Пока там прочтут и {62} постановят свое решение, пройдет порядочное время. Теперь мне придется сделать перерыв в работе. Вторую половину июля и начало августа, займет переезд. Таким, образом, следующая порция может поступить только к концу августа. У меня еще к Вам две покорнейших просьбы: 1. как дела с визами; 2. еще раз прошу Вас подтвердить получение 30 долларов, если они до Вас уже дошли.
      Если Ю. А. приехал, передайте мой сердечный привет.
      Искренне преданный Вам, Веве"
      --
      К письму было приложено "приблизительное оглавление" первой части книги, которую Шульгин хотел назвать "Контрабандисты", но которую берлинское издательство "Медный Всадник" напечатало в январе 1927 года - за три месяца до разоблачения советской провокации в Тресте - под названием "Три столицы".
      С "приблизительным оглавлением" Москва получила на просмотр и утверждение десять глав, тогда как "Три столицы" - включая эпилог - состоят из двадцати шести. Трест вернул первые десять автору без поправок и возражений. Как ему были посланы остальные, мне не известно.
      Никаких подозрений рассказ Шульгина об его впечатлениях и встречах в России во мне тогда не вызвал. Более того, меня взволновало прикосновение к отечеству глазами человека, который тогда казался твердым и непримиримым противником большевиков.
      Много лет спустя мне пришлось напомнить ему эту книгу в открытом письме, которым я ответил на его обращенный к эмигрантам призыв примириться с коммунизмом и советчиной. В 1926 году я не мог предположить, что нас когда-либо разделит воздвигнутый этим призывом барьер.
      Я не скрыл от Шульгина впечатления от его рукописи. Он ответил 2-го августа 1926 года:
      "Глубокоуважаемый Сергей Львович!
      Произошло, очевидно, крайне досадное пропадание моего письма, а, вернее, двух писем, потому что, насколько мне помнится, я насчет Марии Димитриевны (его жены) писал Вам два раза. Пишу в третий: ее документы находятся {63} ныне в порядке и визу для нее надлежит хлопотать на фамилию ее мужа. Одновременно, для верности, пишу о том же Юрию Александровичу. От него еще письма не получил до сего числа. Очень рад, что рукопись дошла. Я за нее также начинал тревожиться, но более еще рад, что она "производит сильное впечатление", если Вы, это серьезно, а не от доброты, сердечной. Автору очень трудно судить, всегда кажутся несуразности - то горишь огнем Колумба, увидевшего новый материк, то все кажется пошло-бледным. В конце-концов решаешь: "Как написалось, так и напивалось - выше головы не прыгал и Колумб". На этом рассуждении собираешь силы, чтобы предстать на суд народный. Очень Вам благодарен, что Вы уже ее переслали дальше. Меня очень интересует, как там отнесутся.
      Итак, доллары получены и пересланы. Благодарствуйте и на этом. Мне очень хотелось бы, чтобы они послужили той смазкой, которая необходима, чтобы пустить в ход это маленькое предприятие. Но сильно побаиваюсь, что они истратят деньги на жизненные надобности, ибо там, в этом смысле, большой крах или прямо голод. Очень Вам признателен, что Вы заступились перед нашими друзьями за это дело и ходатайствовали за него. Мне кажется, что сравнительно небольшие суммы дали бы ему возможность работать и самоокупаться на первых порах, а затем давать и доход. Но тут нужно помогать вовремя. Подробнее напишу об этом Ю. А. (Артамонову). Пока шлю Вам сердечный привет.
      Тутаву Дублеве"
      --
      Между тем г-жа Т. и ротмистр Ч. не выдержали "прямого голода" и появились в Варшаве, бросив "предприятие" на произвол судьбы. Мне пришлось заняться устройством незадачливого мыловара на частную службу. Это удалось и, несмотря на большую разницу лет, между нами возникли дружеские отношения.
