- Угощайтесь, - пригласила она взрослых.
      - А я предложу сначала отгадать загадку, - сказал Володя детям. Кругла как шар, красна как кровь, вкусна как мед. Что это такое?
      - Вишня! Вишня! - хором закричали дети.
      - Давайте проверим, так ли это, - рассмеялся Володя.
      И все стали обрывать сочные ягоды, ели их и очень хвалили. Маняша сама скоро стала похожа на вишню - так она перемазалась соком. И воробьи налетели и тоже лакомились, и их уже никто не отгонял. Вишен много. Хватит на всех.
      В ПУТЬ
      Легкий туман курится над полями. Над Волгой встает солнце, неяркое, затуманенное. Река дремлет. Южный ветерок ершит рябью воду. Медленно, бесшумно плывет по течению длинный плот, оставляя за собой приглаженный след на воде. На плоту вьется синеватый дымок от костра и сливается с белесым туманом.
      У берега - почерневшая от времени баржа, груженая лесом. С баржи спускаются бурлаки, не освеженные сном. Сходни скрипят и прогибаются под их тяжелой, неторопливой поступью. Лениво переругиваясь, бурлаки натягивают на плечи лямки, впрягаются в работу.
      Тишина... Сонная тишина над огромной рекой, над полями.
      Деятельны и не сонны только стрижи. На известняковой скале прилепились их гнезда. Как черные маленькие молнии, мелькают острокрылые птицы. Из гнезд высовываются широко раскрытые желтые клювы птенцов. И снуют, снуют без конца работяги стрижи, рассекая крыльями туман.
      Вот зачокал валек, и звонкое эхо рикошетом поскакало по воде. Зазвенела коса о брусок, сверкнула на солнце. Зашагали косари по необъятному заливному лугу, сочно захрустела трава под косой.
      - Р-раз-два - взяли! Р-раз-два! Р-раз-два! - Бурлаки подались левым плечом вперед, стараются сдвинуть с места глубоко осевшую в воду баржу. Р-раз-два - взяли! Р-раз-два! Р-раз-два! - несется, как стон, над рекой.
      Солнце поднимается выше, легкие космы тумана тают, оседая на траве хрустальной россыпью росы.
      У рогатой коряги мужик в холщовых портах, завернутых выше колен, тащит из воды вершу. Ему помогает мальчонка лет двенадцати, голый - одна суровая нитка с медным крестом на шее.
      Гриша стоит по грудь в воде, подталкивает плетенку снизу. Вот наконец верша в лодке. Отец хватает уверенной рукой рыб за жабры и кидает их на дно лодки. Мальчишка ворошит руками рыбу, хлопает панибратски сома по жирному боку. Выпрямляется во весь рост и, заслонившись рукой от солнца, глядит на косогор.
      - Тять, Ульяновы идут. Бежать мне надо, - деловито говорит мальчонка, натягивая на мокрое тело штаны.
      - Ого-го-го! - кричит в картонный рупор Саша, появившийся на вершине косогора, и с толстых ив соскальзывают и летят ему навстречу босоногие загорелые мальчишки в выцветших рубашках.
      У Саши за плечами туго набитый вещевой мешок. Ветер шевелит на голове густые темные волосы, серая рубашка, подпоясанная шнурком, облегает стройную фигуру. Рядом с ним Володя с веслами на плече, в руке ивовая корзина. Глаза у Володи лукавые, чуть раскосые и широко распахнутые. Он с гордостью посматривает на брата, которого окружили мальчишки.
      - Александр Ильич, у нас все готово!
      - Александр Ильич, прикажете паруса ставить?
      - Ленька сегодня опять дрался, не берите его с собой!
      Володе нравится, что мальчишки тоже признают в Саше старшего и называют его по имени и отчеству.
      У берега на привязи покачиваются старые плоскодонные лодки. Володя принес с собой дощечки с надписями: "Неустрашимый", "Вольный", "Стремительный" и теперь вместе с мальчишками прикрепляет их к бортам лодок.
      На траве под суковатой ольхой расположились Илья Николаевич, Мария Александровна, Митя и девочки.
