…Итак, Ленин узнал о Февральской революции в России из швейцарских газет.
      «Позвольте! – возмутится читатель,- Из каких там швейцарских газет узнает вождь русской революции о ее победе?!»
      Из каких газет? Из «Zurchег Роst» и «Neuе Zurchег Zeitung» за 15 марта 1917 года. И сообщает нам это сам Ленин, Вот дословно первое упоминание Ильича о Февральской революции – из письма Инессе Арманд: «Мы сегодня в Цюрихе в ажитации: от 15. III есть телеграмма в «Zurchег Роst» и «Neuе Zurchег Zeitung», что в России 14. III победила революция в Питере после 3-дневной борьбы, что у власти 12 членов Думы, а министры все арестованы».
      Недоверчиво вождь революции добавил: «Коли не врут немцы, так правда». И тут же поспешил скороговоркой застраховаться: «Что Россия была последние дни накануне революции, это несомненно» [39].
      Тут Ильич покривил душой: в «последние дни» у него вообще не было никакой информации о положении в России. За два дня до этого, 13 марта 1917 года, он писал той же Инессе: «Из России нет ничего, даже писем!!»[40]. Да и в предыдущие дни и целые месяцы информации о России у Ленина не было никакой. Речь идет не о неких особых сообщениях: Ильич не читал в это время даже русских газет. В сентябре 1916 года Ленин просительно пишет мужу сестры – М.Т.Елизарову в Россию: «Если можно, посылайте раз в неделю прочитанные русские газеты, а то я не имею никаких» [41]. В ноябре 1916 года Ленин повторяет просьбу, на этот раз в письме своей сестре Марии Ильиничне в Петроград: «Если не затруднит, посылай раза 3-4 в месяц прочитанную тобой русскую газету, крепко завязывая бечевкой (а то пропадает). Я сижу без русских газет»[42]. Несколько кустарный способ информирования вождя российского пролетариата о положении в стране!
      То ли бечевка не помогла, то ли газеты вообще не посылались, но сведений о России у Ленина в предфевральские месяцы так и не было. В конце января 1917 года в письме все той же Инессе Ленин с восторгом сообщал о том, что ему довелось поговорить с двумя бежавшими русскими пленными, которые, правда, уже просидели год в плену у немцев, но которых он все же воспринял как свежих людей, могущих рассказать об обстановке в России [43].
      Впрочем, когда надо было не щеголять уверенной фразой в письме Инессе, а ответить на деловой запрос Александры Коллонтай о директивах, Ленин сам признавал свою полную неосведомленность. 17 марта 1917 года он писал Коллонтай: «Дорогая А.М.! Сейчас получили Вашу телеграмму, формулированную так, что почти звучит иронией (извольте-ка думать о «директивах» отсюда, когда известия архискудны, а в Питере, вероятно, есть не только фактически руководящие товарищи нашей партии, но и формально уполномоченные представители Центрального Комитета!)»[44].
      В действительности и этого в Питере не было. Первым – никем ни на что не уполномоченным – членом ЦК большевистской партии в Петрограде оказался Сталин, приехавший туда только через 8 дней после этого ленинского письма.
      Но главное было даже не в неинформированности Ленина и его окружения. Главное было в том, что вождь профессиональных революционеров вообще не ожидал Февральской революции. Как свидетельствует полное собрание его сочинений, он в это время активно занимался делами швейцарской социал-демократии да писал почти каждый день (а иногда – по два раза в день) деловито-нежные письма «дорогому другу» Инессе Арманд [45].
      Что же – изменило Ленину его ставшее легендарным ощущение решительности момента? Нет, не изменило. Вот он 5 марта 1917 года – за неделю до Февральской революции – пишет из Цюриха Коллонтай в Швецию: «Ей-ей, нам надо (всем нам, левым в Швеции и могущим снестись с ними) сплотиться, напрячь все усилия, помочь, ибо момент в жизни шведской партии, шведского и скандинавского рабочего движения решительный»[46].
      Оторвался эмигрант Ленин от своей родины: даже чуть повышенная напряженность пульса в мирной Скандинавии звучит в его ушах громче, чем грохот вплотную надвинувшегося на Россию революционного катаклизма. И не чувствует Ильич этой революции. За 6 недель до нее, выступая перед швейцарскими молодыми социалистами, Ленин завершает свой доклад казавшейся ему тогда патетической, а в действительности анекдотической концовкой:
      «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодежь… будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции»[47].
