О добрых пчеловодах, злых разбойниках и хитрой девушке.
      
      Старый пасечник сидел за столом, тяжко вздыхал. Вытирал рукавом слезящиеся глаза. Хоннор, положив на лавку ноющую от долгой ходьбы ногу, жевал медленно и устало - кусок не лез в глотку. Мелисента вышла из-за занавески, где метались неровные тени светильни, слышались плач и стон. Откатывая рукава, села за стол. Взяла было кусок лепешки, да отложила:
      - И что же, никто их здесь не видел, не знает - что за люди такие?
      - Они не заглянули в деревню. Дом Шоннана возле самой дороги. Несколько человек поскакали вперед отряда. Шоннаха их видела - полоскала белье на ручье. Она поторопилась дополоскать, чтобы помочь старой Шоххе принять гостей - кто ж знал, что это за гости... Оставила на мостках корзину с мокрым бельем, а сама побежала по тропе вдоль ручья. Пока добежала до опушки - они уж спешились. Старая Шохха приветствовала их на пороге. Они спрашивали о чем-то, она не знала, мотала головой - Шоннаха видела... Потом рубанули Шохху топором по склоненной маковке. Так она у порога и осталась лежать - мертвая. Они в один миг вынесли, что им в доме понравилось - Шоннан жил достойно, богато. Поделили, в сумы седельные распихали. Полотно в суму не влезало - бросили на землю, саблями порубили... Мед тоже вынесли, брагу, еду, какую нашли. Отряд подошел - все съели тут же, возле мертвой старухи. В каморе медовуху в бочонках нашли - забрали с собой. Уходя, дом подожгли - надобности в том не было никакой, из черной жесточи своей подожгли. Мальца они в доме оставили - он им не нужен был, они и не подумали о нем... Не подумали, что ведь он заживо сгорит. В хлеву скотину перебили... Скотина-то им чем помешала? С собой забрать не могли - так перебили, и все... Они на дорогу только повернули - Шоннаха в дом забежала, сына выхватила из колыбели. Уж на самом пороге была, когда рухнула крыша. Сил моих нет слушать, как она стонет... Помрет ведь, а?... Или не помрет? - смотрел на Мелисенту с тоской и надеждой, моргал красными веками. Она поспешила утешить:
      - Не помрет, не бойся. Ожоги не сильные - все ж её крыша не привалила, только огнем обдало. Больно, конечно, вот и стонет. Я ей настойку дала, на маковом молочке. Она проспит спокойно всю ночь. Мазь целебная к утру раны-то подсушит, подживит. Ничего,... обойдется,... жива будет твоя дочка.
      Старый Шошон горестно вздохнул:
      - И откуда ж напасть такая на нас? Раньше никогда не видано было такого разбоя. Кто такие, откуда пришли? А ежели вернутся? Тогда что? Я парней пятерых послал - молодых, легконогих - устроить заставы вдоль кромки леса. Чтоб хоть загодя предупредили. Сына своего послал... Живого увижу ли?
      Хоннор вздохнул тяжело:
      - Разбойникам-то здесь деваться некуда. Дорога упирается в ущелье, моста там теперь нет. За старой винокурней - горы да лес. Они вдоль дороги все сожгли, разграбили. Видно, не думали, что дальше пути нет, и придется возвращаться. А теперь - припасы кончились, еды достать уже негде. Беспременно они вернутся сюда.
      Шошон покосился на Хоннора:
      -- А твоя изба-то ближе к винокурне. В сторонке немного, но от дороги просека есть, не минуют. Припасу у тебя, чай, немало. Ты мужик хозяйственный. Может, там возьмут еду, да и пойдут куда-нибудь... в другую сторону.
      -- Не надейся, старик. К нам трое уже заглянуло, остальные ниже по реке ушли... Избу сожгли...
      -- А сам-то ты как же?
      - Отбился...
      -- А она-то?... Девка-то?... А?... - он мялся, не решаясь спросить страшного, стыдного...
