Отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым призрачным серебром. Человек по имени Волкодав шагал через лес – с холма на холм, без троп и дорог, широким шагом, размеренным и неутомимым. Он не прятался. Не хоронился за деревьями, не избегал освещенных прогалин, не пригибал головы, хотя босые ноги по давней привычке несли его вперед совершенно бесшумно. Связанные тесемками сапоги висели у него на плече. На другом плече, держась коготками, сидел пушистый большеухий черный зверек. Когда Волкодав перепрыгивал через валежины или нырял под нависшую ветку, зверек, чтобы сохранить равновесие, разворачивал крылья. Тогда делалось видно, что это летучая мышь и что одно крыло у нее разорвано почти пополам.
      Волкодав помнил эти места наизусть, как свою собственную ладонь. Он знал, что доберется до цели прежде, чем минует полночь. Копье покачивалось в его руке, блестя в лунном луче. Короткое копье с прочным древком и широким, остро отточенным наконечником, снабженным перекладиной, – на крупного зверя.
      Останавливался он всего дважды. В первый раз – возле большой засохшей осины, что стояла у скрещения давно заброшенных лесных троп. Вытащив нож, Волкодав проколол себе палец и начертал на обнаженном, лишенном коры стволе священный Знак Огня – колесо с тремя спицами, загнутыми посолонь. Кровь казалась черной в холодном, мертвенном свете. Волкодав прижался к дереву обеими ладонями и лбом и постоял так некоторое время. Губы его беззвучно шевелились, перечисляя какие-то имена. Потом он снял заплечный мешок, положил копье и ссадил Нелетучего Мыша на гладкое древко, осторожно отцепив от своей рубахи его коготки. Зверек, однако, расставаться с ним не пожелал: подпрыгнув, привычно вскарабкался по одежде на прежнее место и устроился на плече Волкодава, крепко ухватившись зубами за толстую льняную ткань – на тот случай, если человек вновь попробует его отодрать. Волкодав покосился на него и молча полез вверх.
      Достигнув первой ветки, он повис на руках, потом стал раскачиваться. Скоро ветка затрещала и обломилась под его тяжестью. Волкодав со звериной ловкостью приземлился в мягкую лесную траву. Уперся коленом и переломил ветку на несколько частей. Ему не было дела до посторонних ушей, способных услышать хруст. Вновь вытащив из ножен тяжелый боевой нож, Волкодав принялся расщеплять обломки. Вышел изрядный пучок лучины. Каждую щепку Волкодав смочил кровью из пальца, потом убрал их в кошель на поясе. Поднялся, поклонился дереву и зашагал дальше.
      Второй раз он остановился, когда с высокого, крутого холма перед ним открылась деревня. Взгляд Волкодава мгновенно отыскал один из домов под низко нахлобученной земляной крышей – и больше не покидал его. Посередине крыши, возле охлупня, светилось отверстие дымогона. Когда-то, очень давно, в этом доме жил мальчик из рода Серого Пса. Жил от самого рождения и до двенадцати лет. На двенадцатую весну мужи рода должны были отвести его в мужской дом для испытаний, назвать мужчиной и, сотворив обряды, наречь новым именем. Не младенческим домашним прозванием, а настоящим именем, которое ни в коем случае нельзя открывать чужаку. Это имя будут знать только самые близкие люди. Да еще жена, когда ему придет время жениться. А прежде чем уводить его лесными тропами, собирались устроить пир, на котором должно было хватить места всем: и родне, и соседям, а может, даже и чужеземцам – сегванам кунса Винитария, поселившимся за поворотом реки…
      Но именем мальчика так и не нарекли. Потому что в самый канун праздника наемные воины кунса Винитария пристегнули мечи к поясам и напали на спящую деревню ночью, по-воровски. Как говорили, задуман был этот набег не ради пленников или наживы – ради захвата обжитых земель и устрашения окрестных племен. Явившись гостем, Винитарий устраивался в этих местах надолго…
      Мальчик, сражавшийся как мужчина, остался в живых по дурной прихоти победителей. На него спустили собак, но злющие кобели, сколько их ни натравливали, рвать его так и не стали: подбегали, сердобольно обнюхивали и отходили прочь… Потом было хуже. Восемь неудачных побегов, четыре рабских торга, досыта унижений. И наконец строптивый щенок Серого Пса угодил в Самоцветные горы, в страшный подземный рудник…
      В доме раскрылась дверь. Острые глаза Волкодава различили девичий силуэт, мелькнувший на фоне освещенного прямоугольника. Притворив дверь, девушка пошла по тропинке к берегу реки – туда, где, несмотря на поздний час, вился дым над крышей кузницы и раздавался мерный стук молотка. Волкодав мог бы поклясться: девка несла ужин кузнецу, припозднившемуся с работой.
      Точно так же, как его мать когда-то носила ужин отцу…
      Что за люди жили теперь в его доме? К кому спешила девчонка – к родителю, брату, жениху?..
      Волкодав вдруг сел наземь, обхватил руками колени и, содрогнувшись всем телом, опустил на них голову. Нелетучий Мыш подлез под руку человека и, дотянувшись, крохотным язычком лизнул его в щеку. Волкодав судорожно вздохнул, широкая ладонь накрыла зверька, гладя мягкую шерстку. Потом он выпрямился. На залатанной коже штанов остались два мокрых пятна.
      Поднявшись, Волкодав поправил за плечами мешок, взял копье и зашагал вниз.
      Кузнец только-только успел взять в руки корзинку, принесенную юной невестой, когда дверь вновь заскрипела. Кузнец недоуменно обернулся, – кого принесло некстати? – увидел вошедшего… и вмиг подхватил молот, а невесту оттолкнул назад, загораживая собой.
      Человеку, стоявшему на пороге, пришлось нагнуться в дверях. Густые русые волосы, изрядно подернутые сединой, падали ниже плеч, схваченные на лбу ремешком. На худом, обветренном, как еловая кора, лице недобро горели серо-зеленые глаза. Горели, как показалось кузнецу, адским огнем. Нос у человека был перебит, по левой щеке, от века до челюсти, пролег шрам, прятавшийся нижним концом в бороде. Грабитель, насильник, убийца?.. Все, что угодно.
      Незваный гость обшарил кузницу взглядом, словно бы не сразу заметив парня и девушку. Однако потом его взгляд скользнул по вскинутому в защитном движении молоту кузнеца. Скользнул и вернулся. И, каковы бы ни были первоначальные планы пришельца, он тотчас о них позабыл. Он медленно поднял руку и протянул ее к молоту:
      – Дай сюда.
      Низкий, сдавленный голос мог вогнать в дрожь кого угодно. Как повел бы себя кузнец, окажись они с Волкодавом один на один, неизвестно. Но за спиной у него всхлипывала от ужаса веснушчатая девчонка-невеста, и он только покрепче перехватил дубовую рукоятку:
      – Поди вон!
      – Дай сюда, – повторил Волкодав на языке сегванов, не двигаясь с места. – Это не твое.
      – Поди по-доброму! – оправившись от первого испуга, огрызнулся кузнец. Он ведь разглядел, что перед ним был не кунсов подручный. И не наемник из тех, что бродили из замка в замок, не брезгуя легкой добычей, когда та шла в руки. К тому же ночной гость, судя по всему, был один, и кузнец, первый парень в деревне, несколько осмелел. Неужто не оборонит себя и подругу? Но Волкодав шагнул вперед, и кузнец полетел в сторону, так и не поняв, с какой стороны пришелся удар. Девчонка вскрикнула, метнулась к нему и обняла в жалкой попытке отстоять любимого от расправы. Однако Волкодаву больше не было дела ни до девушки, ни до парня. Нагнувшись, поднял он молот, которым его отец столько лет ковал лемехи и серпы. На наковальне и теперь лежал недоделанный серп. Волкодав отодвинул его в сторону, положил на наковальню свое копье и примерился молотом к блестящему наконечнику. Он даже не оглянулся, когда кузнец зашевелился возле стены, а потом, цепляясь за руку невесты, выскочил наружу.
      Спустя немного времени к кузнице с вилами и топорами собралась половина деревни. Не забыли и колдуна, прихватившего горшочек живых углей и пучок трав, любимых Богами – изгонять злого духа, если незваный гость и вправду окажется таковым.
      Ударов молота больше не было слышно, но незнакомец находился все еще там. За дверью негромко звякал металл – похоже, он перебирал инструменты. Люди начали поглядывать друг на друга и на безобразно распухшую челюсть кузнеца; почему-то никому не хотелось входить в кузницу первым. Но тут дверь растворилась сама, и Волкодав встал на пороге – черный силуэт, охваченный сзади жаркими отсветами из горна. Луна, светившая сбоку, не озарила лица, лишь зажгла в глазах бледное пламя. Люди начали перешептываться. Волкодав не спеша обвел их взглядом и вдруг спросил по-сегвански:
      – Кто живет в замке за поворотом реки? Иные позже клялись, что его голос порождал эхо. Несколько мгновений прошло в тишине, потом кто-то ответил:
      – Благородный кунс Винитарий…
      А из-за спин прозвучал озорной мальчишеский голос:
      – Людоед!..
      Ибо никакая сила не удержит дома мальчишек, когда отцы и братья бегут куда-то с оружием. И никакая сила не воспретит им лишний раз выкрикнуть прозвание грозного кунса, за которое, услышь только стражники, в лучшем случае ждала жестокая порка.
      Огонь ярче прежнего вспыхнул за спиной Волкодава. Непроглядная тень шарахнулась по траве, глаза засветились. Люди подались еще на шаг назад. Когда же Нелетучий Мыш забрался по волосам на голову Волкодаву, угрожающе развернул крылья и зашипел, – деревня бросилась наутек. Исчез даже колдун. Он был мудр и понял раньше других: против этого духа не помогут ни угли, ни священные травы.
      После молодой кузнец все-таки вернулся в опустевшую кузню, заново раздул горн и осмотрел свое имущество. Все было на месте, кроме старого-престарого молота. Они долго гадали вместе с невестой, что бы это значило.
 
      Кунс Винитарий появился у Серых Псов в конце лета. Он прибыл на потрепанном боевом корабле и сошел, на берег во главе трех десятков суровых, обветренных мореходов. Он рассказал Серым Псам, что пришел с миром. Он искал новую родину для своего племени. На праотеческом острове делалось все невозможнее жить из-за медленно расползавшихся ледников.
      Серых Псов не удивили подобные речи. Венны знали, что островным сегванам последние сто лет в самом деле приходилось несладко. Даром, что ли, они все больше переселялись на материк. Горе, когда внуки селятся не там, где умерли деды! Посоветовавшись, Серые Псы указали светловолосому кунсу ничейные земли на том берегу Светыни. Страна веннов кончалась по cю сторону. А до страны сольвеннов на западе было еще далеко.
      Винитарий сердечно благодарил за ласку… Откуда было знать Серым Псам, что островное племя давно уже прозвало своего заботливого вождя Людоедом…
 
      Волкодав стоял в тени густых ив и смотрел через реку на замок, возвышавшийся над крутым, обрывистым берегом. Он хорошо видел комесов – дружинных воинов Людоеда, разгуливавших туда-сюда по бревенчатому забралу. Он знал: им его не разглядеть. Еще он видел, что хозяин был дома. Над остроконечной кровлей лениво трепыхался флаг. Тот самый флаг, что долгих одиннадцать лет снился ему во сне.
      Сняв заплечный мешок, Волкодав опустил его наземь. Нелетучего Мыша при нем больше не было. Некоторое время назад Волкодав оставил его у входа в пещеру, где под потолком гнездились его соплеменники. Зверек отчаянно верещал и пытался бежать за человеком, с которым привык чувствовать себя в безопасности, но Волкодав ушел не оглядываясь. Может быть, Нелетучий Мыш и сейчас еще полз по его следу, плача и путаясь в траве короткими лапками. Волкодав прогнал эту мысль прочь.
      Порывшись в мешке, он вытащил лепешку, размахнулся и забросил ее далеко в воду. Если комесы заметят всплеск, пусть думают – рыба играет. В роду Серого Пса не было принято обижать Светынь, праматерь-реку, оставляя ее без приношения. И уж в особенности когда затевалось что-нибудь важное. Стащив с плеч рубаху, Волкодав положил ее поверх мешка и оставил лежать. Может, пригодится кому. Привязал свое копье к запястью петлей, чтобы не потерялось. Без плеска вошел в воду и нырнул прежде, чем его могли увидеть со стен.
      Плыл он в основном под водой, лишь изредка поднимаясь к поверхности. Помогая ему, Светынь гнала мелкие волны: поди различи мелькнувшую голову среди ряби, в неверных бликах лунного света…
      Вынужденный осторожничать, Волкодав плыл долго, но наконец высокий береговой обрыв укрыл его от глаз ночных сторожей. Тогда он вынырнул и бесшумно двинулся вдоль берега. В каждой крепости, стоящей близ озера или реки, непременно имеется потайной водовод. В ином случае крепость не обязательно и штурмовать. Достаточно осадить, и рано или поздно она падет сама, не вытерпев жажды.
      Волкодав знал, в каком месте под берегом находился водовод, тянувшийся внутрь замковых стен. Если человеку непременно нужно что-либо выведать, он это выведает. Дай только время.
      Достигнув приметной каменной россыпи на берегу, Волкодав начал нырять и с пятой или шестой попытки нащупал устье подземного хода. Вынырнув, он глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. Потом снова наполнил легкие воздухом – и ушел вниз.
 
      «Мама, беги! – Серый Пес двенадцати лет от роду подхватил с земли кем-то брошенную сулицу и кинулся наперерез молодому комесу, выскочившему из-за амбара. – Мама, беги!..»
 
      Бывалый воин не глядя, небрежно отмахнулся окровавленным мечом. Однако молокосос оказался увертлив. Меч свистнул над русой головой, не причинив вреда, мальчишка метнулся под руку сегвана, и тонкое, острое жало сулицы воткнулось тому в лицо, как раз под бровь.
 
      «Мама, беги…»
      Когда его взяли, брат того комеса сам натравливал на мальчишку собак. И яростно спорил со своим вождем, но Винитарий остался тверд и прикончить избитого пленника не позволил. На счастье, сказал он. На счастье.
 
      Замок Людоеда строили толковые мастера. Нечего было и надеяться одолеть весь ход до конца, не встретив препоны. И точно, вскоре вытянутые руки Волкодава коснулись железной решетки, между прутьями которой не смог бы протиснуться человек. Волкодав подергал их. Ни один прут не поддался. Тогда он наудачу обхватил ладонями средний, уперся ногами и налег что было силы. В руднике он вращал тяжелый ворот, поднимавший воду из подземной реки. Предельное усилие мигом сожгло остатки воздуха в груди, но наконец прут поддался и со скрипом вышел из гнезд – сперва одним концом, потом и обоими. Путь был расчищен, но Волкодав, повернувшись, рванулся назад, за новым глотком воздуха. В тоннеле вполне могли встретиться другие решетки или еще что-нибудь не лучше. Стоило ли рисковать?
      Отдышавшись, он снова нырнул и, миновав решетку, быстро и осторожно поплыл вперед, обшаривая рукой каменный свод над головой. Оказавшись, по всем расчетам, внутри замковых стен, он стал ожидать появления впереди слабого пятнышка света, которое означало бы, что колодец недалеко. Замок был невелик, но пятнышко не появлялось. Волкодав не удержался от мысли о незадачливых мстителях, многие сотни которых в разные времена сложили головы кто за тридевять земель от цели, а кто и на самом пороге. Сколько их приходилось на каждого из тех, о чьей мести потом сложили легенды ? А ведь всем небось думалось: ну уж нет, со мной-то этого не произойдет, не имеет права произойти…
      Легкие начали мучительно гореть. Волкодав понял, что не успеет вернуться назад, и решил: застряв здесь, его мертвое тело по крайней мере отравит Людоеду колодец. Он еще быстрее заработал ногами – не мог же этот тоннель, в самом деле, тянуться бесконечно. Как вдруг, совершенно неожиданно, его рука пробила поверхность воды. Волкодав мгновенно отдернул ее. Близость воздуха сделала удушье нестерпимым. Все-таки Волкодав пересилил себя и медленно, очень медленно приподнял голову над водой.
      Он хорошо видел в темноте. В руднике никто не заботился о том, чтобы у рабов было достаточно света. Он без труда различил каменные ступени и колесо с толстой заржавленной цепью, уходившей в какую-то трубу, и понял, куда его занесло.
      Плох тот замок, из которого не предусмотрено тайного выхода, а лучше – нескольких. Цепь, намотанная на колесо, по всей видимости, поднимала решетку. А тоннель был как раз такой длины, чтобы выплыть, не задохшись, наружу. Значит, водовод мог служить и для отправки гонца, и для спасения драгоценной жизни хозяина. Занятно. И уж вряд ли о нем в замке знали все. Скорее, лишь самые приближенные.
      Тоннель вел дальше, теперь уже явно к колодцу, но Волкодав в него не полез. Гораздо больше шансов незаметно проникнуть в замок подземельями, чем через двор. Всякое подземелье когда-нибудь открывают. Не в эту ночь, так на следующую. Или через неделю. Он подождет. Он умел ждать.
      Выбравшись из воды, Волкодав тщательно отжал волосы и штаны, чтобы не выдать себя мокрыми следами или случайным шлепаньем капель. Отвязал копье от руки и двинулся вперед по узкому каменному коридору.
      Довольно скоро путь ему преградила тяжелая дубовая дверь. Запертая. Ну конечно. Тайный лаз и должна отделять от остальных подвалов ничем не примечательная, но надежная и постоянно запертая дверь. Если ее не удастся открыть, придется вернуться в тоннель и попробовать колодец. Так что лучше бы удалось.
      Волкодав не обнаружил на двери ни ручки, ни скважины для ключа и не очень этому удивился. Еще не хватало в суматохе поспешного бегства разыскивать запропастившийся ключ. Между прочим, это говорило еще и о том, что дверей на его пути вряд ли окажется много.
      Как же она открывается?
      Толстые доски были прошиты множеством бронзовых заклепок. Три из них при сильном нажатии чуть-чуть подались под пальцами. Волкодав прижался к двери ухом: все тихо. Он начал нажимать заклепки по очереди, в разном порядке. Ничего не происходило. Тогда он придавил две заклепки руками, а третью – головой. Глубоко внутри стены тотчас зажурчала вода, наполнявшая какой-то сосуд. Дверь вздрогнула и поехала в сторону. Судя по всему, ее не открывали очень, очень давно: раздался отвратительный визг. По мнению Волкодава, на этот звук должна была сбежаться половина комесов. Но когда он с копьем наготове выглянул в открывшийся коридор, там не было ни души. Лишь где-то за поворотом тускло чадил факел, вставленный в скобу на стене.
      Дверь за спиной Волкодава начала закрываться. Тайный ход сам заботился о том, чтобы сохранить себя в тайне. Волкодав не стал тратить время на разгадывание заклепок с другой стороны. Возвращаться не придется.
      Сперва он почувствовал запах. Так мог бы пахнуть мертвец, пролежавший десяток лет в могиле и притом одолеваемый болезнями и телесными нуждами. А раз так, заключил Волкодав, запах исходил от живого. Стало быть, за поворотом коридора находился скорее всего узник. И миновать его не удастся.
      Какой-нибудь свихнувшийся в долгом заточении бедолага, который при виде нежданного посетителя завопит так, что на его вопли уже точно сбежится стража, прохлопавшая скрежет двери…
      Жизнь давно отучила Волкодава задумываться при виде подобных препятствий. Если сумасшедший откроет рот для крика, он оглушит его прежде, чем тот издаст хотя бы звук. А не будет другого выхода, так и проткнет. Небось тот не много от этого потеряет. Волкодав шагнул за поворот.
      Строитель, отменно позаботившийся о безопасности замка, почему-то забыл устроить в нем какие следует темницы и пыточные застенки. Похоже, Людоеду пришлось оборудовать их уже потом, на скорую руку. У стены коридора стояла железная клетка, служившая, насколько можно было судить, и тем и другим. В клетке неподвижно лежал немыслимо худой человек, закованный в цепи. Темные глаза смотрели прямо на Волкодава, и тот сразу понял, что перед ним был не сумасшедший. Неподалеку от клетки в стене коридора виднелась еще одна дверь: следы в пыли говорили о том, что она вела наружу. Волкодав осторожно двинулся вперед, мимо клетки, но тут узник заговорил.
      – Уважаемый… – чуть слышно произнес он по-сегвански, и Волкодав запоздало сообразил, что обитатель клетки был слеп. Зрячий сразу смекнул бы, на каком языке к нему обращаться. – Мне кажется, ты прибыл снаружи, – продолжал узник. – Ты крадешься, как кот: значит, ты не гонец, которого ждал бы Винитарий. Скажи, юноша, какое время года теперь на земле?
      – Весна, – неожиданно для себя ответил Волкодав. Узник безошибочно распознал едва заметный акцент и перешел на его родной язык, язык племени веннов.
      – Весна… – повторил он и вздохнул. – Черемуха цветет, наверное.
      Тело его было одной сплошной раной повсюду, где его не прикрывали вонючие тряпки. Усеянная язвами кожа туго обтягивала ребра, чуть-чуть вздрагивая против того места, где полагалось быть сердцу. Он заговорил снова:
      – Сделай мне еще одно благодеяние, юноша. Прикончи меня. Это тебя не затруднит и не задержит…
      Что ж, Волкодаву приходилось видеть искалеченных воинов, умолявших товарищей подарить им скорую смерть. Одного такого он два дня тащил на плечах, не слушая ни проклятий, ни просьб.
      Он заметил, как что-то насторожило слепого, а в следующий миг и сам различил неторопливое шарканье башмаков. Потом в дверной замок с той стороны всунули ключ. Волкодав отступил обратно за угол еще прежде, чем дверь начала открываться. Дальнейшее зависело от того, пожелает ли узник выдать его. Волкодав предпочел бы до последнего не поднимать шума.
      А что, если в подземелье пожаловал сам Людоед?.. Нет, на это надеяться глупо, столько везения сразу попросту не бывает. И потом, вряд ли Людоед пришел бы один. Хотя…
      – Хозяин велел спросить тебя еще раз, – долетело из-за угла. Голос принадлежал не Людоеду. Говоривший явно не привык к долгим беседам. Зато привык к ежедневной выпивке и обильной, жирной еде. Дверь громко лязгнула, закрываясь.
      – В который уже раз ты приходишь сюда, – с бесконечной усталостью отозвался человек в клетке. – Мог бы и запомнить, что я всегда тебе отвечаю.
      Что-то стукнуло об пол, и вошедший хмыкнул:
      – С вами, волшебниками, никогда наперед не знаешь. Волкодав беззвучно вышел из-за угла. На низкую скамейку рядом с клеткой усаживался человек в капюшоне, надвинутом на лицо. Завязки кожаного передника едва сходились на мясистой спине. Нагнувшись, он вынимал из деревянной коробки орудия своего ремесла. Он испуганно вскинулся только тогда, когда Волкодав прислонил свое копье к стене, нарочно лязгнув наконечником. В роду Серого Пса полагали зазорным бить в спину. Даже людоедов. Или палачей.
      У палача висел на поясе широкий тесак, оружие мясника. Мускулистая рука метнулась было к нему, но слишком поздно. Пальцы Волкодава сдавили и смяли его горло. Палач забыл про тесак и попытался разомкнуть эти пальцы, потом перестал дергаться и обвис. Волкодав разжал руки. Тяжелое тело мешком соскользнуло на пол и осталось лежать с неестественно вывернутой шеей. Волкодав нагнулся и срезал с пояса мертвого большую связку ключей.
      – Если хочешь, я расскажу тебе, как пробраться в сокровищницу, – послышалось из клетки. – Только заклинаю тебя твоими Богами, юноша… выполни мою просьбу. После его шеи моя не покажется тебе слишком толстой…
      Волкодав опустился на корточки перед решетчатой дверцей и принялся подбирать ключ.
      – Лучше расскажи, – проворчал он, – как найти Людоеда.
      Он не ждал вразумительно ответа, но узник откликнулся тотчас.
      – Ты найдешь его на самом верху, в опочивальне… если, конечно, сумеешь пройти туда. Сегодня кунсу подарили рабыню, и он, должно быть, уже встал из-за стола.
      Третий или четвертый ключ щелкнул в замке. Дверца повернулась на отроду не мазаных петлях.
      – А не врешь? – буркнул Волкодав. – Тебе-то почем знать.
      – Я сказал правду, – ответил узник и запрокинул голову, подставляя тощую, в струпьях, грязную шею. Волкодав мельком глянул на нее и на то, как пульсировали под кожей набухшие жилы. Его народ считал смерть удавленника нечистой. Бедняга, знать, дошел до предела, если его устраивала и такая. Волкодав молча взял иссохшую руку узника – тот дернулся от прикосновения – и отомкнул кандалы, угадав ключ сразу и безошибочно. Он хорошо знал, какими ключами они запирались. Если он и удивился чему, так разве только прекрасной форме кисти и длинным пальцам – с вырванными, впрочем, ногтями.
      – Спасибо, юноша, – прошептал узник растроганно. – Так, значит, я умру не в цепях… На это он явно не рассчитывал.
      – В том конце коридора есть дверь, – сказал ему Волкодав. – У тебя, верно, хватит ума отыскать заклепки, на которые надо давить. Дальше будут ступеньки и тоннель с водой. Набери побольше воздуха, ныряй и плыви влево. Там решетка, но средний прут я выломал. Потом почти сразу река. Хочешь жить, вылезешь.
      Для него это была очень длинная речь. Он поднялся и, забрав копье, ушел в дверь, сквозь которую явился палач. Он уже не слышал, как узник, ощупывая бессильной рукой растворенную дверцу клетки, чуть слышно пробормотал:
      – Я знаю… Я выстроил этот замок…
      Волкодав крался переходами спящего замка и думал о том, почему палачи всех известных ему стран отправлялись терзать свои жертвы, как правило, по ночам. Должно быть, затем, чтобы пресветлое Солнце, всевидящее Око Богов, не прозрело непотребства даже сквозь толщу каменных стен. Он не встречал еще ни одного палача, который не был бы трусом.
      Правду сказать, каменными в доме Людоеда были только подземелья, основания защитных стен да подклеть. Все остальное было сработано из добрых дубов, украшавших когда-то родные холмы Волкодава.
      Скоро окончится срок их тягостного служения… Время от времени Волкодав извлекал из поясного кошеля осиновые лучинки и всовывал их куда мог, в любую щель между бревнами. Лучинки были мокрыми, следы крови на них расплылись и стали почти не видны. Ничего. Сделать свое дело им это не помешает.
      Никто так и не преградил Волкодаву дорогу. Всего нескольких воинов встретил он, поднимаясь наверх. Трое были сегваны, единоплеменники Людоеда. Остальные – наемники, сами давно позабывшие, какой народ породил их себе на позор. По мнению Волкодава, спрятаться от них не сумел бы разве что младенец. А уж на него за последние одиннадцать лет кто только не охотился…
      Дважды он миновал что-то вроде молодечных, где спали мертвецким сном славно повеселившиеся комесы. Оба раза Волкодава брало искушение наклонить масляный светильничек или подправить факел таким образом, чтобы огонь смог добраться до стенных занавесей. Оба раза он отказывал себе в этом и неслышно скользил дальше. Преждевременный переполох его никак не устраивал.
      Еще он думал о том, с какой стати палач назвал человека в клетке волшебником. Если Волкодав вообще что-нибудь понимал, справному чародею давно следовало бы умчаться на другой конец света, предварительно рассчитавшись с обидчиком и раскатив замок по бревнышку. Хотя как знать – вдруг на него сразу надели оковы, а потом долго не давали воды? Поди поколдуй, когда скованы руки и хочется пить.
      Стало быть, волшебники тоже иногда попадают впросак. Совсем как обычные люди. Ну не колдовством же, в самом деле, скрутил его Людоед…
      Теперь пленный чародей, скорее всего, уже плыл по реке. Вот где воды сколько угодно…
      А что, если Людоед в самом деле баловался колдовством? А что, если он с самого начала знал о появлении Серого Пса и дал ему проникнуть так далеко лишь затем, чтобы перехватить на самом пороге?
      Волкодав запретил себе думать об этом. Так охотник, собравшийся в лес, изо всех сил гонит мысль о медведе.
      Он вынул из кошеля последнюю щепку и вогнал ее между нижними венцами стены. Чем бы ни кончилось дело, этой силы Людоеду не одолеть. Нет от нее ни оберега, ни обороны. Только Боги могут остановить ее, а больше никто. Так что если кунс Винитарий еще не выучился летать…
      Перед Волкодавом был узкий винтовой всход. Он вел вверх. Волкодав прикинул высоту башни, какой он видел ее с реки. Всход наверняка был последним. Волшебник сказал – наверху. Значит, близка дверь и – можно не сомневаться – стражник перед дверью опочивальни.
      Пронзительный девичий крик, донесшийся сверху, и почти сразу скрип половиц под переминающимися сапогами сказали Волкодаву, что он не ошибся.
      И еще. Даже если Людоед вправду умел колдовать, сейчас он был явно занят другим.
      Волкодав пошел вверх по всходу. Он знал, как уговорить не скрипеть любые ступени, даже самые голосистые.
      Девушка наверху опять закричала – долгим, отчаянным криком. Волкодаву не раз приходилось слышать такой крик. Он скользил вперед, забираясь все выше. Он очень рассчитывал увидеть воина прежде, чем тот увидит его. Пригнувшись, одолел он последний виток всхода и выпрямился во весь рост.
      Перед ним, в десятке шагов, виднелась широкая спина стражника, обтянутая кожаной курткой. Из-под нижнего края куртки торчала кольчуга. Приникнув к двери, воин пытался то ли подсмотреть, то ли подслушать, как там, внутри, развлекался его хозяин.
      Волкодав негромко постучал согнутым пальцем по внешней стене. Стражник вздрогнул и обернулся. Он даже не схватился за меч, будучи вполне уверен: кто-то из старших застал его на месте преступления и сейчас учинит разнос.
      Тяжелый нож, брошенный Волкодавом, по рукоять вошел ему в глаз.
      Прыгнув вперед, Волкодав подхватил начавшее падать тело, потихоньку опустил его на пол и высвободил нож. Потом осторожно примерился к двери плечом. Так и есть: заперто.
      Кунс Винитарий, крупный светлобородый мужчина, стоял возле ложа, наматывая на кулак тугую волну смоляных шелковистых волос. У его ног на полу извивалась нагая рабыня – пятнадцатилетняя красавица с нежным, нетронутым телом и повадками дикой кошки. Сапог Винитария давил ей в поясницу, рука тянула за волосы, заставляя тоненькое тело беспомощно выгнуться. Людоед смотрел на нее сверху вниз, как на лакомое блюдо, только что поданное к столу.
      Это выражение не успело сразу пропасть с его лица, когда дверь затрещала и рухнула внутрь. Рухнула безо всякого предупреждения: если бы снаружи долетел стук оружия или шум схватки, он бы непременно услышал.
      Винитарий мог бы поклясться, что никогда раньше не видел стоявшего в проломе мужчину. Больше всего тот был похож на полудикого, невероятно свирепого пса из тех, что не попятятся и перед целой стаей волков. Он держал в руке короткое копье с широким, остро отточенным наконечником. Левое плечо кровоточило, рассаженное о дверь.
      – Ты кто? – рыкнул кунс. Он, впрочем, успел уже заметить сапоги стражника, торчавшие из-за двери, и понять – незнакомец заглянул сюда отнюдь не случайно. На миг Винитарий даже прислушался, не штурмуют ли замок. Но нет. Человек с копьем был один. Хегг знает, как он перелез через стену, как миновал бдительную охрану, как сумел без звука разделаться со стражником у двери. Но в любом случае он был очень, очень опасен. А дружина, как ни кричи, прибежать уже не успеет.
      Людоед не был трусом.
      – Ты кто? – повторил он, пытаясь выиграть время.
      Волкодав молча пошел вперед по мономатанским коврам, когда-то великолепным, но теперь изрядно засаленным. Он не стал напоминать кунсу о роде Серого Пса и о мальчике, которого тот не добил когда-то, испытывая судьбу. Заговорить с врагом – значит протянуть между ним и собой незримую, но очень прочную нить, которая делает невозможным убийство. Не стал он и предлагать Винитарию поединка. Ему незачем было просить справедливости у Богов. Он пришел казнить Людоеда. Божий Суд для этого не потребен.
      Винитарий выпустил волосы девочки. Та мигом откатилась прочь, в угол, и приподнялась на колени, забыв о своей наготе и во все глаза следя за двоими мужчинами, потому что в одном из них ей вдруг померещился избавитель.
      Винитарий был опытным воином и не утратил былой сноровки, даже порядочно разжирев. Он кинулся к оружию, висевшему на стене, с удивительной быстротой, которой на первый взгляд трудно было от него ожидать. Но в это время Волкодав метнул копье. Оно пробило живот Людоеда, отбросило его назад, со страшной силой ударило в стену и застряло, насмерть зажатое расщепленным бревном.
      Не минует цели удар, который готовили одиннадцать лет. А минует – значит, не Волкодав его наносил.
      Несколько мгновений Людоед непонимающе смотрел на свой живот и на перекладину копья, глубоко вмятую в тело. Потом схватился за древко и закричал. Жутким, бессмысленным криком смертельно раненого зверя.
      Рев Людоеда раскатился по всему замку – только глухой или мертвый мог бы не услышать его. Но Волкодав знал, что комесы не прибегут. Его босые ноги уже ощутили тяжкую судорогу, докатившуюся сквозь дубовые перекрытия и толщу ковров. Потом донеслись испуганные голоса. Где-то там, внизу, ворочались бревна стен, колебались потолки, вздыбливались полы, с чудовищным треском расходились добротно спряженные углы. Никакая сила не превозможет буйную силу дерева, возросшего у перекрестья лесных троп и там же засохшего. Только Боги могли бы остановить ее. Но Боги вмешиваться не захотят. В этом Волкодав был уверен.
      Пригвожденный Людоед все еще ворочался и утробно хрипел, все еще пытался неведомо зачем выдернуть из раны копье. На ковре под ним расплывалась темная лужа. Волкодав не смотрел на него. Он повернулся лицом к югу, туда, где пролегал животворный путь Солнца, где высилось вечное Древо, зиждущее миры, где в горнем океане зеленел Остров Жизни, священная Обитель Богов. Туда, на этот Остров, ушли дети Серого Пса. Один Волкодав пережил всех, чтобы вернуться и отомстить за истребленный род, за поруганный дом, за оскверненные очаги. И вот месть совершилась. Что же осталось? Немногое. Спеть Песнь Смерти и шагнуть навстречу пращурам с погребального костра, в который вот-вот превратится замок Людоеда…
      Волкодав закрыл глаза, опустил руки и запел. Этими словами его далекие предки провожали и напутствовали умерших. Их произносили воины его племени, оставшись в одиночку против сотен врагов. Волкодав всего дважды внимал Песни Смерти: когда хоронили прабабушку, потом деда. Цепкая память мальчишки запечатлела и сохранила услышанное. А дальше у него было целых одиннадцать лет, чтобы накрепко затвердить каждое слово. Чтобы стократ повторить Песнь по всем вместе и по каждому врозь…
 