      Эти да и многие другие факты свидетельствуют: Февральская революция 1917 года не только не была организована ленинской партией, но застала ее, включая самого Ленина, врасплох. Пустыми словесными конструкциями оказались продолжавшиеся ряд лет рассуждения о «гегемонии пролетариата в буржуазно-демократической революции» и о руководящей роли авангарда этого класса-гегемона – большевистской партии. Гегемонии не получилось.
      «Не подтвердился и основной тезис ленинской теории об этой гегемонии – что буржуазия при свержении царизма будет контрреволюционной силой, а потому-де пролетариат и должен взять на себя руководство. Ленин сам признавал потом, что в Февральской революции участвовали не только пролетариат и «деревенская масса, но и буржуазия. Отсюда легкость победы над царизмом, чего не удалось нам достигнуть в 1905 году»[48]. Отсюда, а не благодаря несостоявшейся гегемонии организации профессиональных революционеров.
      Значит ли сказанное, что эта ленинская организация не оправдала себя?
      Да, как орудие совершения антифеодальной революции в России она себя совершенно не оправдала. Пусть вывод такой звучит непривычно, но историк не может игнорировать факты. А факты таковы: ни революция 1905 года, ни Февральская революция 1917 года не были подняты организацией профессиональных революционеров. В 1905 году эта организация приложила руку лишь к декабрьскому восстанию на Пресне в Москве – как известно, быстро подавленному, а в Февральской революции организациявообще не участвовала.
      Опыт показал, что для взрыва антифеодальной революции в России, для свержения царизма вообще не было нужды в организации профессиональных революционеров. В Советском Союзе без конца повторяется тезис, будто для революции необходимо руководство революционной партии. К этому тезису постепенно привыкаешь и начинаешь даже ему верить. А ведьэто ложь – и, кстати сказать, ложь антимарксистская.
      Энгельс писал через 3 года после революции 1848 года: «Революция – это чистое явление природы, совершающееся больше под влиянием физических законов, нежели на основании правил, определяющих развитие общества в обычное время. Или, вернее, эти правила во время революции приобретают гораздо более физический характер, сильнее обнаруживается материальная сила необходимости, И лишь только выступаешь в качестве представителя какой-либо партии, втягиваешься в этот водоворот непреодолимой естественной необходимости».
      Энгельс делал вывод: только будучи независимым, «можно, по крайней мере хоть некоторое время, сохранить свою самостоятельность по отношению к этому водовороту…» [49].
      В самом деле: какая партия руководила Великой Французской революцией? или английскими революциями XVII века? революцией 1830 года во Франции? революциями 1848 года в разных странах Европы? революциями 1918 года в Германии и Австро-Венгрии? венгерской революцией 1956 года? наконец, революциями 1989 года в Польше, Венгрии, ГДР, Чехословакии, Болгарии и Румынии? Не было такой партии, а революции были. И Февральская революция 1917 года показала, что никакой «партии нового типа» или организации профессиональных революционеров исторически не требуется для социальной революции против самодержавия. Хотя в России в это время действовала большевистская партия, революция состоялась без нее. А рассказывают нам чепуху, чтобы нас убедить: создание революционной партии в СССР никоим образом не допускается; так что такой партии нет, а значит, и никакой революции быть не может. И мы – верим.
      «Так что же,- протянет разочарованный читатель,- выходит, что изложенный Лениным в «Что делать?» план ни к чему не привел?»
      Напротив; план увенчался полным успехом. Не надо только давать себя заворожить словом «революционеры». Организация профессиональных революционеров была задумана и создана Лениным не как центр подготовки антифеодальной революции в стране, а как организация для захвата власти в волнах этой революции. И власть была захвачена в 1917 году – хотя не в феврале, а в октябре. Тем самым цель была достигнута, организация профессиональных революционеров полностью себя оправдала.
      Верно, «программу-максимум» Ленину осуществить не удалось: «гегемония» ленинцев в буржуазно-демократической революции не состоялась. Но с тем большей настойчивостью бросился Ленин во главе своей организации реализовывать «программу-минимум».
