду рад вашему обществу.
      Обращение ректора было так непринужденно и приветливо, что Артур сразу почувствовал себя с ним совершенно свободно. После нескольких ничего не значащих фраз ректор спросил, давно ли он знает Монтанелли.
      - Около семи лет, - ответил Артур. - Он возвратился из Китая, когда мне было двенадцать.
      - Ах, да! Там он и приобрел репутацию выдающегося проповедника-миссионера. И с тех пор отец каноник руководил вашим образованием?
      - Padre начал заниматься со мной год спустя, приблизительно в то время, когда я в первый раз исповедовался у него. А когда я поступил в университет, он продолжал помогать мне по тем предметам, которые не входили в университетский курс. Он очень хорошо ко мне относится! Вы и представить себе не можете, как хорошо!
      - Охотно верю. Этим человеком нельзя не восхищаться; прекрасная, благороднейшая душа. Мне приходилось встречать миссионеров, бывших с ним в Китае. Они не находили слов, чтобы в должной мере оценить его энергию, его мужество в трудные минуты, его несокрушимую веру. Вы должны благодарить судьбу, что в ваши юные годы вами руководит такой человек. Я понял из его слов, что вы рано лишились родителей.
      - Да, мой отец умер, когда я был еще ребенком, мать - год тому назад.
      - Есть у вас братья, сестры?
      - Нет, только сводные братья... Но они были уже взрослыми, когда меня еще нянчили.
      - Вероятно, у вас было одинокое детство, потому-то вы так и цените доброту Монтанелли. Кстати, есть у вас духовник на время его отсутствия?
      - Я думал обратиться к отцам Санта-Катарины, если у них не слишком много исповедующихся.
      - Хотите исповедоваться у меня?
      - Ваше преподобие, конечно, я... я буду очень рад, но только...
      - Только ректор духовной семинарии обычно не исповедует мирян? Это верно. Но я знаю, что каноник Монтанелли очень заботится о вас и, если не ошибаюсь, тревожится о вашем благополучии. Я бы тоже тревожился, случись мне расстаться с любимым воспитанником. Ему будет приятно знать, что его коллега печется о вашей душе. Кроме того, сын мой, скажу вам откровенно: вы мне очень нравитесь, и я буду рад помочь вам всем, чем могу.
      - Если так, то я, разумеется, буду вам очень признателен.
      - В таком случае, вы придете ко мне на исповедь в будущем месяце?.. Прекрасно! А кроме того, заходите ко мне, мой мальчик, как только у вас выдастся свободный вечер.
      x x x
      Незадолго до пасхи стало официально известно, что Монтанелли получил епископство в Бризигелле, небольшом округе, расположенном в Этрусских Апеннинах. Монтанелли спокойно и непринужденно писал об этом Артуру из Рима; очевидно, его мрачное настроение прошло. "Ты должен навещать меня каждые каникулы, - писал он, - а я обещаю приезжать в Пизу. Мы будем видеться с тобой, хоть и не так часто, как мне бы хотелось".
      Доктор Уоррен пригласил Артура провести пасхальные праздники в его семье, а не в мрачном кишащем крысами старом особняке, где теперь безраздельно царила Джули. В письмо была вложена нацарапанная неровным детским почерком записочка, в которой Джемма тоже просила его приехать к ним, если это возможно. "Мне нужно переговорить с вами кое о чем", писала она.
      Еще больше волновали и радовали Артура ходившие между студентами слухи. Все ожидали после пасхи больших событий.
      Все это привело Артура в такое восторженное состояние, что все самые невероятные вещи, о которых шептались студенты, казались ему вполне реальными и осуществимыми в течение ближайших двух месяцев.
      Он решил поехать домой в четверг на страстной неделе и провести первые дни каникул там, чтобы радость свидания с Джеммой не нарушила в нем того торжественного религиозного настроения, какого церковь требует от своих чад в эти дни. В среду вечером он написал Джемме, что приедет в пасхальный понедельник, и с миром в душе пошел спать.