      9
      Прошло несколько месяцев - 1926 год близился к концу. Неожиданно, 11-го ноября, Шульгин написал мне из Парижа:
      {64}
      "Глубокоуважаемый Сергей Львович! Одновременно с сим письмом я прошу Ю. А. (Артамонова) познакомить Вас с содержанием моих писем Александру Александровичу (Якушеву) и Антону Антоновичу (оказавшемуся впоследствии советским агентом бывшему прокурору Дорожинскому, сопровождавшему Шульгина по поручению Треста в его поездке по России, и пользовавшемуся в Тресте псевдонимами Марченко и Мещерский). Только соображения выигрыша времени заставляют меня писать им без предварительного, продолжительного и исчерпывающего обсуждения с Вами и с Ю. А. этого вопроса. Ваши в этом смысле знания и опыт незаменимы. Я надеюсь, Вы позволите мне широко пользоваться тем и другим. Другими словами, я напрашиваюсь на совместную работу с Вами, точнее сказать - хочу внести и свою лепту в общее дело. Больше всего мне не хотелось бы, чтобы у Вас хоть на минуту явилась мысль о противуположении или соперничестве наших трудов. Впрочем, откровенно говоря, я серьезно так не думаю, чтобы Вы могли так отнестись, и если пишу Вам это, то немножко из принципа "береженого Бог бережет", а больше, чтобы просить Вас подумать над вопросом, как, соединив наши, усилия, мы могли бы достигнуть наилучшего результата. Я был бы Вам весьма благодарен, если бы с согласия и одобрения Ю. А. написал бы от себя Алек. Алек. в поддержку моего плана и ходатайства. Основную же мысль о необходимости верной информации (о положении России под советской властью) я в значительной степени почерпнул из бесед с Вами, почему Вы не можете не быть мне тут верным союзником.
      В ожидании личного с Вами, приятного и плодотворного для дела, сзидания, шлю Вам сердечный привет. О. К.".
      --
      Это письмо было получено мною в те дни, когда Артамонову предстояла поездка в Париж для встречи с Кутеповым и Якушевым. Я не знал, чем объяснялась необходимость этого совещания, но озабоченность Артамонова показывала, что парижские разговоры вряд ли будут легкими. Он был настолько рассеян, что забыл показать мне, до отсылки в Москву, письма, присланные Шульгиным для Якушева и Дорожинского. Поэтому я не узнал, что именно автор "Трех столиц" {65} предложил М.О.Р., но догадался, что речь шла о распространении "верной информации из России". Шульгин, вероятно, не знал, что Трест этим уже занимается.
      Артамонов изредка получал из Москвы статьи для эмигрантских газет и журналов. Они были подписаны псевдонимом - Серов - и казались произведениями верующего православного христианина, несомненного монархиста. Мы отсылали их в Париж, где они были напечатаны "Борьбой за Россию" и "Отечеством".
      Сохранилась в памяти одна - посещение автором превращенного большевиками в музей Александровского дворца в Царском Селе. Описание комнат убиенной Царской Семьи и сохранившихся в них вещей и фотографий так убедительно говорило о преклонении перед памятью жертв Екатеринбургского преступления, что я до сих пор не могу ответить на вопрос, было ли оно написано чекистом в антисоветской маске или вовлеченным в М.О.Р. действительным противником революции.
      Недавно я узнал, что в начале своего существования Трест пытался протолкнуть эмигрантскими руками во французскую печать нужную Москве дезинформацию.
      --
      Вторично мне пришлось стать временным резидентом М.О.Р. и Кутеповской организации в Варшаве в ноябре 1926 года, во время упомянутой парижской встречи Артамонова с Кутеповым и Якушевым.
      Именно тогда Трест вернул через меня Шульгину вторую, ранее мне неизвестную, часть "Трех столиц". Полученное мною сопроводительное письмо показывает соблюдавшуюся М.О.Р. в переписке канцелярскую аккуратность, которая - будь мы опытнее - должна была вызвать удивление и недоверие.