      Именно в тревожные недели марта 1917 года сначала метавшийся, как лев в клетке, в Цюрихе, а затем ехавший в пресловутом «пломбированном вагоне» в Россию Ленини придумал идею «перерастания» – теоретическую оболочку плана свержения организацией профессиональных революционеров уже не самодержавного, а революционного правительства России. Снова отдадим должное политическому гению Ленина: почти экспромт, «теория перерастания», при всей ее направленности против исторического материализма, была облечена в марксистские формулировки и постной абстракцией умело отвлекала внимание от сугубо практической ее цели. Тщательно продумавший формулировки, Ленин 3 апреля 1917 года на Финляндском вокзале, взобравшись на исторический броневик, уверенно выкрикнул лозунг социалистической революции. Меньше чем через 8 месяцев, как ее принято официально именовать (название дал Сталин в 1934 году), Великая Октябрьская социалистическая революция состоялась.
      Вот о ней Ленин узнал уже не из цюрихских газет. Он сам определил время ее начала. «Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство»; «…решать дело сегодня непременно вечером или ночью»,- распорядился он в письме членам ЦК партии большевиков вечером 24 октября (6 ноября) 1917 года [50].
      В противоположность революциям 1905-го и Февральской 1917 года октябрьский переворот действительно от начала и до конца организовали и обеспечили ленинские профессиональные революционеры. В этом вопросе сомнений нет.
      Сомнение вызывает другой вопрос.
 

 
      В Смольном дворце в Ленинграде, где находятся теперь Ленинградский обком и горком КПСС, посетителя ведут по высоким коридорам в большой зал с белыми колоннами и просторной сценой. В ряде кинофильмов и на бесчисленных казенных полотнах запечатлена историческая минута этого зала. Ленин, со знакомой бородкой и усиками, выкинув руку вперед в так называемом «ленинском жесте», начинает свою речь перед II Всероссийским съездом Советов историческими словами: «Товарищи, рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась»[51]. За Лениным на сцене в застывшем порыве – его соратники, состав которых меняется от картины к картине в зависимости от их судьбы к моменту ее изготовления.
      В действительности 7 ноября 1917 года сцены в зале не было, Ленин был бритым и исторические слова произнес не там, а в Петроградском Совете, в 14 часов 35 минут, когда революция еще не совершилась. А главное: была ли эта революция рабочей и крестьянской?
      Странным образом вопрос этот не решен до сих пор. 55 лет спустя, в 1972 году, в Институте истории СССР, а затем и в отделении исторических наук Академии наук СССР все еще проводились обсуждения этой проблемы[52].
      В самом деле, революция должна была быть пролетарской – следовательно, рабочей, и именно о ее необходимости все время говорили большевики. С другой стороны, со времен Сталина прочно вошло в обиход положение, что в Октябрьской революции рабочий класс выступал в союзе с беднейшим крестьянством. Но Ленин подчеркивал: «В октябре 1917 г. мы брали власть вместе с крестьянством в целом»[53]. «Когда мы брали власть, мы опирались на все крестьянство целиком»[54]. А по горячим следам событий через две недели после Октябрьской революции он писал: «Крестьянству России предстоит теперь взять судьбы страны в свои руки»[55]. Это как-то плохо вяжется с представлением о пролетарской революции, установившей диктатуру пролетариата.
      Видимо, нельзя игнорировать ленинскую оценку октябрьского переворота как «рабочей и крестьянской» революции. Такому характеру революции соответствовал, казалось бы, и состав сформированного Лениным правительства: в него вошли не только большевики, но к ним вскоре присоединились и левые эсеры, а партия эсеров считается в советской литературе кулацкой. Тогда выходит, что в результате Октябрьской революции была создана «революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства» – плод теоретических изысканий Ленина в 1905 году.
      Но такая диктатура возникает, по тем же изысканиям, в итоге доведенной до конца буржуазно-демократической революции. Однако буржуазно-демократической была Февральская революция, а потом, опять-таки в соответствии с теорией Левина, она переросла в пролетарскую революцию – в Октябрьскую. Следовательно Октябрьская революция – пролетарская, то есть рабочая?
      Мы оказались снова у исходного пункта и можно начинать рассуждение сначала. Русская народная мудрость называет рассуждения подобного рода сказкой про белого бычка.
      Почему же такой сказкой оказался важнейший вопрос о классовом характере Великой Октябрьской социалистической революции? Если она вполне реально произошла, а действовавшие в ней классы налицо – что мешает внести полную ясность в этот вопрос?