Торопится время, течет, как песок,
Незваная Гостья спешит на порог.
С деревьев мороз обрывает наряд,
Но юные листья из почек глядят.
 
 
Доколе другим улыбнется заря,
Незваная Гостья, ликуешь ты зря!
Доколе к устам приникают уста,
Над Жизнью тебе не видать торжества!
 
      Знала ли ее теперь хоть еще одна живая душа? Или сегодня древняя Песнь звучала в самый последний раз, потому что у Серого Пса больше не родятся щенята?
 
Незваная Гостья, в великом бою
Найдется управа на силу твою.
Кому-то навеешь последние сны,
Но спящие зерна дождутся весны.
 
      Пол ходил ходуном, раскачиваясь все сильнее. Жирный дым начавшегося пожара царапал горло, вползая в открытую дверь. Души тех, за кого отомстили, смогут воплотиться вновь и жить на земле.
      Волкодав мельком подумал: удастся ли довершить Песнь…
      Не удалось.
      К его коленям прижалось что-то живое. Дрожащее. Плачущее. Неохотно открыв глаза, Волкодав посмотрел вниз и увидел рабыню. Несчастная нагая девчонка смотрела на него с ужасом и надеждой. Губы ее шевелились, по нежным детским щекам катились слезы, голубые глаза молили спасти. От Людоеда, еще задыхавшегося у стены. От похотливых наемников, которым она должна была достаться назавтра. Из замка, готового рассыпаться под ногами…
      В это время со стороны раскрытого окна-бойницы послышался пронзительный писк. Волкодав вскинул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как в комнату, усердно работая перепончатыми крыльями, влетели два больших нетопыря. Они держали в лапках длинную палку; посередине ее вверх тормашками висел Нелетучий Мыш. Заметив Волкодава, он радостно заверещал. Нетопыри взвились под потолок, и Мыш, отцепившись, свалился точно на голову другу.
      – Пропадешь! – сказал Волкодав и попытался выпутать его из волос, чтобы снова усадить на палку и выпроводить вон. Нелетучий Мыш весьма чувствительно укусил его за палец. И пропищал что-то своим – знать, поблагодарил. Те бросили палку и вмиг умчались в окно.
      – Ну, как знаешь… – пробормотал Волкодав, начиная понимать, что умереть, как мечтал, ему не дадут. Две лишние жертвы на его погребальном костре – это уж слишком. Нагнувшись, он перехватил ножом веревку, стягивавшую за спиной локти рабыни. Сдернул с ложа плотное покрывало, пропорол посередине дыру и натянул на девчонку. Схватил ее за руку и побежал вниз по всходу.
      Волкодав никогда не забывал мест, где ему довелось пройти хоть однажды. Он мчался назад с уверенностью гончего пса, летящего по свежему следу. Он помнил, где воткнул свои щепки и где видел факелы и светильники, учинившие пожар. Когда огонь наконец преградил ему путь, он задумался лишь на мгновение, соображая, удастся ли проскочить к следующему всходу. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы из огня навстречу ему с ревом вылетел ополоумевший стражник. Волкодав отскочил прочь, но тот незряче пробежал мимо: одежда горела на нем, роняя дымные клочья. Девчонка в ужасе завизжала. Волкодав сгреб ее в охапку, сунул ей в руки Мыша, выдранного наконец из волос, замотал обоих в покрывало и, пригнувшись, кинулся сквозь пламя.
      Влажные волосы и кожаные штаны лишь отчасти предохранили его. Ему показалось, что с обнаженного торса и босых ног начали сдирать кожу. Кое-как заслонив локтем глаза, он стрелой пролетел десять шагов и уже выбегал с другой стороны, когда стена по правую руку надсадно охнула, оседая. Дымящееся, обугленное бревно выскочило из нее, крутанулось внутрь коридора и с силой ударило Волкодава в бок, швырнув его на пол. Он сразу вскочил, понимая только, что еще жив и еще может бежать. Вторая лестница была прямо перед ним, как он и рассчитывал. Он бросился к ней и помчался вниз, прыгая через четыре ступеньки. Где-то далеко наверху еще раз взвыл Людоед. Взвыл так, что было слышно даже сквозь гул пожара и крики мечущихся людей. Должно быть, огонь добрался до опочивальни. Потом вой затих – уже навсегда.
      Волкодав напарывался на воинов еще несколько раз. Большинство ни на что не обращали внимания, занятые поисками ближайшей двери наружу. Лишь один что-то заподозрил при виде полуголого, покрытого копотью незнакомца, чуть не волоком тащившего за собой зареванную девчонку. Наемник схватился было за меч, но Волкодав, не останавливаясь, метко пнул его в пах, чтобы впредь не лез не в свое дело. Воин согнулся, хватая ртом воздух пополам с хлопьями гари. Обойдя его, Волкодав проскочил в дверь, что вела вниз, в подземелье. Захлопнул ее и на всякий случай повернул ключ, по-прежнему торчавший в скважине замка с внутренней стороны.
      В подвале сизыми волнами плавал удушливый дым, но заглянуть сюда, кажется, никто так и не додумался. Дышать было нечем, настенный факел еле чадил, треща и плюясь синеватыми язычками. Девочка слабо вскрикнула при виде мертвого палача. Потом еще раз – когда увидела клетку.
      Волкодав выругался. Освобожденный им узник, оказывается, не сумел даже толком выползти из клетки сквозь открытую дверцу. Сил едва хватило только на то, чтобы выпростать голову и плечи. Он лежал лицом вниз, изможденные руки трепетали, пытаясь сделать еще усилие.
      Волкодав выругался снова и, почти не замедлив шагов, нагнулся и подхватил его свободной рукой. Костлявое, чудовищно грязное тело показалось ему невесомым. Узник дернулся, охнул, невнятно пробормотал «спасибо» и повис, точно мокрая вонючая тряпка. Еще несколько мгновений, и Волкодав стоял перед дверью, что вела к тайному ходу, одну за другой ощупывая заклепки: не поддастся ли какая-нибудь.
      Он был не вполне уверен, что сумеет высадить эту дверь, если не разыщет скрытых пружин.
      – Дай мне, юноша… – прошептал узник. – Я знаю…
      Волкодав спорить не стал. Обхватил ладонями его ребра и поднял его перед собой, лицом к двери. В конце концов, этот малый безошибочно навел его на Людоеда. Почем знать – а вдруг не врет и теперь.
      Левая рука Волкодава чувствовала сумасшедший стук сердца, метавшегося в бесплотной груди. Длинные пальцы пробежали по гладким струганным доскам, нашли одну из заклепок и, к некоторому удивлению Волкодава, отбили по ней замысловатую дробь. Почти сразу в недрах стены начала переливаться вода, послышался знакомый скрежет, и дверь поехала в сторону.
      Но в это время откуда-то сверху долетел страшный удар и затем – тяжелый, медленный грохот. Замок Людоеда превращался в пылающие руины. Дрожь сотрясла пол и стены подвала, упала каменная плита, с шумом посыпался песок и мелкие камешки. Факел зашипел и погас, оставив беглецов в кромешной темноте. Но хуже всего было то, что дверь, отойдя от стены на три ладони, остановилась. Волкодав налег изо всех сил, пытаясь раскачать и сдвинуть ее. Тщетно.
      Ему не понадобилось примериваться к щели, чтобы понять: для него, единственного из троих, она была слишком узка. Он пожал плечами и улыбнулся в первый раз за долгое, долгое время. Итак, Песнь Смерти все-таки будет допета. Теперь ему с лихвой хватит для этого времени. Знать бы только, с какой стати Хозяйке Судеб понадобилось захлопывать ловушку как раз тогда, когда он всерьез понадеялся выжить.
      Почему ему не дали скорой и честной смерти в рушащемся замке, заперев вместо этого, точно крысу, в зловонном подвале вместе с трупом задушенного палача?..
      Может, Боги отсрочили его гибель ради того, чтобы он спас этих двоих? Какая участь им предназначена?..
      А может, сидевшего в клетке не зря величали волшебником? Что, если он успел запятнать себя столь страшным пособничеством Тьме, что выпустивший его должен был неминуемо занять его место и сам принять последние муки, которых тот избежал?
      Волкодав выдрал из волос верещащего, кусающегося Мыша и вновь отдал девочке, завернув в край покрывала, чтобы он не исцарапал ей руки. Подвел ее к двери – она не видела в темноте и испуганно жалась к нему – и вытолкнул наружу. Гибкое тело проскользнуло в щель без труда.
      – Там будут ступеньки, не поскользнись, – сказал он ей, поднимая беспомощного волшебника и отправляя его следом за ней. – Слезай в воду и плыви налево, в тоннель. Не бойся решетки, она сломана. Вытащи с собой эту кучу костей и Мыша, если сумеешь. Давай шевелись.
      Он оказался совсем не готов к тому, что за этим последовало. Девчонка отчаянно зарыдала, выскочила обратно сквозь щель и неловко обняла его впотьмах, уткнувшись мокрым лицом в его голую грудь. Волкодав ошарашено замер и какое-то время стоял столбом, не в силах пошевелиться или заговорить. Потом оторвал ее от себя и выпихнул на ту сторону, напутствовав крепким шлепком пониже спины:
      – Пошла, говорю!
      А у самого мелькнула кощунственная мысль: не попробовать ли дверь, через которую они с ней вбежали сюда. Проход наверняка завалило, но мало ли…
      И на что понадобилось этим двоим – и Мышу – заново будить в нем желание жить, если все должно было кончиться именно так?
      – Дитя мое… – услышал он тихий голос волшебника и понадеялся, что тот лаской сумеет сделать то, чего он не сумел грубостью. Однако волшебник сказал: – Дитя мое, не сумеешь ли ты дотянуться до третьего сверху камня в дальней стене, в углу напротив двери?
      – Зачем?.. – всхлипнула девчушка.
      – Речь идет о том, – гаснущим голосом пояснил волшебник, – чтобы наш добросердечный друг сумел к нам присоединиться… Если дотянешься, надави нижний угол…
      Человек, наделенный ростом Волкодава, легко достал бы третий камень, даже не поднимаясь на цыпочки. Рабыня была меньше его на две головы. Она ощупала стену и принялась прыгать – молча, упорно, в кромешном мраке раз за разом пытаясь ударить занесенным кулачком по нужному месту. Волкодав устало сел на пол и попытался не думать о нечаянном объятии, о прикосновении тоненького, трепещущего тела. Возбуждение битвы догорало в нем, к обожженной коже было не прикоснуться, а правый бок налился болезненным жаром и, кажется, опухал.
      – Надо было по-другому расположить сенсоры, – пробормотал волшебник. – Хотя…
      Волкодав не понял мудреного слова. Но спрашивать не стал.
      – Хватит! – зарычал он в темноту. – Убирайтесь!
      На тех двоих это не произвело ни малейшего впечатления.
      – Дитя, – удивительно спокойно сказал волшебник. – Подойди сюда. Сядь. Вот так. Дай руку… Я знаю, что сейчас у тебя получится. Ты можешь. Попробуй.
      И девчонка допрыгнула. Со сто первого, а может, с двести первого раза. Крепкие ноги бросили вверх легкое тело, и разбитый в кровь кулачок пришелся по нижнему углу камня, третьего сверху в дальней стене. Сперва ничего особенного не произошло. Но потом какая-то неодолимая сила навалилась на дверь, с одинаковой легкостью сокрушая дубовые доски и толстые бронзовые заклепки. Поднявшийся Волкодав вскинул глаза, зрячие в темноте, и увидел, что каменная притолока начала медленно опускаться. Он слышал, как охнул волшебник, задетый отлетевшим обломком. Опустившись примерно до середины двери и раскрошив ее в щепы, притолока остановилась. Волкодав вышиб ногой остатки досок и живо оказался на той стороне. Снова поднял волшебника и молча зашагал вперед, туда, где ожидали ступени и холодная вода в каменном тоннеле, сулившая волю.
 
      Солнце близилось к полуденной черте. Волкодав сидел на берегу речной заводи, обхватив руками колени, и не думал ни о чем.
      Вчера он собирался по собственной воле оборвать свою жизнь. Чем бы ни кончилось дело, такие решения никогда не проходят даром, даже если навеял их минутный порыв. А для Волкодава это была цель, к которой он шел одиннадцать лет. Ради которой жил. Ради которой бессчетное число раз оставался в живых. Он никогда не загадывал, что там может быть после. После?.. Зачем? Для кого и для чего? «После» попросту не было.
      Вчера кончилась жизнь. Дальше…
      Волкодав сидел неподвижно и смотрел перед собой, точно в стену, и в голове было пусто, как в раскрытой могиле, в которую забыли опустить мертвеца.
      Волшебник лежал неподалеку, подставив солнечным лучам счастливое слепое лицо, – чисто вымытый, уложенный на дырявое покрывало и в него же закутанный. Нелетучий Мыш, никогда не доверявший чужим, преспокойно сидел у него на животе и не думал противиться внимательным пальцам, ощупывавшим порванное крыло.
      Волкодаву было, собственно, наплевать, и все-таки в душе шевелилась тень праздного любопытства. Накануне он был уверен, что выволок из подземелья древнего старца, но теперь видел, что ошибся. Спутанные бесцветные космы, полные грязи и насекомых, после знакомства с корнем мыльнянки и костяным гребешком, отыскавшимся в мешке Волкодава, превратились в пушистые пепельные кудри, отросшие в заточении до ягодиц. Волшебник все просил состричь их покороче, но Волкодав отказался наотрез. Сидя в клетке, простительно было поглупеть. Но уж не настолько. Едва выйти на волю и тут же бросить свои волосы на потребу нечисти и злым колдунам!.. Только этого не хватало!..
      Еще у него были глаза, каких Волкодав не видал доселе ни разу: темно-фиолетовые, немного светлевшие к зрачку. Когда он улыбался – а улыбался он часто, – в плазах вспыхивали золотые, солнечные огоньки. Что же до тела, то оно, несмотря на уродливую худобу, тоже было вовсе не старческим.
      Волкодав не собирался расспрашивать…
      Девчонка бродила по колено в воде, наряженная в запасную рубаху Волкодава с непомерно длинными для ее рук рукавами. Пальцами ног она ловко нащупывала на дне прошлогодние водяные орехи, вытаскивала их и складывала сушиться на берегу. Орехи были съедобны и даже вкусны, а сок их считался целебным. Этим соком они с Волкодавом уже несколько раз с головы до ног обмазывали безропотно терпевшего волшебника. Потом Волкодав натер им свои собственные ожоги. Девчонка хотела помочь ему, но он ей не позволил.
      Она была не просто хороша собой. Ибо некрасивых лиц у пятнадцатилетних девчонок не бывает вообще, если только судьба к ним хоть сколько-нибудь справедлива. Она была невероятно, просто бессовестно хороша. Волкодав то и дело косился на нее. Такую легко представить себе ведущей на шелковой ленточке кроткую серну. А может, и царственного леопарда.
      Чтобы посягнуть на подобное, нужно в самом деле быть Людоедом…
      Только подумать: если бы вчера он не сумел выломать под водой прут из решетки. Или открыть дверь в подвал. Если бы стражники были меньше пьяны и перехватили его по дороге наверх. Если бы, наконец, он промазал, бросая копье… хотя нет, этого быть не могло…
      Только подумать, что сейчас она билась бы в лапах гогочущих ублюдков. Или бесформенным комочком лежала где-нибудь в чулане, замученная до полусмерти…
      – Чем здесь пахнет? – вдруг подал голос волшебник. – Такой знакомый запах…
      Волкодав долго молчал, потом ответил:
      – Черемуха цветет.
      Вот уж чего ему совсем не хотелось, так это говорить. Вдобавок ко всему говорить было больно: помятые ребра невыносимо отзывались на каждое движение, на каждый вздох.
      – Черемуха, – повторил волшебник и блаженно улыбнулся.
      Девочка бросила обсыхать еще один орех и выбралась из воды:
      – Нарвать тебе, господин?
      – Что ты, – испугался слепой. – Она живая… пускай цветет.
      Оба говорили по-веннски: волшебник – очень чисто, девочка – с сильным южным акцентом. Волкодава раздражала их болтовня. Он отвернулся, успев, впрочем, заметить, как девочка подсела к волшебнику, вытащила гребешок и принялась расчесывать и охорашивать его длиннющую бороду.
      Вчера большой и сильный мужчина едва не остался на верную смерть в подземелье – ну как было не повиснуть с плачем у него на шее? Зато сегодня помощь и ласка требовались другому, и этот другой был, в отличие от него, разговорчив и добр.
      – Волкодав прав, а Людоед – нет, – снова совсем неожиданно подал голос волшебник. Обращался он, кажется, к девочке, но Волкодав даже вздрогнул – сначала от удивления, потом от боли в боку:
      – Что?..
      Своего имени он им не называл, это уж точно.
      – Ничего, – с непритворным удивлением ответил волшебник. – Прости, если я обидел тебя. Я вспомнил присловье твоего народа, кажется, единственное про Людоеда… Кто ты, юноша?
      Этим словом Волкодава не назвал бы ни один зрячий. Интересно, что сказал бы волшебник, если бы мог видеть его шрамы, седину в волосах и сломанный нос. Отвечать не хотелось, и Волкодав промолчал. Но отвязаться от бывшего узника, вдосталь намолчавшегося в клетке, оказалось не так-то просто.
      – Сначала, – продолжал тот, – я принял тебя за грабителя. Когда ты вернулся с девочкой, я решил было, что ты ее родственник. Но вы с ней из разных племен, и, по-моему, ты ей не жених. Прости мое любопытство, юноша, – кто ты?
      Волкодав молча отвернулся. Чего бы он ни отдал за то, чтобы снова оказаться в одиночестве.
      – Ну, а ты, дитя? – спросил волшебник. – Как тебя звать?
      Волкодав прислушался.
      – Ниилит, господин…
      Волкодав решил про себя, что это имя удивительно ей подходило. Полевые колокольчики на закатном ветру: Ниилит…
      – Откуда же ты?
      – Из Саккарема, господин… Я сирота.
      Такого не бывает, сказал себе Волкодав. Сирота – это когда совсем, никого нет, ни двухродных, ни трехродных, ни по отцу, ни по матери… когда вовсе некому заступиться.
      – Мои родители умерли во время мора… да будет коротка их дорога и широк мост, – продолжала она тихо. – Дядя с тетей вырастили меня. Они были добры ко мне. Они хотели продать меня в жены соседу. Потом приехали торговцы рабынями, и меня продали им…
      Племя Волкодава испокон веку считало саккаремцев распутным и бесчестным народом, совершенно недостойным щедрого солнца, богатой земли и прочих неумеренных благ, доставшихся им безо всякого на то права, не иначе как по недосмотру Богов. Но чтобы так!.. Чтобы свою плоть!.. Самое святое, что на свете есть!..
      Давить надо такую родню.
      – Ты хотела бы вернуться туда, Ниилит? – спросил волшебник.
      – Нет, нет! – вырвалось у нее. – Я хочу быть с тобой, господин… и с тобой, господин. – Это относилось уже к Волкодаву, и его губы тронула кривая усмешка. – Да прольется дождь вам под ноги…
      – Хорошенькие мы господа, – негромко засмеялся волшебник и тотчас поправился: – Я, по крайней мере. Мое имя Тилорн.
      Волкодав сперва не поверил своим ушам, а потом понял, что от долгого сидения в клетке тот и вправду несколько тронулся. У самого Волкодава человеческого имени не было вообще, но даже и прозвища он нипочем не назвал бы всякому встречному. Враг может лишить жизни только тело, а злой колдун – утащить на поругание душу. Он сказал, не сдержавшись:
      – Наверное, ты из Богов! Я слышал, они не боятся называть свои имена!
      – Из Богов?.. – в незрячих глазах замерцали солнечные искры. – Нет, что ты. Я даже не волшебник, хотя так меня кое-кто и называет. Просто… моя вера учит, что к чистому грязь не липнет, даже если знать имя.
      Вот ты со своей верой в клетку и угодил, хотел сказать ему Волкодав, но не сказал. Во-первых, чужая вера – слишком тонкая штука, трогать ее – греха не оберешься. Во-вторых, с Богами его собственного народа случались вещи похуже, чем с этим Тилорном. В-третьих, к Тилорну грязь, кажется, в самом деле не липла.
      И, наконец, все это было ему, Волкодаву, попросту безразлично.
      – А ты что, храброе сердечко? – продолжал Тилорн, почесывая жмурившемуся Мышу под подбородком, – Я бы вылечил тебе крыло. Надо только острый нож, иголку с шелковой ниткой да крепкого вина – продезинфицировать…
      Тут уж равнодушие Волкодава улетучилось, как сдутый ветром туман:
      – Что?..
      – Продезинфицировать, – внятно повторил Тилорн. – Видишь ли, друг мой, инфекция – это зараза, которая попадает в раны и заставляет их воспаляться и гнить. Крепкое вино ее убивает. Стало быть, дезинфицировать – это…
      – Я спрашиваю, в самом деле можешь или треплешься? – перебил Волкодав. – Ты же слепой. Да и он рехнется от боли, пока будешь шить!
      Тилорн слегка пожал костлявыми плечами:
      – Достань то, что требуется, и убедись сам. – И после некоторого раздумья со вздохом добавил: – А сейчас, юноша, не поможешь ли ты мне подняться? Ноги, увы, отказываются мне служить, а я… м-м-м… не хотел бы осквернять покрывало, которым меня столь заботливо обернули…
      Волкодав нагнулся и взял его на руки, точно ребенка. Ребра ответили сумасшедшей болью, от которой перед глазами встали зеленые круги. Ладно, не в первый раз. И, видят Боги, не в последний. Волкодаву показалось, будто он медленно пробуждался от долгого, очень долгого сна. Ветер был теплым и в самом деле нес запах черемухи. Надо, чтобы Мыш снова летал. Надо купить крепкого вина и шелковых ниток. Надо приодеть девчонку Ниилит и раздобыть ей хоть какие-никакие бусы на шею. Хотя бы из крашеного стекла, которое коробейники усердно выдают за халисунские сапфиры. Да подкормить этого Тилорна, в чем душа держится…
      Пустота, зиявшая впереди, постепенно заполнялась.
      Он унес больного мудреца за кусты, помог выпрямиться и проворчал:
      – Называй меня Волкодавом.
 
Отчего не ходить в походы,
И на подвиги не пускаться,
И не странствовать год за годом,
Если есть куда возвращаться?
 
 
Отчего не поставить парус,
Открывая дальние страны,
Если есть великая малость -
Берег родины за туманом?
Отчего не звенеть оружьем,
 
 
Выясняя вопросы чести,
Если знаешь: кому-то нужен,
Кто-то ждет о тебе известий?
 
 
А когда заросла тропинка
И не будет конца разлуке,
Вдруг потянет холодом в спину:
«Для чего?..» И опустишь руки.
 

      Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Кровь, забрызгавшая стены и пол.
      Рослый, костлявый парень вниз лицом лежит на полу. Его руки и ноги накрепко зажаты в колодки. Надсмотрщик по прозвищу Волк отбрасывает окровавленный кнут, зачерпывает горсть крупной соли и вываливает на обнаженную спину. Парень в колодках корчится, но не издает ни звука. Под его плечом, прижавшись к человеческому телу, всхлипывает от боли и страха большеухий черный зверек, с крылом, только что разорванным ударом кнута.
      Колодки в рудниках были каменные, до блеска отполированные телами бесчисленных и безымянных рабов…
      Содрогнувшись всем телом, Волкодав проснулся и понял – дело худо.
      Над холмами занимался хмурый рассвет. Капли дождя сползали по краю полога и звонко плюхались в лужу, из которой торчали мокрые головешки. Каким славным теплом дышали они вчера вечером. Теперь тепла не было и в помине.
      Во всем мире не было больше тепла, кроме тех жалких крох, что еще сохранялись под старым плащом… Во всяком случае, с той стороны, где плечо Волкодава упиралось в костлявую спину Тилорна…
      По груди и спине вовсю гуляли мурашки, лопнувшие волдыри взялись хрупкими корочками. Серый полусвет казался ослепительно ярким и больно, до слез, резал глаза. Память тела, просыпавшаяся всякий раз, когда Волкодаву бывало по-настоящему плохо. Правый бок вспух подушкой и отвратительно ныл.
      Девчонка Ниилит спала по другую сторону Тилорна: черные кудри, выбившиеся из-под плаща, переплелись с его пепельными. Волкодав осторожно отодвинулся, сел, задыхаясь от боли, и подоткнул облезлую шерстяную ткань, чтобы им не было зябко.
      Нелетучий Мыш по давнему обыкновению висел на распорке, поддерживавшей полог. Скоро взлетишь, мысленно пообещал ему Волкодав. Зверек тут же раскрыл светящиеся бусинки глаз, сладко зевнул и снова спрятал ушастую голову под крыло. Он давно оставил ночной образ жизни, привыкнув спать в любое время, когда не происходило ничего интересного. Волкодав выбрался под мелкий холодный дождик и первым долгом оглядел круг, которым накануне вечером обвел свой маленький лагерь. За ночь никто не приблизился к этому кругу, не попытался нарушить его. Волкодав покосился на деревянную распорку, считая зарубки. Две зарубки – два дня. Сегодня третий.
      Он знал, что ночью пойдет дождь, и позаботился запастись сухими дровами. Холод донимал Волкодава, что-то противно сжималось в груди, мешая дышать. Он заново разжег костер, принес воды и повесил над огнем котелок. Еще раз перешагнул круг и, нагнувшись, стал собирать молоденькие листья земляники.
 
      Когда-то давно, очень давно маленький мальчик из рода Серого Пса увидел человека, вышедшего к деревне на лыжах, с мешком за спиной. Человек этот сел на снег у околицы и ждал, ни с кем не разговаривая и не поднимая глаз, пока из общинного дома не вышла большуха и, коротко расспросив, не провела его в ворота.
      «Кто это?» – спросил мальчик у матери.
      «Это сирота, – ответила мать. – Он из племени вельхов. У него не осталось никого из родных. А имущества – только то, что в мешке».
      Весь день мальчику очень хотелось пойти в большой дом и поближе рассмотреть удивительного человека, у которого – надо же! – не осталось ни родственников, ни своей избы. Сирота – значит, делай что хочешь, все равно никто ответа не спросит. Зато и его самого любой мог обидеть, не опасаясь отмщения, потому что мстить будет некому…
      И мальчик стал думать о том, как интересно быть сиротой, но потом вспомнил, как впервые пошел один на охоту – и ужаснулся, поняв, что сироту никто не ждал из зимнего леса домой, к теплому очагу, к миске со щами.
      А через несколько месяцев, накануне той ночи, когда мальчику должны были наречь имя, сирота-вельх сражался за семерых и все пел какую-то песню на своем языке – пел, пока не свалился зарубленным.
      Верно, у вельхов тоже была своя Песнь Смерти…
 
      Котелок закипел. Волкодав снял его с огня, бросил в воду пригоршню сладко пахнувших листьев, закрыл крышкой и отправился к ручью умываться.
      Добрый запах скоро разбудил Ниилит. Увидев, что девчонка проснулась, Волкодав достал нож и сделал на распорке еще одну зарубку. И решил, что сегодня, пожалуй, не грех уже и заплести волосы. Сыновья Серого Пса распускали их только для большого дела, требовавшего высокого сосредоточения духа. Например, перед охотой на медведя.
      Или местью…
      Одергивая рубаху, Ниилит выбралась из-под плаща, поклонилась Волкодаву и скрылась в мокрых кустах. Волкодав расчесал волосы надвое и заплел с каждой стороны по косе, пропуская пряди снизу вверх в знак того, что большое дело совершено. На девятый день он заплетет их иначе, отдавая сделанное прошлому…
      – Господин, ты заболел, – сказала вернувшаяся Ниилит, и Волкодав недовольно подумал, что колотивший его озноб был, оказывается, заметен со стороны. Он нехотя поднял голову, и девчонка тут же протянула руку, – пощупать лоб. Самоуправства над собой Волкодав не терпел никогда. Он еле сдержался, чтобы тут же не оттолкнуть ее. Но пальцы Ниилит оказались легкими и прохладными – не холодными, а успокаивающе прохладными, – и отталкивать ее расхотелось.
      – У тебя жар, господин, – сказала она и отняла руку. Он молча кивнул. А то он сам не знал, что у него жар. И была охота об этом болтать. Как будто от разговоров он вот прямо так и поправится. Или необходимость идти куда-нибудь пропадет.
      – Если бы я был хоть чуть посильнее, я бы мог… – подал голос Тилорн. Волкодав не удостоил его ответом. Тилорн поднес к лицу ладонь, зачем-то поводил ею перед глазами и со вздохом убрал руку под плащ.
      У них было с собой несколько печеных рыбин. В самый первый день, еще у реки, Ниилит попросила Волкодава вырезать ей из орешника копьецо. Он удивился про себя, но просьбу исполнил, и Ниилит, выросшая в плавнях Саккарема, принялась с удивительной ловкостью острожить сазанов, кормившихся в заводи, а потом сноровисто испекла добычу в углях костра, обмазав глиной поверх чешуи.
      Пока Волкодав помогал калеке умыться, Ниилит вытащила толстую рыбину и принялась ее чистить. Волкодава замутило от одного духа съестного. Ниилит подала ему сазаний бок на свежем листе лопуха. Он молча мотнул головой и отвернулся. Девочка не посмела его уговаривать и отошла кормить Тилорна. Волкодав равнодушно слушал, как тот похваливал и стряпню, и стряпуху. Нелетучий Мыш, спустившись с насеста, трудился в сторонке над плавниками и мясистым хвостом.
      Щербатая глиняная чашка была одна на троих. Волкодав в самую последнюю очередь приложился к травяному взвару и обнаружил, что тот успел порядком остыть. Волкодав с отвращением проглотил его и выплюнул угодивший в рот вялый листок. Еще раз покосившись на третью зарубку, он поднялся и ушел в лес, чтобы через некоторое время вернуться с тонким, ровным стволиком молодой осины, остро заточенным с одного конца. Обжег его на костре и протянул Ниилит:
      – Держи!
      Он залил костер водой. Бог Огня, как известно, смертельно обижается, если костер затаптывают ногами. Угли зашипели – сперва сердито, потом жалобно. Когда же умолкли, Волкодав накрыл их снятой накануне дерниной. Случайный глаз вряд ли заметит следы ночлега.
      Возле полога стояла большая корзина: Волкодав сплел ее там же, на речном берегу, пока Ниилит ловила сазанов. В эту корзину он усадил Тилорна, завернутого от дождя в покрывало, и тот уже привычно подогнул колени к подбородку. Волкодав просунул руки в веревочные лямки, взял мешок и кивнул Ниилит:
      – Пошли.
      – Мне очень совестно отягощать тебя, Волкодав, – сказал Тилорн. – Но, коли уж так получается, не скажешь ли, куда мы идем?..
      Волкодав почему-то вдруг вспомнил о том, как они с Ниилит только что помогали увечному мудрецу в самой простой нужде, потом обмывали беспомощное нагое тело, заново смазывая бесчисленные болячки, а Тилорн только благодарил, сокрушенно вздыхал и, стыдясь, пытался шутить. Для того, чтобы так принимать помощь, тоже требовалось мужество. Волкодав в этом кое-что понимал.
      – На торговый путь мы идем, – сказал он. – Здесь неподалеку деревня… Большой Погост. Там останавливаются купцы, которые едут в Галирад.
      – Галирад… – припоминая, повторил Тилорн и уточнил: – Это в стране сольвеннов?
      Корзина плавно покачивалась. Нелетучий Мыш подремывал на плече Волкодава, Ниилит шла рядом, неся оба копьеца, ореховое и осиновое.
      – Да, это там, – сказал Волкодав. И впервые не стал дожидаться дальнейших расспросов, пояснив: – Лучше всего туда по Светыни… но если нас будут искать, то скорей всего у реки.
      – Ты хочешь пристать к купцам? – поинтересовался Тилорн.
      – Не пристать, – проворчал Волкодав. – Я наймусь. Торговым гостям часто нужны воины… добро охранять. Доберемся до Галирада, там посмотрим, что дальше.
      Они шли целый день, почти не делая остановок: Волкодав не желал тратить времени зря. Он устроил всего один привал, у крохотного родничка. Ниилит, Тилорн и Нелетучий Мыш доели сазана. Волкодав снова отказался от еды.
      – Господин… – жалобно начала было Ниилит, но длинные пальцы Тилорна легли на ее руку.
      – Не надо, дитя, – сказал он тихо. – Наш избавитель, верно, знает, что делает.
      Волкодав опустился на колени у родничка и долго, с наслаждением пил. Поднявшись, он поклонился родничку, точно щедрой хозяйке, не поскупившейся на угощение прохожему.
      Когда проглянувшее под вечер солнце стало цеплять вершины дальних холмов, Волкодав начал присматривать место для ночлега. В этот вечер он выбирал его особенно придирчиво. Он равнодушно прошел мимо нескольких очень славных на вид уголков, где было в достатке и воды, и простора для ветерка, способного сдуть комаров. И наконец остановился в добрых двух сотнях шагов от ближайшего ручейка, под большим старым дубом, широко раскинувшим упругие ветви. Волкодав поставил корзину в самых его корнях, разгреб старые листья и уложил Тилорна. Тот благодарно улыбнулся и вздохнул, блаженно вытягивая тощие ноги.
      Солнце садилось за прозрачной занавесью дождя: полнеба горело холодным малиновым пламенем, а на востоке, упираясь в склон холма, торчком стояла короткая красноватая радуга.
      Волкодав приволок толстую валежину и долго кромсал ее, оголяя белое сухое нутро. Он развел костер поодаль от дуба, чтобы не потревожить и не обидеть славное дерево. Когда солнце до половины ушло в закатные тучи, он выбрался из-под полога и принялся чертить круг, охватив им, как обычно, и костер, и колышки растяжек, и дерево, давшее им приют. Только на сей раз он чертил его не ножом, а отцовским молотом, волоча его по земле.
      Озноб продолжал трясти Волкодава, он долго не мог согреться и уснуть. Но наконец под широким старым плащом, укрывшим сразу три тела, скопилось какое-то подобие тепла. Волкодав слушал ровное дыхание Ниилит и думал о дряхлых стариках, на чье ложе укладываются юные девушки – не для утех, какие уж там утехи, просто ради тепла, иссякающего в тронутой осенней стужей крови… Потом он все-таки уснул.
      Огонь медленно поедал длинную валежину, озаряя очерченный круг.
      Его разбудил надсадный, полный ужаса визг, раздавшийся неподалеку. К тому времени, когда сонная муть кое-как отпустила разум, Волкодав уже стоял во весь рост, сжимая в кулаке нож, выхваченный из ножен. Дикая боль в боку, причиненная резким движением, огненным бичом хлестнула сознание, и Волкодав заметил, что место Ниилит под плащом пустовало. Заметил осиновый кол, бездельно прислоненный к дереву… Потом он увидел саму Ниилит.
      Волкодав сразу понял, что произошло. Днем они пересекали торфяное болото, и девочка набрала несколько горстей прошлогодней клюквы, крупной, темно-красной, на длинных иссушенных хвостиках. Эту клюкву они вечером отправили в котелок. Напиток вышел отменный. Ниилит без конца прикладывалась к нему и одна одолела чуть не полкотелка. Ничего удивительного, что ночью ей понадобилось в кустики. И где ж было вспомнить спросонья строгий наказ Волкодава – из круга не выходить…
      Зато теперь…
      Отчаянно визжа, Ниилит мчалась через поляну к костру. Ее глаза были двумя белыми кругами. А за ней…
      За Ниилит шел Людоед. Именно шел, тяжело и вроде бы неторопливо переставляя плохо гнувшиеся ноги. Но Волкодав сразу понял, что Ниилит от него не убежать.
      Значит, еще раз, Людоед…
      Венн додумывал эту мысль, уже летя полуторасаженными прыжками вперед. Нет, шедшая навстречу тварь не была живым Людоедом, сумевшим как-то выбраться из горящих развалин и чудесно исцелиться от раны. Людоед был мертв. Мертвым, стеклянным взглядом глядели его глаза, в неподвижном оскале блестели сквозь бороду зубы, а низ рубахи, сапоги и штаны сплошь покрывала черная слизь. Убивший нечист, и его нечистота притягивает души убитых, помогает им обрести подобие плоти.
      Мертвый пришел за живыми…
      Силы и разум одновременно покинули Ниилит – упав, она осталась лежать неподвижно. Волкодав перелетел через нее и сшибся с чудовищем.
      Руки и ноги все сделали сами. Венну понадобилось три быстрых движения, чтобы скрутить Людоеда и вжать его в землю, удерживая за вывернутую руку. Теперь отрезать голову и…
      Людоед начал подниматься.
      Живой человек не мог бы этого сделать. Мертвый смог.
      Под пальцами венна затрещали сухожилия и суставы:
      Людоед равнодушно ломал собственное тело. Вот когда Волкодаву стало страшно. По-настоящему страшно. Содрогаясь от отвращения, он принялся кромсать ножом холодную, тронутую тлением плоть. Успеть бы! По вере сегванов, ожившему мертвецу следовало отсечь голову и приложить ее к заду. По вере веннов…
      Очнувшаяся Ниилит опять завизжала. И тут Волкодав расслышал неожиданно громкий окрик Тилорна;
      – Колом его, девочка! Осиновым!..
      Нож не извлекал крови, просто полосовал мертвечину. Людоед продолжал неотвратимо подниматься. Сил у него не убавится, пока голову связывает с телом хотя бы лоскут.
      Кажется, Тилорн кричал еще, но Волкодав от напряжения и страха не слышал уже ничего.
      Потом что-то скользнуло мимо его левого плеча и воткнулось в мертвеца. Осиновый кол!.. Людоед забился, пытаясь избавиться от страшного кола, но Волкодав бросил нож и, перехватив осиновую жердь, вгонял ее глубже и глубже, пока она не коснулась земли.
      И тогда… Венну показалось, будто измятая трава расступилась, а труп внезапно прирос к земле и не мог больше оторвать от нее ни руки, ни ноги. А потом земля начала втягивать силившегося вырваться Людоеда, всасывая его все глубже, смыкаясь над его локтями, над коленями, над лицом…
      Волкодав выпустил кол только тогда, когда на поверхности не осталось ничего, кроме распрямившейся травы. Кол, однако, продолжал уходить в землю и наконец скрылся целиком.
      Вот теперь все. Больше Людоед не вернется.
      Волкодав подобрал испоганенный нож и старательно вытер. Руки ощутимо дрожали. Надо будет не забыть обжечь лезвие на огне, сгоняя остатки скверны. Ниилит отчаянно рыдала, закрыв руками лицо.
      – Господин… – пыталась выговорить девочка – Господин. Волкодав нагнулся и взял ее на руки. Казалось, в помятом боку сидело разом несколько стрел. Ниилит судорожно обхватила его шею, рубаха на груди мгновенно промокла от слез.
      – Эх ты, котенок, – сказал он негромко, со всей лаской, на какую был способен. И понес Ниилит обратно к костру.
      Когда Волкодав кинулся навстречу страшному гостю, Нелетучий Мыш, конечно, без промедления пустился следом. Одна беда – короткие лапки едва донесли его до черты нарушенного круга. Он мигом вскарабкался вернувшемуся Волкодаву на плечо и укусил его за ухо, досадуя, что не привелось вместе побороться с напастью.
      Тилорн ждал их, приподнявшись на локте. Слабые пальцы ученого сжимали ореховое копьецо. Что ж, и оно могло бы помочь, подумалось Волкодаву. Орешник – священен. Но в таком деле осиновый кол все-таки надежней.
      – Что это было?.. – шепотом спросил Тилорн, когда Волкодав кое-как разжал на своей шее руки Ниилит и заставил ее забраться под плащ. Венн вынул из мешка молот, возобновил круг, сел по другую сторону Ниилит и сказал:
      – Это идут те, кого я убил три дня назад. Тут ему померещилась в правой ноздре знакомая сырость, и он торопливо провел рукой по усам: не течет ли кровь. С тех пор, как ему сломали на каторге нос, подобное приключалось нередко. Нет, кажется, на сей раз миновало.
      – Господин… – Ниилит снова заплакала, прижавшись к его колену.
      – Ладно, я тоже хорош, – проворчал Волкодав и неуклюже погладил ее по голове. Волосы были мягкими и пышными, как густой шелк. Если высыпать на них меток лесных яблок, подумалось Волкодаву, до земли не докатится ни одно. – Зря пугать не хотел. Если бы круг… – Он махнул рукой, отчаявшись объяснить что-нибудь толком. Слишком долго рассказывать, что воин, убивший врага, должен самое малое три дня париться в бане, строго постясь, не ступая на землю, не показываясь солнцу и, уж конечно, не разговаривая ни с кем. И все это ради того, чтобы мстительные души не сумели отыскать погубителя.
      Но рассказывать Волкодав не умел. И не любил.
      – Может, еще кто явится, – проговорил он наконец. – Ничего, не достанут.
      Немного попозже пришел палач – уродливо вспухший и оттого казавшийся еще толще, чем был при жизни. Голова, покрытая капюшоном, моталась на сломанной шее. Тогда, в подвале, Волкодав так и не увидел его лица. Разглядывать эту рожу теперь ему хотелось еще меньше.
      Наткнувшись на круг, палач поднял руки, ощупывая невидимую преграду. Потом, переступая боком, двинулся вдоль черты – не найдется ли где слабого места. Шагнул было под сень дуба, но тут же отскочил обратно – ни дать ни взять сунулся в огонь.
      Ниилит тихонько заскулила и заползла под плащ с головой. По мнению Волкодава, вполне можно было укладываться и преспокойно спать до утра: мертвый палач и иные, кого еще там принесет, будут бессильно болтаться у священной черты, точно куски дерьма, попавшие в прорубь, а на рассвете пропадут сами собой. Но Ниилит, придавленная ужасом, дрожала между ним и Тилорном. Шорох шагов из-за круга грозил свести ее с ума. Тилорн молчал, однако Волкодаву хватило одного взгляда на горе-чародея – тому тоже было очень не по себе. Ворча сквозь зубы, Волкодав поднялся, снова вытащил молот и, повернувшись к мертвецу, начертал в воздухе Знак Грома: шесть остроконечных лепестков, заключенных в круг-колесо.
      – Во имя Грозы! – сказал он палачу. – Пошел вон! Струя лилового пламени бесшумно упала то ли с дубовых ветвей, то ли с самого неба и обтекла труп. Палач начал корчиться так, словно его вздергивали на дыбу. Милосердная земля схватила его за ноги и быстро втянула в себя. Мать-Земля всегда жалеет детей, даже самых негодных.
      Волкодав вернулся под дуб и улегся, безуспешно стараясь поберечь больной бок. Тилорн гладил по голове лежавшую между ними Ниилит, повторяя:
      – Не плачь, маленькая… все хорошо… Не плачь… Волкодав вспомнил тяжелый шелк ее волос под своими пальцами… и как она жалась к нему те несколько мгновений, что он нес ее на руках… Нелетучий Мыш посверкивал светящимися зрачками, вися вверх тормашками на деревянной распорке. Постепенно Ниилит пригрелась, перестала всхлипывать и уснула, свернувшись калачиком.
      Перед самым рассветом Волкодава разбудило негромкое, но полное кровожадной ярости шипение Мыша. Волкодав открыл глаза и увидел, что у черты, безмозгло тычась в запретную пустоту, переминалось еще двое. У одного вместо правого глаза зияла бесформенная дыра, другой пришлец был покрыт копотью и почти гол, если не считать клоков сгоревшей одежды. Этим хватит немногого. Волкодав не стал ждать, пока Ниилит проснется и опять испугается, увидав нежить. Он приподнял голову и шепотом произнес несколько самых мерзких ругательств, которые знал. Мертвецы тотчас поблекли и растаяли, смешавшись с густым холодным туманом…
 
      Большой Погост – это были уже коренные земли сольвеннов.
      Когда-то здесь стояла самая обычная деревня-весь, в которой, как и во всякой веси, жил один-единственный род. На широкой поляне в лесу высился большой общинный дом, окруженный домиками поменьше, а в домиках обитали женщины и мужчины, называвшие себя Соловьями. Местное предание гласило, что в самом начале времен прародительница племени заслушалась соловьиного щекота и отдала свою любовь прекрасному юноше, которым обернулся неказистый с виду певец. Другие соловьи запомнили и выучили песню, спетую им для любимой, и по весне она до сих пор оглашала благоухающие черемухой леса. А старухи и старики еще помнили, как лунными ночами молодые девушки нагими уходили в чащу, мечтая понравиться красавцу-оборотню. Что ж, после ночи, проведенной в лесу, у некоторых в самом деле начинали расти животы…
      Все это любопытный Тилорн мало-помалу, слово за слово вытянул из неразговорчивого Волкодава в течение нескольких дней. Тот отвечал урывками, односложно и неохотно. Когда же Тилорн пытался выспросить что-нибудь о его собственном роде – вообще смолкал на полдня. Другое дело, времени, как и терпения, у Тилорна было хоть отбавляй: к Большому Погосту они шли еще четверо суток.
      Шагая вперед, Волкодав поначалу все косился на Ниилит – выдержит ли дорогу. Но девчонка неутомимо шлепала босыми пятками и даже умудрялась по дороге нарвать кислицы или еще чего-нибудь вкусного для котелка.
      После сражения с мертвецами у них разом протухла вся рыба, и Волкодав уже было задумался, не ограбить ли позабытую беличью кладовую. Но вечером они остановились у озерка, и Ниилит мигом наловила лягушек, которых, оказывается, она умела удивительно вкусно поджаривать.
      – Это лягушки, господин, – смущенно обратилась она к слепому. – У нас их едят. Если твоя вера не воспрещает…
      – Не воспрещает, – улыбнулся Тилорн. – Хотя, если честно, мой народ давно уже не убивает живые существа ради того, чтобы насытить желудок.
      Волкодава наконец отпустил жар, и он тоже протянул руку к еде. Вера Тилорна показалась ему странноватой, но он видывал и похлеще. Да. На каторге он ловил крыс, водившихся в подземельях. И ел их сырыми. А ведь были среди рабов и такие, кто предпочитал умереть с голоду, но не поступиться своей верой, осуждавшей нечистую пищу…
      Волкодав прожевал хрустящую лягушачью лапку и потянулся за следующей.
 