      Мелисента усмехнулась:
      -- Они сначала чинно подошли. Спросили, не проходил ли чужой кто, не проплывала ли лодка. Я им объяснила, что тут лодки не плавают, что ниже по реке водопады. Расспросили, кто ещё в здешних местах живет. К столу я их пригласила - щи как раз в печи доспевали, и хозяин вот-вот прийти должен был. Они вроде направились к столу, я чугунок-то вынимать стала, а тут один меня и облапил. Оглянулась - они все ко мне руки тянут. Сопят, толкаются... Ну я чугунок-то кипящий схватила, - Мелисента показала волдыри на ладонях - с разлету щами на них плесканула. И в подпечек прыгнула, в дровяницу. Они от боли ревут, визжат... Потом давай головни из печи в дровяницу кидать. Я из дровяницы в сарай выскочила, там дверка была, чтоб дрова через горницу не носить, в избе не мусорить. Из сарая в ворота - и к лесу бегом. Они из избы через окошко увидали. Бросились следом - злые, обваренные, волками воют. Да тут и Хоннор подоспел - положил всех, дубина у него тяжелая. А изба сгорела... Мы было через лес на винокурню двинулись. Думали, просто разбойники какие напали на нас. Подошли - винокурня горит, на поляне отряд целый, все перепились... Им дальше винокурни не пройти - скалы там, водопады. Значит, дня через три обратно пойдут.
      -- Что ж не сразу?
      -- Да мы подумали, что нам времени надо побольше, чтоб убежать. В лесу без еды, без крыши над головой долго не протянешь. Нужно было выбираться к человеческому жилью. Ближе вашей Шоши ничего нет. От винокурни сюда два дня пешего ходу. Хоннор не быстрый ходок, а они на лошадях... Ну, и придержали их дня на три.
      -- Это как?
      -- Мелисента им ночью травы какой-то в бочку с крепким хлебным вином подсыпала. Там стояла початая... Они её с самого утра, видно, и допили, раз до сих пор сюда не явились...
      -- Что ж они - может, помрут? - в глазах старого пасечника вспыхнул лихорадочный огонек.
      -- Нет, - покачала головой Мелисента - такого у меня ничего нет. Я лечить людей могу, а травить их до смерти у меня нечем. Благодарение Святыням, что хоть те лекарства да настои, что я за лето наготовила - все в летней кухоньке хранились, в стороне от избы. Места здесь на всякое разнотравье богатые, я много чего припасла. Половину хотела там и оставить - нести тяжело. Хоннор не допустил - подобрал все, до последней сухой былинки. Вишь ты - пригодились...
      -- А чего ж ты им подсыпала?
      -- Да разного намешала - глистогонного, слабительной горькой соли, и еще траву, которую беременным дают, чтобы потуги были сильнее. Думаю, дня три под кустами маяться будут. Да, вдобавок, после такого поноса в седло сразу не сядешь - задница раздраженная, огнем гореть будет. Может, и еще день-другой никуда не двинутся.
      Старик рассмеялся:
      -- Такого я ещё не слыхал. Говоришь, дня три, а то и больше. Что ж, нам времени терять нельзя. Женщин, детей уведем в пещеры, выше по ущелью. Ульи с пчелами сейчас на медосборах, на горных лугах. Скотину на пастбища отгоним. Всякое имущество и хозяйство тоже припрячем... Дома сожгут - запросто... Озлятся, что грабить нечего - и сожгут. Скоро осень, зима - в пещерах в холод не пересидишь. Детвора болеть будет... А не допускать сюда разбойников - боя не избежать. Из нас - какие бойцы? Мы, пасечники, люди мирные, воевать не умеем, оружия у нас нет...
