Замбези предстала перед ним в конце сухого сезона, при самой низкой воде. Во время дождей вода поднимается на шесть-семь метров, и река затопляет прилегающие берега на пятнадцать - двадцать миль. Тогда все междуречье Замбези и Чобе (Квадо) бывает залито водой и макололо обитают на заболоченных, поросших высоким камышом, вытянутых вдоль реки Чобе полосках суши, обеспечивающих им защиту от врагов.
      О поселении европейцев в этих местах, рассадниках малярии, по-видимому, не может быть и речи. К тому же Ливингстон не хотел уговаривать макололо, чтобы они в угоду ему отказались от безопасного для них места и переселились в более возвышенную и более здоровую местность, где, однако, не было никаких естественных препятствий для защиты от нападений матабеле. Значит, от мысли поселиться среди них пришлось отказаться. Кроме того, он понимал, что буры не станут долго терпеть его миссионерскую станцию у баквена, и решил пока вообще отказаться от организации станции, а полностью посвятить себя новой великой цели исследовать возможности установления торговых путей в Африку. Конечно, это трудная и опасная задача, и подвергать таким испытаниям семью он не вправе. И он решает отправить ее на некоторое время в Англию, по крайней мере до тех пор, пока не отыщется подходящее место для миссионерской станции - зародыша цивилизации и христианской веры. Это место одновременно будет и домашним очагом ему, его семье, как когда-то был Колобенг.
      Колобенгом он был недоволен. Чего он там добился? Вождь Сечеле, правда, согласился принять крещение, но как он изменился! Прежде это был страстный охотник, стройный, гибкий, пользовавшийся уважением своего народа. Люди боялись его ослушаться. А теперь он ежедневно часами сидит на корточках, склонившись над Библией, полнеет, и многие не только не уважают, но даже и презирают его. Они ненавидят новую веру - колдовство, при помощи которого белый человек овладел их вождем.
      "У нас здесь очень и очень трудно работать", - пишет Ливингстон своим родителям в 1850 году.
      Итоги прошлых лет, проведенных в Маботсе, Чонуане и Колобенге, обескураживающие, а надежды на будущее, которыми Ливингстон пытался себя утешить, не предвещали ничего хорошего. "Мне известно пять достоверных случаев, когда благодаря нашему влиянию удалось предотвратить войну". Это, пожалуй, единственный реальный успех миссионера Ливингстона у баквена.
      Опыт Колобенга показал, что для торговли и миссионерской работы здесь нет еще надлежащих условий. При таких обстоятельствах Ливингстону нечего и думать о создании новой миссионерской станции. Правда, очень не хотелось разлучаться с семьей. "Но с другой стороны, какая надобность, - стараясь не думать о неприятном, утешал себя Ливингстон, - чтобы дети были со мной, какая польза от этого?"
      Однако сознавал он или нет, но годы, проведенные в Колобенге, единственное время в его жизни, когда он имел домашний очаг и жил вместе со своей семьей.
      Противники и завистники Ливингстона упрекали его в пренебрежительном отношении к семье: жену и детей он, мол, не колеблясь принес в жертву своему честолюбию. Упрек был явно несправедлив: он очень тяжело переживал расставание с семьей; лишь дневники и письма выдают его душевную драму: он глубоко любил семью и страстно тосковал по ней. Только сознание того, что ему предстоит выполнить более высокий долг перед богом и людьми, помогло ему превозмочь боль разлуки.
      В августе 1851 года Ливингстон с сопровождающими его людьми едет в Кейптаун, чтобы отправить семью на родину. Караван движется медленно. В дневнике Ливингстона под датой 15 сентября стоит короткая запись: "Сын, Уильям Осуэлл Ливингстон родился в местечке, которое мы всегда называем Бельвью"*.
      _______________
      * Bellevue (фр.) - в переводе "прелестное местечко". Так нередко называются поселения во Франции и некоторых других странах. Видимо, первым поселенцам пришлось место по душе. Для супругов Ливингстон это название ассоциировалось со счастливым для них событием - рождением сына. - Примеч. пер.
      Миссионерская станция в Колобенге пришла в запустение. Часть имущества взяли баквена. Однако вождь не преминул навестить Ливингстона и привел ему в подарок вола. Учитывая тогдашние трудности Сечеле, это была настоящая жертва. Нелегко было Ливингстону покидать баквена, но долг требовал этого. К тому же он не давал им обещания навсегда остаться с ними.