      За последние сто лет у Соловьев многое изменилось.
      Род, безвылазно сидевший в непроходимом лесу и знать не знавший никого, кроме ближайших соседей, нежданно-негаданно оказался на оживленном торговом пути. Начали останавливаться заезжие гости, и крохотная безымянная весь обрела имя: Большой Погост. Иные птенцы Соловья, виданное ли дело, спорхнули с насиженных поколениями мест, унеслись неведомо куда вить новые гнезда. Зато близ старых гнезд начали селиться чужие, пришлые люди. Появились даже такие, кто не охотился и не пахал земли. Некоторые, с ума сойти, держали постоялые дворы, готовили еду и варили пиво гостям, стелили им постели и тем жили с весны до весны. И, самое удивительное, жили неплохо…
      Скоро, того и гляди, явится во главе храброй дружины боевой галирадский боярин и выстроит крепость-городок, начнет с купцов пошлину собирать…
      Словом, никто не оборачивался вслед Волкодаву, шедшему по улице со своей корзиной и Нелетучим Мышом, примостившимся на плече. Большой Погост успел утратить любопытство, насмотревшись на самых разных людей. Здесь не особенно удивились бы даже чернокожему из Мономатаны, одетому в набедренную повязку из пестрой шкуры питона. Подумаешь, бродяга-венн, несущий на спине обросшего волосами калеку. Если кто из троих и притягивал лишние взгляды, так разве что красавица Ниилит, боязливо державшаяся за руку Волкодава и одетая – тьфу, стыдобища! – в мужскую рубаху.
      Волкодав остановился перед воротами гостиного двора. Над ними, колеблемая ветром, качалась и поскрипывала вывеска: могучий конь, влекущий сани с поклажей. Коня когда-то выкрасили белым, и краска не совсем еще с него облупилась.
      – «Белый Конь»! – без запинки прочла Ниилит. Волкодав покосился на нее. Волшебник и прехорошенькая девчонка, умеющая читать. Очень даже неплохо.
      Двор за воротами оказался почти пуст, если не считать нескольких рослых бронзовых халисунцев, которые, оживленно переговариваясь, укладывали какие-то тюки в крепкую, на высоких колесах повозку. Волкодав кивнул им, как подобает вежливому гостю. Халисунцы на миг прервали болтовню и кивнули в ответ.
      Дверь стояла гостеприимно распахнутой. Волкодав откинул пеструю занавеску и вошел внутрь.
      Было около полудня, и корчма не могла похвастаться многолюдьем. Служанка протирала столы, а на усыпанном соломой полу расположился молодой работник. Бережно подтесывая, он приспосабливал новую ножку к длинной скамье.
      Волкодав спустил с плеч корзину, вынул из нее Тилорна и усадил на лавку возле двери. Ниилит тотчас села рядом, обхватила клонившееся тело, подперла. Тилорну, точно младенцу, еще предстояло учиться сидеть самому. Мудрец улыбнулся Ниилит и виновато вздохнул.
      Волкодав подошел к стойке. Корчмарь, протиравший глиняные кружки вышитым полотенцем, сейчас же оставил свое занятие и подался вперед, всем видом изображая радушие. Он был из восточных вельхов: Волкодав понял это по вышитой повязке на лбу.
      – Благо тебе, добрый хозяин, под кровом этого дома, – обратился он к вельху на его родном языке. – Хорошо ли бродит нынче пиво в твоих котлах?
      – Благодарение Богам, в нашем доме все хорошо, – откликнулся тот и опустил ладонь на деревянную стойку, защищаясь от возможного сглаза. – Урожай ячменя, по воле Трехрогого, был отменный, и по его же воле не переводится у нас солод… – тут он окинул рослого Волкодава оценивающим взглядом, – …в чем господин мой может убедиться и сам, если пожелает освежиться с дороги. Кроме того, у нас есть славные жареные поросята, пища воинов. Есть каша, молоко и творог для больного и сладости для красавицы. Что господин мой прикажет подать?
      Волкодав с усмешкой похлопал рукой по тощему кошелю, висевшему на ремне. Звяканье раздалось далеко не сразу: трем медным грошам понадобилось время, чтобы собраться в одном углу.
      – Моя удача, – сказал Волкодав, – нынче такова, что я ищу не жареных поросят, а работы. Может, подскажешь, почтенный, не пригодился бы охранник кому-нибудь из купцов, едущих в Галирад?
      – Сегодня, боюсь, я тебя ничем не обрадую, – ответствовал вельх. – Впрочем, завтра должен прибыть досточтимый Фитела: он всегда останавливается у меня, чем я по праву горжусь. Попытай счастья. Только, сказать тебе правду, его обозы всегда очень хорошо охраняются. Если желаешь, у меня наверху есть комнаты для ночлега…
      – В жилище достойного мужа мы вошли. – Волкодав церемонно поклонился. – Мы заночуем у озера. А утром, если не возражаешь, снова заглянем к тебе.
      И он повернулся идти, но хозяин перегнулся через стойку и осторожно придержал его за рукав. Он сказал:
      – Нет нужды ночевать у озера, если можно остановиться под крышей. Я ничего не возьму с тебя за постой.
      По совести говоря, комната оказалась не слишком роскошной. Тем не менее в ней была кровать – самая настоящая деревянная кровать с одеялом, подушкой и чистыми, пускай небелеными, полотняными простынями.
      – Может быть, Ниилит… – нерешительно начал Тилорн, но Волкодав молча уложил его и накрыл одеялом. – С ума сойти… – прошептал ученый, гладя мягкую, хорошо выделанную овчину. – С ума сойти… Я уже и забыл, как все это выглядит…
      «Я тоже»,- подумал Волкодав, но вслух, конечно, ничего не сказал. Медяки снова стукнулись один о другой, случайно встретившись в кошеле, и его вдруг посетила шальная мысль: а что, если в самом деле сладостей для Ниилит?.. Нет, чепуха. Уж лучше чашку молока да кусок белого хлеба Тилорну…
      В это время в дверь постучали. Волкодав кивнул, и Ниилит, стоявшая у входа, открыла.
      Через порог шагнул корчмарь с плетеным подносом в руках. Была на том подносе деревянная плошка с хорошим ломтем жареной свинины, большая миска пшенной каши на молоке, кружка пива, хлеб и несколько пряников. Корчмарь улыбался, глядя на Волкодава.
      – Я решил, – сказал он, – что подкрепиться вам все-таки не помешает. Гость не должен оставаться голодным, раз уж вошел в дом.
      – А не проторгуешься ты так, достойный хозяин? – не торопясь принимать поднос, хмуро спросил Волкодав. – Никто ведь не знает, как скоро я смогу возвратить тебе долг…
      – …и сможешь ли вообще, – подхватил тот и поставил еду на подоконник. Отломил кусочек хлеба, макнул в жир и угостил Мыша. Черный зверек сперва угрожающе распахнул крылья, но потом передумал, взял хлеб и с аппетитом принялся есть. – Я не первый год живу и торгую в этих местах, – продолжал корчмарь. – Я знаю твой народ и давно понял, что венны никогда не забывают долгов… – Тут его взгляд как бы невзначай скользнул по косам Волкодава, говорившим о недавно исполненной мести. – А кроме того, господин мой, я усвоил, что люди куда как глазасты и склонны все замечать. Стало быть, очень скоро вся округа прослышит о том, что корчмарь Айр-Донн не отказал в ночлеге и пище храбрецу из племени веннов, который совершил некое достойное дело и оттого временно обеднел. Поживешь с мое на этаком перепутье…
      Не договорив, он вновь улыбнулся, вышел за дверь и без стука притворил ее за собой.
      – Спасибо тебе, добрый Айр-Донн, – запоздало подал голос Тилорн.
      Нелетучий Мыш прожевал хлеб и пощекотал Волкодава крылом, выпрашивая добавку.
      Вечером, выбравшись во двор подышать, Волкодав засмотрелся на старую яблоню, росшую подле крыльца. Раскрывшиеся цветы нежно-розовым облаком окутывали ее до самой верхушки, но узловатый, исковерканный ствол и корявые сучья говорили о трудно прожитом веке.
      Так, бывает, немолодая женщина вынет из сундука красно-белое свадебное платье, приложит к груди – и задумается, и вновь станет похожа на ту юную красавицу, которой когда-то была…
      – Эгей!.. – В высоком окне дома появился мальчишка и, желая, как видно, покрасоваться перед незнакомцем, махнул с подоконника прямо на дерево. Взвились оборванные лепестки, жалобно охнули столетние ветви. Большой сук, не выдержав, надломился и повис: белая трещина пролегла меж ним и стволом.
      Волкодав за ухо спустил наземь прыгуна:
      – Живо неси вар и веревку…
      – Да ну ее!.. – отбежав в сторонку, раздосадованно прокричал сорванец. – Она уж и яблок-то не дает!
      – Сказано тебе – неси, вот и неси, – строго заметил. Айр-Донн, вышедший на крыльцо. – Слушай, что старшие говорят! – И, когда тот убежал, пояснил смотревшему на него Волкодаву: – Это мой сын. Баловник, сил нет. А яблоня, почтенный, в самом деле пустоцвет. Всякий год срубить собираюсь, а погляжу, как цветет, и отступлюсь. Если бы еще и яблоки были…
      Мальчишка принес вар и лыковую веревку, и Айр-Донн увел его в дом: сын собирал со столов пустые кружки, помогал мыть посуду. Оставшись один, Волкодав надежно подвязал сук и замазал рану, чтобы не завелась гниль. Потом сел наземь и прислонился спиной к изогнутому стволу.
      По двору туда и сюда ходили люди, из корчмы доносился приглушенный гул голосов. Цветущие ветви рдели над головой Волкодава, тихо светясь в предзакатном розовом небе…
      Такие же яблони росли у него дома…
      Как всегда, при мысли о доме слева в груди заныло глухо и тяжело. Волкодав закрыл глаза и, откинув голову, прижался к дереву затылком. Какие яблоки чуть не до нового урожая хранились в общинном подполе, в больших плетеных корзинах, – румяные, сочные слитки благословенного солнца… Какой дух всегда был в том подполе, войдешь – и точно мать в щеку поцеловала… Ни один Серый Пес не дерзнул бы обидеть старую яблоню. Это ведь все равно что обидеть женщину, которая с возрастом утратила материнство и сменила рогатую бисерную кику на скромный платок…
      Кто теперь полными ведрами разбрасывал под яблонями навоз, кто подпирал жердями тяжелые, клонящиеся ветви, кто благодарил за добро?
      Старое, мудрое дерево с заботливой лаской смотрело на молодого бестолкового парня…
      Давно уже к Волкодаву никто не подходил незамеченным. А тут, поди же ты, не услышал шагов. Потому, может, и не услышал, что не было в них ни зла, ни угрозы. Мягонькие пальчики погладили его руку, и он мгновенно вскинулся, открывая глаза. Перед ним стояла девчушка лет десяти. Стояла и смотрела на него безо всякого страха: ведь рядом не было взрослых, которые объяснили бы ей, что широкоплечие мужчины с поломанными носами и семивершковыми ножами в ножнах бывают очень, очень опасны. Одета она была в одну длинную, до пят, льняную рубашонку без пояса, перешитую из родительской. Такие носят все веннские дети, пока не войдут в лета. Реденькие светлые волосы свисали на плечи из-под тесемки на лбу. Только и поймешь, что не мальчик, по одинокой бусине, висящей на нитке между ключиц.
      – Здравствуй, Серый Пес, – сказала девочка. – Что ты такой грустный сидишь?
      – И ты здравствуй, – медленно проговорил Волкодав, в самом деле чувствуя себя громадным злым псом, которого ни с того ни с сего облепили, кувыркаясь, глупые маленькие щенята. И, как тот пес, он замер, не смея пошевелиться: не оттолкнуть бы, не испугать… А в сознании билось неотвязное: и у меня был бы дом… была бы и доченька…
      – Зря ходишь одна, – сказал он наконец. – Люди… всякие бывают…
      Она склонила голову к плечику и застенчиво улыбнулась ему. Бывают, мол, но я-то ведь знаю, что ты не из таких. Волкодав неумело улыбнулся в ответ и сразу вспомнил о своих шрамах и о том, что во рту не хватало переднего зуба: улыбка его вовсе не красила. Однако волшебное существо смотрело ясными серыми глазами, упорно отказываясь бояться. Потом подняло руки к шее:
      – Хочешь, я тебе бусину подарю?
      Тут Волкодав сообразил наконец, что уснул под яблоней и угодил в сказку. Веннские женщины дарили бусы женихам и мужьям, и те нанизывали их на ремешки, которыми стягивали косы. С гладкими ремешками показывались на люди одни вдовцы и те, до кого женщина еще не снисходила. Вмиг разучившись говорить, Волкодав сумел только молча кивнуть головой. Девочка живо распутала нитку, надела граненую хрустальную бусину на его ремешок, закрепила узелком. И засмеялась, довольная удавшейся хитростью:
      – А мне все говорили, у меня, у дурнушки, никто и бус не попросит…
      – Ты подрастай поскорее, – прошептал Волкодав. – Там поглядим.
      И горько пожалел про себя, что оставил объевшегося Мыша отсыпаться на вколоченном в стену деревянном гвозде. То-то было бы радости – дай мышку погладить…
      – Где живешь-то? – спросил он, разгибая колени. – Давай провожу. Мать, поди, с ума уже сходит.
      И заметил, что девочка в самом деле была худенькая и маленькая для десяти лет. Пока он сидел, они с ней смотрели друг Другу в глаза, но стоило подняться, и она еле достала макушкой до его поясного ремня. Волкодав осторожно взял теплую доверчивую ладошку и пошел с девочкой со двора.
      Оказывается, ее семья, как и Волкодав со своими, была здесь проездом. Только остановилась на другом конце Большого Погоста, у дальней родни. Когда Волкодав с девочкой приблизились ко двору, навстречу из ворот выбежала красивая полная женщина. Увидела их и, всплеснув руками, остановилась. Волкодаву хватило одного взгляда на расшитую кику и красно-синюю с белой ниткой поневу: женщина была дочерью Пятнистых Оленей, взявшей мужа из рода Барсука.
      – Здравствуй, Барсучиха, – поклонился Волкодав.
      – И ты здравствуй… – замялась она, близоруко пытаясь высмотреть знаки рода на его рубахе или ремне. Ей, впрочем, было не до того. Она шагнула вперед, ловя за руку дочь: – Спасибо, добрый молодец, что привел непутевую! Вот я тебе, горюшко мое…
      И тут, в довершение всех бед, на глаза ей попалась искристая бусина, ввязанная в волосы Волкодава.
      – Ай, стыдодейка!
      Мать вольна в своем детище: захочет – накажет, а то и проклянет, тут даже Богам встревать не с руки. Но оплеуха, назначенная дочери, пришлась в подставленную ладонь Волкодава.
      – Меня бей, – сказал он спокойно.
      На голоса из ворот выглянул осанистый мужчина в хороших сапогах, с посеребренной гривной на шее. Заметив подле своих рослого незнакомца, он поспешно направился к ним.
      – Ты, добрый молодец, здесь что позабыл? – спросил он, загораживая жену. Косы недавнего убийцы не минули его глаз. Волкодав покосился на девочку. Та стояла повесив головку, а в дорожную пыль возле босых ног капали да капали слезы. Не обращая внимания на гневливых родителей, Волкодав опустился перед ней на колени.
      – Не поминай лихом, славница, – сказал он негромко. – Матерь свою слушай, а и тебе спасибо за честь.
      Выпрямился во весь рост и пошел обратно, туда, где смутно белела в сумерках вывеска Айр-Доннова двора. За его спиной женщина поясняла супругу, что свирепый с виду молодец ничем не обидел ни ее, ни дитя. Супруг же крутил усы и молча прикидывал, не разбойник ли из ватаги Жадобы явился в Большой Погост.
      – Он чей хоть? – спросила жена. – Не разглядел?
      – Серый Пес, – ответил муж, думая о своем. Женщина не поверила:
      – Да их уж двенадцатый год как нет никого.
      Он пожал плечами:
      – Выходит, есть.
      Через несколько дней они узнают о том, как на Светыни сгорел замок кунса Винитария по прозвищу Людоед, вспомнят косы Волкодава – и не будут знать, радоваться им или бояться.
 
Зачем кому-то в битвах погибать?
Как влажно дышит пашня под ногами,
Какое небо щедрое над нами!
Зачем под этим небом враждовать?..
 
 
Над яблоней гудит пчелиный рой,
Смеются дети в зарослях малины,
В краю, где не сражаются мужчины,
Где властно беззащитное добро.
 
 
Где кроткого достоинства полны
Прекрасных женщин ласковые лица…
Мне этот край до смерти будет сниться,
Край тишины, священной тишины.
 
 
Я не устану день и ночь шагать,
Не замечая голода и жажды.
Я так хочу прийти туда однажды -
И ножны ремешком перевязать.
 
 
Но долог путь, и яростны враги,
И только сила силу остановит.
Как в Тишину войти по лужам крови,
Меча не выпуская из руки?..
 

      Торговец Фитела вел свой род из береговых сегванов. Это был стройный чернобородый мужчина с умным, тонким лицом и холеными пальцами, привыкшими к перу и чернилам. Восемь телег, нагруженных его товарами, въехали на подворье Айр-Донна, как и было обещано, утром следующего дня. Рядом с телегами ехала на низкорослых выносливых лошадках охрана – четырнадцать молодцов один к одному. Пересчитав их, Волкодав опечалился и с упавшим сердцем подумал, что Фителу будет ой как непросто уговорить взять еще одного. Сегваны крепко уважали число семь, это он знал. И уж кому держаться счастливых чисел, как не купцу!
      Тем не менее Волкодав должен был попробовать. И не просто попробовать, а добиться своего.
      Он подошел к Фителе, когда тот покончил с завтраком и, откинувшись спиной к скобленым бревнам стены, с удовольствием смаковал саккаремское вино, выставленное для дорогого гостя Айр-Донном.
      – Легких дорог тебе, почтеннейший Фитела, – поздоровался Волкодав.
      – И тебе добро, сын славной матери, – учтиво ответил купец. У сегванов род числили по отцу, но Фитела знал, как разговаривать с венном.
      – Люди передают, – сказал Волкодав, – будто в здешних лесах опять неспокойно.
      Черные волосы Фителы стягивал тонкий серебряный обруч, посередине лба в этот обруч был вделан небольшой изумруд. Изумруд заискрился, когда Фитела покачал головой:
      – Я не нанимаю новых охранников в десяти днях пути до Галирада.
      Волкодав улыбнулся:
      – Мудрейший Храмн не советовал снимать кольчугу тотчас после сражения. Мало ли какой враг таится в кустах.
      Если Фитела повторит свой отказ, останется только уйти. Но сегван посмотрел на него с пробудившимся любопытством.
      – Мудрость Храмна превыше скромного разумения смертных, – сказал он и отпил вина. – Возможно, ты и прав. Однако я почему-то не вижу при тебе оружия, подобающего наемнику, а мои люди не заметили в стойле боевого коня.
      – Я надеюсь, что оружие и коня дашь мне ты, – невозмутимо проговорил Волкодав. – И еще мне понадобится место на телеге: со мной молодая девушка и больной друг.
      – Вот это да! – восхитился Фитела и поставил кубок на стол. Двое охранников, молодой и постарше, сидевшие поблизости за пивом, дружно расхохотались. – И все-таки, – продолжал купец, – что-то я никак не пойму, зачем бы мне платить лишнему воину, венн.
      Волкодав пожал плечами:
      – Если я лишний, прикажи тем, кому ты платишь, выкинуть меня отсюда.
      Это была испытанная уловка, срабатывавшая до сих пор безотказно. Двое, потягивавшие пиво, были явно не из худших в отряде, иначе навряд ли они бы сидели подле купца. Оба носили волосы связанными в пышный хвост на затылке. Островные сегваны, определил Волкодав. Краем глаза он перехватил озабоченный взгляд Айр-Донна. Корчмарь уже прикидывал, во что обойдется его заведению молодецкая забава гостей.
      – А что ты думаешь, и прикажу, – весело ответил торговец и позвал: – Авдика!
      Молодой воин отставил пузатую кружку, взял прислоненное к стенке копье и подошел.
      – Да, хозяин?
      – Выкинь отсюда этого человека.
      – Сейчас. – И Авдика пошел к Волкодаву, держа копье вперед черенком. Если не считать ножа, Волкодав был безоружен. Невелика честь пускать против такого в ход острие. Авдика был моложе венна и несколько меньше ростом, но плечист, крепок и явно не новичок в драке. – Давай-ка отсюда! – сказал он и замахнулся.
      Волкодав не двинулся с места. Когда Авдика ударил – надо заметить, вполсилы, – он вскинул руку, и оскепище, встретившись с ней, отскочило.
      – Вот ты как, – проворчал молодой воин. Мигом перевернул копье, и наконечник грозно нацелился в живот Волкодаву. Охранник шагнул вперед…
      Относительно того, что было дальше, немногочисленные видоки позже расходились во мнениях. Кое-кто божился, будто Волкодав стремительно нагнулся и подхватил юношу под колени. Другие утверждали, что он поймал его за руку, рванул на себя и бросил через плечо. На самом деле венн не сделал ни того ни другого, но не в том суть. Сапоги Авдики мелькнули в воздухе. Молодой сегван полетел кувырком и с треском обрушился на пол, мало не за порог. Волкодав остался стоять, держа в руке его копье.
      – Сколько твоих воинов я должен победить, чтобы перестать казаться тебе лишним, почтенный купец? – спросил он негромко, силясь хоть как-то успокоить лютую боль в правом боку.
      – Пожалуй, хватит двоих. – Фитела был совершенно серьезен. Его охранники один за другим вбегали на шум и останавливались у входа, не вполне понимая, в чем дело. – А ну-ка ты, Аптахар!
      Аптахар был кряжист и широкоплеч, в кудрявой бороде поблескивали серебряные нити. В нем не было стремительной гибкости юнца, но широкие ладони и толстая шея говорили сами за себя.
      И вновь мало кто понял, что произошло. Вроде бы Аптахар для затравки толкнул венна в грудь, и венн вроде бы покачнулся. Но потом Аптахар, дело неслыханное, почему-то потерял равновесие. Спустя некоторое время он лежал на полу, и Волкодав, сидя на нем верхом, легонько придерживал его правую руку. Аптахар лежал очень смирно: напряженный локоть был готов затрещать. Волкодав выпустил его и встал. От боли в боку по вискам тек пот и подкатывала дурнота. Оставалось только надеяться, что они этого не заметят. По счастью, корчма была не особенно ярко освещена…
      Поднявшийся Авдика стоял перед купцом, смущенно опустив голову.
      – Ну, что скажешь? – спросил его Фитела. – Делить мне вашу плату на пятнадцать вместо четырнадцати? Или не делить?
      Молодой воин покрылся малиновыми пятнами, но ответил честно:
      – Этот человек мог покалечить меня, хозяин.
      – Мог, – кивнул Фитела и повернулся к Аптахару: – А ты что скажешь?
      Тому, похоже, не было нужды опасаться за свою репутацию. Разминая и ощупывая локоть, он проворчал:
      – Я не знаю, кто учил его драться, но, по мне, так и Хегг с ней, с этой пятнадцатой долей, чем парень в нужный момент будет не у нас, а у Жадобы.
      Фитела допил вино, поставил кубок на стол и промокнул губы обшитым кружевами платочком.
      – Чем там болен твой друг? – спросил он Волкодава. – Надеюсь, не проказой?
 
      Невысокая мохноногая лошадка мерно рысила у колеса телеги, в которой лежал Тилорн и сидела Ниилит. Ниилит держала вожжи: возница, очень довольный неожиданной подменой, клевал носом, прислонившись к обшитым кожей тюкам. Что было в тех тюках, Волкодав не знал и знать не хотел.
      Фитела дал новому охраннику три серебряные монеты, но Айр-Донн так и не взял с него платы.
      – Когда-нибудь после расплатишься, – сказал корчмарь. – Когда в самом деле разбогатеешь.
      Пришлось Волкодаву раздобыть белой краски и подновить вывеску. Не уходить же из дому, ничем не отдарив за добро. Краска попалась отменная: он так и не сумел как следует оттереть ее от рук и вычистить из-под ногтей. Зато денег оказалось более чем достаточно для того, чтобы купить Ниилит хорошую рубашку из тонкого льна, шерстяную сольвеннскую безрукавку, плетеный пестренький поясок и кожаные башмачки-поршни. Не помешал бы плащ, но плащ, как и синие стеклянные бусы, пришлось отложить на потом. Хорошенько поразмыслив, Волкодав употребил оставшиеся деньги на просторную рубаху для Тилорна и еще выторговал тонких стираных клоков – на повязки. Болячки и язвы, оставленные заточением, заживать не спешили.
      Тилорн ликовал по поводу обнов едва не больше девчонки. Волкодав успел заметить, как радовала бывшего узника всякая мелочь, говорившая о возвращении к достойной человеческой жизни. Чего уж тут не понять. Гораздо удивительнее было другое. Осчастливив нехитрыми подарками Тилорна и Ниилит, Волкодав поймал себя на том, что и сам готов был улыбаться неизвестно чему.
      – А себе ты что-нибудь купишь, господин? – смущаясь, спросила Ниилит. Он пожал плечами:
      – У меня все есть.
      В самом деле, его одежда еще не собиралась разваливаться, а оружие, как и было обещано, Фитела ему дал. Волкодав сам выбрал прочное, с широким жалом копье, могучий веннский лук, оплетенный берестой, и два топора: один на длинном топорище – для рукопашной, другой на коротком – чтобы можно было метать. Не помешал бы и меч, но меч – оружие особенное, просто так его не дают и не берут.
      Когда-то, очень давно, маленький мальчик из рода Серого Пса впервые задумался о том, как это, должно быть, горько и страшно – жить бездомным сиротой, у которого все пожитки вполне умещаются в полупустом мешке за спиной. А теперь он и сам вот уже двенадцатый год другой жизни не знал. И узнает ли – не у кого спросить…
      Сидя на послушной лошадке, Волкодав придерживал копье правой рукой, уперев его в стремя, и прикидывал, что на привале надо будет сделать для него петлю вроде тех, какими пользовались другие. Лук в налучи покачивался слева при седле, справа висел берестяной тул с двумя десятками стрел. Стрелы Волкодав тоже выбирал сам, следя за тем, чтобы ушко у каждой было выкрашено в свой цвет, смотря по тому, каков наконечник. Чтобы в бою можно было сразу выхватить нужную, не раздумывая и не ошибаясь.
      День миновал без каких-либо происшествий. Дорога, не нарушенная ни переправой, ни буреломом, вилась между песчаных холмов, поросших добрыми соснами. Ветер шевелил пушистые ветви, пятна света и тени плясали по лесной траве, по вьюкам на телегах, скользили по лицу Тилорна. Некоторое время тот напряженно хмурился, потом обрадовано заявил:
      – Я уже различаю тени и свет! Даже очертания иногда! Да.
      – А я думал, тебя ослепили, – сказал Волкодав. Тилорн улыбнулся.
      – Нет. Это от плохой еды и… м-м-м… переживаний. Ты же, друг мой, кормишь меня столь незаслуженно хорошо, что я, чего доброго, не только вновь стану видеть, но и растолстею…
      Волкодав вдруг почувствовал себя так, словно это ему, а не Тилорну предстояло вскоре прозреть. Необычное ощущение крепко засело в душе. И до самого вечера, пока они не выехали на широкую поляну у озера и Аптахар не распорядился устроить привал, Волкодав волновался неизвестно о чем и все думал, что бы такое сделать, чтобы зрение поскорей вернулось к Тилорну. Ничему-то он, старый пес, в жизни своей не научился.
      На ночь телеги поставили в круг и на каждой с внешней стороны укрепили по два щита. Посередине круга поставили палатку для Фителы. Разложили костер и повесили над ним железный котел. Волкодав уже не слишком удивился, когда Ниилит взяла большую деревянную поварешку и принялась хозяйничать у котла.
      Он натянул свой полог возле колеса повозки, постелил покрывало, потом вынул из телеги Тилорна и, взяв на руки, унес его за пределы круга.
      – Смех и грех, – молвил калека, управившись со своими делами и пытаясь одернуть длинную рубаху. Ладони Волкодава обнимали его ребра, без труда поддерживая тщедушное тело. – Смех и грех! – повторил Тилорн и смущенно вздохнул. – Когда лежу или когда ты вот так держишь, ну прямо сейчас горы сверну. А стоит попробовать… Поставь меня, пожалуйста, на землю, друг Волкодав.
      Волкодав, подумав, чуть-чуть развел ладони. Какое-то время Тилорн и вправду стоял, шатаясь из стороны в сторону и поводя руками. Потом его колени беспомощно подломились. Волкодав не дал упасть – подхватил и понес обратно к костру.
      – Не спеши, – посоветовал он Тилорну. – Куда торопишься?
      – Мне так стыдно обременять тебя, – ответил тот. – Ума не приложу, что бы мы без тебя делали, друг мой! Хотя, правду сказать, поначалу я очень опасался за девочку…
      Волкодав едва не споткнулся. Ему словно плеснули в лицо водой, холодной и грязной.
      – Что? – спросил он, надеясь ослышаться.
      – Я обидел тебя? – что-то почувствовав, неподдельно перепугался Тилорн. И торопливо принялся объяснять: – Я… ну ты же сам… ты – молодой, сильный мужчина, а Ниилит, как я понимаю, очень красива… я же тебя совершенно не знал… я боялся, что ты… Волкодав! Я обидел тебя?
      Волкодав молча прошел между телегами, уложил ученого под полог, укрыл шерстяным плащом. Тот все еще пытался что-то говорить и даже поймал его за руку. Волкодав выдернул руку и, мало что видя перед собой, ушел на другую сторону лагеря, к берегу озера, где паслись стреноженные кони. И там долго стоял неподвижно, глядя на легкий туман, завивавшийся над водой.
      Далеко за озером, за лесами алели, рея в прозрачном воздухе, снеговые зубцы гор. Их еще озаряли лучи солнца, ушедшего за горизонт. Волкодав хорошо помнил, как его, напрочь отвыкшего от света, в лохмотьях, с многолетними шрамами от цепей на шее, запястьях и лодыжках, вытолкнули из пещеры на голубой горб ледника, под беспощадное морозное солнце. Вот тебе твоя свобода, сказали ему. Иди. И он пошел, шатаясь, скользя босыми ногами по плотному снегу, зажимая ладонью рану в боку…
      За спиной прошуршали шаги. Волкодав узнал походку Авдики и не стал оборачиваться.
      – С девкой поссорился? – спросил молодой сегван и понимающе кивнул: – Бывает.
      – Бывает, – сказал Волкодав.
      – Слушай, венн… – Авдика помедлил, отвел глаза, потом решился; – Знаешь, я что-то так и не уразумел, как это ты меня ринул намедни у Айр-Донна. Может, покажешь, если не жалко?
      Волкодав пожал плечами. Ему было не жалко. Эта ухватка не входила в число запретных, которые нельзя передавать стороннему человеку. Он пересадил Нелетучего Мыша на холку своему коню, щипавшему травку неподалеку. Конь повернул голову, незлобиво обнюхал Мыша, с которым успел уже познакомиться, потом фыркнул и снова опустил морду к траве. Цепляясь за шерсть, Нелетучий Мыш забрался ему в гриву и принялся слизывать соль.
      Авдика поднял копье и, как тогда в корчме, наставил его на Волкодава. Венну почему-то вдруг померещилось в нем некое сходство с тем комесом, которого он убил одиннадцать лет назад… Наверное, все дело было в светлых волосах и в прическе.
      – Смотри, – начал он объяснять. – Левой отводишь острие, вот так. Правой перехватываешь оскепище…
      Древко снова начало неудержимо выворачиваться из рук молодого сегвана. Авдика попытался удержать, но вместо этого волей-неволей побежал кругом Волкодава. Потом ноги выскочили из-под него. «Смерч подхватывает и уносит соломинку». Авдика растянулся на земле, хохоча и поминая трехгранный кремень Туннворна.
      – Как, как ты меня? А ну, еще раз, – Волкодаву же показалось, будто у края поляны остановился кроткий серенький ослик и с вышитого седла на них с Авдикой зорко и пристально посмотрела смуглая седая старушка.
      Кан-киро веддаарди лургва, мысленно сказал ей Волкодав. Именем Богини, да правит миром Любовь. Вот видишь, Мать Кендарат, и у меня теперь есть ученик…
      Когда Ниилит позвала есть, Волкодав явился к костру с котелком – для Тилорна. Юная стряпуха сварила густую похлебку из ячменя, заправив ее салом, жареным луком и еще чем-то душистым, на саккаремский лад. Ниилит позволили распоряжаться съестными припасами по своему разумению, и было похоже, что жалеть о том не придется.
      Купец Фитела, как пристало вождю, первым отведал приготовленную снедь, за ним Аптахар. Фитела ничего не сказал, только улыбнулся и удовлетворенно кивнул. Аптахар же крякнул, провел рукой по усам и потрепал Ниилит по плечу:
      – Третий год хожу с тобой, Фитела, и ни разу еще не ложился спать голодным, но, во имя детородного чрева Роданы, такой еды у нас до сих пор не бывало!
      – Смотри, избалуешь молодцов, – обращаясь к Ниилит, заметил купец. – Этак они у меня, чего доброго, осетров и соленых орешков требовать станут.
      Ниилит заерзала на месте, моргая смущенно и немного испуганно. Как следовало понимать эти слова – как похвалу или как упрек?.. Воины со смехом и прибаутками уселись в кружок и друг за другом, по старшинству, начали опускать ложки в котел. Когда очередь дошла до Волкодава, он наполнил свой котелок и отнес его Тилорну.
      – Волкодав… – страдая, начал было тот, но ответа не дождался. Волкодав усадил его, вручил ложку и котелок и молча ушел. Сел на свое место и принялся за еду. Возможно, похлебка была в самом деле навариста и вкусна. Но он никакого вкуса так и не ощутил.
      Когда Фитела раздавал хлеб, Волкодаву досталась большая горбушка. Он разломил ее и половину съел, половину отложил. После вечери они с Ниилит мыли опустевший котел, и тогда он размахнулся и забросил оставшийся кусок чуть не на середину озера, отдаривая за ласку.
      – Выкупайся, если хочешь, – предложил он Ниилит. – Я постерегу.
      Там, куда упал хлеб, гулко плеснула крупная рыбина. И опять все стало тихо. Жившие в озере приняли подношение и пообещали не пугать Ниилит.
      – Спасибо, господин, – тихо поблагодарила она и ушла за куст раздеваться. Волкодав сел спиной к озеру, обхватил руками колени и уставился в сгущавшуюся темноту.
      Око Богов видело, Боги знают: он радовался, как последний щенок, тому, что уцелел… тому, что оказался вдруг не один…
      Ниилит плескалась в озере у него за спиной. Она плавала, точно лягушонок, и ничуть не боялась темной воды с ее холодными ключами и всякими тварями, живущими в глубине. И в особенности когда он, Волкодав, стерег на берегу.
      Теплый тихий вечер был очень хорош, и обозники допоздна засиделись возле костра. Порывшись в своих пожитках, Авдика вытащил арфу – пустотелый деревянный короб с деревянными же рогами, сомкнутыми в кольцо. Оказывается, молодой сегван неплохо управлялся с пятью струнами и к тому же знал уйму песен, от героических до смешных и непристойных. Пели почти все, не исключая самого Фителы, и даже Волкодаву временами хотелось присоединиться. Он с некоторым удивлением осознал и это желание, и собственную нерешительность. Он не умел веселиться.
      – Явился однажды Комгалу в ночном сновиденье
      Могучий и грозный, украшенный мудростью Бог… – жалостно выводил Авдика вельхскую балладу времен Последней войны.
      Помимо собственной воли Волкодав начал вспоминать песни, которые удивили бы походников, но на ум упрямо лезла всего одна. Ее сложили рабы в Самоцветных горах, и называлась она Песней Отчаяния.
 