      Они ещё немного поговорили, и улеглись по полатям - завтра предстоял тяжелый, хлопотный день. Ночью Шошон проснулся оттого, что Мелисента трясла его за плечо:
      -- Проснись, старик - послушай, что я придумала! - через час Шошон собрался, и, переговорив кое с кем из мужчин, поспешно отправился в горы, на самые далекие луга, в известное ему одному тайное местечко... Вернулся он на следующий день, к вечеру - измученный, больной, опухший до неузнаваемости. Деревня встретила его мертвой тишиной. Лишь ветер гонял по пустым улицам сухую солому. Шошон из последних сил шел к узкому входу в долину. Там кипела работа, сновали люди. Его заметили, побежали навстречу, подхватили старика. Трясущимися руками он вынул из-за пазухи кожаный сверток, протянул Мелисенте...
      -- Где они? - прохрипел Шошон.
      -- Мальчишки дежурят вдоль дороги, в заставах, начиная от опушки Липового леса. Это день пути. Первая застава подала сигнал час назад. Значит, завтра утром они будут здесь.
      -- Все готово?
      -- Да, теперь уже все. Мы так боялись, что ты не успеешь...
      -- Только бы ночью не напали...
      -- Мы завалили вход в долину колючей акацией. Они не пролезут в темноте. С утра растащат ветки, зайдут в долину. За домом Шоннана мы все подготовили, как договорились... Такую встречу эти негодяи никогда не забудут!
      На закате с последней заставы вернулся Хоннор:
      -- Идут! Отряд тот самый, что Мелисента угостила зельем на сожженной винокурне. Травки-то на деле не слишком безобидны. Самые жадные, видно, поплатились - пяток лошадей ведут на поводах, без всадников. Еще несколько человек в седла сесть не могут - тянутся в раскорячку, отклячив зад. Пояски штанов и не завязывают - то и дело присаживаются под придорожные кусты. Один, я видел, так и свалился под очередным кустом.
      Мелисента нахмурилась:
      -- От поноса человек слабеет быстро, а тут еще и голод - который день подряд... Нужно будет подобрать того, под кустом - если он ещё жив. Негоже, чтобы человек погиб вот так - как собака бездомная...
      Молодой пасечник сердито перебил её:
      -- Я Шоннан. Эти звери зарубили мою мать, дом мой сожгли, все разграбили. Жена лежит обожженная - мук таких врагу не пожелаешь. Сын угорел - едва жив, синий весь. А ты хочешь, чтобы я разбойника, негодяя, виновного в моей беде, спас от собачьей смерти! Да ему и десяти таких смертей будет мало, чтобы искупить все то зло, что он нам причинил!
      -- Да, Шоннан. Он причинил вам зло, страшное зло... Но его смерть этого зла не искупит - какой бы мучительной она ни была. Никакие его муки не искупят мук твоей жены. Его смерть не вернет жизнь твоей матери. Зло в ответ на зло - это уже два зла... Зло не уничтожается злом, Шоннан. Зло уничтожается только добром!
      -- Так что же это получается? - вскипел Шоннан - Выходит, я должен беспокоиться о каком-то негодяе и разбойнике? Что он, того и гляди, сдохнет под кустом в нашем лесу? Я должен думать об этом?
      -- Нет, Шоннан, - девушка упрямо вздернула подбородок - ты должен думать не об этом! Не о том, что под кустом лежит негодяй и разбойник. Ты должен думать о себе - чтоб тебе самому не стать негодяем, бросив умирать в лесу беспомощного, исстрадавшегося человека. Потому что зло, единый лишь раз допущенное в чистую душу - овладеет ею!
      -- Что с того, если я буду жесток со своим врагом? Я хороший отец и ласковый муж. Почтительным сыном я уже не буду, потому что они убили мою мать - мне больше некому быть сыном... Я имею право ненавидеть и мстить! Это не разрушит моей души...