      Аня поставила корзину на землю и, чуть подавшись вперед, что-то шепчет реке, словно здоровается с ней. Оля в восторге поет, тащит за руку Митю, а Митя боится оторваться от маминой руки. Черноглазая Маняша сидит на плече у папы; ей лучше всех видна Волга.
      К лодкам бегут мальчишки с веслами, удочками на плечах.
      Гриша, запыхавшись, спрашивает Илью Николаевича:
      - Здрасте! Александра Ильича не видели?
      - Здравствуй, Гриша! Саша внизу с ребятами оснащает лодки.
      - Не лодки, Илья Николаевич, а пакетбот. И не с ребятами, а с матросами, - резонно замечает мальчик.
      - Прошу прощения, - серьезно отвечает Илья Николаевич.
      Гриша бежит вниз.
      Володя уже ждет своего приятеля.
      - Что это у тебя под рубашкой трепыхается? Наверно, птица? заинтересованно спрашивает Володя.
      - Не-е, сомище - во! У тятьки стащил, - хвастается Гриша и вытаскивает из-за пазухи рыбу. Сом не так уж и велик.
      - Это зачем же? - спрашивает Володя.
      - Известно зачем - уху варить будем.
      - Ишь, Христос нашелся, одной рыбой хочешь целую флотилию накормить! Володя взял из рук Гриши извивающегося сома и поднес к носу. Сморщился: Плохо пахнет!
      - Пошто? - удивился Гриша. - Она же живая!
      - Живая, а воняет. Потому что ворованная. Беги к отцу и отнеси, не то Саше скажу.
      Гриша разочарованно вздохнул. Но делать нечего. Капитан флотилии Александр Ильич шутить не любит. Спишет с корабля, и останется Гриша с рыбой на суше.
      Мальчик побежал, оглянулся, смерил глазами расстояние до флотилии и до коряги и решил схитрить. Швырнул сома в Волгу и побежал обратно к ребятам.
      А матросы уже занимали места на пакетботах.
      - Аня-а! - кричит Саша в рупор.
      - Сейчас! - отвечает ему сестра, торопливо что-то дописывает, подбегает к маме и передает ей тетрадь: - Мамочка, я стихи сочинила. Про Волгу. Прочтешь, когда мы отплывем. Пожалуйста, не сейчас. - Аня целует мать, машет рукой сестре и отцу, бежит вниз, ухватив подол длинного ситцевого платья.
      Оля потерлась о плечо матери:
      - Мур-мур...
      - Иди, иди, - торопит Мария Александровна дочку, - слушайся во всем Аню, как меня.
      - Обещаю! - кричит уже на ходу Оля.
      Митя вскочил на ноги:
      - Мамочка, папочка, разрешите мне тоже ехать. Я во всем буду слушаться Сашу.
      Илья Николаевич взглянул на Марию Александровну и крикнул Володе, чтобы он взял с собою Митю.
      - Я тоже хочу путешествовать, - решительно заявляет Маняша.
      Мария Александровна привлекла ее к себе:
      - Тебе надо еще немножко подрасти... и нам с папой будет очень скучно.
      Саша отдает команду:
      - Сниматься с якоря! Приготовиться к поднятию парусов!
      - Маняша! Мамочка! Папа! Ого-го-го! - кричит Володя.
      - До свида-а-нья! - машут платками девочки.
      Мальчишки поднимают паруса. Веселый гомон затихает. Лодки отчаливают.
      - Счастливого плавания! - разносится над рекой бас Ильи Николаевича.
      - В добрый час! - напутствует детей Мария Александровна. - Итак, дети отправились в путь, - с легкой грустью говорит она. - Даже мне захотелось пуститься вместе с ними.
      - И мне, - признается Маняша.
      Илья Николаевич поднимает дочку на плечо. Лодки, как белые лебеди, проплывают под парусами мимо утеса. Возникает песня - мальчишеская, звонкая, задорная. Разносится по реке и удаляется вместе с лодками.
      На берегу наступает непривычная тишина. Становится чуть грустно, что умолк гомон ребячьих голосов, угасла песня.
      - Уже волнуешься? - спрашивает Илья Николаевич, поглядывая на жену.
      - Немножко.