      Написанное 27-го ноября, это письмо помечено № 43, вероятно как продолжение более ранних, адресованных Артамонову. В нем было сказано:
      "Глубокоуваясаемый Сергей Львович, прилагаемую при сем рукопись и две газетные вырезки просьба переслать В. В. Лежневу (Шульгину). Касаткин (псевдоним называвшего себя в Москве Стаунигом чекиста Опперпута) просит передать Вам, что Ваша очередная почта нами пока не получена. {66} Пользуясь случаем, прошу принять уверения, в моем глубоком уважении.
      С. Мещерский".
      Без задержки, не прочитав, я отослал рукопись в Париж. Шульгин откликнулся немедленно, написав 5-го декабря:
      "Глубокоуважаемый, Сергей Львович!
      Рукопись получена, позвольте Вас очень поблагодарить. Ваше письмо также получено. Выдержки газетные в нем также. Так как исправлений (в тексте рукописи), кажется, почти нет, то, вероятно, появление книги не за горами, ибо первая часть уже набрана и издатель стенает о второй. Сегодня завтракал с приезжими (Якушевым и Артамоновым). В среду буду иметь конференцию с Ю. А. по разным техническим вопросам.
      Письмо В. С. (ротмистра Ч.) не откажите прислать сюда, ибо выяснилось, что я в Польшу не могу ехать. Очень об этом сожалею по причинам Вам, конечно, ясным, но надеюсь недостаток живого общения возместить регулярными письменными сношениями. Подробности сообщит Вам Ю. А., с которым мы, надеюсь, договоримся, считая, однако, что невидимо Вы присутствуете при нашем разговоре.
      С превеликим огорчением, что личное свидание, о котором пишет В. С; не состоится, прошу принять мой сердечный привет. В. В.".
      --
      В январе 1927 года Шульгин сообщил Артамонову, что должен рассчитаться с Антоном Антоновичем (Дорожинским) за расходы, понесенные им во время поездки по России. Он прибавил, что ему легче всего перевести деньги мне, как варшавскому корреспонденту "Возрождения".
      В начале февраля контора этой газеты прислала мне чек Вестминстерского банка в Париже на 75 долларов, а в начале марта - второй чек на 100 долларов. В сопроводительных письмах на бланках "Возрождения", подписанных управляющим конторой А. Давыдовым, было сказано, что деньги посланы мне "по поручению В. В. Шульгина на известное Вам употребление". {67} Трест успел получить их до своего апрельского саморазоблачения. Сохранились полученные мною расписки от 12-го февраля и 19-го марта, которые Дорожинский подписал, как Ант. Ант. Марченко. Вторая была получена мною в Варшаве за несколько дней до "бегства" Опперпута из Москвы в Финляндию.
      --
      По словам Шульгина, одним из побуждений, толкнувших его на поездку в Россию при содействии М.О.Р., было желание найти пропавшего без вести сына.
      В литературе о Тресте было высказано мнение, что это было предлогом, но существует документ, доказывающий, что судьба сына волновала Шульгина не только в годы существования М.О.Р., но и позже. 17-го августа 1927 года он написал из Булурис, в департаменте Вар, во Франции, ротмистру Ч. в Варшаве:
      "Дорогой В. С.!
      Большая к Вам просьба. Пойдите в ред. газеты, "Курьер Поранны" и от моего имени попросите их номер газеты, или номера, если их несколько, где сообщалась история, о которой Вы прочтете в прилаг. фельетоне А. Яблоновского (в парижском "Возрождении") и пришлите мне. Кроме того, попробуйте разузнать, не склонен ли "Курьер Поранны" указать источник своей информации о том, чтобы можно было узнать, в чем дело, от лица, сообщившего газете. Кроме того, очень прошу Вас посетить Ю. А. (Артамонова) и узнать, не может ли он что-нибудь разведать.
      Я лично не верю в это, ибо твердо убежден теперь, что Ляля (пропавший без вести сын Шульгина) умер и все это или ошибка, или провокация, но все же надо проверить.
      Может быть лучше, если Вы предварительно пойдете к Ю. А. и посоветуетесь с ним, как поступить? Может быть, удобнее навести справки в "Курьере Поранны" через С. Л.?