      -- Все под солнцем имеет свой путь. Нельзя остановить созревание зерна, или рост плода, или развитие младенца во чреве матери! Так и со злом - стоит его принять один раз, и оно начнет расти и зреть в твоей душе. Ты не можешь остаться чуть-чуть жестоким и немножко подлым, и не породить большего зла - как твоя жена не может остаться немножко беременной, и не родить дитя. Ты не должен допускать зла в себе самом - а об отмщении чужого зла позаботятся Высшие Силы.
      Шоннану, видимо, хотелось возразить этой пичуге, которая смеет учить его - почтенного, умудренного жизнью человека... Учить чему-то такому, что он не может и не желает принять, против чего протестует весь его жизненный опыт! Шоннану хотелось ответить - сурово и веско, чтобы все вокруг согласно закивали головами, и единодушно признали его правоту - но ответа не находилось. Он досадливо махнул рукой, и поторопился отойти от Мелисенты.
      Хоннор лежал на ворохе сухой травы у входа в пещеру, а Мелисента растирала барсучьим жиром его колено. Он пыхтел, хрустел зубами, и тихо постанывал, когда горячие ладони дотрагивались до самого больного места. Шошон уселся рядышком, и смотрел на её занятие щелками заплывших глаз. Она улыбнулась старику:
      -- Досталось тебе, Шошон? Полечить?
      Старик помотал головой:
      -- Нет, мы привычны к пчелиному яду. Скоро все пройдет без следа. Я хочу сделать тебе подарок - возьми. - Он протянул девушке скромное бисерное ожерелье - тонкую прочную нить, на которой черные бусины перемежались с коричневыми и желтыми. Мелисента взяла ожерелье, покатала в ладони:
      -- Похоже на горстку пчел...
      Пасечник улыбнулся:
      -- Так и есть. Говорят, что это ожерелье Пчелиной Королевы. Много поколений нашего рода передают его из рук в руки. Да только никому ещё не удавалось разбудить заключенную в нем древнюю Магию... Завтра - особый день. Никогда смерть не была так близко к нам. Если дело дойдет до настоящего боя - я умру первым, потому что я старейшина рода, и должен буду повести людей на гибель. Род Пчелиной Королевы исчезнет и тогда некому будет хранить ожерелье... Если же твоя хитрость сумеет спасти нас - ожерелье твое по праву. Чем же иначе сможем мы тебя отблагодарить за спасение стольких жизней?
      -- Я не жду благодарности...
      -- Неуместная скромность так же предосудительна, как и неуместное бахвальство. Жизни своих родичей я ценю дорого. Ты не можешь сказать, что это пустяк, не стоящий благодарности.
      -- Ты прав, Шошон. Спасибо тебе за драгоценный подарок.
      Старый пасечник взял ожерелье с её ладони:
      -- Давай, я надену его тебе.
      Мелисента откинула капюшон, склонилась к старику. Тот вдруг замер с поднятыми руками. Потом торопливо застегнул ожерелье, заговорил дрожащим голосом:
      -- Благодарение Святыням за то, что мне позволено лицезреть... - Мелисента торопливо закрыла ему ладошкой рот.
      -- Спасибо, Шошон. Не нужно больше ничего говорить...
      Старый пасечник, кланяясь, попятился из пещеры. Хоннор изумленно смотрел ему вослед:
      -- Что это с ним? Про что это он? Кого лицезреть?
      Мелисента рассмеялась:
      -- Не бери в голову, Хоннор. Пойдем-ка лучше спать - завтра будет тяжелый день.

       О горьком меде и сладко й мести .