О чем ты споешь нам, струна золотая?..
 
      У каторжников, годами работавших под землей, никаких струн не было и в помине. Но струнам полагалось быть, и притом золотым, а иначе и петь незачем.
 
О чем ты споешь нам, струна золотая?..
Здесь камень холодный безгласен и слеп.
Здесь вечная ночь, а зари не бывает.
Здесь тщетной, надежды прижизненный склеп…
 
      Венн произносил про себя старинные слова, послужившие отходной молитвой сотням людей. В Самоцветных горах живые обитали в могиле, а мертвые, наоборот, уходили на свет. Только мертвые. И он, Волкодав. Единственный. Черный мрак штолен и косматое сизое солнце, повисшее перед самым входом в пещеру…
 
В рудничном, отвале твой путь оборвется,
Где мертвые смотрят последние сны,
И горное солнце, холодное солнце
В слепые глаза поглядит с вышины…
 
      Он вырвался, но от себя ведь не уйдешь. У того, кто семь лет пел Песнь Отчаяния и Песнь Смерти, душа смерзается ледяным комом. Может, бывают среди людей и такие, кто даже оттуда сумел бы вынести в сердце радость и доброту. Но к Волкодаву это не относилось. Еще четыре года после тех семи он сам истреблял в себе человека. Он должен был стать воином. Убить Людоеда. И умереть. Все. Сколько ни вразумляла, сколько ни отогревала его Мать Кендарат, ничего у нее так и не получилось. Теперь… А теперь, наверное, было слишком поздно.
 
      Его очередь нести стражу наступала после полуночи, когда всего больше хочется спать. Волкодав не ложился. Весенняя ночь была прозрачна и светла для его глаз, привыкших к подземному мраку. Сначала он как следует освоился с луком, оттянув тетиву до правого уха сперва четырьмя пальцами, затем тремя и наконец двумя. Лук, сработанный из березы, можжевельника и лосиных жил, был отменно силен. Его рога так и выгибались вперед, если снять тетиву. Волкодав поставил на травяном взгорке несколько прутьев и хорошенько пристрелял лук. Теперь, случись бой, на него и впрямь можно будет положиться. Спрятав лук, он занялся топором – тем, у которого было короткое топорище. Когда, подброшенный, он начал уверенно возвращаться рукоятью в ладонь, Волкодав несколько раз метнул его в обрубки прутьев, торчавшие из травы. Авдика долго следил за ним, приподнявшись на локте. Волкодаву было все равно.
      Он не слишком удивился, увидев своим напарником Аптахара. Ясное дело, у Фителы не было никаких оснований вот так прямо сразу доверять новому, только сегодня нанятому охраннику. Да еще венну. С веннами сегваны ладили далеко не всегда.
      – Не люблю вашего племени! – ворчливо заявил ему Аптахар. – Вы, венны, мне должок задолжали!
      Волкодав усмехнулся про себя. У него дома считали верхом неприличия усомниться в человеке, с которым случилось разделить кров и еду. Хлеб свят. Вкусившие от одного хлеба – родня. Чем иногда кончалась такая доверчивость, Волкодав тоже отлично знал. Он не собирался рассказывать Аптахару о том, как сам когда-то относился к сегванам.
      – Ну и девка у тебя, – обойдя с ним несколько раз кругом телег, проговорил Аптахар. – Хороша!
      – Может, и хороша, – сказал Волкодав.
      – Что-то я не видел, чтобы ты с ней миловался, – продолжал Аптахар. – Слушай, венн, а не уступишь для сына? Глянулась моему Авдике, прямо сил нет. Уж мы бы тебя не обидели. Два коня серебром. Идет?
      – Она не рабыня, чтобы я ее продавал, а ты покупал, – спокойно сказал Волкодав. – Она сама знает, с кем ей миловаться. – Он не стал упоминать об очень нехорошей смерти человека, посягнувшего на Ниилит. – Твой сын будет славным воином, – добавил он, подумав. – Он попросил меня объяснить прием, которым я его повалил.
      Аптахар не без гордости разгладил пальцем усы.
      – Вот он тебя им и скрутит, когда станете бодаться из-за девчонки.
      – Быть может, – сказал Волкодав, – после этого он попросит меня объяснить ему еще какой-нибудь прием.
      Аптахар сначала нахмурился, потом собрался захохотать, но вовремя сообразил, что переполошит весь отряд, и ограничился широченной улыбкой и добродушным тычком, пришедшимся Волкодаву как раз в незажившие ребра.
      Когда Аптахар разбудил двоих на смену, Волкодав к своему пологу не пошел. Он улегся возле потухшего костра, прижался больным боком к земле и закрыл глаза. Он уже засыпал, когда его плечо тронула маленькая рука. Ниилит стояла подле него на коленях.
      – Господин, – прошептала она. – Пойдем, господин! Волкодав молча смотрел на нее и не шевелился. Ниилит потянула его за руку:
      – Тилорн очень просит, чтобы ты простил его, господин…
      У меня тоже имя есть, подумал Волкодав. Вслух же сказал:
      – Я не знаю, о каком Тилорне ты говоришь. Ниилит всхлипнула, прижалась лицом к его ладони и принялась твердить, дрожа и задыхаясь от слез:
      – Господин… нам холодно без тебя, господин… Пришлось-таки Волкодаву подняться и, превозмогая себя, пойти с ней. Хорошо хоть, у Тилорна хватило ума больше не заговаривать с ним. Наверное, понял, что уже все сказал. Он лишь тоскливо вздохнул, когда Волкодав забрался на свое место и повернулся к нему спиной, постаравшись не прикоснуться ни плечом, ни коленом.
      Розовый отблеск зари медленно полз по северному краю небес. Нелетучий Мыш сидел на телеге, на самом верхнем тюке. Раскрывая крылья, он поворачивался туда-сюда и негромко щебетал, а потом настораживал уши – не послышится ли ответ. Он знал, что неподалеку в лесу гнездились его сородичи, и неуверенно ждал – не слетит ли подруга?..
      Утром Волкодав подошел к Аптахару, неся Нелетучего Мыша на запястье.
      – В чем дело? – сердито буркнул Аптахар. Близко знавшие его шутили, что по утрам к нему лучше не обращаться: Аптахар, мол, гуляет всю ночь, зато потом просыпается к полудню.
      – Он беспокоится, – сказал Волкодав. Действительно, черный зверек непоседливо переступал по руке, озирался по сторонам и то и дело шипел, разворачивая крылья.
      – Ну и что? – раздраженно спросил Аптахар.
      – К нему прилетали дикие мыши, – объяснил Волкодав. – Похоже, они видели кого-то в лесу.
      – Наденем кольчуги? – предложил подошедший Авдика, и Волкодав подумал про себя, что юноша, верно, не прочь был с ним подружиться. Не иначе, ради Ниилит. А может, ради Кан-киро.
      – Иди на свое место, венн! – приказал Аптахар. Он вовсе не был намерен прислушиваться к новичку только из-за того, что им случилось вместе стоять на страже. Волкодав пожал плечами и отошел. Однако успел услышать, как Фитела, усаживаясь на коня, заметил:
      – Если припоминаешь, Аптахар, я плачу тебе за доставленный в целости груз, а не за то, чтобы сберегались кольчуги.
      Некоторое время Аптахар, багровея, молча наматывал на палец длинный полуседой ус. Потом возвысил голос:
      – Надеть брони!
      Невысокая мохноногая лошадка мерно рысила у колеса телеги. Вот только ехал Волкодав не так, как вчера: не с той стороны повозки, где помещался Тилорн, а с противоположной. Лесное солнце вновь скользило по лицу ученого, но тот больше не ловил его глазами, радуясь возвращению света, и не изводил Волкодава вопросами, разузнавая о местах, которые они проезжали, и о том, кто как живет-может в здешних лесах… Ниилит держала вожжи, тоже совсем как накануне, но саккаремских песенок не мурлыкала. Волкодав смотрел на жесткую, жилистую травку, которой заросли неглубокие дорожные колеи, и пробовал убедить себя, что был неправ.
      Окажись здесь Мать Кендарат, вот ведь всыпала бы непутевому…
      В самом деле, откуда мог знать Тилорн, что его слова были худшим оскорблением для мужчины из рода Серого Пса? Что веннская Правда велела мерзкому насильнику измерить шагами собственные кишки? Что тот, кого облыжно винили в кощунстве над женщиной, не брал в отплату ни золота, ни серебра – только жизнь?..
      Тилорн говорил по-веннски без запинки, чуть не лучше самого Волкодава. Значит, знал. Должен был знать. Но если знал, тогда почему?.. За что?.. И как он испугался, когда смекнул, что сморозил не то. Так притворяться нельзя. Или все-таки можно?..
      И не поквитаешься с ним, с калекой, иначе станет вовсе незачем жить. Волкодав продолжал мыть и кормить его и нес, когда требовалось, за куст или дерево. В конце концов, без Тилорна он бы так и не вышел из подземелий сгоревшего замка. И, что гораздо важнее, навряд ли отыскал бы Людоеда. Таких долгов венны тоже не забывали.
      Волкодав хорошо знал, что такое оскорбление и месть, что такое долг крови. Но вот обида… Обидеть может только друг. Обида – это когда тебя насмерть ранит кто-то, к кому ты успел привязаться…
      Подобного с ним еще не бывало.
 
      День стоял жаркий и душный: охранники парились в бронях и шлемах, надетых на меховые подшлемники, и на все лады поддразнивали Волкодава. По их дружному мнению, он испугался тени, и добро бы еще своей, а то – мышиной. Он знал, что нужно было отшучиваться. Справный воин никогда не осердится на чепуху, разве что срежет зубоскала ответной насмешкой на потеху товарищам. Но этой премудрости Волкодав так и не обучился. Поэтому он молчал.
      Две густые ели начали падать одновременно: одна впереди повозок, другая – чуть позади. И сразу полетели стрелы – почти в упор, с обеих сторон.
      Охранникам Фителы пришлось бы несладко, будь они без кольчуг. На их счастье, нападавшие не ожидали от них такой предусмотрительности и запаслись в основном срезнями – стрелами с широкими наконечниками, способными пробить грудь человека и выпустить кровь коню. Однако в кольчуге такая стрела застрянет и, ранив, убить все-таки не убьет. Спешившиеся обозники живо бросили на левую руку щиты и, ругаясь, принялись отстреливаться.
      Волкодаву понадобилось мгновение, чтобы выдернуть из налучи натянутый лук и не глядя вырвать из берестяного тула стрелу. Еще миг спустя стрела ушла туда, где между деревьями в подлеске мелькнуло что-то живое. Из чащи послышался крик.
      У Волкодава не было шлема, и Нелетучий Мыш, покинув его плечо, повис на затылке, мертвой хваткой вцепившись в перекинутые за спину косы. Ему было не привыкать.
      Если Волкодав что-нибудь понимал, нападавших было примерно столько же, сколько и обозников. Стало быть, все зависело от количества стрел. Если разбойники принесли с собой по два тула – тогда дело плохо.
      Стрелы начали иссякать одновременно у тех и у других. Вот в чаще глухо протрубил рог, и разбойники с ревом хлынули на дорогу. Вместо лиц жутковато белели берестяные личины. Грабители были на удивление славно вооружены. Один из троих, ринувшихся к телеге Волкодава, размахивал даже мечом. У другого было копье, третий тянул руку к секире, болтавшейся в матерчатом чехле у ремня. Он соображал на бегу, придется ли драться с одиноким охранником или можно сразу хватать с телеги мешки. Его товарищ с размаху пырнул Волкодава копьем. Тот поймал мелькнувшее жало краем щита и, прыгнув в сторону, что было силы пнул в ребра третьего грабителя, уже схватившегося за бортик телеги. Он почувствовал, как хрустнули кости, разбойник с криком свалился. Посмотрим, сумеет ли подняться. На узкой обочине было не развернуться, кусты мешали противникам Волкодава напасть на него разом. Он увернулся от свистнувшего меча, успел заметить опасный взмах копья и тут же, не раздумывая, ударил сам. Ему случалось пропарывать кольчуги, но бок все еще немилосердно болел, и он нацелил свой удар в горло. Широкий отточенный наконечник почти перерезал шею разбойника. Тяжелое тело безжизненно повалилось, ломая кусты. Волкодав высвободил копье и сразу отскочил назад, к телеге. Если повезет, меченосец всадит клинок в деревянный бортик повозки и мгновение промешкает…
      Однако тот неожиданно остановился шагах в пяти, так, чтобы не вдруг достало копье.
      – Послушай-ка, венн, – сказал он. Поправил съехавшую личину и слегка опустил щит, желая обезопасить себя от коварного удара в живот. – Оглянись кругом: ваших уже добивают. Ты, я вижу, неплохо дерешься, незачем без толку пропадать такому молодцу. Я бы замолвил за тебя словечко Жадобе. Не прогадаешь!
      И тут с другой стороны телеги раздался вскрик Тилорна и почти одновременно – отчаянный вопль Ниилит.
      Волкодав прыгнул вперед, как рысь на охоте, и ударил ногой в нижний край разбойничьего шита. От такою удара не было обороны. Его противник отлетел назад и умер, еще не коснувшись земли. Кому-нибудь могло показаться, что он, раскрыв рот до ушей, кусает собственный щит, но Волкодав этого уже не видал. Он не стал обегать телегу кругом. Схватился за бортик и махнул верхом, прямо через тюки, в которых обильно торчали засевшие стрелы.
      Он успел охватить взглядом сражение, еще кипевшее кое-где у повозок, увидеть Фителу, умело орудовавшего длинным, тонким мечом. Он успел заметить Тилорна, прижавшего ладони к окровавленному лицу. И конного разбойника, уже исчезавшего среди елей. На седле перед ним кричала и билась Ниилит, перекинутая через холку коня.
      Волкодав схватил один из двух своих топоров, тот, что был покороче, – и метнул.
      Топор со свистом перевернулся в воздухе… но лошадь резко вскинула задом, перепрыгивая валежину, и тяжелое лезвие, нацеленное между лопаток седоку, ударило ее в круп.
      Лошадь дико завизжала и рухнула на всем скаку. Волкодав прыгнул с телеги, перелетев через скорчившегося Тилорна, через какого-то разбойника и одного из охранников – кажется, Авдику, – что катались, вцепившись друг другу в глотки, возле колес. Мягкая лесная земля спружинила под ногами. Волкодав мгновенно вскочил и помчался туда, где визжала и молотила копытами лошадь. Спешенный разбойник нисколько не пострадал. Он тоже был на ногах и уже удирал в лес, таща Ниилит. Девчонка сопротивлялась отчаянно – упиралась, пыталась схватиться за еловые ветки, укусить его руку. И кричала:
      – Волкодав!.. Волкодав!..
      – Зови громче, – посоветовал ей похититель. Потом обернулся и увидел погоню: – Ага, вот и твой дружок подоспел.
      Он разглядел хрустальную бусину, украшавшую волосы Волкодава.
      Больше всего венн боялся, что разбойник струсит и попробует заслониться девчонкой. То есть Волкодава это ничуть не смутило бы, но Ниилит и так натерпелась достаточно страху, зачем ее еще хуже пугать… Боги не попустили. Стоило лиходею немного отвлечься, оценивая противника, – и острые зубы Ниилит глубоко впились в запястье.
      – Кусаешься, сучка!..
      Рукоять меча опустилась на черноволосое темя. Не слишком сильно, не насмерть – просто чтобы полежала тихонько, покуда приканчивают дружка.
      Секира Волкодава встретила и отшвырнула просвистевший меч. На мече была кровь. Чью голову он успел разрубить? Тилорна?..
      – Северный ублюдок! – по-сольвеннски сказал разбойник Волкодаву, и тот не сомневался, что это был его родной язык. – Ты идешь через наши земли вместе с вельхами и сегванами. С ними и подохнешь!
      Волкодав не ответил. Длинный меч вновь свистнул, целя ему по ногам. Волкодав легко ушел от удара, перепрыгнув через летящий клинок. Меч был великолепен. Если довелось обладать таким, следовало бы владеть им получше. Очнувшаяся Ниилит приподнялась и, не имея иного оружия, запустила в похитителя подвернувшейся шишкой. Шишка безобидно отскочила от облитого кольчугой плеча.
      Венн понимал, что перед ним был опытный воин. Опытный и жестокий. Но высокомерный. Привык побеждать сразу. Значит, можно попробовать одурачить его.
      Отбивая очередной удар, Волкодав запутался ногой в можжевеловом корневище и упал на колено, едва не выронив топор. Его противник одним движением развернул тяжелый меч и, крякнув, с силой рубанул сверху вниз. Ниилит пронзительно завизжала. Разбойник почти уже видел перед собой распластанное надвое тело, но вместо русой головы меч со звоном и скрежетом прошел по толстому кованому обуху. Лезвие секиры тотчас скользнуло вперед, и уже разбойник взвыл дурным голосом: его меч и два пальца правой руки упали в траву.
      У него хватило ума сразу броситься наутек. Петляя, кинулся он за пушистые елки, в густую поросль ольхи. Волкодав мог бы без особого труда догнать его или выследить по пятнам крови из раны. Он даже шагнул было вперед, но остановился. Не годилось бросать напуганную девчонку одну. Жива, цела – и добро.
      Ниилит повисла у него на шее. Она не плакала, только дрожала всем телом. Волкодав гладил растрепанные черные кудри и думал, что непременно найдет для нее такой дом, где в эти волосы никогда больше не вцепится ничья жадная лапа. А если такого дома нет на земле, он его выстроит.
      Он подобрал меч разбойника и пошел назад, на дорогу. Уж если конник сцапал девчонку и поскакал прочь, значит, о победе в схватке речи не шло. И точно – спереди раздавались голоса перекликавшихся обозников. Нападение было отбито.
      В горячке погони Волкодаву казалось, будто он удалился от дороги на какой-то десяток шагов. На самом деле пробежал он не менее сотни. Ниилит поспевала за ним, путаясь в вереске. Она все старалась схватиться за его поясной ремень, но пальцы соскальзывали.
      Если головорез что-нибудь сделал с Тилорном, думал Волкодав, я его выслежу. И выпущу ему кишки.
      Он еще остановился возле упавшего коня. Увидев людей, тот приподнял голову, застонал и попробовал встать. Но не смог. Задние ноги не двигались.
      Как назло, конь был белый, без единого пятнышка. Венны знали, что именно такие влекли по небу солнечную колесницу. Волкодав опустился подле него на колени, снял седло и расстегнул уздечку, окованную узорчатым серебром, освобождая коня.
      – Скачи на Небо, лошадка, – негромко проговорил он, гладя мягкие ноздри. – Скачи по вечному Древу сквозь небеса, за синий Океан, на серебряные луга. Там тебе Матери соткут новое тело, скроят новую шубку краше нынешней. Станешь опять жеребенком, опять родишься на свет. Да скажи Старому Коню, что злой человек привел тебя на муку, а Серый Пес отпустил.
      Ниилит не заметила, когда он успел вытащить нож. Конь затрепетал и затих. Судорожно вздымавшийся бок опал в последний раз…
      Ниилит отшатнулась прочь, всхлипнула и побежала к дороге. Волкодав поднял меч, седло и узду и пошел за ней.
      Тилорн был не только жив, но даже впервые без посторонней помощи ухитрился сесть на телеге, и у Волкодава отвалился камень от сердца. Калека все пытался утереть с лица кровь, но, конечно, только больше размазывал. Ниилит суетилась подле него, смачивая из фляги тряпицу.
      Подойдя к телеге, Волкодав бросил наземь добычу, оттолкнул руки ученого и сам принялся осторожно и быстро ощупывать его голову. Десять длинных пальцев с нежными зародышами ногтей немедленно обхватили оба его запястья, и Волкодав отметил, что пожатие ученого обрело какое-то подобие силы.
      – Волкодав! – страдающим голосом выговорил Тилорн. Разбитые губы плохо повиновались ему. – Сними с меня шкуру, я заслужил! Я не ведаю ваших обычаев и сам не знаю, о чем болтает мой поганый язык. Ну, ударь меня! Выругай!.. Только не уходи!
      Волкодав вспомнил, как этот человек разговаривал с палачом, и удивился. Но всего удивительнее был комок, застрявший в горле у него самого.
      – А катись ты в …, – буркнул он наконец. Оставил Ниилит унимать кровь, все еще сочившуюся из ноздрей у Тилорна, обошел телегу и стал снимать оружие и одежду с троих разбойников, валявшихся у колес.
      Несколько обозников было ранено в стычке, но тем, если не считать вспоротых кое-где вьюков, потери и ограничились. Вечером у костра Волкодав чистил отобранный у разбойника меч, вполуха слушая рассуждения Фителы о том, что, мол, в следующую поездку надо будет взять с собой чутких собак.
      – Нынче обошлись Волкодавом, – блеснул крепкими зубами Авдика. Охранники захохотали так, что Аптахар даже толкнул сына локтем и бросил на венна быстрый взгляд – не обиделся ли. Волкодав не обиделся. Его предок в самом деле был псом, который избавил праматерь племени от лютых волков, а потом, как водится, обернулся статным мужчиной. На что обижаться?
      Мягкой тряпочкой он в сотый раз протирал уложенный на колени клинок. Меч был веннский, отличной старой работы. Неведомый мастер долго варил чистое железо с жирным черным камнем, вынутым из земли, а потом заботливо дал остыть, не понукая ни сквозняком, ни холодной водой. Неспешно выгладил, выласкал молотом на наковальне и наконец умыл особым жгучим настоем, отчего на клинке проявился узор – буро-серебряные полосы шириной в палец, хитро свитые и много раз повторенные от кончика до рукояти. Волкодав не нашел на мече никакого клейма. Понимающему человеку это уже само по себе говорило кое о чем. Волкодав слыхал от отца – великие мастера прежних веков никак не помечали свои клинки, полагая, что люди и так их отличат. Краем глаза он ловил завистливые взгляды охранников. Все видели, что на железном обухе его секиры красовалась изрядная зарубка, клинок же нисколько не пострадал. За такие мечи на торгу дают равный вес золота и не жалуются на дороговизну.
      Надо будет справить для него какие следует ножны…
      – Ниилит сказала мне, – негромко проговорил Тилорн, – что ты… что тебе пришлось прикончить коня.
      – Пришлось, – сказал Волкодав и легонько щелкнул ногтем по лезвию. Звон был высоким и чистым.
      – Его совсем нельзя было выходить? – спросил Тилорн. – Если он сломал ногу, я бы попробовал…
      Волкодав повернулся к нему. Ученый лежал на животе, подперев кулаком подбородок, и пальцем дразнил Нелетучего Мыша, путавшегося в его бороде.
      – Он сломал спину, – сказал Волкодав. – Я метил в седока, но промахнулся. Тилорн вздохнул:
      – Меня ты не прикончил.
      – Надо было, – проворчал Волкодав. Положив меч себе на голову, он с силой пригнул к плечам рукоять и округлое острие. Отпущенный клинок распрямился, точно пружина. Можно вставить его в расселину камня и повиснуть всем телом, он не сломается. Теперь Волкодав точно знал, что узор – не подделка, что меч перерубит гвоздь и разрежет пушинку, упавшую на лезвие.
      Тилорн долго собирался с духом и наконец решился.
      – Пожалуйста, не сердись на меня, – начал он виновато. – Я невежда, которого надо учить и учить. Сделай милость… растолкуй мне, чем все-таки я обидел тебя.
      – Людоедом ты меня обозвал, вот что, – сказал Волкодав.
      – Как? – ужаснулся Тилорн. – Я…
      Волкодав поставил локти на меч, и тот едва заметно прогнулся. Волкодав долго молчал. Как объяснить чужаку, что там, наверху, есть Великая Мать, Вечно Сущая Вовне, которая однажды в день весеннего равноденствия родила этот мир вместе с Богами, людьми и девятью небесами? Как рассказать ему, что Хозяйка Судеб, Богиня закона и правды – женщина? И еще о том, как из другого мира прилетела пылающая гора, и Отец Небо заслонил Мать Землю собой?..
      Позже любопытный Тилорн еще расспросит его и мало-помалу вызнает все. В частности, и то, что ни один венн не лег бы наземь ничком, приникая к ней, как к жене, если только не справлялся обряд засевания поля. Ну там еще на войне или на охоте, когда другого выхода нет. Но пока до этого было далеко, и Волкодав мрачно молчал, отчаиваясь подыскать нужное слово.
      – Женщины святы! – сказал он наконец. И больше ничего не добавил.
 
      …Оказывается, в ватаге у Фителы было заведено освобождать от ночной стражи воинов, отличившихся в стычке. Но когда осмотрели раненых, выяснилось, что наслаждаться заслуженным сном Волкодаву не придется.
      Он молча пожал плечами, забираясь под полог: пускай разбудят его, когда настанет черед…
      – Мне кажется, сегодня ты убивал, – осторожно сказал ему Тилорн.
      – Убивал, – сказал Волкодав, не вполне понимая, куда клонит ученый.
      – Значит, – продолжал тот, – на третью ночь они снова придут?
      Волкодаву показалось, что Ниилит перестала дышать в темноте, заново переживая минувший ужас и боясь услышать «да».
      – Не придут, – сказал он.
      – Это потому, что был бой? Твоя вера отличает его от убийства?
      – Не в том дело, – проворчал Волкодав. – Ночью будет гроза… никто не приходит после грозы.
      – Прости мое любопытство, – помолчав, спросил ученый. – Там, под дубом… Когда ты осиновым колом… Что это было?
      – Души, – сказал Волкодав.
      – Но мне показалось, ты сражался с чем-то материаль… с чем-то вещественным…
      Волкодав долго думал, прежде чем ответить.
      – Души бывают разные, – проговорил он наконец. – У праведника она – как светлое облачко… Боги призывают ее, и она улетает. А у таких, как Людоед или тот палач, и души как трупы.
 
      Пчелы, прятавшиеся в дуплах, лошади, с фырканьем нюхавшие воздух, и Мыш, порывавшийся влезть за пазуху, не обманули его. Глубокой ночью, как раз когда Волкодав вдвоем с Аптахаром обходили телеги, с запада, со стороны Закатного моря, выползла громадная туча. В ее недрах беззвучно трепетали красноватые молнии. Потом стали доноситься глухие раскаты. Проснувшиеся обозники с благоговейной робостью смотрели в охваченные пламенем небеса. Один из воинов, молодой вельх, осенял себя священным знамением, выводя ладонью разделенный надвое круг. Ниилит сжалась в комочек и что-то шептала, закрыв глаза и уши руками. Ее народ считал грозу немилостью Великой Богини.
      Когда налетел дождь, Аптахар залез под телегу и позвал к себе Волкодава, но тот не пошел. Выбравшись за составленные повозки, венн повернулся туда, где молнии хлестали чаще всего. Поднял голову к разверзающимся небесам и начал тихо молиться.
      – Господь мой, Повелитель Грозы, – шептали его губы. – Ты, разящий холодного Змея золотым своим топором… Мертва душа моя, Господи, в груди пусто… Зачем я? Зачем ты меня к себе не забрал?..
      Живые струи умывали шрамы на обращенном к небу лице, текли по щекам, сбегали по бороде и туго стянутым косам. Близкие молнии зажигали огни в хрустальной бусине, надетой на ремешок. Громовое колесо катилось за облаками. На какой-то миг морщины изорванных ветром туч сложились в суровое мужское лицо, обрамленное черными с серебром волосами и огненно-золотой бородой. В синих глазах пылало небесное пламя.
      – ИДИ, – сказал гром. – ИДИ И ПРИДЕШЬ.
 
      На другой день вдоль дороги все чаще стали попадаться селения. Дыхание западного ветра сделалось ощутимо соленым. Потом кончился лес, и повозки выкатились на большак, по которому сновали туда-сюда конные и пешие. К полудню у дальнего небоската показалось бескрайнее голубое море, а впереди выросли деревянные башни стольного Галирада.
 
«Оборотень, оборотень, серая, шерстка.
Почему ты начал сторониться людей?»
 
 
«Люди мягко стелят., только спать жестко.
Завиляй хвостом – тут и быть беде».
 
 
«Оборотень, оборотень, ведь не все – волки!
Есть гостеприимные в деревне дворы…»
 
 
«Может быть, и есть, но искать их долго,
Да и там с испугу – за топоры».
 
