 |
|
|
|
()ModernLib.Net / / / () - ( ) (. 5)
Бёдвильд гладила сверкающие травинки, и они не кололи ей рук. – Но ведь я смогу носить его только здесь… Иначе откроется, что я была у тебя. Волюнд вспомнил о чём-то и сказал: – Вот и твои братья навряд ли станут болтать о том, что видели меня без цепей. Бёдвильд слово в слово передала ему историю с волшебным тюленем. – А не так уж они и приврали, – заметил кузнец. – Если вместо «тюлень» говорить «Волюнд», всё сходится. Я отказался ковать, и они принялись угрожать мне мечами. Я мог бы снять голову и одному, и другому! Бёдвильд тихо сказала: – Но ты ведь дал им уйти. Волюнд долго молчал, потом ответил так же тихо: – Я потому и решил тогда продлить свою жизнь, что знал: вы, дети Нидуда, рано или поздно не утерпите и явитесь сюда, несмотря на запрет. Я думал убить всех вас и тем отомстить. Но первым пришёл Сакси, и у меня не поднялась на него рука. Он привёз мне палку для костыля, и я вспомнил, как тогда, в конюшне, он не испугался и не стал издеваться… А потом приехала ты… А вчера я просто подумал, что у этих молодых волков есть сестра, которая, наверное, их любит… Бёдвильд, потрясенная его словами, ничего не ответила. Он же сказал: – Мне нечем тебя угостить, кроме овсянки… Потом они снова вышли наружу, на яркий солнечный свет. И Волюнд сказал: – Мне кажется, ты не шутила, говоря, что я отсюда убегу. Бёдвильд ответила, глядя в солнечную морскую даль: – Кто же, лишённый свободы, не пожелает её вернуть… Волюнд проговорил: – Когда ты впервые здесь появилась, дикие лебеди летели на юг, и я думал, что у меня сердце разорвётся от их голосов. Скоро они полетят обратно на север, туда, где я жил. В нашем краю множество лесных озёр, и они свёркают на солнце, как серебряные щиты. Там живёт весь мой род… Бёдвильд невольно припомнила слова отца о могущественной и мстительной родне. – Кто они, Волюнд? Волюнд ответил: – В том краю моего отца называют конунгом. Мало похож я на сына конунга, особенно теперь!.. А ещё у меня есть мать и двое братьев, отважных, как орлы на древесных ветвях… Слагфильд и Эгиль… Мы часто бродили по лесам все втроём, пока они не женились. Однажды мы пришли на большое озеро и поставили там дом, а я ещё кузню. Мы назвали это озеро Ульвсъяр – Волчьим, потому что там охотилась стая волков. У них было два вожака – страшные звери. Вышло так, что мы застрелили обоих, и тут-то Эгиль спросил, а может, это были Гёри и Фрёки – Алчный и Жадный, волки Одина, Отца Богов? Братьев ждали дома невесты, вот я и сказал, что приму гнев Одина на себя. Одину ведь и без того не за что было меня любить, я же не воин. Хотя и трусом меня пока ещё не называли… – Хильдинг ярл назвал тебя так, потому что ты выбрал жизнь, а не смерть. Кузнец ничуть не обиделся. – Что он понимает, этот Хильдинг… Да какая мне разница, что там сорвётся у него с языка. Вот если бы ты сказала, что я трус, я, пожалуй, начал бы думать. Они замолчали. Они стояли рядом, и морская синева сливалась у горизонта с морозной синевой небес. Нидуд конунг сам встретил Бёдвильд на берегу – а с ним двое его старших сыновей и Рандвер. А сзади вертелся озабоченный Сакси. Парни высадили её на берег и вытащили лодку, и Нидуд сказал: – Я спрашивал Сакси, куда это ты подевалась, и он утверждал, что ты поехала вверх по фиорду. А ты появилась со стороны моря. Где же ты была? Бёдвильд ответила со смелостью, которой и сама не могла бы объяснить: – Я ездила поискать волшебного тюленя, с которым бились мои братья. Ее глаза ярко блестели – должно быть, от ветра и солнца, искрившегося в волнах. Нидуд спросил с интересом: – Ну и как, нашла ты его? Она ответила: – Мне показалось, я его видела. – А зачем ты его искала? Ты надеялась его добыть?.. Сказав так, конунг первым расхохотался, и Рандвер подхватил его смех: женщине надеяться на удачу там, где оплошали два таких удальца!.. Близнецы же переглянулись. Но у обоих рыльца были уж очень в пуху, и они промолчали. А у Бёдвильд где-то глубоко в сердце парило ей одной ведомое счастье. Она поедет на остров снова. И ещё. И ещё! 4 Отшумел весёлый Йоль, и гости, званые и незваные, разъехались по