      Ленинский критерий революции сформулирован четко: «Переход государственной власти из рук одного в руки другого класса есть первый, главный, основной признак революции как в строго-научном, так и в практически-политическом значении этого понятия»[56]. И далее: «Несомненно, самым главным вопросом всякой революции является вопрос о государственной власти. В руках какого класса власть, это решает все» [57].
      Подойдем к вопросу с этой позиции.
      То, что штурмовали Зимний в. Петрограде и Кремль в Москве рабочие и крестьяне в солдатских шинелях и матросских бушлатах,- факт. Как и рассчитывал Ленин, они явились ударной силой для свержения небольшевистского правительства. В этом смысле революция была рабочей и крестьянской.
      А кто пришел к власти? рабочие? или крестьяне?
      Вот они расположились вокруг стола и смотрят на нас со старой фотографии: первый Совет Народных Комиссаров. Есть среди них дворяне: Луначарский да и сам Ленин; есть выходцы из буржуазии, из разночинной интеллигенции. Рабочих и крестьян нет, за исключением Шляпникова, давно уже ставшего профессиональным революционером. И всех большевистских наркомов объединяет, независимо от их происхождения или общественного положения, то, что они – руководящие члены ленинской организации профессиональных революционеров. К власти в государстве пришла эта организация.
      Какой класс она представляет? Давайте рассуждать. Допустим даже, что организация профессиональных революционеров, независимо от ее собственного социального состава, вопреки историческому материализму является представительницей и даже авангардом класса, совершившего революцию. А революция – рабочая. Или рабочая и крестьянская? И опять начинается сказка про белого бычка.
      Но теперь мы нашли точку, где начинает вертеться карусель этой сказки. Ясно, какие классы шли в бой революции. Не ясно, какой класс уселся в результате у власти.
 

 
      Диктатура пролетариата – одна из важнейших идей марксизма. Маркс рассматривал идею диктатуры пролетариата как свою особую теоретическую заслугу.
      Всю свою жизнь Маркс продолжал придавать этой идее первостепенное значение. В 1875 году в «Критике Готской программы» он записал известное положение:
      «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата» [58].
      Маркс и Энгельс считали, что Франция 1871 года уже явила миру образчик такой диктатуры. 20 лет спустя Энгельс написал во введении к работе Маркса «Гражданская война во Франции» столь часто цитируемые строки: «…Хотите ли знать,…как эта диктатура выглядит? Посмотрите на Парижскую Коммуну. Это была диктатура пролетариата» [59].
      Нет нужды напоминать, что в сочинениях Ленина говорится чуть ли не на каждой странице о пролетарской диктатуре. Недаром Сталин, формулируя определение ленинизма, охарактеризовал его как «теорию и тактику пролетарской революции вообще, теорию и тактику диктатуры пролетариата в особенности»[60].
      Между тем в наши дни компартии ряда западных стран одна за другой отказались от идеи диктатуры пролетариата – и почему-то не раздалось поражающее отступников грозное проклятие из Москвы. И обескураженный наблюдатель не может понять: как же эти марксисты и даже ленинцы с такой непринужденной легкостью отказываются от того, что Маркс и Ленин считали главным? Как же эти коммунисты намерены строить коммунизм без необходимого переходного периода, который – ведь сказано! – может быть только диктатурой пролетариата? И почему невинно смотрит в сторону ЦК КПСС, который за гораздо меньшие ревизионистские прегрешения покарал вооруженной рукой чехословацких реформаторов?
      Тут зарождается у наблюдателя смутное подозрение, что как-то это все неспроста. И верно: неспроста.
      Как обстояло дело с диктатурой пролетариата после Октябрьской революции в России? Начнем с определения.
      «Диктатура пролетариата,- писал Ленин,- если перевести это латинское, научное, историко-философское выражение на более простой язык, означает вот что:
      только определенный класс, именно городские и вообще фабрично-заводские, промышленные рабочие, в состоянии руководить всей массой трудящихся и эксплуатируемых в борьбе за свержение ига капитала, в ходе самого свержения, в борьбе за удержание и укрепление победы, в деле созидания нового, социалистического, общественного строя, во всей борьбе за полное уничтожение классов» [61].