 
«Оборотень, оборотень, мягкая шубка!
Как же ты зимой, когда снег и лед?»
 
 
«Я не пропаду, покуда есть зубы.
А и пропаду – никто не вздохнет».
 
 
«Оборотень, оборотень, а если охотник
Выследит тебя, занося копье?..»
 
 
«Я без всякой жалости порву ему глотку,
И пускай ликует над ним воронье».
 
 
«Оборотень, оборотень, лесной спаситель!
Сгинул в темной чаше мой лиходей.
Что ж ты заступился – или не видел,
Что и я сама из рода людей?
Оборотень, оборотень, дай утки поглажу!
Не противна женская тебе рука?..
Как я посмотрю, не больно ты страшен.
Ляг к огню, я свежего налью молока.
Оставайся здесь и живи…»
 
 
…а серая
Шкура потихоньку сползает с плеча.
Вот и нету больше лютого зверя…
 
 
«Как же мне теперь тебя величать?..»
 

      Волкодав шел по улице, неся под мышкой завернутый в тряпицу меч. У меча по-прежнему не было ножен, но годится ли гулять по городу с обнаженным клинком? Аптахар присоветовал ему мастерскую, и Волкодав отправился искать ее, оставив своих в гостином дворе и строго-настрого воспретив Ниилит в одиночку высовываться за ворота. За комнату было уплачено на седмицу вперед. Благо Фитела не обманул, рассчитался честь честью.
      Город Волкодаву не нравился. Слишком много шумного, суетящегося народа, а под ногами вместо мягкой лесной травы – деревянная мостовая, на два вершка устланная шелухой от орехов. Босиком не пройдешься. Калеными орехами здесь баловались все от мала до велика, женщины, мужчины и ребятня. Волкодав сперва неодобрительно косился на лакомок, потом, неожиданно смягчившись, надумал купить горсточку – побаловать Ниилит.
      Люди оборачивались ему вслед, ошибочно полагая, что он не замечает их взглядов. Сольвенны считали веннов лесными дикарями и про себя слегка презирали, не забывая, впрочем, побаиваться. За глаза болтали всякое, что взбредало на ум, но в открытую дразнить не решались, спасибо и на том. Венны почитали сольвеннов распустехами и бесстыдниками, покинувшими завещанный от предков закон.
      И что любопытно: ни один сольвенн не стерпел бы, вздумай при нем, скажем, сегван охаивать веннов. И венн кому угодно оборвал бы усы, услышав из чужих уст хулу на сольвеннов. Два племени еще не забыли о родстве, и что бы там ни было между ними – свои собаки грызутся, чужая не встревай.
      Язык у двух народов был почти един, вот только здесь, в Галираде, называли всход – лестницей, петуха – кочетом, а тул – колчаном. Непривычно, но отчего не понять. Хуже было то, что они говорили «малако» и «карова» и глумливо морщились, слушая веннское оканье. Волкодав за свой выговор пошел бы на каторгу еще раз.
      Город раскинулся между морской бухтой, приютившей многошумную гавань, и каменистым холмом, где высился кром – деревянная крепость. В крепости жил со своей дружиной кнес по имени Глузд. Кроме кнеса, в городе был еще совет думающих старцев, избиравшихся от каждого конца. Этому совету подчинялась стража, глядевшая за порядком на улицах Галирада.
      Улицы спускались к тусклому голубому морю, лениво пошевеливавшемуся под теплым безветренным небом. Вдали виднелись подернутые туманной дымкой лесистые горбы островов. Самые дальние, казалось, реяли над водой, не касаясь собственных отражений. Местные волхвы, насколько было известно Волкодаву, толковали этот знак то как добрый, то как дурной, сообразно расположению звезд. С моря пахло водорослями, рыбой, смоленым деревом… и еще чем-то, наводившим на мысли о дальних странах и чужих небесах. Волкодаву нравилось море. Больше, чем море, он жаловал только родные леса.
      Чем ближе к гавани, тем больше разного народа встречал Волкодав. Иных он сразу узнавал по цвету кожи, говору и одеждам, других видел впервые. Здесь, близ устья Светыни, у скрещения удобных дорог, торг шел, как говорили, от самого рождения мира.
      Улицы в нижнем городе были вымощены не в пример лучше окраинных: поверх плотно спряженных горбылей бежали гладкие доски. Не стало и ореховой шелухи – улицы подметались. Волкодав невозмутимо шагал сквозь шумный водоворот разноплеменной, разноязыкой толпы. Больше всего ему бы хотелось вдруг оказаться где-нибудь на берегу лесного озера, возле уютного костерка. Там, по крайней мере, никто не орет тебе в ухо, нахваливая товар…
      Лавки, харчевни и мастерские теснились впритирку одна к другой. Волкодав косился на прилавки, раздумывая о том, чего ради послал его сюда Аптахар, – ведь ясно, что мастера на окраине взяли бы за ту же работу намного дешевле… Сегван подробно объяснил ему, как пройти, но Волкодав, не любивший городов, чувствовал себя немного неуверенно. Он, впрочем, скорее вернулся бы назад, чем пустился в расспросы. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь сольвенн с этакой усмешечкой начал объяснять дремучей деревенщине, где тут мастерская старого Вароха. Наконец, с большим облегчением углядев среди пестрого множества нужную ему вывеску – красный щит и пустые ножны при нем, – Волкодав толкнул дверь и вошел. Сколько труда положил он когда-то, пока не навык входить под чужой кров вот так, без приглашения, непрошеным переступать святую границу порога. Ничего, жизнь вразумила…
      Где-то внутри дома тотчас откликнулся колокольчик, и навстречу посетителю, сильно хромая, вышел хозяин – угрюмый старый сегван. Волкодав с первого взгляда опознал в нем вдовца. Из-за спины мастера любопытно выглядывал востроглазый мальчонка. Внучок, решил Волкодав. Или младшенький поздний сынок, ненаглядная память об ушедшей подруге…
      – Доброе утро, почтенный, – сказал он с поклоном. – Много ли нынче работы?
      Он уже понял, что мастерская знавала лучшие дни. Что ж, тем лучше: может, хоть втридорога не сдерут.
      – Милостью Храмна, не жалуемся, – коротко ответил хозяин. – Господин витязь, верно, желает ножны к мечу?
      Волкодав едва не поправил старика. Он не состоял в дружине, а значит, и витязем называться не мог. Но потом сообразил, что мастеровой и мальчишку назовет мужчиной, лишь бы тот что-нибудь купил. Но что за обыкновение у них здесь, в городе, – прямиком переходить к делу, не заводя разговора! То ли дело было у Айр-Донна, в «Белом Коне». Волкодав принялся разворачивать меч:
      – Не найдется ли у тебя к нему ножен, почтенный? Прекрасный клинок невольно притянул взгляд, заставил заново оглядеть себя от кончика до рукояти… Если бы Волкодав смотрел не на меч, а на старого мастера, он увидел бы, как вздрогнула его борода. Но он того не заметил и поднял глаза, услышав:
      – Такой меч вдевать в покупные ножны – что красавицу в обноски рядить… Не оскорбляй его, витязь. Дай лучше я сниму мерку, и завтра к вечеру ножны будут готовы.
      Волкодав задумался над его словами. В глубине души он был уверен, что меч все поймет и не обидится на него… однако нелишне было и побаловать добрый клинок: отплатит, небось. Но более всего подкупило Волкодава то, что дед, видно, знал свое дело и не кривил душой в ремесле, предпочитая потерять единственного, быть может, за целый день покупателя.
      – А сколько возьмешь? – спросил он наконец.
      – Смотря какая кожа, какие украшения… – начал было старик, но тут же осекся и проговорил почти умоляюще: – Я сделаю тебе очень хорошие ножны. Они будут стоить столько, сколько в другом месте возьмут за готовые: полчетверти коня серебром.
      Сколько раз Волкодав бывал в больших городах, столько же и попадался на том, что шел в первую же лавчонку, не разведав сперва, что делается в соседней. А уйти без покупки, уже заведя разговор с продавцом, венну не позволяла совесть. Потому, может, и мало было среди веннов купцов?
      – По рукам, почтенный, – сказал Волкодав и принялся отсчитывать задаток. – Снимай мерку.
      Почему-то мастер решил начать не с меча, а с него самого.
      – Как будешь носить? У бедра или за спиной?
      – За спиной.
      – С какой стороны рукоять – слева, справа?
      – Справа.
      Старик водил писалом по навощенной дощечке-цере, делая какие-то пометки. Волкодав обратил внимание, что Нелетучий Мыш настороженно озирался по сторонам, а когда мастер вытащил шнурок с узелками и хотел обмерить Волкодава через плечо – зашипел и едва не цапнул его за палец. Пришлось взять обозленного зверька в руку, а дед вдруг заворчал на мальца:
      – Что зря лавку просиживаешь? Сбегай-ка лучше к дядьке Бравлину, скажи, пусть в гости заглядывает, совсем забыл старика… Пряжку нагрудную, господин витязь, где делать?
      Волкодав показал, отметив про себя, что мальчишка исчез молча и стремительно – ни дать ни взять, по очень важному делу. Нелетучий Мыш плевался и шипел, пытаясь высвободиться. Дед между тем поглядел в свои записи, нахмурился, прикинул что-то в уме и попросил Волкодава повернуться спиной:
      – Как еще ляжет, долог изрядно… Волкодав послушно повернулся, уважая хромоту старика, но меча на прилавке не оставил. Это его и спасло.
      …Когда дверь с треском распахнулась и через порог с криком «Руби вора!» ворвалось сразу четверо стражников, Волкодав прыжком отлетел в пустой угол еще прежде, чем ум его успел родить осознанную мысль об опасности. И только поэтому жилистые руки старого мастера, протянувшиеся сзади к его шее, схватили пустоту.
      Стражники едва не проскочили мимо с разгону. Когда же повернулись – Волкодав стоял в углу, слегка согнув разведенные колени и держа меч перед собой, а Мыш, взобравшись ему на голову, воинственно разворачивал крылья.
      – Ну? – спросил Волкодав и ощерился, показывая выбитый зуб. – Может, хоть скажете, за что собрались рубить?
      Три молодца, стоявшие против него, начали переглядываться. Они видели: этот парень шуток не шутил, чего доброго вправду зарубит, кто сунется. Четвертый был седоусый крепыш с витой бронзовой гривной на шее и при старшинском поясе в серебряных бляхах. Он открыл рот, собираясь ответить, но мастер его опередил.
      – Я могу забыть лицо, но никогда не спутаю меч, – сказал он и дрожащей рукой провел по бороде. Было видно, что этого часа он ждал очень, очень давно. – Ты – Жадоба!.. Сам я не в силах тебе отомстить, но в этом городе, по счастью. Правда не перевелась…
      – Я не Жадоба! – сказал Волкодав.
      – Лжешь, – ровным голосом ответил старик. – Немногие знают тебя в лицо, потому что ты надеваешь личину, когда идешь насиловать и убивать. Но я знаю твой меч и то, что другому ты его ни за что не доверишь даже на время. То-то ты и зашел в мою мастерскую, ведь здесь почти никто не бывает…
      – Я не Жадоба! – мрачно повторил Волкодав и про себя в который раз проклял разбойников. Не убив по дороге, они, похоже, собирались прикончить его здесь, чужими руками. Даже если он и уложит всех четверых, далеко уйти ему не дадут.
      Седоусый наконец подал голос.
      – Рожа у тебя, прямо скажем, разбойничья, – сообщил он Волкодаву. – А что, может кто-нибудь подтвердить, что ты не Жадоба?
      Наконец-то Волкодав услыхал разумное слово.
      – В гостином дворе Любочады живет Фитела, сегванский купец, – сказал он старшине. – Его люди тебе растолкуют, кто я такой.
      – Сходи, – кивнул тот одному из своих молодцов. И сам заступил его место, следя, чтобы Волкодав не вздумал броситься в дверь.
      – Не бойся, не побегу, – сказал Волкодав. – Пускай тать бегает!
      Он ждал, что занятый делами купец пришлет самое большее Авдику. Если, конечно, стражнику вообще повезет застать кого-нибудь в гостином дворе. К его искреннему изумлению, Фитела пожаловал сам, да еще с Аптахаром… и с Ниилит. Девчонка тут же кинулась к Волкодаву. Стражники дернулись перехватить ее, но гибкая Ниилит вывернулась из-под рук и оказалась рядом с венном.
      – Еще и потаскушку свою… – плюнул старик.
      – А вот за это, дед, я тебе бороду выдеру, – пообещал Волкодав. – Не посмотрю, что седая. – И зарычал на Ниилит: – Я тебе что сказал – дома сидеть!..
      А про себя подумал, что так и не купил ей синие бусы. Себя небось не забыл, бегом побежал заказывать ножны…
      – Здравствуй, почтенный Бравлин, – обратился между тем Фитела к старшине, и Волкодав сперва удивился, но потом рассудил, что купец был здесь не впервые и наверняка знал полгорода. – Что это здесь произошло с моим человеком?
      – И ты здравствуй, Фитела, богатый гость, – ответил Бравлин. – И ты, Аптахар. Случиться-то ничего пока не случилось. Только вот мастер Варох признал его меч и говорит, что это – Жадоба.
      – Во дела! – восхитился Аптахар и звонко хлопнул себя по бедру ладонью: – Нет, дружище Бравлин. Жадобу словить, конечно, дело доброе, но нынче ты промахнулся.
      – Пожалуй, – согласился купец.
      – Что вы можете сказать об этом человеке? – кивнув на Волкодава, поинтересовался Бравлин.
      – Ничего, кроме хорошего, – ответил Фитела без раздумий.
      Аптахар же добавил:
      – Он венн, мы зовем его Волкодавом.
      Бравлин с сожалением посмотрел на налившегося багровой краской Вароха. Он спросил:
      – А давно ли вы его знаете?
      Аптахар принялся загибать пальцы и ответил:
      – Четырнадцать дней. Фитела согласно кивнул.
      – Так-так! – встрепенулся старик. Бравлин со вздохом развел руками:
      – Ничего не поделаешь. В кром надо идти, пускай кнесинка судит.
      – Кнесинка? – переспросил Аптахар.
      – Ну да, кнесинка Елень. Кнес-то нынче в отъезде, – кивнул Бравлин. И повернулся к Волкодаву: – Ты, парень, давай-ка сюда меч. Выйдешь чист перед государыней – получишь назад.
      – Не дам! – сказал Волкодав. Бравлин покосился на своих молодцов, но Аптахар перехватил взгляд старшины.
      – Не советую, Бравлин, – сказал он спокойно. – Я видел его в деле… ребят погубишь и его живым не возьмешь. Давай лучше я буду ручателем, что он не сбежит по дороге. Ведь не сбежишь, Волкодав?
      – Пусть тать бегает! – повторил Волкодав.
      – Мой человек хочет сказать, – вмешался Фитела, – что, пока он не назван преступником, ему нет нужды ни убегать, ни отдавать оружие. Он рад будет предстать перед кнесинкой и не сомневается в ее мудрости и справедливости, но до тех пор в его свободе не властен никто. Так, Волкодав?
      Тот кивнул. А про себя в который уже раз поразился способности ученых людей облекать складными словами все то, над чем сам он размышлял бы полдня.
 
      Кром зовется так оттого, что, во-первых, отгораживает самую укромную часть поселения, а во-вторых, строят его из кременно-твердого камня и самого лучшего, кремлевого леса. Галирадский кром стоял на неприступном скалистом холме под защитой знатного рва и крутого вала, над которым высились бревенчатые стены. Если какой-нибудь ворог надумает взять Галирад и проломит внешние укрепления, обширный кром примет защитников города и, чего доброго, позволит им отсидеться, пока гонцы летят за подмогой. Волкодав отметил про себя, что ров был ухожен, а земляной вал покрыт глиной и обожжен. Видно, кнеса не зря прозывали Глуздом, то есть Разумником. Посмотрим, в отца ли удалась дочь…
      Если бы суд судить предстояло, скажем, кнесичу – какому-нибудь безусому юнцу, годящемуся Волкодаву в младшие братья, – он не ждал бы для себя добра. Юнец поверит наговору, прельстится честью схватить Жадобу… Иное дело кнесинка. Суд женщины – священный суд Хозяйки Судеб.
      Им пришлось довольно долго ждать во дворе, но наконец Бравлин разыскал старшего витязя и, почтительно сняв шапку, изложил ему происшедшее. Могучий седой боярин выслушал и скрылся за дверью, и Волкодав обратил внимание, что у ворот сразу прибавилось отроков. Если кнесинка признает в нем Жадобу…
      Потом слуги расстелили у крыльца пушистый ковер и утвердили на нем резное деревянное кресло-столец. Волкодав предпочел бы, чтобы его судили так, как было принято дома, – под праведным деревом или на берегу чтимой реки. Он нахмурился. Сольвенны с их Правдой большого доверия ему не внушали.
      Но тут на крыльце появилась кнесинка Елень, и он мигом обо всем позабыл.
      Кнесинка была прекрасна. Дочери вождей всегда бывают прекрасными. Это так же верно, как и то, что большуха всегда разумна и справедлива, а муж ее – первый охотник и храбрейший воин в роду. Вожди – лучшее, что есть у народа, ими он и Богам предстоит…
      Кнесинка выглядела едва ли не ровесницей Ниилит. У нее была русая коса толщиной в руку и серые глаза, как два лесных родника. На чистом лбу красовался серебряный венчик, усыпанный зелеными, в цвет клеток поневы, камнями. Дивное диво, девичья красота!.. Ниилит легко было обхватить в поясе пальцами; кнесинка была полнотела. Ниилит была диким котенком, стремительным и пугливым – Кнесинка, привыкшая к почтению и любви, выступала белой лебедью…
      – Гой еси, государыня, – в пояс поклонились пришедшие.
      – И вам поздорову, добрые люди, – приветливо ответила она, усаживаясь в кресло. Ее взгляд задержался на лице Волкодава. – Боярин Крут Милованыч мне сказывает, – она кивнула на рослого седоголового воина, стоявшего по правую руку, – что здесь человек, которого другой посчитал за Жадобу?
      – Истинно, государыня, – тотчас ответил Варох. – Вот он, Жадоба! – И вытянул узловатую руку, указывая на Волкодава. – Я узнал его по мечу!
      – Покажите мне этот меч, – сказала кнесинка Елень. Волкодав молча размотал тряпицу и подошел к девушке, держа меч на ладонях. Он заметил, как поползла к ножнам рука красивого молодого боярина, стоявшего слева от кресла. Волкодав не удостоил его даже взглядом и отступил, сложив узорчатый клинок к ногам кнесинки на ковер.
      – Он пришел ко мне заказывать ножны, – продолжал старый мастер. – Думал небось – коли я не бойко торгую, так нечего и бояться! А я его сразу признал!..
      Волкодав угрюмо смотрел на свой меч, поблескивавший на ковре.
      – А что скажут очистники? – кнесинка Елень повернулась к Фителе. – Молви слово, почтенный гость. Фитела с поклоном вышел вперед.
      – Этого человека, – начал он, – я впервые увидел в Большом Погосте, в корчме Айр-Донна, две седмицы назад. Он пришел наниматься в охранники…
      – Он был один? – быстро спросила кнесинка.
      – Нет, госпожа, он сразу предупредил меня, что с ним еще двое: девушка, которую ты здесь видишь, и больной друг – слепой, весь в язвах. Я нанял его и…
      – В Большом Погосте? Так близко от Галирада?
      – Я и не хотел нанимать его, госпожа, но он сумел доказать, что лишним не будет.
      – Накостылял мне по шее, – хмыкнул Аптахар. – Прости, государыня кнесинка.
      – При нем уже был тогда этот меч? – продолжала расспрос кнесинка Елень.
      – Нет, он добыл его через два дня, когда на нас напали люди Жадобы.
      – Еще бы!.. – перебил старый Варох. – Сам и навел!..
      – Нет, – сказал Фитела. – Наоборот, он нас предупредил.
      – Каким образом? – наклонила голову правительница.
      – Он держит ручную летучую мышь – вон она сидит у него на плече. Эта мышь начала беспокоиться, и он сказал нам, что, верно, в лесу недобрые люди. Я велел надеть кольчуги, и только поэтому разбойники не перестреляли нас, как зайцев… Сам Волкодав уложил троих в рукопашной и еще одного – из лука.
      – Волкодав? – переспросила кнесинка.
      – Да, так мы его называем… Вот после того боя, госпожа, и появился у него добрый меч.
      Вокруг тем часом собрался любопытствующий народ: витязи из дружины, городские стражники, просто жители и купцы, пришедшие в кром по делам.
      – Кто видел, как он добыл меч? – спросила кнесинка.
      – Встретился со своими, они ему и передали, – сказал Варох.
      – Я не видел, – развел руками Фитела.
      – И я, – поскреб бороду Аптахар.
      – Я видела!.. – с неожиданной отчаянной смелостью вышла вперед Ниилит. – Да прольется дождь тебе под ноги, венценосная шаддаат…
      – А ты давно ли с ним, девица? – повернулась к ней кнесинка. – Не твоя ли бусина у него в волосах?
      – Нет, венценосная шаддаат, – ответила Ниилит. – Я встретила его почти месяц назад… он спас меня от насильника и с тех пор хранит, как сестру! Там, на дороге, один из разбойников схватил меня на седло и хотел увезти. Господин Волкодав догнал его, они бились… он ранил разбойника в руку, и тот убежал, выронив меч. Клянусь в том, госпожа! Если я лгу, пускай у меня… пускай у меня никогда не будет детей!
      – Э, парень! – сказал Аптахар. – Да ты никак самого Жадобу и ограбил!
      – Как был ранен разбойник? – вступил в разговор боярин, стоявший справа от стольца. Волкодав молча забрал в кулак два пальца правой руки – указательный и большой.
      – А я говорю – лжа все!.. – затопал ногами старый Варох. – Вели, государыня, железо нести!.. Потягаюсь с ним перед Богами, как ваша Правда велит!
      – А что, – сказал левый боярин. – Пускай бы потягались, сестра. Сразу узнаем, кто виноват, да и позабавимся заодно.
      Сестра, отметил про себя Волкодав.
      – Погоди, старче, – неожиданно поднялась с кресла кнесинка Елень. – Скажите мне, думающие бояре, батюшки моего верные ближники! И вы, сведомые горожане! Был ли Жадоба когда в плену, носил ли оковы?
      – Не был! – тотчас отозвалось сразу несколько голосов.
      – Не был, кнесинка, – сказал правый боярин, и левый согласно кивнул головой. Государыня Елень между тем пристально глядела на Волкодава, и тот не мог понять, что она рассматривала: то ли бусину, то ли щелкавшего зубами Мыша, то ли что-то у него на шее… Он уже думал поправить ворот рубахи, когда кнесинка обратилась к нему:
      – Подойди сюда, Волкодав. Засучи рукава и покажи мне руки.
      Он подошел, развязывая на запястьях тесемки. Потом завернул рукава и вытянул руки перед собой. Руки как руки: костистые, оплетенные выпуклыми темными жилами, в мозолях, шрамах и свежих пятнах, оставленных отболевшими волдырями. Чуть повыше запястий на коже красовались две широкие, плохо зажившие полосы, и Волкодав смекнул наконец, к чему присматривалась мудрая девушка. На шее у него был точно такой же след. От ошейника.
      – Этот человек – не Жадоба! – громко произнесла кнесинка Елень свой приговор, и даже Варох принужден был промолчать. – Тебе, мастер, – обратилась она к старику, – незачем с ним ссориться. Вот мое слово: сделай ему ножны, как договаривались, и за ту цену, о которой у вас шла речь. Ты же, Волкодав, вправе требовать за обиду виру в четверть коня серебром…
      Волкодав пожал плечами. Ему хотелось только одного – поскорее убраться отсюда и как следует вымыться. Правильно же делала мать: когда отец, продав яблоки и мед, возвращался с торга домой, она не сразу допускала его к общему столу, кормила из отдельной посуды. Чего, кроме скверны, можно набраться в городе, где гостя, вступившего под кров, обвиняют неведомо в чем и отдают стражникам на расправу?!..
      – …Но я прошу тебя, благородный венн, не держать сердца на мастера Вароха, – говорила тем временем кнесинка. – Это верно, он пренебрег святостью крова… но, если бы ты знал его горе, ты непременно простил бы его…
      Волкодав немедля кивнул, хотя, по его мнению, ни о каком прощении речи быть не могло. А кнесинка Елень продолжала:
      – Я не осмеливаюсь судить его, ибо сама не знала подобного. Прими же эту виру из моих рук! Пусть знают наши братья, храбрые венны, что и в Галираде есть Правда.
      Боярин передал ей несколько серебряных монет местной чеканки. Кнесинка наклонилась и подняла меч.
      – Я знаю, что еще не раз услышу об этом мече, – сказала она, протягивая Волкодаву узорчатую рукоять. – Я знаю, что теперь он в достойных руках.
      Бравлин вышел проводить их за ворота детинца.
      – Ты вот что, парень, – сказал он Волкодаву. – Если будет охота подработать до осени, покуда твой купец назад не поедет, – приходи, спросишь меня… рад буду.
      – Благодарствую, – кивнул Волкодав. И подумал, что скорее удавится.
      – Мы с Авдикой всегда нанимаемся, – сказал ему Аптахар. – Ты куда сейчас – домой? Или, может, выпьем зайдем? После этаких-то дел…
      Волкодав посмотрел на солнце, неспешно клонившееся к далеким горам.
      – Нет, я еще на рынок… пошли, Ниилит.
      – Ножны завтра будут готовы, – глядя в сторону, буркнул мастер Варох. – Вечером заберешь.
      – Обойдусь я без твоих ножен, – сказал Волкодав.
      – А я – без твоих денег!.. – Голос старого сегвана сорвался. Трясущейся рукой выгреб он из сумки задаток и швырнул под ноги Волкодаву. Тот молча повернулся и пошел прочь вместе с Ниилит, пугливо ухватившейся за его локоть. Внук старика бросился собирать раскатившиеся монеты и тут же получил за это от деда по спине костылем, но Волкодав того уже не видал.
 