домам. Уехал Атли конунг в свою долину, за горный хребет. И даже Эйстейн скальд, который нигде не имел родного угла и которого Нидуд всячески уговаривал остаться, и тот отправился куда-то в иные места… Только для Рандвера праздник словно бы не кончался. По-прежнему жил он у Нидуда в длинном доме, по-прежнему садился за стол рядом с Бёдвильд. И по-прежнему все улыбались, глядя на них двоих, и особенно потому, что Бёдвильд редко поднимала глаза. Кончилось это совсем неожиданно. Была у Бёдвильд любимица рабыня, молоденькая девочка по имени Хильд. Когда-то она жила далеко на юге, в тёплой, щедрой стране, где солнце выше поднималось на небосклон и дольше задерживалось в своём дневном беге, а в зелёных заливных лугах текли спокойные полноводные реки. Хильд тогда говорила на другом языке и имя носила тоже другое. Но прошлое редко всплывало в её памяти, ведь большая часть её жизни прошла здесь, в доме Нидуда, конунга ньяров. В день, когда она несмышлёной малюткой попала ему в руки, его дружина выстояла в жестоком бою; вот он и назвал её Хильд, то есть «Битва». Она была тихая-тихая, что мало соответствовало её имени. Никто не слыхал от неё резкого слова. Но зато молодая хозяйка была ей больше подругой, чем госпожой. И Бёдвильд очень огорчилась, приметив однажды, что любимица как будто начала сторониться её. А потом – попросту избегать. Однако не дело дочери Нидуда искать расположения рабыни, и Бёдвильд так ни о чём и не спросила её. А время шло себе – и вот однажды Бёдвильд проснулась в самой середине ночи, когда длинный дом оглашался лишь мерным дыханием спавших. А разбудило её тоненькое всхлипывание, и доносилось оно оттуда, где обычно укладывалась темнокудрая Хильд. Бёдвильд прислушалась, потом встала. Огонь давно потух в очаге, и сквозь дымовое отверстие крыши заглядывали крупные звёзды. Бёдвильд завернулась в одеяло и неслышно прокралась на другой конец дома. Слух не обманул её: плакала действительно Хильд. Плакала горько и безутешно, с головой закутавшись в мех. Прикосновение заставило невольницу вздрогнуть и затаиться. Только учащенное дыхание выдавало её в темноте. – Хильд!.. – вполголоса окликнула её Бёдвильд. – Хильд, милая, кто тебя обидел? Рабыня не отозвалась. Подсев, Бёдвильд долго тормошила её и наконец с большим трудом добилась ответа: – Теперь ты накажешь меня, Бёдвильд… – Я? Да что же ты мне такого сделала? Хильд прижалась заплаканным лицом к её коленям. – Я украла у тебя… Бёдвильд невольно схватилась за палец – колечко было на месте. Она улыбнулась: – Что же ты могла у меня украсть? У несчастной Хильд застучали зубы: – Я украла у тебя любовь… Любовь Рандвера… Бёдвильд почувствовала, как внутри что-то напряглось и сразу же отпустило. Пожилой бородатый раб, спавший около Хильд, перестал храпеть и заворочался во сне. Бёдвильд сказала: – Идем ко мне. Там никого рядом нет. Поднялась и скользнула к своей давно остывшей постели. И Хильд поплелась следом за хозяйкой, низко опустив виноватую голову и волоча по полу одеяло. Они легли и прижались друг к другу, и Хильд стала рассказывать. Тут-то выяснилось, что Рандвер, с которым Бёдвильд была вовсе не ласкова, разглядел в доме Нидуда молодую красавицу рабыню… – Он говорил… – всхлипывала Хильд, – он говорил, что увезёт меня и сделает своей женой… а сегодня я сказала ему, что у него будет наследник… я хотела порадовать его… Бёдвильд обняла её под одеялом, стала гладить по голове: – Он, наверное, отказался от тебя, Хильд? – Он сказал, что ему нет дела до сына рабыни… Она снова заплакала. Бёдвильд шепнула ей на ушко: – Случалось так, что сыновья рабынь вырастали в славных вождей. Не плачь, Хильд, я на тебя не сержусь. Успокоенная её словами и лаской, рабыня понемногу уснула, а Бёдвильд долго ещё лежала с открытыми глазами, обдумывая услышанное. Ничего особенного Рандвер, конечно же, не натворил. Редкий конунг, способный прокормить несколько жён, пренебрегал этой возможностью. А уж рабынь, деливших ложе с хозяевами и их сыновьями, вовсе никто не считал… И Бёдвильд прекрасно знала об этом. Ведь она сама была дочерью пленницы. Потом она мысленно поставила Рандвера рядом со