      Постановка вопроса ясна. Революцией и затем государством руководят промышленные рабочие – это и есть диктатура пролетариата.
      А как на практике?
      Ведь на деле и революцией, и возникшим после нее Советским государством руководили не промышленные рабочие, а профессиональные революционеры, большинство которых вообще никогда рабочими не были. Где же доказательство того, что это диктатура пролетариата?
      Возьмем аргументацию, так сказать, итоговую, данную в 1955 году – накануне смены диктатуры пролетариата общенародным государством. Приводится она в учебнике политэкономии, написанном по указанию и под присмотром Сталина.
      Вот эта аргументация полностью: «Рабочий класс в СССР базирует свое существование на государственной (всенародной) собственности и на социалистическом труде. Он является передовым классом общества, ведущей силой его развития. Поэтому в СССР государственное руководство обществом (диктатура) принадлежит рабочему классу»[62].
      Видите, как ясно. При капитализме же все наоборот. Рабочий класс базирует свое существование на государственной или частной собственности и на капиталистическом труде (социалистического там нет). Он является… впрочем, он и там является, с точки зрения марксизма, передовым классом общества, ведущей силой его развития. Так что же, выходит, по этой логике, что и при капитализме государственное руководство обществом (диктатура) принадлежит рабочему классу?
      Но ведь это не так. Значит, мы имеем дело с псевдодоказательством, со словами, которые только на первый взгляд представляются глубокомысленным аргументом, а на деле в них – полная бессмыслица. При рабовладельческом строе рабы по необходимости базировали свое существование на рабовладельческой государственной или частнойсобственности и были революционным, следовательно, передовым классом общества, ведущей силой его развития. Но диктатура-то была рабовладельцев, а не рабов! Не будем, однако, спешить. Неубедительна аргументация в сталинском учебнике – возьмем учебник 70-х го-дов: И. В. Борхин. «История СССР 1917-1970 гг.». Апробирован до такой степени, что издан даже на иностранных языках для заграницы. Какие доказательства приводит эта официозная книга в поддержку того, что в Советской России была установлена диктатура пролетариата?
      Доказательств два. Первое: власть в стране перешла в руки Советов, а в них «рабочий класс играл решающую роль». Но почему же тогда большевики в период двоевластия в 1917 году снимали лозунг «Вся власть Советам»? Да потому, что дело было не в классовом составе депутатов Советов, а в их партийной принадлежности: «решающая роль рабочего класса» была признана за Советами не тогда, когда туда были избраны рабочие, а когда были избраны большевики {так называемая «большевизация Советов»). Значит, первое доказательство – уже разобранная выше тавтология: большевистская партия представляет рабочий класс потому, что она представляет рабочий класс. Та же самая тавтология открыто преподносится в качестве второго доказательства «превращения пролетариата в господствующий класс»: оно выражается, оказывается, в том, что руководство Советским государством находится в руках «партии пролетариата» – большевиков[63].
      Таким образом, доказуемое опять подсовывается в качестве доказанного.
      Откуда берут начало в советской политической литературе эти шулерские приемы доказательства того исключительно важного в коммунистической идеологии положения, что после Октябрьской революции в России была установлена диктатура пролетариата? Ведь должна была быть первоначальная, по свежим следам высказанная ленинская аргументация?
      Была ленинская. Вот она: «Господство рабочего класса в конституции, собственности и в том, что именно мы двигаем дело…»[64].
      «Мы» – это организация профессиональных революционеров, и ее идентичность с пролетариатом как раз и есть недоказуемая ленинская тавтология! Собственность после национализации – государственная, а государство – в руках той же организации; следовательно, это та же тавтология. Остается конституция. Верно: в нейнаписано, что существует диктатура пролетариата. Но ведь под доказательствами мы подразумеваем не написанное на бумаге, а существующее в реальной жизни.
      Получается, что ни ленинская, ни сталинская, ни современная аргументации не убеждают в факте установления пролетарской диктатуры в России. Да и правда: какие аргументы можно привести? Ведь их нет. Мы сказали: в Совнаркоме рабочих нет. Но, может быть, правящая Коммунистическая партия состоит из рабочих? Нет, при Ленине рабочие составляют в партии значительно меньше 50% [65]. Может быть, они составляют большинство в ЦК партии? Нет, при Ленине состав ЦК немногочислен и там, как и в правительстве,- профессиональные революционеры. Так никогда и не включались рабочие в ЦК? Почему же, бывало. Существует и доныне практика включать нескольких рабочих напоказ в состав ЦК.