      Обнимаю Вас. Недавно с В. И. Вондраком вспоминали Вас и послали Вам открытку. Пишите мне на имя В. А. Лазаревского, который сейчас живет у меня. Ваш В. В.".
      Из карандашной отметки на этом письме, которое ротмистр Ч. передал мне, видно, что справка в редакции варшавской газеты была наведена по телефону и осталась безрезультатной. {68} Копии моих писем Шульгину не сохранились за исключением одной последнего письма от 22-го октября 1927 года:
      "Глубокоуважаемый Василий Витальевич!
      В ответ на Ваше письмо от 15-го октября с. г. спешу сообщить, что Вы, само собой разумеется, можете перевести на мое имя деньги для В. С. (ротмистра Ч.). Его адрес мне известен и деньги будут мною немедленно по получении переданы, по назначению. Я искренне рад, что могу оказать Вам эту незначительную услугу и прошу Вас и впредь располагать мной, если это Вам понадобится.
      Не могу не воспользоваться случаем, чтобы не сказать Вам, с каким вниманием и интересом я прочитал Ваше замечательное "послесловие" (к "Трем столицам"). Я очень тяжело переживаю происшедшее, виню себя в ненаблюдательности и легковерии и на Ваших впечатлениях проверяю мои собственные. Помимо некоторых, по-моему неверно изложенных или недостаточно оттененных Вами моментов, о которых говорить в письме невозможно, я могу указать Вам на одну существенную фактическую неточность: Опперпута звали не Оскаром, а Эдуардом, то есть этим именем он пользовался. Отчество у Вас верное, т. е. то, которым он действительно пользовался.
      Искренне Вас уважающий С. Войцеховский".
      --
      Переписка оборвалась не вследствие изменения моего отношения к Шульгину. Причиной было не это. 4-го мая 1928 года мой брат Юрий совершил в Варшаве покушение на жизнь советского торгпреда Лизарева. Его защита в двух судебных инстанциях поглотила мое внимание, а в 1930 году, после похищения генерала Кутепова чекистами в Париже, я, разойдясь во мнениях с подчиненным генералу Миллеру новым возглавителем "работы на Россию", порвал навсегда с конспирацией и предпочел ей явные общественные начинания, в которых Шульгин не участвовал.
      Несколько десятилетий спустя я неожиданно убедился в том, что большевики, захватив его в Югославии после второй мировой войны и превратив в шестидесятых годах в орудие своей пропаганды, обращенной к эмигрантам, вспомнили Трест и поручили своей зарубежной агентуре установить {69} судьбу тех, кто имел то или иное отношение к его "тайной" поездке в Россию. В частности, смерть Александрова, скончавшегося в 1948 году, им была, очевидно, не известна.
      10
      Шульгин был упомянут, под псевдонимом Лежнева, в полученном мною из Москвы в начале марта 1926 года письме Якушева о предстоявшем тогда в Париже русском Зарубежном Съезде.
      Председатель Российского Комитета в Польше, Виктор Иванович Семенов, подготовлявший участие варшавских русских эмигрантов в этом съезде, предложил моему брату и мне стать членами этой делегации. Брат, бывший тогда председателем Организации Русской Молодежи, предложение принял. Считая себя связанным с М.О.Р., я дважды запросил Якушева об его отношении к съезду и моей поездке в Париж. Ответ, написанный 1-го марта, был доставлен из Москвы польским дипломатическим курьером. В нем было сказано:
      "Дорогой Сергей Львович!
      Ваши письма от 18 и 23 февраля получил и спешу на них ответить. Что ни говорите, у Волынского (Д. Ф. Андро де Ланжерона) есть нюх и он умеет вовремя подойти к людям. Если состоится поездка Левина (Якушева) к Вам в гости, то очень было бы, интересно поговорить с Вами на эту тему, а, может быть, в случае надобности повидаться и с Волынским. Впрочем, Волынский каким-то верхним чутьем угадывает время приезда Левина и сам является для разговора.