      После краткой остановки в Курумане, у родителей Мэри, путешественники продолжают путь. 16 марта 1852 года они прибывают в Кейптаун. Выглядят здесь они довольно странно. Прошло одиннадцать лет, как Ливингстон здесь не был. Его "костюм теперь казался старомодным", но он слишком беден, чтобы приобрести новую одежду. На путешествие Ливингстон истратил не только все миссионерское жалованье за 1852 год - сто фунтов стерлингов, но и наделал долги под жалованье за следующий год. Осуэлл, щедрый, как всегда, охотно помог ему и просил не выражать ему благодарности: Ливингстон, мол, имеет такое же право, как и он, на деньги, которые он выручит от продажи добытой им слоновой кости.
      23 апреля Ливингстон провожает жену и четверых детей на борт парусника, отплывающего в Англию. Ему жаль расставаться с родными, ведь он не увидит их два года. Дольше он не выдержит разлуки с ними, через два года приедет на родину.
      ОТ КЕЙПТАУНА ДО АНГОЛЫ
      Нападение буров на Колобенг
      С апрельского дня 1852 года для Ливингстона, который простился с семьей, началась новая жизнь. Этот день в какой-то мере вернул ему прежнюю свободу; теперь его замыслы, как и намечаемые практические действия, мало связаны с профессиональным долгом миссионера. Правда, в пути он то там, то здесь еще проповедует божье слово, беседует с африканцами о христианской вере, но все это делается мимоходом. Пока брошенное в почву семя даст всходы, сеятель уже ушел дальше. Можно себе представить, какие странные представления рождались у его слушателей от таких, например, понятий, как грехопадение, искупление, воскрешение: ведь в их языке не было таких слов! Иногда казалось, что проповедями он скорее всего успокаивал свою совесть, ибо в обычном смысле слова он уже не был миссионером. Его тревожат упреки в мирском честолюбии собратьев по религии. Кроме того, он опасается, что в Лондонском миссионерском обществе может сложиться впечатление о нем скорее как о путешественнике-исследователе, чем о миссионере, ибо в Кейптауне он с удивлением обнаружил, что имя его стало известно благодаря открытию озера Нгами. Поэтому он представил правлению миссионерского общества подробный план дальнейших путешествий и исследований. К его удовольствию, общество одобрило их.
      В Кейптауне Ливингстон тщательно готовится к дальнейшим географическим открытиям и исследованиям. Он обращается к астроному Маклиру, чтобы восстановить и пополнить свои познания в астрономии, изрядно подзабытые за годы миссионерской деятельности и странствий. В предстоящем путешествии он хочет определить координаты множества пунктов. Маклир охотно соглашается помочь ему и выражает готовность проверить впоследствии наблюдения Ливингстона, а если нужно, и уточнить их.
      В то время Ливингстон написал несколько трактатов: о миссионерской деятельности, о так называемых кафрских войнах - борьбе народов коса и зулу против европейских завоевателей, о языке бечуана.
      В одной из статей он заявлял, что буры позорят христианство, а местная церковь покровительствует им. Церковь, говорил Ливингстон, "была и остается оплотом рабства, она оправдывает буров, грабящих скот и забирающих имущество у кафров". Руководствуясь чувством гуманности, он возмутился, когда миссионерский журнал не пожелал опубликовать его статью по "политическим соображениям".
      Ливингстон был глубоко убежден - и никогда не отказывался от своего убеждения, - что его соотечественники - более добрые христиане, чем буры. Ему и в голову не приходило, что борьба Англии против рабства продиктована отнюдь не стремлением к установлению дружбы народов. Причины совсем другие - хитро замаскированные военные приготовления к войне с бурами, соперниками англичан в борьбе за господство в Южной Африке. Но когда речь идет о подавлении недовольства африканского населения, то тут британцы и буры едины. Запретив продавать огнестрельное оружие и боеприпасы миролюбивым гриква и бечуана, британцы по сути дела способствовали охоте буров за рабами и грабежу скота: буры спокойно нападали на беззащитных бечуана. Ливингстон, конечно, мог и не понимать, что его соотечественников в Кейптауне не интересовали возможные последствия этого запрета. К тому же договор, заключенный с бурским Свободным государством Трансвааль, создавал видимость безопасности для местного населения, ибо объявлял рабство незаконным. Но поскольку бечуана были лишены возможности иметь необходимое оружие, чтобы защитить себя, договор фактически превращался в клочок бумаги: трансваальские буры и не думали отказываться от захвата рабов они ведь только из-за того и выехали из Капской колонии, чтобы беспрепятственно заниматься охотой на рабов.