      - А я совершенно спокоен. - Илья Николаевич, прищурившись, всматривается в голубое марево, где скрылись лодки. - Саша очень тщательно подготовился к путешествию, продумал все до мелочей. Я рад, что он немножко отдохнет от своих книг и кольчатых. Хорошо, что он решил идти вместе со всеми, а не пустился один на своей душегубке. - Илья Николаевич улыбнулся своим мыслям. - Саша у нас на верном пути. Слышишь, Машенька, сын у нас будет ученым.
      - Ты доволен?
      - Я горд.
      Мария Александровна раскрыла тетрадь, пробежала ее глазами.
      - Слушай, Илюша, какие стихи написала Аня:
      ...В тебе, Волга, сила родная народа,
      Стремленье к свободе всей русской земли,
      И именем павших за правду, за братство
      Недаром зовутся утесы твои...
      - Хорошие мысли... верные мысли... - Илья Николаевич одобрительно кивнул головой.
      Мария Александровна села на пенек в тень, продолжала читать.
      - Аня у нас будет писательницей. Я часто думаю, кем будет у нас Оленька. Музыкантом или филологом?
      - Оля талантлива, весьма талантлива, - задумчиво говорит Илья Николаевич.
      Маняша, которая внимательно рассматривала муравьиную кучу, заинтересованно спросила:
      - А что такое "талантлива"? Это хорошо?
      - Хорошо, - смеется отец. - Это значит - умеет много и усердно трудиться.
      Маняшино внимание привлекла большая стрекоза с янтарными крыльями, и она помчалась за ней.
      - Беспокоит меня Володя. Горяч, упрям, насмешлив.
      - У него хорошее, доброе сердце. Он очень способный мальчик, - горячо защищает Мария Александровна сына. - Ты его редко хвалишь.
      - Боюсь, Машенька, боюсь. То, чего Оля добивается упорным трудом, он делает шутя. Ему многое дано, с него надо больше спрашивать... Вот Митя, он в вас, в Бланков, он будет врачом.
      - Да он и лицом все больше походит на деда, - соглашается Мария Александровна. - Какое большое счастье, что у нас столько детей! Выводить в жизнь мальчиков будешь ты, девочек - я.
      - Вместе, Машенька, вместе, всю жизнь вместе. Мы оба им очень нужны, и ты и я.
      - А кем буду я? - вдруг неожиданно появляется Маняша.
      - А кем ты хочешь быть? - спрашивает отец.
      - Я хочу быть путешественником и еще кататься на лодке, - отвечает Маняша.
      - Почему бы нам действительно не прогуляться по Волге? - Илья Николаевич поднимает на руки дочку.
      - Ура! - кричит Маняша. - Мы тоже поедем путешествовать, далеко-далеко!
      Спускаются по косогору вниз. Илья Николаевич отвязывает лодку, раскачивает ее сильным движением и стаскивает с песка в воду.
      Маняша хлопает в ладоши, радуется, что у нее такой сильный папа. Она занимает место рядом с мамой. Илья Николаевич садится на весла.
      - Ты помнишь, Машенька, двадцать лет назад мы также катались на лодке и я пел тебе песни?
      - Мы тогда были молоды, а сейчас нам вдвоем уже сто лет! - смеется Мария Александровна.
      - Неужели сто? Да. Тебе - сорок восемь, мне - пятьдесят два. Но тогда мы были с тобой вдвоем, а сейчас нас восемь человек, восемь, Машенька! И в среднем на каждого приходится... Сколько же приходится? - Илья Николаевич быстро подсчитал: - Нам в среднем по двадцать два года каждому. Совсем немного. Мы еще молоды, очень молоды.
      Сильными взмахами весел Илья Николаевич выводит лодку на середину реки. Положил весла на борт, светлые струи бахромой стекают в воду, и он, обхватив руками колени и глядя на сидящих перед ним двух Машенек, поет задушевно и молодо.
      ОРДЕН СВЯТОГО СТАНИСЛАВА
      Под Новый, 1886 год в семье Ульяновых, как всегда, устроили бал-маскарад. Илья Николаевич вывернул мехом наверх шубу, прицепил к бороде длинные льняные пряди. Мария Александровна смастерила из ваты шапку, и он сидел возле елки, как настоящий Дед Мороз, только под наклеенными бровями поблескивали молодые, с огоньком глаза.