своим кузнецом. И улыбнулась в темноте. Утром Рандвер, как обычно, ласково с нею поздоровался, но она не ответила. Прошла мимо него, крепко стиснув свои кулачки, которых не боялся даже Сакси. И направилась к отцу. Нидуд конунг выслушал её, наматывая на палец длинный седеющий ус. Ему было смешно, но он ничем этого не выдал. А ближе к полудню он остановил Рандвера возле ворот. Он сказал: – Рандвер, моя дочь жалуется, будто ты предпочел ей рабыню. Это так? Рандвер и не подумал оправдываться. – Неужели ты, Нидуд, сам никогда не был молодым? Нидуд прищурился. – Я был молодым и не успел ещё этого позабыть, и поэтому-то у меня нет для тебя ни слова упрека. Рандвер сказал: – Зато Бёдвильд, я вижу, думает иначе. Жаль, я этого не знал! Нидуд ответил: – Действительно, жаль. Мне странно было слушать её, но она не хочет тебя видеть по крайней мере до весны. Рандвер кивнул. До весны так до весны! Не такая уж долгая отсрочка. А дома рабынь будет не меньше, вот только Бёдвильд не сможет отсюда их пересчитать. Уже садясь на коня, чтобы уехать, он сказал: – Когда Бёдвильд станет моей женой, она пожалеет, что нынче меня отослала. Нидуд, вышедший его проводить, грозно нахмурился: – Что ты сказал, повтори! Рандвер весело рассмеялся. – Я сказал, что люблю твою дочь. У меня её ждут наряды и почёт, а она сама себя заставляет ждать. Я сватов пришлю весной, Нидуд конунг. Нидуд кивнул и ответил: – А я между тем подумаю, какой выкуп с тебя взять. И что бы такое подарить вам на свадьбу! …Далеко, далеко на севере, там, где малосведущие южане помещают границу Страны Великанов, стоял высокий и длинный дом, почти точно такой же, как тот, что принадлежал Нидуду, конунгу ньяров. Дом стоял на скалистом морском берегу, а внизу, у подножия исполинских утёсов, заметало снегом корабельные сараи и в них – четыре острогрудых боевых корабля. Давным-давно не видели они солнечного света, и лишь разноцветные сполохи бороздили над ними чёрное небо, похожее на бездонную прорубь… В этом доме Эйстейн скальд жил гостем у Торгрима конунга. И не раз и не два обновилась в небесах сияющая луна, прежде чем Эйстейн заговорил о заботе, приведшей его в ледяную страну; ибо не называют люди приличным, если кто-то нетерпеливо заводит речи о деле, не обжившись как следует, не познакомившись поближе с гостеприимным хозяином! Но вот однажды, когда сыновья Торгрима конунга убежали на лыжах охотиться, а жена и обе невестки занялись домашними делами, Эйстейн решил наконец, что время пришло. Он сказал: – Послушай меня, Торгрим конунг, повелитель снежных равнин… поговорить с тобой хочу. Конунг отозвался: – Говори, если хочешь, Эйстейн скальд. Только, сам видишь, нету у меня нынче охоты ни к твоим песням, ни к сагам о давних временах. Скальд сказал: – Я слыхал от людей, будто ты, конунг, прошлой весной потерял младшего сына. И с тех-то пор, говорят, и огонь хуже горит в твоем очаге, и пиво не бродит в котлах, и у мяса не тот вкус… – Истинно так, – отвечал конунг. – Зачем трогаешь мою рану, скальд? Эйстейн помолчал, потом вытащил из-за пазухи серебряный браслет и показал его конунгу. – Не расскажет ли он тебе о чём-нибудь? Торгрим долго разглядывал блестящую змейку… Наконец сказал: – Любой кузнец мог бы сделать подобное, не только мой сын. Эйстейн спрятал браслет. Сходил туда, где лежала его постель, и принёс Торгриму шахматы, вырезанные из морёного дуба и моржового клыка. – Тогда, может, эти шахматы окажутся разговорчивее, конунг? На сей раз Торгриму хватило одного-единственного взгляда: – Где ты взял это, скальд? Эйстейн ответил: – Мне подарил их Нидуд, вождь племени ньяров. Я гостил у него на празднике Йоль, и он многим раздавал тогда такие подарки. А его дочь Бёдвильд носила на руке кольцо, точь-в-точь как те, что я видел у жён твоих сыновей. А откуда попали к Нидуду все эти вещи, про то спрашивай его сам. Я сказал тебе всё, что знаю. Долго не произносил ни слова безрадостный Торгрим конунг. И только к вечеру, когда погасли на юге бледные отсветы солнца, а сыновья, Слагфильд и Эгиль, возвратились с охоты, он вновь подозвал к себе Эйстейна. Он сказал: – Я хочу спросить