      Представление Ливингстона, что англичане в этом вопросе морально выше буров, мешало ему понять действительность: в подавлении и эксплуатации местного населения англичане и буры были заинтересованы в равной мере.
      В начале июня 1852 года Ливингстон отправляется из Кейптауна в первое большое путешествие. Сначала путь идет на север, к макололо и в сторону Замбези, затем на запад, к Луанде - главному городу португальской колонии Ангола на побережье Атлантического океана. Средством передвижения служит неуклюжий фургон, каким буры пользовались здесь издавна. Волы у него тощие, но он слишком беден, чтобы обзавестись лучшими. Вначале Ливингстона сопровождали два крещеных бечуана из Курумана и два баквена, а также две няни, приехавшие в Кейптаун с его семьей и теперь возвращавшиеся домой, в окрестности Колобенга. К экспедиции присоединился и африканский купец по имени Флеминг.
      Зима только что сменила сухое лето, ландшафт был унылым, как в пустыне. Названия поселений часто свидетельствовали, что по просторам равнины некогда бродили многочисленные стада буйволов, слонов, антилоп, теперь уже давно истребленных; в настоящее время их можно встретить лишь в глубине материка, за сотню миль отсюда.
      Усадьбы буров теснились у источников, зачастую в окружении садов, огородов, пашен; еще дальше простирались выгоны. Ведя экстенсивное хозяйство, буры то и дело переходили на новые земли. Увеличивающиеся стада крупного рогатого скота и овец требовали все новых и новых пастбищ. А из Европы все время прибывали поселенцы. Пригодные к обработке земли, на которых местные жители занимались охотой или перегоняли с места на место свои стада, буры считали пустующими и поэтому как бы законно присваивали себе.
      Почти на четырнадцать дней Ливингстон задерживается в Курумане. Сичуана, язык бечуана, он понимает почти так же хорошо, как и сами бечуана, и, слушая их беседы между собой, Ливингстон лучше узнает жизнь этих людей.
      Моффат десятилетиями живет и работает в Курумане и его окрестностях и добился большого успеха. Теперь сотни людей гриква и бечуана стали христианами и научились читать и писать; к крещению не допускали тех, кто не умеет читать. И все же успехи Моффата вызвали у Ливингстона лишь разочарование. У африканцев, обращенных в христианство, эта вера не проникает глубоко в душу. Как-то один довольно умный вождь высказался так: "Мы, свои, понимаем друг друга гораздо лучше, чем вы нас. Конечно, изрядное число крещеных стали христианами. Но иные только прикидываются верующими, чтобы заручиться благосклонностью миссионера и добиться всяческих выгод. А некоторые объявляют себя христианами, поскольку это что-то новое; беднякам, например, кажется, что тем самым повышается их достоинство". Ливингстон находит, что по сравнению с язычеством это все же большой прогресс. И в этом заслуга неутомимого Моффата: миссионерская станция в Курумане - всецело его детище. "Такие места, как Куруман, едва ли можно всерьез считать собственностью Лондонского миссионерского общества. Эта прекрасная станция устроена не на английские деньги, она создана потом и кровью одного лишь человека, и, однако, у его детей нет местечка на земле, которое они могли бы назвать своей родиной". На такие горестные замечания наводят его и мысли о собственных детях.
      Однажды в Куруман приходит женщина баквена и передает миссионеру Моффату письмо от вождя Сечеле. Ливингстон сразу узнает ее: это жена Сечеле. Она сообщает, что буры напали на баквена в их новом месте проживания, опустошили и домик Ливингстона в Колобенге. Она едва избежала смерти, спрятавшись с маленьким ребенком в расщелине скалы, с вершины которой стреляли буры. В письме Сечеле рассказал, как все это произошло. Перед новым "городом" Сечеле появились сотни четыре буров с многочисленным вспомогательным отрядом из местных; с ними было восемьдесят повозок и несколько пушек. Так как это была суббота, Сечеле увещевал их как христиан вспомнить третью заповедь Христа "Чти день праздника" и отказаться от борьбы в праздничный день. Буры согласились. В воскресенье утром и после полудня буры появились даже в церкви и слушали проповедь Мебальве. После второй церковной молитвы они объявили войну Сечеле, так как он, мол, разрешает англичанам проходить через свои земли. Сечеле повторил лишь то, что он уже ранее заявлял: он мирный человек и англичане никогда не обижали его, обходились с ним всегда хорошо, поэтому он не мог чинить им препятствий в их деятельности.