      Гостиная наполнилась шуршанием роскошных костюмов из гофрированной разноцветной бумаги. Прекрасная испанка с веером, сверкая черными глазами из-под маски, ни на шаг не отходила от Кота в сапогах, который больше смахивал на д'Артаньяна. И никто, конечно, не узнавал в этой паре Олю и Володю. А Красная Шапочка - Маняша узнавала всех. В барышне-крестьянке она сразу угадала Олину подружку Сашу Щербо, в Дон Кихоте - Митиного приятеля Алешу Яковлева и, конечно, узнала в маленьком гноме пятилетнего Сашу, сына директора гимназии. Только спутала сначала маму с Аней. Две тоненькие елочки, закутанные в зеленую бахрому, танцевали лучше всех, но у мамы-елочки из-под зеленой шляпы выбилась белая прядь волос.
      Кот в сапогах был неистощим на выдумки. Он был и актером и режиссером, придумывал веселые шарады и первый запевал ломающимся голосом.
      - Я совсем погибаю, милый друг... - пел Кот в сапогах подруге-испанке и, сорвавшись на высокой ноте, смеялся звонко, вытирал лапой в белой варежке слезы под маской и признавался: - Вот видишь, младая испанка, совсем погиб я...
      До самого утра светились окна в доме Ульяновых. Два раза меняли свечи на елке. Кружились, изнемогая от смеха и веселья, пары. Без устали играла мама-елочка на рояле то нежные вальсы, то задорную плясовую. А сколько песен было спето!..
      Спать расходились усталые, счастливые. Впереди была еще целая неделя веселых каникул...
      ...Но кончились каникулы.
      Утром Володя, Оля, Митя и Маняша, вскинув за плечи ранцы, отправились в гимназию, Илья Николаевич пошел к себе в кабинет заканчивать годовой отчет. Мария Александровна с Аней разбирали елку, аккуратно укладывали самодельные игрушки в коробки из-под ботинок и вполголоса обсуждали, как там Саша в Петербурге, так ли весело он провел свои каникулы. Аня собиралась возвращаться в Петербург на курсы.
      Елка опустела. Дождем сыпалась с нее хвоя, на ветках поблескивали осенней паутиной ниточки канители, под ногами хрустела бертолетова соль, изображавшая снег.
      Аня понесла коробки с елочными игрушками на чердак. Мария Александровна взяла в передней с полки "ежик" и стала чистить стекла на лампах. Мягко ступая, зашла в кабинет Ильи Николаевича. Он сидел за письменным столом прямой, развернув плечи, так же, как учил сидеть за партой учеников, и ручку легко сжимал пальцами, и лист бумаги лежал перед ним чуть повернутым влево. Он сам делал всегда так, как учил детей.
      Мария Александровна сняла с лампы стекло, подышала в него, прочистила "ежиком", подровняла ножницами фитиль в лампе. За окном вьюжило, надвигались ранние зимние сумерки.
      Илья Николаевич откинулся на спинку стула.
      - Не зажигай пока лампу. Посумерничаем.
      - Тебе пора отдохнуть, - сказала Мария Александровна.
      - Я не устал, и осталось совсем немного.
      Илья Николаевич перебирал на столе листы, исписанные красивым, четким почерком.
      - Помнишь, Машенька, шестнадцать лет назад, когда мы с тобой приехали в Симбирск, я насчитал тогда по всей губернии...
      - ...восемьдесят девять школ, - подхватила Мария Александровна.
      - А сколько учеников в них было? - тоном экзаменатора шутливо спросил Илья Николаевич.
      О, она очень хорошо помнит: две тысячи учащихся на всю губернию.
      - А сейчас, Машенька, в губернии четыреста тридцать четыре школы, и учеников в них более двадцати тысяч.
      В голосе Ильи Николаевича звучала гордость.
      - А девочек сколько?
      - Три тысячи с лишним. Маловато еще.
      Мария Александровна вспомнила, как огорчало Илью Николаевича, что в школах вовсе нет девочек, и как он воевал с крестьянами, уговаривая их посылать дочерей учиться.