      По поводу Вашей предполагаемой поездки на съезд могу сообщить, что Трест, как таковой, сам, конечно, никого на съезд не командирует, но, если Вы получите туда командировку от какой-нибудь группировки, то мы будем это только приветствовать, и считаем Ваше присутствие на съезде крайне желательным.
      Нам самое ценное - Ваше личное впечатление о съезде и той среде, в которой Вам придется быть. Вы сумеете осветить то, что никакими официальными отчетами не отметишь. Кроме того, как думает Дипский (Артамонов), подобная Ваша поездка явится началом Вашего выхода на широкую общественную арену, а нам иметь в Вашем лице {70} своего общественного деятеля весьма важно, ибо Вы сами знаете, что деятели прежней формации нам не очень подходят, даже такие, как обращающийся в нашу веру Лежнев.
      Впрочем, в известной степени, Лежнев, полагаю, будет нам все-таки полезен. Например, его предполагаемое выступление на съезде с докладом о поездке нам, кажется, будет полезно. Надо было видеть, как у него здесь нарастало чувство изумления, когда он знакомился с действительной Россией, а не с той, которая представляется расстроенному воображению мануфактуристов (эмигрантов).
      Зная его ораторские способности и умение убеждать, надо полагать, что он сможет произвести сильное впечатление на съезд и заставит его идти по желательному пути.
      Присланный Вами бюллетень "Централь Юропеан-прессе" очень интересен в некоторых частях и мы просим Вас, если это не составит Вам особого труда, присылать нам эти бюллетени. Выборки из них делать не стоит, мы здесь сами разберемся.
      Итак, надеюсь, что неофициальный представитель Треста, в лице нашего милого Сергея Львовича, будет присутствовать на этом курьезном съезде и вслед за тем мы получим ряд, как всегда интереснейших и метких описаний всего им виденного и слышанного.
      Жму крепко Вашу руку. Мой сердечный привет Вашей супруге. Преданный Вам А. Федоров".
      --
      Не могу вспомнить, о чем именно Андро хотел тогда поговорить с Якушевым, но предполагаю, что, при его связях в польской среде, темой разговора должны были стать русско-польские отношения.
      Андро действительно несколько раз появлялся из окрестностей Данцига в Варшаве так, что его приезды совпадали с присутствием Якушева в польской столице. Московского гостя это удивляло и, как мне казалось, беспокоило, хотя объяснялось просто - исполняя просьбу Андро, благодаря которому я стал участником М.О.Р., я предупреждал его о встречах с Якушевым, которому, по инстинктивной осторожности, это не сказал.
      При всем моем доверии к Тресту, я не только в этом случае придерживался раз навсегда установленного правила - соблюдения тайны моих личных и общественных отношений. {71} Письмо Якушева о Зарубежном Съезде кольнуло меня чрезмерной похвалой моих "всегда интереснейших и метких описаний всего виденного и слышанного", так как этот отзыв не был оправдан ни моими письмами Тресту, ни варшавскими разговорами с его приезжавшими из России участниками. Я приписал эту лесть желанию доставить мне удовольствие, а не тому, чем она была в действительности - попыткой получить "закулисные" впечатления от парижского съезда.
      Побывать на нем мне не пришлось. Тот же Якушев неожиданно сообщил Артамонову, что М.О.Р. изменило свое мнение и признало мое участие в съезде нежелательным. С конспиративной точки зрения, это мне показалось правильным, и я принял отмену поездки, как должное. Делегация Российского Комитета в Польше побывала в Париже, но ее рассказа я Якушеву не сообщил.
      11
      Трест неоднократно проявлял к Артамонову доброжелательное внимание. Когда родился его сын, названный Сергеем, варшавский резидент М.О.Р. пожелал соблюсти старинный обычай - заказать, по размеру младенца, икону его небесного покровителя, но в Варшаве никто не взялся выполнить этот заказ. Образ был написан в России и, через пограничное "окно", доставлен в Польшу.