      В понедельник на рассвете буры открыли огонь по городу, в результате чего возник пожар, а затем последовал штурм. Жители города под водительством Сечеле мужественно оборонялись весь день, а затем под покровом ночи укрылись в горах. В этот день погибло шестьдесят баквена, среди них были женщины и дети; многие попали в плен. Буры увели весь скот и увезли имущество. Особенно болезненно переживал Ливингстон тот факт, что они угнали с собой около двухсот учеников его миссионерской школы, которые станут теперь рабами буров.
      Несмотря на свои "победы", буры неистовствовали, ведь впервые они понесли потери: двадцать восемь буров были убиты. Во время прежних набегов убитые были лишь на одной стороне, африканцев, но на сей раз там, где годами проживал Ливингстон, англичанин, у них оказались потери, да к тому же довольно большие. Этот британец, по-видимому, научил черных оказывать сопротивление бурам - это ясно! Чтобы отомстить ему, буры двинулись в Колобенг и разграбили его домик, находившийся в сохранности в течение многих лет. Они уничтожили аптечку, искромсали книги, погрузили его пожитки в повозки, чтобы затем продать все с аукциона. Буры угнали с собой также скот, принадлежавший Ливингстону и двум его ученикам - Мебальве и Паулю. Людей же, охранявших это имущество, они просто перебили.
      Ливингстону еще повезло, что сам он не попал в руки буров; в гневе они, пожалуй, исполнили бы свою угрозу и убили бы его. В крайнем случае они непременно захватили бы его с собой и тем самым помешали бы его планам дальнейших исследований. Будучи снисходительным и добрым по натуре, он был нетерпим к несправедливости и жестокости. Об этом факте он рассказал в письмах и отчетах. И наконец, этот случай лишний раз убедил его в справедливости поставленных задач: "Правда, потеря книг, которые были спутниками моего детства, болью отозвалась в моем сердце, но по существу грабеж даже помог мне обрести полную свободу для проведения экспедиции на север. Поэтому я тут же перестал печалиться. Буры решили закрыть мне доступ в глубь материка, но я преисполнен решимости открыть эти земли с божьей помощью. Будущее покажет, кто больше преуспел - буры или я".
      Угрозы буров Ливингстону привели к неприятным последствиям: в Курумане не нашлось никого, кто согласился бы сопровождать его в поездке на север. Буры намеревались преследовать его караван усиленным отрядом конников, если он ступит на "их" земли. Поскольку он не мог найти погонщиков, то те две недели, которые он хотел пробыть в Курумане, превратились в месяцы.
      Наконец ему удалось все же разыскать троих людей, отважившихся ехать с ним. 20 ноября он покинул Куруман. К сожалению, скоро выяснилось, что его спутники не годились для такого предприятия: они принадлежали к тем людям, "которые сумели быстро усвоить пороки европейцев, но не их достоинства". Но другого выбора уже не было, и оставалось лишь радоваться, что отряд хоть как-то продвигается.
      Через несколько дней Ливингстон неожиданно встречает вождя Сечеле, который направляется в Англию, к королеве. Сечеле никак не мог понять, что же происходит в мире. Два его ребенка и их мать - одна из бывших жен захвачены бурами. Разве англичане не понимают, что, запретив продавать огнестрельное оружие местному населению, они оставили его вместе с народом безоружным перед своими злейшими врагами - бурами, они бросили его на произвол судьбы? Он все еще верит в великодушие и справедливость англичан, свидетельством чему была жизнь Ливингстона, поэтому хочет лично передать жалобу королеве Виктории. Сечеле предлагает Ливингстону ехать с ним, однако тот предвидел, что поездка Сечеле будет напрасной, и убеждал Сечеле отказаться от нее. Удивленный и потрясенный Сечеле вопрошает:
      "Как же может быть, чтобы королева не выслушала меня, если я явлюсь к ней?" - "Она, конечно, выслушала бы тебя; трудность состоит в другом - как до нее добраться". Но это не испугало вождя: "Ведь я проделал уже такой далекий путь!.."
      Позже Ливингстон узнал, что вождю удалось добраться до Кейптауна. Там у него иссякли средства, и он вынужден был возвратиться, ничего не добившись.