тебя, скальд, почему ты решил поведать мне о том, чего коснулись твои глаза? Нидуд – могущественный вождь. Навряд ли ему понравится твоя поездка сюда… Эйстейн ответил: – Браги, Бог стихотворцев, влил в мои уста божественный мёд, и оттого-то мои мысли текут немного не так, как у тех, кто этого мёда не пробовал. Брось меня в оковы, и я открою рот лишь затем, чтобы вырваться на свободу… Мало нравится мне, конунг, когда соловья заставляют петь, посадив его в железную клетку. И даже если поёт он руками, а не языком! Осели и рассыпались сугробы, вздулась и забурлила тихая речушка, падавшая в море недалеко от двора конунга ньяров. И вместе с молодой травой, разодетые так, что любо-дорого было взглянуть, явились, перевалив через горный хребет, долгожданные сваты. И с ними Рандвер. Нидуд встретил их радостно. Переговорил со сватами и велел готовиться к весёлому пиру. А пока пир собирали, приказал позвать к себе дочь. Бёдвильд вошла, и сердце забилось, как морская птица, упавшая на камни со стрелой в белом крыле… Нидуд улыбнулся её волнению. Он сказал: – Скоро покинешь меня, Бёдвильд. Придется мне видеть тебя реже, чем я привык. Она ответила и с удивлением услышала собственный голос: – Я не хочу покидать тебя, отец мой конунг… вели мне остаться! Многие девушки говорят так на пороге замужества. Нидуд привлек её к себе: – Знаю, любишь меня. Рандвера будешь любить ещё сильнее. Он в золото оденет тебя с ног до головы. Бёдвильд отчаянно замотала головой: – Не отдавай меня, отец! Конунг почувствовал просыпавшийся гнев – так бывало всегда, когда его воля встречала сопротивление. Он-то думал, она поблагодарит его и уйдет, стыдливо краснея, опуская счастливые глаза!.. Он проговорил терпеливо: – Ты блага своего не понимаешь. Трюд ведь тоже упиралась, совсем как ты, когда её везли ко мне в дом. Бёдвильд вдруг спросила его: – А моя мать?.. Нидуд ответил, начиная сердиться уже всерьёз: – Твою мать я не больно-то спрашивал! И не понимаю, с какой это стати я должен спрашивать тебя! Я сказал – ты услышала! И можешь идти!.. Бёдвильд прошептала: – Я умру у Рандвера, как она умерла у тебя… Нидуд оттолкнул её прочь. Поднялся и загремел так, что в углу звякнули серебряные чаши: – Таково моё решение! И я не хочу знать, что ты там ещё думаешь! И вышел, и дверь хлопнула. Бёдвильд слышала, как он кричал на кого-то во дворе. Она даже не заплакала – стояла неподвижно, закрыв глаза. Рабыни пугливо косились на неё, неслышно снуя туда и сюда. Волюнд, изувеченный её родичами, посаженный ими на цепь, – Волюнд и тот однажды её пожалел… Скади-лыжница, дочь горного великана, принуждена была выбирать мужа, видя одни только ноги нескольких женихов. И хоть всем сердцем стремилась Скади к светлому Бальдру, а пришлось ей стать женою сурового Ньёрда, Бога моря и кораблей… – Фрейя!.. – тихо говорила Бёдвильд, глядя в тёмное небо, лишённое звёзд и луны. – Помоги, услышь меня, Богиня любви… Быть может, где-то там, за этими тучами, и впрямь скользила лёгкая повозка, запряжённая пушистыми кошками… Как знать? Когда просящего слышит Бог Тор, в небе прокатывается отдалённое ворчание грома, даже если ни облачка не плывёт в синеве. Когда слышит Один, с неба спускаются кружащиеся вороны, даже если от горизонта до горизонта расстилается безбрежная морская равнина. Когда путешественник, ухватившийся за обломок разбитого корабля, молит о помощи Ньёрда, хозяина морских путей, – он обязательно увидит вдали парус, даже если корабль, повернувший на выручку, ещё скрыт от глаз расстоянием. Но как понять, слышит ли Фрейя, Богиня любви?.. Бёдвильд стояла на крылечке, а из дому, из-за двери, доносился шум весёлого пира. То Нидуд, отец её конунг, пировал с Рандвером и сватами. Вот так же зашумит и её свадебный пир… Думать об этом было страшно, как о смерти. Тут дверь негромко скрипнула и отворилась. На крылечко, слегка покачиваясь, вышел Рандвер. Бёдвильд вздрогнула и попятилась. Рандвер заметил её и двинулся к ней, протягивая руки. Бёдвильд упёрлась ладонями в его грудь, но куда там! Он по-хозяйски взял её за плечи и потянул к себе: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 |
|||||||