      Ранним летом 1926 года Артамонов получил от Треста отпуск для поездки в Югославию, где жили его мать и дядя. Из Москвы ему был прислан напутственный подарок - плоский золотой портсигар с надписью на внутренней стороне крышки: "Юрию Александровичу Артамонову от М.О.Р.". На месяц с лишним обязанности резидента Кутеповской организации и Треста перешли ко мне.
      Тогда я впервые узнал, что перепиской Кутепова с Москвой ведал в Париже полковник А. А. Зайцов. Полученные мною, в отсутствие Артамонова, письма были помечены очередными номерами и написаны по всем правилам дореволюционной бюрократической или военной переписки. В одном из них Зайцов был назван А. А. Усовым, но подписаны они были псевдонимами Н. Садов и Н. Кох. Были ли они псевдонимами самого Зайцова, мне не известно. {72} Историческое значение этих документов не велико. Я включаю их в мои воспоминания только для того, чтобы показать, насколько интенсивной была тогда переписка Кутепова с М.O.P.
      Письмо № 79 от 31-го мая было коротким:
      "Милостивый Государь, Сергей Львович!
      Не зная, уехал ли Юрий Александрович или нет, направляю настоящее письмо Вам с просьбой, если Юрий Александрович еще не уехал, передать его ему, а в противном случае направить прилагаемое письмо с первой оказией по назначению в Трест.
      Прошу Вас принять уверение в совершенном уважении и полной преданности.
      Н. Салов."
      --
      Затем я получил письмо № 81 от 18-го июня:
      "Многоуважаемый Сергей Львович!
      Ваше письмо с приложенными к нему письмами от Рабиновича (Якушева) и для Бородина (Кутепова) получил в полной исправности. Премного благодарен.
      Не откажите направить далее в Трест с первой оказией прилагаемое письмо А. А. Кацу (Якушеву ).
      Посылали ли Вы или Юрий Александрович в последнее время что-либо для меня через женевцев (польских дипломатических курьеров). Я давно у них (в польском посольстве в Париже) не был и не хотел бы идти до получения уведомления от Вас, что у них есть что-либо для меня.
      Примите самый искренний привет от уважающего Вас и преданного Н. Коха".
      --
      В письме № 82 от 25-го июня было сказано:
      "Многоуважаемый Сергей Львович
      Сегодня мною получено Ваше письмо от 81-го июня № 2 и заказная бандероль с печатными материалами. Срочное письмо и церковные заметки (статья Серова о церковных {73} событиях в России) сегодня же переданы мною Бородину. Премного благодарен за посланное.
      Не откажите направить с первой оказией прилагаемое письмо в Трест.
      Прошу Вас принять уверения в совершенном уважении и преданности.
      Н. Кох".
      --
      Следующие два письма показывают, что Кутепов поддержал желание Шульгина приехать в Польшу и поселяться на Волыни. В № 83 от 3-го июля это мне было сообщено:
      "Глубокоуважаемый Сергей Львович! А. А. Усов поручил мне просить Вас сделать все необходимое для получения въездной визы лицу, указанному в прилагаемой записке, в которой также приведены все необходимые для получения визы данные. Относительно данной визы Платен писал Бергману и последний вероятно Вас осведомил об этом.
      Только что получил Ваше письмо от 28-го июня № 3 с письмом Рабиновича.
      Примите уверение в совершенном почтении и преданности.
      Н. Кох".
      --
      Просьба была повторена в письме № 84 от 16-го июля:
      "Многоуважаемый Сергей Львович!
      В дополнение к моему письму от 3-го июля прошу Вас передать Юрию Александровичу, что Бородин (Кутепов) просит его также исхлопотать визы для въезда в Польшу двух лиц, указанных в прилагаемом списке. Визы для этих лиц необходимы также по той же надобности, о которой Платен должен был известить Юрия Александровича.
      Только что получил Ваше письмо от 13-го июля с письмом (из Москвы) для Бородина, которое передам сегодня же. Я надеюсь, что с приездом Юрия Александровича вопрос с визами выяснится.