      Расставшись с Сечеле, Ливингстон продвигается далее на север по краю пустыни Калахари, местами немного углубляясь в нее и тщательно избегая встречи с бурами.
      В последний день 1852 года экспедиция достигла нового города Сечеле, расположенного на холмах. Никогда еще Ливингстон не видел баквена такими жалкими, как на этот раз: буры угнали у них большую часть скота, сожгли все зерно, одежду и утварь.
      Отправляясь в Англию к королеве, Сечеле строго наказал своим подданным не мстить бурам. Но вопреки наказу группа молодых баквена, встретившись с небольшим отрядом буров, идущих с охоты, преградила им путь и, когда перепуганные охотники бежали в беспорядке, захватила их волов и повозки. Этот налет буры сочли, по-видимому, за начало мелкой войны; они тут же выслали посредников, чтобы предложить баквена мир. Те в свою очередь потребовали выдачи захваченных жен и детей. Одновременно они выставили сильные вооруженные отряды у проходов на холмах, а также во всех ущельях. Прибыв на переговоры, представители буров чувствовали себя во власти баквена и со страху, как позже выяснилось, приняли все условия баквена. Ливингстон был свидетелем возвращения одного из сыновей Сечеле: растроганная мать обнимала его со слезами на глазах. Плакали также и многие другие женщины, дети которых так и не вернулись. Ливингстон записал имена невернувшихся юношей и девушек; многие из них посещали его миссионерскую школу. Он знал, что баквена очень любят детей, и хотел бы помочь рыдающим матерям, но дать твердое обещание, что ему удастся вернуть детей, не мог.
      После возвращения из Кейптауна Сечеле вместе со всем своим народом отправляется дальше на север. Впоследствии ему пришлось создавать еще не один город, который потом забрасывался и быстро приходил в упадок. Неудачи Сечеле, однако, не уменьшили его влияния; напротив, многие бечуана, жившие ранее на территории Трансвааля, захваченной бурами, присоединились теперь к нему.
      Во время более чем сорокалетнего правления Сечеле сумел сохранить независимость своей страны. Лишь когда немцы утвердились в Юго-Западной Африке, Великобритания объявила Бечуаналенд протекторатом (1884 год), создавая тем самым для себя мост между Южной и Центральной Африкой, а заодно препятствие для германской экспансии из Юго-Западной Африки в глубь материка.
      Львы, слоны, буйволы, носороги...
      Свое первое исследовательское путешествие Ливингстон описывает значительно ярче, чем прежние поездки, во время которых миссионерская работа была на первом плане. Теперь о религии заходит речь лишь изредка, хотя, как и прежде, он читает проповеди, устраивает богослужения. Его наблюдения над природой, жизнью животных и растений носят уже научный характер; он рассказывает о львах, слонах, буйволах, носорогах, птицах, рыбах, насекомых. Пишет о геологическом строении местности, о плодородии почв и системе водостока. Однако больше всего его интересуют люди. По собственным наблюдениям он описывает обряд обрезания у бечуана и упоминает, что на эти церемонии не допускаются иностранцы. Сообщает о распределении работ между членами общины, об обработке полей, где все делается при помощи мотыги, о прическах, украшениях, болезнях. Записи его носят деловой, объективный характер, нигде не поддается он искушению вызвать сенсацию.
      Тогда еще не знали охоты с кинокамерой, и рисунки к книгам африканских путешественников давали читателям волю для буйной фантазии, особенно когда иллюстраторы показывали царя зверей. Поэтому довольно реалистично выглядит изображение льва Ливингстоном: "Встречаясь среди бела дня со львом, - что отнюдь не редко случается, - если ты не исходишь из заранее созданного представления о чем-то "благородном" или "величественном", ты видишь просто зверя, который немного крупнее самой большой собаки, когда-либо виденной тобою... Как правило, можно не опасаться льва: если его не трогать, то, день ли, лунная ли ночь, он не нападает на человека, за исключением периодов течки, ибо тогда они пренебрегают любой опасностью... На улицах Лондона, где снуют экипажи, подвергаешься большей опасности, чем в Африке при встрече с львом, если ты, конечно, не охотишься на него".
      Страна бечуана была тогда невероятно богата дичью. Два английских охотника лишь за один выезд убили семьдесят восемь носорогов. "Но теперь, - пишет Ливингстон в 50-х годах прошлого столетия, - любитель охоты уже не найдет столько дичи, ибо с тех пор местное население обзавелось огнестрельным оружием и крупная дичь растаяла, как весенний снег".