      - Подумай, Машенька, в деревне стало в десять раз больше грамотных. А ты говоришь - "не следует ли отдохнуть". Душа радуется, когда смотришь на эти цифры. Но ой-ой-ой, сколько еще надо сделать! Дожить бы до такого дня, когда все население губернии будет грамотным. А?.. Доживем?
      - Конечно, доживем.
      - Придется выдержать большую борьбу против похода на земские школы. Если школы превратят в церковноприходские, отдадут их под власть попов беда, будут они выпускать полуграмотных невежд.
      В передней кто-то стучал промерзшими сапогами, обивая с них снег.
      В кабинет вошел вестовой Михеич, привез почту.
      Мария Александровна зажгла лампу, подождала, пока огонек расползется по всей кромке фитиля, надела стекло и сверху зеленый абажур.
      - Из Казани какое-то важное письмо. - Илья Николаевич вскрыл пакет, вынул толстый лист бумаги, украшенный гербом Российской империи, пробежал его глазами и тихо охнул. - Машенька, - сказал он упавшим голосом, наградили меня... орденом Святого Станислава первой степени.
      - Поздравляю...
      Мария Александровна взглянула на побледневшее лицо мужа и осеклась. Пошарила рукой стул, опустилась на него.
      - Это конец, Машенька. Это третий звонок. Ведь это означает пожалуйте в отставку, господин Ульянов. В отставку! - Илья Николаевич прислушался к этому странно и по-чужому звучащему слову. Встал и, заложив руки за спину, зашагал по комнате.
      Только теперь до сознания Марии Александровны дошел страшный смысл этих слов. Она помнит, что первым звонком Илья Николаевич назвал орден Анны, которым он был награжден за двадцать лет службы; вторым был орден Святого Владимира, за двадцать пять лет службы, и тогда волновался, что уволят.
      А теперь, после тридцатилетней работы, отправляют на пенсию, на покой.
      - Неужели это мой последний годовой отчет? - Илья Николаевич посмотрел на бумаги, лежащие на столе. - Что же дальше? В пятьдесят четыре года надеть шлафрок, комнатные туфли и наблюдать жизнь через окно? И это называется покой? Это же смерти подобно!
      Никогда не видела Мария Александровна своего мужа таким растерянным и поникшим.
      - Может быть, можно ходатайствовать? - неуверенно сказала Мария Александровна.
      - Нет, бесполезно. Закон есть закон. Я старался о нем не думать, смотрел только вперед, надеялся на какое-то чудо. Но чуда не произошло... В отставку!.. А у нас с тобой дети еще на ноги не поставлены. Как мы, восемь душ, проживем на одну пенсию?
      - Об этом не печалься, - ласково сказала Мария Александровна. Продадим дом, снимем маленькую квартиру, я сумею экономно вести хозяйство, а там и дети закончат образование.
      - Но у меня так много неисполненных планов! - горько воскликнул Илья Николаевич. - Четыреста тридцать четыре школы! А их должно быть тысяча. Сотни новых светлых школ, грамотный народ, просвещенный край. Вот о чем мечтал я. И вместо этого орден, золотой крест на широкой красной ленте с двойной белой каймой, серебряная восьмилучевая звезда. Нарядно! Помпезно! На оборотной стороне звезды выгравировано по-латыни: "Премиандо инцитат!", что означает: "Награждая, поощряет!" Какое лицемерие! "Поощряет"! На что? На какие дела? Лишают возможности трудиться и называют это поощрением.
      Крупные капли пота выступили на его высоком лбу.
      Мария Александровна сидела подавленная. Слезы сжимали ей горло. Чем она могла помочь ему, чем утешить?
      - Илюша, ты всегда будешь желанным гостем в школах...
      - Гостем? - Илья Николаевич расстегнул ворот косоворотки. - А поставить преподавание так, как я это понимаю, мне дозволят? А новые школы разрешат строить?.. "Премиандо инцитат"! - сквозь зубы, как бранные слова, произнес Илья Николаевич.
      - Не может быть, чтобы человека в расцвете его деятельности отстранили от работы. Будешь хлопотать, будешь добиваться. Тебя ценят.