      Примите уверение в совершенном уважении и преданности.
      Н. Кох". {74}
      --
      Код, употребленный в этой переписке, не сохранился, но - если память мне не изменила - А. А. Зайцов называл Шульгина Платеном, а Бергманом Артамонова.
      Последнее, полученное мною до возвращения Артамонова в Варшаву, письмо № 85 от 19-го июля состояло из четырех строк - просьбе о "пересылке с ближайшей оказией прилагаемого письма А. Рабиновичу".
      Нужно ли прибавить, что столь интенсивная переписка Кутепова с Якушевым укрепила мою веру в М.О.Р.?
      --
      Между тем Артамонов написал мне 17-го июня из Югославии. Поделившись первыми впечатлениями о стране, прежде ему не известной, он перешел к привлекавшим тогда наше внимание евразийским делам:
      "Из письма Шмидта (Арапова) - хотя я не знаю содержания его письма к Денисову (Лотовому) - вижу, что снова начинают что-то путать с поездкой (представителя евразийцев в Россию). По-видимому, выдвигают новый проект приезда Денисова (за границу). Вы знаете, чем кончались дела, когда выдвигались всякие мануфактурные (эмигрантские) проекты, то есть ничем. Поэтому, я был бы очень осторожен в оценке этих дел. Кстати я думаю, что Денисов вряд ли сможет приехать.
      О моем свидании с Элкиным (П. Н. Савицким) пока прошу Вас ни слова не говорить никому из нефтяников (евразийцев), даже о самом факте. Элкин очень близок к Вашей и моей оценке современ. нефтян. работы, как "игры в дело". Я руководствовался в разговоре с ним Вашей оценкой его, как человека наиболее пригодного, психологически, для работы с Аргентиной (в России), и сложившийся при этих разговорах план может дать результаты.
      Элкин, по своей горячности, которую мне пришлось сдерживать и которую я сдержал, гораздо резче и дальше идет в своих планах, чем мы с Вами. Время пока еще терпит, и я не хочу писать Вам всего содержания разговора, м. б. сделаю это через несколько дней, когда у меня в голове все устоится и выкристаллизуется".
      --
      {75} Из второго письма, которое Артамонов написал, видно, что, в его отсутствие, мне пришлось заняться его денежными расчетами. Очевидно, в ответ на мой запрос он сообщил:
      "Я действительно забыл сказать Вам лично о том, что А. В. (Александрова) надо ко времени окна кредитовать на покупки (для Треста), если бы, от М. И. (Криницкого) не поступило денег. Словом то, что Вы теперь сделали (то есть снабжение Александрова деньгами на упомянутые покупки) совершенно правильно.
      Что касается счета за заграничные разговоры (по телефону), то он правилен. Разговоры эти относятся к концу апреля и началу мая, когда я два раза подолгу говорил со Шмидтом (Араповым) в связи с делами поездки (представителя евразийцев в Россию). В их продолжительности виноват был, главн. обр. Шмидт".
      В другой части того же письма Артамонов спросил:
      "Как и что выясняется с поездкой нефтяников (евразийцев)? Если они поедут к 20 июля, то после них в порядке давно обещанной идеологическ. поездки поедет Элкин (Савицкий). Если Пэнни (П. Н. Малевский-Малевич) и т. д. не поедет, надо будет провезти Элкина. Пока все это только между нами. Я еще буду писать Денисову (Ланговому) и Вам о моих разговорах с Элкиным".
      В ответ на мое короткое письмо о пребывании П. Б. Струве в Варшаве, Артамонов 18-го написал:
      "Ваши письма 3 и 4 получил. Вы, к сожалению, так туманно пишете, что мне совершенно неясно, что являлось центром разговора С. с Вами. Я себе представляю, что он мог говорить о способах достать деньги для Треста. Если это так, то это очень хорошо - это как раз та область, в котор. и его стоит попробовать на всяк. случай. Если же его главный интерес заключается в оперативной работе, то мне кажется, что это представляет собой для нас меньший интерес. Я уверен, что Вы отлично провели с ним разговоры и сосредоточили свое внимание именно на том, чтобы осведомиться об его возможностях и планах больше, чем вводить его в Трестовск. дела. То, что это случилось в мое отсутствие, м. б. к лучшему - это уже судьба так {76} устраивает и мне было бы наверное не легко сдерживать свою горячность в разговоре с ним. Напишите мне, пожалуйста, кратко, как Вы обычно пишете, но не общими, а конкретными фразами тему разговоров с С. Догадались ли Вы оставить копию Вашего письма Рабиновичу (Якушеву) о С. для меня?