      Наиболее опасной считается охота на слонов - будешь ли ты верхом на лошади или пеший. Особенно опасно, когда всадник имеет дело с разъяренным слоном: лошадь, не приученная к такой охоте, при страшном реве лесного великана обычно останавливается как вкопанная и дрожит от испуга или бросается вскачь так, что всадник рискует быть растоптанным. Иной охотник уже при первом нападении слона погибает. И Ливингстон советует начинающим нимродам* заранее потренироваться: стать между железнодорожными рельсами и стоять до тех пор, пока не останется лишь несколько шагов до приближающегося поезда...
      _______________
      * Н и м р о д - легендарный библейский отважный охотник. - Примеч. пер.
      15 января 1853 года караван Ливингстона покидает город баквена и направляется дальше на север. По ту сторону темной базальтовой цепи гор Бамангвато экспедиция вынуждена придерживаться восточного края пустыни Калахари. Неделями путь идет почти по безводной местности. Пять дней вообще нечем было поить волов, половина из них пала от жажды. После полудня становится так жарко, что нельзя дотронуться до земли, и даже африканцы с затвердевшими, привычными к горячей земле ступнями вынуждены надеть кожаные сандалии. Путешественники без конца роют колодцы, но приходится очень долго ждать, пока там наберется хотя бы немного воды; иногда дня два уходит на то, чтобы напоить животных и дать им отдохнуть. Продвижение идет так медленно, что это внушает опасения. Вблизи редких естественных источников целыми днями топчутся стада зебр, антилоп гну и буйволов; тоскливо поглядывая на воду, ждут они ухода непрошеных гостей.
      Вскоре все участники экспедиции, кроме Ливингстона и одного молодого баквена, стали поочередно заболевать неизвестным видом лихорадки. Продвижение теперь совсем застопорилось. Уход за волами лег всецело на плечи здорового юноши, а Ливингстон ухаживал за больными. Время от времени вместе с бушменами Ливингстон ходил на охоту. Ему не хотелось, чтобы они удалялись от экспедиции, поэтому он отдавал бушменам убитых зебру или буйволов, рассчитывая на их помощь в нужный момент. Вынужденная остановка дала ему возможность определить географические координаты местности, да и позже он непременно использует для таких целей остановки, если не мешает облачность.
      Больные еще не оправились, но Ливингстону не терпится идти вперед. Все вместе они сооружают в фургоне койки для наиболее слабых, и караван медленно тянется дальше.
      Выпавшие в конце февраля ливни преобразили местность, куда только что прибыла экспедиция: повсюду зеленела сочная трава, деревья были в цвету, и между ними, словно зеркала, глядели лужи, весело щебетали птицы. По мере продвижения экспедиции лес становится гуще. То и дело приходилось прибегать к топору, чтобы проложить путь воловьей упряжке. Дожди участились. "Целый день мне пришлось валить деревья, и с каждым ударом топора на спину обрушивался ливень. Правда, он действовал освежающе". Иной раз попадался могучий ствол векового баобаба, называемого также обезьяньим хлебным деревом. "А не ведут ли эти деревья свое происхождение от времен Ноя и всемирного потопа?" Доктор Ливингстон вполне серьезно взвешивает все "за" и "против": для него мифы Ветхого завета имеют реальный смысл. Странно, но для него характерно именно такое сочетание глубокого научного проникновения в суть природных явлений с детски наивной, кроткой верой в могущество бога.
      Далее простирается холмистая местность, часто встречаются большие безлесные участки. Ливингстон воспроизводит картину ландшафта, подобную старинным изображениям райских кущ: "По прогалине в яркой и пестрой растительности, извиваясь, течет ручей. Стадо красных антилоп паллах остановилось на опушке у крупного баобаба; глядя на нас, они как бы раздумывают, не взбежать ли на холм, в то время как антилопы гну, коровьи антилопы и зебры явно озадачены появлением непрошеных гостей. Одни животные беззаботно пощипывают травку, другие, кажется, настороже и вот-вот готовы пуститься вскачь. Крупный белый носорог тяжело идет через долину, совсем не замечая нас, подыскивая, видимо, для себя подходящую грязевую ванну. Напротив антилоп паллах под покровом деревьев остановилось многочисленное стадо черноголовых буйволов.