      - Ты видишь, как меня ценят, - усмехнулся Илья Николаевич.
      - Мы найдем какой-нибудь выход, найдем. Все уладится. Ты отдохнешь, и, кстати, надо оформить дворянское звание. Ведь ты уже третий раз получаешь на него право.
      - Что мне оно даст? Право на работу?
      - Это звание нужно детям, оно облегчит им поступление в университет, поможет в жизни.
      - Успеем, успеем.
      - Так ты уже откладываешь четыре года, - с легким укором сказала Мария Александровна.
      Она пыталась отвлечь Илью Николаевича, но он думал о своем. Его, привыкшего с малых лет к труду, к общению с большим коллективом людей, лишали работы, отстраняли от любимого дела...
      Весть о награждении директора народных училищ орденом Станислава быстро распространилась по Симбирску.
      В дом потянулись визитеры: сослуживцы, друзья, знакомые - поздравляли с высочайше пожалованной наградой.
      Приехал инспектор Иван Владимирович Ишерский. Он искренне радовался. Илья Николаевич благодарил, - не хотел разочаровывать преданного друга, да и знал, что Иван Владимирович не поймет его. Многие ведь считают, что чины и ордена украшают человека больше, чем его дела. Но эти шумные поздравления угнетали Илью Николаевича, он вдруг стал мнительным, ему чудилось в этих поздравлениях прощание с ним.
      На третий день, 10 января, Илья Николаевич пожаловался жене:
      - Что-то тошнит меня от этих поздравлений и голова болит нещадно. Не пускай ко мне никого.
      Мария Александровна помогла мужу прилечь на диван, положила на голову мокрое полотенце.
      - Тише, дети, папе нездоровится, - сказала она и, отозвав Володю в сторону, попросила его сбегать за врачом.
      Врач не нашел ничего тревожного. Очевидно, легкое отравление и усталость. Прописал капли Иноземцева и уехал.
      Мария Александровна не сомкнула глаз всю ночь. И днем металась по дому, как птица с поломанным крылом, не находя покоя.
      12 января Илья Николаевич почувствовал себя лучше и снова уселся за отчет.
      В этот день мела сильная метель. Дети вернулись из гимназии, прошли в кабинет отца, увидели, что он углублен в работу, - значит, здоров. Но, видно, непогода давала себя знать. Маняша и Митя капризничали, были взъерошенные, как воробьи, не могли спокойно играть, и Мария Александровна отпустила Митю к Алеше Яковлеву, а Маняшу Аня забрала к себе наверх, где они уютно устроились с Олей и Володей. Аня рассказывала им о красивейшем в мире городе Петербурге, о перламутровом отсвете белых ночей на Неве, о Саше, который работает над дипломом и отказался поехать домой на каникулы, считая, что вдвоем с Аней это будет стоить слишком дорого. На будущий год Володя и Оля кончат гимназию и тоже поедут учиться в Петербург. В семье будет четыре студента.
      - Страшно ехать на поезде? - спросила Оля. Кроме Саши и Ани, никто из детей Ульяновых не ездил по железной дороге.
      - Нет, вовсе не страшно, - уверяла Аня, - только очень тесно и душно.
      - И никакой палубы нет? - поинтересовалась Маняша.
      - И палубы нет. На пароходе путешествовать куда приятнее.
      - Мы каждый вечер вчетвером будем гулять по набережной Невы. - Оля прижалась к сестре.
      Но Володя предупредил, что он будет пропадать в библиотеке.
      Мария Александровна сидела в столовой, бралась то за шитье, то за вязанье, но работа валилась из рук. "Что это со мной? Почему так тревожно на сердце? Ведь доктор сказал, что ничего опасного. Может быть, стосковалась по Саше? Но от него вчера было письмо, бодрое, ласковое. Может быть, вьюга нагоняет тоску?"
      Она отложила шитье, накинула платок и вышла в сад. Ходила по скрипучим от мороза дорожкам. Яблони, покрытые пушистым снегом, стояли словно в цвету. Тронула рукой ветку - снег осыпался, оголились темные узловатые сучки.