      Рыночная площадь Галирада раскинулась у самого берега. По утрам к дубовым пристанищам подходили лодьи рыбаков, полные тугих слитков живого чешуйчатого серебра, торговля начиналась чуть свет и длилась допоздна, а весной и летом, в пору светлых ночей – круглые сутки. Волкодав понять этого не мог. Древний закон не признавал сделок, заключенных после заката, без присмотра справедливого Ока Богов. Ни один венн не стал бы покупать или продавать что-либо ночью, сольвенны же… Да, чего доброго, скоро этот народ вконец перестанет рождать женщин, подобных кнесинке Елень…
      – Что ты хочешь купить, господин? – набравшись храбрости, спросила Ниилит. Волкодав не мог взять в толк, с какой стати она, вовсю смеявшаяся с Тилорном, с ним самим ужасно робела. Наверное, я плохой человек, усмехнулся он про себя. Доброго человека ни котенок, ни девушка не забоится…
      – Бусы хочу купить, – проворчал он в ответ. – Одной такой голубоглазой, черноволосой саккаремской красавице. Может, присоветуешь, какие ей подойдут?
      Он изумленно остановился, когда Ниилит едва не заплакала:
      – Господин… не обижай меня, господин… Волкодав заметил краем глаза, что на них стали оглядываться. Ну и пускай оглядываются. Он взял Ниилит за плечи и легонько встряхнул:
      – В чем дело, девочка? Она закрыла руками лицо:
      – Я же только правду сказала о тебе, господин… Волкодав беспомощно выпустил ее и еле сдержался, чтобы не плюнуть на деревянную мостовую. Решила, стало быть, что он надумал ее отблагодарить за честные слова на суде. Давно уже Волкодав не чувствовал себя до такой степени дураком. И ведь не на кого пенять – сам во всем виноват. Выбрал времечко для подарка.
      В который раз пожалел он о том, что Хозяйка Судеб, дающая каждому смертному его долю, обделила его способностью красно говорить. Он заставил Ниилит отнять ладони от лица и сказал:
      – Я с самого начала хотел купить тебе бусы. Это нехорошо, когда девка без бус. Захочешь приветить жениха, и подарить нечего будет… Думал завтра пойти с тобой, присмотреть… а сегодня меня мало стражники не зарубили… у этого, как его там… вот я и решил: вдруг до завтра еще на что-нибудь напорюсь…
      Собственное косноязычие привело его в отчаяние, но Ниилит смотрела ему в глаза и, верно, сумела прочесть там все то, что он тщетно пытался выразить словами. Она вновь захлюпала носом, но уже совсем по другой причине:
      – Прости меня, господин…
      Волкодав притянул ее к себе и с большим облегчением провел ладонью по нежным щекам, утирая слезы:
      – Ладно, сестренка… Пойдем, что ли, бусы-то выбирать?
      – Пойдем, – прошептала Ниилит, держась за его руку, и в первый раз забыла назвать его господином.
      Лавок и лавочек, где торговали украшениями, было несусветное множество. День прочь, покуда все обойдешь. У некоторых на дверях красовались изображения змей – нарисованные, а то и резные.
      – Знаешь, зачем это? – спросил Волкодав. Ниилит помотала головой, и он объяснил: – Это знак для воров. Лавочку по ночам сторожат ядовитые змеи, так что, мол, не обессудьте…
      Ниилит засмеялась, а Волкодав поймал себя на том, что впервые говорит с нею легко и спокойно. Совсем как Тилорн.
      – Давай пойдем туда, где нету змеи, – предложила Ниилит.
      – Не любишь змей?
      Ниилит лукаво блеснула голубыми глазами:
      – Где нет змей, там, наверное, подешевле… Девочка понимала, что денег у него хватит разве что на стекляшки.
      – Когда-нибудь я тебе куплю настоящие, сапфировые, – сказал Волкодав.
      Она почему-то насторожилась. Потом спросила:
      – Тебе нравятся сапфиры?
      Волкодав пожал плечами и честно ответил:
      – Их, по крайней мере, не было там, где я сидел на цепи.
      В конце концов они облюбовали открытый лоток, за которым стоял молодой сольвенн, почему-то переодевшийся уроженцем Аррантиады.
      – Здравствуй, почтенный, – сказал ему Волкодав.
      – Благословенна пыль на дороге, приведшей тебя сюда, о воин, – ответствовал тот церемонно, старательно подражая выговору и манере аррантов. Волкодаву стало смешно. Что ж, сказал он себе, иные в самом деле охотнее расстегивают кошельки, если думают, что покупают заморский товар. Не все же видели, как он, с первого взгляда, что баснословные камни на самом деле происходили из стекловарной мастерской за углом.
      – Чем же ты хочешь порадовать красавицу, доблестный воин? – осведомился торговец. – Вот несравненное ожерелье из мономатанских черных алмазов. Вот чистейшие изумруды из тайных копей Вечной Степи: я бы поведал тебе об извилистых и поистине удивительных путях, которыми попал ко мне каждый из них, но, боюсь, рассказ мой задержал бы тебя до утра…
      Нелетучий Мыш между тем слез с хозяйского плеча на лоток и попробовал укусить густо-вишневую прозрачную бусину, показавшуюся ему съедобной. Чуть не сломал зуб и, оскорбленно плюясь, взбежал по руке Волкодава от греха подальше на привычное место.
      – Сапфиры, – сказал Волкодав. – Вот эти, если я тебя правильно понял, настоящие халисунские?
      – О да! – благоговейно сложил руки купец и едва не забыл об акценте, обрадованный легковерием лесного невежды: – Счастливые жители Халисуна находят их на дне глубоких озер… Иные считают их слезами райских птиц, удрученных разлукой. Ты, без сомнения, знаешь, что цвет камня зависит от глубины, на которой он зародился. Те, что посветлее, лежат у самой поверхности, почти невидимые в воде. Поэтому они дешевы. Зато темные и самые прекрасные добывают из страшных пучин, и почти каждый оплачен кровью ныряльщика, ибо во мраке подводных пещер гнездятся когтистые твари…
      Волкодав терпеливо слушал болтовню лже-арранта, искоса наблюдая за Ниилит. Он видел, как она склонилась над ниткой некрупных синих бус – чуть-чуть темней ее глаз. Вкус у девчонки был безошибочный. Она даже хотела взять бусы в руки, но последние слова продавца заставили её отшатнуться. Она испуганно посмотрела на Волкодава: неужели он все-таки надумал купить ей настоящие камни?..
      – Может быть, поищем стеклянные?.. – взмолилась она шепотом.
      Волкодав положил руку ей на плечо и широким жестом обвел весь прилавок:
      – Выбирай любые, какие нравятся.
      Испуг в глазах Ниилит сменился неподдельным ужасом. Она молча указала на самую дешевую кучку водянисто-голубых, почти бесцветных бусин неправильной формы. Они даже не были снизаны в ожерелье.
      – Ну уж нет, – сказал Волкодав и повернулся к торговцу: – Вон те, синие, – почем? Лже-аррант воздел руки к небу:
      – Горе, горе мне!.. Необходимость спешного отъезда вынуждает меня распродавать чудесные сокровища поистине за бесценок… Три четверти коня серебром. В убыток себе продаю…
      Услышав непомерную цену, Ниилит ахнула и дернулась было из-под руки Волкодава, но, конечно, не вырвалась. Он же не спеша положил на прилавок свой меч, постаравшись, чтобы с него при этом наполовину съехала тряпка, и принялся так же неспешно развязывать кошель.
      – Мы, венны, предпочитаем покупать у достойных людей, – проговорил он удовлетворенно. – Да, будь я здешним правителем, я бы приказал отрубать руку всякому, кто торгует подделками. Сам я так и поступил с одним человеком, продавшим мне якобы золотое обручье с рубинами. Полгода спустя я узнал, что отдал трехмесячный заработок за никчемную латунь и презренные стекляшки. Я долго разыскивал негодяя, но уж когда разыскал…
      Он видел, как заметался торговец. Волкодав очень надеялся, что сметливый мошенник найдет единственно правильный выход из положения, и не ошибся. Торговец подхватил нитку, облюбованную Ниилит, и уставился на нее так, словно впервые увидел.
      – Горе, горе мне! – вновь вскричал он, и на сей раз вполне искренне, к немалому удовольствию Волкодава. – Это ожерелье попало ко мне только вчера, и я не приметил крохотной царапинки на одном из камней, вот здесь, с краю. Таким образом, за эти чистейшие, несравненные камни…
      – …будет вполне достаточно полутора серебряных монет, – назвал Волкодав точную цену. И улыбнулся.
      – Ах, доблестный воин, – вздохнул лже-аррант и протянул бусы Волкодаву. – Видят Боги, в убыток себе продаю…
      Волкодав расплатился и застегнул на шее Ниилит крохотный замочек. Посмотрел в ее смеющиеся, сияющие глаза, и рука сама потянулась погладить шелковые волосы, заплетенные в тугую толстую косу.
      – Пошли, – сказал он и забрал меч с прилавка. – Мудрец наш там уже извелся поди.
      Напоследок они еще свернули к причалам: Ниилит, выросшая у моря, так и тянулась посмотреть на корабли. Нелетучий Мыш висел у нее на руке. Держась одной лапкой за ее палец и помогая себе сгибами крыльев, ушастый зверек запихивал в рот моченое яблоко, которым угостила его сердобольная торговка.
      Подумав немного, Волкодав купил с ближайшего лотка сладкую слоеную булочку для Ниилит.
      – А тебе? – сразу спросила она. Волкодав улыбнулся:
      – Я не сластена.
      Ниилит принялась уговаривать его, и наконец, сдавшись, он отщипнул кусочек. Плюшка показалась ему удивительно вкусной.
      А вокруг чем только не торговали! Грушами и яблоками, заботливо сбереженными с прошлого года и не потерявшими ни вида, ни вкуса. Ранней зеленью, успевшей налиться соками в солнечных уголках, укрытых от ветра. Рыбой девяноста девяти сортов и засолов. Грибами, засушенными на нитках или выдержанных в бочках под гнетом. Копчеными гусями и живой птицей в ивовых клетках. Пирогами, от одного запаха которых голова шла кругом…
      Волкодаву до смерти хотелось накупить сразу всего и устроить пирушку, побаловать Тилорна с Ниилит да и себя самого… Он все-таки опустил руку, уже тянувшуюся к кошельку. Рановато вздумалось баловаться. Надо будет завтра пойти на улицу кузнецов расспросить, не нужен ли кому подмастерье-молотобоец…
 
      Сольвеннские и сегванские лодьи стояли на песке, вытащенные за линию прилива на дубовых катках. Для тяжелых кораблей, приходивших из Аррантиады, был устроен настоящий причал из вбитых в дно свай, покрытых добротной бревенчатой вымосткой. Аррантских кораблей было немало. Благодарные мореходы даже воздвигнули на торговой площади бронзовую статую своего Бога. Здоровенный мужик, всклокоченный и голый, попирал гранитный валун, гневно замахиваясь гарпуном, зажатым в могучей руке. Когда сольвеннские купцы ссорились с аррантскими, Медному Богу, случалось, натягивали на голову мешок. А то и начищали иные части изваяния до веселого солнечного блеска.
      Сегодня подле Медного Бога вовсю стучали топоры: плотники возводили посреди торга дощатый помост.
      Ниилит любовалась парусниками, уверенно называя, откуда какой. Два или три из них она уже видела дома и теперь радовалась им, точно старым знакомым.
      Волкодав обратил внимание на одно судно, недавно причалившее к берегу. Команда снимала и сворачивала паруса, у борта суетились грузчики, а по сходням спускались несколько мужчин в долгополых одеяниях, сшитых из двух половин: справа серая ткань отливала краснотой, слева – зеленью. У тех, что шли впереди, цвета одежд были поярче. У тех, что держались сзади – побледней.
      – Это, должно быть, с острова Толми, – сказала Ниилит. – Там живут жрецы Богов-Близнецов.
 
      …Однажды, когда Волкодав был маленьким, мальчиком, к ним в деревню пришел высокий седобородый старик, назвавшийся Учеником Близнецов, и попросил разрешения обосноваться поблизости.
      «Старые люди не должны селиться одни, – сказала большуха. – Как вышло, что ты живешь сиротой?»
      Пришелец объяснил, что так велела ему его вера. Он собирался выстроить в лесу шалаш или выкопать над берегом Светыни пещерку. Но на другой же день начал кашлять и волей-неволей остался в большом доме, где за ним присматривали старухи и ребятня. Когда же старик выздоровел, наступила зима, и жреца никуда не пустили. Мыслимое ли дело – дать гостю уйти в метель и мороз, на верную погибель?
      Волкодав отлично помнил его морщинистые руки, добрые глаза и длинную, пышную бороду. Сколько было волосков в той бороде, столько же и рассказов о Близнецах жило в памяти старика. Серые Псы слушали его с любопытством, коротая за домашней работой зимние сумерки. Иногда же, наоборот, жрец, просил их рассказать о своей вере. Однажды он попросил мальчишек смастерить ему костяное писало и надрать гладкой бересты с поленьев, приготовленных для очага.
      «Зачем тебе?» – спросили его.
      «Запишу ваши сказания», – ответил старик. Куда подевались те берестяные листы, испещренные чужеземными письменами? В ночь разгрома старый мудрец взывал к милосердию, творил священное знамение и пытался прикрыть собой раненых и детей. Пока кто-то из комесов Людоеда не снес ему мимоходом седую голову с плеч… Волкодав не стал рассказывать о нем Ниилит.
 
      …Сладкая булочка все-таки не пошла ему впрок. А ведь мог бы, кажется, уже усвоить: стоит только пригладить на загривке вздыбленную щетину, и сейчас же что-нибудь случится. Что-нибудь скверное.
      Волкодав пребывал в таком неприлично добром расположении духа, что, заметив впереди стайку мальчишек, азартно швырявших в воду камни, не сразу разобрал, чем именно они занимались.
      И только когда с воды долетел тонкий, жалобный визг, Волкодав прищурился против света, мгновенно насторожившись. Вечернее солнце било в глаза, но все-таки он разглядел: в десятке шагов от причала, осыпаемый градом камней, барахтался лопоухий щенок.
      Дальше все происходило гораздо быстрее, чем можно про то рассказать. Волкодав сунул Ниилит завернутый в тряпку меч и, ни слова не говоря, прыгнул вперед. Нелетучий Мыш подавился яблоком, выронил его, расправил крылья и ринулся с руки Ниилит, но разорванная перепонка в который раз его подвела. Мыш шлепнулся на деревянную мостовую и пронзительно закричал, кляня свое увечье.
      Причал между тем огласился истошным ревом. Волкодав расшвырял малолетних палачей безо всякой пощады, а рука у него была тяжеленная. Разогнав мальчишек, он быстро глянул вниз. Ленивые волны колыхались между осклизлыми сваями. Там, где только что сучил лапками несчастный малыш, расходились медленные круги.
      Волкодав без раздумий прыгнул в холодную воду.
      Косые лучи отражались от поверхности, почти не проникая в глубину, но он рассчитал точно. Вытянутые руки почти сразу нащупали мягкое, еще шевелившееся тельце. Оттолкнувшись ногами от каменистого дна, Волкодав вынырнул, перехватил наглотавшегося воды щенка за задние лапки и сильно встряхнул. Оживая, тот закашлялся и заплакал. Волкодав подплыл обратно к причалу. Ему повезло – было время прилива, вода стояла высоко. Рванувшись вверх, он ухватился свободной рукой за край настила, подтянулся и вылез.
      – А ну, подай сюда щенка!
      Навстречу ему уже шел широкоплечий папаша одного из сорванцов. Сын опасливо прятался за спиной разгневанного родителя. Левый глаз у нею стремительно заплывал, зато правый смотрел на Волкодава с нескрываемым злорадством. Грозный батюшка нередко охаживал наследника плеткой. Зато с ним можно было ничего не бояться. И никого.
      Двое стражников появились из собравшейся толпы и остановились посмотреть, что происходило.
      Волкодав отдал щенка Ниилит и стад отжимать подол рубахи.
      – Много воли забрал, венн! – багровея лицом, зарычал мужчина и рванул его за плечо, заставляя обернуться. – Не в лесу у себя!.. Не твой псеныш, не тебе о нем и радеть! Подай сюда, говорю!
      Довольно долго Волкодав молча смотрел на него. Потом улыбнулся. Он знал, какая у него была улыбка. Иные люди задумывались, стоило ли продолжать разговор.
      – Своего сына, – сказал он набычившемуся сольвенну, – ты так воспитал, что он горазд мучить всякого, кто слабей. Значит, пускай не обижается, когда и с ним так же.
      Мокрая одежда плотно облепила его плечи. Ему не пришлось стряхивать чужую руку – мужчина убрал ее сам. Брехливый дворовый кобель, привыкший лаять на всякого встречного-поперечного, разлетелся из-под ворот и нарвался на молчаливого волкодава. Да. Связываться из-за паршивого щенка с диким венном, покрытым шрамами и вдобавок явно способным сломать в ладони подкову… Уязвленная гордость, однако, пересилила опаску:
      – Ты-то в моем сыне не волен!
      – Как я погляжу, это вправду твой сын, – сказал Волкодав. – Весь в тебя. Наверное, ты хочешь вызвать меня на поединок?
      И покосился на Ниилит, баюкавшую израненного щенка. Она, между прочим, держала под мышкой его меч.
      Вызывать его на поединок сольвенн не захотел. Повернувшись, он зашагал прочь, пытаясь сберечь остатки достоинства под изумленным взглядом сынка, которого, оказывается, начали с некоторых пор в присутствии родителя безнаказанно обижать всякие проходимцы.
      Было видно, что с каждым шагом обида нашептывала в ухо сольвенну все громче, а осторожность – все тише. Отойдя на добрый десяток шагов, он обернулся:
      – В Самоцветных горах таких надо дер… …Видоки утверждали потом, будто венн покрыл разделявшее их расстояние одним звериным прыжком.
      – Ххахх!.. – изумленно выдохнул краснолицый и, пролетев спиной вперед полных полторы сажени, с плеском обрушился в воду. Стражники побежали к Волкодаву, но, приблизившись, остановились – он не пытался улизнуть и стоял спокойно, опустив руки. Сольвенн, отплевываясь, хватался за скользкие сваи. Он был непременным участником кулачных потех, смыслил кое-что в рукопашной и понимал, что должен был благодарить всех Богов сразу.
      – За что ринул доброго человека? – спросил Волкодава старший из стражников. – Что он тебе такого сказал?
      Волкодав ответил ровным голосом:
      – Этот добрый человек сказал, что таких, как я, в Самоцветных горах надо держать. Стражник обернулся к толпе:
      – Верно, люди?
      – Верно, – отозвалось сразу несколько человек, не иначе битых когда-то краснолицым. Волкодаву показалось, что стражник вздохнул с облегчением. Уж верно, ему не хотелось лишних хлопот.
      – Ступай, парень, с миром, – проговорил он. Удар кулаком за подобное пожелание в самом деле был наказанием невеликим. Ниилит отдала Мышу яблоко, подобранное с мостовой, и подставила ладонь, но Мыш к ней не пошел: еще не хватало, чтобы Волкодав опять что-нибудь учинил без него. Настрадавшийся щенок всхлипывал и дрожал на руках у Ниилит. Волкодав забрал у девушки меч, и, более не останавливаясь, они зашагали к постоялому двору Любочады.
      Ухмыляющиеся друзья извлекли краснолицего из воды. И он, недолго думая, сорвал зло на сыне: наградил звонкой затрещиной по другой щеке.
      Волкодав знал, что постыдно сорвался. Что было достаточно просто растолкать недоносков, а бить совсем не обязательно. Но ничего с собой он поделать не мог.
 
      Для кого в одиннадцать лет ничего не значит плач раненого щенка, кто способен весело швырять в него камень за камнем…
      Дети. Голодные, вшивые, ободранные подростки, ползающие на четвереньках по обледенелой горной дороге. Исцарапанные руки просеивают каждый комочек породы, выпавшей из тачек и корзин взрослых рабов. Не затерялся ли где крохотный обломок самоцвета, не прилипла ли невесомая золотая пылинка?..
      И другие дети. Совсем другие. Сытые, крепкие, разрумянившиеся на морозе. В меховых сапожках, с длинными кнутами в руках. Такие же рабы, как и те, вшивые. Каждый из юных надсмотрщиков знает, что, провинившись, вполне может оказаться среди оборвышей. И те ему, скорее всего, в первую же ночь выцарапают глаза. Каждый из полуголых знает: стоит как следует захотеть – и он вполне может заработать меховые сапожки и кнут. Если, конечно, допустят те, кто уже ходит с кнутами…
      Немногие решают пробиваться наверх: одни быстро тупеют, обретая скотское безразличие к происходящему, Других держит страх, третьих – бессилие, четвертых – гордость и злоба…
      В ту осень, как раз перед тем, как снег завалил перевалы, торговец рабами привез на рудник двоих боннских мальчишек, одногодков, пытавшихся дорогой вместе бежать. Один из них стал надсмотрщиком по кличке Волк. Другого семь лет спустя прозвали Волкодавом…
 
      Едва поставив ногу на нижнюю ступень исхода, Волкодав настороженно замер. В их комнате что-то происходило. Сквозь поддверную щель проникали отсветы неведомо кем зажженной лучины. Было видно, как двигалась шаткая тень. Чуткий слух Волкодава различил какие-то вздохи…
      Вокруг за добротными дощатыми столами вовсю ели и пили постояльцы и просто захожие гости. Было там и трое охранников Фителы. Волкодав знал, как мало это значило. В самой многолюдной и веселой толпе можно безнаказанно похитить и убить человека, была бы сноровка. Никто и в толк не возьмет…
      Он удержал Ниилит за руку и жестом приказал ей оставаться внизу, а сам пошел вверх по всходу – без видимой спешки, но совершенно бесшумно. Он не стал тревожить завернутый в тряпку меч, но, когда он рывком распахнул незапертую дверь, правая рука его лежала на рукояти боевого ножа.
      И пальцы, готовые выхватить оружие, сразу разжались, а Нелетучий Мыш, воинственно подобравшийся на плече, разочарованно встряхнулся и принялся вылизывать больное крыло.
      Посреди комнаты, лицом к двери, стоял роскошный среброволосый мудрец. Пепельные кудри, казавшиеся седыми в скудном свете лучины, падали ему на спину и плечи, по груди разметалась пушистая борода. Белая льняная рубаха ниспадала до пят. Темно-фиолетовые глаза испуганно смотрели на Волкодава…
      – Поднялся, значит, – проворчал Волкодав и убрал с ножа ладонь.
      – Друг мой!.. Так это ты!.. – ахнул Тилорн и шагнул к нему, протягивая руки. – Друг мой!.. Ты понимаешь, я только сегодня окончательно прозрел…
      И Волкодав запоздало сообразил, что, прожив с ним целый месяц бок о бок, калека, знал его лишь по голосу. И, конечно, до смерти перепугался при виде грозного незнакомца, внезапно выросшего в дверях. Так перепугался, что не признал даже Нелетучего Мыша на плече.
      – Друг мой, – повторил Тилорн и, качнувшись навстречу Волкодаву, обнял его. – Как же я за тебя волновался…
      – И за девочку, – хмыкнул тот. Тилорн поднял подозрительно блестевшие глаза и улыбнулся.
      – Да. И за девочку… Э, да ты весь вымок! Каким образом?
      Он тихо ахнул, когда Ниилит, вынырнув из-за спины Волкодава, протянула ему слабо шевелившегося щенка. Две головы, пепельная и черноволосая, склонились над злополучным малышом.
 
      Волкодав положил меч на стенную полицу над лавкой и пошел вниз. Кухня, где варились, жарились и пеклись яства для гостей, поглощала несметное количество дров, а прислуги, как водится, было в обрез. Оттого упыхавшиеся работники только радовались постояльцу, вздумавшему размяться, а госпожа Любочады сама награждала добровольного помощника щедрой мисой еды. Что было, понятное дело, вовсе не лишним…
      Волкодав мерно заносил над головой тяжелый колун и думал о доме, которого у него не было. Только после убийства Людоеда он стал думать о том, что и у него мог опять быть дом. Как же ясно он видел его. Яблони в цвету, клонящие розовые ветви на теплую дерновую крышу. Пушистый серый пес, спящий на залитом предвечерним солнцем крыльце. Дорожка между кустами малины, утоптанная босыми ногами детей. И женщина, выходящая из дому на крыльцо. Эта женщина прекрасна, потому что любима. Она вытирает мокрые руки вышитым полотенцем и зовет ужинать мужчину, колющего дрова…
      Волкодав вздохнул. Некоторое время назад ему начало было казаться, будто женщина была черноволосой и голубоглазой, но он уже видел, что ошибся. Ниилит выйдет совсем из другого дома и позовет за накрытый стол совсем другого мужчину. И тот, скорее всего, отложит в сторону не колун, а гусиное перышко и глиняную чернильницу…
      Ниилит несколько раз пробегала мимо него в портомойню и назад. Наверное, отстирывала тряпки, перемазанные в щенячьей крови. Не выживет, думал Волкодав, обрушивая свистящий колун на корявые, узловатые пни, которые, как он подозревал, работники не первый день откладывали в сторонку. Только не говорите мне про безгрешных младенцев, не выучившихся различать зло и добро и не смыслящих в одиннадцать лет, что это больно, когда бьют. Когда самого, тут, небось, каждый сразу смекает. Вытянется, выдурится? Пожалуй. Видали мы таких. Иным и шею сворачивали…
      Смолистые поленья, разорванные колуном, со звоном били в бревна забора. Тилорн, которого терзал в подземелье толстомордый палач, по крайней мере хоть знал, за что терпел. А этот малыш, замученный юными дерьмецами ради забавы? Что скажет он Старому Псу, когда зашумит над ним крона вечного Древа?..
 
      Волкодав поднимался по всходу, натянув рукава на ладони, чтобы не так жгла пузатая миса, доверху полная тушеного гороха со свининой. Волкодав не слишком удивился бы, раздайся из-за двери безутешное всхлипывание Ниилит… Но когда из комнаты долетело жизнерадостное щенячье тявканье, а потом – дружный смех в два голоса, он чуть не выпустил мису из рук. Как назло, дверь открывалась наружу. Обжигаясь, Волкодав прижал мису к груди и распахнул дверь свободной рукой.
      Ниилит и Тилорн сидели рядком на деревянной кровати, а на полу у их ног возились Нелетучий Мыш и щенок. Бестолковый кутенок припадал на передние лапки и весело прыгал вперед, норовя ухватить Мыша. Тот, умудренный множеством драк, шипел и шлепал его здоровым крылом, отскакивая в сторону.
      На мягкой шкуре щенка не было не то что ран – даже и пятнышек крови.
      – Знаешь, за что его хотели утопить? – спросил Тилорн. – У него животик был слабый… пачкал без конца. Теперь больше не будет.
      – Так, – сказал Волкодав. Поставил мису на столик возле окна и повернулся к Тилорну. – Значит, ты и в самом деле колдун.
      Тот отмахнулся:
      – Да ну, какой из меня…
      – А почему у тебя руки дрожат? – спросил Волкодав. Действительно, ученый выглядел так, словно это он, а не Волкодав только что наколол целую поленницу дров.
      – Я… – замялся Тилорн. – Видишь ли, лечение… м-м-м… потребовало некоторых усилий. А поскольку я еще, к сожалению, не вполне…
      – Ну так ешь, – сказал Волкодав и положил на стол ложки. Потом кивнул на Мыша: – Ты и его так же собираешься?
      – С ним сложнее, – серьезно ответил Тилорн. – Его, как я понял, ранили много лет назад…
      – Пять.
      – Со старыми ранами всегда хуже, – вздохнул Тилорн. – Придется зашивать… Нет, нет, больно ему не будет, это я обещаю… А как вышло, что ему порвали крыло? Или ты его уже таким подобрал?
      – Кнутом попало, – проворчал Волкодав.
      – Никогда бы не подумал, – изумился Тилорн. – Летучие мыши настолько проворны и юрки…
      Уважая своего защитника и кормильца, они ели по-веннски: в очередь зачерпывали из мисы, а потом клали ложки на стол чашечками вниз, чтобы не осквернила какая-нибудь нечисть.
      – Меня защищал, вот и получил, – сказал Волкодав. Ему сразу пришлось пожалеть о вырвавшихся словах. Тилорну с Ниилит тут же понадобилось узнать, как это случилось. Рассказывать Волкодав не умел. И не любил. Но Тилорн, судя по всему, обладал способностью разговорить даже пень. Или венна, что было лишь немногим труднее. Миса опустела едва наполовину, когда Волкодав, к своему удивлению, довольно связно поведал ему о том, что в рудниках он вращал ворот, доставлявший воду из подземной реки. Воды для промывки руды требовалось много, и вороты скрежетали круглые сутки, заглушая даже писк летучих мышей, гнездившихся под потолком. Однажды в соседней пещере рухнула глыба, и докатившееся сотрясение сбросило с потолка целый клубок новорожденных мышат – прямо в механизм. Разогнанный ворот остановить было непросто, но Волкодав его остановил. И удержал. И не двигался с места, пока мыши не перетаскали детей. Первым ворвался в пещеру надсмотрщик по прозвищу Волк…
      – Этот дурачок все крутился там, пока с меня шкуру спускали, – сказал Волкодав. – Ну и схлопотал.
      – Я только сегодня узнал, что ты был на каторге, – помолчав, заметил Тилорн. Волкодав пожал плечами:
      – Было бы чем хвастаться…
      И, положив ложку, пододвинул мису Тилорну с Ниилит – доедайте.
      Тилорн осторожно проговорил:
      – Мне трудно представить, чтобы ты совершил преступление…
      – А я и не совершал, – сказал Волкодав. Расспрашивать его далее ученый не стал. Решил, наверное, что я был взят в плен в бою, подумал Волкодав. Не хочет напоминать о бесчестье…
      Он не стал разубеждать Тилорна и объяснять, как было дело. Зачем?..
 
      Косой дождь, подгоняемый резким ветром, кропил в потемках заливные луга, шептал над кладбищем-буевищем, хранимым могучими стволами берез, и поливал мокрые дерновые крыши маленькой лесной деревни. В деревне жили венны рода Пятнистых Оленей.
      В глухой предутренний час раскрылась набухшая дверь гостевого дома, и наружу воровато выглянули двое. Ни души! Двое выбрались вон и осторожно двинулись вдоль стены. Ничто не предвещало неудачи: к рассвету доверчивые Олени не найдут даже следа постояльцев, пущенных скоротать непогожую ночь. Потом кто-нибудь додумается заглянуть в клеть и найдет там выпотрошенные короба. Люди, самолично видевшие веннские вышивки бисером, сулили за них золотые горы. Только вот купить у веннов эти вышивки было не легче, чем девушек в рабство.
      Еще, кажется, в клети спал кто-то из хозяйских детей. Не помеха! Дети не успеют и пискнуть…
      Дойти, куда намечали, ворам не пришлось, впереди, в сырой тьме, вдруг загорелись два недобрых зеленоватых огня. Потом небо разорвала первая за всю ночь молния. Перед дверью клети, словно кого-то заслонял собой, стоял пес. Громадный, с крупного волка. Широкогрудый. И удивительно страшный. Он не лаял, даже не рычал, но жесткая щетина грозно стояла дыбом, и в свете мертвенной вспышки блестели, точно клинки, ощеренные клыки.
      Двое бывалых и далеко не пугливых мужчин не помнили, как оказались там, откуда пришли, как мокрыми трясущимися руками задвинули щеколду. Когда дыхание перестало со всхлипами рваться вон из груди, они попытались вспомнить, что же их так напугало. Подумаешь, пес!.. Потом вспомнили, и по спинам вновь побежал холодок. ГЛАЗА. Они напоролись не на простую собаку. У страшного серого зверя были ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ГЛАЗА.
 