      Тихий воскресный день... Дичь непуганая, ручная. Когда я с бушменами проходил мимо, куду и жирафы разглядывали меня как редкое существо. Однажды на рассвете к лагерю приблизился лев, обошел вокруг волов и громко зарычал, недовольный, что волы стояли спокойно, не проявив к нему никакого внимания. Раздраженный лев убежал, но издали долго еще доносился его зычный голос.
      Многочисленные лужи, свидетельство недавнего половодья, убеждали меня, что неподалеку находится большая река Чобе - правый приток Замбези". У реки три года назад Ливингстон по пути к Себитуане встретил первых макололо. И вот экспедиция достигла какой-то реки, вероятно, южного рукава Чобе, и сделала несколько попыток пересечь ее, но напрасно. Бушменам, сопровождавшим экспедицию, все это, видимо, изрядно наскучило, и однажды утром они исчезли.
      Ливингстон решил на некоторое время оставить караван и отправиться на рекогносцировку лишь с одним спутником, взяв с собой только продукты и одеяла. Среди сопровождающих его африканцев он выбрал самого сильного и здорового. В маленькой понтонной лодке, которую Ливингстон на всякий случай хранил в фургоне, путники переплыли реку. Затем около двадцати миль двигались на запад, надеясь выйти к реке Чобе и повстречать там макололо. "В северном направлении река была совсем рядом, но мы тогда этого не знали. Низменность, по которой мы едва передвигались в первый день, была залита водой по щиколотку и поросла густой травой по колено. Вечером мы подплыли к сплошной стене тростника высотой шесть-семь футов, далее пробиться было невозможно. Еще и еще раз мы пытались это сделать, но всюду столь глубоко, что в конце концов нашу затею пришлось оставить".
      Наконец путники добрались до высоких деревьев и решили заночевать. Ливингстону удалось подстрелить антилопу, он развел костер и стал готовить ужин. Потом, плотно завернувшись в одеяла, путники провели безмятежную ночь.
      "На следующее утро, когда мы вскарабкались на самое высокое дерево, перед нами открылась обширная водная гладь, окаймленная непроницаемой стеной тростника, - это и была желанная Чобе. Два поросших деревьями острова, которые мы впереди увидели, были намного ближе к открытой воде, чем берег, где мы находились, поэтому мы решили перебраться туда. Однако путь к ним оказался нелегким. В зарослях камыша встречалась своеобразная трава, листья которой походили на зубчатую пилу. При малейшем прикосновении они резали руки, как бритва. Местами тростник был перепутан прочным, как шпагат, вьюнком и превратился в непроходимую растительную стену. Мы чувствовали себя в ней пигмеями. Приходилось вдвоем со всей силой налегать на тростник, гнуть его вперед, чтобы затем пройти по этому едва ли надежному настилу. По спинам струился пот. Когда солнце поднималось высоко и не было никакого ветерка, мы задыхались от жары, и только вода, доходившая до колен, освежала нас. После долгих часов мучений мы все же достигли острова. Мои прочные молескиновые брюки выглядели так, будто были обработаны рашпилем, кожаные брюки моего спутника разорвались. Раны на ногах кровоточили. Я разорвал носовой платок и перевязал колени.
      От острова до открытой воды оставалось еще около сорока - пятидесяти ярдов. Но здесь мы наткнулись на плотную массу папируса. Растения напоминали маленькие пальмы, высотой от восьми до десяти футов, и так прочно переплелись вьюнком, что даже обоюдными усилиями мы не могли наклонить их. Но наконец мы напали на тропу, проложенную бегемотом, и добрались до открытой воды. Я тут же решил испробовать глубину - и погрузился по шею".
      Путники заночевали в заброшенной хижине на старом термитнике. После сырой холодной ночи Ливингстон продолжал рекогносцировку в понтонной лодке. Целый день путешественники плыли вниз по реке Чобе. Вдоль обоих берегов тянулась бесконечная стена тростника. Ливингстон уже думал, что следующую ночь придется провести в лодке и остаться без ужина, но в вечерних сумерках вдруг увидели поселок макололо. "Жители смотрели на нас, - пишет Ливингстон, - как на привидения, их лица выражали изумление". "Он спустился с облаков, - удивлялись макололо, - и приехал к нам на спине бегемота! Мы полагали, что без нас никто не сможет перебраться через Чобе, и вот он, словно птица, оказался здесь!"