      Вернулась в дом, осторожно приоткрыла дверь в кабинет Ильи Николаевича. Он сидел за письменным столом, оглянулся. "Очень плохо выглядит", - больно кольнуло в сердце. И снова тоска, отчаянная, до слез. Вышел к обеду в столовую, старался шутить, даже предложил Володе сыграть партию в шахматы, но раздумал, пошел к себе.
      Мария Александровна заглянула в кабинет.
      Илья Николаевич лежал на широком кожаном диване съежившись, словно ему было холодно.
      - Илюша! - окликнула она мужа. - Илюша, что с тобой? - присела на край дивана, провела ладонью по высокому холодному лбу... - А-а-а!.. - разнесся вдруг вопль по комнатам.
      Первый раз в жизни услышали дети этот отчаянный, полный ужаса крик матери.
      Сбежали вниз. Мама стояла у дверей кабинета.
      - Папа не умер! Нет! Он не умер! Он не может умереть!..
      ...В доме необычно тихо. Дети сидят в столовой, тесно прижавшись друг к другу, учат уроки. Аня, закутавшись в платок, прислонилась к теплой печке. Оля шепотом учит французские глаголы, смахивает слезы с ресниц. Володя вполголоса объясняет Мите задачу. Маняша старательно выводит буквы.
      В доме словно ничего не изменилось. Мама, как всегда, встает раньше всех, кормит детей завтраком, отправляет их в гимназию. По возвращении спрашивает про отметки. Но дом стал пустой и гулкий. Нет папы. Он отсутствовал часто и раньше, разъезжая по своим школам. Но тогда все жили в счастливом ожидании. Зимним вечером, заслышав фырканье лошадей под окном, всей семьей бежали в переднюю, распахивали скрипучую, промерзшую дверь. На пороге появлялся в своей большой серой шубе с пушистым заснеженным воротником папа, стряхивал с усов и бороды светлые льдинки, подставлял холодную румяную щеку для поцелуя и нетерпеливо спрашивал: "В доме все благополучно? Все здоровы?.." И вот никогда-никогда этого больше не будет. Дверь в папин кабинет закрыта. По вечерам там всегда сидит мама. Дети чувствуют, что она не с ними. Они знают, что утром, как только закрывается за ними дверь, она отправляется на кладбище, на могилу папы. По вечерам не звучит больше колыбельная песня. Рояль затянут парусиновым чехлом.
      Сейчас Мария Александровна сидит в кабинете Ильи Николаевича, в его кресле, за его столом, и о чем-то думает, думает...
      На столе рядом с портретом Ильи Николаевича лежат его часы, старые мозеровские часы. Он купил их перед свадьбой и никогда не забывал заводить. И вот теперь они остановились. Мария Александровна взяла часы и осторожно завела их ключиком. Стальное сердце забилось мерно и четко. Время продолжало свой бег. Теперь Мария Александровна будет носить эти часы до конца своей жизни.
      - Я пойду погуляю, - сказала она детям, заглядывая в столовую.
      Мимоходом погладила Маняшу по голове, поправила косо лежавшую тетрадь у Мити.
      - Мамочка, приходили Вера Васильевна и Иван Владимирович. У него какое-то важное дело, но мы решили тебя не беспокоить, - сказала Аня. - Он придет попозже.
      - Да, хорошо.
      - Можно мне с тобой? - спросила Аня и подняла на мать большие печальные глаза.
      - Нет, ты простужена. Я скоро вернусь.
      Дети переглянулись. Ничто не радовало маму, даже друзья, даже сердечная и добрая Вера Васильевна Кашкадамова.
      Володя выждал, пока хлопнет дверь, быстро встал, набросил шинель и пошел следом за мамой. Нельзя оставлять ее одну.
      Она шла вверх по Московской улице, освещенной луной и редкими газовыми фонарями.
      Вот дом, в котором они жили двенадцать лет назад. Теперь там живут другие.
      С Московской она свернула на Стрелецкую. Сюда, в этот дом, они приехали из Нижнего Новгорода шестнадцать лет назад. Здесь родились Володя, Оля, Митя.
      Вышла на Старый Венец.
      Володя как тень следовал за матерью.
      Мария Александровна остановилась над спуском к Волге. Перед ней застывшая ледяная пустыня. Метет позёмка. Затуманенная луна висит над Волгой, как одинокий газовый фонарь.