      
      Голод не дал разбойникам спать. Они остановились прямо на дороге, не расседлывая лошадей, чтобы во тьме не пропустить вход в долину, где притаилась Шоша - деревня пасечников. На рассвете двинулись вперед, и очень скоро отыскали долину. Кинулись торопливо разбирать и растаскивать завал из колючих ветвей горной акации, перегородивший узкую горловину ущелья. Там, за завалом, раскинулась богатая деревня, полная сытной еды, медовой браги и пухленьких, робких женщин. Разбойники хохотали: "Глупые пасечники надеются, что нас остановит какой-то убогий завал?!" Голодные и злые, раздраженные близостью и недоступностью добычи, они вламывались в путаницу колючих ветвей, не обращая внимания на острые длинные шипы, впивающиеся в тело. И уж совсем никто из них не обратил внимания, что эти шипы густо обрызганы горьким, медвяно пахнущим сиропом... Зато, едва лишь первые солнечные лучи обогрели землю, пчелы из целого десятка ульев, поставленных за сгоревшим домом Шоннана, учуяли самый желанный для себя, дивный аромат - запах горького падевого меда...
      Мед, собранный с цветов дурмана и белладонны, превращает мирный и деловитый пчелиный рой в облако летучей ярости и боли. Пчеловоды усердно уничтожают эти растения на своих медоносных лугах. Но старый Шошон посеял запретные цветы на отдаленной лесной поляне, куда не долетают пчелы из обычных ульев, потому что знающие лекари покупают падевый мед по самой дорогой цене. Десять пчелиных роев, покинув ульи с первыми лучами солнца, мгновенно облепили перепачканных сиропом разбойников, жадно слизывая пьянящее лакомство. Конечно, те принялись отмахиваться и отбиваться от такой напасти. В тот же миг одурманенные, разъяренные пчелы пустили в ход свои ядовитые жала. Такого бешеного воя горы и долины не слыхали от сотворения мира! Да, наверное, и не услышат больше никогда...
      Хоннор неосторожно приблизился слишком близко ко входу в долину - хотелось посмотреть, что случилось с нападавшими. Потом неделю щеголял распухшей скулой. Разбойникам пришлось гораздо хуже - лишь немногие благополучно ускакали на лошадях. Несколько человек, пытавшихся убежать по дороге, пчелы закусали до смерти. Некоторые спасались в реке - увы, не все из них умели плавать. Только семерым удалось выбраться из реки живыми.

       О молодом разбойнике, быстроногой девчонке и добрых пасечниках .
      
      Легче всех отделался тот самый молодой разбойник, которого, ругаясь и ворча, приволок из леса Шоннан. Разбойника звали Кертис. Мальчишка оказался услужливым и расторопным. Ему-то и пришлось вместе с Мелисентой день и ночь крутиться, как белке в колесе, ухаживая за товарищами. Вид они имели жалкий - царапины и занозы от шипов акаций гноились и нарывали. Лица, шеи и руки распухли от пчелиных укусов, уши торчали бесформенными лепёшками, лысины бугрились желваками. Один из разбойников пытался спастись, зарывшись в кучу прошлогодних листьев - куча оказалась маловата для такого дела, и теперь он мог лежать только на животе, оттопырив распухший, как подушка, зад. У другого пострадало место более чувствительное, и пленные разбойники от досады и безделья целыми днями изводили его солеными шутками и ехидными смешками. Он краснел, сопел, втягивал голову в плечи. В конце концов не выдержал - кинулся с кулаками на очередного обидчика. Кертис едва разнял дерущихся, заполучив при этом пару крепких оплеух и разбитый нос.