      Он опустился на колени перед распятием. Завтра утром отец Карди обещал исповедать его, и теперь долгой и усердной молитвой ему надлежало подготовить себя к этой последней перед пасхальным причастием исповеди. Стоя на коленях, со сложенными на груди руками и склоненной головой, он вспоминал день за днем прошедший месяц и пересчитывал свои маленькие грехи - нетерпение, раздражительность, беспечность, чуть-чуть пятнавшие его душевную чистоту. Кроме этого, Артур ничего не мог вспомнить: в счастливые дни много не нагрешишь. Он перекрестился, встал с колен и начал раздеваться.
      Когда он расстегнул рубашку, из-под нее выпал клочок бумаги. Это была записка Джеммы, которую он носил целый день на груди. Он поднял ее, развернул и поцеловал милые каракули; потом снова сложил листок, вдруг устыдившись своей смешной выходки, и в эту минуту заметил на обороте приписку: "Непременно будьте у нас, и как можно скорее; я хочу познакомить вас с Боллой. Он здесь, и мы каждый день занимаемся вместе".
      Горячая краска залила лицо Артура, когда он прочел эти строки.
      "Вечно этот Болла! Что ему снова понадобилось в Ливорно? И с чего это Джемме вздумалось заниматься вместе с ним? Околдовал он ее своими контрабандными делами? Уже в январе на собрании легко было понять, что Болла влюблен в нее. Потому-то он и говорил тогда с таким жаром! А теперь он подле нее, ежедневно занимается с ней..."
      Порывистым жестом Артур отбросил записку в сторону и снова опустился на колени перед распятием.
      И это - душа, готовая принять отпущение грехов, пасхальное причастие, душа, жаждущая мира и с всевышним, и с людьми, и с самим собою. Значит, она способна на низкую ревность и подозрения, способна питать зависть и мелкую злобу, да еще к товарищу! В порыве горького самоуничижения Артур закрыл лицо руками. Всего пять минут назад он мечтал о мученичестве а теперь сразу пал до таких недостойных, низких мыслей!..
      В четверг Артур вошел в церковь семинарии и застал отца Карди одного. Прочтя перед исповедью молитву, он сразу заговорил о своем проступке:
      - Отец мой, я грешен - грешен в ревности, в злобе, в недостойных мыслях о человеке, который не причинил мне никакого зла.
      Отец Карди отлично понимал, с кем имеет дело. Он мягко сказал:
      - Вы не все мне открыли, сын мой.
      - Отец! Того, к кому я питаю нехристианские чувства, я должен особенно любить и уважать.
      - Вы связаны с ним кровными узами?
      - Еще теснее.
      - Что же вас связывает, сын мой?
      - Узы товарищества.
      - Товарищества? В чем?
      - В великой и священной работе.
      Последовала небольшая пауза.
      - И ваша злоба к этому... товарищу, ваша ревность вызвана тем, что он больше вас успел в этой работе?
      - Да... отчасти. Я позавидовал его опыту, его авторитету... И затем... я думал... я боялся, что он отнимет у меня сердце девушки... которую я люблю.
      - А эта девушка, которую вы любите, дочь святой церкви?
      - Нет, она протестантка.
      - Еретичка?
      Артур горестно стиснул руки.
      - Да, еретичка, - повторил он. - Мы вместе воспитывались. Наши матери были друзьями. И я... позавидовал ему, так как понял, что он тоже любит ее... и...
      - Сын мой, - медленно, серьезно заговорил отец Карди после минутного молчания, - вы не все мне открыли. У вас на душе есть еще какая-то тяжесть.
      - Отец, я...
      Артур запнулся. Исповедник молча ждал.
      - Я позавидовал ему потому, что организация... "Молодая Италия", к которой я принадлежу...
      - Да?
      - Доверила ему одно дело, которое, как я надеялся, будет поручено мне... Я считал себя особенно пригодным для него.
      - Какое же это дело?
      - Приемка книг с пароходов... политических книг. Их нужно было взять... и спрятать где-нибудь в городе.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4