      Совсем недавно они всей семьей спускались по этому откосу, шли провожать детей в далекое интересное путешествие. "Всю жизнь, Машенька, вместе, всю жизнь", - говорил тогда Илья Николаевич. "Сто лет на двоих не так уж много", - шутил он. А теперь все сто лет легли на нее одну.
      Володя чувствует, какие думы одолевают маму, понимает, что ей нужно побыть одной, что он не должен быть свидетелем ее горестных дум. Он отходит за угол дома, сквозь голые кусты акаций смотрит во двор, на маленький флигель в три окна, где он родился. Здесь прошло его раннее детство. Он всегда был средним в семье, а теперь, после смерти отца и когда Саша в Петербурге, он стал старшим и самым сильным. Как помочь маме? Ей тяжелее всех.
      - Как же дальше, Илюша? - шепчут губы матери. - Ты стоял рядом, как утес. Было спокойно, солнечно. Мы все надеялись на твою мудрость, а теперь?..
      Шестеро детей... Шесть дорог...
      Много дорог проложено через Волгу. Далеко за рекой мерцают слабые огоньки деревень. А где она, дорога ее детей?
      Когда дети были маленькие, она затевала с ними бесхитростную увлекательную игру - путешествие в страну Добра и Радости. Змея Горыныча изображал рояль... Все было легко и просто. А как в этой жизни выбрать правильный путь?
      Метет позёмка по Волге, заметает дороги, путает их. Луна исчезла в облаках. Ветер развевает полы мантильи. Мария Александровна не замечает ни колющего ветра, ни холода, ни ночи.
      - Что делать? Как быть? - шепчут губы. - Выдержит ли сердце?
      - Мамочка! - тихо окликнул ее Володя.
      - Ты что, Володюшка, случилось что-нибудь? - встревожилась мать.
      - Нет, мамочка, дома все в порядке. Все ждут тебя, и я пошел к тебе навстречу.
      Он взял мать под руку, взял крепко по-мужски и нежно по-сыновьи.
      Мария Александровна глубоко вздохнула, словно очнулась от тяжелого сна. Дети ждут. Она ушла от них в свое горе. Но и они горюют не меньше ее. Она нужна, она очень нужна им.
      - Скорее пойдем домой, - торопила Мария Александровна.
      Дома ждал Иван Владимирович Ишерский.
      - Я принес вам добрые вести, дорогая Мария Александровна. Может быть, это явится для вас некоторым утешением в вашем горе. Казанское попечительство сообщило, что вам предоставлена честь получить орденские знаки Святого Станислава, пожалованные вашему покойному супругу.
      Мария Александровна побледнела и, взглянув на детей, пригласила Ивана Владимировича пройти с ней в кабинет.
      - Я их не намерена получать, - сказала она, опускаясь на стул.
      Ишерский изумленно поднял брови.
      - Но почему? Такая высокая награда. Может быть, вас смущает то, что за пожалованный орден вам надлежит внести на богоугодные дела сто пятьдесят рублей?
      - Сто пятьдесят рублей? - удивилась Мария Александровна. - Как я могу отдать полуторамесячную пенсию, которую я получаю на семь человек?
      - Эта недоимка числится за покойным Ильей Николаевичем, и, если не будет на то вашего доброго согласия, казна удержит эту сумму из пенсии. А орденские знаки, любезная Мария Александровна, надо принять. Большая честь, а за честь надо платить... - В голосе Ивана Владимировича зазвучали холодные нотки. Он не понимал Марию Александровну, так же как не мог никогда понять, почему Илья Николаевич откладывал оформление потомственного дворянства своей семьи. - Я уверен, дорогая Мария Александровна, что вы измените свое решение. И еще я хотел посоветовать вам начать хлопоты о внесении вас и ваших детей в дворянскую родословную книгу.
      Конечно, Ишерский желал добра ей и ее детям. Но как она может объяснить, что орден Святого Станислава вторгся в их жизнь как мрачное предзнаменование, что Илья Николаевич не мог смириться с необходимостью оставить любимое дело и, может быть, это и явилось главной причиной его смерти.