      Ночью он проснулся оттого, что мерзлячка Ниилит, зябнувшая даже под одеялом, прижалась в поисках тепла к его боку. Раньше она тоже просыпалась от этого, ужасно смущалась и, бормоча извинения, отодвигалась в сторонку. Потом привыкла, и теперь просыпался один Волкодав.
      Да. А ведь поначалу он в самом деле начал было мечтать…
      Ниилит не расставалась с дареными бусами, даже спала в них. Венн уже знал, что, сам того не ведая, необыкновенно ей угодил. В ее семье передавалось из поколения в поколение прекрасное сапфировое ожерелье. Умирающая мать оставила его Ниилит. Теперь его носила дочь родственника, продавшего Ниилит в рабство.
      Волкодав повернул голову и посмотрел на полоску мутного синеватого света, сочившегося сквозь ставни. Над Галирадом медленно плыла бледная летняя ночь. Вот бы знать, снились ли кому в эту ночь такие же странные сны?.. Видел ли еще кто себя собакой у порога клети?..
      Глядя снизу вверх, венн долго рассматривал точеный профиль Тилорна, спавшего на кровати, и впервые думал о том, что мудрец был красив. Мудрость, мужество, красота… И такого человека Людоед держал в клетке, пытками добиваясь… чего? Чтобы он ему алмазы вываривал из дерьма?..
      Я выстрою дом, думал Волкодав. Ему и Ниилит. Мы уйдем в верховья Светыни, туда, где самый корень веннского племени… И там я выстрою дом.
      Есть ли такое место на свете, где можно выстроить дом, и мужчина, уходя из него, не станет бояться, что в его отсутствие дом ограбят и спалят враги? Где не швыряют камнями в щенков, а красивая девушка, встретив в лесу незнакомого мужчину, безо всякого страха говорит ему «здравствуй»? Где цветут яблони и зреет малина, где шумит вековой бор, а ледяные ручьи с хрустальным звоном сбегают со скал…
      Волкодав подумал о Богах, которые одни только, наверное, и знали ответ. ИДИ, сказано было ему. ИДИ И ПРИДЕШЬ…
      Потом он вспомнил жрецов, встреченных на причале.
 
      Было дело – в рудники приехал Ученик Близнецов. Приехал выкупать рабов на свободу. Золотом или дорогими каменьями хозяев самоцветного прииска удивить было трудно, но жрец привез нечто гораздо более ценное: невзрачные с виду, крохотные серенькие кристаллы. Знающие люди растворяли их в больших чашах вина и на сутки-двое погружались в блаженство.
      Слух о жреце мгновенно распространился по подземельям. Когда же рабы проведали, что выкупал он только единоверцев, все кинулись расспрашивать почитателей Близнецов. Иные, не скупясь, учили друзей священным знакам своей веры и тому, как следовало отвечать на вопрос: «Почему, признавая Единого, мы молимся Близнецам?» другие, наоборот, отмалчивались. Они опасались, что жрец выкупит обманщиков, а истинно верующих освободить уже не сможет.
      Серый Пес знать не знал о переполохе в пещерах. Он зыбко плыл между жизнью и смертью, и надсмотрщик не знал, стоило ли тратить на него ежедневную чашку воды.
      Жрец пришел в сопровождении Волка, которому было поручено водить его по пещерам. Серый Пес не сразу заметил их, потому что перед ним шествовали вереницы черно-багровых теней, торжественно низвергавшиеся в мерцающую черно-багровую бездну. Волк ткнул его черенком копья, и раб медленно повернул голову.
      Жрец оказался на удивление молод. Тогда ему было примерно столько лет, сколько Волкодаву теперь. Несмотря на молодость, его двухцветное одеяние отливало яркими красками, что говорило о немалом сане. Он внимательно посмотрел на раба. Тот был венном: жрец сразу понял это по прядям грязных волос, заплетенных в подобие кос и перетянутых обрывками тряпок. Факел ослепил раба, и он устало опустил веки. Жрецу показалось, будто возле покрытого струпьями плеча шевельнулись лохмотья, и оттуда на миг выглянули два крохотных светящихся глаза. Впрочем, это скорее всего блеснули при огне осколки руды…
      «Святы Близнецы, чтимые в трех мирах!» – раздельно проговорил жрец. Волк предупреждал его, что полумертвый раб был диким язычником. Серый Пес действительно довольно долго молчал. Но потом все же ответил:
      «И Отец Их, Предвечный и Нерожденный…»
      Он хорошо помнил науку старого жреца и знал, как приветствовали друг друга Ученики Близнецов. Старик всегда радовался, когда боннские дети здоровались с ним именно так…
      Волк молча стоял за спиной жреца, похлопывая свернутым кнутом по ладони.
      «Нет Богов, кроме Близнецов и Отца Их, Предвечного и Нерожденного.» – провозгласил жрец.
      Серый Пес ничего не знал о выкупе из неволи, но безошибочное чутье подсказывало ему – от его ответов на вопросы жреца зависело нечто очень важное. Может быть, даже свобода. И жизнь.
      Много лет спустя он с неохотой и стыдом вспоминал охватившее его искушение и миг колебания, который – из песни слова не выкинешь – все-таки был.
      «Я молюсь своим Богам…» – выговорил он медленно. И закашлялся, уткнувшись лицом в пол.
      «Догнивай же в мерзости, ничтожный язычник!» – Ладонь жреца вычертила между ними в воздухе священное знамя – Разделенный Круг. Надсмотрщики видели, как, освобождая единоверцев, он сам промывал гнусные нарывы и перевязывал раны. Но от язычника он отошел, брезгливо подхватив полы двухцветного одеяния. Волк молча ушел следом за ним.
      Откуда мог знать Серый Пес, что Боги, которых он не предал тогда, всего через год выведут его из подземного мрака…
 
      Снаружи делалось все светлей. Вот медленно процокала копытами лошадь водовоза. Потом скрипнула, пропуская кого-то, калитка двора. Волкодав слышал, как заворчала свирепая сука, охранявшая двор, но ворчание почти сразу сменилось умильным повизгиванием. Должно быть, пришел кто-то знакомый. Хватит валяться, сказал себе Волкодав. Некоторые тут собирались работы искать. Хорош работник, который спит до обеда…
      Беззвучно поднявшись, он накрыл своим одеялом свернувшуюся калачиком Ниилит и тихо двинулся к двери. Нелетучий Мыш тотчас раскрыл глаза и потянулся к нему со своего гвоздя. Вчера он в очередной раз убедился, что бывает, если хотя бы ненадолго оставить Волкодава без присмотра, и повторять оплошность не собирался. Попробуй не возьми его – небось переполошит весь дом. Заверещит, как блажной. Волкодав подставил ему руку, потом нагнулся и потрепал по загривку проснувшегося щенка. С кем, с кем, а с собаками он ладил отлично. Куда лучше, чем с людьми. Спи, мысленно велел щенку Волкодав. Пушистый хвостик вильнул туда-сюда по полу, и сонный малыш снова опустил голову на лапы. Подняв сапоги, Волкодав вышел и притворил за собой дверь.
      Выбравшись на крыльцо, он немедля понял, кого приветствовала скрипучей песней калитка. На толстом бревне, уложенном вдоль забора нарочно для захожих гостей, сидел и грелся на ласковом утреннем солнышке старый Варох. Внучок, устроившийся у его ног, гладил собаку, тащил из мохнатого уха толстого, насосавшегося клеща. А на коленях у старика лежал сверток. Длинный, узкий сверток. Волкодав без труда догадался, что именно прикрывала от сглаза плотная рогожа.
      Он остановился на верхней ступеньке крыльца, не очень понимая, как себя вести. Между тем старик открыл глаза и сразу посмотрел на него.
      – Здравствуй, мастер, – без особой охоты поздоровался Волкодав. Был бы сегван помоложе, он, пожалуй, и вовсе бы промолчал.
      – И ты здравствуй, – отозвался Варох. И добавил, помедлив: – Подойди, парень. Уважь старика. Делать нечего, Волкодав подошел.
      – Сядь, – сказал мастер и похлопал ладонью по гладкому бревну рядом с собой. – Я хочу кое-что тебе рассказать…
      Волкодав сел, искоса поглядывая на внучка, который тем временем оседлал псицу и дергал длинную шерсть, упрашивая встать и покатать его по двору. Собака вставать не хотела и только беззлобно морщила нос.
      – Ты, верно, заметил, что мастерская моя не та, что была раньше, – начал старый сегван. – Когда-то рядом со мной трудились два моих сына. Даже витязи из крома приходили заказывать у нас щиты и ножны к мечам…
      Волкодав молча слушал его, косясь на отблески бронзы между растрепавшимися кое-где нитями рогожи.
      – Я пришел сюда, в Галирад, еще до великой битвы у Трех Холмов, когда жадности островных кунсов был положен предел, – продолжал мастер Варох. – Ты, парень, верно, сражался тогда?
      – Нет, – сказал Волкодав.
      – И я не сражался, – вздохнул старик. – Мои сыновья были наполовину сольвеннами, а сам я считал – раз уж мы со своего острова не на дикий берег пришли, так надо вежество понимать… – Варох снова вздохнул, потер ладонью колено и вдруг сказал: – Ну, про Жадобу-то ты все, поди, знаешь…
      Волкодав покачал головой.
      – Откуда мне, – ответил он мастеру. – Только то, что он вроде знатного рода… и вас, сегванов, не жалует.
      – Не жалует, – усмехнулся старик. Нелетучий Мыш, спустившийся на бревно, любопытно обнюхивал его руку – на сей раз безо всякой враждебности или боязни. – Не жалует, – повторил Варох. – Его батюшка был из тех, кто после Трех Холмов встал за то, чтобы всех нас спровадить обратно за море. А не вышло – подался в лес и начал сам по себе воевать… Батюшка одних нас ненавидел, сын всех без разбору резать повадился… Узловатые пальцы Вароха теребили рогожку.
      – Один раз мы поехали на ярмарку к западным вельхам, – выговорил он глухо. – У нас было целых три повозки… Сыновья взяли жен и детей, хотели… порадовать… И ведь не одни ехали, большой обоз был… Кто ж знал, что половина разбойников в охранники нанялась… Жадоба… Нас с внучком за мертвых сочли, зверям бросили на дороге…
      Голос Вароха сорвался, старик не договорил. Волкодав молчал.
      – Теперь ты понимаешь, почему вчера я… так хотел, чтобы ты оказался Жадобой, – справившись с собой, продолжал старый сегван. – Прости меня, парень. Вот, возьми… – Он откинул рогожу: на коленях у него лежали прекрасные ножны цвета старого дерева, перевитые длинным ремнем. – Я работал всю ночь, – сказал старик не без гордости. – Боялся… кабы ты к другому кому не пошел… Сделай милость, прими… не обижай…
      – Сейчас меч принесу, – сказал Волкодав.
      Тилорн, которому лечение щенка, видно, и впрямь недешево обошлось, спал по-прежнему крепко. Ниилит плела косу, присев на край деревянной кровати у него в ногах. Она улыбнулась Волкодаву и поклонилась ему, но тут же испуганно вскочила: он протянул руку к лежавшему на полке мечу.
      Волкодав прижал палец к губам и помахал ладонью – нечего, мол, бояться. Забрал меч и кошелек с деньгами и вернулся во двор.
      Узорчатый клинок вошел в ножны, как нога в хорошо знакомый сапог. Ни ноготка лишку, ни волоска недостачи. Крестовина легонько щелкнула о фигурную оковку устья, снабженную ушком для «ремешка добрых намерений». Волкодав перевернул ножны и с силой встряхнул их несколько раз. Меч и не подумал вываливаться. Волкодав перекинул ремень через плечо и застегнул пряжки. Потом завел руку, и рукоять легла в ладонь удобно и точно. Волкодав потянул меч наружу. Тот вышел спокойно и плавно, не застревая, одним движением, сулившим немедленный удар. Волкодав улыбнулся и вернул меч в ножны, без труда поймав устье кончиком лезвия.
      – Ты настоящий мастер, Варох, – сказал он с уважением. – Хотя погоди! Вчера ты обмерил только меня, а меч, помнится…
      Хромой сегван улыбнулся в ответ и покачал седой головой.
      – Какая мерка? Мне один раз посмотреть… Волкодав развязал кошель:
      – Полчетверти серебром, так?
      Мастер проворно поднялся и удержал его руку.
      – Не обижай, парень, – проговорил он негромко. – Ты зарубил троих разбойников и еще одного, говорят, застрелил, а у Жадобы меч отобрал и правую руку ему изувечил… которой он… За это я тебе не то что ножны… Всю лавку свою…
      – Спасибо на добром слове, дед, – сказал Волкодав. – Только плату все же возьми. Тебе внучка растить… самому есть-пить надо… Не возьмешь, выйдет, опять тебя Жадоба ограбил.
      Он отсчитал монеты и, не слушая уговоров, высыпал их Вароху в ладонь. Старый сегван долго смотрел на блестящее серебро, и белая борода вздрагивала все сильнее. Потом он вдруг шагнул к Волкодаву и обнял его.
      – Ты заходи к нам… сынок, – сказал он и судорожно вздохнул, тщетно пытаясь скрыть подступившие слезы. – Заходи как-нибудь, а? Девочке твоей поясок справим… плетеный… с застежками…
 
Утратив в неволе надежду на солнечный свет,
Душа замирает, и сердце смолкает в груди.
И кто-то шепнет: «Все равно избавления нет…»
Кто сломленным умер в темнице – ты их не суди.
 
 
И тех не суди, кто, не вынеся груза цепей,
Спастись не умея и тщась досадить палачам,
Все счеты покончил в один из безрадостных дней…
Не лучше ли сразу конец – и себе, и цепям?
 
 
Не смей укорять их за то, что они не смогли
С таким совладать, что не снилось тебе самому.
На собственной шкуре попробуй сперва кандалы-
А впрочем, не стану такого желать никому.
 
 
Я знал и иных – кто оковы едва замечал,
Строку за строкой составляя в рудничной пыли
Трактат о любви и о битве вселенских начал…
Те люди – что солнца: они и во мраке светлы.
 
 
Я был не таков. Я был зол и отчаянно горд.
Я знал, для чего меня Боги от смерти хранят.
Сперва отомстить за измену, за лютый разор -
Тогда только пращуры примут с почетом меня.
 
 
Я смертью за смерть расплатился и кровью за кровь.
За всех, кто до срока ушел в беспредельную тьму.
За всех, превращенных в клубки из когтей и клыков…
Такого я тоже не стану желать никому.
 

      Меч висел за спиной, прихваченный к ножнам за крестовину «ремешком добрых намерений». Нелетучий Мыш успел уже подробно исследовать ножны и нашел их малосъедобными, зато очень удобными для лазания туда и сюда.
      Волкодав не спеша шел по улице, и настроение у него было вполне под стать небу, сплошь затянутому серыми облаками. Вот уже битых три дня он безо всякого толку обходил ремесленные мастерские. Кузнецы, кожемяки и мостники, подгонявшие один к другому деревянные горбыли мостовой, с уважением поглядывали на его широкие плечи и покрытые мозолями ладони. Но разбойничья, как выразился Бравлин, рожа и шрамы, оставленные оружием и кандалами, раз за разом делали свое дело. Никто не спешил брать к себе бывшего каторжника, человека наверняка беспокойного, а то и опасного… да еще венна. Волкодав знал, что всегда может разыскать седоусого старшину. Тот наверняка поможет, раз обещал. Но при мысли о том, чтобы куда-то бежать и по приказу того же Бравлина рубить какого-нибудь «вора», ни в чем, как потом, выяснится, не виноватого… Нет уж.
      Волкодав шел по улице и думал о родных лесах, и делалось ему все тошней. Дома ему хватило бы с собой простого поясного ножа, ну там – лука со стрелами для охоты. Меч, оружие воинское, в лесу не потребен. А здесь?.. После происшествия у Вароха Волкодав без меча за ворота не выходил. И ремешок, перехлестнувший рукоять, был таков, чтобы в случае чего удара не задержал.
      Еще он думал о том, как хорошо было бы приберечь оставшиеся деньжата, купить парусную лодку и уйти на ней в верховья Светыни, в коренные веннские земли… кабы не замок Людоеда, обугленные развалины которого поганили берег в самом начале пути.
      Будь он, как прежде, один, он легко обошел бы замок лесами. Со спутниками вроде Тилорна и Ниилит придется ждать осени, когда купцы поедут из Галирада назад.
      Нет, все же слава Богам, что он был теперь не один…
      Иногда Волкодаву казалось – он так и не придумает выхода. Иногда же – все как-нибудь образуется, надо лишь чуть-чуть подождать.
 
      Сегодня утром Тилорн в очередной раз осмотрел крыло Мыша и велел Волкодаву купить крепкого вина, убивающего заразу. Шагая вперед, венн неспешно высматривал харчевню почище, и было ему, правду сказать, слегка жутковато. Как если бы покупка вина таила в себе нечто необратимое, вроде первого надреза ножом. Тилорн обещал, что Мышу больно не будет. Но кто поручится наверняка?..
      Нелетучий Мыш чувствовал его состояние, и, не понимая причины, ластился к человеку. От этого совесть мучила Волкодава еще больше. Наконец, облюбовав дверь, из которой вкусно пахло свежими пирожками, Волкодав нагнул голову и вошел.
      Он сразу заметил стражников, добрый десяток которых – с Бравлином во главе – расположился за столом возле двери. Молодые стражники баловались рукоборством. Закатывали рукава, утверждали локти на столе и мерились силой, ругаясь и хохоча.
      Волкодаву, точно мальчишке, захотелось немного поглазеть на борцов, однако сначала следовало исполнить задуманное. Он ограничился поклоном Бравлину и сразу прошел к стойке.
      Корчмарь ему не понравился. Посмотрев на него один раз, Волкодав понял, что до Айр-Донна этому типу было далеко. Случается, человек, привыкший иметь дело по преимуществу с иноземцами, задумывается о неоглядной ширине мира и обретает мудрость, а с нею и доброту. Бывает и наоборот: иной начинает драть нос и вроде бы даже стесняться кровной родни.
      И не поговоришь с таким, и путешественника, попавшего в беду, он удавится, а даром не приютит…
      – Что подать, почтенный? – спросил он Волкодава.
      Спросил вроде вежливо, но так, что венн сразу вспомнил и свою рубаху, залатанную на локтях, и уродливый шрам на левой щеке, и пыльные сапоги. Он сказал:
      – Маленькую склянку прозрачного вина. Очень крепкого, такого, чтобы горело.
      Корчмарь слегка поднял брови. То ли просьба Волкодава показалась ему странноватой, то ли веннское оканье уж очень резало слух. Так или иначе, он кивнул и скрылся в низенькой двери позади стойки.
      – …жрецы Богов-Близнецов, – коснулся ушей Волкодава обрывок случайного разговора. – Проповедуют на площади. Сходим, что ли, послушаем?..
      Волкодав повернулся к стойке спиной, и, облокотившись, стал смотреть, как боролись стражники. Верх держал белоголовый верзила с плечами, проходившими, должно быть, не во всякую дверь. Могучие парни громогласно подбадривали схлестнувшихся в единоборстве друзей. Кто-то вгорячах уже бился об заклад на вынутую из уха серьгу…
      Седоусый Бравлин поймал взгляд Волкодава и, казалось, хотел что-то сказать, но не успел: вернулся корчмарь и с легким пристуком поставил на стойку изящный пузырек, в котором плескалось с полчашки бесцветной жидкости. Волкодав вытащил пробку и понюхал. Как раз то, что надо. Любопытный Мыш тоже сунул нос к отверстию скляночки и, чихнув, брезгливо отпрянул.
      – Сколько с меня? – спросил Волкодав.
      – Шесть медных монет. Надеюсь, ты умеешь считать до шести, – ответил корчмарь чуть-чуть громче, чем следовало. Волкодав заметил краем глаза, что головы начали поворачиваться в их сторону. – Но я, – продолжал хозяин заведения, – с удовольствием отдам тебе даром это вино, если ты покажешь нам прямо здесь, как пьют его у вас, в веннских лесах. Поистине лишь дикарская глотка способна…
      – Я бы показал, только мне оно не для питья, – медленно и очень спокойно выговорил Волкодав. – Ты человек просвещенный, знаешь, наверное, что значит "продезинфицировать "…
      Развязал кошелек и принялся отсчитывать монеты. Судя по выражению лица корчмаря, он ждал, что лесной житель расшумится, а то и грохнет скляницу об пол, – десять стражников, надо думать, вмиг его утихомирили бы.
      Или вправду попытается проглотить содержимое на потеху гостям…
      – Не знаешь, – удовлетворенно кивнул Волкодав. И посоветовал: – Книжку почитай, может, найдешь где.
      Аккуратно выложил на стойку одну подле другой шесть медных монет, взял пузырек и направился к двери.
      На сей раз, однако, он не смог преодолеть искушения и задержался возле стола, у которого сгрудились стражники. Один из молодых воинов сейчас же заметил:
      – Ишь какой славный меч у этого венна. А драться им он, интересно, умеет?
      Длинные языки немедленно завертелись:
      – Да вряд ли: он, как все венны, больше дубиной…
      – То-то ему нос на сторону и свернули. Бравлин счел за благо предостеречь молодцов:
      – Потише, ребята. Что толку попусту ссориться. Волкодав молча повернулся и пошел прочь, а Нелетучий Мыш презрительно плюнул в обидчиков.
      – Эй, венн! – немедленно раздалось сзади. – Ты куда? Волкодав остановился. Потом не спеша повернулся к ним лицом.
      – Морды вам бить пока вроде не за что, – задумчиво проговорил он, пожимая плечами. – Да только и все слушать, что вы несете…
      Кто-то из стражников захохотал, хотя, по мнению Волкодава, ничего смешного в его словах не было. Еще один весело бросил:
      – Чего ждать, если у них бабы верховодят. Дружный смех сопроводил это замечание, и Волкодав призадумался, не слишком ли поспешным было его замечание насчет битья морд.
      – Иди сюда, парень, – сказал ему Бравлин. – Покажи моим дуралеям, каких мужчин рожают ваши женщины.
      Уйти сделалось невозможно. Волкодав нахмурился и шагнул обратно к столу.
 
      Вообще-то венны не жаловали состязаний, полагая их лишним поводом для обид. «Если я тебя одолею – ты огорчишься. Если ты одолеешь – я огорчусь. Зачем?» Сам Волкодав одно время зарабатывал на жизнь, нанимаясь стражником, телохранителем, вышибалой в кабак. Надо ли говорить, что у каждого нового хозяина его обычно встречал отказ. И косой взгляд уже нанятого молодца. Тогда-то, вдохновленный отчаянием, Волкодав впервые воспользовался старой, как мир, уловкой, славно выручившей его в Большом Погосте. Он стал предлагать сопернику помериться сноровкой и силой, – конечно, у хозяина на глазах. Тут уж отказа не случалось. Поначалу Волкодав нередко бывал бит. И жестоко. Он не горевал. Он умел терпеть. Он учился, благо Кан-Кендарат была тогда еще с ним. Он знал, что должен очень многому научиться, если вправду хочет вернуться домой и разыскать Людоеда…
      Бравлин освободил ему место рядом с собой. Волкодав поправил за спиной меч и сел на скамью. Напротив ухмылялся тот белоголовый верзила; ладони у него были что сковородки, а правый рукав закатан выше локтя. Раздень обоих, и он выглядел бы куда внушительнее Волкодава. Венн тоже распутал тесьму на запястье. При виде кандальных рубцов сзади послышалось одобрительное «О-о-о!». Волкодава это всегда раздражало. Молокососы, близко не нюхавшие неволи, почему-то любили предстать этакими знатоками, намекнуть неизвестно на что. Дурачье. Щенки бестолковые.
      Они поставили локти на стол и сцепили ладони. Свободной рукой Волкодав на всякий случай накрыл Мыша, беспокойно возившегося на плече. Откуда было знать маленькому зверьку, что тут затевалось – безобидная возня или нешуточный поединок? Еще укусит кого.
      …Соперник Волкодава удивительно долго пристраивался и примеривался, ерзая туда-сюда по скамье. И только когда он из румяного сделался багровым и, тяжело дыша, навалился грудью на кромку стола, венн запоздало сообразил, что молодой стражник давно уже боролся всерьез. Просто он даже издали не видал Самоцветных гор. Не говоря уж о том, чтобы ворочать там неподъемные глыбы. И, что гораздо важнее, не знал, на что способны люди, для которых давно истерлась разница, жить или умереть. Волкодав вздохнул. Унижать парня ему не хотелось.
      – Все, – сказал он и распрямил пальцы.
      Еще мгновение его соперник продолжал давить что было сил. Потом до него дошло. Его ладонь обмякла, и он перевел дух. Как показалось Волкодаву, с большим облегчением.
      При виде такого чуда половина стражников пришла в большую задумчивость и умолкла. Другая половина, наоборот, зашумела: каждый рвался самолично помериться с венном.
      Волкодав поднялся и перешагнул скамью, выбираясь из-за стола.
      – Постой, парень, – начал было Бравлин. Волкодав мотнул головой:
      – Все, хватит. Дел много.
      На сей раз никто не напутствовал его ядовитыми замечаниями и не проезжался по поводу мужчин, которые слушаются женщин. Тем не менее Волкодаву было почти совестно. Честь племени отстаивают не в дурацком рукоборстве за корчемным столом. И силу, если есть, по каждому пустяку в ход не пускают. Оставалось утешаться тем, что он, вообще говоря, не напрашивался.
      И надеяться, что все случившееся не повлияет на лечебные свойства вина…
      Выходя, Волкодав заметил краем глаза, что Бравлин покинул стол и направился за ним.
 
      Ноги сами собой понесли его на торговую площадь, к изваянию Медного Бога. Все-таки ему часто вспоминался седобородый жрец, с которым когда-то давно, в детстве, свела его жизнь. Послушать старика, так на всех девяти небесах не было никого великодушнее, милосерднее и мудрее его Близнецов. Он говорил о них точно отец о рано умерших сыновьях. Вот уже одиннадцать лет Волкодав тщетно силился понять, какое отношение имели Боги старика к тем злопамятным и недобрым созданиям, которыми пугали людей другие носители двухцветных одежд…
      Площадь была запружена любопытным народом, но высокий рост, позволявший смотреть поверх большинства голов, в который раз выручил Волкодава.
      Неподалеку от Медного Бога возвышался дощатый помост, сколоченный плотниками накануне. Перед помостом плечом к плечу стояли стражники, и за их спинами, в окружении отцовской дружины, сидела в резном деревянном кресле кнесинка Елень. Насаждение новой веры часто начинают с правителей. Что примет вождь, то рано или поздно примут и люди. А кроме того, хмыкнул про себя Волкодав, в присутствии кнесинки возмущенные горожане все же вряд ли набросятся на жрецов и побросают их, как водилось в Галираде, с пристани в воду.
      На помосте стояло несколько священнослужителей, но Волкодав первым долгом посмотрел не на них. Его внимание привлек воин, державшийся позади жрецов и как бы ожидавший своего часа. Это был настоящий гигант, облаченный в двухцветную броню. Лицо скрывала кованая личина, повторявшая черты усатого человеческого лица и тоже разрисованная в две краски. Волкодав знал, что Ученики Близнецов весьма придирчиво отбирали воинов, достойных носить двухцветные брони. И выбирать было из кого. Наемники слетались к ним, как мухи на мед. Еще бы! Платили жрецы хорошо, а кроме того, стоило надеть освященную кольчугу, и любой удар кулака становился подвигом в святой битве за веру.
      Что он тут делает? Охраняет жрецов?..
      Потом Волкодав разглядел на помосте еще одного человека. Этот был одет по-аррантски – в сандалии да тонкую льняную рубаху без рукавов, длиной по колено. Человек был примерно ровесником Волкодаву, но, в отличие от него, очень хорош собой. Вот только выглядел он заморенным и голодным; Волкодаву бросились в глаза синяки на голых ногах и подозрительные пятна на грязной рубахе. Юноша стоял неподвижно, низко опустив кудрявую голову и крепко прижимая к груди несколько толстых растрепанных книг…
      А у переднего края помоста стоял проповедник. Он тяжело дышал – видимо, только что кончил вдохновенную речь. Волкодав с сожалением понял, что опоздал. Что ж, вряд ли они приплыли сюда ради одной-единственной проповеди. Подождем, услышим еще.
      – Скажи пожалуйста, досточтимый Ученик, – заговорила кнесинка Елень. – Я, наверное, недослышала. Ты рассказывал, что твой Бог един. Как же вышло, что вы поклоняетесь Близнецам?
      – Это я, в скудости разума своего, не сумел внятно выразиться, госпожа, – с поклоном ответствовал жрец. – Когда Бог решил явить себя людям, человеческая плоть была измерена и найдена слишком хрупким сосудом, неспособным вместить Его дух. И была избрана женщина, ожидавшая рождения двойни. И воссияло над нею…
 
      Дальше Волкодав не слушал. Он ощутил, как над губой выступил внезапный пот, и торопливо провел рукой по усам. Он никогда не забывал мест, увиденных хотя бы однажды. Лица он запоминал куда хуже. Но этот голос остался в его памяти навсегда. «Догнивай же в мерзости, ничтожный язычник…»
      Нелетучий Мыш взъерошил черную шерстку и негромко, но с вызовом зашипел. Всякому, кто вздумает обижать Волкодава, придется сперва иметь дело с ним!
      Волкодав снова посмотрел на арранта. Тот вдруг поднял золотоволосую голову, и взгляды их на мгновение встретились. Только на мгновение, но Волкодав вздрогнул. В зеленых глазах парня ему почудился отчаянный призыв, чуть не вопль: «Помоги!» Вопль, впрочем, тут же оборванный. Аррант знал, что выручать его было слишком опасно.