      Он сидел на деревянных мостках возле ручья, пытаясь холодной водой утишить льющуюся из носу кровь. Можно было бы, конечно, попросить помощи у Мелисенты, но было стыдно и досадно бежать к ней, как маленькому - с разбитым носом. На тропе послышались чьи-то легкие торопливые шаги, и Кертис поспешил юркнуть в ближайшие кусты - ему почудилось, что это Мелисента. Однако, это была не она - Шошаха, младшая дочь Шошона, со всех ног неслась по тропе вдоль берега ручья. За ней бежал - и почти настиг добычу - один из спасшихся разбойников - Барлай. Выражение его перекошенной физиономии не оставляло сомнений в намерениях самого грязного свойства. Кертис не понял сам, зачем он выскочил на тропу позади Шошахи, почему повернулся к Барлаю лицом, и для чего загородил ему путь. Барлай попробовал оттолкнуть противника с дороги - все его мысли были заняты убегающей женщиной, ни о какой драке он и не помышлял. Но упрямый мальчишка не отставал. Он вцепился в Барлая, словно клещ, и не было никакой возможности стряхнуть его. Барлай рассвирепел - пухленькая, такая аппетитная девчонка ускользала безвозвратно. Её вопли слышались уже с опушки, и с минуты на минуту в лес могли явиться требующие возмездия родственники и односельчане. Деревенские увальни с крепкими кулаками вовсе не прельщали Барлая - не то что удравшая пасечница. Всю злость и досаду на свою неудачу Барлай постарался выместить на непрошеном защитнике девичьей невинности - и шмыгнул в кусты, заслышав приближающиеся голоса да топот тяжелых мужских сапог. На тропе остался лежать истекающий кровью Кертис. Ему-то и достались тумаки и пинки разъяренных жителей Шоша.
      Мелисента сидела на скамеечке возле дома Шошона, в окружении целой толпы деревенских детей, и рассказывала сказку о похождениях глупого мельника, когда на площадь ввалилась кричащая толпа. Детвора кинулась врассыпную, как стайка испуганных воробьев. Толпа отхлынула и примолкла, оставив у ног Мелисенты бесформенный ком крови и грязи. Она даже не сразу поняла, что это человек - и живой человек. Во всяком случае - почти живой...Хоннор помог отнести его в амбар.
      Чуть ли не все деревенские жители - от мала до велика - высыпали на площадь. Окружили плотным кольцом мрачного Шошона, зареванную Шошаху, Хоннора и Шоннана, перепуганных, жмущихся друг к другу разбойников. Вскорости приволокли и Кертиса, которого Мелисента едва успела отмыть и перевязать. Он стоял перед злобно гудящей толпой, не опуская головы, и старался не слишком шататься. Это не очень хорошо получалось, потому что сил у него уже не было, и потому что старухи молотили его по спине сухонькими твердыми кулачками, вымещая свое негодование. Выражение дерзкой бравады на его лице при каждом тычке сменялось гримасой боли. Шошон прикрикнул на разошедшихся старух, и они с ворчанием отступили. Кое-как установилась тишина, и Шошон начал говорить:
      -- Сегодня случилось дело, прежде не виданное в нашей деревне. Один из пленных напал на мою дочь. Благодарение Святыням - Шошаха сумела убежать, но это ничуть не умаляет тяжести вины насильника. Гнев мой безмерен! Однако, я - старейшина рода, и наказание за ужасное намерение должен назначить по справедливости. Я хочу знать все подробности происшедшего. Кто может рассказать мне об этом? - голос Шошона звучал глухо, и тугие желваки ходили по его скулам. Он поднял набрякшие веки, тяжелым взглядом окинул толпу. Мужчины мялись, молчали - в пылу возмущения никто особо не задумывался о деталях. Бежали, кричали, били - вместе со всеми, подхваченные общим порывом, напуганные криком и плачем девчонки. Шоннан выступил вперед:
      -- Тут некоторые говорили нам о милосердии и чистоте души. Я сам поддался на глупые разговоры и притащил в деревню этого прощелыгу. Сегодня он едва не изнасиловал сестру моей жены. По справедливости следует наказать всех виновных - и разбойника, которому лучше было бы умереть под кустом позорной смертью, и чрезмерно умную девку - он кивнул на Мелисенту - чтобы не смела накликать беду в чужой дом. Все тут чуть не молятся на неё - как же, лекарка, спасительница... А по-моему, следует разобраться, не колдунья ли она? Откуда взялась в наших краях? До её прихода никакой напасти на наши дома не было - жили спокойно... Следовало бы убить их обоих - пока не случилось худшей какой беды. А остальных разбойников жалеть тоже нечего - отвезти в Ларемур, и пусть им городской палач определит наказание за все их подлые дела.