      Мне приходилось иметь дело с некоторыми из них, например, с Валентиной Гагановой. Они – типичные представители рабочей аристократии, которых избирают в президиумы и посылают в составе делегаций, но никакого влияния в ЦК эти профессиональные подставные лица не имеют, отлично это понимают и знают свое место.
      Да Ленин сам признавал в 1921 году, что всего, «по неполным данным, около 900 рабочих» участвовали в управлении производством. «Увеличьте это число, если хотите, хотя бы даже в десять, хотя бы даже в сто раз… все же таки мы получаем ничтожную долю непосредственно управляющих по сравнению с 6-миллионной общей массой членов профсоюзов. /…/ Партия, это – непосредственно правящий авангард пролетариата, это – руководитель»[66].
      О подлинном социальном составе этой партии мы уже говорили.
      Впрочем, Ленин и не считает, что рабочие действительно должны управлять государством: не доверяет он им. В 1922 году Ленин объявляет, что «действительные «силы рабочего класса» состоят сейчас из могучего авангарда этого класса (Российской коммунистической партии, которая не сразу, а в течение 25 лет завоевала себе делами роль, звание, силу «авангарда» единственно революционного класса), плюс элементы, наиболее ослабленные деклассированием, наиболее податливые меньшевистским и анархистским шатаниям»[67].
      Таким образом, партия носит имя и играет роль авангарда, а настоящие рабочие симпатизируют меньшевикам и анархистам. Вот вам и диктатура пролетариата!
      Означает это, что пролетариату не было сделано совсем никаких поблажек после того, как его руками была захвачена власть для организации профессиональных революционеров?
      Нет, поблажки были. Торжественно пророческие слова Маркса «Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» были переведены на общедоступный русский язык в форме доходчивого лозунга «Грабь награбленное!». Периодически устраивались организованные «экспроприации буржуазии», во время которых вооруженные чекисты водили рабочих в квартиры «бывших» и позволяли тащить приглянувшиеся вещи. Некоторое количество рабочих семей было переселено из подвалов в квартиры буржуазии; судьба прежних обитателей оставалась неизвестной, но о ней можно было догадаться. В газетах, речах и лозунгах восхвалялся пролетариат. Наконец, в качестве вершины его возвеличения был введен «рабочий контроль» на предприятиях и в учреждениях.
      Именно в связи с рабочим контролем можно хорошо проследить тактику Ленина в отношении пролетариата сразу же после Октября.
      Казненный затем при Сталине руководитель Профинтерна С.А.Лозовский сообщает следующее: написанный Лениным проект декрета о рабочем контроле звучал столь радикально, что Лозовский запротестовал. «Если оставить декрет в таком виде, как Вы его предлагаете,- писал он Ильичу,- тогда каждая группа рабочих будет рассматривать его как разрешение делать все, что угодно». Ленин разъяснил: «Сейчас главное заключается в том, чтобы контроль пустить в ход… Никаких преград не нужно ставить инициативе масс. Через определенный период можно будет на основании опыта увидеть, в какие формы отлить рабочий контроль в общегосударственном масштабе»[68]. «Через определенный период» форма была найдена довольно простая: рабочий контроль был вообще отменен как, по словам того же Ленина, «шаг противоречивый, шаг неполный»[69].
      Рабочий контроль был отменен, экспроприированные у буржуев шубы сносились, а квартиры были в результате введенной жилищной нормы разгорожены на такие клетушки, что стало в них теснее, чем в подвалах. Поблажки, сделанные после Октябрьской революции пролетариату, очень напоминают то, что происходило в конце второй мировой войны при взятии советскими войсками немецкихгородов. В течение нескольких дней солдатам разрешалось все. Русские люди в массе своей незлобивы и чужды садистским наклонностям, поэтому особенных зверств не было: солдаты беспробудно пили, отбирали у жителей часы и прочие вещи и насиловали всех немок подходящего возраста. Потом командование железной рукой восстанавливало дисциплину. Солдат гнали на новый штурм, а отбирать вещи, расстреливать и заниматься немками могли уже только начальство да подходившие в безопасном втором эшелоне войска НКГБ.