      Еще у меня есть вопросы к Вам, на которые прошу ответа:
      1. Получено ли от Треста подтверждение о визе для Лежнева (Шульгина) и просили ли Вы уже (офицера второго отдела польского генерального штаба, майора) Брауна об этом?
      2. Есть ли движение - и какое - в деле поездки Пэнни к Денисову? Есть ли конкретное решение, кто, когда и куда едет, то есть получили ли Вы соответ. письма?
      3. Когда будет след. окно?
      4. По каким дням теперь уходит и приходит почта? Отменен ли четверг?
      5. Собираетесь ли Вы 13-15 июля уехать по своим делам, как говорили мне? Это мне необходимо знать для оконч. расчета времени.
      6. Были ли письма от (ротмистра) Ч. из Трестхоза (волынского имения Шульгина)?
      Теперь, когда А. В. (Александров) получил деньги от М. И. (Криницкого), он должен рассчитаться с Вами за взятое".
      Прибавив несколько фраз о своих личных делах, Артамонов в заключение написал:
      "Элкин оч. хвалебно пишет про полученный от Вас Аргентинский обзор (статью о положении России)".
      --
      П. Н. Савицкий, действительно, мою статью похвалил, даже чрезмерно похвалил. 27-го июня он мне написал из Праги:
      "Дорогой Сергей Львович! Позвольте чрезвычайно поблагодарить Вас за присланную статью. Скажу Вам без всякого преувеличения, что она чрезвычайно меня удовлетворила и дала мне уверенность в плодотворном дальнейшем нашем сотрудничестве. У Вас как раз есть то, чего нет ни у кого из нас: наряду с ясностью мысли, дар прозрачного, простого изложения и - я {77} скажу также - тактическая расчитанность, обдуманность каждой фразы. Дай Боже, что это был камень, на котором нам удалось бы построить здание помощи "внутреннему движению" печатной литературой. В перспективе жизни, основание базы помощи "внутреннему движению" полагаю основной практической задачей. Искренне Ваш. П. H. С.".
      --
      Восемь месяцев спустя евразийское "внутреннее движение", связанное с Трестом, оказалось чекистской "легендой", но, помимо этого, моему сотрудничеству с евразийцами не суждено было окрепнуть. Мы одинаково надеялись увидеть новую Россию и участвовать в ее построении, но, в моем представлении, его основой должна была стать русская историческая традиция. Временное сохранение некоторых последствий революции казалось мне неизбежным, но с полным их очищением от марксизма и советчины, евразийцы же постепенно все более склонялись к простому переименованию Советского Союза в Евразию.
      --
      Между тем выяснилось, что Арапов собирается в Москву. Из Югославии Артамонов написал мне 12-го июля:
      "Дорогой Сергей Львович!
      Ваши письма все получил, включая и последнее о том, что Шмидт хочет ехать. Я выезжаю через три недели и 18-го июля буду в Варшаве. С дороги протелеграфирую Вам точное время приезда и. так как Вы теперь утром не заняты, то мы м. б. сговоримся о том, что первое утро дня приезда посвятим деловым разговорам.
      Прочтите прилагаемое мое письмо Денисову (Лотовому) и, если по нефт. (евразийской) обстановке не видите препятствий к его пересылке, перешлите его Денисову (в Москву) в отдельном конверте. Содержание его рассматривайте как совершенно между нами конфиденциальное - это я говорю на случай, если бы Шмидт приехал раньше меня.